Судьба зуфара

 Судьба Зуфара.


Энэй, энэй! Собирайся. Бросай всё. Ылым кайтым, Маиля. Сегодня. Твой малай Зуфар из Москвы…Почитай пять лет не виделись. Из самой Москвы к тебе молодую хатын везёт…- кричала с повозки почтальонша, понукая кнутом старую клячу, которая ну никак не хотела ускорить шаг. Из деревянной избы, подпёртой толстыми жеростями, выбежала пожилая полная женщина и всплеснув руками громко запричитала.
Мэн рахмат, Галка. Мэн рахмат! Дай бог тебе здоровья. Какой бог принёс эту радость, Галка.
Бог не бог, а телефон точно. После полудня с паромом из Сарапула жди и поворачивайся бригадирша, пеки перемяч на всё село. Давай же, старая, проснись - и она стеганула клячу по костистому крупу.

Большое село Симониха раскинулось напротив Сарапула на низком пойменном берегу широченной Камы. С незапамятных времён оно заселялось смешанным народом. Ближе к реке строились татары, севернее и повыше располагались вотяки, а уж на буграх высились просторные избы русских поселенцев. Дома татар и удмуртов огибали низкую речную террасу, прижимаясь к реке и боясь паводковой воды, но все равно далече убежать не могли и раз в 10-15 лет исправно затоплялись весенними водами. И всё же упорно не уходили повыше, потому как таскать воду на коромыслах тяжеленный бабий труд, да и пудовых царских стерлядей, коих по осени была тьма тьмущая, перетаскивать в сараи для засолки и вяления было тяжеловато. Моста в Сарапул не было, ещё белые чехи сожгли отступая в Сибирь. Только старый, неповоротливый паром дважды в день, кряхтя и опасно раскачиваясь на ветренной воде, сплавлял людей, животных, машины и разный скарб в закамские леса и степи. А уж когда река вставала, то путь из города и обратно расцвечивался вереницей крестьянских розвальней, запряженных в тройки лошадей. Да ещё с лентами и бубенцами. Так было. Нынче война проклятая забрала и людей и лошадей и сейчас вереница выглядела совсем худой, а то и вообще шли гуськом бабы с ребятишками, прячась в темные платки от ледяного ветра.
Вот так в июне 1954 года шел в город Зуфар Мурадимов с двумя старшими братьями. Учится шел. Да не просто абы-кабы, где-то там, а в Москву собрался, в нефтяной институт. Пробился парень.
Повезло, говорили соседи. Да, они все братья какие-то удивительно счастливые - вторили в деревне. Вот ведь, сыновья-то врага народа, расстрелянного в 38 году, а кто-то большой из Казани наверное помогает.  Старики воздевали к небесам руки, гладили бороды и тихо, озираясь, шептали.
Хвала Аллаху. Господу Миров. Всемилостив и Милосерден Он один. Он и помогает...
Все три брата Мурадимовы слыли на деревне  талантливыми мальчишками. Учителя в один голос, даже в Сарапуле на конкурсах, удивлялись способностям и трудолюбию парней, особенно младшему Зуфару. Удивлялись и ставили в пример детей Маили Мурадимовой, мёртвой хваткой тащившей сыновей в страшные военные и послевоенные годы. Маиле было чему радоваться. Горе потери мужа, первого председателя местного колхоза, сгладилось, да и некогда было горевать. Надо было кормить детей, поднимать хозяйство. А потом война, а потом страдания о

судьбе старшего Агаза, только с третьего раза попавшего в Казанский университет, а потом учёба среднего Багида в Алметьевске на мастера по бурению нефтяных скважин. Много было переживаний, но в последние годы всё как-то утихло. Жизнь стала более сытой и гладкой.

