Александр Македонский. Начало. Часть II. Глава 1

      Часть II. ИЮЛЬ 342 — АВГУСТ 338 ГОДА ДО Н. Э.

      Глава 1

      Лето четырнадцатилетних Александра и Гефестиона выдалось благодатным. Умеренное, оно отметилось всего несколькими днями изнуряющей жары, а в остальные дни расстилало зелёный ковёр, журчало звонкими ручьями и хоронило гулявших в тени лесной прохлады.

      Даже утомлённый любовной игрой Александр никак не мог оторваться от любимого:

      — Я ревную тебя и к хитону, который на тебе надет.

      — Был надет.

      — И будет. А сейчас — к траве, на которой ты лежишь.

      — Она такая мягкая…

      — Вот-вот, изменник. Ложись лучше на меня.

      И Александр ласково проводил пальцем по нежной коже за ухом, а потом в дело вступали губы — и вновь вершилось немудрёное таинство…


      Юноши часто виделись со сверстниками на вечерних пирушках, семьи золотой молодёжи Македонии жили преимущественно в Пелле, и каждый этер уже успел отличиться в подобающем настоящему мужчине деле: одни, как царевич, зарубили варваров, другим на охоте удалось завалить здорового кабана. Враками подобные истории, конечно, обставлялись пышно: каждый вражина был исполинского роста, а вепрь — высотой с молодого слона; рассказав о своих приключениях, вся свита считала своим долгом, изобразив бывалых, поворчать о том, что напрасно Филипп не взял их с собой: с ними война в Эпире закончилась бы за считанные дни.

      О победах на полях иных сражений тоже говорилось немало.

      — Неарх, вчера твой хитон был замечен рядом с пеплумом Фаиниды. Неужели Гарпал не ревнует?

      — Нет, мы развелись на день по обоюдному согласию: захотелось вкусить женского тела и поделиться полученными впечатлениями. Кто-то говорил, что женщины могут подарить неземное блаженство.

      — И что? Вознёсся?

      — Неплохо, но на седьмом небе я себя не обнаружил.

      — Вот что мне абсолютно безразлично! — Александр покривил губы в презрительной гримаске. — Слишком тонко тут и толсто там… Нет, я допускаю, что женщину можно оценить высоко и восхититься ею, если она обладает прекрасными формами. Длинная шея, красивые плечи, маленькая высокая широко поставленная грудь, выступающая своими внешними полукружьями за боковые линии торса, равномерно расширяющиеся от талии к ногам бёдра, длинные голени… Но только оценить и кивнуть головой, а очароваться, плениться — увольте!

      — У них ступни красивее мужских, — поделился Гарпал.

      — А у нас волосы красивее и гуще.

      Гефестион в это время возлёг на ложе с Александром, положил руку ему на пояс и под пальцами царевича, перебирающими каштановые пряди, отправился в то самое неземное блаженство, которого так и не дождался Неарх.

      — Кстати, за нами должок, — вспомнил этер. — Надо нашим красавицам из Миезы гостинцев привезти.

      — Ты хочешь рассчитаться за пироги? — вклинился Полидевк. — Своих напечёшь?

      — Нужны им пироги… с нашим-то искусством, — ответил Гефестион. — Ты совсем не разбираешься. Пирогов им и без нас хватит — им нужны гребни, бусы, кольца, браслеты, шкатулки для них. Безделушки всякие… Белила, румяна, благовония, ткани для нарядов. Вы как хотите, а я перед отъездом на базар отправлюсь.



      Как и всё хорошее на земле, лето закончилось быстро. Накануне отбытия в Миезу этеры действительно загрузились массой всегда восхищающих глаза любой женщины мелочей — и на следующий день Александр во главе своей блестящей свиты отправился из столицы к лекциям Аристотеля.


      — Гефестион, ты так сияешь, что внушаешь подозрения Александру: неужели поцелуи и ласки Марии и прочих были так нежны, что стали тебе милей нежности царевича? Смотри, его глаза потемнели от ревности.

      — Потемнели от глупости твоих слов, Полидевк. Мне просто нравится Миеза и надоели наши пирушки.

