Глава 5. Вверх - вниз

Вот жесть, как ломит. Все-таки не надо было так руку напрягать. Сегодня в городе на реке был фестиваль драгонботов, и наша фирма арендовала дракона, на котором я с девятнадцатью потерпевшими участвовал в регате. Море ярких красок и разноцветные драконьи морды на воде, кругом – бой барабанов, задающих темп гребцам. Как бы могло быть круто, если бы не чертов перелом, что зажил, по-видимому, не до конца.

Когда гребли уже за окраиной города, я увидел на берегу кран. Он стоял вдалеке от всех строек, которые идут нон-стопом в этом городе, и установили его для банджи-джампинга. Пока что там стоит только сам кран и самих прыгунов не видно. Вни-и-из… а потом опять вве-е-ерх… потом опять вни-и-из… Говорят, толчок вверх заставляет человека испытать свободное падение, только падение... вверх.

Я не слабак какой-нибудь, но уже один вид крана невольно заставил меня представить себе это самое свободное падение, и у меня в животе все перевернулось... Не знаю, что это, боязнь ли высоты, или что-нибудь другое, но мои воспоминания о свободном падении и непередаваемых ощущениях, полученных от него, нельзя назвать приятными, поэтому я точно знаю, что банджи никогда не попробую.

Но воображение уже рисует мне все. Вот меня со всей дури рвет вниз… потом – вверх… Вот я в свободном падении… резинка рвется… я лечу вниз… расхерячиваю себе все … а что, о воду тоже можно убиться… Или там не так низко падать?..


***

Мой ступор некоторое время продолжался. Наташка приняла все, как было, смирилась, подумав, должно быть, что я - по пьяне. Мы и до того не обсуждали нюансов наших с ней отношений. Тут же я вообще замкнулся, а она не копала.

Пришел летний сезон, все выходные уходили на тренировки и соревнования, и виделись мы с ней реденько, лишь иногда занимаясь подростковым сексом, когда удавалось остаться вдвоем на хате у ее или моих предков. Если она что-то просекла, то я не понял. Если в ней что-то переменилось – не заметил.

Раньше я не спрашивал ее, как она ко мне относится, потому что все и без того шло слишком гладко, чтобы портить это пережевыванием чувств. Теперь же мне на это было просто наплевать. Я завяз в каком-то тупом безразличии, не пытаясь разобраться ни в ней, ни в своем собственном поведении.

Санек пару раз, когда больше не о чем было поговорить, пытался обработать меня, доказывая, что девушка, с которой я чуть не накосячил, то ли дура, то ли шалава, то ли зануда, то ли все – в одном флаконе, к тому же, страшная, как его жизнь, сутулая и без сисек. Этот его нудеж в какой-то момент остудил меня, и я не преследовал более никаких планов. Развалы после землетрясений перестали дымиться, покрыв все толстым слоем пыли, а воспоминание о ней отдавало запахом холодного сигаретного пепла.

Зато Длинный не на шутку завелся. Видимо, он решил, что его первой телкой станет моя несостоявшаяся… никто… и я весь кипел злорадством, слыша от кого-либо во всех подробностях, как он изворачивается, добиваясь ее. Он доставал Ленку, пока та не выбила из Оксанки разрешение дать ему ее телефон. Над ним либо прикалывались, либо относились с пониманием, ведь Оксанка тогда уже слыла за давалку. Она бывала у Ленки редко, и с общей массой они не тусовались.

Да разве я сам не считал так отчасти? Разве ее поведение не казалось мне каким-то развязным, непохожим на поведение других, «нормальных» девчонок? Когда все единогласно и услужливо решили, что это она меня соблазнила потанцевать с ней на глазах у моей подруги, и я повелся, потому что «выпимши был», я не попытался все разъяснить даже самому себе. Зачем заморачиваться? Куда отрадней было угорать с Длинного, во весь свой долговязый рост тянувшегося за моим без пяти минут «накушенным» кусочком.

Если тебе нужна девка, которая способна, как тебе кажется, дать тебе нечто определенное, в случае же Длинного сделать из тебя мужика, и у тебя аж все зудит в предвкушении, то разве ты не будешь рыть землю? Зубами? Вот он и рыл. Дожидался ее приезда, приезжал туда, где была она, таскался за ней с занудливой настойчивостью, на которую способен только истинный тормоз.

