Друг

К 40 годам дружба перестаёт казаться чем-то несокрушимым. Это просто слово такое, которое пишут на пиле, сырке или ещё где. Что-то из прописных истин, но не из жизни. И ты вертишь по сторонам лысеющей башкой, понимая, что остался один.

— Проходите же, мужчина! Уснули что ли?! — в 40 ощущение тщетности бытия может накатить на тебя прямо в очереди за картошкой.

Не то, чтобы в моём городе есть магазины, торгующие исключительно картошкой. Нет. Не всё так плохо в нашей стране. Просто в супермаркете акция. И я стою в длиннющем хвосте, где каждый второй — бабушка. А у каждого первого — сетка с картошкой. Социализм.
Акции — это же продуктовые карточки XXI века. Тот, кто в курсе — получит самый свежак за бесценок. А таким, как я достанутся гнилые остатки со дна урожая либо вообще — товар без акции. Что ещё хуже. Чёртовы богачи и политики жируют, пока простые трудяги подыхают от голода в душных цехах и офисах!

Стоп. О чём это я? В 40 лет так легко перескакиваешь с мысли на мысль. Дружба — вот, что важно в…

— Влад! Ну ни хрена себе!
— Ого! Какие люди без охраны! Здарова! — обнимаю простака с коровьими глазами.

Это Славик. Дружим больше 20 лет. Только видимся всё реже. Особенно с тех пор, как я начал лечиться. Последний раз встречались года 3 назад. При похожих обстоятельствах. Очередь, кажется, была за арбузами или вроде того. Мы тогда ещё договорились, что надо как-нибудь посидеть всем вместе.

— Как семья? — тут же спрашивает заботливый Славик, — Рассказывай!
— Потихоньку, — говорю, — ипотеку почти выплатил. Так что, скоро будет, что отпраздновать!
— Надо-надо посидеть, — энергично кивает он седой гривой, — а про Ярика слыхал что-нибудь?

Отрицательно качаю головой. Несколько секунд стоим, молча глядя в пол.
— Лечишься ещё?

Киваю:
— Да, хожу на сеансы.
— Ты справишься!

Много лет мы дружили втроём. Даже вели какие-то общие дела. Ездили в отпуск. Жарили шашлыки по весне вместе с девчонками. Потом у Славика появилась жена. Ребёнок. Ещё. И ещё. Общаться мы стали реже.

Вскоре Ярослав откололся от нас. Его раздражало, что Славик вечно делает выбор между дружбой и семьёй. Не нравилось идти на компромиссы. Да ещё я вечно со своими докторами. Это произошло не разом, но теперь Ярослав — чужой человек. Другая личность.

— Слава! — её голос пронизывает толщу толпы супермаркета и, хватанув милого простака за шкирку, тащит куда-то подальше от меня:
— Увидимся, Владик! — обещает удаляющийся коровий взгляд.

А я достаю свои таблетки и проглатываю несколько. Опять стою один, сжимая сетку картошки, словно последнюю радость в своей жизни.
Лысеющий больной неудачник.

— Мужчина, опять вы... двигайтесь!
— Простите...

Так было не всегда. Выходя на парковку супермаркета, я тормошу в памяти прошлое.
30 лет. Вроде бы тогда всё было ещё более-менее. Но много ли тогда значила для меня дружба? Пожалуй, что уже нет. Люди помоложе часто считают тридцатку чертой зрелости. Дальше: взрослая жизнь.

Не знаю. Может быть, так случается у большинства. Но в свои 30 я не ощущал присутствия зрелости. Казалось, что я всё такой же пацан, которому ещё есть чему поучиться у взрослых. Только некогда было учиться, потому что я лечился!

Ярослав... Вячеслав... где они пропадали, когда было так трудно?!

Тогда я стал чаще задумываться о ценности друзей. Вернее об их необходимости. Всё же, в этом возрасте уже мало-мальски ощущаешь свою независимость от окружающих: родители, друзья, коллеги, женщины. Теперь ты можешь обойтись без всего этого в случае ядерной зимы.
Наверное, ощущение самостоятельности и есть первый шаг к одиночеству.
Двигаясь по парковке сквозь немые ряды машин, я понимаю, что напрочь забыл, где оставил свою. «Да уж! В 40 лет и не такое можно забыть», — усмехаюсь сам себе и покрепче сжимаю сетку с картофелем. Звуки собственных одиноких шагов гулко разносятся по подземелью супермаркета, отдаваясь в ушах.

