ТРУП

                Везде, где ещё процветает невежество,
                грубость и суеверие, где торговля
                хромает,земледелие влачит жалкое
                существование, а мистика
                могущественна, там встречаем мы
                национальный костюм.
               
               
                Ф. Ницше

    Зима в году выдалась сиротская, весна – ранняя, сухая, безрадостная. Снега, обнажив взору жухлую траву и тёмные листья, растаяли за три дня. Деревья, погруженные в дрёму стояли голые, задумчивые. Птицы на ветвях, запевали неуверенно, робко и опасливо. Не прощебетав и половины задуманной трели, резко умолкали, срывались с места, улетали. Весь мир заново поглощала гнетущая тишина. Рафаэль отошёл от окна, лёг на диван на спину, уставился в потолок. За стеной маялась мать - глухая, полуслепая, полубезумная, поглощённая религией. Мама взрастила детей одна…

                Началось с молодости, с девичьей романтической одури. Влюбилась залётного ухаря, забеременела, родила. Он, вспоминала мама, весёлый был – гармонист, танцор, балагур. Хохол… краснодарский, но туда же я, мол, казак, это в нашей станице фильм снимали, ну тот, который про всеобщее колхозное счастье. Обещал маме жениться, да, видать, передумал, поматросил и бросил. Подло так, тайком смылся. Она ему ещё и не заикнулась, про ребёночка, но он нутром почуял, жопу в горсть и побежал. Известное дело – испугался… то ли ещё что. Ведь слова не проронил, даже намёка не высказал. Исчез, а после через дружка своего рыжего передал: «Не жди меня, Настюха, не вернусь, а дитё неизвестно чьё, но уж точно - не моё…» Мать тогда в техникуме училась на экономиста, куда её родители, староверы из чащёб пармы Зырьянской, с неохотой отпустили. Что с них взять одно слово – Лопарёвы.  Дремучие были, против всего шли, против образования, против прогресса, газет, радио. Сами не жили как люди и детей в темноте держали… пытались держать. В школу отпустили нехотя, под нажимом советской власти, а чтобы, в какой кружок записаться, даже думать не моги. Двух старших сынов Саватия да Ярёму, ещё до революции рождённых, вовсе не учили, так бирюками и остались. Только Настя и самый младший Авралам на волю вырвались. Авралам после армии на самый Крайний Север завербовался, а Настя после семи классов в техникум сорвалась. Родителей со слезой умоляла, мол, выучусь на зоотехника, буду и наших коровок пользовать, а поступила на экономический, сама не зная почему. Из упрямства поди, чтоб по её было, но не так, как они велят. Там записалась комсомолкой, в художественной самодеятельности выступала. Всё тайком от отца и матери. Училась, старалась, повышенную стипендию получала. Как же не получать, отличница, активистка? Распределилась на Украину в совхоз-миллионер. Через два года её заметили в районе, предложили должность, дали однокомнатную квартиру. «Нет уж, при Брежневе жизнь хорошая была, зря сейчас прошлое хают». Так она говорила до девяносто пятого, пока не слегла.
                Полгода пластом лежала, тайком молитвы свершала. «Потому и оклемалась, Бог помог». Встала, в секту записалась и давай себя за своё прошлое корить, истово да злобно. Её послушать, с ума сойти – желчь, тоска и вселенские вопли. А ведь и вправду, раньше-то жизнь действительно другая была...»

                АХ ДЕТСТВО

                Рафаэль помнил себя лет с четырёх. «А с пяти до восьми – самый светлый отрезок жизни в ярких сполохах детского счастья!» Дальше экран бытия постепенно мутнеет, пошла рябь неурядиц и волны неудач.  Правда, в школе у Рафаэля никаких особенных проблем не существовало. Разве что, имя и отчество… да и фамилия! Рафаэль Анастасович Козлов – дикость, таких имён никто не встречал, да и отчество не больно то распространённое. Ну, не скажешь же, что отец твой Анастас Микоян или еще, какой нацмен, особенно при фамилии Козлов. Фамилия, конечно, не из лучших, но всё же не редкая. Вот такие неудобства. А так-то всё у них было в порядке, жили в уютном старинном городке, дом в самом центре, возле военкомата и школа рядом, и кинотеатр.
 
                Мама работала в планово-экономическом отделе райисполкома. Хорошая работа, и квартира нормальная – на втором этаже светлая двухкомнатная, и знакомые приличные, из райисполкомовских.  Общежитие и однушку без удобств, в которой, до рождения младшего братика, они с мамой жили, Рафаэль помнил смутно. Брат появился как-то внезапно, после обеда на диване в ватном одеяле, сложенном конвертом. Его мама хорошо назвала – Виктор. И отчество у него подходящее Васильевич, а по фамилии они все Козловы. Это мама поменяла, когда вышла за Витькиного отца. После они разошлись, но фамилию мама так и оставила. Козлов Виктор Васильевич – замечательно, у брата даже уличная кличка была нормальная – Козёл. Не то, что у Рафаэля – Трупеско, кличка, заимствованная из какого-то румынского фильма и, что интересно никто его иначе не называл, и не стремился. Это при том, что «Трупеско» звучит как-то вызывающе, длинно и глупо?.. Потом, всё же исправились, стали кликать просто – Труп. Вот такие неудобства, а так вполне счастливое отрочество – мама целыми днями на работе, иногда на день-два в командировку съездит. В её отсутствие братья картошку жарят и друг друга воспитывают. Никаких тебе дедушек, бабушек и прочих замшелых родственников. Вроде, и должны быть, и есть, где-то далеко, но не беспокоят к ним не приезжают, к себе не зовут. Правда, одним летом объявился мамин брат родной - кацап, с чудным именем то ли Варлаам или Авралам, вроде, как поп, но на попа не похож. Мордатый такой... всё заработками хвастал, а сам, скупердяй, ни подарка маме, ни конфет ребятам не принёс, выставил на стол бутылку водки и оковалок одесской колбасы. Водку сам выпил, от колбасы ребятам досталось по бутерброду, а мама и вовсе не попробовала.  Прохрапел ночь на диване, хмуро позавтракал, опростался до жуткой перегарной вони в туалете и уехал. Больше ни слуху, ни духу, да и чёрт с ним, не больно то нужен. Они и втроём неплохо жили. Маму все уважали и соседи, и на работе. А почему бы нет? Сама справная, работящая, сыновья на хорошем счету в школе, оба – хорошисты. А то, что у них отца нет, так это даже замечательно, какой ученик не набедокурит в школе. Вот, например, Вовку из седьмой квартиры, отец до седьмого класса ремнём лупцевал, только в восьмом остепенился, принялся морали читать; «Да я в твои годы…» «Да мы с мамой…» «Да как можно…» Лучше бы бил. Нет, у Рафаэля и Витьки мама, что надо, и не нужен им никто: будь то Василий, или Анастас.
 
                С этим мифическим Анастасом, не с ним конечно, а с Рафаэлем по его поводу, однажды неприятность случилась. В десятом классе Колька Доренко, который сильно умного из себя корчит…  Было бы с чего, его мать в райисполкоме техничкой работает. Так вот, он при всех ребятах выдал такое… Из зависти конечно, отец-то его ещё тот ходок, недавно свою старуху бросил и к молодухе ушёл, что на фабрике-кухне работает, к Вальке. Валька мясо в цехе тырит и в трусах домой носит.  Так вот, этот Кела выдал в спортзале, что у Рафаэля отец никакой не «армяшка – жопа деревяшка», а чистый кацап – Козлов. Он, де, и к его матери в молодости клинья бил, но она не дала. Не то, что некоторые, которые на передок слабы и чуть что, ляшки в стороны, а после свое бабское отчество сыновьям дают… Рафаэлю обидно стало за всех разом и за «передок», и за «армяшку», за «ляшки», и за «кацапа». Он, не долго думая, хлестанул обидчика подвернувшейся под руку, грязной шваброй. Пацаны офигели! Кела - здоровый жлоб… Рафаэлю фингал поставил, избил бы сильнее, да ребята растащили. Ничего, швабра-то совсем грязной оказалась, специальной, ею тётя Феня туалеты моет. Валерка после подхихикивал, что сына поломойки только ссаной шваброй и надо бить. Рафаэль Валерку не жаловал, и, невзирая на поддержку, чуть не сказал, что его тогда следует бить счётами, так как его мама бухгалтер. Но вообще-то он прав: эти подметалы, ложкомойки… Конечно, у нас не то, что где-нибудь за границей при капитализме, в Америке или в Индии. Но фильм «Бродяга» правильный - «Сын вора будет вором, сын прокурора будет прокурором». Взять хотя бы Пашку Бондаренко, отец у него самый главный в районе, и Бондарь тоже из себя пупка строит. Пионерский вожак нашёлся, отличник! Знают все, какой он отличник, и как завуч с ним заискивает. Улыбка до ушей - ти-ти-ти, сю-сю-сю.  Вот был бы мой отец Анастас Иванович Ми…» Тут Рафаэля осенило, кажется зря он Келу… «Впрочем, не зря, может даже мало, не будет базлать лишнего. А учиться надо идти на начальника, в смысле, на юридический, нечего Саньку слушать «в мореходку», или маму – «в медицинский». Нет, уважаемая мама – АНАСТАС…ИЯ Илларионовна, исключительно на прокурора.
 
                Сашка всё же убедил поступать в мореходку, в Одессе. Где же ещё, не в Ленинград же переться, там и конкурс большой, и моря нет, так – залив, Маркизова лужа. Почему Маркизова и почему лужа?.. Нет, только Одесса, если, вдруг, не поступят, так накупаются вдоволь. Уговорил, поехали. Санька поступил, а Рафаэля поймали со шпаргалкой и вытурили из аудитории. Обидно! Ну, ничего, в следующем году поступить можно, а Одесса-то действительно славный город. Оказывается, прописка в Одессе только по лимиту, а «лимиту» только в паре с ломом и лопатой принимают... Домой ехать не больно-то охота, и маме уже позвонил, сказал, что устроился на завод учеником фрезеровщика. Соврал, не знал толком, что за фрезеровщик, но звучит красиво, как американский спортсмен Фрезер. Мама, как ни странно, одобрила выбор сына. Устроился Рафаэль на стройку разнорабочим с временной пропиской в общежитии. Комната с отдельным умывальником и туалетом на троих, душевые и общая кухня в конце коридора.
                Шикарно, только соседи, Фэдя Савчук и Стёпа Годлэнко, такое чмо, такие «крипаки сильские»! Что с них возьмёшь, одно слово – Татарбунары, это ж полный отпад. Узнали, что он в мореходку не поступил, долго смеялись и потом всё подкалывали «Цэ жы ж наш моряк – з пэчи бряк». Пролетарии!.. С колхоза «Шлях до могылы». За полгода умудрились «Майна-вира» выучить… и все их университеты. Гегемон тупорылый! Книги не для них, его учебники, взятые в библиотеке, под сковородку подставляют. Мечта одна - жениться на богатой одесситке с квартирой, купить телевизор Рекорд и холодильник ЗИЛ. Мечтать не вредно. Вечно будут раствор таскать и от прораба прятаться. Нет, «мы не рабы, рабы не мы», будя лопатой махать, коль есть возможность приличней примоститься.  Устроился в Трамвайно троллейбусное управление – ТТУ с предоставлением общаги почти в центре. Приняли рабочим трамвайных путей… Временно, через год обещали курсы вагоновожатых. Рафаэль, конечно, согласился, мол, с детства мечтал трамваи водить, а сам себе про университет маракует, про подготовительные курсы.
 
                Поступил, на вечернее отделение, полтора года учился, да не судьба, забрили в армию. Попал в войска химзащиты. Молодого воина, за отличную стрельбу направили на секретное и опасное задание – уничтожать химический боезапас. На специальном полигоне двое рядовых родом из Таджикистана выставляли химснаряды на деревянную площадку над водой, а Рафаэль и его напарник Лёсик - армянин из Дагестана, расстреливали их из трёхлинеек. Снаряды падали, вода проникала в пробоину и, вступая в реакцию с зарядом, нейтрализовала опасное вещество. Поначалу всё нравилось.  Винтарь, не взирая на преклонный возраст, бил отлично. Конечно, винтарь-винтарём, но всё же главное – стрелок. Старшина Невзоров даже поощрял солдат каждую неделю: таджикам - по трёшке на рыло, а стрелкам – по пятёре. Не хило, при всём готовом! Через пару месяцев Рафаэль, почти случайно, выяснил, что таджикам положено дополнительное денежное довольствие в размере тридцати рублей в месяц, а стрелкам по сорок пять. «Вот, сука старшинская!» Не смог утерпеть молодой солдат вопиющей несправедливости и подал рапорт капитану Звереву. Зверь обещал разобраться. Разобрался…

                Через неделю Рафаэль, облачённый в резиновые доспехи, летел в вертолёте с группой старослужащих, вызвавшихся на дембельский аккорд – дегазацию заражённой местности где-то в лесах рядом с Уральскими горами.  Пролетели над «очагом заражения», вроде ничего страшного – горелый лес, забор, странные развалины, танк, пара БТР тоже опалённых и небольшое круглое озерцо. Летуны садиться не стали, зависли в полуметре над землёй. Солдаты натянули противогазы на… Рафаэль незаметно отошёл от люка в хвост, туда, где открываются две створки в виде сегментов. Старший группы, дурковатый сержант, догнал салагу, отвесил пару тумаков, натянул на рожу противогаз и, добавив по бестолковке ладошкой, коленом выпихнул на землю и… Понеслась коза в рай. Что они там делали Рафаэлю неведомо, он, подгоняемый дембельскими пендалями волочил мешки, из них же сыпал на землю порошок, чем-то брызгал… Через полчаса вся компания запрыгнула в люк теперь уже другого вертолёта. Не снимая ни маски, ни комплект химзащиты, сидели и сопели. По прилёту их поставили к стенке, скопом окатили с брандспойта, велели скинуть всё, даже трусы и отправили в душ. После душа посветили на тело и особливо в жопную складку лампами, выдали нательную рубашку, кальсоны, накормили и отвели в палату. Видимо в пищу подмешали снотворное, как только голова упала на подушку, Рафаэль отключился. Такая вот дегазация…

                Три дня Рафаэля и остальных дегазаторов исследовали – лаборантки брали кровь из пальца и из вены. Солдаты, с утра пораньше старательно мочились в баночки, трепетно ковырялись палочкой в собственных экскрементах и переносили в спичечный коробок. Неприступные врачихи в белых халатах озабоченно снимали кардиограммы, светили рентгеном. Затем дембелей отправили в свои подразделения, а про Рафаэля забыли. Он целыми днями выкачивался на кровати, перечитал все имеющиеся в палате журналы «Наука и жизнь», «Техника молодёжи», «Крокодил» и «Крестьянка».  Перечитал всё, заскучал и пошёл к замполиту с тем же проклятым вопросом о дополнительном денежном довольствии.
 
                Замполит очень внимательно выслушал бойца и ласково напомнил о присяге, о воинском долге перед Родиной, о выполнении устава воинской службы, соблюдении секретности и… пообещал выяснить. Чем закончились выяснения, Рафаэля не просветили и вскоре препроводили к новому месту службы, где-то возле города Саратова, в котором, как известно, «огней так много золотых» и «парней так много холостых…» Смысл в выяснении правил выдачи дополнительного денежного довольствия как-то отпал. Дальнейшая служба рядового вплоть до демобилизации проходила без особых потрясений. Разве что, дважды попал в госпиталь. В первый раз с триппером, подцепленным в увольнении от круглорожей шмары, во второй, в то же отделении, невесть почему покрытый паршой. Врач не исключил, что «парша» следствие предыдущего визита с гонореей, но всё пройдёт. «У, сука!» Вернувшись в родную казарму, боец решил наказать подлую шмару, наградившую его и, как оказалось, ещё двух бойцов – ефрейтора и сержанта из третьей роты пикантным заболеванием. Лежал и мечтал о мести. Однажды, распалившись без меры, перелез через забор, что на улице Советской… там и был благополучно принят нарядом из комендатуры. Так, за собственные моральные страдания, боец «загремел на губу». По сути армейская гауптвахта нисколько не страшна, даже наоборот. Новые лица, знакомства, ленивое копание траншеи на свежем воздухе, да ещё на улицах поволжского городка, чем не удовольствие?
 
                Получив в полной мере фундаментальный опыт   советского воина, основой которого была служебная рутина, ротный старшина, секретная дегазация, замполит, госпиталь, триппер и «губа», Рафаэль понял, что армейской экзотики с него достаточно, и решил остепениться. Степенность выразилась несколько чудновато – сократил длиннющее имя на три буквы и один знак, отрастил усы, завязал с курением. И главное: пытаясь перепеть Вову Высоцкого, Раф целыми днями бренчал на расстроенной гитаре – «Здесь вам не равнины, здесь климат иной… Угу, в саратовской степи!» Не осилил. Выбрал новую цель – Валерку Ободзинского. Казарма содрогнулась от гнусавых завываний про «эти глаза напротив» и про строчки, в которых «только точки после буквы «эЛ». Если хрипло исполняемый Высоцкий аудиторией казармы был достаточно терпим, а кое-кем даже поддержан, то сей намёк на любовное томление «микроавтобуса РАФ», не воспринял никто. Миша Шлаферман, тонко ловивший настроения и чаяния грубой солдатни, ехидно поинтересовался: «Раф, не той ли, по-французски заразительной шмаре, посвящаются твои музыкальные страдания?»  Вот, сука, а не Мойша, всю песню псу под хвост! Взяв прощальную коду (coda с итальянского – хвост), маэстро в ярости размахнулся и расшиб инструмент о прикроватную тумбочку. «О, гитара-гитара…» Салага-дневальный тщательно прибрался и вынес обломки инструмента из казармы. Точка, с музыкой покончено.  На последнем году службы Раф ударился в чтение произведений Валентина Пикуля и в связи с литературной занятостью в «дедовскую» дурь не впадал, молодых не гнобил, за лычками и значками не гонялся и к ДМБ аксельбанты не мастерил.
 
                В ноябре, возмужавший, посуровевший и в меру усатый сын припёрся в родную обитель. Ну, чистый май сорок пятого года. Мама, конечно же ждала. Но герои, как и подобает, являются без предупреждения.  Анастасия расплакалась… от счастья и радости. Ведь одна в квартире осталась. Младшенький Витюша, следуя по стопам старшего брата, сорвался на учёбу в Одессу. Закон жизни – оперившись, дети улетают из родного гнезда.
                                                
                Рафаэль (он не стал посвящать маму в новую интерпретацию имени) гостил недолго, всего-то неделю, на протяжении которой дома присутствовал только три ночи. В результате две милые, довольно симпатичные девушки, если допустимо так назвать разведёнок… Короче, две дальние соседки ещё с полгода очень вежливо и радостно здоровались с Анастасией Илларионовной. Затем резко, почти одновременно, перестали даже замечать, видимо опять замуж выскочили. Что ж, дело молодое.
 
                В университете на дембеля посмотрели как-то так безразлично и буднично, будто не понимали, что пред их очи явился - «дедушка!», а не какой-то там вчерашний абитуриент. Однако, направление на сдачу экзаменов за первый семестр выдали абсолютно безропотно. Значит немного догадывались, что он не просто так, типа – погулять вышел, а настоящий дембель. «Сдашь – продолжишь учёбу, а если не сдашь, не беда – с первого сентября продолжишь без всяких экзаменов».  Не сдал, завалила одна волоокая грассирующая и кудрявая – доцент по гражданскому праву, а за ней и другие стервятники налетели… Всё у нас через букву «ЖО…» – отслужил же стране верой и правдой, могли бы снисхождение поиметь. Так нет, работай, учись, а когда закончишь… в лучшем случае лет через пять, зарплата будет такая же, как у работяги. Разве это справедливо? И Виктора из общаги турнули… Сложная эта Одесса, хапужная. Раньше несомненно было лучше. «Ах, детство!»

                СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

                То ли дело БАМ – тайга, простор, свежий воздух… Какой-никакой, но опыт с рельсами, пусть с трамвайными, но всё же есть, и незаконченное высшее не мешает, а вкусить таёжной романтики и длинных рублей кому не захочется?.. Вкусил! Через год насытился, через два - нахавался до изжоги. Народец-то на магистрали, сплошные Стёпы и Феди. Пожалуй, хуже, даже не Татарбунары, а Усть-Зажуйск. Мало того, что бухают до одури, так ещё и густой налёт придури на закисшей корке мозга накопили. Сплошь, романтики кайла, лопаты и кривых рельс... рельсов, ну, тех, которые на шпалах лежат. Хитромудрые внуки Павки Корчагина, поорали на съезде – «Ле-нин, пар-тия, ком-со-мол!», собрали романтично-придурочных простаков, погрузились в плацкартные вагоны и покатили мошкару кормить. Первыми с ударной стройки свалили закопёрщики, те, кто громче всех орал про вождя и его молодых последователей. Ну, эти-то понятно, им главное толпу завести, их задача в том и заключалась. Долбаки-романтики кайла и лопаты переродились в острословы и выдвинули свой лозунг БАМ – «Брежнев Абманываит Маладёжь». Лозунг «так сэбэ», но он послужил возникновению новой волны беглецов. На ранее обжитые места рванули умные, вроде Рафа. Идея приплыла ему в репу спонтанно: свалить сразу после зарплаты и премии. Свалил. За общагу долг не оплатил. «Перебьются, ещё неизвестно, кто кому больше должен. Нет, нам одесским гулякам не место в этой таёжной «комарилье».  Мы - не белесая мурома из Рио дэ Рязани…».
 
                Поздней весной, с гостинцами, как подобает воспитанным сыновьям, Рафаэль причухал к маме.  Подарки у цыганки в вагоне купил, в пику надменному жлобу, не желавшему, выпить с попутчиками за знакомство. Взял платок красивый, шерстяной, себе и брату рубашку. Попутчик Петя с верхней полки, такой же простой, честный работяга, валивший лес в Коми, а теперь направляясь в Черкассы, аж на полтысячи прибарахлился. А чё ужиматься, деньги были? И только этот «трезвенник» в очках и галстуке так ничего по дешёвке не отхватил. Сидел у окна, посматривал и, отпуская едкие шуточки, ухмылялся. Умничал, образованность свою показывал, хмырь! Платок оказался не шерстяной, и рубашки с браком на самом видном месте. «Цыганка, чего тут удивляться, но и попутчик, сволочь, мог бы отговорить, раз опытный. Живут же такие козлы на белом свете!»

                Брат Витюша, школу закончил с серебряной медалью, он тянул на золотую, но она оказалась нужнее сыну завуча. Поступил в Одесский технологический институт. Во втором семестре первого курса, за систематические прогулы, Альма-матер лишила Виктора и духовного звания студента, и казённого места в общежитии. Он, о том ничуть не сожалея, устроился официантом в летний ресторан «Грот», там же питался и спал в подсобке, дополнительно получая шестнадцать рублей в месяц за ночную охрану. Когда сезон закончился, Витя устроился гробокопателем на кладбище, сплошь покрытое звёздами Давида. Неплохая работа, интересная… как говорится – и на воздухе, и с людьми, но для здоровья очень опасная. Витя чуть не окочурился, уж больно упоительна специфика кладбищенского труда, - что ни день, то похороны, что ни похороны, то поминки. Поминальный ужин в артели могильщиков начинался незамысловато, но праведно. Истину, открывая стартовый пузырь, изрекал мудрый бригадир… О, Мыкола Чэрнэга был-таки настоящий гуру и к тому же – филосОф! «Маланцы – они такие, сами пьют в меру, но в память своих жмуриков водяры дают не в меру, коварно и подло спаивая наш невинный православный народ! Так выпьем же за нас с вами и хрен с ними!» Апостолы, в знак поддержки учения, двигали гранённые стаканы поближе к учителю. Судя по наличию белых головок в ящике под столом, прения намечались вплоть до утренней зари. Для большинства собравшихся – это был рай на земле.  Только не для Виктора! Он, ни парами, ни водными растворами ЦЭ два АШ пять OАШ (С2Н5ОН) не увлекался, ибо слабо переносил действие паров этилового спирта и, можно сказать – не переваривал. От Вити даже на утро второго дня разило не кислым перегаром, а чистым свежаком. Коллеги сначала заподозрили, что он с вечера припрятывал, а «по-утряни» взбадривался. Нет, они ошибались, у «Скубента» (такое новое имя он получил от Мыколы) был «организьм», не соответствующий менталитету гробокопателей. Устав от непомерных возлияний, Витёк покинул академические кущи, что раскинулись на Измаильском шляху, и позорно сбежал под мамино крыло, мотивировав свой приезд желанием встретить Новый Год в семейном кругу. Встретил… фужером козьего молока и остался до весны, объяснив родительнице, что ему надо готовиться к поступлению в университет на философский факультет. Сердце матери воспылало надеждой. Не то, чтоб она видела в сыне продолжателя идей Демокрита, Сенеки или Аристотеля. Нет, мама, слыла достойным работником райисполкома и ничуть не заблуждаясь, просто знала – что философские факультеты высших учебных заведений страны Советов растили поколения мыслителей нового формата – исключительно для глубин партийных кабинетов. Какие там замшелые Сократы-Цицероны… знаем, проходили на первом курсе. Что эти, с позволения сказать, мудрецы понимают в построении социалистического, так сказать, общества нового типа? Ничего хорошего. Советскому народу нужны не всякие умничанья по поводу - быть или не быть частной собственности на… на всё, а требовалось воспитать прогрессивный взгляд на закономерность развития человечества в лучах идей Великого Ленина.  Ибо, как говорят вторые секретари: рай, гор, обл и других …комов, преимущественно ответственные за идеологию: «Учение (можно заменить на слово «решение») партии верно, поскольку оно единственно верное учение». Против такой универсальной аксиомы возражать трудно, да и кому?.. К тому же Анастасия Илларионовна искренне верила в победу социализма, а затем коммунизма. Многие верили… большинство не возражало – кто ж против получать по потребностям?

                Виктор обрадовался возвращению брата и даже пригубил фужер с шампанским, открытым по случаю приезда. Но закусывать котлетами и другими яствами накрытого стола не стал, а скромно жевал зёрнышки овса, проса и прочих злаков…
 
                Это меню появилось в рационе младшего после безобидного замечания мамы о невыносимых ценах на базаре и о её пенсии, не такой уж большой, чтоб насытить два взрослых рта. Сын намёк понял и к вечеру приволок в свою комнату лысые покрышки от «Жигулей». До полуночи Витя в азарте драл корд.  Через три дня упорного труда смастерил пару утеплённых тапочек на резиновой подошве, покрытых голубым байковым верхом. В пятницу, а пятница в городке была традиционным рыночным днём, первая элегантная пара была успешно продана заезжему цыгану, торговавшему самопальными тяпками, сработанными из рабочего органа дискового лущильника. Вначале, Ромалэ, блеснув золотым зубом, предложил бартер - тапочки на тяпку или на финку, выкованную из газоновского клапана, украшенную, наборной рукоятью из разноцветной пластмассы. Ни сельхозинвентарь, ни холодное оружие Витю не впечатлило, он слишком дорого ценил плоды своего труда. Оружейник тоже. Но поскольку, воруя сырьё для нелёгкого кузнечного дела, промочил ноги, то стоя рядом, дробно стучал зубами, уж больно замёрз на едком ветру. После успешной реализации двух тяпок, обувку всё же купил и, для окончательного «сугреву», предложил выпить чаю с водкой. «Оригинальное предложение, только водка - не моя стихия. И с чаем как бы чего не вышло… цыган ведь. Подмешает клофелин…» Горячий чай с травами, предложенный кузнецом из китайского термоса с драконом, манил божественным запахом… и вкус пришёлся по душе. Так они, стоя чуть на отшибе, торговали и, попивая каждый своё, мирно беседовали. Металлист зазывно стучал тяпка о тяпку, и на сей чудный малиновый звон серыми уточками ковыляли деловитые старухи. Тяпки кузнеца шли нарасхват. Только у обувщика вторая пара шикарной обуви на жигулёвском ходу найти своего обладателя не спешила.  К полудню, толпы покупателей поредели, народ потянулся в сторону выхода. Виктор, понимая тщетность усилий на ниве коммерции, хотел было уступить тапочки за бесполезный финак, но неожиданно цыган сам предложил за вторую пару полный набор каменотёса. Предложение оказалось весьма заманчивым, и, боясь показать свой интерес, хитрец как бы с неохотой согласился. На том их базарный день закончился, и они расстались. Инструмент, в отличие от холодного оружия, не поражал взор обладателя изысканностью форм и чистотой отделки. Однако Витя уже знал зачем приобрёл столь нужные вещи. «О боги, о небо, благодарю вас! Наконец-то займусь настоящим делом – искусством!»
 