И Оксанка сдалась. Сдалась на его ухаживания, его тупую упертость, его смазливую морду. Почему я думал, что она не запала на Длинного по-настоящему? Не знаю. Не хотелось мне этого.

И вот, когда я узнал, что они, типа, пара, что она ездит к нему чуть ли не каждые выходные (в ее глухомани делать было нечего, вот он и не ездил к ней) и зависает с его толпой, меня чуть не стошнило. Я весь форменно переполнился желчью и презрением и, если изредка вспоминал о ней наедине с самим собой, смачно обзывал ее сукой и награждал другими мало лестными эпитетами. Словно это она должна была мне что-то. Словно она меня кинула.

Однажды мы на нескольких машинах подорвались ехать в Эдвенчер Парк. В то хмурое, холодное и дождливое утро мы все встали до головной боли рано. Ехать нужно было около двух часов, а мы хотели поспеть к открытию, чтобы нормально накататься и хоть немного оправдать бабло за вход. В моей, вернее, машине предков я дожидался Наташку и Санька, глядя в серые воды Лана и мечтая утопиться в них или лучше прыгнуть в кровать, накрыться с головой одеялом и отъехать часика на четыре.

Вечером у нас был запланированный на воскресенье и перенесенный на пятницу арбайтсайнзатц, трудовое задание в гребном клубе; мы всё чистили и убирали перед зимой. И хоть я и решил больше не ходить на греблю, все же в последний раз помогал там. Потом дома без задних ног бухнулся в кровать, утром жестко не выспался и сейчас готов был порвать кого угодно зубами, мысленно решив, что пошли они все к черту, долбаные горки, на хрена туда прусь.

Вот появился кое-кто из толпы, начали рассовываться по тачкам. Дверь в мою открыл кто-то из пацанов и сказал:

- Дюха, здорово, у тебя еще два места есть? Можно, они с тобой поедут?

Ромео и гребаная его Джульетта, мать ее за ногу. Длинный и Оксанка, если кто не понял.

Я только кивнул, пожал лапу Длинного, демонстративно отвернувшись от его пассии, буркнув скорее не ей, а своему лобовому стеклу:

- Халё.

Да ладно, понял. Этот день решил доконать меня, толком не начавшись.

Потом, пока все досыпали, я топил по автобану, глушил энергетический напиток, делавший меня бодрее, но не добрее, и пялился в лобовое, стараясь просмотреть дыру в пелене дождя, лишь на мгновение разгоняемую дворниками.

Всю дорогу я, смотря в зеркало заднего видения, старался избегать взгляда на заднее сиденье, не горя желанием увидеть там что бы то ни было. Когда же все-таки невольно взглянул, то увидел, что она смотрит на меня. Я не мог поймать ее взгляда, но увидел его со стороны, серьезный, подозрительный.

- Ты че не спишь?

Я к ней обратился, и это застало ее врасплох. Она вздрогнула.

- Не могу. В смысле, в машине спать не могу. И за дорогой смотрю.

Тут только я осознал, что гоню слишком быстро, да еще в дождь, и ей, видимо, боязно, но она слишком горда, чтобы попросить ехать помедленней. Мысленно матерясь, сбавляю скорость, и остаток поездки проходит в безмолвии, теперь уже тягостном, потому что я теперь знаю, что она не спит, а она знает, что я это знаю.

Вообще-то, горки – это круто, если только не тошниловка по кругу и не свободное падение. В Эдвенчер-Парке в те годы не было еще многих горок, которые есть там сейчас. Из наиболее стоящих были «Серебряная Река», там с разгона летишь вниз, в воду, что было бы совсем круто, если бы не дождь в тот день. «Грэнд Кэньон» - вагонетки в «серебряных рудниках», совершающие всевозможные выкрутасы на рельсах, «Тор» - деревянная горка, шумная, громыхающая, названная в честь громовержащего бога нордической мифологии, ну и – на любителя - «Фрифолл» - башня свободного падения.

Мы везде тусовались группой, и иногда я украдкой наблюдал за Оксанкой. Она буквально перлась от горок, от всего, окружавшего ее в этом парке, едва только заступив на его территорию. Пока мы стояли в очереди на входе, я невольно заметил, что в компании ее недолюбливали, она больше молчала, а если говорила, то к ее словам обязательно кто-нибудь цеплялся, чтобы подколоть.