Глядя на любимого младшенького Зуфара, мать в мечтах уплывала далеко-далеко, стоя перед зеркалом, невзначай чему-то улыбалась, убирая непослушную белую прядь в гущу иссиня-черных густых волос. А иногда вдруг и губы подкрашивала, но через минуту с лукавым ворчанием стирала помаду.
Победитель ты мой - шептали губы - храбрый мой Зуфар. Ты завоюешь Москву, как и отец получивший орден из рук самого Калинина. Ты так похож на отца. Такой же стремительный и справедливый. Аллах, да поможет тебе...
И тот непостижимом образом помогал, как старшему Агазу, окончившему исторический факультет Казанского университет, так вот теперь и младшему, у которого, правда, со второго раза, но всё таки приняли документы и пригласили на собеседование.
У тебя золотая медаль - говорил в дороге Агаз, преподающий историю в педагогическом училище Сарапула  - будет собеседование. Наверняка сложное и думаю не столько  по предметам, сколько по биографии. Ты понимаешь о чём я. Держись скромно и уверенно. Помни и повторяй им, если понадобится, слова Сталина - дети не отвечают за отцов… Ну и к тому же должны позвонить из обкома и всё объяснить. Ты идешь по статье национальные кадры.
Да, абый. Гадко от всего этого на душе.
Но и забывать нельзя. Скоро всё изменится. Мы будем жить в другой стране. Я точно знаю.

Москва встретила крестьянского парня с Камы легко и весело. Зуфар шалел от шума, перезвона, сотен машин и тысяч людей, непрестанным потоком, казалось и ночью, куда-то спешащих по неведомым делам в неведомые дома. Ему повезло - соседом по общежитию оказался бывший фронтовик, мл. лейтенант Валентин Шаталов, по разнарядке попавший в институт и то же не из городских, курянин, призванный в армию в начале 1945 года. Спокойный, рассудительный, привыкший убеждать солдат рассеканием воздуха огромными ладонями-лопатами.
Мы с тобой, татарчонок, крестьянского происхождения - говорил лейтенант, улыбаясь голубыми глазами - но ты не дрейфь, держись меня и больше поначалу помалкивай. Городские, они, паря, лёгкие и нахальные. Их легко и отпугнуть и согнуть. Ни хера, не боись, пробьёмся в дамки.
Вскоре начались лекции в больших и малых аудиториях, занятия в лабораториях и на стендах. Скромный Зуфар растерялся среди десятков парней и особенно девушек. Уж больно развязными  казались. Совсем чужие подходили и без стеснения спрашивали, теребили, улыбались, требовали ответа. То и дело слышал - ты откуда … пойдёшь на Александровича ... как тебе Артур Айдинян ... был на Левитане в Пушкинском…  вчера час торчал перед Куинджи, его Лунная ночь - шедевр, ты видел... И при этом уверенно рассуждали обо всём на свете - о неведомых Пикассо и Малевиче, о Синатре и Элвисе Пресли, о каком-то Гарсиа Лорке и Ремарке, академиках Ферсмане, Обручеве, кошмарном Лысенко…
Сплошная каша отрывочных знаний и слухов обрушилась на голову деревенского парня. Он злился...и не мог понять как они знают всё это, как красиво рассуждают и как всюду успевают. Сам Зуфар первый год обучения аккуратно посещал все лекции и лабораторки, всё записывал и вечерами при свете маленькой настольной лампы, найденной на свалке поломанной и отремонтированной, читал и вникал до боли в глазах. Затем швырял надоевшую писанину. Подходил к окну. Сон не шел. Лейтенант напротив похрапывал, постанывал во сне, порой кем-то командовал, рубя воздух ручищами и молчаливым безучастием помогал Зуфару успокоиться