                Окрылённый великой идеей, Витя галопом прискакал во двор дома и восхищением уставился на унылый сарай. Возведённый в пятидесятых, объект благоустройства служил для хранения дров и угля. Однако после введения центрального отопления, сакральным сооружением, по поддержанию домашнего очага почти никто не пользовался. Разве что, до недавнего времени, в крайнем отделении старуха Митрофановна, бабка одноклассницы Зойки Пуцак, держала козу, тоже Зойку. Осенью бабка «почила в бозе», а козу отдали глухой старухе с улицы Фрунзе. Помещение пустовало. Вот он перст судьбы, «и случай – сын ошибок трудных, и гений, парадокса друг!» Витёк, судорожно дрожа всеми членами тела, обследовал все открытые «сарайки». В крайней, старухиной, наткнулся на полупустой мешок с овсом. «Это – знак! И помещение сухое, и пища нашлась. Первое изделие – Митрофановне!» С той пятницы у Вити пошла новая эра, он увлечённо тесал надгробные камни и, размышляя о бренности бытия, употреблял в пищу исключительно сырые продукты. В рацион включались зёрна злаков, козье молоко и весьма редко куриные яйца. Нельзя сказать, что меню складывалось исключительно по причине отсутствия денег как таковых. Деньги, пусть в умеренном количестве, однако водились. Конечно, прошло совсем немного времени, чтоб достичь вершин, на которых утвердились Микеланджело Буонарроти, Евгений Вучетич и Эрнст Неизвестный, но Витя Козлов надежд не терял и сбывал свои произведения в соответствии с формулой гармонии «цена + качество» и… личности заказчика.

                Говорят, что буддисты любые начинания, выпадающие на пятницу, откладывают на другой день недели…
 
                Старший брат с нескрываемой иронией, переходящей в сарказм, осмотрел студию скульптора. «Да-а, чем бы дитя не тешилось…» Однако, проведя несколько часов в обществе брата и бутылки молдавского коньяка KVINT, ирония и сарказм незаметно улетучились. Беседы на тему переселения душ, сохранения озонового слоя в атмосфере Земли и развития кибернетики, настроили братьев на прежнее почти детское взаимопонимание. Быт родственников - отнюдь не блажь, не дурь, даже не болезнь, а образ жизни… «Хорошо, что имеются гуманные абсолютно не агрессивные формы состояния душ. Вряд ли другим, будет комфортно в окружении людей, взирающих на мир несколько с другой точки зрения, нежели они. Конечно, мама права и готова на всё ради успехов сына в какой угодно сфере, лишь бы на благо человеческого общества. Но, это не для меня.  Выслушивать мнение знакомых, или их намёки о психическом здоровье родных людей? Нет, нет и нет!»
 
                Щедро израсходовав на личные нужды и удовольствия часть БАМовских заработков, Раф раскошелился для родных на новый телевизор «Рекорд», брату на тренировочный костюм, кеды, ботинки на микропорке от фабрики «Скороход» и укатил к самому синему морю.

                На берегах Хаджибеевского залива царило лето. Безмятежно и лениво накатывались ласковые волны на песчаный берег пляжа Аркадия. На песке в фривольной позе Данаи на известной картине Рембрандта, пострадавшей от рук безумца в Ленинградском Эрмитаже, полулежала Эмма, однокурсница того самого человека, которого ранее звали Рафаэль, а ныне тайно сменившего вывеску.  Эмма, до подобной операции додумалась раньше, ещё по отбытию из родного города Томашполь. В город-герой Одессу дама вырвалась из-под домашней опеки родителей, заодно отделавшись от придуманного ими же ужасного имени Горпына. Нет, в метрическом свидетельстве она так и значилась, но среди сокурсников пользовалась элегантным именем – Эмма. Эмма, ни сном, ни духом не ведавшая о столь важных и кардинальных переменах в имидже бывшего сокурсника, по наивности предположила, что Рафаэль давно, также, как и она, получил свой диплом, однако не ковыряется в никчемных бумажках за однотумбовым столом юрисконсульта швейной фабрики имени Воровского, а успешно служит на ниве государственного надзора за соблюдением прав и свобод граждан, в должности заместителя районного прокурора… как минимум. Самую малость поразмыслив о возможных романтичных отношениях, красавица окликнула коллегу.

-  Загордились значит, Рафаэль Анастасович, своих уже не замечаем.
-  О, Эмма… Гриоргиевна… - Он произнёс отчество бессвязно.
-  Просто Эмма. Присаживайтесь. Вы отдыхать или в командировке?
-  Есть некоторые дела, заодно и отдохнуть.
-  С семьёй или…
-  Или. 
-  Что так?
-  Не успел обзавестись.
- Небось дела государственной важности отвлекали? Половина нашей группы за тобой страдали, даже я.
-  О, как! Не знал, а то бы воспользовался.
-  Сие никогда не поздно… в твоём возрасте.
-  Прямо сейчас?
- Зачем же спешить, это тебе не прокуратура…Сам, поди, заместитель районного прокурора?
-  Бери выше. А ты как? Смотрю - замужем?
-  Была, да не судьба.
-  А, колечко-то обручальное по причине?..
-  Чтоб не приставали.
-  Неужто отбоя нет?
-  Не то чтобы, но не с каждым же объясняться. Предпочитаю сама выбирать.
-  Слушай Эмма, тебе не надоело шквариться на солнцепёке?
-  А, что, имеется существенная альтернатива?
- Альтернатива всегда есть. Я сейчас «по-бырому» окунусь, и мы с тобой направимся в вон ту кафешку.
-  Спаивать будешь?
-  Попытаюсь.
-  Оно тебе надо?
-  Нет, но «осина пить и кусать хосеться…»
-  И переночевать негде…

                Эмма всегда слыла девушкой умной, догадливой и самостоятельной, только толку с этого… В романтические двадцать лет отроду выскочила замуж за моряка… не просто матроса в застиранной тельняшке и шваброй в мозолистых руках, а за настоящего капитана, пусть не дальнего, а только каботажного плаванья, но тоже большого романтика.
Одесса, Херсон, Николаев,
                Старый скрипучий барк.
                Судно ведёт с похмелья
                Шкипер Иван Мудак…

                Романтизм несомненно присущ морякам, поэтам, художникам, и влюблённым. Главное не выйти из этого прелестного состояния, иначе романтик трансформируется в циника, циник в пьяницу и далее в бродягу который завершит путь земной в общей могиле, вырытой и засыпанной экскаватором в слякотном ноябре Северного Причерноморья. Со шкипером Иваном, иронично изменившим фамилию в самопальной песенке, такого не случилось. Романтики на то и пришли на этот свет, чтоб донести человеку,возомнившего себя вершиной творения Бога, как далек он до венца совершенства . Но, так ли это?.. Увы, витии от религии, заспесивились перед природой и назвали свою философию – мораль.  А что есть мораль?... Люди морали, нравственные и праведные, мало пьют, копят деньги, женится не по любви, а по расчёту или, по терминологии жителя туманного Альбиона, по взаимному удобству и так далее, и тому подобное. Можно привести множество примеров этических качеств, несущих печать праведного Авеля. Увы в их жилах нет крови Каина, замешанной на авантюрности и романтизме. Однако мы все… почти все его потомки. У Авеля-то наследников не было. Другие же сыновья Адама не внесли сколь-нибудь характерные черты в гнусную природу своих потомков. Мы, люди грешные и, подобно праотцу Каину, сильно завистливы, злобны, агрессивны, но каждый из нас знает величину той душевной щедрости, которую мы в шутку называем кретинизмом. Может быть и не в шутку, однако это одна из сторон романтизма.
                Конечно же, Иван, обладая большой толикой самоиронии, сохранит романтическое состояние тела и души до глубокой старости. Итак, шкипер Ваня в порту г. Очаков, благополучно воспылал чувствами к очередной знойной покорительнице сердец, оставил жену свою Эмму (Горпыну) соблазнённой, покинутой, томно лежащей на песке у моря. Проходя мимо, Раф воспользовался бесхозным добром, совершенно случайно и без серьёзных намерений. Человек предполагает…

                Полторы недели брачный аферист полоскал мозги доверчивой женщине своим мнимым прокурорством, затем открылся. Эмма немного погоревала о крушении светлой мечты стать женой государственного чиновника и успокоилась. Решили они жить-поживать да детей наживать. За полтора года нажили одного, но такого славненького!... по мнению мамы. Папа же не находил в отпрыске особой славности – орёт и гадит, гадит и орёт. Как говаривали устроители кривоватой железнодорожной магистрали: «БАМ-БАМ и Тында». Раф, то ли от бессонных ночей, то ли от вечных дискуссий с Эммой настоял на записи в метрическом свидетельстве имени отчества новорожденного, как Козлов Анастас Рафаэльевич, что отнюдь не привело супружескую чету к полному консенсусу.
 
                Результатом непреодолимых противоречий сторон стал развод, алименты и отбытие мужа на койко-место в мужском общежитии канатного завода. Жалко конечно отдавать четверть своих, кровно заработанных, невесть кому, ведь оно столько не проест-не обгадит, а хитрая мамаша всё спустит на себя…  и, конечно же, на хахалей. Все алиментщики так размышляют… кто размышляет, а кто – измышляет. Двадцать пять процентов жалко, а если бы настрогал на пятьдесят – страшно подумать. Знавал Раф такого Васю из Можайска, который горько сетовал на свой детострогательный рудимент. Рудимент потому, что при отказе в основной функции по производству новых поколений, он продолжает существовать, болтается, так сказать, без дела. Однажды за вечерней трапезой, Вася горько сокрушался безобразиями, сотворёнными им самим совместно с… Подобно Васе, не будем называть сей мужеский вырост словом знакомым и повсеместно начертанным на заборах, обойдёмся овощным синонимом, который редьки не слаще. Пообещал Васёк участникам тайной вечери порубить свой зловредный овощ на пятаки и прокатить всех в метро. Однако, услышав от товарищей по застолью, что порубить хрен на пятаки ему вряд ли удастся, сильно удивился. После пятой выпитой ему внятно и толково разъяснили, дескать с вашими данными, милок Вася из славного города Можайска, мечтать о катании друзей в метро бесполезно, в лучшем случае разживётесь на четыре трёхкопеечные монеты, а это, те же четыре стакана газировки из автомата, правда – с сиропом… Из отходов, обычно отсутствующих у иудеев и мусульман, нарубите ещё три двухкопеечные монеты, чтоб пару раз нагло и лихо перезвонить Вашей бывшей супруге, когда она, в полной к Вам ненависти, будет нервно швырять трубку на рычаг. Вот такова Ваша перспектива, дорогой сотрапезник Василий!.. Вася, как и положено самцам-производителям, сильно обиделся за свой предмет мужской красоты, гордости и неиссякаемой силы. От нахлынувших чувств, отец четырёх дочерей налил гранённый стакан по «Марусин поясок», произнёс тост: «Хрен-то вы понимаете, волки позорные!», - хряпнул и, в состоянии пропитанной шпалы, выпал на заплёванный пол. Но дело вовсе не в шпалах, не в загаженности пола и не в плодовитом Васе, речь о невинных, но весьма прагматичных мыслях Рафа. «Может и мне стоит затеряться на одной шестой части суши? Это ж дело житейское, таких подло обманутых, как Вася и тем более я, развелось достаточно, про нас даже песню сложили – «…Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз…» 

                ЛЮДИ МУДРЫЕ

                Как учил нас хер Фридрих Ницше: «Если решил действовать – долой сомнения». Сосед по койке Пэтя Йопанько, родом из села Берандосовка, Николаевской области, переименованного в Мостовое, внезапно, ни к селу, ни к городу, предложил пойти на курсы сварщиков. «Цэ жыж дужэ клёва прохфесия, дэ захочэш прыймуть на роботу, чы в городи, чы в сэли, чы в тайзи, чы в тундри». – «А чё ты так решил?» - «Та я жыж зэмляк Мыколы Мыколайовыча Бэрандоса, вынахидныка элэктрычнойи зваркы!» Ну, кто устоит против подобной агитации? Конечно, сварщик не прокурор, но и не дорожный рабочий с ломом и лопатой, а, можно сказать, элита рабочего класса. Раф, воспитанный мамой с тенденциозной тягой к образованию, ещё сопротивлялся коварной фортуне, волокущей его согласно Закона Ома по пути наименьшего сопротивления, то есть в ряды гегемона. Гегемон в стране Советов, подстрекаемый коммунистической (а какой же ещё?) партией, Ленинским комсомолом и Крыльями Советов – профсоюзами, возомнил о себе нечто соответствующее плакату времён начала двадцатого века. Там он огромный, но худой, в рабочей спецовке с большим карманом на груди, бродит по Европе в поисках работы, правды и справедливости, а снизу на него с опаской смотрят капиталисты с очень еврейской внешностью… Бедные евреи, всё на них валят, а они ни в чём не виноваты, просто живут по принципу, сформулированному завскладом Сёмой Ямпольским: «Як цэ жыты, шоб тяжко нэ робыты». За много лет жизни в Одессе, Сёма не забыл народные мудрости и почти ридну мову. Собственно, что в том плохого, в смысле мовы и отказа от тяжёлого физического труда? Ничего плохого, кроме хорошего. Но не стоит углубляться в тему иудейских принципов организации жизненного пути и устройства на работу. Для этого у них всегда найдутся свои мамы, раввины и просто умные люди. Не зря же средь потомков Авраама, осевших в СССР, адвокаты самая востребованная профессия. Попробуй разберись в хитросплетениях наследственных дел, когда на хибару, которую легче назвать кучей глины, наваленной на крутом холме с единственной к ней тропинке, претендуют тринадцать потомков, зачатых в период дефицита электричества, отсутствия телевидения и радиофикации. Тут требуется ум и опыт сотен поколений людей, прошедших от берегов реки Евфрат из древнего Халдейского города Ур в сторону Египта, которые, бежав в Синайскую пустыню и перейдя с другой стороны Иордан, добрались-таки в Землю Обетованную… Увы и там, на Земле, завещанной Богом, им, к сожалению, долго продержаться не удалось. Из своих, сугубо принципиальных, соображений распяли сыны Израиля «Царя Иудейского» и рванули в бега, куда глаза глядят… Глаза почему-то смотрели в сторону Рима, где беглецы и расселились. Обучались сначала в своём галдящем хедере, далее прорывались на квотированные места в гимназиях и блестяще завершали обучение в университетах… У Рафа подобных предков не случилось, и он пошёл в сварщики.

                Срочно сваренного сварщика потянуло на восток, нет не на Ближний и не на Дальний, на восток Украины, в славный шахтёрский край Донбасс, где существовало много возможностей устроиться по специальности, и зарабатывать, и вообще… Не всё ли равно, где жить холостому и свободному? Поехал, устроился на работу в ремонтный цех угольной шахты. Там надо подваривать разные железяки, покорёженные под землёй… а если не покорёженные, так и не надо ничего варить. Работа по необходимости – не бей лежачего.

                Спят курганы тёмные,
                Солнцем опалённые…

                В первый день Раф по ошибке попал в общую нарядную. На помосте, гордо именуемом кафедрой в окружении двух мастеров, сидел внушительных размеров начальник участка и раздавал наряды, то есть планировал работу на дневную смену. Говорил негромко, но веско, смотрел взглядом, вызывающим опасение, а значит - уважение. Как Римский цезарь, он мог исполнять несколько дел одновременно и по этой причине что-то записывал в изрядно потрёпанный гроссбух. Смена лениво дремала на скамейках, пока один из горняков, пропивший в выходные аванс, не вспомнил о сварливой жене, прибывающей через два дня из отпуска. «Да пошли вы все!.. Ты, начальник, должен мне платить триста рэ, только за то, что я взял самоспасатель!» Цезарь замолчал и скосил глаз влево. Мастер, сидящий слева, с полувзгляда понял значение взгляда и мгновенно указал шахтёру на спички, выпавшие из кармана его робы. ГРОЗ (горнорабочий очистного забоя) взвился и, призвав в союзники виртуальных матерей начальников, заклеймил всех и вся в рот, в бровь, в кровь и даже в глаз. В дискуссию вступил второй мастер, напоминая всем о запрете курения, даже на свежей струе. Коллегу ГРОЗа с рабочих скамеек поддержало сразу несколько как хриплых, так и звонких голосов. Мастерюги залились ответным лаем. Словопрение продолжалось не менее получаса, при том, что если в начале крепкие слова перемежались междометиями, то в конце дискуссии стоял сплошной мат-перемат безо всяких междометий и знаков препинания. «Куда я попал, где мои вещи?» - изумился совсем «не горняк», прибывший из «дужэ интеллигентной» Одессы. Но он поторопился. Покончив с записями, начальник участка встал, смачно высморкнулся в белоснежный носовой платочек.
 
                В Писании сказано: «Вначале было слово…». Великий Фёдор Иванович Шаляпин, перекрывавший своим басом гудки пароходов, несомненно отдал бы должное корифею крепкого шахтёрского слова. Куда там жалким одесским боцманюгам, хрипящим в «матюгальник» с борта проржавленных буксиров.  Во истину, это был гром среди ясного неба. Выступление начальника участка не опустилось до собачьей брехни мастеров и одноэтажной матерщины рабочих, нет. Его доводы изобиловали двух-трёхэтажными эпитетами и сравнениями. Труд шахтёра, возносился к вершинам мироздания наряду с сексуальными и другими сакраментальными процессами. Речь командира производства была бы бедной и убогой без скупых, но точных вкраплений необходимыми техническими терминами: как-то – струя, штрек, лом, кувалда, целик, забой, лава. Завершилась разнарядка главными экономическими мотивациями – план, премия и, как положено, пара конкретных слов о тех самых матерях. ГРОЗы, выорав латентный страх перед спуском в шахту и, получивши от начальства должное напутствие, одели каски, взяли штатные самоспасатели. Как там в песне?..

                И в забой отправился…

                Раф - парень молодой, к тому же, как он самоопределился, очень даже неглупый, в забой не стремился, ведь у него какое-никакое, но почти высшее образование, он-таки закончил полтора самых трудных курса университета… и тех же полтора года прожил с женой, обладательницей пресловутого диплома… Ничего особенного, Раф убедился, что и без диплома был умнее Эммы. В мыслях бывший муж мстительно называл бывшую супругу настоящим именем, полученным от любящих её предков. Надо же таким погонялом родную дочь одарить – полная жесть, даже в честь покойной бабушки. Впрочем, её родители попали в яблочко. Какая из дремучей Томашпольской дуры юрисконсульт Эмма, да ещё и Тарасовна?.. Так, «Собака Шульца», не более. Слишком много мнит о себе, сидит эта Горпына на стуле ровно в полуподвальном помещении, парит мозги начальству да всяким швеям-мотористкам. Нашлась, понимаешь, юрист, - в балде звон, в заду свист. Настоящему мужику репу не напаришь! Надеется получать большие алименты. Как же, расставь коленки и держи подол шире. Эх, разбаловала «совейская власть» этих разведёнок. Ничего на всякую хитрую Эмму есть мозг винтом. На основной работе можно не перерабатывать, так околачивать груши по принципу - «моя пахота по монтажу – тут посижу, там полежу». Главное, чтоб начальство простоя не заметило даже издали, для этого периодически зажигать дугу, да на всякие собрания ходить, желательно в рабочее время и школу экономических знаний посещать, пусть мелкое начальство отчитается перед более высоким, а те ещё выше, и все радуются. У каждого своя халтура.
 
                Халтуру в СССР любят многие, и Раф, будучи, как им самим доказано, очень неглупым, нашёл свою. В шахтёрских посёлках столько частных хат, требующих водяного отопления! Клондайк, исключительная возможность наварить на борщ, бифштекс, чашку кофе и запить коньяком. Расчёт всегда наличными безо всяких бухгалтерских отчислений в пользу бывшей жены Горпыны, ну, не в пользу Анастаса же! Правда бригадир попался зажимистый и с выкрутасами.
 
                Бригадир Петрович служил бойцом поселковой пожарной команды.   Без такого официального звания халтурить при социализме, тем более развитом, никак нельзя, строгие власти могут определить в тунеядцы, со всеми вытекающими последствиями. А в пожарке отдежурил сутки и два дня греби под себя на шабашке. Бугор славно нагрёб, и на собственную «хатынку» с мезонином, и на гараж с подвалом, и, естественно, на машину, не новую, но «Волгу». Ещё тот прощелыга, но с таким вожаком бригада была как у «Христа за пазухой».  Пахали плотно, но не сказать, что перегружались. Договаривался с клиентами Станислав Петрович – бригадир, он же обеспечивал коллектив инструментом, расходными материалами, делил заработанные деньги. Деньги делил по-честному, всем поровну, правда Рафу несколько раз перед тем, как делить официально, в кафе «Ветерок» за кадушкой с фикусом, отстёгивал рублей двадцать-тридцать без свидетелей. «Это тебе премия за отличное качество. Ты не сильно распространяйся, не то ребята обидятся». Раф, взявши в первый раз индивидуально, а во второй раз официально, как бы вступил в сговор с бугром и внутренне засмущался. Однако, кто откажется от лишних денег, да и к тому же деньги лишними не бывают, а он единственный сварщик в бригаде, почему бы его не выделить? В дальнейшем премиальную приплату принимал как должное. И вообще, со Станиславом Петровичем у сварщика сложились тёплые, приятельские отношения. Может от того, что была у бригадира дочь Настя, девушка на выданье. Раф издали видел эту Настю, ничего миловидная, даже симпатичная, но он пока не планировал связывать холостяцкую вольницу жёсткими кандалами брака. «Петрович, небось, приплачивает «за отличное качество»… собственной дочери. Плавали – знаем, с меня и Эммы достаточно. Числюсь в общежитии шахты, а живу себе примаком у очередной Марухи-разведёнки с двумя байстрюками, и в загс меня никто не затащит».
 
                Как уже говорилось - человек предполагает…  В марте месяце у бугра подошёл день рождения, аккурат восьмого числа на женский день. И тут выгадал хитрован, вместе с бабами празднует, подарки получает, вот как устроился по жизни! Пригласил Петрович на свои именины всю бригаду к себе домой, чего раньше не бывало. И тут вывернулся, налим склизкий. Надо, мол, отметить сорок пять лет в кругу товарищей, как никак почти юбилей, а если учесть, что сорокалетие, в связи с некими женскими приметами, широко и разгульно не отмечалось, то уж сорокапятилетнее торжество сам бог велит отпраздновать. Раф попытался отвертеться, да как-то не получилось, уж больно солидную премию «за качество» отстегнул бригадир. «Женить хочет, гадом буду, если поддамся!»
 
                Неизвестно, как отмечают свои юбилеи всякие там министры-коммунисты-облсоветчики, скорее всего тоже квасят, только ужираются они коньяками и винами из спецподвалов. Пусть их, простой люд тоже не дурак выпить, да и плотно закусить домашними разносолами. «Хатынка» у Петровича просторная, шикарно обставленная; шерстяные ковры, стенка югославская, мягкая мебель - румынская, телевизор «Сони» японский, музон – ФРГешный «Грюндик», записи современные. Доча старается, услаждает слух себе любименькой. А она вполне ничего бабец, к тому же молоденькая, наивная. Рафа понесло и на слова, и на танцы, «Я одесит я из Одессы, здрасте!» «Нам таких поселковых, даже с тремя курсами института за спиной, ничего не стоит охмурить. А мамашка, чуть постарше моей нынешней «Марухи», тоже симпатичная. Пожалуй, пора уходить обратно в общагу, надоела эта псевдо семейная идиллия с двумя чужими пистонами. Займусь Настей». Сварщик из бригады шабашников превратился в обаяшку. «Главное обаять… нет, не Настьку, а её мамашку Одарку Карповну. Ох странные же имена и отчества у этих «щырых», то Горпына, то Одарка. Жуть! Пожалуй, не стану я обихаживать эту Настю, так поморочу мозги».
 
                Раф, позиционируя себя великороссом, периодически упивался собственным умом и шовинизмом, особенно, когда в горячих спорах резал малороссам правду-матку про всяких националистов, оуновцев и бандеровцев, стрелявших в советских солдат из лохматой чащобы карпатского леса. Чем ещё заняться работягам, когда шабашки нет, плановые задания выполнены, в цехе подметено, мастера нет, а до конца смены ещё не близко? Украинские хлопцы, совсем недавно закончившие школы и покинувшие родные сёла в поисках городской жизни, слово «малоросс» не только не любили, а просто ненавидели и с пеной у рта пытались доказать, что они «тоже руськи», а самый главный «зраднык» на войне был не Бандера, а русский генерал Власов. Он, дескать, был не из украинской нации, «бо украинцив бильше всёго получылы звання Гэрой Радянського Союзу». Как тут устоять против весомых возражений?.. Прения от безделья усиливались до конца смены и даже по пути домой.  Поскольку работа в цехе была как бы на подхвате у тружеников основного производства, а горношахтное оборудование ломалось и поднималось «на-гора» не каждый день, то времени на исторические и этнографические форумы было предостаточно. Не зря и ГРОЗы и проходчики, обзывали всевозможных ремонтников, электриков, вентиляторщиков и прочих сотрудников дежурных служб, лежебоками. Завидовали небось, а когда расписывались за вдвое большую зарплату, зависть, под шелест сиреневых двадцатипятирублёвок, куда-то улетучивалась. Диалектика...