      — А прекрасные глаза Марии?

      — Ты после неудачи с Олимпиадой хочешь переключить своё внимание на другую особу и ищешь никем не занятое сердце? Могу только пожелать тебе успеха.

      — И ты не возревнуешь, если Мария начнёт свои самые восторженные взоры посылать мне?

      — Я удивлюсь её дурному вкусу, потому что на её месте нашёл бы кого-нибудь поумнее. Но, насколько я припоминаю, она девушка рассудительная — и своим вниманием тебя не почтит.

      Александр был уверен в верности Гефестиона и не ревновал, его настораживало лишь то, что любимый не особенно отстранялся от нежностей, в которых девушки Миезы просто готовы были его утопить. Поэтому царевич решил ни много ни мало разрядить красавца-этера — для меньшей восприимчивости к женским восторгам.

      Пальцы Александра прошлись по бедру Гефестиона и слегка зацепили хитон.

      — Не хочешь пересесть ко мне?

      Гефестион посмотрел на Александра, глаза его затуманились. Лето было на исходе, воздух был свеж, дорога — ровна и вела в столь полюбившуюся ему Миезу — как же сердце не преисполнится любовью, как же тело не захочет её излить?

      — Буцефал вынесет двоих?

      — Несомненно. И твой Гектор никуда не убежит, он очень дисциплинированный. Ну иди же…

      Александр потянул Гефестиона к себе, его дыхание уже было распалено предвкушением наслаждения.

      — Ребята, оставляем царевича позади, у него сейчас будет горячая разборка, — определил всё тот же неугомонный Полидевк. — Ни у кого больше нет желания последовать его примеру? Рощица вдоль дороги редка и ни тиграми, ни варварами явно не кишит.

      — Нет. Двое занимаются любовью в хвосте кавалькады, потом перемещаются в голову и уступают место следующей паре, — уточнил Неарх.

      — Так до Миезы все не успеют.

      — Тот, кто не успеет, может добрать своё в пункте назначения с бо'льшим комфортом. Александр, Гефестион, подсматривать можно? — И Неарх расхохотался.

      А Буцефал только обиженно пофыркивал на хозяина и пытался сообразить, за что на него взвалили дополнительную ношу, а Гектор вольно трусит рядом, не обременённый никем.



      — Девочки, едут!

      Красавицы Миезы дежурили у городских ворот уже не первый день.

      — Ура! Вот они, красавцы!

      Все высыпали на дорогу, начали усиленно махать руками и платками, приветствуя приближавшихся всадников, и окончательно расшалились, когда блестящая свита во главе с царевичем с ними поравнялась.

      — Гефестион, покатай меня на лошадке!

      — А меня поцелуй!

      — А меня отведи на сеновал!

      — Александр, женись на мне: я хочу быть царевной!

      — Полидевк, Олимпиада вышла замуж и в начале весны должна родить.

      — Когда вы уехали, мы целую неделю плакали.

      — Идите ко мне, накормим вас с дороги, а то в школе ничего не готово.

      Трапеза на скорую руку была устроена в просторном саду при доме семьи Елены и исключала только пироги, готовка которых занимала много времени и которые по этой причине были обещаны только ближе к вечеру. Когда дело дошло до раздачи гостинцев, под сенью деревьев зазвучали такие ахи и стоны, что мать Елены вышла из дому — проверить, не вытворяет ли золотая молодёжь каких непотребств с околдованными ею девицами. Но всё было в порядке: галантностью, вниманием и щедростью этеров можно было только восхищаться. Пироги, правда, чуть не подгорели: столько времени владелицы подаренных сокровищ кольца, бусы и прочее примеряли, надевали, снимали, любовались ими, восторгались и посылали мысленные поцелуи своим, увы, не ухажёрам…

      А на второй день после прибытия в Миезу воспитанники уже слушали Аристотеля:

      — В этом году большое количество часов будет уделяться военному делу. Оно, как известно, скачкой на лошадях и метанием дротиков не ограничивается. Осадные башни, тараны, катапульты — всё это требует ума, расчётов и точности — значит, математика и черчение должны быть у вас на высоте.