разобраться в мыслях. И тогда приходили тени. До боли знакомые, родные.
Отец не был врагом - шептали губы матери - помни об этом. Он был предан советской власти больше чем семье… не верь главному правителю, это он наш враг и Аллах покарает его…
Зуфарик, пошли купаться - кричала Айгуль, соседка и давнишняя подружка - вода теплая, как парное молоко…
И однажды тихо добавила…
Только там, на берегу ты... не гляди на меня так...а то я почему-то боюсь тебя.
И залилась краской, плотно закрыв веки.
Айгуль - рисовал пальцем на запотевшем стекле Зуфар - Айгуль…. Вот сяду в поезд, укачу к тебе и буду смотреть, как ты на берегу расчёсываешь мокрые, длиннющие до колен, волнистые, сверкающие на солнце черные волосы. Нет, не возможно. Дал слово Агазу, маме стать инженером. Абый, ты мне как отец. Сдохну, но исполню твой наказ. Я ведь запомнил разговоры о заветах великого Чингиза и его Ясы. На всю жизнь, Агаз.
Тени исчезли, напуганные шумом промчавшейся на улице машины. Пришли другие...
А они чертовски заводные, особенно эта Эмилия. Красивое имя. Как посмотрит, словно обжигает, аж плясать хочется. Надо же вот так просто взяла и пригласила на вечер в строительный институт. И положив маленькую руку на плечо вдруг сказала.
Ты фартовый парень, Зуф. Видный, а в глаза загляни тюлень тюленем. Добрый и неподвижный. Приходи. Не забудь - ткнула в грудь кулачком и сверкнув улыбкой, расхохоталась и убежала.
Чего приходить-то. Я и двигаться не могу, тем более эти новые танцы.
Зуфар уперся лбом в холодное стекло и неожиданно тихо засмеялся…
Эмилия! Надо же какое красивое имя.
Образ кокетливой хохотушки окончательно убрал тени прошлого, настроил мысли и Зуфар решительно достал с полки огромный библиотечный том “Истории искусств” Гнедича. Раскрыл и уткнулся ... в  тициановскую Венеру.
Вот она какая, ...э ми ли я - нараспев прошептали губы. Закрутились мысли, захлёстывая девственное сознание крестьянского паренька.

PS. Девственность - поразительное и широко распространённое явление в сельской среде россиян, возникшее за столетия, когда народы огромной и разобщенной страны варились  в равнодушном и рабском духовном омуте. Туда нередко, по собственной воле, нырял всякий непризнанный городской гений, желая найти на дне вымученную свободу и исчезнуть …с улыбкой на устах.
Я очень близко знаю одного такого. Люблю его. Он всё ещё барахтается. С улыбкой...

Экзамены первой, а затем и весенней сессии, неожиданно быстро возникшие и промелькнувшие,  легко сданные на все пятерки, откровенный восторг преподавателей, охладили юношеский пыл к занятиям. А тут ещё первая геологическая практика в Крыму под Бахчисараем всем 180-ти численным студенческим потоком с выездами в воскресные дни на ослепительное море. Окончательно расслабили учебный зуд. К тому же появились приятели. Как без них прожить в 20 летнем возрасте. Никак. Время на занятия стало всё меньше и меньше, а на размышления общего порядка всё больше. Анализируя жизнь последних месяцев, острый мозг Зуфара подметил четкое социальное разделение студентов группы. Да и в соседних так же. Удивительное разделение явилось причиной вечерних глубоких размышлений. К  его недоумению оказалось, что студенты как-то естественно, автоматически, разбилась на три “класса”. Размежевались и крайне мало, лишь по необходимости, общались.