                Настя, одержимая учёбой на факультете экономики, вовсе не набивалась в разряд любимых девушек разным сварщикам и к тому же работала, пусть не совсем по специальности, а бухгалтером-расчётчиком в строительном управлении. Встречались редко, ходили в кино, бродили в парке, после чего сидели в кафешке. Обычно Раф заказывал Настёне по её желанию кофе-глиссе или мороженное, себе кофе с коньяком. Беседы вели нейтральные, обсуждали просмотренный фильм, музыку. Раф предпочитал, Битлз, Юрия Антонова, Настя – тяжёлый рок, Пугачёву и Юрия Богатикова – убойный микст. Провожались, но не целовались, и Раф уже стал задумываться, кто кому морочит голову? И не пора ли прекращать эту пионерскую дружбу под салютом, но почему-то тянул время. С мужиками подобное случается. Однажды, после похода на концерт Аллы Пугачёвой Настя напилась. Что уж так подействовало на наивную бухгалтершу, возможно, шарм примадонны. Та, стоя в лучах света и славы, то талантливо стонала про тоску одиночества, то с развевающимися кудряшками в струях якобы ветерка доводила до сведения публики какие они с очередным хахалем две звезды, две странных повести и надо ж так было влюбиться. Возможно, Настя позавидовала эстрадной диве, а может ей вместо «влюбиться» послышалось «напиться». Короче, невесть с чего она решила последовать примеру примы. Трудно понять, но случилось то, что в юные годы бывает довольно часто. Моросил мелкий августовский дождь. По привычке пара зашла в любимую кафешку. Повезло, уселись в уютном закуточке. Насте, вдруг, захотелось выпить шампанского. Раф заказал Абрау- Дюрсо, а себе, по знакомству с официантом, бутылочку грузинского «Сараджишвили». Возлияние продолжалось весело, остроумно и вдохновенно… пока Настя, успешно справившись с вином, не махнула рюмашку коньяка. Что тут началось!.. Пьяные женщины, в особенности молоденькие, предположим – девственницы, хмельным задором выигрывают только в постели, отнюдь не в заведении общественного питания, в данном случае, и танцевания, и выпивания. Танцевали, обнимались, целовались под ироничные взгляды присутствующих в зале. Впрочем, только поначалу, потом перепились все – дурной пример заразительный. Ушлый хмырь-официант предложил Рафу, ясно что не за так, воспользоваться тайной комнатой отдыха, но он, весь в пылу и помаде, с пафосом отказался. Вероятно, вместе с выпитым элитным коньяком в сварщика проник благородный дух бесчисленного грузинского княжества, считавшего необходимым сохранить честь невесты до заключения брака. Глупая, возможно даже преступная мысль про невесту прочно засела в размякшем спиртными напитками мозгу и оттуда никак не выветривалась. Быть может это было то, что в молодости называют словом любовь. Так оно или не так, но с памятного похода на Пугачёву знакомые стали считать себя влюблёнными, особливо Настя. Раф тоже ощущал некоторый трепет в груди и зуд в лопатках, возможно пробивались крылья. Дело шло к свадьбе. Петрович, через свои связи обещал «Жигуля» подогнать, как же не порадеть, почти по-родственному.
Почти-тесть в почти-зяте души не чаял, а может, в угоду дочери, искусно притворялся, кто ж его темнилу раскусит? Задумал пристроить Рафа к себе в пожарку, и тогда они вместе организуют семейный бизнес. Чой-то там Горбачёв намекает про ИЧП, кооперативы и в придачу капитализм, но обязательно с человеческим лицом. Не больно-то верится. Рейган совсем распоясался обзывается «Империя зла». Европа, напялив маску демократии, подло наступала на державу победившего пролетариата и успешно строившего коммунизм. С редутов со стороны гнилого, но вкусно пахнущего Запада, страну забрасывают одноразовыми шприцами, видюшниками, двухкасетниками, а с востока дорогущей селёдкой иваси.  Советы вяло сопротивляются. Героические селяне рвут последние жилы в битве за урожаи. Торгаши подло заваливают прилавки «вечно зелёными помидорами» и изделиями советского ширпотреба. Диссиденты вопят, демократы вещают. Дряхлые грымзы из политэлиты, незаметно и печально пополняют ряды персональных пенсионеров. Шахтёры – гвардия труда, гордо напялив каски, бродят с транспарантами по центральным улицам посёлков. Комсомольцы в КВН уже не намекают, а из рук дерут власть – «Партия, дай порулить». А что… вот возьмут её, тогда все станут «жить хорошо», а кто похитрей, «ещё лучше». Модный, ухоженный, словоохотливый Михаил Сергеевич, в добротном сером пальто, в шапке пирожок с пикантным вырезом на боку, сопровождаемый любимой супругой, неустанно колесит по стране. Кочетом расхаживая по улицам городов, призывает что-то расширить, а где-то и углубить и обаятельно улыбается. Всласть наговорившись пара сажает деревца для истории, демократично ручкается с простым народом. Не Генсек, а просто душка! Молодец какой! Вот кто, высветив «Прожектором перестройки» зажиревших коммуняк, наведёт в стране порядок. Наконец-то пришла настоящая свобода! Первыми, унюхавшими её дуновения, оказались «люди с той стороны». Подавляющее большинство оперативно сбились в стаи и, в очень спешном порядке, улетели, как они утверждали, на Землю Обетованную. Перевалив за бугор, часть этих изголодавшихся, засмотрелись на сто сорок сортов колбасы и получив головокружение, успешно заблудилась в Европейских джунглях капитализма. Ходили и спрашивали EX NOSTRIS?  Поблуждав малость, вышли аж на другом берегу Атлантики. Бывает, места-то незнакомые. Но это их личное дело, где жить и чем заниматься. Как ранее отмечалось, у избранного Богом народа имеются свои взгляды, резоны, умные родители, наконец – раввины, по определению люди мудрые.

                ВОТ И РАЗБЕРИСЬ

                Взгляды и резоны у Рафа тоже имелись, а место умных родителей, занимала одна мама. Проблема в том, что попы, в качестве сионских мудрецов, в сознании homo sovetikus как-то не приживались. Итак, мама… Мама – это святое! Нельзя сказать, что старший сын беспрестанно баловал мать частыми визитами и откровенными произведениями эпистолярного жанра. Нет, но иногда позванивал на домашний и, если чувствовал, что дома совсем туго, высылал денег, не много, но достаточно. Кстати, сына Анастаса, Раф в детстве не пестовал позже не баловал, возложив отцовские заботы на бухгалтерию шахты. Он втайне гордился тем, что всё-таки не последовал дурному примеру и не опустился до банального бегства от алиментов. Однако интереса к размерам отчислений не проявлял, зачем рану бередить. Пусть берут всё, что положено по закону. Иное дело душа, она у человека, в особенности объятого поздней любовью, становится добрее, мякшее, сентиментальнее. Захотелось влюблённому сыну проведать старушку-мать. Первым делом послал ей к дню рождения сто рублей. Заодно вздумал Анастасу отстегнуть рублей двадцать пять, но забыл адрес, и пыл пропал. «Перебьётся, мал ещё, а к маме обязательно поеду. Почему бы нет, впереди свадьба, событие знаковое, может она пожелает поприсутствовать, со сватьями познакомиться, невесту в наряде увидеть». Фотографии Насти, и в фас, и в профиль, и с мамой, и с папой, и в группе, и с женихом, Раф напечатал достаточно, пусть предварительно рассмотрят. Вите покажу, брат он мне родной… пусть одноутробный. Какая разница, мы с ним от этого ещё роднее. Только на свадьбу приглашать не буду, не интересны ему эти пьянки, гулянки. Без предупреждения заявлюсь – сюрпризом.
 
                Мама, как чувствовала, в день приезда наготовила пирогов с капустой, с творогом, зелёным луком и укропом – объедение. Как уютно дома!  Вроде бы не маленький ребёнок, а у мамы всегда, как в далёком детстве. Виктор тоже обрадовался брату, но ел мало, всё зёрна хрумкал и говорил урывками, большую часть загадками да притчами. Старшему показалось, что от него попахивало давно не мытым телом, но он не стал развивать тему гигиены тела, особенно ног. Пожевав зёрнышки и выпив чаю, заваренном на травах, Виктор собрался ложиться. Было ещё рановато, но мама не возражала: - «Завтра ему в храм к заутреней, пусть поспит». Раф, вспомнив про фотографии, достал небольшой альбом. Настя по своему усмотрению собрала, да ещё с дарственной надписью будущей свекрови.

- Извини мам, дам Вите посмотреть, а мы с тобой ещё посидим, если ты не возражаешь, и я всё покажу и расскажу.
- На чём мне возражать, сына, пусть смотрит. Тебе чаю налить?
- Я бы, от чувст-с-с ещё пару рюмашек поднял. Вить, ну как тебе моя невеста, красивая? – Виктор внимательно посмотрел, призадумался и изрёк нечто непонятное.
- Женщина не способна к дружбе, она знает только любовь.
- Ну, это нам простым атеистам-сварщикам не понять. Ваше здоровье.
Мама вышла на кухню, принесла вкусно пахнущую шарлотку, присела. Виктор, перелистав альбом, положил на стол и, поднявшись, выдал ещё более философское.
- Не бывает прекрасной поверхности без ужасной глубины под ней.
- Витя, ты о чём? – Мама, взволновано посмотрела на младшего сына. Рафаэль беспечно наслаждался шарлоткой.
- Родителей не выбирают. – Ответил Виктор, круто повернулся и удалился в свою келейку, идеальным порядком не отличающуюся. Мама сидела в растерянности.
- Вкусно, ма, как раньше. Ма, ты что, это же наш Витя, он всегда странностями пугал, с детства.
- Вчера предупредил, что ты приедешь.
- Да?.. Ну, он всегда меня чувствовал… или просто угадал. Я ещё налью, так хорошо дома. Твоё здоровье, мамуля… Ты поедешь к нам на свадьбу?
- Когда, сынок?
- Через неделю, в следующую субботу.
- Почему в субботу?
- Так ресторан заказан. Свадьба в субботу, а в воскресенье посидим семейным кругом у тестя в доме. В понедельник всем на работу. Так у нас принято, не мне менять.
- Он - кто?
- Тесть? Как сказать – простой пожарник, но зажиточный, гад. На шабашках разбогател. Да вот он, ухмыляется, посмотри, а это моя невеста. 
- Как звать?
- Настя, как и тебя, я же говорил.
- Его как звать?
- Как-как, Петрович.
- Это отчество, а имя и фамилия как?..
- Да зачем тебе? Ну, Станислав Петрович Рогоза. – Мама, побледнев пуще прежнего, нервно перелистывала альбом. Рафаэль вытянув шею объяснял.
- Это будущая тёща, Одарка Карповна. Не торопись. – Мама резко захлопнула альбом.
- Мне очень жаль, сына, но… свадьбы не будет.
- Почему?.. Что это ещё за «Кавказская пленница»?
- Нельзя вам жениться. Этот человек, ваш отец.
- Кто?.. Наш?.. Родной?
- Биологический.
- Погоди-погоди… А кто тогда Анастас?
- Придумала. Я его звала Стас. Потом в загсе написала Анастас. Извини сына, так получилось. Не зря Витя лихое почувствовал. И тут он меня достал, папаша твой подлый. Зачем ты с ним связался?  Выискал на мою голову!
-  О, как!.. Значит, я во всём виноват. Ты соображаешь, что говоришь?
-  Не знаю, не я его нашла, откуда у тебя его адрес? Как ты его нашёл? Зачем ты это сделал? Мы так хорошо жили и опять этот, батя твой…
-  Ма, ты что, это же случайность.
- Таких случайностей не бывает, ты с ним заодно… И свадьбу решили устроить мне назло. Это он тебя подбил! Ты с ним сговорился…
-  Я!?.. Ты что несёшь! Совсем обезумела!.. – Из глаз матери печально и медленно покатились слёзы. Она их не вытирала и слёзы, оставляя влажный след, скатывались по щекам растворяясь в морщинках немолодой уже шеи. – Извини, ма. Я действительно не знал, поверь мне. Хочешь, я ему морду набью? Ну, не плачь…

                Свадьба – поворотный этап в жизни человека, сколько свадеб, столько и поворотов. Даже приглашённые на это мероприятие гости, участвуют в процессе поворота. Например, та же банальная, а в некоторых случаях обязательная свадебная потасовка…  Лучше, конечно, настоящая драка, даже баталия – с боем посуды, переворачиванием столов, расквашиванием носов, выдиранием (женский вариант) тонких, жирных, кучерявых или плешивых, но усыпанных перхотью волос, а также расцарапыванием жирных, костлявых, зашпаклёванных и, конечно же, гнусных бабских рож. Сей красивый, старинный обычай предшествует таким поворотам судьбы, как прекращение дружественных и родственных отношений, выявление чувств, доселе незамеченных в характерах дерущихся сторон, появление новых героев в обществе, а также уход бывших героев из света славы в тень безвестности. Даже если свадьбе не быть состоявшейся, свою лепту в поворот человеческих судеб она непременно принесёт.

                На Донбасс Раф возвращался раньше намеченного. Душа кипела и рвалась в бой! В какой бой он ещё не понимал, но ситуация требовала достойной разрядки. Убить, растерзать, сжечь, и пепел ссыпать желательно… в выносной общественный туалет. Руки очень чесались. Самодовольная харя Петровича маячила в воспалённом мозгу. «Дать бы ему… но этого мало, надо бы побольнее уесть, не физически, а психологически. Растянуть период издевательства, устроить разные непонятки, тем самым унизить. Но как быть с Настей? она же ничем не виновата. Она тоже жертва… Приехать и признаться не вариант. Нет, Насте ничего не скажу, главный удар по папашке блудливому. Приду и скажу, здравствуй, дражайший пахан. Милый папа, как ты смотришь на то, что мы с моей сестрой и одновременно твоей дочерью, поженимся и наделаем кучу талантливых уродов типа Тулуз Лотрек, Адольф Гитлер, с заячьими губами или волчьей пастью, напичканных психическими болезнями или гемофилией. Как тебе, папашка, такая перспектива продолжения твоего блудливого рода?  Уж я найду, что ему сказать!.. Правда мама посоветовала не ворошить прошлое, просто исчезнуть из его жизни и Настю не травмировать. Нет уж, никакого всепрощенчества. Я ему покажу Кузькину мать!»
По приезду Раф позвонил Петровичу, пригласил на разговор в кафе, дескать надо перетереть некоторые проблемы. Петрович вызвался прийти с женой, но будущий зять резонно возразил – это будет мужской разговор. Заказал отдельный стол на двоих в уютном углу за фикусом, там, где обычно Петрович раздавал заработки. В качестве выпивки себе коньяк ВК, Петровичу бутылку «Столичной», он коньяки не уважал, «клопами пахнут». На закуску, себе – котлету «по-киевски», Петровичу – свиной антрекот, ну, и разной нарезки да всяких салатов, плюс пару «Боржоми» для запивки. Петрович опоздал.

- Здоров зятёк. Извиняй, припоздал. Домой ездил, Карповне итальянские туфли достал в обувном, заодно переоделся. Пока такси поймал…
-  Времени у нас, как у дурака махорки. Ну, за здоровье Одарки Карповны.
-  А она при чём?
-  Так мама Насти.
-  Ладно, будем. – Мужики с наслаждением выпили.
- Так, Станислав Петрович, между первой и второй, чтобы пуля не пролетела. – Махнули ещё по одной… – Петрович, а можно я вас папой называть буду?
-  Не рано ли?
-  Поздно.
-  Как знаешь.
-  Тогда, папа, давай по третьей.
-  Интересное предложение, давай, сынок… И куда ты так гонишь?
-  К правде. Закусывай... те, папа, сейчас антрекот принесут, как любите, на рёбрышке, с приспущенным лучком и жаренной картошечкой.
-  Уважаю. Молодца, зятёк.
-  Ещё не зятёк, просто сынок.
- Интересный ведёшь разговор, «ещё не зятёк», а что за правда такая, к которой ты гонишь – никак газета?
-  Остановка. Станция под Москвой, по Северной железной дороге. Ну, за правду…
-  Ну, кто ж против правды?  Будем. И когда ж она будет твоя остановка?
-  После пятой рюмки.
-  О как! Почему, как ты говоришь, сынок?
- Потому, что после пятой, согласно учения академика Бехтерева, мозг человека выдаёт только правду.
-  Так за чем же дело? Ещё по единой и наша станция. Наливай… За правду.
-  За неё сермяжную, папа. – Выпив, мужики дружно принялись за пищу, видимо проголодались… или перед лицом неминуемого откровения малость струсили. Разделавшись с мясом Петрович налил себе фужер боржоми, выпил. Достал непочатую пачку папирос «Шахтёрские», аккуратно оторвал квадратик с краю, выбил папиросу, продул её, прикусил, прикурил и с наслаждением затянулся. Выпустив в потолок густую струю дыма, Станислав Петрович неожиданно жёстко рубанул.
-  Станция Правда-Поныри, что задумал – говори.
-  Свадьбы не будет, папа!
-  Догадался уже, но не пойму, что за причина? Объяснись. Что произошло пока ты ездил за родительским благословением? Никак отказали? Ты зачем девчонке мозги парил? Она, что косая, кривая, безногая, больная? Как это объяснить, в чём причина?.. Давай, выкладывай начистоту, сынок. – Сынок прозвучало как-то оскорбительно.
-  Отец против, папа!
-  Какой отец? При чём здесь отец? Ты же говорил, что он с вами не жил. И вдруг, нате – отец против. Кто женится ты или твой папаша грёбаный? Пошли его… Кто он такой!?
-  Ты это…
-  Не надо мне тыкать, я тебе в отцы гожусь!
-  Хорошо пусть будет «Вы». Вы и есть мой отец.
-  Что?.. – Повисла неловкая пауза. – С чего ты решил, что я твой отец? Кто вбил в твою дурью башку такую хрень?
-  Моя мама Анастасия Илларионовна, в девичестве Лопарёва. Узнала вас на фотографии. – Мужики наполнили каждый себе, молча выпили.
-  Она твоя мама? Да я же ей передал, чтоб не надеялась, что это не мой ребёнок. Ты не мой сын, понял?
-  А мама говорила…
-  Да врёт она!  Она тогда… с этим инжинеришкой консервного завода путалась. Мне всё рассказали… их видели.
-  Мама врать не будет. Это вы гуляли напропалую…
-  Я? Да что ты знаешь? Это она, твоя мама, своей кошёлкой махала и направо, и налево…
-  Какой кошёлкой?
-  Лохматой.
-  Вы бы полегче, без оскорблений…
-  Какие оскорбления? Не подходил я ей – малограмотный. Ей главное, чтоб образованный был, с дипломом. То она с врачом гинекологом путалась, то с учителем…
-  А вы… папаша, святой и невинный.
-  Моё дело не рожать. Зря ты тут распапкался, мы даже не похожи. Ты не от меня, и весь мой сказ. Придумала она себе…
-  Не придумала. У меня такая же родинка, как и у вас.
-  Где?
- Там, сами знаете где, другим неловко показать. И у моего сына тоже такая. Я много говорил с мамой. Она в обиде, была, сначала, когда всё выяснилось, но потом отошла. Она вас любила… очень. Я это понял. Называет Стас. Даже вашу с ней фотографию показывала, возле Новогодней ёлки. Всю жизнь хранила и хранит.
-  Это мы в клубе снялись. И я её любил. Даже дочуру Настей назвал. Одарка хотела окрестить Оксаной… Что ж теперь нам делать?
-  Давайте выпьем.
-  Давай. – Мужики сотворили самое разумное, что возможно в подобной ситуации – выпили всё спиртное, поговорили за жизнь, заказали такси и уехали спать, каждый в свою сторону. Всё, о чём они толковали после слова «давай» не имеет никакого значения, ибо разговор больше походил на бессвязный бред пьяных, психически нездоровых людей.

                Раф, уволился с шахты. На деньги, которые накопил, купил однокомнатную квартиру в пригороде Донецка и переехал туда жить. Настю больше не видел, не разговаривал. «Пусть «этот» объясняется, его вина, не мне судить и оправдываться. О маме он всё врал… а если не врал, то… Это их дела. Мама права была, когда советовала не связываться». Раф пребывал в полной растерянности. Отец нашёлся, а радоваться нечему, чужой он… ну, почти чужой. Тогда в ресторане он общался вполне по-мужски, не оправдывался, не юлил, на маму грязь не лил и в своём отцовстве сильно сомневался. А мама не сомневается, вот и разберись».

           СВОБОДА
 
                Не приведи, Господь, жить во времена перемен. А, впрочем, так уже надоело это социалистическое равноправие, что поневоле найдёшь оправдание и ренегату Мишке и пьянице Борьке, вот уж вкусили при них свободы по самое «ни магу!». Сначала все, особенно работяги и интеллигенция, с плакатами ходили, дивные речи толкали и верили, что впереди светит настоящее капиталистическое, а не драное коммунистическое будущее. Говорили и сами себя убедили… Что поделаешь – дилетанты! Первые, осилив кое-как букварь и арифметику, решили, что грамоты достаточно, а вот истинного природного ума хоть отбавляй. Вторые, читали-читали свои книги и совсем поверили в идею всеобщего благоденствия. И только совсем незаметная прослойка - прагматичные троечники, плюнув на «души прекрасные порывы», отдались низменной страсти – набивать карманы. Территория страны Советов, поросла грибами примитивного капитализма – ларьками. В Польшу, Китай и Турцию потекли слабые ручейки коробейников, впоследствии названные челноками. Краснобай Миша, уставши от поисков консенсуса, отскочил в Крым, дабы кинуть чресла на горячий августовский песок. Тёплая компашка однопартийцев только этого и ждала. Включив «Лебединое озеро», партия повелела народу приобщаться к высокому искусству балета. Голубые экраны показали жалкую кучку ГКЧПистов в серых «спинжаках», один из которых, перебирая заготовленные листочки дрожащими пальчиками, попытался чой-то вещать.  Однако, гражданам эта классика здорово поднадоела, а их любимец, приняв на грудь свою дневную норму, вскарабкался на танк. Что он там буровил неважно, важно то, что Бориску давно тянуло на царство. Но не тут то было! Из чрева самолёта на авансцену политического театра спустился утомлённый и опустошённый первый и последний президент страны Советов. Прилетел по зову… как истинный демократ и слуга народа – в простенькой ветровочке, в клетчатой рубашонке, в окружении «свово» семейства. Ай да, Миня, ай да, Райкин муж! И направилось семейство в московскую хату с башнями и высоким кирпичным забором… Забор не спас, подлые коллеги-ренегаты собрались в тёмном лесу и, сообразив на троих, допили-таки ёмкость, что когда-то сияла на весь шар земной аббревиатурой СССР. Подписав последний Указ, удостаивающий примадонну высоким званием «Народной», «сбитый лётчик» поспешил названивать западным коллегам за вспомоществованием, втайне рассчитывая на солидную зарплату Генсека ООН. Дескать должность мне известная, работал в Союзе, вона, как я ею лихо распорядился… в угоду вам, между прочим. В зарплате, естественно, отказали, но положенные по статусу серебряники отсчитали сполна… в Стокгольме. Ну, тут уж понеслась коза в рай. Бориска, как самый буйный, хапнул ядерный чемоданчик и сразу доложился в Вашингтонский обком капиталистической партии. На другом конце провода довольно крякнули и пообещали дружбу на веки-вечные, но с условием, порежь…те мол, свои старые, никому не нужные ракеты, назначьте умного премьера, приезжайте в гости, обмыть эти успехи.  Благие пожелания, особенно обмыть. Умного и в меру упитанного откопали в НИИ, с виду вроде ничего, главное – с фамилией. А ракеты? Ракеты хотели порезать, но болгарки ещё не завезли, пришлось взорвать. Тоже красиво.  Зато, благодаря гениальной шоковой терапии умного премьера, порезали плановую экономику. Однако, сие уже никого не беспокоило, ибо начинающий престидижитатор придумал увлекательнейшую игру – ваучеризация. Это всем известные факты трансформации России, а мы посмотрим, что творилось в совершенно другой стране.
 
                Лидер настоящих коммунистов Украины, происхождением из закройщиков, под предводительством политперехватчика имперской Московии блеснул-таки своей профпригодностью в перекройке ворованных жупанов. Поучаствовав в раскрое, обветшавшего от старческих болезней, тулупа советской империи, возвращался на «ридну» и теперь «дуже самостийну» Украину. В Борисполе его «литак» встретили люди строгого вида и военной выправки. «КГБ!» Душа коммуниста, готовая превратиться в жижицу солнечного цвета, опустилась ниже кобчика. «Йо па, ма! … Далась мэни ота пьянка в лиси!? А всё цэй Шушкевыч, демократ драный – приезжай, мол, Лёньчик, горилкы дёрнем, салом закусим, мы жыж сябры. Сидел бы себе дома и горя не знал. А сейчас повяжут и на этом же персональном транспорте полечу я, прямёхонько на Лубянску площу, а далее туды, куды тато Макар тэлят не гоняв… Тю дурный, ну, дурный!» Напрасно струхнул, встречали его свои – козакы! Они уже постарались вовсю – первым делом исправили написание не «на Украину», а «в» Украину.  Повеселевший «пэршый сэкрэтар национал-коммунистычнойи партии Украины» поинтересовался исправно ли москали подают газ «в» Украину и беспечно уснул. Он уже не сомневался, что персонально войдёт в историю в качестве першого президента дужэ нэзалэжной Украины.
 
                Но то высокие кабинеты, а сварщик Раф, как и все граждане республики, обрадовался неожиданно дарованной вольнице и от чувств-с возомнил себя гражданином свободной страны, более того – почти украинцем. Не то чтоб перешёл на ридну мову, нет. Знал некоторые слова, понимал почти всё, но в разговоре предпочитал русский язык. А что?.. Свобода же! На Донбассе все так думали и не воспринимали новую власть слишком серьёзно. Надо пользоваться этим безвластием, пока не придут старые коммуняки и не закрутят гайки пуще прежнего. Не пришли, а новые власти намекали живите, как знаете. Многие не знали, как жить, а некоторые стали беспардонно хапать то, что плохо и даже хорошо лежит, каждый в меру своей наглости. Кто завод прихватизировал, кто магазин прихватил, но публика попроще посчитала своим долгом приватизировать квартиры.
 
                Рафу, кроме держателя электродов и маски сварщика ничего не досталось, но, упиваясь свободой, он ездил с грецкими орехами в Польшу, за шмотками в Турцию, за подержанными легковушками в Германию. Весь автохлам выскребли в Европе, заодно поближе рассмотрели немца. Не такой он оказался супостат, как рассказывали. Свои, бывшие советские больше донимали. Однажды, возвращаясь на зелёной АУДИ сотке с коробкой-автомат, через Молдавию. Почему через Молдавию? Захотелось окунуться в Чёрном море и по пути испытать коммерческой фортуны в каком-нибудь понтливом Энергодаре или заштатных Пологах. Ну, не возьмут, так ничего страшного, скинет товар в родном Донецке или его окрестностях. Машинка-то с кондиционером, почти новая, нет и десяти лет отроду, не едет, а шелестит. А то! У пожилого бюргера купил, не у турков-гасарбайтеров. Эти муслимы за пару лет машину в хлам ухайдокивают и нашим начинающим впаривают.

                Ехал себе в весёлом, безмятежном состоянии, плевался косточками от черешен, купленных у трёх молдованят… Славно получилось. Дорога ровная, какой-никакой, но асфальт, вокруг кукуруза высоченная, и резкий поворот направо. Сбросил скорость, после поворота хотел поддать газу, но что-то мелькнуло на асфальте… камень что ли?  Глянул в зеркало заднего вида. Нет, вроде не камень, больно похоже на… Тормознул, сдал назад. Точно, пухлый лопатник томится в одиночестве и… нет никого. Раф подъехал так, чтоб, не выходя из машины, подобрать находку. Не попал. Кошелёк был совсем рядом, но не достать. Пришлось вылезать. Вышел, протянул руку, но лопатник сдвинулся под машину. Из кукурузы послышался довольный хохот, и показались две довольные рожицы. Мерзавцы, но милые. Раф поднял большой палец вверх. «Дядь, купи черешни». Купил, заплатил даже больше, нежели запросили бесята! И плоды отличные, мясистые сочные. На подъезде к Бендерам пост ГАИ, как водится – тормознули. Достал документы из бардачка, сунул пару купюр в нагрудный кармашек.
 
-  Куда спешим, уважаемый?
-  Я не спешу…
-  А это мы посмотрим. Пройдите на пост.
-  Командир, может на месте разберёмся? Спешу…
-  Вы же говорили, что не спешите.
-  Я в смысле скорости. – Раф достал деньги из кармашка, сунул в пакет с документами и протянул инспектору. – Спешу, командир, мне ещё до Донецка пылить.
-  Хорошая машина. О, почти новая! – Страж дороги рассматривая бумаги, ловко сунул купюры в карман брюк, почесал затылок. – За такую кобылку маловато будет…
-  Да ты чё, командир, почти последнее отдал, поимей бога.
-  Ну, не знаю, идите на пост, там разберутся…
-  Не надо на пост, на   вот на бензин заначил. – Раф достал из кармана «зелень» с портретом Франклина, сунул вымогателю прямо в ладошку.
-  Ладно, езжайте, только не советовал бы через Тирасполь ехать, лучше развернись и через Каушаны на Белгород-Днестровский…
-  Так это ж крюк.
- Тебе решать. Проезжайте, водитель, не задерживайте. – К посту, подъезжала огромная фура.
- Поеду я прямо, у нас теперь свобода.