В парке же глаза ее заблестели лихорадочным блеском. Стоя где-нибудь в очереди, дожидаясь, когда, наконец, освободится место на аттракционе, она иногда по-детски слегка подпрыгивала на месте от возбуждения, тут же спохватившись, оглядывалась – не заметил ли кто. У нее словно выросли крылья. Пусть маленькие, обгрызенные крылышки, но все же такие, на которых она, казалось бы, вполне способна была улететь.

И еще они с Длинным почти не разговаривали. Он лишь иногда лез к ней целоваться, а она позволяла.

Это наблюдение нагнало на меня злорадства: «Чувак, так тебе, по ходу, пока не дали?». Катаясь, они сидели вместе, но, по-моему, большее удовольствие от катания получала она.

Когда мы все слезали с Грэнд Кэньон, до меня донеслось, как она уговаривала Длинного проехаться на Торе. Волосы ее, еще мокрые после Серебряной Реки, кое-где свисали спутанными ниточками, на манер русалки, постриженной под каре. Ей шел уэтлук.

- Не, неохота, езжай сама, - бормотал он.

Видно, ушатался, слаба-а-ак. Скалолаз, тоже мне. И какой из тебя альпинист?

Наташку тоже туда было не затащить, она хотела сходить на шоу с тиграми, «совсем, как у этих дядек в Лас Вегасе, только тут тигры без... альбино-… альбино-… альбиносов».

Кое-кто собрался еще раз догнаться на Грэнд Кэньон, кто-то пошел с нами на Тора. Парк через полтора часа закрывался, очереди были кругом офигенные, но мы дождались-таки своей.

Я сел с ней рядом на первое сиденье, не отрываясь, смотрел на нее в упор, провокационно, а она отвернулась, словно не замечая меня. Сразу пристегнулась, проверила замок. Так я и думал. Адреналин – да, но риск – нет. На ярмарках на особо головокружительных аттракционах дежурят мужики, которые перед каждым стартом обходят всех и проверяют, прочно ли те пристегнуты. На Торе их тогда не было – но ей бы и не понабилось. Ее уже немного трясло, в ней просыпался мандраж, но давать задний ход она не собиралась.

И тут меня охватила злость. Жгучая, рвущая ярость. Если бы она не отвернулась, то увидела бы, как на какое-то мгновение исказилась моя физиономия и слегка оскалились зубы. И тогда непременно потребовала бы ссадить ее. Я понял, что готов разодрать ее на части за то, что она замутила с Длинным. Вспышкой в голове мелькнула мысль: «Ничего, сейчас покатаемся, сейчас я тебе устрою».

Когда горки запустились, она, не в силах больше терпеть, поддалась накату адреналина, отвлеклась от своего тупого намерения не смотреть на меня, повернулась и села ровно.

- Без рук слабо? - спросил я.

- Не-е-е, страшно! - крикнула она взбудоражено.

Мы должны были вот-вот подъехать к пику, чтобы оттуда сорваться вниз, ей было и страшно, и прикольно.

- Я всегда ору на горках, - прокричала она мне, готовясь к получению дозы.

Когда мы на секунду приостановились на пике, я внезапно отодрал ее руки от поручней и рывком поднял их в воздух.

- Отпусти! Не надо! - в ужасе крикнула она.

- Теперь можешь орать, - спокойно разрешил я.

Тор – горка старая, но качественная, на фёст дропе угол относительно пологий, но скорость развивается сумасшедшая. Тебя со всей дури рвет вниз, вокруг тебя все грохочет, как на любой деревянной горке - это грохочет, лупит своим молотом Тор. Во время езды в двух местах встречаются эртайм-зоны, когда попадаешь в них, то, благодаря особой конструкции, ощущаешь невесомость.

И вот, когда мы взбесившейся стрелой несемся вниз, орет не только она, тисками сжимая ее запястья, ору вместе с ней и я, потому что - бля-а-а-а...

Не знаю, как я понял, но мне кажется, что это своеобразное насилие с моей стороны начинает ей нравиться. Я почему-то чувствую ее, с упоением принимаю эту ее податливость и не отпускаю ее рук. Она не вырывается, сейчас не до этого, а я словно ввожу ее во что-то, помогаю ей испытать какой-то определенный кайф.