Москвичи-аристократы, чьи папы занимали высокие посты в нефтяной промышленности, затем шли жители провинциальных нефтяных городков, удачно названные Зуфаром замотаевцами по фамилии худой и бесцветной женщины, предводителя и бессменного секретаря комсомольских организаций всех мест обитания. И отдельно москвичи-плебеи по призванию или случайно попавшие в нефтяной институт.
Волею судьбы Зуфар нашел опору среди последних. Те из них, что “случайные” были необыкновенно притягательны - знали и мотались по всем таинственным ( в те годы запрещенным) музыкально- поэтически развлекательным подвалам Москвы. Они жили чувственно-творческими порывами и философскими размышлениями и ничего материального не смущало их дух. Дух был заразительным и, конечно, паренёк из Симонихи влип в объятия, как муха в паутину. Его глубокая душа, жаждущая всей и всяческой информации, открыто и радостно наполнялась городским культурным хаосом. 
И понеслось время. Промелькнул второй, третий, а затем и четвёртый год обучения. Предельно счастливое время, полное откровений. Зуфар увидел воочию просторы Большеземельской тундры, непроходимый таёжный рай Даурии, алмазные воды Иссык - Куля, обрамленные заоблачными вершинами Копет Дага. Он забыл Симониху и лишь корявые письма мамы вызывали смущение. В ответных письмах оправдывался, злился на себя, клятвенно обещал приехать и ...всё откладывал и откладывал поездку домой. Даже образ тициановской Эмилии куда-то закатился в темные подвалы памяти. Появлялись в странствиях по России другие образы, современные и доступные...Правда и то, что порой на лекциях, особенно практических занятиях, они невольно сталкивались и пораженные близостью, глазами-стрелами испепеляли друг друга. И разбегались. Лишь её заразительный смех слышался, утихая в коридорах института.
Но то ли паутина была слабая, то ли муха попалась очень сильной, только в лето после четвёртого курса Зуфару вдруг опостылел культурный хаос и приятельская болтовня о черном квадрате Малевича и о молчаливо вопящей фигуре Мунка. И он, как-то по крестьянски резко, отошел от большинства незатейливых приятелей и постарался  поближе сойтись с теми, которых влекло призвание…
Увлекся наукой.  Оказалось, что это увлечение подобно беспрерывному сражению с тысячами врагов, но главное с самим собой. И какая же наступала радость от победы, пусть малипусенькой, но подмеченной друзьями и маститым педагогом, а уж ежели последний где-то официально ссылался на твою победу, то тут скромный паренёк готов был взлететь на Олимп.  Радость и гордость были ни с чем не сравнимы.
Зуфар - подбежавшая Эмилия смутилась - тут мой папа вчера вдруг спросил знаю-ли в институте такого Зуфара Мурадимова. Я аж остолбенела. Чтобы мой, вечно занятый отец обратился к беспутной дочери с таким странным вопросом - это подобно землетрясению. Оказывается случайно прочел твою статью в студенческом научном сборнике. И говорит - господи, мечтаю чтобы среди твоих друзей оказался хоть один такой Мурадимов. А то ведь одни шалопаи и прощелыги. Что ты там накалякал такого…Ладно, потом расскажешь. А я выполняю отеческий заказ. Будь моим другом, великий Зуфар.
Топнула ножкой и внезапно покраснела. Даже капельки пота возникли на щёчках. Вот так судьба окончательно соединила Эмилию Гуревич с Зуфаром Мурадимовым.

Новый мир открылся пареньку с Камы. Немногим моложе шумерского, но столь же таинственный и ужасно древний. Зуф совершенно не ведал о нём и входил с опаской, боясь что-то не то ляпнуть или не так посмотреть. Его поразила богатая огромная квартира с пузатой мебелью,


хрусталём и фарфоровыми сервизами. Но неловкость быстро проходила под дружеские реплики отца, добрые взгляды матери, хохот и шутки московской девчонки. Но главное чуть ли не родовые старания-потуги влюблённого парня. Да, да! Влюблённого по уши. Возникшее чувство всё плотнее окутывало сознание. Да и Эмма не скрывала своего расположения. Постоянно тормошила, делая испуганные глаза, расспрашивала о татарах и ужасно много тараторила о своём народе.
Знаешь, что тут недавно сказал мой мудрый отец, громко рассмеявшись узнав, что мы вместе проводим время. Ты, говорит, еврейка, а твой Зуфар татарин, а остальные вокруг якобы русские. Понимаешь, моя дочурка, русских-то в принципе почти нет. Так случилось, что одна часть из них, большая, имеет татарские корни, а другая часть - еврейские. Всё по волеТворца.

Им было невероятно хорошо вместе. Промчался счастливый месяц. Затем второй. Третий. Сыпал снег. Обильный, пушистый. Черёмушкинские дома и скверы заиндевели, заискрились, заблистали первозданной красотой. Вовсю запылала и любовь. Им был никто не нужен - ни приятели в институте, ни друзья вне его. Быть рядом, вместе, не было ничего более радостного.
Задние ряды киношных залов сулили целомудренную нежность объятий и поцелуев, а уж если отец уезжал на объект, а мать надолго забалтывалась у подружек, то комната Эммы в большой квартире моментально превращалась в пещеру Алладина с огромным напольным пушистым ковром и массой подушек, на которых возлежали наши герои.
Я научу тебя любить, мой наивный татарчонок - говорила опытная городская девушка и её руки скользили по груди и плечам, по черным кудрям, а его нежно касались большой груди, чуть прикрытой тонким халатиком. И бесчисленные поцелуи замыкали каждое слово, каждый взгляд.
Зуфар млел в волнах блаженства, замирал, безвольно растворялся в ласках, не сопротивляясь безумному счастью.
Но девушка не делала более решительных шагов, движений, намёков, словно боясь чего-то, словно предвидя возможный взрыв удивления, негодования. А он инстинктивно шел к этим шагам и намёкам. Мучаясь, страдая, но всецело подчиняясь воле хозяйки пещеры...