           ПСЫ ВОЙНЫ

                Отъехав, Раф прижался к обочине достал карту. «Да, Бендеры, довольно невзрачный городишко, и крюк делать не хочется. Мне бы на ту сторону Днестра, можно через Варницу попробовать…»  Перед Варницей, рядом с УАЗиком стояли три человека в непонятном обмундировании, с автоматами. Усатый поднял жезл. Пришлось остановиться. Взял документы вышел. Усатый молча вырвал бумаги из рук, двое других заломили руки и кинули в чрево» буханки. Раф заорал: «Помогите!»,- но получив чем-то тяжёлым по голове, потерял сознание. Очнулся в кромешной темноте, руки в наручниках. Прислушался. Где-то капала вода, сквозь щель в двери проникало подобие света. Голова, просто раскалывалась. От безысходности опять заорал «Люди, помогите!» Орал долго. Послышался лязг щеколды, дверь открылась. Вошёл невысокий круглолицый крепыш. «Чё орёшь?» - «В туалет хочу!» Крепыш выругался на молдавском с применением русского мата и полоснул из автомата над головой сидельца. Помещение наполнилось дымом, со стен посыпалась штукатурка. От неожиданности Раф замолчал, обречённо упал на пол и закрыл глаза. «Поссал, руску? Ещё раз пикнешь, засрёшся!» Дверь закрылась, громыхнула задвижка. «Влип. Эти убьют и не задумаются».
 
                Время текло медленно, в углу капала вода, полоска света исчезла, значит наступила ночь. Раф прислонился к стене чутко забылся. Послышались шаги, открылась дверь. В лицо посветили фонариком. «Вставай. За мной, на выход». Раф покорно побрёл по ступеням сзади. Выводящий приостановился и громко, вероятно с наслаждением, испустил газы прямо в лицо выводимому.  Вышли из подвала на поверхность. Ночь стояла тёплая, от куста остро пахнуло розами, где-то далеко слышались длинные автоматные очереди и частые одиночные выстрелы. Вошли в двухэтажное здание, в подвале которого содержали то ли пленённого, то ли арестованного. В просторной комнате за широким столом, уставленным обильной выпивкой и жирной закуской, сидел мордатый с залысинами человек неопределённого возраста. Круглолицый, а это был он, ногой подвинул стоящий посредине табурет поближе к столу и, подтолкнув прикладом, усадил заключённого визави с мордатым.

-  Фамилия?
-  Козлов Рафаэль…
-  Что делал в прифронтовой полосе?
-  Я ехал…
-  Ясно, шпионил. Кто тебя послал?
-  Я не шпионил…
-  Жить хочешь?
-  Я не понимаю, что вы мне инкриминируете…
-  Умный, значит, словечки всякие знаешь, ну-ну. Твоя авдюха?
-  Моя, я из Германии еду…
-  Ловко работаете, не ленитесь в Германию съездить. Кончилась ваша власть, и Лебедю вашему скоро конец придёт. Понял?
-  Я не понимаю…
-  И тебя стрельнем, если такой непонятливый. – Мордатый налил полный стакан водки, посмотрел на крепыша – Заманягра, сними браслеты. Выпей для храбрости, рус Козлов.
-  Я гражданин Украины…
-  Один чёрт. Пей! – Раф выпил.
– Закусывай.
-  Спасибо. – Раф «на автомате» сжевал кусок домашней колбасы.  Мордатый налил ещё стакан. В комнату вошёл знакомый инспектор ГАИ, положил на стол папку и, уходя, выдал нечто.
-  Крюк, говоришь… дурак ты, парень. – Раф понял, что влип он конкретно.
-  Машину продашь? – Опять спросил мордатый, разглядывая документы, принесённые гаишником.
-  Смотря за сколько…
-  За дорого, не пожалеешь.
-  А конкретно?
-  За патрон. Подпишешь эти бумаги, получишь патрон и будешь жить. Я слово держу. Только срочно, надо успеть до четырёх утра, пока темно. Не подпишешь, патрон настоящий, Днестр глубокий…
- Подпишу, давайте патрон. Где подписывать? – Мордатый сунул отпечатанный договор на куплю продажу машины. У нового владельца была фамилия Присакару, это всё, что Раф успел прочитать.
-  Пей и закусывай. – Раф выпил, закусывать не стал. «Эти могут и убить, пьяным легче умирать».
– Подписал. Вот тебе второй экземпляр, паспорт и твоя пуля. – Мордатый ловко отщёлкнул из автоматного рожка патрон и положил на копию договора. – Мы в расчёте, свободен. Заманягра, отвези.

                Щёлкнули наручники.  Во дворе, фыркая выхлопом, стояла знакомая «буханка». Из кабины вывалился здоровенный бугай, с ленцой подошёл и неожиданно резко ударил будущего пассажира в живот. Раф упал. Конвоир и водитель, сноровисто попинав упавшего ногами, бросили в нутро машины. Ехали долго, сначала по плохой дороге затем по хорошей. Раф был в сознании, но глаза не открывал. Машина резко затормозила, Заманягра стащил тело на асфальт, снял наручники.  Раф каким-то шестым чувством понял, что находится на мосту, мысленно прощался с жизнью. «Убьют или утопят…» Конвоир прокричав: «Чемодан, вокзал, Россия!» - резво вскочил в УАЗик. Машина лихо развернулась и понеслась туда, откуда приехала. С другого берега раздалась запоздалая очередь из крупнокалиберного пулемёта. Трассирующие пули, прошив темноту яркими штрихами, исчезли в глубине ночи. Закрутило в животе. Раф спустил штаны, опростался на асфальт и, не найдя ничего другого, подтёрся копией договора о продаже машины. В вышине вспыхнула осветительная ракета, над головой просвистели автоматные пули. Распластался рядом с собственными экскрементами. «Своё го..но не пахнет…» Серело. В вышине неба мерцали угасающие звёзды, ущербный месяц почему-то внушал призрачную надежду. Провалявшись минут двадцать, Раф осторожно перевернулся на живот. По-пластунски отполз от вонючей кучки метров на десять. Затих. «Надо дождаться рассвета, не то в темноте убьют сослепу. Взойдёт солнце, встану и пойду с поднятыми руками». Сморенный событиями последних часов и парами алкоголя, торговец подержанными авто впал в забытье… Проснулся от надоедливых лучей солнца, бивших прямо в глаза. Осторожно огляделся. Лежал он на не очень широком мосту у правой обочины проезжей части. Нос расквашен, бок саднит, голова кружится, но идти надо. С трудом поднялся и, шатаясь, побрёл в нужную сторону.
 
                Славянское Приднестровье не пожелало вливаться в романскую семью республики Молдова. Причины назывались разные, но главными были: нежелательная перспектива слияния с Румынией и непомерные амбиции промышленно развитого региона республики перед народонаселением аграрной её части. Немаловажными факторами свободолюбия были огромные запасы боеприпасов, хранившиеся на левом берегу Днестра, местечковый бонапартизм и отнюдь не смирное поведение лидера региона Смирнова. Вчерашним комсомольцам левобережья напомнили, что они не какие-то молдаванские пастухи, а потомки героических великорусских казаков и славного украинского козачества. Кишинёвским же властям умные люди из Бухареста разъяснили, что гражданам Великой Молдовы побеждённая Москва теперь не указ, и предложили соединиться со своими старшими братьями - истинными потомками Даков. Молдаване, запив мамалыгу, намешанную с брынзой, красным вином сорта Каберне, напрягли мозги и соединяться с румынами отказались. Лучше вернуться к временам Молдовы, управляемой мудрым князем Стефаном Великим… да и другими именитыми Володарями и навести должный порядок в наконец-то суверенном государстве. Первым делом необходимо правильно назвать Молдавию… конечно же Молдовой, взять курс на Европу и выдворить из страны чужаков, конечно же, русских. Умные головы, из числа бывших коммунистов-пропагандистов, срочно придумали ёмкий лозунг – «чемодан-вокзал-Россия», запустили слоган в массы и стали ждать. Увы, дальше крика дело не пошло. Из спешно собравших чемоданы, опять подсуетились недавние обитатели черты оседлости, а в более древние времена - выходцы из Междуречья. С этими исконными переселенцами проблемы не возникли.  Остальные «понаехавшие» не спешили паковать чемоданы, занялись бизнесом и зорко наблюдали, как развиваются события. Ладно, подумали молдаванские государственники, пусть чужаки стараются… на благо титульной нации и, чтоб окончательно запутать русаков, приказали сменить кириллицу на латиницу. Сменили. Однако правобережье просветительские реформы почти не заметило, а левобережье, ощетинившись внушительными аргументами под брендом «Калашников», выдворило на правый берег и просветителей, и якобы законных представителей нового порядка. Ревнители латиницы, королей Стефанов и румынских братьев попытались вернуться с контраргументами в виде крупнокалиберных пулемётов, но были встречены залпами из башенных орудий. Вот незадача, огорчились романские союзники и, благоразумно отступив на родной берег, взяли паузу на обдумывание непонятной ситуации. Мозговали-размышляли, но светлая свободолюбивая мысль, сиявшая яркой звездой в вечернем застолье и утонувшая в тёмных глубинах «Фетяска-нягрэ», по утру никак не выплывала на поверхность.
 
                На авансцену театра военных действий выплыли главные игроки два Лебедя. Старший спокойный и рассудительный уверенно ходил по властным паркетам Кишинёвских синекур где командовал вверенной ему в подчинение группировкой Советской Армии. Младший Лебедь, не смотря на птичью фамилию любивший порычать аки царь зверей был не менее рассудительный, но более резкий. 23 июня прилетев из Москвы в Тирасполь Александр Иванович быстренько разобрался в ситуации и уже ранним утром четвёртого июля нанёс упреждающий артиллерийский удар по пяти основным группировкам противника. Молдавская сторона попросила перемирия. Финита ля комедия! Почти финита. Ибо молдавско-румынские силы потерпев поражение поняли, что с кондачка этих сепаров не одолеть и задумавшись о дальнейшей стратегии, перешли в оборону.
Вот в этот, столь исторический период натужных раздумий, с утра пораньше, с правого на левый берег Днестра, приковылял похмельный, полуживой, довольно избитый и тщательно ограбленный, тёзка продукции Рижского автопрома. Сонные ополченцы старательно обшманали пришельца. Тщетно. Патрон от АКМ, завалявшийся в кармане, не представлял никакого интереса, а паспорт гражданина Украины был хоть и важным аргументом в пользу идентификации личности, всё же не обладал ни материальной, ни духовной ценностью. Впрочем, духовные ценности незримо зарождались в одурманенной голове незадачливого коммивояжёра, и назывались они – месть. Месть за побои, за унижения, особенно за издевательский выхлоп парами переваренной фасоли прямо в лицо беспомощного человека. Месть чувство весьма благородное и яркое, особливо в первые часы своего зарождения…

                Добровольцы в горячих точках всегда руководствовались чувствами мести, справедливости и…, впрочем, какими бы мотивами не объяснялось желание воевать, оно приветствовалось. Достаточно сказать: - «хочу мстить этим гадам», остальные красивые и правильные лозунги предложат вдохновители конфликта.  Раф, честно ответил на все вопросы усатого майора и опять оказался в камере. Ближе к обеду принесли еду – четверть буханки хлеба, три куска сахара и воду. Хмурый казак, стриженный под ноль на разговор не шёл. «Отдыхай пока, проверят и решат, что с тобой делать». На второй день привели к знакомому майору. На столе лежали паспорт и патрон.

-  Садитесь, Козлов. Как, самочувствие?
-  Нормально.
-  Проверку прошёл, можешь быть свободен.
-  Можно мне в добровольцы записаться? Я в армии служил.
-  Какой ВУС?
-  Не помню, я – хорошо стреляю, снайпер.
- О, как!.. Специалисты у нас на вес золота. Бери паспорт и… свою вещь, если она нужна тебе.
-  Да это жизнь моя, я же вам говорил.
-  Понимаю. Не ты первый с такой штучкой явился. А машина твоя скорее всего уже пылит в сторону Бухареста. Румыны, на той стороне, тасуют в свою пользу.  Сходи вон в то здание, что напротив, найди Криворучко Ивана Петровича, он тебя оформит. Я ему позвоню.
-  Понял, товарищ майор.
- Для патрона смастери кожаный футляр и на шею. Неплохой талисман получится, но голову всё-таки не подставляй. Тут полно снайперов, вернее снайперш. Недавно с Прибалтики объявились. Меткие сучки!
-  Спасибо, товарищ майор.
 
                Людям давно известно, что костры гражданских войн подпитываются толпами добровольцев, стремящиеся сюда со всех сторон. Изначально - это молодые романтики, почитатели свободы, добра и справедливости, естественно всеобщей. У каждого из них своя правда, свои резоны и вполне убедительные обоснования своего участия.  Их не пугает ни бытовые неудобства, ни грязь, ни даже собственная смерть. Они искренни в сочувствии к местным жителям, детям и раненым. Убив первую свою жертву сильно переживают, даже страдают. Второй убитый ими человек тоже получает толику сочувствия, но небольшую. А третий?.. Третий уже враг и получает по заслугам. «Небось притворился мёртвым, дождался темноты и уполз, чтоб пополнить рожки патронами… Ясно для чего, на то он и враг, чтоб творить своё чёрное дело – убивать нас, настоящих героев, заступников правды, добра и справедливости». Со временем, в прямой пропорции количеству убитых, возрастает уверенность в собственной безгрешности, а различные гранты, денежные вливания и военные трофеи, как это ни странно, становятся мерилом праведности и героизма. Сии метаморфозы происходят по обе стороны линии фронта, так и зарождаются личности, получившие всемирную кличку «псы войны».

           СТРЕЛЯЛ НА ПОРАЖЕНИЕ

                Раф, потренировавшись на бумажных мишенях и доказав начальству свою профпригодность, отправился на передовую стрелять по целям, отнюдь не бумажным. Первым делом хотелось отомстить выводящему… нет не убить, а напугать, ведя прицельный огонь вокруг тупой головы, пусть попереживает, а затем подстрелить в зад. Напрасно мечтал. Сколько он ни высматривал в окуляр оптического прицела, рожа ненавистного Заманягры не появлялась. Убивать других молдаван не хотелось, что они ему плохого сделали? Стрелял, конечно, но старался ранить, а не убить. У противника заметили появление меткого стрелка, и в ответ, и с целью уничтожения, на той стороне появился его коллега.  Несколько пуль, пропевших своё смертельное соло буквально в миллиметрах от головы снайпера, один убитый и двое раненых товарищей требовали расплаты. Ситуация увы не располагала к либерализму и девичьему томлению.  Раф вспомнил про манекен, валявшийся без ног во дворе сельского магазина. До позднего вечера возился с его остатками и старым ватником, наконец смастерил собственную копию и нарёк «Рафэлем Петровичем». Ночью двойник занял требуемую позицию. Хитромудрые приспособления позволяли управлять куклой так, чтоб она шевелилась, якобы живая. Крепко выспавшись, Раф занял неприметную позицию и, наблюдая в окуляр за правым берегом, стал дёргать за верёвочки. Со стороны противника ноль внимания. «Петрович» полтора часа показывал чудеса храбрости, доходящей до безрассудства. В одиннадцать дня, аккурат по шестому сигналу московского времени, голова «Петровича» от точного попадания в гипсовый лобешник раскололась на части. «О, как!.. А с мозгами-то у Петровича напряг…» Над головой свистнула пуля и, чпокнув в гнилой тополиный пень, испустила синий дымок. Раф присел. «…И у меня не густо. Профессионал, сука! Это тебе не в куклы играть, это предупреждение.  Разгадал, засёк, а я даже не выяснил, где его лёжка. Такого на понты не возьмёшь».
 
                Снайперская дуэль продолжалась неделю. Обе стороны свято верили в свою звезду, особенно Раф. Он уже знал, что его противник женского пола… молодая, светловолосая, довольно миловидная. Пару раз она мелькала в окуляре прицела, но времени для выстрела противника оставляла слишком мало. Более того, излюбленным жестом девчонки, после его неудачного выстрела, был поднятый вверх средний палец левой руки, украшенный перламутровым ноготком. «У, ты какая… Лайма Вески нашлась!» Ему не хотелось убивать, но желание снять этот нежный девичий пальчик под основание, вплоть до ладошки, превратилось в наваждение. «Отстрелю, и пошла ты… ускоряя шаг, на улицу Пикадилли. Возомнила из себя, амазонку с отрезанной грудью… пальцем». С каждым днём и с каждым выстрелом возрастала уверенность в успехе задуманного. Раф рассчитал до долей секунды. Заранее договорился с Андрюхой из второго взвода, что для завлечения выстрелит из его «трёхлинейки», а затем, когда над бруствером появится издевательский палец, сюрприз из настоящей снайперской, не заставит долго ждать.  «Хороший план, госпожа Ани Вайкуле, главное, что всё будет по-честному – один на один».
    
                В долине Днестра стояло бабье лето. Ночная прохлада, пронзённая первыми лучами восходящего солнца, укутавшись нежным туманом медленно поднималась от тёмной глади реки в прозрачную синь неба. Первозданную тишину изредка нарушали всплески жирующей рыбы да печальные крики перелётных птиц, опустившихся на ночёвку где-то за излучиной. С полей тянуло запахом увядающей на корню кукурузы. «Увы, местным не до сбора урожая, у них другая страда. И эта Лайма такая же. Прикатила за тридевять земель за жизнями людей. Дудки! Сегодня посмотрим кто кого».

                «То, что было загадано, всё исполнится в срок…» Почти всё. Часам к десяти утра молодайка, съев марципан или круассан, (они ведь теперь законченные европейцы), выпила чашечку кофе и приползла на рабочее место. Что незамедлительно было отмечено на левой стороне реки. Заметим, не только снайпером, мечтавшим получить перламутровый ноготок в коллекцию своих трофеев. На фронте всегда имеются люди, интересующихся действиями противника. «Пора».  Раф нагло поднялся над бруствером, показал правому берегу жест «по локоть» и, стремительно упав на дно, прополз к схрону, в котором ждали своей участи «винтари», готовые исполнить акт справедливого возмездия. Всё честь по чести - патрон загнан в патронник, ударный механизм снят с предохранителя, оптический прицел бережно укрыт серой фланелькой.  С правого берега последовал запоздалый выстрел. Раф схватил трёхлинейку и, почти не целясь, выстрелил одиночным. Затем перекатился к своей родной СВДшечке и в следующее мгновение держал на прицеле вожделенный пальчик. «Главное, не отшибить всю ладонь». Вздохнул, прицелился и нажал на спусковой крючок. Звук выстрела показался неестественно громким, на месте пальца вспыхнул огонь!.. Ничего не поняв, Раф недоумённо посмотрел на своё оружие и осторожно вгляделся в пологий склон правого берега. Над косогором медленно всплывало облако дыма, поднятого взрывом снаряда.  «Откуда, снаряд?..» С правой стороны ударил крупнокалиберный пулемёт, поддерживаемый автоматным лаем. Левая сторона лениво гавкала одиночными выстрелами из башенного орудия. Воспользовавшись суматохой Раф прильнул к окуляру. На месте, где недавно торчал палец, парила и дымилась свежая воронка, на её краю, без ноги лежала девушка снайпер… или её тело, левая рука с отбитым средним пальцем была выставлена, как на витрине. Раф удовлетворённо цыкнул и злобно, невесть кого, спросил: - «У, падлы, и кто вас просил о помощи? А, суки?»

                Вечером в казарме они – Раф и командир танка Васька Белоус, подрались. Никто не понял из-за чего. Решили, что просто напились в честь выходного дня и успешного решения снайперского вопроса. Суждения были разные, но преобладало мнение, что Раф смертельно обиделся на танкиста Белоуса, опередившего его – великолепного снайпера и тем самым умыкнувшего победу. «А это нечестно! Но Васька, таки, молодец – точно стреляет, это жы-ж надо из пушки прямо в эту шмару. «Артилеристы, Сталин дал приказ…» Абсолютно трезвый Раф пытался доказать этим пьяным придуркам, что дело вовсе не в победе, а в личных отношениях и упал с табуретки. Но отряд не заметил паденья бойца и затянул любимую песню Белоуса «По танку вдарила болванка, вот-вот рванёт боезапас…» В самый разгар исполнения героической песни Раф умудрился встать с четырёх конечностей на две и швырнул в гнусную рожу танкиста неочищенной картошкой «в мундире». Оскорблённый Васька метнул в обидчика початой банкой свиной тушёнки, но промахнулся и полез через стол с намерением вступить в рукопашную… Дерущихся долго разнимали, мирили, пили за братскую и воинскую дружбу, самую настоящую, крепкую и памятную. Ритуал примирения длился до окончательной победы сна над пьянкой.
 
                «А по утру они проснулись…»  Нет ранним утром песня про шумящий камыш не исполнялись. Каждый боец, в том числе и Васька, просыпался индивидуально, яростно почесав в промежности, бежал в туалет и медленно, боясь проснуться окончательно, брёл к своей шконке. Особо привередливые, свободные и утончённые, туалету предпочитали угол казармы, за которым густо росла полынь. Чем не дезодорант? Утренняя журчащая романтика: над рекой висит сизый туман, поют петухи, тянет влагой и тиной. Зябко поежившись, Раф пошёл к своей кровати. Он никогда не называл сей предмет словом «шконка».  Его не вдохновлял ни тюремный жаргон, ни личности типа Васьки Белоуса, незаконно перехватывающей чужую добычу. «У меня с «Лаймой» были свои отношения, мы не собирались… по крайней мере, я не собирался её убивать. А эта рожа из пушки… И ведь подло, тайно. Тоже мне герой! И вообще надоели и придурочные «козакы», и уголовные ополченцы. Есть, конечно, и нормальные… На кой мне эти разборки, непонятно кого, непонятно с кем. Машину не вернёшь, злость на обидчиков с той стороны Днестра почти прошла, а схватить кусок свинца в лобешник за чужие амбиции и гонор, это уж извините. Всякие «птицы-лебеди» получат вышитые звёзды на погоны и упорхнут на зимние квартиры, а мы - пушечное мясо, пойдём на удобрение чужой земли. Нет, надо валить отсюда, надо! Но как? Просто так свалить с театра боевых действий мечта несбыточная. Прежде всего тянет груз убийства противника… Это для тебя и твоих сослуживцев они - противники. Для всего мира они - люди, а ты и твои братья по оружию - убийцы. Даже если ты наверняка знаешь, что никого не убивал, как докажешь? Все твои нынешние друзья-подельники и враги-противники, в том числе и танкист Васька Белоус, да и выводящий Заманягра, будут утверждать, что они безвинно пострадавшие сугубо гражданские люди, насильно втянутые в эту бойню. «Я просто кашеварил, так как никакой военной специальности у меня нет. Что я – танкист или снайпер? Да, меня могли видеть на передовой, где я рыл окопы… Так по принуждению же рыл! И стрелял конечно, но только по приказу и не прицельно, почти в небо».
 
                Натужные рассуждения привели к тому, что Раф раздобыл очки-светофильтры и постоянно их носил. Собираясь на огневую позицию, продумывал каждую деталь маскировки и особенно тщательно замазывал лицо углём или пеплом из печки. Ополченцы, криво ухмылялись, дескать, вот какой у нас американский спецназовец нашёлся, ни дать, ни взять – «Рэмба». «Пусть лыбятся придурки, мало ли какой фотограф сидит в окопах на той стороне. Ещё неизвестно, чем вся эта приднестровская катавасия закончится, и кого в стане победителей назначит суд стрелочником».  Война - не мать родна и не игра в бирюльки, после памятной дуэли с неведомой ему «Лаймой» Раф ожесточился и, отбросив в сторону романтические бредни, стрелял на поражение.

                БОГ ПОМОГ

                Однако, на войне, как на войне, часто случались незначительные перестрелки и вылазки. Но, как справедливо вопрошал Михаил Юрьевич: «…что толку в этакой безделке?» Впрочем, толк иногда случался. В одной из вылазок ополченцами предполагалось взять «языка», ещё лучше захватить здание штаба, чтоб похитить карты и документацию противника. Здание Рафу знакомое, если повезёт, можно встретить Заманягру. Боец долго убеждал, что удачи у группы без него не будет. Капитан Басистый возился с пистолетом ТТ, изредка и весьма скептически поглядывал на подчинённого. Раф заливался соловьём. Капитан собрал пистолет, снял с предохранителя, нажал на курок. Что-то ему не понравилось, и он снова разобрал оружие, поковырял шилом, пошуршал щёточкой, подул в механизм, смазал его, собрал, вставил обойму, пощёлкал предохранителем. Лицо офицера расплылось в добрейшей улыбке.

-  Заманягра, говоришь. Знаю его, сам невысокий такой, глаза плутоватые, нос картошкой, на клоуна похож.
-  Да, но главный там Присакару, здоровый мужик.
- Слышал, видел в бинокль. А Заманягра у нас в части вольнонаёмным работал, водителем грузовика. Мутный парнишка, ленивый и подловатый. Ты сам-то откуда?
-  Из Донбасса, в Донецке живу… жил.
-  Шахтёр?
-  Сварщик… был. В последнее время машины перегонял из Европы.
-  Знаю, последнюю Присакару забрал. Убить его хочешь?
-  Да нет, а вот Заманягру – с удовольствием.
-  Что так?
-  Издевался мерзавец.
-  Этот может. И с чем ты на вылазку собрался, со снайперской?
-  А, чем эсвэдэшка плоха?
-  Так ночь, темно, и громоздкая.
-  Калаш попрошу.
-  Калаш хорошо…, - капитан прицелился и выстрелил чуть левее бойца, – а ТТ лучше. На бери, скажешь старшине, чтоб записал на тебя.
-  Спасибо, товарищ капитан. Так вы отпускаете меня на вылазку?
-  Ну, раз тебе надо, и сам напрашиваешься – иди.  Только покажи свою целкость.
-  Где?.. Что, прямо здесь?
-  А то! Вон мишень за спиной. – Раф повернулся на стене висел портрет Горбачёва, весь поклёванный пулями. Выстрел получился неудачный, хотел влепить в лоб, но попал в левый глаз.
-  Эх, бляха муха, кривелло окривело.
-  Ничего, я подправлю. Возьми глушитель, запасную обойму и патронов побольше.

                Ночь выдалась тёмная, накрапывал мелкий дождичек. Как только погасла очередная осветительная ракета, группа спустила лодку, гребцы дружно навалились на вёсла.  Где-то далеко выше по течению забулькал крупнокалиберный пулемёт ДШК. Стреляли трассирующими. К пулемёту присоединились калаши, и пошла отвлекающая катавасия, почти беспрерывная. Пока грохотало, лодка причалила к правому берегу к намеченным заранее кустам. Вовремя. Над рекой повисла очередная осветительная ракета. Лазутчики скрылись в кустах. Пока прятались, вроде и отдохнули, хотя никто не чувствовал усталости, только напряжение в груди и слабую дрожь в позвоночнике. Испустив завершающий сполох, ракета исчезла. Старший группы, Иван Караман, молча поднялся уверенно шагнул в темноту, остальные последовали за ним. Шли минут двадцать, впереди залаяли собаки, послышалась чужая речь. Говорили мужики. Молдаване. Группа ловко перескочила через забор в чей-то огород. Присели. Хорош заборчик. Кладку из серого песчаника, высотой в метра полтора завершал аккуратный валик, любовно сформированный цементным раствором по верху ограды.  «Долго простоит… если снаряд не влетит».
 