Так что эртайм мы с ней ощущаем вместе и на этот раз я не один испытываю невесомость. Ее ощущения током передаются мне через проводник – ее руки. Я отпускаю их только, когда наша поездка оканчивается.

На земле она все же напустилась на меня чуть ли не с кулаками:

- Ты охренел?!! Че руки распускаешь?

Вот дура, ведь кайфово же было, ну признай это. Или не догнала там, на горке?

Но нет, она решила включить модус разборок, который и пихала теперь. Из-за этого моя озлобленность вернулась:

- Че орешь, дура, что ли? Остынь, - сказал я ей довольно грубо.

Так все вновь вернулось на свой дурацкий круг. Она наезжала на меня за то, что распустил руки, а я принципиально бесился – сам не знаю, от чего. От нее. Злились мы оба, подкалывали и, чем дальше, тем больше, не стесняясь, оскорбляли друг друга, споря, кто громче орал, и кто больше «зассал» – и, сами не зная, как, очутились в очереди на «Фрифолл».

Это было уже не смешно. Фрифолл я уже пробовал и знал, что ощущения тут для меня будут скорее неприятными. Что от свободного падения я не кайфую, а вполне могу и ушатнуться.

Но я решил, что покажу ей. А может, еще удастся ее ушатнуть. Мне ведь этого хотелось?..

Мы продолжали доставать друг друга без тени улыбок на лицах.

- Ну че, мымра, может, свернешь? Никому не скажу, - предлагал я.

- Отвали, козел, сам сворачивай.

- А че, страшно же, говорят, во время полета матка в трусы проваливается.

- Да, а после полета яйца - вкрутую.

И так далее.

Когда нас наконец придавило зажимом, перед нами, как на ладони, распростерся весь парк и верхушки деревьев внизу показались нам зелеными пятнышками - лишь тут мы оба перевели дух, как-то резко замолчали и даже переглянулись.

Вокруг свистал ветер, а над головой нависли свинцово-серые грозовые тучи. Мы настолько выдохлись от перепалок, словно свободное падение уже состоялось. Я вдруг понял, что мне сейчас будет очень хреново, у нее же в глазах читался неподдельный ужас.

- Это ты меня во все это втянула, - глухим голосом наехал я на нее, и мне было абсолютно все равно, на что это было похоже.

Хватая ртом воздух, она судорожно цеплялась за поручни, и мне показалось, что я прочел по ее губам: «Я хочу слезть.»

Затем – обязательное фото наших перекошенных мандражом лиц, которое мы так никогда и не забрали, и – су-у-у-у-ка-а-а-а!.. - нас под наши же собственные истошные крики рвануло ракетой, только не вверх, а вниз, топя в воздушных массах.

Падение продолжалось всего несколько секунд, и вот мы уже на земле. На нее оно подействовало, как очередной шприц с адреналином и вот у нее уже почти все ништяк. У меня – нет.

Вот мы отошли на некоторое расстояние от гребаного Фрифолла, ноги моей больше на нем не будет, хоть повесьте меня. И тут у меня перед глазами все поплыло, ноги подкосились. «Вот лажа, только не это…», - мелькнуло в моем мозгу, потом на мгновение все потемнело, куда-то исчезли звуки, и я отключился - ненадолго, на мгновение только.

Через секунду она, поддерживая под руку, уже вела меня к скамейке и, пытаясь заглянуть мне в глаза, все повторяла: «Ты как? Ты как?» Я увидел ее глаза – озабоченные, испуганные. Виноватые.

Неужели и вправду подумала, что это она меня подбила? Вот дура. Тюфяк я, что ли? Эта моя слабость, то, что она оказалась ее свидетельницей, ее заботливость - и жалость? - меня взбесили, желание же пинать и обижать ее удесятерилось.

Немного придя в себя на скамейке, я громко и бодро сообщил ей:

- А я все понял!

- Чего? - она словно очнулась.

- Да-да, понял, - энергично закивал я головой и дальше – еще громче: - Ты не шалава. И не чокнутая. Ты просто добренькая.

Ошеломленная этой наглостью и грубостью, она вытаращилась на меня:

- Я - добренькая?!!!

- Да, добренькая. Жалостливая. Ты же из-за этого с Длинным замутила? Жалко парня стало, да? Только учти, он тебя не пожалеет, когда не нужна окажешься! - это я уже грозно так, пророчески.