      И потянулись часы уроков, дни домашних занятий, вечера лирических прогулок и ночи любви…



      Филипп тем временем не терял времени даром. Эпир был приведён к лояльности, Арриба смещён. На троне обосновался брат Олимпиады Александр Молосский.

      Теперь, когда на западе всё было спокойно, можно было обратить свой взор на север, юг и восток. Главной целью македонского царя была Греция: и те полисы Эллады, что расположились на юге, и те, которые лежали на побережье Малой Азии за Пропонтидой*.

------------------------------
      * Пропонтида («Предморье») — Мраморное море.
------------------------------

      Греки, всегда боявшиеся возвышения Македонии, постоянно интриговали и подстрекали к бунтам и мятежам раз уже покорённую Филиппом Фракию. Постоянная смена власти и грызня кланов между собой привели к тому, что эта страна, населённая преимущественно кочующими племенами, совершенно отбилась от рук. Меды и другие варвары всё время озоровали, нападали на мирные поселения и даже тревожили размещавшиеся на границе с Македонией гарнизоны, не платили дань и вообще вели себя возмутительно — мириться с этим далее было невозможно.

      Постоянно вспыхивавшее сопротивление выводило Филиппа из себя: только уймёшь одних, поднимаются другие, только уймёшь этих, восстают первые. А всё греки — с этим надо было разбираться. И жёстко.

      На следующий год после приведения к покорности Эпира Филипп отправился во Фракию и провёл там блестящую военную кампанию. Царь Керсоблепт был низвергнут, македоняне с лихвой воздали варварам за набеги, знатно похозяйничали на захваченных землях. На племена была наложена приличная дань, а над побережьем Эгейского моря установлен контроль.

      Филипп возвратился в Пеллу с лавровым венком на голове. Вся Македония славила победителей. Матери целовали вернувшихся с триумфом повзрослевших сыновей, жёны обнимали мужей, но гордая царица Олимпиада общее веселье не разделяла, потому что, помимо прочих трофеев, страстный супруг привёз из Фракии прельстившую его Меду. Молодая женщина стала шестой женой царя — и Олимпиада, пятая, пребывала в бешенстве. Мало ей было этих наложников и наложниц, смазливых девчонок и сопливых мальчишек, которыми просто кишит дворец, — так ещё шестая официальная прибавилась! Олимпиаду успокаивало лишь то, что, если Меда родит сыновей, ни один из них не будет иметь права на македонский престол, какие бы желания в голову царя ни пришли бы: детей фракиянки, варварки македоняне не примут. Правда, Александр тоже был не чистокровным македонянином, а наполовину эпириотом, но Эпир был дружественным, более просвещённым и менее варварским государством, Олимпиада была царицей уже шестнадцать лет, да и Александра в народе любили (в отличие от матери, за которой тянулся шлейф недоброй славы колдуньи; поговаривали также, что и слабоумие Арридея, сына Филиппа от танцовщицы Филинны, было делом рук страстно любившей змей коварной эпириотки).



      Шёл 341 год до н. э. Злые письма Олимпиады сыну и истинное положение дел сделали своё чёрное дело: победами царя царевич не мог не восхищаться, но хрупкое перемирие с Филиппом было нарушено. Александр не мог простить царю пренебрежение матерью, галерею его любовников и любовниц и неприкрытую распущенность.

      — Я не понимаю, — жаловался Александр Гефестиону. — Это же отвратительно.

      Гефестион только гладил царевича по голове.

      — Старайся видеть во всём хорошее: по крайней мере, увлечённый Медой, на меня твой отец посягать не будет.

      Но и с учётом этого вторые летние каникулы прекрасной пары выдались не особо радостными.



      А Филипп обращал мало внимания на ревность Олимпиады и неприязнь сына: честолюбие вело его дальше. Полисы Эллады должны были стать зависимыми от Македонии — путь к этому лежал через покорение Перинфа и Византия: эти города на берегу Пропонтиды обеспечивали бесперебойное снабжение эллинов хлебом, были важными узлами товарообмена. Захват их и контроль Геллеспонта открывали Филиппу дорогу в Малую Азию.