                По дороге шли двое, оба в плащ-палатках с автоматами. Прошли мимо. Опять вспыхнула ракета. Вояки встали под забор по малой нужде с выпуском ветров. «Пердеть горохом прямо национальная молдаванская черта»,- подумал Раф. Караман, воспользовавшись светом ракеты, дал понять двум своим проверенным бойцам, Гришке Вознюку и Пете Грудину, следовать за ним. Вознюк одел на левую руку кастет, он был левша, что не раз выручало его и в драках, и в рукопашной. Петя провёл рукой по рукояти штык-ножа, достал сигарету, сунул в рот и стал методично жевать. Тройка положила ладошки на верх забора, замерла в напряжении. Будущие жертвы, беспечно журча, продолжали свой разговор. Огонь погас… когда глаза привыкали к внезапно возникшей темноте, Карамана, Гришки и Пети как будто здесь и не было. Через пару минут раздался условный посвист. Оставшиеся покинули убежище и вернулись на дорогу. Под забором, лицом вниз, с кляпами, лежали «доблестные» бойцы грозной армии «Великой Молдовы». Отвоевались, субчики. Теперь жить будут… если доберутся на ту сторону без происшествий. Диверсанты полукругом присели вокруг командира. Пошептавшись, разделились на два отряда, подождали, пока погаснет очередная ракета и разошлись в разные стороны. Жорик Мелентьев, Юра Семёнов и Стёпа Мудрик повели «языков» к лодке. Иван, Гришка, Петя и Раф продолжили путь к штабу. Пришли, огляделись…

                Во дворе ни души. Возле ворот гаража под дождём тосковала знакомая серая «буханка». Петя приоткрыл дверцу, пощупал замок зажигания, удовлетворённо хмыкнул. Унылое здание штаба вроде не подавало признаков присутствия людей. Темнота и тишина.  Пригляделись… в крайнем окне угадывалась тусклая полоска света - итог халатной светомаскировки. Значит, всё-таки кто-то есть. Ну, хорошо, не зря пришли. Раф снял пистолет с предохранителя, глушитель он накрутил заранее. Иван, кивнув Вознюку, чтоб встал у предательского окна, аккуратно открыл входную дверь, далеко в коридоре тусклой голубой медузой горела лампочка ночного освещения. Вошли. Справа, в нише угадывалась лестница, ведущая в подвал, давеча приютивший неудачного перегонщика автомашин. Дальше по коридору из-за плотно прикрытой двери слышался стук костяшек домино и неопределённые возгласы. Значит, это дежурная комната охраны, и там не менее четырёх человек. Понятно. Этих валить обязательно, желательно без шума. Иван указал Грудину на крайнюю дверь, полоснул большим пальцем по горлу и развёл руками, мол – сторожи, а если что, действуй по обстоятельствам. Петя достал из ножен штык-нож и замер возле двери.  Иван показал три пальца сжал ладонь в кулак, поднял первый палец, второй, третий и резко дернул дверь дежурки. Раф влетел в залитую светом комнату. Первая пуля попала чубатому в лоб, вторая седому в шею, третья плешивому в глаз, и две последние в грудь здорового бугая, в котором Раф признал водителя «буханки». Шестой выстрел сделал Иван в шелохнувшегося с раненной шеей седого. Всё, отшевелился на этом свете. Выскочили обратно в коридор. На полу возле крайней двери лежал ещё один, над которым склонился худощавый Петруха.
 
-  Живой? - Спросил Иван.
-  Как Бог даст. Рукояткой по темечку, не сильно.
-  Свяжи ему руки.
-  Зачем?
-  Мало ли оклемается, возись потом, пусть потерпит. - Петя заковал руки бугая одноразовыми пластиковыми наручниками, повернул на бок.
-  О! Это же Присакару, начальник здешний. – удовлетворённо заметил Раф.
-  Ты-то, откуда знаешь? – удивился Иван.
-  Встречались, он у меня машину купил… за патрон.
-  Понял. Хочешь прикончить?
-  Да нет, лучше на ту сторону взять, наверняка он больше знает, нежели те пердуны подзаборные.
-  Кто ж его тащить будет? – Присакару застонал и открыл глаза.
- О, ожил, а то притворялся совсем дохлым. Мы его на УАЗке отвезём. Ключи в замке зажигания, сейчас пойду попробую завести. – Грудин сунул штык в ножны и ушёл во двор.
-  Ну, что предлагаешь? – спросил Иван.
-  Если заведёт, увезём, а нет… сам понимаешь.
-  Слышь, Козлов, думаешь, если рожу углём замазал, так я тебя не узнал? Да я тебе жизнь подарил, а ты меня… Не хорошо так поступать, не по совести, -разразился воспитательной тирадой Присакару.
- Можно и шлёпнуть, если такой совестливый. - Караман щёлкнул предохранителем.
-  Где Заманягра? – спросил Раф.
-  На неделю к родителям отпросился, по хозяйству помочь. А что?
-  Ничего, убить хотел.
-  Ты ходить можешь? – спросил лежачего Иван.
-  Могу, но не пойду.
-  Гордый значит. Ну-ну… Придётся замочить.
-  Не гордый я. Мне позарез домой надо – жена сына родила. Первый, до этого три девки были. Ты, командир, не горячись, будь человеком. Давай договоримся по-честному. У меня сорок косарей в сейфе лежат и всякие документы, нужные вам. Если договоримся, скажу, где ключи спрятаны, если не согласен – стреляй, но вам без меня сейф не открыть.
-  По-честному, говоришь. Вопрос, конечно, интересный. Да и ты мужик бедовый… – во дворе заурчал мотор «буханки».
 
                До лодки добрались довольно быстро. Машину, по пути сбросили в реку, молодых пердунов оставили связанными и благополучно добрались на свой берег.
 
                Командование объявило лазутчикам благодарность и одарило всех командирскими часами, производства Московского часового завода. Иван Караман тоже отстегнул. Кому сколько досталось, Раф не интересовался, однако своей долей в девять тысяч баксов остался доволен. Косарь сунул в бумажник, остальные скрутил в аккуратный цилиндр, вложил в стеклянную банку из-под маринованных огурцов с местного консервного завода и зарыл возле одиноко стоящего пирамидального тополя. Пусть полежит до лучших времён.
 
                Времена становятся лучшими, когда у человека исчезает желание отомстить кому-либо за обиду или оскорбление, и появляется возможность изменить свой образ жизни. Вот взять Присакару, - ловчил старался награбить побольше, а ему в награду долгожданный сын родился! Где справедливость? Нет её на Земле. Подлец и стяжатель получает в награду сына, а идейная «Лайма», прилетевшая с чистыми помыслами бороться с русскими оккупантами, получила пулю в палец и лишилась жизни от артиллерийского снаряда, выпущенного мерзавцем Белоусом. Господи, где Твоя справедливость? Чего же я не понимаю?..
Обращения к Богу, случились через пару недель после вступления в ополчение. Раф и ранее обращался к Небу, в детстве. Тогда он обращался к своему Ангелу-хранителю, похожего на брата-близнеца, обитающего там в вышине и внимательно за ним наблюдающего. Они хорошо понимали друг друга, хотя иногда спорили… мысленно. Например, однажды зимой лет шести от роду, тот наверху запрещал Рафаэлю лезть на забор, но он всё равно полез, свалился по другую сторону в сугроб и чуть не замёрз… если бы тот сверху не подсказал, куда ему прорываться из снежного заноса. Маме Рафаэль про этот случай и про небесного двойника почему-то никогда не рассказывал. Лет в двадцать связь с Небом оборвалась, но совсем недавно Раф почувствовал забытый контакт.  Может, Бог помог…

                ДОБРЫЕ ДЕЛА

                «Если кто-то причинил тебе зло, не мсти. Сядь на берегу реки… и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывёт труп твоего врага». Так, ещё более двух тысяч лет назад учил свой народ седой ребёнок Лао Дзы.
 
                Пирамидальный тополь пожелтел и, напоминая о быстротечном ходе времени, медленно и печально ронял свои листья на жухлую траву. Каждый листик отсчитывал уходящий миг бытия.
 
                Осень. В окно, до половины завешенное шерстяным одеялом, светит огромная луна. Не спится. Раф, стараясь не шуметь, вышел из душной казармы. Полная луна, собрав вокруг себя мигающие звёзды, повисла над рекой. В долине стояла первозданная тишина. Словно мир и благодать опять воцарились над землёй. «Хорошо!..» Идиллию прервал невесть на каком берегу прозвучавший выстрел. «Эх люди-людишки, не живётся вам мирно при такой благодати… Не хочу я ни убивать, ни ждать, когда мимо меня проплывёт труп Заманягры. Уеду, пожалуй, из этих мест навсегда, не моя это земля, река, дома, не мои тут проблемы. Деньги от вылазки на первый случай есть, а там посмотрим…»

                Ближе к Новому году, Раф уговорил начальство отпустить его домой. К тому времени конфликт потихоньку затихал, обе стороны успокоились, и в таких как он снайперах, прибившихся случайно, не очень то нуждались. Получив обратно свой паспорт и в дополнение «Медаль за боевые заслуги», Раф сменил защитную форму на гражданский костюм и дублёнку, прикупленные на рынке в Тирасполе, сходил в баню, постригся, побрился… Из мутных вод зеркала на него настороженно смотрела рожа испуганного жлоба. «Н-да, надо бы успокоится и эту медаль спрятать куда подальше. Выбрасывать жалко, не зря же воевал, но и бряцать ею перед всеми не стоит. Поеду я в Одессу, куплю себе машинку немецкую и своим ходом домой в край степей, террикоников и прочного мира. На Донбассе такого идиотизма, как здесь, никогда не будет. Эти молдаване… да что там говорить – домой!»

                Одесса изменилась, куда-то подевалась лёгкость и непринуждённость общения, по улицам мелькали лица, схожие с тем, давеча увиденным в мутных водах зеркала. Часто звучала украинская речь, то бишь «мова». На улицах не редко встречались импровизированные стоянки легковых автомобилей. Позвонил бывшей на работу, сказали, что «такых тут нэма» и бросили трубку. Хамы! Устроился в гостиницу из вновь открытых, номер одноместный с удобствами, дорогой, но почти в центре, на второй станции Фонтана. Отдохнул и к вечеру решил сходить на старую квартиру.

                Видимо, Эмма (которая Горпына) гостей не ждала, тем более подлецов и мерзавцев. В лёгком халатике, накинула цепочку, открыла дверь.

-  Здравствуй, Эмма.
-  Шо надо?
-  Здороваюсь.
-  Слышу, шо припёрся?
-  Хотелось бы увидеть сына.
-  С какого перепугу?
-  Отцовский долг, как говорится…
-  Давай, я не против. – Эмма сняла дверь с цепочки.
-  Что?
-  Долг.
-  Какой долг, я же алименты плачу?
-  Да от тебя уже год ни, копейки, слуху, ни духу, алиментщик хренов!
-  Так и будем на пороге припираться?
-  Нет, сейчас ковровую дорожку расстелю, марципаны приготовлю.
-  Надоели мне в последнее время марципаны, мне бы как прежде - водочки под жаренную картошечку, да с малосольной хамсой, а Горпына? – Раф умышленно назвал бывшую нелюбимым именем, чтоб обидеть и побыстрей уйти. А водка с хамсой действительно томились в кейсе в ожидании своего часа - в гостинице, перед сном…
-  От нахал. Шо, в самом деле принёс? – Вопрос прозвучал неожиданно.
-  Я ли тебе врал, когда?
-  Врал-врал, постоянно, мерзавец! Та вжэ ладно, заходи…
 
                Едва закрыв за собой дверь, Эмма, как дикая кошка, накинулась на Рафа, повалила на кровать, стянула брюки… Она предпочитала самостоятельно выбирать то, что ей больше всего нравилось и теперь сотворила нечто с каким-то неистовством и наслаждением. От неожиданности оба лежали опустошённые, глупые и вздрагивающие.

-  Ты чего, это?..
-  Шо?
-  Накинулась.
-  Так изголодавший, шо я слепая.
-  Кто?
-  Хто-хто… оба!
                С этими словами Эмма ловко оседлала бывшего мужа. Ох и любила она погарцевать после… любимого занятия. Под утро с большими перерывами на очень нужные физические упражнения, бывшие супруги опустошили бутылку водки, съели малосольную хамсу, чёрствый хлеб, засохший в холодильнике торт, заплесневелую молдавскую брынзу и после глупого вопроса, но точного ответа…

-  А сын, где? Я ему денег привёз.
-  В Томашполе у бабы Зины. Деньги мне отдашь, я передам.
…опустились в глубины океана сна... почти мёртвого. Такова безумная ночь с пятницы на субботу. Впереди маячили два выходных дня, хотя каждому из них это было «по балде».

                Раф проснулся поздно, встал не в духе. Угнетала мысль – зачем поддался искушению и зашёл в её квартиру. «Специально подстроила… вышла в лёгком халатике, без трусов, вся из себя независимая. Дура-дурой, а туда же – в умные. Впрочем, кто из нас умнее вопрос вопросов. Сколько я ей обещал дать для сына? Сколько бы не обещал, всё равно много». 
Обычно холостяки не славятся своей щедростью, а уж «после того» и подавно. Эмма деловито гремела посудой на кухне.
 
-  Эй, кацапчук, иды снидать будем. – На столе потела бутылка самогона,   парила мамалыга, рядом томилась крупно нарезанная брынза, на сковороде «шкварчала» яичница, жаренная на сале, но с колбасой.
-  Чё это ты расщедрилась? – Раф плеснул в рюмки.
-  Так на сытый и опохмелённый желудок кацапам борги легче отдавать, от и стараюсь.
-  Ну и сколько там нащёлкало?
-  А сколько не жалко. Если пожадничаешь не пойдёт впрок.
-  Кому, не пойдёт?
-  Всем и тебе и сыну твоему. Вон смотри, какой козак растёт, весь в батю. – Эмма кивнула на фотографию в самодельной фанерной рамочке, неумело выпиленной лобзиком.
-  Прямо-таки весь, тут и твоих кровей достаточно.
-  Шо будешь считать по проценту похожести? У нас один сын, а не по   половине. Шо обещал, то и отдашь… когда поедим. Наливай.
-  Куда ты гонишь. Не трусь, отдам я тебе твои тугрики.
-  Грывни.
-  А рубли не подойдут?
-  Подойдут, но краще грывни. У нас тепер своя валюта. Украина самостийна держава. То там у вас в Донбассе одна кацапня, шо рубли, шо грывни, одын чорт.
-  Угу я и вижу, что в Одессу западенцев понаехало. Все квартиры в центре скупили, ходят тут шокают, бандерлоги.
-  А шо, Одеса це Украина. Хватит нам козакам пид кацапамы чубы гнуты. У нас тэпэр своя мова, своя валюта. Мы покажем, як треба жыты. Мы нэ молдованы, украинци весь СССР кормили, а теперь так разбогатием на своих грывнях, шо другим завистно станет.
-  Украинцы почти русские… 
-  Э не, мы особа держава. У нас предки Укры, цэ сама древня нация.
-  Это кто тебе такое нагородил.
-  Хто-хто укриньски учени. Наливай.
-  Я больше не буду, дел по горло.
-  Главне дило отдать…
-  Знаю. Говори сколько.
-  Тысячу! – Раф и сам определил такую цифру, но из противоречия решил поторговаться.
-  У меня только девятьсот.
-  Тысячу, я всё посчитала. Только на одежду ушло восемьсот грывень…
-  Гринов.
-  Шо гринов?
-  Девятьсот гринов… то есть долларов – Эмма поняла, что просчиталась и назвала сумму почти в восемь раз ниже предложенной. Сильно огорчилась.
-  Та на шо мне оти доллары, у нас жы-ж грывни ходят…
-  Как знаешь, сейчас схожу на Привоз поменяю у цыган на твои гривны. – Раф не спеша поднялся.
-  Та сиди вже, сама поменяю. – Эмма, ненавистно глядя Рафу в глаза, продолжала досадовать. Он медленно достал приготовленную тысячу зелёных и ловко откинув сотку, положил её в свой карман.
-  Вот, как обещал – девятьсот.
-  Не, ты ж сам спросил сколько, я сказала – тысячу.
-  Гривен.
-  Я жы ж нэ говорыла, шо грывень. Сказала тысячу, то давай тысячу!
-  Читай Пушкина, Эмма.
-  Ой, кацап, не морчь мине плечи ниже спины. У нас свой Пушкин – Тарас Грыгоровыч.
-  У Шевченки нет настольной книги для всех жадных баб.
-  И шо то за кныга?
- «Сказка о Золотой рыбке». Спасибо за завтрак, Горпына Тарасовна, ухожу.
Раф вышел в прихожую, одел дублёнку.
-  Иди-иди, жадюга. Одинокую женщыну може обидеть кажный!
-  Гусары баб не обижают. Надеюсь эта соточка, как довесок за бурную ночь, покроет твои обиды. – Раф демонстративно поднял над головой сто долларов и положил на тумбочку – Ну, звезда анилингуса, не поминай лихом.
 
                На стихийном авторынке Раф купил у небритого хмыря «Жигули» пятёрку, красного цвета, с запасной резиной. Позарился на дешевизну, о чём вскоре пожалел. Под Николаевом пришлось регулировать развал-схождение и менять цепь в двигателе. К ночи был у себя в Донецке. Квартира, спасибо соседке тёте Клаве, не сильно тронута. Видно, что пользовались старухины родственники, приезжая на рынок торговать свининой. В холодильнике лежал порядочный шмат сала и пол-литра самогона. Не зря он не возражал против таких визитов. Дёрнув грамм двести и похрустев сальцем, коммивояжёр заснул сном праведника. Мысль, мелькнувшая перед сном была вполне праведная - «Надо делать добрые дела».

           ВОЙНА

                Жизнь в свободной и самостийной Украине, после опостылевшей всем советской власти, потихонечку налаживалась. Представители титульной нации возгордились, осмелели и теперь даже в больших городах повсеместно звучала мова. По кривым улицам, мощёным при Екатерине Великой, по пыльным площадям… то бишь по майданам, бродили длинноусые кобзари в припахивающих плесенью атласных шароварах и заношенных «вышиванках». Присев в тенёчке и закинув «осэлэдыцы», спадавшие на глаза, неумело тренькали по струнами кобзы и очень проникновенно выводили нечто очень национальное. Репертуар в основном про «козацьку» долю, «гарну дивчыну», «поклятых ворогив» и про «з сыром пырогы». Следуя национальным новшествам, русский язык в городах и посёлках Донбаса превращался в некий суржик, который просвещённые журналисты называли – «южный говор» и тонко намекали, что это и есть завоевание самостийности, а Россия, про то даже при советах писали, - тюрьма народов. Взять хотя бы то, что творится в Чечне, в Украине такого не будет никогда, потому, что не будет. Так гордо заявляли политики самостийной и, навещая Москву, просили снизить цены на энергоносители. Всё у нас хорошо, «тилько нэма энэргоносиив». Борис Николаевич кобенился вовсю – то прикручивал, то откручивал газовый кран, страшно пучил глаза, выдерживал МХАТовскую паузу и… шёл на поводу у просителей братского народа. А как же – триста лет вместе, надо бы помочь братьям нашим младшим. А младшенькие рады стараться и улыбаются старшим, и сало обещают слать, и дурацкие книжки про древних укров печатают, и под шумок бывших изгоев в национальные герои записывают. Да и пусть дурью маются, знамо дело – народец то молоденький, глупый ишо. Глупый то глупый, но тырить газ много ума не требуется. Наконец-то российский демократ и гарант конституции напился власти по самые уши, да так набрался, что куды не кинь, всюду клин. Тут «Берёза» мозги выворачивает. Там Рома с Туманного Альбиона, сильно занятый своим «Челси», фиги показывает, непонятливым притворяется, не желает больше евреем-оленеводом быть. Чечены, как напялили свои папахи, так и бузят без устали. Откуда-то олигархов развелось, как собак нерезаных. Что ты будешь делать, совсем замотали дедушку и, то ли с бодуна, то ли протрезвевши, президент в сердцах изрёк – «Я ухожу…» Народ, занятый подготовкой к празднованию (ключевое слово) Нового года, нового столетия и нового тысячелетия, не обрадовался и не огорчился. Только коллективный Запад насторожился и на разных тональностях принялся задавать каверзный вопрос: «Who is mister Putin?». Ху-ху… ответили россияне, да мы и сами толком не в курсе. Короче, – ***с знает, ху он такой. С виду белесый русский парень, родом из питерской коммуналки, а на самый верх вылез, блатной видать или крутой. Небось, со временем проявится, вот и посмотрим.

                Ну, то было в России, на прародине, а Раф состоял гражданином «дуже самостийной державы» и его, как и остальным «козакам нэнькы Украины», не больно то интересовал чужой кандидат в Президенты. Не до высоких кабинетов. Откровенно говоря, Раф не горел желанием организовывать, а тем более сидеть в продовольственной палатке, торгуя сникерсами, жвачками или просроченной колбасой. Какой-никакой опыт ополченца у него имелся, нашлись и ребята, у которых чесались руки, дабы помочь православным братьям славянам в Югославии. Все они, как истинные «псы войны», жили по своим романтичным понятиям и помогали как могли обиженной стороне. Впрочем, точки зрения конфликтующих сторон совпадали почти дословно и отличались только направлением полёта пули, снаряда, мины. Случались порой парадоксальные вещи – когда недавние противники оказывались в одном окопе или в одних развалинах, дружно отбиваясь от третьей, невесть откуда взявшейся стороны. Такова диалектика гражданских войн.  Ах, какое раздолье и фронт деятельности появились для национальных и прочих патриотов после вялого, неспешного развала нерушимого Союза. Грозный серпасто-молоткастый лев, заражённый геронтологическим вирусом, благополучно откинул хвост и, когда испустил кисловато трупный запах, хилые шакалы или ослы поняли, что некогда грозное тело можно безбоязненно пинать копытами, тянуть зубами за хвост или, например, помочиться на лохматую гриву.  Первыми вспомнили про незаконную оккупацию европейцы с берегов Балтийского моря, затем армяне, заскубались с азербайджанцами, далее вспомнили былые обиды чеченцы, и пошло-поехало. Возник вопрос – кто же во всём виноват? Из глубин западного подсознания последовал ответ. Конечно же Россия – законный правопреемник самой отвратительной власти на земле – советско-коммунистической. А раз так, требуется раз и навсегда искоренить гидру «империи зла». Идея понравилась, прижилась и, одев камуфляж, потащились на одну шестую часть суши отморозки со всех концов Восточного полушария. С Западного полушария устремилось мало, зато обильным листопадом посыпались зелёненькие листочки. Многих это привлекало даже больше, нежели идея. Не беда, что половина «гринов» в горячих точках была фальшивая, эфемерность человеческой жизни была там не менее призрачной. Бывало, что обладатели «зелени» не успевали её потратить, и она переходила в другие руки, но если тела сильно искромсаны, их не обыскивали, а просто зарывали в землю, подтолкнув к траншее бульдозером.  Не беда, печатное дело в «Империи добра» поставлено на широкую ногу, бумаги на всех хватит, и дефицита пушечного мяса не предвидится, уж больно полюбилось людям выяснять.Издавна ищут правых.
 
                Возвращался как-то Раф из Черногории. Там он отдыхал на острове св. Николая после..., впрочем, не стоит уточнять, что было до того. Помогал своим православным, как мог. Мог он хорошо, да и повезло, - зелёных денег заработал, килограмма два. В горах, чисто случайно с земляком из шахтёрских краёв и ещё с одним, тоже Стёпой, кассу иноверцев взяли. Легко получилось, Раф в первую очередь снял водителя джипа. Солидная машина вильнула и въехала в огромный куст. Муслимы шустро повыскакивали и открыли ответный огонь. Делавары! Ну, никак сдаваться не хотели. Оно и понятно… Короче, забросали гранатами, выждали маненько и двинулись проверять. Проверили. Как и ожидалось, положили всех, почти всех, один ещё живой весь в поту с ливером наружу. Похоже граната в пузо угодила и там рванула. Бывает, но не часто. Не повезло ему, совсем не жилец. Пришлось помочь, а зачем молодому мучится, он даром, что басурман, но волосы русые, и рожа совсем славянская. Жаль джип не на ходу, радиатор изрешечён, и два колеса с дырами на вылет. Завели с пол-оборота, да толку то, на таком далеко не уедешь. Оставили мотор работающим, пусть перегреется и заклинит, чтоб врагам не досталось. Проголодались. Как всегда - после заварушки жрать хочется, а у самих даже краюхи хлеба в вещмешках не осталось. Стёпа Винярчук, бывший мент из городка Тывров, что под Винницей, решил проверить багажник. Открыл, а там баба, - молодая девка с кинжалом в руке, глазами сверкает и шипит злобно. Стёпа, с ходу дал ей в нюху да так, что нож на метров десять отлетел. Схватил её за рыжие патлы и поволок в кусты. Вот и перекусили. Что делать – дело молодое кому поесть, кому – другое. Степан Ворошило, сам из Луганды, в смысле из Луганска… который утверждал, что его прадед Макар и Клим Ворошилов – родные братья, врал поди… Так вот, нашёл-таки Ворошило съестные припасы и небольшой сейф. Отрезали ребята от бараньего бедра по шмату мяса и ну наяривать с лепёхами. Вкусно!

-  Слышь, Степан, ты зачем сейф вытащил?
-  Проверить надо.
-  Закрытый?
-  Придёт Стёпа, обшманает жмуриков. Наверняка ключи найдутся.
-  А чё Стёпа, что сами не справимся?
- Пусть поищет хохляра для собственного удовольствия... двух удовольствий. Он же из ментов. Там у себя небось шмонал народ, поди не одну Маруху обрюхатил. Теперь мусульманку исследует, может у неё маняня поперёк ног расположена.  Заодно ключи поищет.
-  Долго они возятся.
-  Получает удовольствие, тем более - перед смертью.
-  Почему перед смертью?
-  Думаешь, он её живой оставит? Не уверен… - Из зарослей донёсся выстрел, следом более громкий. Вскоре, держась окровавленными пальцами за мочку уха, пришёл Стёпа.
-  Ты чё замочил её?
-  Та я не хотел, думав отпустыть, а она в менэ из цэго пистолэтыка пальнула. В вухо попала, сука! – Стёпа с досадой швырнул «Браунинг» далеко в овраг.
-  На перекуси. – Раф отрезал большой кусок мяса положил на лепёху.
-  О, цэ дило!
-  Погоди, тёзка, поначалу обшманай жмуриков, поищи ключи от сейфа. А потом поешь, пока мы будем вскрывать.
-  От ты, Стэпан, зануда, вечно аппетит спортыш.
-  Давай-давай побыстрее, ты ж у нас – специалист по шмону, так ещё и грёбарь-захватчик.

                Ключи Стёпа нашёл у толстого, к которому сразу и подошёл. Вот ментяра, действительно знает своё дело!  Никаких секретов в сейфе не оказалось, одни доллары и всякая дребедень золотая. Видимо семейный сейф попался, а тот молодой с кишками наружу муж девки, на которую Стёпа осерчал. Можно сказать, повезло супругам, теперь вместе пред Алахом предстанут, и в Раю скучать не придётся. Деньги делили пачками на три равные кучки, а с золотом задумываться не стали, Степан взял себе православный нательный крест, Раф присмотрел мужской перстень-печатку, остальные побрякушки отошли Стёпе, у него жена молодая и дочери на выросте, будет чем порадовать на восьмое марта или ко дню рождения. Понятно, что всё это не фамильное золото, преданное из поколения в поколение, а вполне современные вещицы, награбленные у христиан, снятые с тел убитых или содранные с живых.  Война.

