Запой завскладом Мышкина

      Дождавшись вечера пятницы, заведующий складом автобазы Иван Тимофеич Мышкин, пятидесятилетний баловень судьбы открыл полированный шкаф в своем неуютном кабинетчике, откупорил бутылку крепленого вина и набулькал до краев стакан.
      – Уф! – громко выдохнул он и в два глотка осушил его не закусывая. – Ну, и тяжелая же была неделя, мать ее в душеньку. Каждый день, как савраска летал. У нас чтоб к командировке подготовиться, должно семь потов сойти. Кругом одни бюрократы, хрен бы их побрал. На одного работягу, десять начальников. И каждый червь навозный, мнит себя незаменимым. Тут справочку, там подпись, здесь печать. Расплодилось дармоедов, невмоготу уже. Одни директора кругом. Плюнешь в собаку, в директора попадешь. – возмущался Иван, заметно хмелея.
      Заведующим Мышкин был уже несколько лет. За это время он обзавелся в разных городах хорошими связями и умело доставал для автобазы любые запчасти. За его пробивной, настырный характер и налаживание контактов с нужными людьми, завскладом был в почете у начальства.
      В воскресенье вечером Иван со складским шофером на грузовике уезжали в командировку в соседнюю область и настроение его от этого было веселым и волнительным.
      Подойдя к окну Мышкин аккуратно открыл одну створку и уставившись своим масляным взором в оранжевую даль заката, закурил.
      – Ох и славное же нонче лето! Красотища! Всегда бы такое было. – прищурившись улыбался он и глубоко дышал.
      В этом году лето действительно выдалось необычайно жарким и сухим. От такой засушливой погоды, листва на деревьях пожелтела и пожухла раньше времени и потрескавшаяся местами, давно не поливаемая щебеночная дорога поднимала в воздух серо-коричневую пыль.
      От выпитого вина по всему телу Ивана разлилось приятное тепло. Вдыхаемый дым терпкого «Беломора», перемешанный с алкоголем, кружил и туманил сознание.
      Допив бутылку, Ивану сделалось совсем хорошо и беззаботно. Он развязал галстук, чинно развалился в велюровом кресле и закрыл глаза.
      – Хорошо-то как, вот так в одиночестве посидеть, подумать. – разомлел Мышкин. – Выпьешь стаканчик, другой, и напряжение, как рукой сняло. Вмиг отмякает зачерствелая за день душа и сразу хочется жить.
      Вдруг его мысли круто переключились на дом и стервозную, вечно всем недовольную жену и настроение тут же испортилось.
      – Дома-то разве спокойно посидишь с этой змеей? Ей бы только повод найти, холере. Моду взяли, до свадьбы все такие добренькие, тихонькие, сю-сю, ля-ля. Как только поженишься, их тут же будто подменили. Кайла, кайлой. Тьфу, заразы! И че им шкурам не хватает? Хоть разводись. – кипел завскладом, стиснув зубы.
      На часах было десять часов вечера. Мышкина заметно развезло и он решил закругляться.
      Позвонив в диспетчерскую, он поддатым, слегка заторможенным голосом попросил зайти к нему дежурного шофера автобазы.
      – Скажи Савельевна, чтоб Кузьмич ко мне зашел. Дело к нему есть. – буркнул он диспетчеру и снова закурил.
      Через десять минут в кабинет вошел уставший, худощавый мужик с длинными, черными усами.
      – Домой Тимофеич? – сразу начал с порога усач. – Гляжу, захмелел ты?
      – Захмелеешь тут, когда на душе тоска Васюха. – поднял он отяжелевшие веки на Кузьмича. – Домой сегодня не поеду. Отвези меня к матери. У нее заночую. Не хочу дома на эту кислую рожу глядеть. Осточертела, понимаешь?
      – Как не понять? Сам годов уж сорок, как женат. Наши бабы все из одного теста. Только до свадьбы хороши. А брак, он и есть брак, как его не назови. Уазик у подъезда, Тимофеич. Ты собирайся потихоньку, я в машине. – сказал шофер и вышел из кабинета.