      Конечно, осада сильных укреплённых городов, серьёзная угроза с моря — ведь предельно ясно было, что сильно обеспокоенные разворачивающимися военными действиями греки не преминут объединиться со своими извечными врагами — персами — делали предполагаемую акцию мероприятием тяжёлым, трудным и долгим. Македония на несколько месяцев должна была остаться без царя. Филипп вспомнил о сыне. Ну её в Аид, эту Олимпиаду с её бабской ревностью! У такого замечательного наследия должен быть преемник, Македония не может оставаться обезглавленной на всё время осады.



      Весной 340 года до н. э. в Миезу прискакал царский посланец. Царь Македонии вызывал сына в Пеллу. Последние лекции, оставшиеся непрочитанными, были переданы Александру преподавателями в письменном виде вместе с условиями невыполненных заданий. Свита царевича оставалась в Пелле до конца учебного года.

      О причине отзыва Александра с учёбы в письме не говорилось ни слова, по сути дела, послание было военным приказом — и царевичу мерещились поля брани, штурмы крепостей и рубка на их стенах.

      — Война? Наверное, на войну… — предположил он, обращаясь к Гефестиону.

      Этер побледнел.

      — Береги себя! Я не буду медлить. Как можно скорее с экзаменами… Клянусь тебе!

      — Хорошо, что весна поздняя. Сдавай как можно скорее и приезжай! — заклинал Александр Гефестиона.

      — Конечно, конечно!

      Впервые за почти что три года прекрасная пара разлучалась, юноши сжимали друг друга в объятиях до боли.


      Утром следующего дня Александр бросил прощальный взгляд на Миезу, в глазах стояли слёзы. Что-то говорило ему, что больше в своей жизни он её не увидит.

      Дыхание Гефестиона прерывалось, последние объятия вышли почти судорожными. Сплетясь руками, юноши осыпали друг друга горячими поцелуями.

      — Пора! — Александру уже подвели Буцефала. — Я жду!

      — Я скоро! — крикнул Гефестион и поднял сжатую в кулак руку.

      — Вперёд, к славе! — Александр хлопнул Буцефала по крупу, раздался стук копыт, более походивший на звон в гулком холодке весеннего утра.


      Этеры долго не могли разойтись, возбуждённо переговариваясь, волнение не улегалось со вчерашнего дня. Почему Филипп так спешит? Для чего вызвал только Александра, даже не дав доучиться? Что происходит в царском дворце? Не иначе как на севере что-то намечается… Скорее бы сдать все дисциплины и вернуться в Пеллу! Может быть, уже этим летом удастся принять участие в настоящей войне!



      Александр летел в столицу на крыльях честолюбия, жажда славы и величия раздувала его грудь. Последние стадии пути он пронёсся так же стремительно, как и первые, проскакал по узким улочкам, выехал на дворцовую площадь и, спешившись, почти вбежал к отцу.

      Ледяной душ окатил царевича после первых же слов Филиппа. На осаду Перинфа и Византия отправлялся только царь, а сын назначался регентом Македонии и должен был заменять отца в столице и в стране на всё время его отсутствия. В помощники Александру Филипп определил Пармениона и Антипатра, они становились своего рода кураторами царевича.

      Александр был взбешён. Отец едет на войну, а он, Александр, остаётся смотрителем дворцовых покоев, отцовских гаремов, распорядителем на базарах и ярмарках и хранителем покоя мирян, копающихся на грядках! А подвиги! А слава! А доблесть! А бряцание оружия!

      Александр был взбешён, но Филипп в своём волеизъявлении был непреклонен.

      — Я тебе страну вручаю, а не десяток ульев на пасеке! Хочешь быть царём и великим завоевателем — научись править, а воевать потом будешь. Войско без государства — это банда кочевников. Я всё сказал.


      В неполные шестнадцать лет Александр стал регентом заявившей о своих претензиях на два континента поднимавшейся Македонии.