Зимой пришла большая беда. Внезапно и по своей воли ранним утром ушла к Богу мама Эмилии. Совсем молодая…Приступ жестокой шизофрении. На плечи Зуфара неожиданно свалились огромные заботы. Оказалось, что близких родственников нет. Лишь старая тётка, помощница отца по работе, возилась в квартире, готовила и ухаживала и пропадала куда-то на ночь. Отец, маленький человечек с большой лысой головой в пенснэ, крепился как мог, после похорон приходил поздно, что-то безразлично и молча ел, выпивал пару рюмок коньяка и долго сидел в любимом кресле жены, тупо уставившись в угол комнаты, словно вбирая оставленное, исходящее тепло родного человека.
Совсем плохо было с Эммой. Она не могла пойти на похороны, даже не смогла проститься, боясь глядеть в самое близкое, родное лицо, которое уже никогда не откроет глаза…
В квартире поначалу толкались подруги, стараясь утешить, но ставшая внезапно каменной, ко всему безучастной, хохотушка Эмилия, отворачивала лицо и лишь судорожно сжимала руку Зуфара, боясь потерять единственную опору. Подруги удивлялись и молча исчезали. Зуфар не отходил ни на минуту. Жалость и нежность переполняли сознание. Спал на диване в столовой. Так продолжалось пару недель. Всем троим надо было на что- то решаться, но все боялись нарушить хрупкое равновесие.
Они ехали автобусом с лекций. Народу было до удивления мало и потому Зуфар и Эми (так он её называл) пристроились на высоком заднем сиденье. Валил снег, автобус кряхтел,


подпрыгивал, скользил, пробивая путь к остановкам. До последнего мгновенья говорившие, они вдруг замолчали, словно почувствовав начало... землетрясения.
Эми - Зуфар опустил голову - давай поженимся, если я тебе не безразличен. Я тебя безумно люблю…
Ты серьёзно это.
Эмма отшатнулась, посмотрела на парня, навернулись слёзы.
Ну конечно, конечно, если ты говоришь, я это уже знаю, значит всё продумал...  И я тебя люблю.
Прижалась к плечу, подняла глаза и прошептала.
Я обязательно рожу тебе двоих парней, как ты мечтал. Помнишь, говорил мне на Маяковской.
Автобус вдруг взбрыкнулся, громко зафырчал от счастья, покрылся паром и встал на дыбы.
Приехали, господа-товарищи - громко произнес водитель - всё, амбец, кажись кардан полетел. Вылезаем стройно и по порядку..
В тот же день они подали заявление в ЗАГС и через две недели, по настойчивой просьбе молодых, стали женой и мужем. Вот так незаметно и простенько, если не вникать в глубину события.

PS. А глубина-то воистину подобна залеганию мантийной геосферы. Пожелали серьёзно войти друг в друга не столько мужчина и женщина, что весьма тривиально, а два непохожих мира. Вот это было огромной редкостью в то время, да и сейчас тоже. За её плечами постоянно меняющейся мир Моисея, за его - окаменевшие Законы Ясы Чингизидов. Непримиримые миры, в борьбе которых нет выигравших и проигравших, нет счастливых и несчастных, нет могучих и бессильных. В этой  борьбе, как не парадоксально, не участвовал и не участвует ...Творец.