- Ну и гад же ты, - лишь покачала она головой, неприязненно, исподлобья глядя на меня.

- Тебе же добра желаю, коза неблагодарная. Цени, раз своих мозгов нет.

Мы абсолютно выдохлись из сил – физически, морально - и кое-как прибрели назад к месту встречи. Вот напрягают разборки эти. Говорил же мне Санек, что задолбит она меня - как в воду глядел. Так это я с ней не встречаюсь.

Толпа потихоньку стекалась. Там она моментально скрылась в жарких объятиях оклемавшегося Длинного. Ну че, мудило, огурцом опять? Попробовал бы ты так, как я сейчас с твоей телкой. Пришлось тут за тебя отдуваться.

А я демонстративно обвил руками тонкую талию Наташки и, злобно прищурившись поверх нее на Оксанку, наградил Наташку смачным поцелуем.

- Ну че, все накатались, типа? И кто у нас самый крутой? - это Санек решил подвести итоги.

- Оксанка, - сказал вдруг кто-то уверенно. - А че, из чувих она больше всех каталась! Прям триатлон.

Я невольно покосился на нее и увидел, как слабая, робкая улыбка озарила ее лицо. Наконец-то ее «признали», наконец-то она – своя.

Сам того не ожидая, я втайне обрадовался за нее. Но… вот они, грабли Длинного, сзади обхватившие ее талию, то, как она обернулась к нему, и как он ободрительно ее поцеловал, легонько коснувшись ее губ своими… и вот уже меня перемкнуло новым разрядом злости. Насобачились. Что это – новая сладкая парочка? Джульетта-экстремалка-снимите-меня-отсюда и Ромео-езжай-сама-а-я-длинный-тормоз?

- Так, триатлон… - протянул я, делая вид, что размышляю. - Нет, а правда, давайте посмотрим. По-моему, Оксанка у нас в натуре на это тянет. Дисциплина первая – бег на месте.  Когда танцует – точняк.

Все вокруг так и грохнули. Общее настроение было приподнятым, а поприкалываться слегка над кем-либо – никогда не грех, тем более, если объекту приколов не привыкать. Плюс - от меня не ожидали, ведь обычно я не то, чтобы душа компании…

Метнув на нее ястребиный взгляд, с удовлетворением отметил, что она затухла. Но я и не думал расслабляться. Еще нет. Триатлон – значит, три дисциплины.

- Та-а-ак, что там еще в триатлоне-то… - притворно скребу в башке, словно пытаясь сообразить.

- Велоспорт, Дюх! - подсобляет кто-то.

- Именно, причем во всех его проявлениях. Так, тогда... падение с велосипеда?

Еще один взрыв добродушного хохота. Когда-то все тот же Санек мне рассказывал, что они с классом совершали велосипедную прогулку, во время которой Оксанка абсолютно на ровном месте въехала в какой-то столб, грохнулась со своего старенького велика, себе что-то там разбила, а их классному пришлось ловить тачку и везти ее домой.

Ее глаза смотрят уже обиженно, а я – не ястреб, а коршун, хренов коршун или, вернее сказать, стервятник.

- Дисциплина третья… Подумаем… Прыжки через козла?

На сей раз громче всех ржет Санек, как инсайдер, одобрительно подмигивая мне, тянется ко мне за хай-файв, но - нет, дружбан, еще не все…

- Стоп, - «поправляю» сам себя. - Прыжки через козла – нет такой дисциплины в триатлоне! А водное мы не потянем. Тогда из велоспорта опять? Толкание… под велосипед?

Бля-ха.

Упырь я, оказывается. Это ж ниже пояса удар.

Серый, густой туман моей злобы яркой вспышкой прорывает мысль-мольба: «Прости, Оксанка. Прости меня, козла, если можешь…».

И плевать, что на этот раз никто ничего не понял. Не могли понять. Смеются уже по инерции, потому что все равно смешно. Потому что смешон должен быть любой прикол над теми, над кем привыкли смеяться. Наташка смеется, уже и не помня, о чем речь. Угорает даже Длинный, тварь тупая, недогоняющая. Я бы на его месте, если бы над моей девушкой так издевались, уже давно обидчику морду расквасил, сукой был бы. А кто я такой есть? Как я забрел сюда, на эту тропу издевательств? Когда стал таким ублюдком?