                РОДИЛСЯ В УКРАИНЕ

                После отдыха на Адриатическом море, Раф заехал к матери. Постарела его матушка, растерялась по жизни. Никак не могла понять и принять современные нравы и правила, но стоически и молча сносила вопиющую несправедливость и пришедшее беззаконие. Ей, воспитанной в советской стране, не хотелось даже думать о том, что русские люди, которыми, по её искреннему убеждению, были и украинцы, вдруг предъявят братьям из России свои обиды и претензии. И мама замолчала. Молчала и удивлялась. Вчерашние подруги вдруг стали общаться на украинской мове! Ведь им и раньше никто не запрещал этого, так они предпочитали русский и лишь изредка вставляли то или иное украинское слово, чтоб подчеркнуть нужную мысль на своём языке. Теперь наоборот… Чудны дела Твои, Господи!
 
                Виктор, по приезду Рафаэля, выглянул из своей каморки, перекрестил брата и опять скрылся за обшарпанной дверью. Раф хотел зайти к нему, но дверь была заперта изнутри.  Мама жестом показала, что беспокоить брата не следует. Расцеловались присели в гостиной. Углы дивана подраны кошкой, телевизор рябит, полы скрипят, в серванте бюст Гагарина и остатки дядьковского хрусталя, на столе скатерть, на скатерти поднос с яблоками. Скудно, убого, но чисто. Мама украдкой смахнула слезу.

-  Ты как, сынок?
-  Нормально, ма. На море отдыхал, решил по пути заехать.
-  На Чёрном, в Крыму?
-  В Будве.
-  Где это?
-  На Адриатическом море, в Югославии… бывшей.
-  Там же война.
-  Война в другом месте, а мы на острове жили, отдельно от всех.
-  Я чай поставлю, сына.
-  Не надо, ма. Я в кафе заходил, кофейку попил. Лучше посидим, поговорим.
-  Ладно, сынок. Видишь, и я не почувствовала, что ты приедешь, и Виктор тоже.
-  Как он?
- Служит в храме, по праздникам.
-  В церкви?
-  Да, в храме святого Николая, который восстановили. Иногда работает, надгробные памятники вытёсывает, только соседи возмущаются, что стучит и мусорит. А как же, жить на что-то надо. Задумал Витя, в монахи постричься, а я не против. Не находит он себя в миру, никак не находит, и люди его не понимают. Изменились у нас люди, сына, ох изменились – зачерствели душой, озлобились. Виктора придурком обзывают. Что он им сделал? Завидуют, что искусством кормится, думают - за большие деньги.
-  Много берёт, за памятник?
-  Куда там, если б не моя пенсия, не знаю, как бы мы жили и чем питались. Вот так перебиваемся с хлеба на воду.
-  Вижу. Вам бы ремонт в квартире сделать или новую купить…
-  Что ты, какой там ремонт, и откуда деньги, сына?
-  Я дам.
-  Ой не надо…
-  Надо, мама, мне надо. Сделаем ремонт, кое-что переоборудуем, устроим небольшой замок графа Монте-Кристо. 
-  Зачем тебе эти заботы, сынок? – Рафаэль оглянулся на дверь Виктора, понизил голос.
-  Ма, послушай внимательно. Деньги у меня имеются и не малые, я хочу схоронить их у тебя. Сделаем ремонт, заодно устроим тайник, там и спрячем…
- Не знаю, может ты у себя…
- У меня хранить опасно, я живу один… ну, и всё такое. Только Виктору говорить не стоит.
-  Да, что ты! Витя никогда чужое не возьмёт, он честный.
-  Не сомневаюсь. Тут дело в другом, денег много, ма.
-  Сколько?
-  Семьсот тысяч.
-  Гривен?..  Рублей?
-  Долларов… американских.
-  Откуда? Зачем тебе столько?
-  Я их заработал, что ж теперь, выбрасывать?
-  Боже упаси! А нас не убьют за них?
-  Если будем знать только мы с тобой – никогда.
-  Ой не знаю, бабушка говорила, что золото и большие деньги приходят к людям через грех и душегубство.
-  Считай, что она ошибалась, и сразу легче станет.
 
                Хитрый тайник, вмонтированный в печку-голландку позволял пользоваться заначкой, не нарушая целостности сооружения.  Более того, озабоченный проблемой сохранения долларов от посягательства чужаков, Раф вмонтировал взрывное устройство, срабатывающее с задержкой в десять секунд при открытии дверцы. Логика устройства задержки проста – человек, знающий секрет, успеет переключить тумблер безопасности, а чужак получит по заслугам. Раф часа два потренировался, довёл свои действия до автоматизма и, удовлетворённый результатом, в четыре секунды заложил взрывчатку. Если кто-то нежелательный откроет сейф, значит хозяева отсутствуют… или в доме, или вообще. Тогда уж что жалеть – «сгорел сарай, гори и хата». Неплохо защищено, а при необходимости печку можно даже протапливать. Так случалось в холодные дни, когда температура в батареях центрального отопления не могла обеспечить достаточно комфортную температуру в квартире.  Что поделаешь, время перемен, не зря телевизор постоянно подчёркивает, что Россия поднимает и поднимает цены на голубое топливо. Эх, как это не по-братски, ведь раньше вместе добывали и газ, и нефть…
 
                Раф приезжал к матери довольно часто, даже прикупил однокомнатную квартиру, расположенную на одной площадке, через стенку с маминой. Сначала хотел соединить, но потом передумал, отвык он жить в семье. В характере появлялась раздражительность, тяга к одиночеству. Он стеснялся, когда мама, услышав его сонную матерщину и стоны, ласково будила сына, пытаясь узнать здоров ли он.  «Здоров, мама… только душа ноет и болит. Несуразная получилась судьба моя – родил сына, но растёт он в стороне чужой, не зная ни отцовского тепла, ни отцовской скупой похвалы. Я тоже отца не знал, но у меня была мама, а эта Эмма-Горпына полное недоразумение, только деньги на уме. Нет теперь ещё национализм проявился. Он и раньше угадывался, а теперь вовсе распоясался. Сына в селе держит, чему он там научится? Бычкам хвосты крутить и кричать с такими же как сам: «Слава Украине!»
 
                «Нет, ребята, всё не так,
                всё не так, ребята».

                Доллары потихоньку таяли, хотя и Раф, и мама, чтоб не возбуждать ненужный ажиотаж, жили достаточно скромно. Он ездил на не совсем новой, но добротной «Ауди», не даюшей повода для острой зависти. Обмен долларов осуществлял мелкими партиями у уличных менял, для чего ездил в базарные дни на рынки в разных посёлках и районных центрах. Раф понимал, что среди настоящих купюр могут затесаться фальшивые, но если их грамотно размазывать по территориям, меньше вероятности «спалиться». Для отвода глаз купил в собственность ларёк на автобусной остановке, посадил там двух девок, достаточно глупых и в меру вороватых. У одной из них Марины, дед Панас имел «Москвич» - каблучок. Разбитной дед за умеренную плату завозил с базы необходимые товары и продукты, чем был очень удовлетворён. Вот и ладненько, потирал руки Раф. Бизнес его прибыли почти не приносил, но обеспечивал владельцу имидж легального торговца.
 
                В горячие точки бравый снайпер больше не ездил, не ровен час нарвёшься на неприятность в виде пули в лоб или осколка от гранаты в пузо. Да и по правде сказать почти все точки, что находились в пределах досягаемости, исчезли. Жизнь лавочника и тайного владельца внушительной заначки текла спокойно, размеренно, убого.  Примерно так же жила и его страна. В городах, особенно в больших, процветали нувориши, гордо именовавшие себя олигархами, в более мелких городишках кучковались стаями деловые магнаты, в местечках и сёлах перебивались на своих огородах аграрные пролетарии, считающие большой удачей устроиться батрачить на иностранца, скупившего за бесценок «родючый чорнозэм» бывшего колхоза. Так и шло по накатанной дорожке – олигархи обогащались, магнаты богатели, пролетарии радовались наступившей свободе, самостийности и возможности урвать с богачей побольше… на их взгляд. Все были довольны, единственно, что вызывало недоумение – почему такая процветающая и развитая республика Союза превращалась в жалкую аграрную страну?  Умные люди из числа народных депутатов высказывали разные предположения, но никак не могли прийти к четкому выводу в решении этого животрепещущего вопроса. Любим мы винить в своих неурядицах других, только не себя. Вот и маемся догадками, кто ставит нам палки в колёса. Однако со временем, получив подсказку со стороны, подозрения сменяются внезапным озарением, вот оно кто -  наш самый главный недоброжелатель - Россия!

                Сложные отношения сложились у Рафа с родным сыном Анастасом. Ну и имечко он придумал родному дитю – врагу не пожелаешь. Впрочем, всем… почти всем детям не по душе имена, полученные от родителей. Одни со временем привыкают, другие, назовём их – бунтарями, повзрослев, меняют на более, как им кажется, благозвучные и непременно фиксируют сей акт в документах. Основная же масса недовольных так и живет с двойным именем. Домашние кличут их по-старому, друзья и сослуживцы по-новому, даже не догадываясь, что их товарища зовут иначе.
 
                Шестнадцати лет от роду, Анастас выбрал себе настоящее украинское «призвыщэ» - Остап. Оно и понятно почему. Остап – «класычный» литературный герой украинского народа, погибший от рук польских панов. Правда с отчеством, согласно новым самостийным веяньям истории, гармонии не получалось. Какой-такой Остап Рафаэльевич в настоящей украинской семье? Эх, подкузьмил имиджу молодого козака отец с советским прошлым! В душе Остап был настоящим украинским патриотом. Его детство и юность прошло на холмах, полях и перелесках «Волыно-Подильской высочыны» среди доброжелательных, трудолюбивых людей, промышлявшим сельским хозяйством. Дидусь Тарас с раннего детства трудился в колхозе, выучился на тракториста, а когда взяли в армию служил в танковых войсках, ранен в глаз, имел орден Красной звезды и удостоверение участника войны. Нет, не Отечественной, а за события в Венгрии, в 1956 году. Дед не любил вспоминать, особенно про Будапешт, но бабушка Устина как-то в разговоре со старшей сестрой, заехавшей проститься перед операцией по поводу раковой опухли, таких страстей нагнала! Они говорили тихо, только хитрый Анастас притворился спящим и подслушал. В танк деда кинули бутылкой с бензином, но дед, не обращая внимания на горящий танк, протаранил крытый грузовик с бунтарями и всех раздавил гусеницами. Тогда он и горел раненный, и глаз потерял. Боевой у Остапа дед, настоящий Тарас. Не то, что отец. Нет, он тоже хороший человек, на день рождения подарил новенький скутер, шмотки привозит из Германии, футбольные мячи, только это всё не то…  Не любит он Украину, как любит свою землю Остап, как любят её настоящие патриоты. «Украинская нация самая лучшая в мире и самая древняя, так говорят учёные, только остальные народы не дают ей развиться в полную силу. То поляки гнобили, то татары нападали на наши мирные сёла, потом русские обманным путём затащили в союзники и вволю поиздевались над свободолюбивым украинским крестьянством, сделав из них крепостных. А при советской власти от голодомора умерло чуть ли не половина украинцев. Ведь были же мы козаками вольными, даже Сибирь завоевали, а русский царь себе забрал, и теперь втридорога продается Украине наш по сути газ. Очень несправедливые эти русские. Да и какие они русские? Это мы родоначальники древней Киевской Руси, а эти угро-финны себе присвоили наше звание. Наконец-то мы вышли из СССР и стали самостийными. Так эта азиатская орда теперь говорит, что это они подарили нам самостийность! Врут, у нас издревле трезубец составлен из букв так, что получается слово воля. Только отец это никогда не признает, их так коммунисты учили при советах, тогда всё врали и детям, и взрослым. В одном повезло – на селе, а тем более в Одессе не знают, что отец из кацапов, хотя и родился в Украине».

                ПОЧТИ НЕ СОЛГАЛ
                                                
                Деньги меняют человека, вчерашний снайпер, радетель за свободу, за обиженных славян и христиан постепенно превращался в заурядного Плюшкина… Нет, не в Плюшкина, в Кощея Бессмертного, (Там Кощей над златом чахнет…), в украинском варианте – в «Чахлыка нэвмырущого». Старался во всём экономить, и тем не менее заначка таяла, покупал дешевые продукты и располнел, избегал заводить романы с женщинами, но, сняв проститутку, заболел гонореей. И с виду вроде чистая… Пролечившись, ударился в праведность, взял побольше денег и отправился в Святогорский монастырь, в котором подвизался послушником брат Виктор.  Нельзя сказать, что их встреча была чём-то знаменательна или просто душевной. Виктор был сильно озабочен, готовился к постригу. Деньги, которыми одарил брат, он, не мешкая, опустил кассу для пожертвований на Храм. «Я бы и сам мог их пожертвовать» - с досадой подумал Раф. Разговор не получался, ибо какой может быть разговор, если по мнению послушника, всем христианам надо исповедоваться и раскаяться в совершённых грехах. Посидели, помолчали. Виктор под стать своих мыслей, предложил брату исповедаться у Архимандрита Святогорской Лавры Илии. Откровенно говоря, Раф не был настроен откровенничать с кем-либо, тем более посторонним человеком, но Виктор так настойчиво убеждал. Пришлось согласиться.
 
                Оказывается, Архимандрит - просто монашеский чин. От Виктора Раф узнал, что монахов, проживающих в жилых помещениях монастыря называют насельники. Они и столуются в трапезных, и участвуют в обрядах богослужения, и прочая, прочая…  Возможно, даже получают какие-то деньги за свои труды.  Серьёзные люди, и обращаться к ним надо: «Ваше преподобие». Раф малость сробел, но коль назвался груздём… Виктор предупредил, что исповедуют его во вторник после обеда, а до того не сметь пить спиртное, курить, ругаться матом, и ещё много чего нельзя. Раф вспомнил советский анекдот о вступлении в коммунистическую партию. Там тоже всё запрещали и в конце концов спросили, готов ли будущий коммунист отдать жизнь за партию. На что он ответил – «Если не пить, не курить, по бабам не ходить, то зачем мне такая жизнь? Забирайте хоть сейчас!» От этих мыслей повеселело, и во вторник он принял душ, побрился, выпил чай без сахара и решительно отправился в церковь с намерением   рассказать всё начистоту.
 
                Пришли к Храму. Виктор сбегал вовнутрь и, вернувшись через четверть часа, повёл брата в исповедальню. На деревянном кресле производства кустарных, скорее всего тюремных мастерских сидел архимандрит, ласковый, сильно лысый старичок в круглых очках, заросший длинной седой бородой. Голос мягкий, приятный с ярко выраженным, можно сказать выпестованным украинским диалектом…
 
                Есть такие особи, рождённые в краях далёких от России, которым русский язык не по нутру. Им хорошо с русскими, но язык не подходит, и они его «облагораживают» своим акцентом будь то украинским или армянским, или эстонским, дескать я, вроде бы свой, но…
   
                В присутствии брата поговорили на разные темы: где родился, чем занимаешься, кто родители. Затем монах жестом отправил Виктора, проворковал несколько одобряющих слов, и началось таинство.  Раф почему-то разволновался и поначалу заговорил, нет заблажил высоким дискантом, затем успокоился и поведал монаху ту правду-матку, о чём думал добрую половину ночи.

- Ваше преподобие, вот пришёл я в храм исповедаться впервые за всю свою непутёвую жизнь. Первое, в чём я откроюсь это то, что шестьдесят втором году украл у мамы семь рублей новыми деньгами и купил себе, ну и пацанам, конечно, футбольный мяч. Зря я это сделал, мяч не принёс мне ни удовольствия, ни пользы нашей команде. После уроков мы играли на улице Пирогова, в самой ровной и широкой её части в футбол. Толя Марчак предлагал пойти вниз к реке на заброшенный огород Матрёны Пахульницкой, умершей два года назад и там играть. Но я хотел показать всем, что моим мячом пацаны должны играть там, где я хочу и поплатился. Мяч от удара Валерки Вдовиченко залетел в только что вскопанный огород деда Крушельницкого. Усталый и недовольный дед схватил топор и ударил по мячу, но не разрубил. Более того, отскочивший от мяча топор ударил деда обухом по лбу и набил большую шишку. Мы, пацаны, свистели улюлюкали и хохотали. Огорчённый Крушель присел на колоду, смастерил самокрутку   и злобно закурил. Однако докурив, радостно вскочил, принёс вилы и тремя ударами проколол, купленный за мои деньги, спортивный реквизит. Далее он собрался бросить продырявленный мяч нам, но передумал. Положил его на колоду для рубки дров и изрубил на куски. Из этого случая я сделал два вывода, что надо было послушать Толика и играть подальше от огорода злобного деда и, что ворованные вещи счастья не приносят. Через год я за семь рублей нанялся к деду Крушельницкому копателем огорода. Вскопал, получил пять рублей оплаты. Обманул меня дед, сказав, что для меня и пять – будет много! Раздосадованный я добавил свои два рубля и отдал их маме, честно признавшись, что украл у неё в прошлом году. Мама расстроилась, она считала, что потеряла их или на рынке из кармана вытянули.  Тут я пожалел, что признался, но за своё воровство до сих пор каюсь. – Отче благожелательно пожевал губами. Раф продолжил.

- Когда мне исполнилось семнадцать лет, гормон заиграл так, что даже соски на груди набухли и болели. По ночам снились незнакомые девчонки, но чаще всего – улыбчивая соседка тётя Зоя с ведёрными грудями и соблазнительными губами про которую взрослые мужики говорили, что она всем давала стоя. Я никак не мог уразуметь как это можно «давать стоя». Просыпался от чувства облегчения, стыда и неприятной влажности. Должен признаться, что постепенно занялся рукоблудием. Устав от своего душевного и физического состояния, придумал выход. Взял вина, увлёк одну из своих ровесниц на кладбище и там соблазнил её. Каюсь! Нет не за то, что соблазнил её, нет. Никто из нас об этом не жалел. Каюсь, за свою похоть, совершённую среди могил. Полагаю, что это моя вина и мой большой грех! -Лицо старца не выражало никаких чувств и эмоций.   
- И раз уже пошла эта тема, то, Ваше преподобие, хочу признаться, что, готовясь к исповеди, я подсчитал всех женщин, с которыми имел не совсем законную связь, но опять же - по обоюдному желанию. Их получилось сорок восемь. Грех это или не грех, не знаю, а мне кажется, что не грех. Я же был или не женатым, или разведённым. Ваше преподобие, я никого не насиловал, только с одной женщиной магометанской веры вступил в связь после сильных уговоров, почти принуждения. Она была ещё та штучка, мне показалось, что ей хотелось мне доказать что-то своё мусульманское. Я упёрся и смог её соблазнить. Заметьте, не в результате применения физической силы или обстоятельств, дающих мне некое превосходство над этой женщиной. Ваше преподобие, она уступила моему желанию, в результате женской слабости и моей напористости. Теперь мне её жалко, и я очень сильно раскаиваюсь.  Вопросы веры не гоже выяснять в постели. Каюсь! – Раф закашлялся, схимник терпеливо ждал.

- Ваше преподобие, вот ещё за что хочу покаяться. Из бессилия, граничившего с безысходностью, я бывало не раз желал смерти знакомым людям, которые сильно обидели меня. Я не убивал, но желание лишить их жизни было на столько сильным, что у меня возникло мнение, будто от этого двое из них умерли. Первого звали Владимир Абрамович, он написал на меня неправду в ОБХСС. Меня долго и незаслуженно таскали по милицейским кабинетам, пока не убедились, что я не виноват. Нашли незначительные огрехи в работе и, пожурив, оправдали. А этот Владимир Абрамович вскоре умер, расчищая снег у своего гаража. Вторым был Дмитрий Иванович, он из желания занять моё место с невинной рожей и милейшими глазами устраивал на меня такие наветы, что я проклинал его и был готов растерзать. Но не случилось, он умер от гриппа, проболев всего два дня у себя в доме. Ваше преподобие, богом клянусь…
- Богом не клянутся, вера запрещает.
- Простите. Да я их пальцем не трогал, а они умерли. Не знаю почему, но за смерть этих людей я чувствую свою вину и от души раскаиваюсь!
- Продолжай, сын мой.
- Ваше преподобие, на войне приходилось брать разные вещи и деньги после резал чужой скот, то только, чтоб поесть. Наверно, это мародёрство. Каюсь, отче! Ваше благородие…» 
- Преподобие.
- Что? А, да. Извиняюсь.
 - Ваше преподобие, теперь о самом главном. Как на духу скажу – во время боестолкновений и по приказу командиров я убивал людей, когда воевал в ополчении Приднестровья и в Югославии. Не знаю, скольких погубил, но думаю – не мало. Иногда добивал беспомощных раненных, когда видел, что всё содерживое из живота наружу лежит, и они напрасно мучаются. В меня ведь тоже стреляли, я дважды ранен, контужен. Ваше преподобие, должен ли я за это каяться, я же жаждал справедливости, защищал православных и других христиан?
- Христианин сам выбирает, в чём ему раскаяться.
- Я не взрывал мечети, как это делали с христианскими храмами мусульмане, не насиловал женщин, как это случалось, и не только с мусульманами. Я убивал потому, что хотел спасти невинных людей. И за что мне теперь каяться? Не знаю. К нам в Югославии приходили священники православные, католические и даже один худосочный англиканский пастор. Все убеждали нас воевать, обещали… Нет, не прямо сулили, а как бы обещали, что возьмут наши грехи на себя.  Не знаю взяли ли, но думаю, что нет. Совсем я запутался. Миллионы советских солдат в Отечественную войну воевали убивали, и что им тоже каяться надо? Допустим, если я снайпер и вышибаю мозги молоденькому противнику, вновь прибывшему на линию огня с целью убить меня или моих сослуживцев, что я преступник? Короче, ваше преподобие, не хочу я каяться за тех, кого лишил жизни в боях, ведь они тоже хотели меня убить. А просто так – по злобе или корысти я не убивал.
 
                Архимандрит его не перебивал и в ответ довольно пространно и как-то заученно порассуждал о необходимости покаяния за имевшими место события, вольные или невольные, которые Раф считает грехами. Про остальные пусть думает и принимает решение, каяться ему или нет. Далее затворник наложил на голову кающемуся какую-то салфетку, пахнущую ладаном и свечным воском, долго читал свои молитвы и, наконец-то, отпустил «с миром».

                Виктор в нетерпении томился на паперти. Весь распаренный, красный от волнения и жары вышел Рафаэль. Братья обнялись, младший пустил слезу. Раф, чтоб ещё больше воодушевить его, сказал, что после исповеди на душе стало совсем легко. Почти не солгал.

                ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

                Летом, Раф съездил в Одессу, там встретился с Анастасом. Сын возмужал, отпустил усы, и дурацкий «козацькый осэлэдэець», при встрече сразу предупредил, что поменял имя, и теперь он Остап. Остап так Остап, миролюбиво согласился Раф, разглядывая сына. Парень вроде ничего, только глаза било от жуткой местечковой безвкусицы - одевался с каким-то подчёркнуто национальным уклоном, разговаривал хоть и на русском, но употреблял много украинских слов. Национальная одежда в тот год пользовалась большой популярностью как в Одессе, так и наверняка в других городах, не говоря уже о сёлах и небольших местечках. Откровенно говоря, Раф не видел особого шика в её дизайне. Все эти лохматые папахи или пыжиковые шапки-ушанки да сорочки-вышиванки, кацавейки и прочая отжившая своё время хламида отдавала нафталином и плесенью прошедших времён. Нет, плавки и тело сына были в полном порядке и вызывали жгучий интерес расположившихся по соседству девушек.

- О ты какой нарядный. Откуда вышиванка? - лицемерно восхитился Раф.
- Оксана подарила, невеста моя. Сама вышивала.
- Невеста? У вас так серьёзно, что уже невеста?
- Не знаю, мы ещё раздумываем.
- Почему?
- Так жить негде. Власть всякие твари захватили, за народ Украины не думают, тилько воруют. Надо бы нам в Европу, а с этим Яныком каши не сваришь. Одно знает, шо в Москву шастать.  Пора нам кончать дружбу с москалями.
- Ну, ты и сам наполовину…
- Я украинэць. Мне с ватниками не по дороге. Наша Украина самая большая страна в Европе.
- А Россия?
- Орда азиатська! Они жыж даже нэ славьяны, а финно-угры смешанные с татарами.
- Так финны и угры народы европейские, или я не прав?
- Финны да, та то ж финно-угры. Орда, азиаты!
- На сколько я знаю, венгры - это те же самые угры, и на украинском их страна называется – Угорщына, и это страна европейская, или я не прав?
-  Угорщына – Европа, а москали – азиаты, ватники. Читай историю, отец.
- Ладно, допустим, ты прав. Я говорю «допустим». Чем же тебе москали не угодили?
- Сотни лет Украину грабили. Народ закрепостили, голодомор устроили, специально сдали всю Украину Гитлеру на разграбление…
- Бред! Кто тебе такое сказал?
- Баба Устя - соседка в Томашполе.
- Понятно. Сообщение ОБС.
- Шо?
 - Одна баба сказала…
- Можешь смеяться, а я ей верю. У неё сын при Сталине до полковника дослужился, так он всю правду рассказал. Коммуняки специально отступили, чтоб немцы Украину разграбили, а сами под шумок наши заводы за Москву эвакуировали. Отправили, а Украина писля войны заново их отстраивала. От так под москалями ходить, то-то же. Украинский народ не обманешь.
- Особенно западенский, чего только не выдумают. То коммуняку на гиляку, то москаляку на гиляку. Ничего умнее не придумали.
- Зато они любят свою землю…
- Потому и свалили в Канаду, в конце девятнадцатого века, любвеобильные.
- И я люблю Украину и её трудолюбивый народ. Украина весь Советский Союз кормила, поила и имела самую развитую промышленность. Лучший порт – Одесса, главные судостроительные заводы – Николаев, лучшие дома отдыха и санатории – Крым…
- Крым – русский, его хитрый Хрущёв в пятьдесят четвёртом году отдал Украине.
- Отдал потому, что москали не смогли Крым содержать, а Украина смогла.
- Особенно сейчас, когда к весь берег огородили заборами. Ничего, вскоре американские евреи заберут полуостров себе.
- За что?
- За ссуды, заимствованные во время войны.  Про Крымскую Калифорнию знаешь?
- Читал. То коммуняки одолжались, а мы украинци…
- Евреи люди памятливые, взыскать не упустят. Через две тысячи лет вспомнили про свою землю обетованную и потихонечку отжимают её, а тут всего ничего прошло после войны. Кстати, евреи покинули Иудею под натиском Рима, а отнимают у арабов. Вот тебе коммуняки и украинцы.
- Та то не наши дела. Пусть у Сталина требуют, а Крым наш.
- Заблуждаешься, только один народ на планете правильно понимает истинную взаимосвязь людей и земель.
- Какой народ?
- Аборигены Австралии.
- И шо они про Крым понимають?
- Не совсем про Крым, а в целом о земле. Не земля принадлежит, живущим на ней людям, но именно люди, живущие на данном участке земли принадлежат ей. Только народ, не отягощённый гордыней ума и жаждой алчности, способен это понять.
- Шо ци дыкари понимають? Бегают с голым задом по пустыни, червяков жрут и вдруг такие умные. Не верю. Вот мы, украинци всех победим, прежде всего москалей. Та и москали сами под нас пойдут.
- С какого перепугу?
- Мы жыж древнее их и значит старшие. Мы – Русь, а не воны. Була Киевська Русь, а Московськой Руси нэ було, так? Так! Мы украинськи Русичи прыйшлы, из города Киева с берегов Днепра пришли в заросли межы Волгою и Окою и принесли диким угро-финнам культуру, построили города, научиылы копать крыныци. Во ны жыж мутну воду из речек бралы, а мы показали, як получать чистую – просто копать колодци.
- Замечательно, чему ещё вы их научили?
- Православию. Хрещатык дэ находытся? В Киеве. Из Киева и пошла православна вера. А кацапы шо?.. Москва – Третий Рым. Даже веру украли… и земли. Хто Сыбир завоював?.. Я скажу – козакы, украинськи. А москали всё пид сэбэ загреблы. Ничего скоро мы заберём своё и Кубань, и Дон, и Дальний Восток, и Прыморськи зэмли.
- А Приморье почему?
- Та ты шож не знав, шо весь Дальний Восток освоилы украинци – Зелёный Клын называлось. Они жыж до сих пор там жывуть.  Забэрэм…
- Каким образом?
- Силой.
- Силов-то хватит?
- А як жыж, у нас таки козакы… Амерыка поможэ, Европа. Хватит у москалив газ выспрашивать. Не могут использовать сами, нэхай другим отдают.
- Вряд ли они согласятся.
- А хто их спросит, заберут и всё.
- Кто заберёт?
- Мы – европейци…
- О как! Ну, да: «Украина – цэ Европа».
- А шо, неправда?
- Отвечу тебе, сынок, украинской пословицей – «Дурень думкою богатие». Нужны мы в Европе на «супер» должности – «поднеси, подай, убери», то есть сезонные сборщики урожая, подсобные рабочие, мойщики посуды…
- Та ладно, скажи ещё слесари-сантехники…
- Вот тут не скажу, в сантехники определили поляков, они в Европе свои… почти. А бывшие советские - заурядное тягловое быдло, которое даже в мусорщики не годится, эти места давно застолбили ребята из Африки. Самое приличное, что светит нашим «козакам», заметь - не мужикам, а бабам - мыть задницы престарелым европейцам. Поверь, сынок, я там бывал и всякого насмотрелся…
- Та ладно, наши хлопци таки специалисты, шо з любой техникой справятся…
- Может и справятся, но кто ж им даст? Ты думаешь, что немцы или французы предоставят пришельцам лучшие рабочие места, а сами возьмут вилы и пойдут в навозе ковыряться? Как же… держи карман шире!