      Иван открыв еще бутылку, в один заход вылил содержимое прямо из горлышка в нутро и вытерев ладонью влажные, лоснящиеся губы, осторожной походкой вышел из конторы.
      Пока ехали по поселку, возле круглосуточного винного магазина мужикам попалось несколько пьяных компаний. Кто-то напористо пытался прорваться внутрь, а кто-то, уже отоварившись, разливал тут же на тротуаре в пластмассовые стаканчики разную бурду.
      – Вишь сколько страждущих? – кивал головой Иван в сторону людей. – Больше меня пьют дармоеды. Не порядок это. – и громко рассмеялся.
      – До понедельника теперь лакать эти супчики будут. – надул щеки водитель и крепко выругался.
      Когда машина подкатила к родительскому дому Мышкиных, на улице уже были сумерки.
      Возле соседского палисадника Иван с трудом разглядел сидящих на лавочке старух, собирающихся здесь почти каждый вечер, чтобы посплетничать.
      Увидев в окно свет фар от «Уазика», старушка Мышкина вышла к воротам.
      – Маам! – пьяным голосом забасил Иван, выходя из машины. – Ты уж на меня седня не ругайся, что выпимши. Неделя была тяжелая, вот и выпил малость с устатку на работе. А так, все путем. В воскресенье вот в командировку уезжаю. Запчасти на складе закончились, а скоро уборочная в совхозе. Надо позаботится об них.
      Мать всплескивая руками и охая, помогла Ивану выйти из машины.
      – Тиша ты! – засуетилась старушка. – Скажут пьяный к матери приехал. – кивнула она головой в сторону баб и слегка придерживая сына, Мышкины побрели в избу.
      – Да и хрен с ними. Пускай смотрят, старые галоши. – хорохорился Иван. – На свои гуляю, кровно заработанные.
      – Домой-то че не поехал? Она ить потеряет тебя. На меня ишшо осердиться, что дескать привечаю я тебя. – все переживала старушка и ее морщинистое лицо делалось одновременно беспокойным и строгим. – Ить тридцать лет прожили, пора бы и остепениться. Сам уж дедушка давно.
      – Прожили. Тридцать лет. – пробубнил Иван и зажмурился. – Это рази жизнь? С утра до ночи вкалываешь, как батрак, в выходные на огороде спину гнешь. Всю получку ей до копейки. А она все недовольна. Где ты матушка жизнь-то увидала? Где она жизнь-то?
      – А как же не жисть? Ить все у тебя дело по делу. И квартирешка и машина есть. У детей свой угол в городе. Все в достатке. И бабу-то твою в заводе ценют. Нет, нет, да и премиешку какую подкинут. Куда с добром. А тебе все чего-то не хватает. Живи, знай. А ты пировать удумал. Давай оклемывайся, да домой ступай. Зинаида-то поди у окошка сидит, переживает?!
      – Пускай ногти погрызет, холера, раз вести себя, как человек не может. – махнул рукой Иван. – Разведусь и к тебе перееду. Примешь?
      – Будя молоть-то. Разведусь. Нашто ты мне тут нужен? Живите с Богом, не выдумывай. – цокала старушка, то и дело мотая поседевшей головой. – Ступай, ложись. Поспишь с часок и человеком будешь.
      – Не буду я спать. – настаивал Иван. – Достань из подпола бутылку, да грибов из-под гнета. До смерти люблю твои грибы. Они какие-то ядреные в этой деревянной кадке получаются, с газком. Пойду, посижу у ворот на свежем воздухе, может отойду быстрее.
      – С бутылкой-то отойдешь?! – все сильней ворчала мать. – Он ить у меня семисят градусов.
      – Я всю не буду. Немножко причащусь, да спать приду. Слазай мам, ради Христа. Тошно мне.
      И старушка нехотя полезла в подпол.
      Летний вечер был в самом разгаре и дурманил голову. Не смотря на то, что солнце уже давно скрылось за лесом, на улице по-прежнему было душно. Доносившийся из сада аромат различных цветов и ягод, ударял в нос и нежно так щекотал. Повсюду были слышны звуки бесчисленных сверчков. В пруду за огородом несколько лягушек устроили квакающий концерт, то и дело прерываемый всплеском, подплывшей близко к берегу рыбы.