Хочу получить контрольный выстрел. Вглядываюсь в ее лицо и понимаю: это – конец. Конец всему, так и не начавшемуся. Сначала она, нахмурившись, стиснув зубы и сжав кулаки, обиженно смотрит в пол. Затем ее взгляд становится отрешенным, сконцентрированным на чем-то внутри нее. Словно не про нее весь этот гвалт, и она о чем-то напряженно и сосредоточенно думает.

Это отрезвляет меня окончательно, и на обратной дороге я гружусь и молчу. Она же – статуя, она ушла в себя, да о ней все и позабыли давно.

Когда прибываем, Бад Карлсхайм встречает нас дождем. Будто и не прекращался он тут, весь день лил. Все мои пассажиры потихоньку выходят, расходятся по своим хатам.

Она последняя, я должен завезти ее к Ленке, где ее «резиденция», когда она приезжает в Бад Карлсхайм. Туда за ней приедет отец. Забирать ее от Длинного – палево, да у него на сегодня еще какие-то свои планы, в которые не входит она.

Значит, предки не в курсе, что она с ним мутит? И что только за отношения у них.

М-да-а-а… Денек-то как, а? Превзошел самые отстойные мои ожидания…

- Да, а тогда Кореневы-то не в первый раз из-за меня пострадали… - раздается вдруг задумчивый голос с заднего сиденья.

Ее голос, больше некому. И обращается она ко мне, больше не к кому. От неожиданности я чуть не вмазываюсь в переднего.

- Чего?..

Кореневы... а, Наташкина же фамилия… Ее предков… У них русская фамилия, дяди Игоря.

- Да, тогда, у реки... с.. великом твоим – не первый был мой косяк в их адрес.

Говорила расслабленно как-то. Я видел, что ее голова была откинута на спинку сиденья, застывший взгляд устремлен в пустоту.

- А что еще было?

Я остановился, развернулся к ней и приготовился слушать ее внимательно. Голос ее звучал почти мечтательно, она начала вспоминать.

- Да ржач один. Как-то раз тетя Неля сказала Наташке, чтобы она постирала их обувь в стиральной машинке. Ты помнишь, в подвале в общаге стояли стиралки «Сименс», старые такие, громадные, целая батарея их у стены…

- Помню.

Да, помню. Где я только не лазил, по каким только уголкам общаги не слонялся за тобой. Вспоминаю даже, как мечтал зажать тебя там, в этом самом подвале, среди стиралок… или на одной из них… Что только не придет в голову озабоченному юнцу…

- Там много обуви было, несколько пар, летнее все, детское… Мы пошли с ней вниз, я должна была ей помочь. Обувь надо стирать на «холодную» стирку, а я… Я ей сказала, что надо поставить на 95 градусов. Почти кипяток. Ты представляешь… Вся обувь сварилась и расклеилась. Мы же тогда все были голодранцы. Какой удар по кошельку. Хотя, может дядя Игорь и заклеил как-то. Вот влетело тогда Наташке.

Да, воображаю тети Нелину грозу надо всем этим. Улыбаемся оба, я смеюсь, качаю головой, она скорее сконфужена. Переживает прошедшее вновь, сожалеет.

- Да как ты до такого додумалась-то? - недоумеваю.

- Не знаю. Так как-то. Подумала, обувь же грязная, в ней по земле ходят, вот и надо ее выстирать получше, воду погорячей сделать.

- А Наташка?

- Сам как думаешь?

- Что – ни бум-бум?

- Не-а. Не сдала меня своей маме. Может, не хотела. Может, не врубилась, что я все запорола и, как старшая, должна была получить наказание. Ну, или нагоняй, по крайней мере.

Потом она вдруг резко меняется в лице и говорит твердо:

- Знаешь, у меня в жизни очень мало было таких случаев, за которые мне должно быть стыдно. И за которые я заслуживаю наказания. Тогда, с Валей, как раз и был такой случай.

Я слушаю ее, слушаю и погружаюсь в транс. Да, это признание представляет мне ее в новом свете. Любопытно.

Молчу, весь в раздумье, пока следующий вопрос сам не вырывается наружу:

- Зачем ты с ним?

Она потупляет глаза, мотает головой, словно не хочет об этом.

- Что ты в нем нашла? - пытаю ее я. - Ты же не дура. Разве сама не видишь, какой он?