— Одному проще. Спокойно саморазвиваешься. Никто тебе нервы не треплет... — бывало, рассуждал Ярослав, когда мы втроём катались на великах или просто ходили по лесу. Тогда он говорил о женщинах, а не о друзьях. Но, похоже, со временем это его правило распространилось вообще на всех вокруг.

Он, конечно, не сколотил себе избушку на краю обрыва. Не начал прятаться от людей. Даже нашёл дело своей жизни. Начал помогать людям. И шёл с этим, пробивая тернии. Один.
— Эй, мужик! — такое обычное обращение во мраке подземной парковки. Но от него начинаешь чаще шевелить ногами: «Где же эта долбанная тачка?!» А позади учащающийся стук ботинок по бетону:
— Стук! Стук! Стой, сказал, сука! — чья-то жёсткая ладонь дёргает меня за плечо.

Я резко оборачиваюсь и тут же наношу удар наотмашь сеткой с картофелем. Сетка рвётся. Множественная дробь клубней по гладкому полу. Враг не теряется и попадает мне чем-то твёрдым в лоб. Ошарашенный падаю навзничь: «Да. Дело всей своей жизни. Хотел бы я быть, как Ярослав. Пусть и один, но с чёткой целью. Впрочем… что мне мешает быть им? Хотя бы сейчас.»
Сейчас я и есть Ярослав. Лёжа с закрытыми глазами, слышу осторожные шаги рядом. Их двое:
— Видел, как он зарядил сам себе по морде картофаном?!
— Да-а-а, лютый мужик. По ходу, он вырубился… Муж-и-и-ик!

Оба смеются, стоя надо мной.
Это совсем мальчишки. Стоят и угорают над запутавшимся сорокалетним психопатом. Конечно. Я прекрасно понимаю свой недуг. Мы все понимаем! Владислав... Вячеслав... Ярослав...
Все. Мы.

И малохольный Славик всегда уговаривает Влада принимать эти чёртовы таблетки, слушать жену, ходить по врачам. А Влад борется, он же молодец. Но меня раздражает, что нужно вечно отвечать перед семьёй, друзьями, работой или ещё кем.

Знаю, Влад переживает из-за этого, хочет, чтобы все мы подружились. И пусть. Пока он главный. Но я... я совершенно другая личность. Тот, кто должен занять главное место здесь. Навсегда.
И мне уже не нужны будут Владислав, Вячеслав или кто-то там... слав. Останется только Ярик. Одинокий и сильный.

Шарю рукой по карманам: ключи от машины, кошелёк, таблетки… выбросить… а вот и он… Нащупываю складной нож. Небольшой, но надёжный.
Не хочу я ни с кем дружить. Одному лучше. Тем более, когда нашёл себе дело жизни. Я учитель. Не школьный. Я учу людей жизни.

Щёлк! Это мой нож.

Сейчас я научу этих мелких засранцев уважать взрослых…

— Влад! — её голос прожигает темноту парковки. Моя жена идёт сюда, ведя за руку нашего младшего сына. Прекрасная и серьёзная, — Усмири своего Ярослава! И Славик-нюня тоже надоел. Будь собой. А вы мальчишки, разве не видите, что у дяди сетка порвалась? Помогли бы уже всё собрать. Что же вы?!

Ошарашенные сопляки смотрят то на мой нож, то на жену с ребёнком.
— Да идите вы… психи! — выкрикивает один из них. Оба убегают. Будет им уроком.

Убираем вместе с женой и сыном беспорядок и садимся в машину.
Она, сидя за рулём, заглядывает мне в глаза. Что ей видно? Коровьи белки Славика или пульсирующие угольки Ярика… или:
— Ты Влад?

Немного подумав, киваю, и машина трогается.
Владу, конечно, повезло с женой. Она отлично изучила его субличности и вечно мешает. Но… такая штука. Когда тебе 40, то всякое можно забыть.
Например, как тебя зовут, и кто ты такой.
Жди. Скоро это произойдёт и с тобой, Влад.

Твой друг, Ярослав.