Всё! Амбец! - громко закричал Зуфар, вспоминая выражение водителя автобуса и размахивая в высоко поднятой руке, красиво оформленный документ.
Свадьбы, конечно, не было. Маму и братьев Зуфар не оповестил. Решил отложить до весны. Приехать в Симониху инженером и устроить большой современный красный туй, без никяха, калыма и прочих старых обрядов. Честно говоря, он очень переживал, было не по себе, нутром чувствуя, что спешит, ошибается, обижает близких людей. Но Зуфар хорохорился, призывая в оправдание всех советских богов.
Они сидели вчетвером (был ещё друг отца Яша) в ресторане “Арагви” за торжественно украшенным, столом. Повар, давнишний знакомый семьи Эммы, постарался на славу. Лобио, пхали с грецким орехом и чесноком, сациви, конечно форшмак и хумус и естественно горячие хачапури. Закуски рдели от бесстыдства, предлагая себя запивать Киндзмараули и Саперави, возбуждая людей вне зависимости от пола, возраста, национальности и вероисповедания. 
Друг, застольный анекдотист и весельчак, старался развеселить всех и серия одесских анекдотов, пришлась как нельзя кстати. Отец Эммы, Семён Григорьевич, впервые после смерти жены, много пил, смеялся и его неожиданно высокий фальцет придавал анекдотам ещё большую остроту. Но вскоре молодым стало скучно, неумолимо наступало брачное затмение.
Пап, мы наверное пойдём гулять. Ты извини нас!
Конечно, конечно, моя девочка. Идите. Что вам со стариками. Меня не ждите. Заночую у Яши.
Сигнал был подан и кровь застучала в мозгу у Зуфара. Они взяли такси и помчались домой.

Ну, вот! Во рту у мужа всё пересохло. Кровь застучала в висках. Наконец-то, одни. Эмма тоже почувствовала наступление критической минуты. Открыла квартиру, вошла и боясь встретится взглядом с мужем, прошла на кухню и стала зачем-то убирать посуду, переставлять цветы, о


чём-то говорить. Двигалась как-то боком, всё время держа мужа в поле зрения.
Пойдём Эм, я не могу больше ...
Ты иди и расстели диван. Я скоро.
Двигаясь словно лунатик, подстёгиваемый неземным от остроты ощущением, муж уже через пару минут лежал под шелковистой пуховой периной, дрожа от нетерпения. Послышался шум воды в ванной. Он чётко представил, как тёплые струи стекают по телу, собираясь прозрачными лужицами в интимных углублениях, оставляя  капли на плечах, меж бугорков груди, в промежности, даже почувствовал прикосновение её рук к тем углублениям и буграм...И задрожал ещё больше. Неистовая волна возбуждения охватила сознание и он забился в угол широкой тахты в томительном ожидании. Даже не заметил как Эми появилась, лишь увидел в свете ночника мелькнувшие плечи, груди и потянулся к женщине. Тела накрепко соединились и только руки, словно белые змеи, неистово скользили в желании ощутить красоту, удовлетворить страсть. Зуф откинул перину и прижался лицом к мягкому животу. Рука нащупала твёрдый бугорок лобка над промежностью, затем черную треугольную подушечку с жесткой, упругой сеткой волос. Его ударило молнией и он мгновенно, без раздумий, направил всю мощь мужской энергии в сердцевину промежности, инстинктивно ожидая сопротивления… И не ощутил. Плоть мягко вошла между губ. Дальше всё произошло молниеносно. Бурное соитие, неистовые ласки, сухие, растресканные губы и ...неприятное чувство пустоты, когда почему-то всё быстро кончилось. Зуфар откинулся и замолчал.

Нет! Он не был мальчиком. Были встречи и до Эммы, в полевой обстановке. Но они были  случайные, скомканные, пьяные. Секс потому и был стремительным, молниеносным и таковым казался нормальным. Но тут-то всё было иначе. Любимая женщина, принадлежащая тебе, спокойная обстановка.  И не надо никого опасаться. Никто не посягнёт!  Можно расслабится.
Но мешали внезапно возникшие вопросы.
Я оказывается не первый...
Эмма лежала молча. Она уже испытывала секс и тогда он доставил большое удовольствие. Но сейчас ничего не ощутила. И не столько благодаря молниеносности, сколько от страха перед необходимостью ответа на вопросы.
Необходимость ответа мучила женщину со дня подачи заявления в ЗАГС. Она понимала, что в сельской местности, наверное особенно в татарских семьях, эта проблема стояла остро.  Но муж молчал и только руки его продолжали нежить, слегка касаясь тех бугорков. Вопросы и ответы у того и другого были одинакового рода. Молчание затягивалось. Спасло положение вновь обострившееся чувство ... у мужа. Второе соитие было более продолжительным и нежным, но не настолько, чтобы погасить её желания и ...его вопросы.      