      От всех этих звуков и запахов Ивану вспомнилась его славная молодость, когда он так же летом сидел с друзьями до утра у дома на скамейке, и перед самым рассветом уплывал с отцом на моторке за пруд ставить сети.
      – Разошлись, холеры?! – покосился Иван в сторону соседского дома, где сидели бабы. – Всем кости перемыли, заразы? И что за развлечение такое, как вечер, надо обязательно на улицу выползти и лясы точить. Тыр-тыр-тыр. Тьфу, сплетницы. Лучше б самогонку гнали, да продавали. Все какая-то польза.
      Выпив целый стакан первача, к дому Мышкиных подошел соседский, девяностолетний старик Лютов. Он всю жизнь проработал председателем колхоза и был очень начитанным. Десять лет назад он схоронил жену и после этого почти ни с кем не разговаривал. Когда же к соседке Антонине Мышкиной приезжал сын, то старик всегда приходил к ним, как он сам говорил - «потолковать по душам» с образованным человеком.
      – Здорово живем Тимофеич. – прокряхтел дед и протянул Ивану свою еще крепкую руку.
      – Не спится, Лука Матвеич? – уставился на старика пьяным взором завскладом. – А я вот мать решил навестить. Как она тут жива, здорова. Забываем мы родителей-то своих. Все пашем, пашем, и не до них нам окаянным. А еже ли б не мать, то где б мы были интересно? Кхе-кхе. – закашлял Иван.
      – Редко ты, редко появляешься у нас в проулке. Она ить переживает. Ты ить вон какой пост-то занимаешь. Складом руководить, это тебе не штанами трясти. Там все по полочкам должно быть разложено. Не дай Бог растрата. Вмиг посодют. – рассуждал Матвеич. – Плесни мне на донышко Ванятк, чтобы спалося крепше.
      Иван налил деду полный граненый стакан и подцепив вилкой заморенный, склизкий груздь, протянул его Лютову.
      Осушив залпом стеклотару, старик поднес рукав рубахи к носу, глубоко вздохнул и целиком засунул гриб в свой беззубый рот.
      – Уф! Сколь живу, все удивляюсь, как у твоей матери такой крепкий самогон получается. Будто на табаке его настаивает. Аж слеза до самых потрохов берет. – закряхтел Матвеич и несколько раз постучал кулаком в свою широкую грудь. – А ты вроде без настроения, как я погляжу?
      – Да какое тут нахрен настроение?! – с грустью в голосе пробубнил завскладом. – Уж писят лет прожил, а жизни-то и не видел толком. Еще каких-нибудь лет двадцать максимум и унесут. А что я кроме склада видел своего, да железок этих ржавых? Посодют говоришь? Могут и посадить, не без греха. Ты думаешь, на какие шиши все куплено-то? На зарплату что ли? Вот и вертишься, как уж на сковородке. Там достал подешевле, тут загнал подороже. Ловкость рук, и никакого мухлежа.
      Лютов закурил папироску и с любопытством уставился на Ивана.
      – Не это главное, Матвеич. – продолжал Мышкин. – Знаешь, чего мне не хватает, брат?
      – Ну. Чего родимый?
      – Счастья отец. Вот вроде все-то есть у меня, и мебелишка дома, и деньжата водятся, а счастья нету, хоть убей. Молодой-то был, как-то и не задумывался об ем. Сначала учился, после в армию ушел, детишек с Зинкой народили, образование дали. Вроде все по плану, ну, как должно быть у людей. А повзрослей-то стал, начал задумываться. И че мы видим в этой жизни, кроме долбанного плана? Одна тоска ядрена мать. Безнадега хренова. А хочется Матвеич праздника. Настоящего праздника, понимаешь? Чтоб земля под ногами дрожала. Чтоб всем чертям тошно стало. Запрячь бы тройку вороных, гармониста посадить на облучок, и на заимку с девками. Стол накрыть шикарный, напитков разных выставить, и сесть за стол, как барину, а бабы, чтоб перед тобой плясали до упаду, а после в баню все. Да так напариться дубовым веником, чтоб кожа слазила живьем. И в прорубь ледяную, каак нырнуть. Эээх, как волюшки охота! – замотал головой Иван в разные стороны и уткнулся в ладони.