                Спорить с молодым, полным непонятными идеями и амбициями сыном Рафу не хотелось, и он плавно сменил тему разговора.

                Ожидая свой рейс в Донецком аэропорту, Раф сидел в кафе и вдруг увидел Настю. Сестра похорошела, шла по залу вся, как принцесса воздушная, шаг «от бедра», каблуки высоченные, ноги стройные, волосы блестящие. Молодые мужики невольно засматривались и провожали её взглядами полными восхищения. Раф, пытаясь остаться незамеченным, опустил голову и немного отвернулся. «Нечего прошлое ворошить, пусть живёт спокойно, ишь какая красотка, просто модель…»

- Молодой человек, у вас можно присесть? – раздался за спиной знакомый голос.
- Садись, Анастасия…
- Ой, извини… те.
- Садись-садись, не чужие же.
- Я не нарочно, так получилось, свободных мест нет.
- Присаживайся, не покусаю. Если неприятно, могу уйти.
- Сиди уж… - Настя присела, кивнула официанту. – Тебе бы только уходить.
- Так что было делать? Были без пяти минут молодожёны, а стали брат и сестра.
-  Мог и объясниться. Исчез, пропал! Я в недоумении, мама плачет, отец мрачнее тучи, не знает, что нам говорить.   
- Ну, и как он вывернулся?
- Рассказал, всё как есть. Через неделю.
- И что?
- Ничего, мама даже обрадовалась, что вовремя всё открылось. Ведь вправду, могли не узнать и уродцев наплодить.
- Ты, вижу не замужем, ишь какая красо… красавицей стала.
- Почему стала, я и была.
- И то правда. Извини ляпнул, не подумав. Папашка-то наш всё мудрует…
- Слушай, брат, давай сразу договоримся, я своего отца люблю, и мне неприятно, когда о нём отзываются с пренебрежением… Погоди я закончу. У вас свои отношения и взаимная неприязнь, это ваши проблемы, а мне в них места нет и не будет. Будет только ровное общение с братом, и уважение к отцу. Вот…
- Ясно, не пойму только какие претензии ко мне, почему неприязнь?
- Она тебе нужна?
- Что она?
- Папина неприязнь. Или ты пацан несмышлёный, или праведный? Сам-то сына сильно взращивал?
- Ну, да… алименты платил, подарки всякие привозил, с квартирой помог. Так эти подольские хохлы из него националиста воспитали…
- А тебе кацапчука подавай.
- Ну, хотя бы советского человека.
- Опомнился. Где эти твои человеки? Кто из молодых их видел? Ты же видишь, что народу тут уже лет десять всякие гуцулы втолмачивают?
- Бандера – герой, москаляку на гиляку…
- Вот-вот, и Украина цэ Европа. Давай не будем об этом, надоело.
- Давай. Сколько лет прошло, как мы не виделись?
- Лет восемь, а что?
- Я рад нашей встрече. А ведь, когда тебя заметил, такую всю «летящей походкой» идущую по залу, взял, да и отвернулся.
- Почему?
- Не знаю. Я ведь как волк, оглядываться в прошлое не привык. Что было, то было…
- Мало ли, мы же родные. Ты куда летишь?
- Я прилетел из Праги, а ты?
- Улетаю в Москву.
- Зачем?
- Домой, у меня в России семья, муж, сын и дочка.
- Ничего себе! Как их звать?
- Вася, Вася и Люся.
- Здорово! Официант!.. Молодой человек, принесите нам, пожалуйста, шампанское, сыр с плесенью, фрукты и чего-то сладкого…
-   Рафаэль, мне кофе. Да, у меня через час посадка.
- Понял. Молодой человек, плюс два кофе и без задержки, пожалуйста… Отметим встречу, неожиданную, но очень знаковую встречу и наш родственный союз. Мы же впервые встречаемся в статусе брата и сестры. Мне было жаль тебя тогда…
- Не надо, Раф. Нам просто повезло. Я люблю мужа, он меня…
- Кто у нас муж?
- Военный… был, сейчас в бизнесе.
- Ну, сестричка, выпьем за встречу, за тебя, такую красивую и толковую, за твоих детей. Пусть они растут вам с супругом на радость здоровыми и умными, как мама! Ура!
- Спасибо, Рафаэль. Жизнь продолжается.

           КРЫМ НАШ

                Эта случайная встреча подвела итог мирной жизни в Донбассе. Вскоре Украина заполыхает огнём ненависти к восточному соседу. Костры национализма, раздутые фашистами в западных областях Украины и задутые Красной армией в конце сороковых годов, вспыхнули с новой силой в начале третьего тысячелетия. Угли русофобии раздували все: и Европа, мечтавшая расширить своё экономическое влияние на континенте, и Америка, планировавшая разместить свои военные базы под боком ненавистной ей России, и ослабевшая в девяностых годах Россия, в пьяном угаре растерявшая всех своих друзей и союзников.
Какие могут быть союзники, удивлялась властная «элита» страны, опьянённая угаром большого хапка. (Согласно итогам «при(х)ватизации», «элита», сама себя так назвала.)  Ушлые историки, перелистав потрёпанные страницы императорских фолиантов, нашли подходящие случаю слова: «У России есть только два союзника – армия и флот». Однако к концу второго тысячелетия главный стяжатель, великий демократ, гарант конституции приболел и, как пел поэт:
 
           … бросил пить,
           Потому, что устал,
           Начал об пол крушить
           Благородный хрусталь…
 
                Крушил лихо, самозабвенно, с огоньком. Впрочем, крушили страну скопом: и Бориски разные, «И вы, мундиры золотые», «И ты, им преданный народ». Общими усилиями сокрушили всё - и сельское хозяйство, и машиностроение, и науку, и образование, и армию, и… Да всё, кроме нефти, газа и угля! Зато наплодили олигархов, развели банки, закрепились в офшорах. Уставали великороссы от сих трудов нелёгких, и некогда им было думать о какой-то окраине! Небось сама приползёт, коль нужда припрёт. А мы ей, как и раньше, скидку на газ дадим по-родственному, по-соседски. И он давал, то рыжику с гитарой, то женщине с косой, даже победителю рябому, пусть радуются. Элита продолжала обогащаться, братки стреляли, челноки летали, в недрах экономики зародилась и крепла «семибанкирщина». Как же это было, на радость Европе и Америке, красиво демократично, затем пошло путём… и в конце прозвучало - «Я ухожу…»

                Пришло новое тысячелетие, над Великой Россией поднялось Солнышко… Красно! Народ возликовал, супостаты насторожились. А Солнышко всё припекает, и жара, для некоторых, становится всё невыносимей. Вот и потянулся ушлый, нагловатый народец из-за невыносимой жарищи в хляби островные прохладные. А то – имеют право и возможности… материальные. И пусть… Пусть канают! Пасть порву! Моргалы выколю! Во как, как гнид припекли, к ногтю придавили иноверцев, поганых. Топерича заживём, поди. И зажили, неплохо-таки. Народ повеселел, кладбища прекратили возведение помпезных аллей с гранитными надгробиями криминальным героям. Скульпторы малость погрустнели. Однако, быковатые братки, переквалифицировавшись в алчных бизнесменов, привычек пудрить носы и потреблять алкоголь в немеряных количествах не утратили. Захиревший бизнес кладбищенских ваятелей опять наладился.  А народ? Народ впал в фишку капитализма – в общество потребления. Улицы заполонили новёхонькие иномарки, клёпаные правда не за бугром, а на родных просторах. Тем лучше, сказали солидные тов… в смысле - господа, будем свой автопром налаживать… как на западе, но лучше.
 
                Все экс-республики хотели «как в Европе, но лучше», только одна, , окраина то ли Востока, то ли Запада, а теперь тоже себе страна, выдвинула тезис основанный на чисто-исторической правде – «Украина - цэ Европа». Правильно, зачем тянуть кота за хвост – раз, два и в дамки. Теперь надо бы всему миру сообщить, кто мы и почему. Национальная историческая мысль полетела вспять течения времени и наткнулась на, доселе латентные сведения, о славном прошлом древнейшего народа Укры.  Укры конечно хорошо, но то для истории, для «академиев» всяких, а народу требуется материал революционный. Например, про времена борьбы за свободу от клятых ляхив, жыдив и, конечно жы ж москалив. Накропали вирши Кобзаря.
 
                А щоб збудыть хырэнну волю
           Трэба мыром, громадою обух калыть,
           Та добре выгострыть сокыру
           И заходыться вжэ будыть…

                Ну, будить, так будить! Первым делом надо обосновать причины побудки. Думали-думали… ничего нового не придумали, просто использовали наработки головастых прибалтийских соседей. Объявили главным врагом Россию. Дескать оккупировала проклятая нэньку Украину триста лет тому назад и до сих пор сейчас житья не даёт. А всякое воссоединение - бредни алкаша Хмельницкого. И пошло-поехало – выборы, майданы, майданы, выборы, слава, ганьба, зрада, хто нэ скачэ, коммуняку на гиляку, москляку туда же. Доскакались, докричались до президентской власти. Тут заокеанские друзья обеспокоились о голодающих повстанцах, пришли на майдан с печеньем и кроме хлеба, от души угостили восставший народ зрелищем расстрела небесной сотни. А самые справедливые, ну, очень мирные европейские демократы, выступив посредниками и гарантами сделки, подписали мутный протокол. Вот она поддержка! Но не долго музыка играла… Убедившись в неколебимости революционеров, подписанты успешно смылись на запад. Их выкормыши из земель галицких, получив карт-бланш европейцев на полную свободу действий, совсем распоясались. С «кулэмэтамы» наперевес кинулись убивать ненавистного им президента. Кстати, избранного всенародно. Отнюдь не лучший и не худший вариант, средь иных кандидатов. Разве, что немного биография малость замарана, и родом он из пророссийских восточных земель Донбасса. Таких лучше сразу убить, чтоб потом не возится. Убить не успели, ибо вслед за гарантами европейской законности, гарант украинской конституции тоже успешно смылся, только не к своим друзьям-посредникам, а на восток, к старшему брату. Революция подл… нет, теперь это называется – «гидности» (достоинства) победила.
   
                Чудны дела твои Украина. Не успела новая власть укрепиться в своём державном статусе, как невесть откуда на полуострове объявились зелёные человечки. Сели в свои БТРы и давай громко урчать моторами в окрестностях татарских аулов. Зачем? Непонятно… «А что, согласно договора имеют полное право». Так подумали доблестные офицеры «Збройных сыл Украины» и попытались завести свои машины, дескать мы тоже грозная сила, во как наши жовто-блакытные прапора гордо полощутся на флагштоках «вийськовых частын»! Эка подлость не заводятся… ещё раз попробуем. Наверно аккумуляторы сели, или соляру не подвезли. Значит не судьба, подумали суровые «козакы» и, подкрутив смоляные усы, решили валить по хатам, покуда поезда ходят.  И свалили. Те, кто без властных полномочий - за бесплатно, а те, кто из начальствующего состава да с державным гонором, просто так валить посчитали непростительной роскошью и свалили не просто так, а с отпускными… и немалыми. Только один лётчик… то ли честный, то ли с гонором, гордо отказался. Ну и пусть, у каждого свой бизнес, а зелёные ребята, не жадные, у них с бывшими однополчанами и однокашниками всё по-честному. «Эх, зачем было ломать такую подходящую всем нам державу?» - подумали и те, и другие. Тут русскоязычный электорат полуострова вспомнил, что он вовсе не электро…монтёр или как там их обозвали, а чисто русские люди, к тому же - православные. Нацепив на грудь георгиевские ленточки, народ встал в очередь на референдум. И только некоторые иноверцы… понаехавшие сюда многие сотни лет тому назад, призадумались. Им обещали, да и сами они рассчитывали, воссоединиться с братьями, по вере живущими за морем, но единоверцы то ли передумали, то ли ещё что... а проклятые БТРы всё урчат. Что тут будешь делать, пришлось идти голосовать. Многие пошли, а те, кто не пошёл в тайне подумал – Всё равно Крым наш.

           ПОЩАДЫ НЕ ЖДИ

                Как оказалось, Раф не совсем удачно выбрал место для постоянного места жительства неподалёку от аэропорта. Нет, не то, чтобы мешал шум взлетающих и идущих на посадку самолётов. Но именно здесь правительственные силы наметили одно из главных направлений ударов по непокорной столице Донбаса. Вскоре воздушная гавань Донецка прекратила деятельность по прямому назначению, а далее и своё существование, превратившись в груды руин и покорёженного метала. Не минула сия участь дом и квартира, принадлежащая Рафаэлю на правах собственника.  Жалко конечно, но сам только жив и остался потому, что в это время ездил к заболевшей матери. Смутные времена наступили на землях Донбасса. Возвращаясь от мамы, как думалось в свой дом, в свою квартиру, он был остановлен людьми в камуфляже с непонятными нашивками на рукавах и «западенским» диалектом. Ясно – «свидомые», с такими, как с бешеными псами, всё опасно. Просто стой, не смотри им в глаза, лучше в подбородок, молчи, ничего не спрашивай, отвечай односложно. Его дотошно «обшмонали», проверили документы, нашли пятьсот долларов и тысячу гривен. Документы отдали, машину, как сказали - реквизируем. «Ох и не везёт мне с этими «авдюхами…» Гривны отдали, правда не все, про баксы Раф и спрашивать не стал. Зачем нарываться, искать правду, справедливость и взором Олега Кошевого смотреть оккупантам в глаза? Ведь они даже бить не били, так толкнули пару раз прикладом между лопаток. Легко отделался, можно сказать - повезло.
 
                Добрался с пересадками в Донецк, узнал про квартиру, вернее о её полном отсутствии. Малость озверел и напросился в ополчение. Специалистов по точной стрельбе не хватало, так что навыки снайпера пригодились. Не раз бывал в своём доме, вернее в том нагромождении, что от него уцелело, неплохая позиция, не зря остались полтора этажа из пяти.
Как-то в июне в окуляре прицела мелькнула знакомая рожа. Неужели Стёпа? Они уже года три, как не созванивались, может и номер поменял. Достал мобильник позвонил.

- Привет, Стёпа.
- Здоров, а хто цэ?
- Не узнал? Я…
- Чэкай-чэкай, нэ говоры. Цэ ты, Стэпан?
- Раф я. Степан в Луганске.
- О, Раф,  нэ взнав, богатым будэш.
- Да уж, держи карман шире. Ты где, как поживаешь.
- Та я тут… з хлопцямы. Ты як?
- Нормально. На охоту собрался, на кабана.
- На кабана! Дэ там у вас кабаны водятся?
- Да завелись недавно, в степи, возле пруда. (Недалеко у пруда раздался взрыв мины.)
- Ясно шо за охота. Значыть на кабана.
- А ты чё приехал денег подзаработать?
- Та ну, яки тут деньги, одни слёзы.
- На передовой много не заработаешь, сам знаешь.
- Та знаю. Ты шо мэнэ побачыв?
- А то, потому и позвонил. Оптика у меня хорошая. Ну, ты и рожу наел.
- А шо – таки добрэ жывэм. Тилькы диабет у мэнэ.
- Лечиться надо, а не с автоматьм бегать. Дочки как?
- Оксану замуж выдав, а сам, заместь зятя, в АТО подався.
- Оно тебе надо?
- Та Украину жы ж трэба захыщаты!
- От кого.
- Вид москалив.
- Ты их тут видел?
- Может и бачыв, тилько все мы на одно лицо, як узнаешь. То ты значыть с сепарами заодно?
- А с кем мне быть? Не я приполз к тебе в Тывров, а ты в Донецк.
- От то, паны скубутся, а чубы у козакив трещат. То шо, будэш мэнэ вбываты?
- Я, и кроме тебя, найду себе работу. Не лезь на рожон, целей будешь. Небось скоро внуки родятся.
- Ужэ, Галя старша дочка двойню родыла, хлопчыкы.
- У тебя внуки, а ты, старый дурень, на войну подался!
- Я то Украину захыщаю, а ты шо?
- Я свой дом, который ты разбомбил.
- То не я, ты ж знаешь, я з миномэтамы нэ знаюсь, у мэнэ калаш. Ну, бувай, бо начальство йдэ. – Раздались частые гудки отбоя.
   
                Раф прилёг, подставив лицо под тёплые солнечные лучи. Работать не хотелось, тем более убивать этого придурка Стёпу. Такое настроение случалось всё чаще. «Старею…» Когда-то в юности Раф посмотрел кинофильм «Овод». Романтически настроенного подростка фильм впечатлил, хотелось самому стать таким же мужественным борцом за идеалы добра и свободы. И чтоб лицо было украшено шрамами, полученными в жестоких схватках с врагами – угнетателями простого народа. Романтическая дурь прошла, наступила деловая молодость. В Приднестровье, сидя в туалете он наткнулся на потрёпанные листки от толстого литературного журнала, то ли «Знамя», то ли «Иностранная литература», а там, то ли статья, то ли рассказ без начала (оторвали для нужды) об иностранных наёмниках – «псах войны». Нет, соотнести себя с какими-то «псами» он тогда не мог и не хотел, хотя некая мысль после вылазки на правый берег стала дребезжать в его мозгу. И уже в Югославии идея созрела окончательно и отбояриваться от звания «пёс войны» для него было не принципиально, более того, он этим даже гордился. К такой мысли приходили почти все его коллеги по обе стороны фронта. Работа не хуже иной другой. По правде сказать, заниматься коммерцией ему вовсе не нравилось. Деньги, спрятанные в тайнике печки голландки, позволяли не особенно задумываться о завтрашнем дне, содержать мать в достатке, помогать сыну и себя иногда баловать.  Заваруха, разыгравшаяся на землях Донбасса, была ему не в диковинку, подобного идиотизма людей он насмотрелся в разных местах. Хитрые, изворотливые, обладающие властью и ресурсами решают свои вопросы, науськивая наивных простоватых бессребреников друг на друга, и потекли гробы в разные стороны от мест стычек. Никто вслух не признается, но всем нравится род его занятий – одним интриговать и наживаться, другим убивать и тем гордиться. Все, участвующие в сих действиях, одинаково виноваты. Просто снайпер или танкист может положить в могилу десятки людей, а начальствующий функционер генерал или президент – тысячи…  иногда миллионы.

                Со стороны аэропорта полетели мины. «Вот гады, не дали полежать на солнышке». Раф перебрался в укрытие, там свои ребята, открыв пару банок тушёнки, обедали. Присоединился, но не налегал. Сытым работать тяжело, а то, что существовала возможность атаки, никто особо не сомневался, и, когда обстрел затих, все кинулись на штатные места. Из-за руин выкатились танки с «жовто-блаытнымы прапорамы» на высоких металлических шестах.  «Ну, началось». Раф привычно просканировал через бинокль подозрительные места, дослал патрон в патронник. От руин побежали серые тени. «Шустро бегут, но неумело, видимо свежий набор». Раф сделал несколько выстрелов, сменил позицию. Он не считал убитых, не ставил зарубки на прикладе, не чертил палочки в записной книжке. «Где надо, отметят, а за что положено, воздастся по полной.» Как и большинство его коллег, не все конечно, он не считал себя преступником и чтил неписанные правила фронта. Если кто-то на противной стороне сидел в «позе орла», пробирался в окопы с водой, с пищей, тащил раненного в укрытие… таких никогда «не снимал». Бывали и другие моменты, когда стрелять не хотелось. Сегодня таких случаев не наблюдалось, разве что с одним пришлось повозиться. Через часа полтора, атака «укропов» захлебнулась, и снайпер в дыму да гари выискал Стёпу.  Бегать быстро, как молодёжь, тот уже не мог и потому отступал от укрытия к укрытию довольно медленно. Раф терпеливо выжидал… Когда «кабан» поравнялся с остатком толстой стены, то есть почти добежал в зону личной безопасности, тщательно прицелился… Пуля, как и хотелось, вошла в правое предплечье.  «Вот такая, Винярчук, у нас с тобой охота. Не дрейфь, всё будет хорошо, даже если кость задел, жить будешь. Ну, чем смог, тем помог. Вали в тыл, придурок, в другой раз встретимся, пощады не жди!»

           КОЛЛИЗИЯ

                Гражданская война ещё более подлая штука, нежели с открытым врагом, свои и чужие могут ехать в одном вагоне, автобусе и даже в такси. У каждого неотложные дела. Эти едут в свою сторону, другие в противоположную, но не исключался и совместный проезд. Например, Рафу, кровь из носа, требовалось пересечь линию фронта, чтоб съездить к больной матери и тем самым подтвердить статус невинного гражданского человека, страдающего от проклятых сепаратистов. Стрёмно и опасно, конечно, но куда денешься – надо. Подготовка к визиту велась тщательно, обычно после недельного затишья, проведённого в тылу без стрельбы. Прежде всего требовалось тщательно вымыться, сходить в парилку, а перед сном набадяжить синяки, полученные при отдаче после выстрела, ну и совсем не помешает подлечить мелкие ранки, царапины. Очень любили на той стороне смотреть на ладони, но с профессией сварщик проблем с мозолями не возникало. Какие мозоли могут быть, когда ему ничего тяжелее держателя электродов поднимать не положено. А если понадобится подтвердить профессиональные навыки, (случалось и такое) то пожалуйста – можно приварить, можно и отрезать. Многие ездили к родным и близким, ругали «сепаров», ругали «укропию»… там, где это было положено. Так и жили «себе на уме», не зная, кто свой, а кто чужой.

                Приехав к маме, Раф первым делом приглашал врача Алексея Михайловича Гуровця с его потомственным, оставшимся ещё от деда стетоскопом, собственной серебряной ложечкой, ртутным тонометром, прочими диковинными медицинскими вещами и препаратами, упакованными в небольшой коричневый чемоданчик с потёртыми углами и закрывающийся на ключ. Доктора «ушли» на пенсию вместе с советской властью, но он продолжал пользовать больных людей, как по необходимости служить любимому делу, так и по причине скудной пенсии, отпущенной ему государством за сорок два года безупречного труда. В девяносто восьмом году, Алексея Михайловича покинула дражайшая супруга Алла Борисовна, и старик остался в полном одиночестве, поскольку единственный сын Гриша ещё в девяносто первом году оставил родителей и могилы предков. Теперь он живёт в Канаде с надеждой перебраться в Штаты, а зовут его Грэг Гурвич, и он-таки мечтает забрать отца к себе. Хотя вряд ли это у него получится, учитывая упрямый характер Алексея Михайловича, оградку на две могилы и заранее припасённое надгробие с незаполненной датой смерти.  Грустно.
   
                Визиты доктора продолжались часа три и приносили великолепный терапевтический эффект. Все эти прослушивания простукивания, дышите-не дышите, встаньте, сядьте, ложитесь-садитесь, кашляйте, не кашляйте, задержите дыхание, дышите глубже и прочее-прочее, не просто слова и действия, это была магия. После двух-трёх визитов эскулапа, мама чувствовала себя значительно лучше, её сын Раф, весь в благодарностях, расплачивался американской валютой, и им всем было хорошо.

                Когда приходила пора возвращаться в Донецк, Раф приступал к неприятной, но необходимой операции. Для этого требовалась женская приколка для волос, напальчник, четверть метра суровой нитки и пятьсот долларов. Можно и без приколки, но с приколкой удобнее. Первую купюру складывал пополам, вставлял, как в зажим, и наматывал на приколку, остальные по очереди. Сверху напяливался резиновый напальчник, открытая сторона которого завязывалась суровой ниткой.   Итого через полчаса кропотливого труда получался аккуратный цилиндр с хвостиком, как у сперматозоида.  Контейнер с деньгами для внедрения в полость тела с целью перехода через зону боевых действий готов к применению. Обратное движение финансовых средств осуществлялось двумя пальцами с помощью хвостика из суровой нитки означенного ранее. Отмывание денег происходило под струёй холодной воды из-под крана. Голь на выдумки хитра.

                После начала боевых действий в Донецке сильно подешевели квартиры, оно и понятно. В результате интенсивных денежных потоков и накопления необходимой суммы Раф, прямо в центре Донецка, приобрёл двухкомнатную квартиру, полностью укомплектованную всякими хозяйственными принадлежностями, устланную вьетнамскими коврами и обстановкой из румынской мебели. Казалось бы, что ещё надо? Живи себе спокойно, носи деньги в заднице, пей, гуляй, и зачем тебе твоя военно-учётная специальность? Ан нет – «Привычка свыше нам дана, Замена счастию она». Счастье заключалось в возможности не подчиняться чужакам, пришедшим с оружием, чтоб навязать тебе свою волю, свой язык, свои правила жизни. По сути, почти весь Донбасс считал себя русским, люди желали жить, как жили их предки и при царях, и при коммунистах. Однако, выходец из их рядов оказался слаб, глуп и недальновиден. Став президентом, не стал ни защитой для своих, ни своим для чужих. Вот и возникла коллизия - столкновение сил, взглядов и чувств, предвестившие открытую борьбу. И конфликт, и открытое столкновение разработаны умными головами просвещённой Европы, озабоченной тяжёлым положением украинского народа, находящимся под прессингом агрессивной России и её авторитарным руководством.  Коллизия сработала, как и задумали, а в борьбу включились выходцы из земель Галиции.
 