Она улыбается мне, но невесело, обреченно. Да ладно. От безысходности, что ли? Что, совсем достало «самой» быть?

- Все, мне пора. Спасибо, что подвез.

- Сегодня в Эдвенчер Парке я ждал, что ты мне вмажешь, - не выдерживаю.

- Нет, что ты. Я бы никогда не ударила тебя. Или еще кого-либо.

- Почему?

- Потому что люди, слабые духом, вроде меня, способны сделать больно только тем, кто слабее их. Ну - или самих себя изувечить.

- Оксан…

- Пока, Андрей.

Вот и опять ушла она. Ушла в проливной дождь.

Уже не в первый раз я сижу и тупо смотрю ей вслед. В традицию у нас это вошло, что ли. Только теперь я замечаю, что сегодня она в брючках, обтягивающих попку и ножки, а ниже колен – клеш, в те годы здесь девчонки носили так, в стиле «ретро», да и пацаны кое-кто. И в своей малиновой косухе, с которой, по ходу, не расстается.

Смотрю ей вслед и пытаюсь разобраться, когда это все между нами так запуталось, стало таким сложным. И мне вдруг хочется вернуть то время, когда я приезжал в общагу на Йети. К ней приезжал, хоть она и не хотела меня видеть. Я и до сих пор езжу на Йети, и это все, что осталось от того времени.

Ленкин подъезд совсем близко, только через дорогу перейти. Если бы постаралась, она смогла бы быстро добежать и не так сильно промокнуть. Но она идет медлительно, идет, не оборачиваясь, словно тонет в лужах, барахтается в потоках дождя.

Пока она ждет, чтобы ей открыли дверь в подъезд, успевает промокнуть до нитки вместе со своей кожаной курткой. Когда проводит рукой по волосам, заглаживая их назад, с них ручьями стекает на пол вода. В этот момент дверь открывается, и ее поглощает темнота дверного пролета.

***

Саундтрек-ретроспектива

Наутилус Помпилиус – Одинокая птица
Linkin Park – Runaway

***

Андрюхин словарик к Главе 5 Вверх-вниз

альбинос - здесь: имеется в виду бенгальский белый тигр с черными полосами и голубыми глазами, тигры такого окраса используются, например, в цирке и иногда по ошибке считаются альбиносами, хотя на самом деле их окрас вызван не пигментацией, а наличием определенных генов

арбайтсайнзатц - здесь: работа по уборке помещений в спортивной ассоциации

Бад Карлсхайм Bad Carlsheim, вымышленный город, в европейской стране, в которой происходит действие, место жительства родителей Андрея

банджи джампинг - прыжок вниз на резиновом канате

Гринхиллз - вымышленное название фирмы

Грэнд Кэньон - Grand Canyon, «большой каньон», здесь: вымышленное название аттракциона в парке развлечений

дисс - диссертация, научная работа для достижения степени доктора наук

драгонбот - большое 20-местное каноэ с головой и хвостом дракона

инсайдер - посвященный, обладающий особой информацией

Йети - Yeti, здесь: марка горного велосипеда

Лан - река, протекающая через г. Бад Карлсхайм

Лемон Пил - Lemon Peel, «лимонная корка», вымышленное название бара в городе-месте проживании Андрея

МТБ - MTB, mountain bike, горный велосипед

Нидда - река, протекающая через город - место проживания Андрея

партнер - здесь: компаньон, совладелец и старший работник крупной юридической фирмы

принсипал - здесь: продвинувшийся по должности специалист в компании

русак, русачка - здесь: русскоязычный/-ая переселенец/переселенка с постсоветского пространства, преимущественно из России, Казахстана, а также других республик бывшего СССР

Тор - бог грома и войны в мифологии Скандинавии, здесь: название американских горок в парке развлечений

уэтлук - «вид мокрых волос», стиль, специально придаваемый волосам модели для воспроизведения на фотографии или видео

фёст дроп - first drop, первый спуск на американских горках

Фрифолл - Freefall, «свободное падение», здесь: вымышленное название башни свободного падения в парке развлечений

хай-файв - high five, «дай пять», дружеский удар по рукам, здесь: выражение одобрения, поддержки

халё - hallo, привет

Эдвенчер Парк - Adventure Park, «парк приключений», вымышленное название парка развлечений

эртайм зона - здесь: участок, на котором пассажир американских горок во время проезда ощущает невесомость