      – Ох, Иван, Иван! – завздыхал Матвеич. – С жиру вы беситесь, молодежь. У вас у всех теперь машины, квартир понахапали. Вам только счастья на закуску подавай. А может из-за этого всего, вы и несчастливы? Из-за своих богатств вы может маетесь? Мы раньше жили впроголодь, и радешеньки были. Робили, и робили себе. Нам некогда было о счастье-то задумываться. Придешь, бывало, ближе к ночи с поля, налупишься картошки с молоком и на полати. Так и жили. Робили, детей стругали, и жили себе потихоньку. А у вас щас колбаса, не колбаса, и фрухты с мармаладом круглый год. Вот вы и беситесь все. Гневите Бога, окаянные. – разошелся дед. – Давай ишшо налей, да я пойду. Завел ты меня со своим праздником. Вам все ба веселиться.
      И старик снова выпив залпом стакан самогона, встал со скамейки.
      Взявшись обеими руками за штакетник забора, Матвеич пьяным взором уставился на Ивана и икнул.
      – Ступай в дом Ванятка. Антонина-то я погляжу от окна не отходит. Переживает ить.
      – Ты че это про Бога вспомнил, старый? – прищурив один глаз, посмотрел на деда завскладом. – Верующий штоль стал, а? О Боге вспомнил? А может тебе напомнить, как вы коммуняки паршивые, отца моего покойного по парткомам и собраниям таскали, что он, дескать, окрестил меня?! Все партбилет забрать хотели. А крест-то не ты ли своротил с нашей церкви в гражданскую, товарищ бывший председатель?
      – Время такое было Ванятк. Советскую власть делали. Че вспоминать-то. Коммунизм ить был. А я председатель самого большого в районе колхоза. В бюро райкома входил. – виновато оправдывался Лютов. – Че уж щас-то вспоминать? Всяко было. Жизнь прожить, не поле перейти. Извини уж, если че не так.
      – Ох, кхе-кхе. – тяжело прокряхтел Иван, глядя себе под ноги. – Ладно, пойду ложиться. А завтра утром баню истоплю, отпарюсь. А то в воскресенье ехать, башка-то светлая должна быть. Ты если будешь хворать, подходи. Поправлю.
      И мужики не прощаясь, молча разошлись по домам.
      Зайдя в избу Иван увидел на столе тарелку мясных щей, литровую банку молока, ржаной хлеб и порезанные дольками свежие огурцы и помидоры.
      – Под такую-то закуску мамка, можно и бутылочку достать. – пытаясь выглядеть трезвее, обратился к матери Иван.
      – Ты как в командировку-то собрался? – завозмущалась старушка. – Распотешился, я погляжу. С похмелья штоль поедешь?
      – Завтра все равно суббота, отлежусь. До воскресенья еще уйма времени. Как миленький отойду. Тем более за руль мне не садиться. Пускай за руль у Спиридоныча голова болит.
      И старушка надув худые щеки, поставила на стол литровую бутылку самогона.
      – Давай ужинай и спать ложись. Ночь уже, баламутить-то. Пока ты ешь, я до Зинаиды сбегаю. Че ее тревожить-то. Она ить тоже всю неделю робила.
      Посидев за столом еще около часа, Иван отпил половину бутылки, не раздеваясь завалился на заправленную кровать и захрапел.
      Проснувшись в шесть часов утра, у завскладом нестерпимо болела голова, все тело тряслось и ломалось, во рту была какая-то крысиная сухость. Душа ныла так, будто вчера произошло, что-то страшное и непоправимое. Хотелось не открывать глаза и умереть.
      – Ох, ох, ох! – стонал Иван не шевелясь. – Это сколько ж я вчера приголубил-то? Нихрена не помню. Буду вставать потихоньку, мать-то вроде еще спит.