                Искренние сторонники европейской демократии, прославившиеся в конце сороковых годов сопротивлением диктатуре Сталина и родственными связями с членами националистических формирований. Кто, как не потомки, проигравших Сталину дедов, согревавшие десятилетиями бетон ненависти к коммунистам, к совку и всему русскому, оставшемуся на развалинах империи зла,  покажут то место, где раки зимуют. Предполагая, что чумазая шахтерня, погрязшая в пьянстве и наркомании, будет подобно трусливому президенту жидка на расправу, галицкие аграрии прикатили на земли Донбасса в полной уверенности на свою скорую победу. Однако получили по зубам. Подтянули более оснащённые силы и БТРы. Протестующие сняли с постамента легендарный танк Т–34. Шахтёров поддержала Россия. Эскалация конфликта продолжалась стихийно, а со стороны незаконных властей ещё и трусливо. Всё могло бы пойти по мирному пути. Найдись в Киеве и в Москве умный, рассудительный лидер, способный выступить отцом восточных славян, людей единой крови, разделившихся на две ветви – старшего и младшего брата… Притом не разберёшь, да и не имеет значения, кто из них старший, а кто толковый.  Не нашли. Далее, как известно, возникла коллизия.

                СЕРДЦЕ УЛЫБНЁТСЯ

                Остап, как и большая часть украинцев, остро переживал потерю Крыма. Его просто трясло от злобы и негодования, что вот так в двадцать первом веке возможно взять и забрать у европейской страны её территорию. «Надо было ещё в девяносто первом году запретить русский язык, забрать все корабли себе, выгнать в Россию всех, кроме татар и заселить Крым украинцами». Вот так думал себе молодой, амбициозный и ярый националист. В Крыму он бывал всего один раз, и ему там не сильно понравилось – толпы праздных людей на набережной Ялты, Гурзуф с его пляжами, заваленными жирными телами и объедками, а вода там просто кошмар, половина, если не больше, мочи. Хорошо, что был у них в компании пробивной парень Петро Цыб. От козак! Познакомился Петя с девчонкой Маричкой родом из Львова. Культурная такая, сама в музее «Домик Чехова» работает. Музей так, одно название, просто хата на две половины. И редко кто туда ходит, разве что приезжие кацапы прутся, как с рублём на буфет. Вопят: «Чехов – русский писатель, мы третий день приходим и попасть не можем. Безобразие!» А Маричка, свои дела туго знала, повесила на калитку табличку «санитарный день» и пропускает во двор только своих, не за так, конечно, за грывни, на Чеховский пляж. От то наши предприниматели! Там пляж маленький, весь в валунах, но водичка тёплая и чистейшая. Четыре дня там купались. А вообще весь этот Крым – наследие кацапского царизма. Взять Севастополь – дома обшарпанные, дороги в ямах. Корабли с русскими флагами вид портят, их моряки ходят и нагло всем лапшу на уши вешают – Севастополь, город русских моряков. «Забудьте – то при советах можно было так говорить, теперь украинцы тут хозяева. При коммуняках понаставили памятники всяким Лениным, Нахимовым, а обороняли город наши козаки. Взять хотя бы славного героя матроса Кошку… и не Кошка он, а Кишка, по-украински. Наш «козак з Подилля», и весь Крым наш - украинский!  Скоро и розмовлять тут всех научат по-нашему, по-украински. Не успели, подлая кацапия, пользуясь ею же спровоцированной смену власти в Киеве, аннексировала полуостров, а восемнадцатого марта нагло приписала Крым под себя».
 
                Обидно молодому патриоту от случившейся потери и поклялся он себе самому отомстить проклятым за поруганную честь Украины. Хорошо, что у него в Одессе появилось много таких же ребят, как он. Не ребята, а настоящие козаки! Ещё с майдана сорганизовались в дружную команду патриотов Украины, назвали «Ятрань». Дисциплина военная, между своими разговоры вели на державной мове. Когда революция гидности взяла власть, а Россия организовала сепаратистские настроения, «Ятрань» направляли в самые деликатные точки сепаратизма. Не стоит направлять элитную команду в окопы АТО, то дело простое – армейское, а им поручали бороться и побеждать смуту в зародыше, как в Одессе. Город, в отличие от остальных, всегда мнил из себя вольным, этакий порто-франко. Не желали они говорить на мове, свысока смотрели на людей из центральной и западной Украины. А всё Россия с её спецслужбами. На сборах в тернопольских лесах инструкторы из дружественных Украине стран всё объяснили и разложили по полкам, как действовала КГБ, теперешняя ФСБ. Их цель была отхватить у Украины все области от харьковской до одесской. Подлая рашка! Но украинское СБУ тоже не промах… опять же Европа и Америка помогают.  Это они предупредили, что в Одессе затевается русский переворот, и не просто так, а с помощью приднестровских наёмников. Само собой, Киев отреагировал, прислал специалистов. Первого мая «Ятрань» получил чёткие инструкции, и активисты основательно приготовились. По вечерам патриоты увлечённо штудировали стихи народного поэта Шевченко. Тарас Григорьевич мастерски описывает бунт народа, восставшего против своих угнетателей – ляхов, жидов, да и своих «зрадныкив». Эх, какие события разворачивались триста лет тому назад! Люди взялись за оружие, а нож, припрятанный в голенище, называли «святой» и этой «святыней» творили свой праведный суд. Грабили и поджигали панские маетки, оскверняли костёлы, разоряли иудейские лавки. Убивали врагов… В первую очередь, чтоб навеки искоренить вражие корни, вырезали малолетних, следом, поиздевавшись, убивали женщин, а стариков лишали жизни походя с немалым пренебрежением.

                «А Ярема, - страшно глянуть -
                По тры, по чотыры, так и кладэ…»
                «Максым рижэ, а Ярема
                Нэ рижэ – лютуе:
                З ножэм в руках, на пожарах
                И днюе й ночуе…»

                Остап читал, и его сердце наполнялось гордостью за предков их справедливый гнев к проклятым врагам. «Да, теперь всё поменялось, даже бывшие заклятые враги - поляки выступили за свободу Украины от гнёта российских империалистов. Да и евреи сегодня свои люди, почти, и Европа за Украину. Один у нас враг – Россия! Внутри страны полно предателей, кремлёвских наймитов и недобитых коммуняк. Установили на Куликовом поле палатки и агитируют за какую-то давно пропавшую Новороссию. Только такие внутренние враги могут выступать против революции гидности, против свободы и самостийности. Не Новороссия нам нужна нет, главное - покончить с зависимостью от русской орды, мы в отличие от них европейцы.  Ничего, народ Украины долго терпеть не будет. Украина – цэ Европа!»

                Второго мая около полудня их группа получили задание развязать конфликт в палаточном городке. Ну, это дело плёвое. После обеда, часа в три заварушка началась. Остап подошёл к ближайшей палатке, перед которой трое, по виду студенты, обедали с картонного ящика из-под телевизора Рубин. Пинок ногой, и вся снедь полетела на грязный асфальт. Прыщавый хлыщ шустро вскочил… и сразу отлетел от удара в «нюху». Налетели свои ребята, попинали прыща специально одетыми армейскими ботинками.   Трусливые русские смутьяны схватили манатки. Как говорится – «мотню в горсть и побежал» … в Дом Профсоюзов. Попрятались. Поразмыслив, стали строить баррикаду возле главного входа. Подъехал автобус, из которого вышли молодые украинские девчата и крепкие хлопцы, с канистрами и жёлтыми повязками на рукавах. Одев рабочие перчатки, парни сноровисто побрызгали на палатки бензином и подожгли. Девчата достали из сумок воронки стали готовить коктейли Молотова. Хлопцы забросали бутылки в окна и попытались штурмовать дом. Не получалось. Остап и его группа с жовто-блакитным прапором проникли в дом через окно с торца здания. Внутри завязалась сеча. Кроме «святого» Остап прихватил бейсбольную биту. Пригодилась посланница американского спорта в наведении порядка и демократии. Весь в копоти, в брызгах крови он шнырял по коридорам, выискивал чужаков яростно бил битой и, добив «святым», бежал дальше. Чем меньше жертвы сопротивлялись, тем безжалостней уничтожались. «Гады! Больше не будете топтать своими грязными ногами святую нашу землю!.. Возьму я себе новую фамилию как у Яремы - Галайда». Стемнело. Внутри здания разгорался пожар, слышались крики стоны, единичные выстрелы. Повсюду валялись горящие тела людей. Глупые «сепары», пытаясь спасти свои никчемные души, прыгали в окна. Но там спасения не было. Внизу их поджидали матёрые бойцы самообороны майдана.  Избив до полусмерти переходили к следующему. «Пусть эскулапы лечат… если смогут». Санитары, опасливо косясь на боевиков, относили искалеченных к каретам скорой помощи. К часам двум противостояние… вернее избиение закончилось. Возбуждённые и гордые своей «перемогой», сторонники Евромайдана постепенно скрывались в ночи. Приехали пожарники и, получив разрешение, стали заливать огонь через окна. Когда вода попадала на горящие одежды убитых смутьянов, трупы шипели парили и мерзко воняли.  Остап, швырнул биту в дымящую кучу хлама, отошёл в правое крыло здания, помочился в кадушку с финиковой пальмой и, отойдя на освещённое заревом место, присел на ступени. Закурил. Пальцы мелко дрожали. Рот забивала слюна. Курил и сплёвывал на ковровую дорожку. Снизу от второго этажа подошёл старший группы Мыкола Тереверко и с ним свои ребята. У Мыколы в руке внушительная корзина с двумя ручками. Молча извлёк пластмассовую канистру, пластиковые стаканы и три оковалка домашней колбасы с чесноком. Разлил по стаканам.
 
- Ну, шо хлопци добрэ погомонилы…  Слава героям!
- На викы слава. – Все, не отрываясь, выпили по полному.
- Якась слаба горилка. – Подал голос Васыль Паламарчук.
- Ты шо, чому слаба? Цэ жы ж коньячный спирт, симдэсят шисть градусив. – Обиделся Мыкола.
- Спирт? Звидкы?
- З коньячного заводу, свои хлопци пидигналы. А ты горилка… Бэрить ковбаску, наши Жмэрынськи бабы угостылы. – Порвали оковалки на куски, стали сосредоточено жевать. Мыкола налил по полному.
- Ну, козакы, слава Украини!
- Слава. – Остап и «герои» бойни, участвовавшие впервые, постепенно стали осознавать, что сотворили.
- Так, хлопчыкы, ось налываю ще по стакану, и вы быстрэнько, пока темно, розбигайтэсь по домам. Колы шо – вас тут нэ було, вы ничого нэ бачылы. Завтра зустрич в одынадцять, там дэ завжды. Слава Украини…

                Группа, соскочив из окна на задах, и, чтоб не попасть в объективы камер, растворилась в темноте. На Арнаутской во дворе Остап смыл кровь с ножа, умылся, поискал укромную нишу под потолком дворового туалета, там и спрятал свой «святой». «Пусть полежит, пока… до новой оказии». Закурил и, не скрываясь, пошёл домой. Мама не спала. Унюхав запах дыма и спиртного, запричитала…

- Ты где был, ирод? Я вся извелась!
- Я шо уже не могу с ребятами на шашлыки съездить?
- Яки шашлыки? Шо ты брешеш!
- Таки шашлыки! Маёвка, мама. Весна… Мы на Фонтан ездили.
- Ты чув, шо на Куликовом поле было?
- Шо?
- Убийство. Ты там нэ був?
- Ой, ма, говорю тебе на Фонтане отдыхали.
- А почему телефон не отвечал?
- Там плохо берёт, всего одна палочка.
- Не ври маме!
- Ма, отстань, я спать хочу.
- Вот и поговорили…

                Остап, снял ветровку, повесил на вешалку и ушёл в комнату, плотно закрыв за собой дверь.  Не раздеваясь, упал на кровать, устало опустил веки. Перед мысленным взором вспыхнули и медленно поплыли картинки кровавого побоища. Ему стало страшно, и, чтоб прекратить гнусные видения, «герой» широко открыл глаза…
 
           Гомонила Украина,
           Довго гомонила,
           Довго, довго кровь стэпамы
           Тэкла, чэрвонила.
           И дэнь и нич – гвалт, гарматы:
           Зэмля стогнэ, гнэться;
                Сумно, страшно, а згадаеш –
                Серцэ усмихнеться.

                Интересно, Тарас Григорьевич, а с чего это – «сердце улыбнётся?..»

                ДОГОВОРИЛИСЬ

                Раф давно подумывал, как бы ему перевезти мать поближе к себе, только нелёгкое это дело.  И помочь некому, на Виктора надежды никакой, на Остапа?

- Здравствуй, сын. Не занят, говорить можешь?
- Могу.
- Ничего, что я на русском буду балакать?
- Ничего.
- Как поживаешь?
- Хреново.
- Что так?
- Да так… у других родители люди, как люди, а меня одно название. У половины друзей свои машины, а я, как курва с котелком… совсем без денег.
- Понятно. А работать не пробовал, за это деньги платят.
- Так нет денежной работы, война же.
- И чем ты занимаешься?
- Да так в одной организации состою «Ятрань» называется.
- Охранная или типа «Правый сектор»?
- Вроде того, патриотическая. Сборы всякие, поездки…
- И в АТО участвуете?
- Было немного, но наша главная задача - не допустить сепаратизма в тылу.
- Ясно, типа гестапо, чтоб народ в узде держать.
- Понятия у тебя кремлёвские. Мы свидомые…
- Сознательные?
 - Да, мы сознательные патриоты своей державы, у нас победила революция гидности…
- Достоинства?
- Да, достоинства. Мы этим гордимся!
- Какое же это достоинство, если тебе ездить не на чём?
- По службе нас возят куда надо, а мне нужно лично для себя. Присмотрел тут одну тачку, так не хватает.
- Сколько?
- Четыре штуки… зелени.
- Немалые деньги…
- Да ладно, «немалые». Расскажи кому другому, у самого куры не клюют...
- Не понял, с чего ты взял?
- Знаю, твой друг мне всё рассказал.
- Какой друг?
- Степан Дмитриевич.
- Нет у меня таких друзей, ты что-то путаешь.
- Винярчук.
- … А, Стёпа. Ты-то откуда его знаешь, что он тебе наплёл?
- Рассказал, как ты машину с долларами грабанул в горах.
- О как! Я значит грабил! А он где был и что делал?
- Не знаю…
- Я знаю, со мной рядом, а до того изгалялся над мусульманкой.
- Не знаю, чем он там занимался, но своим детям сто тысяч зелёных привёз.
- И что?
- А то, что Степан Дмитриевич настоящий отец, не то что некоторые…
- Понятно. А откуда у вас с мамой новая квартира?
- Мама выменяла у отъезжающих.
- Выменяла! С Молдаванки в двадцать два квадрата первого этажа и удобствами во дворе на шестьдесят три метра бельэтажа по Пушкинской! Это как же у неё так ловко получилось?
- Ну, с доплатой… Короче, мама продала старую квартиру.
- Угу, плюс сдала бутылки из-под кефира и купила дорогую.
- Вроде того.
- Здорово. Может там бомжи жили, и мама им ящик «Билого мицного» подогнала да, от щедрости души, ещё трояк, на закусь накинула!
- Какие бомжи на Пушкинской! Евреи сматывались в Израиль и отдали по дешёвке, лишь бы не пропало…
- По дешёвке. Евреи и по дешёвке! Ты-то сам в это веришь?
- Мне мама, сказала она же юрист.
- В заду свист! А то, что я Аарона с ещё с институтских времён знаю, и весь этот, как ты говоришь, «обмен» через меня шёл, тебе известно?
- Какого Арона?
- Соломоновича, бывшего хозяина квартиры. Короче, оправдываться не буду, про баксы спрашивай у мамы. Ты лучше скажи, что ещё Стёпа наговорил про меня?
- Да, ничего такого. Что твой дом разбомбили.
- Ну, это я тебе сам сказал. А где вы встретились?
- В санатории, вместе отдыхали, он после ранения с вашими «сепарами». Разговорились как-то в столовой, и выяснилось, что это твой друг.
- Не друг он мне. Кстати, как у него с рукой?
- Инвалид, кость задета, в АТО не годен. Теперь волонтёрками заведует.
- Ну, пустили козла в огород.
- А что, девчонки хвалят. На Куликовом поле, я его ещё не знал, он командовал. Девчата не подкачали.
- Теперь прячутся…
- Никто не прячется. Эти козлы сами себя подожгли.
- Угу, подожгли, убили, и сами же в этом признались… в морге.
- Да ладно тебе ёрничать, было следствие, всё доказано по закону. Даже Европа признала, и Америка поддерживает. С чего прятаться?  Скоро мы Донбасс освободим, и Крым.
- От кого?
- От оккупантов.
- Это кто оккупант, я и все люди, которые тут живут?
- Все не все, но там русских вояк для оккупации хватает. Короче, к чему все эти бодяжные разговоры? Ты мне денег дашь?
- У меня нет свободных денег. Потребуется время, чтоб изыскать… Ты сможешь мне помочь?..
- Начинается. Не хочешь давать, не надо!
- Дам даже больше, но мне надо перевезти маму... 
- Куда?
- В Донецк.
- Мою маму в Донецк! Что она там забыла?
- Не твою, а мою маму, которая твоя бабушка.
- А она что у тебя есть, в смысле - ещё жива?
- Жива, но совсем старенькая и плохо себя чувствует. Некому ухаживать.
- Помогу, конечно. Только мне надо у Степана Дмитриевича отпроситься.
- Вот это не желательно. Мне лучше без его участия.
- Да нет, ты не понимаешь, он мой командир.
- Видишь ли, сын, у нас со Стёпой сложные отношения, и кто знает, чем это может закончиться.
- Да говорю же тебе, он свой человек.
- Анастас, в смысле, Остап, такое моё условие, если ты его не принимаешь, значит мы не договорились.
- Ладно, отец, договорились.

           СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ

                Зима в году выдалась сиротская, весна – ранняя, сухая безрадостная. Снега, обнажив взору жухлую траву и тёмные листья, растаяли за три дня. Деревья, погруженные в дрёму стояли голые, задумчивые. Птицы, сидя на мерзлых ветвях, запевали неуверенно, робко и опасливо. Не прощебетав и половины задуманной трели, резко умолкали, срывались с места, улетали. Весь мир заново поглощала гнетущая тишина. Рафаэль отошёл от окна, лёг на диван на спину, уставился в потолок. За стеной маялась мать - глухая, полуслепая, полубезумная, поглощённая религией. Мама взрастила детей одна… Раф проснулся. Из открытой форточки потянуло влагой далеко, видимо за холмами пророкотал гром, полил дождь. Лило три дня подряд, да так, что за пеленой небесных вод никто не заметил, как поднялась трава, когда на ветвях набухли почки, а внизу, весёлыми цветками выстрелили подснежники и зазеленели мохнатые листья фиалок. Ровно  в десять утра дождь, внезапно начавшийся, так же резко прекратился. Серые тучи унес за горизонт лёгкий ветерок, и небо, открыв взору промытую дождями голубую даль, щедро брызнуло лучами весеннего солнца. После полудня согретая земля почти просохла и, искривляя силуты дальних многоэтажек, томно парила. Улица наполнилась весёлым лаем собак, щебетаньем птиц, суетой и гомоном людей. Вот и Вербное воскресенье наступило, а следом страстная неделя потянулась.

                В четверг Раф вскипятил чайник, сварил вареники с творогом, поджарил яичницу и постучал в дверь маминой комнаты.
 
- Можно, ма? Я завтрак принёс.
- Спаси, Господи. Заходи, сына. Я посчитай с шести не сплю.
- Как самочувствие?
- Слава Господу. Сон увидела и проснулась. Дивный сон. Гляжу будто лес, поляна, и матушка покойная корову доит…
- Тебе молока принести?
- А Витя совсем маленький ещё, с собачкой возится, и так ему благостно, он смехом заливается, а кошка…
- Собачка.
- Нет, кошка. Анфиска, которую соседские собаки задрали, котят принесла. Витя как закричит «Сиптолете тотал!» и полетел. Летит, что тебе Ангел небесный…
- Реклама что ли?
- Не перебивай,  прости, Господи… А колокола на церквах бьют торжественно и печально. Памятник стоит весь в цветах и лапнике. Словно при Сталине.  Вокруг народ гуляет весь нарядный и с утра выпимши, как в день выборов.. А он посмотрел и шутливо погрозил пальцем.
- Кто? Памятник?
- Иосиф Виссарионович в кителе и погонах со звёздами. Строго так погрозил. Я гляжу, батюшки-светы! Нет, это папаша мой родный меня к себе подзывает. Волосы на ровный пробор расчёсаны, борода окладистая, косоворотка красная в синий горошек, кушаком подпоясанная и сапоги хромовые офицерские. До чего ж красиво нарядился. И говорит: «Приходи, доча, ко мне в палаты горние, я встречу и отведу тебя». – «Куды? Тятенька?» - «К ЯмУ СамомУ». – «Ко Сталину?» - Не сказал он ничего и по приставной лестнице на чердак полез. Я за ним, и ты следом…
- Ну, ты-то понятно – узнать «куды», а мне зачем?
- Знаешь, сына, не поеду я никуда, дома останусь.
- Вот новость! Ты не переживай, доберёмся. На днях Остап приедет, я ему машину обещал. Я тут «Нисан-Альмера» присмотрел – надёжный аппарат. Куплю, и он нас отвезёт. У него удостоверение, глядишь, на линии фронта пропустят.
- А кто он такой, что с удостоверением?
- При нынешней власти служит…
- Бандеровской?
- Все они в Киеве бандеровские.
- А ты?
- Я? Я у себя при делах.
- Опять воюешь? Господи! Прости его…,
- Давай кушай, мам, остынет.
- Убери яишницу, грех ноньче, прости, Господи. И сметану тоже отнеси. Вареники с чем купил?
- С творогом.
- Убери. Я чай попью с сушками.
- Кушай-кушай, мешать не стану. Я пойду ещё раз к машине присмотрюсь.
- Яиц и Кулич купи, да повкусней чего к Пасхе. А твой то Потап на каком разговаривает?
- Остап, на русском. Он же в Одессе родился, а там все на русском говорят. Правда иногда, когда жил у деда, на украинском. Я же рассказывал тебе.
- Что ж он ни разу ко мне не показался?
- Так получилось. Пойду я.
- Набери мне ванну и ступай себе с Богом. Я по стеночке пойду и чистый четверг соблюду. Вот и пришла Страстная неделя.

           ТРУП

                Остап, изрядно выпивший, шумный и весёлый, вплоть до фамильярностей и панибратства, заявился в Воскресенье после полудня. Отец с сыном поручкались троекратно расцеловались. Внук зашёл в комнату бабушки.
 
- О, то цэ моя кацапська родня. Здоров, бабуся, як кажуть: Хрыстос воскрэс!
- Во истину воскресе.
- Цюлюватыся нэ будем, бо я трошкы пьяный. Ось тоби, бабко, хустына на голову, а можэ на… щэ на шо небудь.  – В ответ бабушка ловко достала из-под подушки конверт с деньгами и сунула внуку в руку.
- Вот возьми от меня на память. Сколько могу. А в Донецк я не поеду. Ну, иди к отцу, не гоже тебе со старухой сидеть.
- Дякую, бабусю. То як цэ не поеду, а договр…
- Какой договор?
- Ну, я пишов.

                Раф уже накрыл на стол. Сели по рюмке выпили.

- То шо, тату, накрылась моя машина медным тазом? – Остап от волнения перешёл на русский.
- Почему накрылась?
- Так не едет старуха. Кирдык нашему договору, продинамил ты меня. Вот так с вашей рашей дела иметь.
- Почему продинамил я тут на рынке присмотрел «Нисан»
- Какой «Нисан»? – Остап налил себе водки залпом выпил.
- «Альмера»…
- Пошёл ты со своей «Альмерой», мне джип нужен «Лендкрузер»! Понял?
- Остап, послушай.
- Шо тут слушать. Я приехал, думал мы поедем, отвезём и ты мне отдашь, как договаривались. А ты мне в твоих Репяшинцах «Нисан» нашёл, как я понимаю за мои гроши. И как с вами кацапами договариваться? - Остап опять налил и выпил. – Спасибо!
- А с вами хохлами тупыми и упрямыми. Вы свой народ из «Градов» уничтожаете.
- Ой! Тату, сидай на лопату, повэзу за хату сраты. Мы уничтожаем! А кто наших козакив из своей СВДшки отстреливает. Мне Степан Дмитриевич про тебя всё рассказал.
- Пусть скажет спасибо и радуется, что живым остался и на передовую теперь не пошлют.
- Вот так вы привыкли всё из-под тишка.
- Ты ж мне обещал не впутывать этого долбака Стёпу в наши дела.
- То значит это ты моего боевого командира…
- Я! Да, я и ещё сотню таких положу…
- А ху-ху не хо-хо! Конец тебе пришёл, снайпер сраный! – Остап выхватил пистолет.
- Остап, ты не спеши и не нервничай. Деньги я тебе дам, сам дам, поверь мне…
- Кому верить? Тебе?!
- Мне. Там в сейфе есть секрет на десять секунд, его надо отключить.  Я же твой отец…
- Ты не отец, ты – вата! Сколько ты наших ребят положил?
- Война, сын. Они пришли людей убивать…
- Мы защищаем Украину, а вы сепаратисты… Продались кацапам.
- Мы защищаем свою землю, свои дома, не мы пришли в Киев…
- Всё, старик, хватит агитировать. – Сверкнул огонь.
 
                Выстрела Раф не услышал, только почувствовал небольшой толчок в грудь и по рёбрам потекло тёплой водичкой. «Нет, это не вода…» Сверкнул ещё один огонёк, ещё-ещё-ещё… Тело сначала отяжелело, затем, уже сверху из зеленоватого тумана под потолком он видел, как мама вышла в из своей комнаты в ночной рубашке… Сверкнули подряд два огонька, и она сначала осела, затем неловко распласталась на полу. Призрачная сизая тень её души плавно вылетела из тела и медленно исчезла в мареве зелени. Лицо, отражавшее испуг, растерянность и удивление постепенно преображалось, принимая выражение покоя, даже умиротворения.  «Значит преставилась, а я?..» Его грудь, изрешечённая пулями обильно кровоточила, опущенные веки чуть подёргивались. «Значит живой». Остап рылся в прикроватной тумбочке, ничего нужного не нашёл, злобно содрал со стены коврик с лебедями и оленями. Пусто. Переступил через труп бабушки, уселся в кресло-качалку, задумался. Его взгляд зацепился за белую подвесную аптечку с красным крестом, подвешенную на печку-голландку, ухмыльнулся. «Кто же хранит лекарства в тёплом месте, конспиратор хренов?» Встал, снял с крючков аптечку, деловито постучал пальцем по металлической дверце сейфа. Отошёл в прихожую порылся в карманах отцовской куртки, достал связку ключей, ловко подобрал к сейфу, вставил, провернул, открыл. «Секрет говоришь! Ну-ну, папаша…»
 
                Сверху было хорошо видно, как силой взрыва Остапа оглушило и отбросило к противоположной стене. На два полуживых тела, а также на труп не чужой им женщины выпал никчемный долларовый листопад. Та же взрывная сила оборвала невидимую ниточку, соединяющую душу и тело Рафаэля. Сверху пахнуло чем-то очень приятным, напоминающим запахи горящих восковых сечей, хризантем и ладана. «Как у архимандрита…» Зелёный туман побледнел, и в нём открылось круглое отверстие – начало длинного туннеля, сиявшего дивным белым светом в самом конце. Свет, излучающий благость и любовь, манил, притягивая и вовлекая в новую Живую Сущность, в начало чего-то совершенно иного, бесконечного. Душа полетела-полетела-летела… и растворилась. Тот, которого звали Раф, лежал на полу. Его тело остывало и, сокращаясь, мышцы выдували из груди тёплый воздух…

                Нет, на полу, протяжно и жалобно стонал никому ненужный труп.



___________________________________

Большинство людей слишком глупы,               
чтобы быть корыстными.  (Ницше)


Достоинство – (гиднисть) уважение и самоуважение человеческой личности как морально-нравственная категория. Совокупность собственной значимости не нуждающееся в каких-либо доказательствах.


Сознательный – (свидомый) человек опирающийся на систему каких-либо воззрений и убеждений.