С тем и притворились спящими. Затаились. Представители - помните выше - двух миров, столкнувшиеся “лбами” в первую же брачную ночь.
Ну что я за идиот - терзался Зуфар - ведь по настоящему люблю. Люблю...люблю...люблю…
Он чуть ли не прокричал.
Всё остальное…, ну что делать. Ну был у неё кто-то. Видимо любили друг друга. Сейчас другое время. Ты же видишь жизнь своих друзей и приятелей в Москве. Здесь и во всем цивилизованном мире уже другие нравы и понятия.  Другие, Зуфар. Другие…Твоё будущее, Зуфар Мурадимов, в этом мире. Обратной дороги, в окаменевшее прошлое, нет. И не будет!
Он неожиданно заулыбался.
Эмма ведь любит меня. Я в этом уверен…


Ты точно уверен - возник голос из окаменевшего мира чингизидов - раз упавшая споткнётся снова.
Ну и чёрт с ним. Отстаньте от меня, окаменевшие. Отстаньте! Споткнётся одна, не споткнуться десятки других. У каждого своя оригинальная судьба...
Он тихо-тихо приподнялся на локте. Обернулся и застыл. В окно пристально и необычайно ясно светила луна Архипа Куинджи, погружая комнату в серебряно-белесые тона. Эмилия спала на боку, прижав голень к большой груди, другой грудью как-бы её обнимая. Красный сосок одиноко свешивался и тихо покачивался в такт дыханию. В лунном свете мертвенно-бледное лицо было искажено отчаянием и болью. У Зуфара сердце сжалось от нежности.
О Аллах! Ты всемилостив и милосерден. Я люблю эту женщину и никогда не обижу твоё создание.
И вновь овладел спящей Эммой. Ушла боль с лица. Возникло блаженство.
Забрезжил рассвет, чуть-чуть приподняв завесу утренней мглы.

Знаешь Зуф, мне немножко страшно, когда вижу тебя разговаривающего с самим собой. У тебя дёргаются губы, кривится рот, взгляд устремлён в никуда. Раньше как-то не замечала, только когда ты переехал ко мне. Вот и сейчас. Плывём на допотопной посудине. Кругом неземная красотища. Минуту назад ты смеялся, рассказывая анекдоты и вдруг помрачнел. Задумался и вижу, как губы произносят какие-то слова. Какие Зуф? Я понимаю - ты волнуешься. Пять лет не видел маму, друзей детства, деревню. Скажи, о чём ты? Или что то другое, может интимное тебя тревожит... Мы ведь теперь семья и должны всё знать друг о друге. Чего молчишь!
Маленькая моя пичужка. Как тебе объяснить? Тебе, городскому жителю, выросшему в богатстве и вседозволенности. Не знаю как. Я и сам себе не могу объяснить многое... Здесь всё совершенно другое и главное … бытовые устои.   
Она сидела у самого края парома, свесив ноги, а он стоял над ней и ласково перебирал её пряди. Поблизости не было никого. Лишь в метре высились высокие борта груженого тяжелого Студебеккера.
Ой, Зуф! Что это идет прямо на меня? Смотри!
Топляк. Ты …
Раздался жесткий удар. Паром сильно накренился. Удар выбросил их в воду. За ними, накрыв обоих, скользнула огромная машина…Зуфара успели вытащить, а Эмму, сколько не ныряли, не нашли.  Труп всплыл через три дня далеко внизу реки, в камышах. Зуфар вышел из комы на седьмой день. Рядом беззвучно  сидела Маиля, пристально глядя в мертвенно бледное лицо сына.
Сыночек! Очнулся. Аллах, отпустил тебя. Я тебе всё …
Не надо, энэй.
Сын говорил тихо и внятно.
Я всё знаю. Она приходила. Мы попрощались…

Судьба Зуфара Мурадимова была нелёгкой и достойной. Вскоре уехал на нефтепромыслы в Чечню, а потом перебрался в Грозненский НИИнефти и газа. Там работал десятилетиями, возглавляя отдел геологического моделирования. Стал доктором технических наук. Профессором. У него растут ...два сына. Как и обещала Эмма. Правда, мама у них другая.
Но это уже отдельная история.

15 декабря 2018 года