      Найдя под столом полбутылки недопитого самогона, Иван присосался к горлышку, мигом осушив все до дна.
      – Уф! – протяжно выдохнул он и по всему его телу маленькими шажками пробежалась живая музыка. – Вот теперь можно жить. В аккурат и веничек запарить.
      Истопив по-чёрному баню, Иван вдоволь напарился, надел белую рубаху и запил с новой, какой-то конской, нечеловеческой силой.
      Поставив на стол десятилитровую бутыль самогона, он наложил полную чашку грибов, достал из чулана потрепанную двухрядку, и развернув на полную ее сухие, цветастые меха, запел так, что все в избе мгновенно заходило ходуном:

      Раскудрявый, клен зеленый, лист резной,
      Я влюбленный, и смущенный пред тобой.
      Клен зеленый, да клен кудрявый,
      Да раскудрявый, резной!

      Мать махнув от бессилия на сына рукой, показательно ушла из дома.
      – Дело твое, паразит. – крикнула она Ивану на последок. – Хочешь жрать, жри. Я тебя перед Зинаидой выгораживать больше не собираюсь. Раз нет башки на плечах, живи, как знаешь. – и громко хлопнула дверью.
      В воскресенье ближе к вечеру, к дому, скрипя тормозными колодками подъехал тентованный грузовик.
      Услышав шум движка, старушка накинула на голову платок и вышла к воротам.
      – Айда, помогай Спиридоныч! – приглашала водителя в дом Антонина. – Он ить третий день пирует. Обезумел уже. Как проснулся, тут же пить.
      – А ты пошто бутылку-то не заберешь? Валандаешься с ним, как с маленьким.
      – Как у его заберешь, лба такого? Мне ить с ним не справиться. Сидит дурак дураком. Пьет, как холера, да в гармонь свою травит. Может хоть ты на него, как мужик повлияешь?!
      – На него повлияешь. Как же. Я ведь его не первый год знаю. Он когда в запое, ему хоть трава не расти. Кабы не Зинка, давно бы или посадили, или схоронили. А он еще на нее бочку катит.
      Только Спиридоныч собрался вылезти из кабины, как из ворот, еле-еле стоя на ногах и держась за штакетник, выплыл Иван.
      В наспех заправленной в брюки рубахе, в потертых, серых от пыли ботинках с развязанными шнурками, он больше походил на местного забулдыгу, нежели на заведующего складом, процветающей автобазы.
      – Все мамка, уезжаю. Нагостился у тебя сердешная. – заплетающимся языком, пытался говорить Иван. – В конце недели думаю вернуться. Ты баню истопи мне в пятницу. С дорожки она будет в самый раз. – и открыв дверцу «Камаза», забрался на спальник и отключился.
      – Езжайте с Богом. – прокричала старушка и закачала головой. – Присматривай уж там за ним Спиридоныч. А то, не приведи Господь, найдет, где приключений.
      – Присмотрю тетя Тонь. – улыбнулся шофер.
      Проехав шестьсот километров, Иван очухался и испуганно обвел салон кабины своими мутными глазами.
      – Где это я? А? – дышал он перегаром на водителя. – Куда меня засунули? А?
      – Проснулся Тимофеич? Э как тебя вырубило-то крепко. Ведь как убитый всю дорогу спал. – заулыбался Спиридоныч. – Еще километров пятьсот и будем на месте. Хорошо покемарил?
      – А папка где? – буркнул Мышкин. – Папка-то где у меня, где папка, Спиридоныч? – уже по-настоящему забеспокоился Иван и заметался по спальнику.
      – Как где, Тимофеич? Ну ты даешь Иван. Умер твой папка, лет десять уж, как схоронили дядю Тимофея. – округлил глаза шофер и вопросительно уставился на шефа.
      – Да я про папку с документами. Забыл ее у матери я с перепою. Поворачивай назад, Спиридоныч. Кому мы нахрен там без документов-то нужны?!
      И водитель крепко выругавшись сам с собой, резко развернул «Камаз» и мужики поехали обратно.