В рождество все немного волхвы...

Рождественский каприз.

Кругом вода. И небо. Высокое. Высоченное. Синее-пресинее. С одним-единственным крошечным облачком. Кажется, художник взял кисть и легким взмахом бросил на бездонную голубизну это самое облако. Я «подвяливался» в шезлонге на верхней палубе.  (Впрочем, с самого начала путешествия не мог сосчитать количество палуб. Потому определил для  себя: та, на которой нахожусь, и есть  верхняя.) Народ кругом тоже предается блаженству. Млеет на лежаках и в таких же шезлонгах. Только неугомонная детвора пенит воду в бассейне, верещит от удовольствия. Я от их радостных воплей улыбаюсь. Просто потому, что хорошо.

Оказаться среди зимы в другом измерении не так просто. Множество знакомых моих мечтает об этом. Копят годами деньги, которых в результате хватает на поездку в Париж или Прагу. Они остаются настолько довольны, что воспоминания тешат их русские души еще долго. Точнее – всегда. Даже через двадцать лет после посещения Версаля, Елисейских полей или чешского пивоваренного завода они рассказывают подробности посещения заграницы, словно случилось оно вчера. Конечно, привирают. Не без этого. Главное –  сами со временем начинают верить в собственные сочинения. И это немного радует. Творческий подход важен во всем.

Я как-то тоже мечтал о Париже. Происходило это ежедневно. Просыпался и ощущал жгучее желание: «Хочу в Париж!» Смотрел на плакат, его подарил приятель после поездки во Францию, на котором вся в электрическом сиянии башня имени инженера Эйфеля. Вокруг сотни, тысячи огней реклам, светящиеся полосы, оставленные проскочившими автомобилями, и ощущение свободы. И я бросался к шкафу. Из заветного ящика доставал доллары: десятки и двадцатки. Пересчитывал и грустно бухался на стул. Попутно ронял печальную фразу:

– Хочу в Париж...

Слова констатировали: деньги прибывают, но слишком медленно.
Зато, когда денег набралось достаточное количество и вечером, после пересчета я понял: «Могу в Париж!», утром проснулся  с иной мыслью. Она удивила. Поразила. Я осознал, что в город Дюма, импрессионистов и инженера Эйфеля ехать не жажду. Даже растерялся немного.

«В Рождество все немного волхвы...» –  вспомнились слова поэта Бродского. Но и от этого праздника я стал понемногу уставать. Дело в том, что я появился на свет именно в Рождество. Как правило, те люди, которые родились в праздники, глубоко несчастны. У них есть увеселительные мероприятия, но нет дней рождения. Последние отсутствуют напрочь. О них просто забывают за выпивкой, приветствиями гостей, штрафными рюмками опоздавшим и сборами в «очередные гости». Именно поэтому абсолютно все праздники воспринимаю болезненно. И за себя обидно и за тех людей, которых не знаю. Но всем им постоянно выражаю соболезнование. Пусть –  мысленно. Но зато –  справедливо. А в прошлое Рождество мне «стукнуло» сорок пять. (Женщинам сразу напоминают о каких-то ягодках, а мужикам отчего-то –  о возрасте. Никак не пойму, отчего так происходит?)  Друзья, из новых русских, таких у меня не много, пришли вечером с шампанским и криками поздравлений. К слову, полусерьезно один из них выудил из-за пазухи белый, как снег, конверт и вручил, торжественно выдувая губами марш. Как водится, как принято, подарок необходимо продемонстрировать собравшимся, я влез в конверт, достал содержимое и обомлел. Турпутевка в Сидней на неделю. Естественной может показаться и реакция –  я рухнул на стул. Он подо мной скрипнул жалостно. Готов был вот-вот развалиться. Однако выдержал привычный вес. Друзья хохотнули...

И вот, когда Россия празднует очередное Рождество, а я должен отметить сорок шестую зиму своей жизни, я лежу на палубе комфортабельного белокрылого лайнера и вялю измученную слякотными зимами собственную душу. Заодно и тело. Завтра мы швартуемся в Австралии. А пока...

А пока раздается звонок. Будильник заставляет взмыленно оглядеться. Восемь утра. Окна квартиры запотели. Я опустил ноги с дивана на пол. Мокро. Вода теплая. Сон продолжается? С потолка свисают капли. По стенам стекают совершенно неробкие ручейки воды.  Плакат с французским видом плавает вниз изображением. Лечу в ванную. Так и есть – из крана хлещет кипяток. Нахожу вентиль. Еле закручиваю посредством применения, как мне кажется, недюжинной силы и воспоминаний о чьей-то далекой матери. Звоню в домоуправление. Прошу прислать сантехника. Называю адрес и фамилию. Оттуда, с той стороны провода, просят подождать окончания «рождественских каникул». На что я просто ору в трубку:

– Мне совершенно не до каникул! А ваши я видел в таком-то месте! Я не собираюсь варить кашу на полу!

Они обещают прислать аварийку, а пока с величайшим усердием собираю тряпкой воду. Вспоминаю сон: море, небо, палуба... Россия празднует Рождество. Народ подсчитывает копейки, чтобы купить хоть немного еды к праздничному столу, а я на подходе к континенту кенгуру, утконосов и аборигенов. 
Вечером приходят друзья. Из новых русских. Таких друзей у меня двое. Еще из детства. По поводу потопа улыбаются. По поводу сантехника, все же прибывшего к месту происшествия, удивляются. Чему? Да тому, что он, несмотря на головную боль, жажду и желание «поправить здоровье», сумел устранить течь. А потом тоже улыбаются. С хитрой ухмылочкой достают из саквояжа шампанское, водку, немыслимые банки с икрой, красную рыбу, мясную нарезку и даже склянку с корнишонами. Один выуживает из-за пазухи белый, как снег, конверт, вручает его мне и произносит мою же любимую фразу из Бродского:

– В Рождество все немного волхвы...

Как полагается, я конверт вскрываю. Достаю из него пачку бумажек разных цветов. Среди них первым делом обнаруживаю билет на теплоход до Сиднея и падаю на стул...