Верба распускается в декабре

Памяти дочери Дианы


       "Отвращшу же Тебе лице, возмятутся; отымеши дух их и исчезнут, и в персть свою возвратятся..." (Псалом 103).


     Пустота. Тишина.
     Как пусто и тихо. В доме, откуда ушел человек.
     Дверь. В комнату, откуда он ушел. И куда никогда больше не вернется. За дверью – все так же.  Как и было при нем. Стены, пол, потолок. Цветочки на обоях, - те, на которые смотрел человек, и которые раздражали своей одинаковостью, - первое, что видишь, когда открываешь глаза. Не заправленная кровать. Сколько ночей принимала она в свои обьятия тело, усталое после работы. После долгих и коротких дней, наполненных чем-то. Делами какими-то, событиями разными, большими и маленькими. И успокаивает постель, согревая мягким одеялом, лаская душистыми простынями, и принимая голову в подушки… Сколько снов еще спят там – снов, хранящихся в их перышках и пушинках? Эти подушки остались еще от бабушки...  Когда-то, лет шестьдесят назад, бегали под солнцем по зеленой весенней травке «цыпушечки» - желтенькие, еще не оперившиеся комочки, выведенные из яиц наседкой. И вот она гордо выводит свое потомство на лужайку возле дома бабушки, - тогда еще совсем молодой женщины, которая, управившись со скотинкой, качает в затененной комнате зыбку с ребенком. И мечтает, как вырастет ее девочка, и родит своих детей. И будут они все спать на ее перинках-подушечках, которые сделает она для них, - ближе к зиме, когда подрастут эти цыплятки и отдадут свои пух и перья, - придется ощипать их крылышки, которые все равно не способны унести в полет. Для того они и предназначены, эти птицы, чтобы служить людям. «Цыпулечка моя, спи сладко. Подрастай скорее, чтобы стать маме помощницей и опорой к старости…»
     Спала на этих подушках она, - мама моя, и я, выросшая и родившая свою дочь. И она спала, - моя дочка, – до тридцатичетырех лет. До того дня, как ее не стало. Подушки примяты. А одеяла исчезли, - в них, завернув её худенькое тельце, девять дней назад мою дочь увезли в больницу врачи-реаниматологи. После того, как, кое-как пригладив её растрепавшиеся волосы, я надела ей на голову шапочку. Она спала, и я надеялась, что врачи сделают все, чтобы её спасти, и, проснувшись, моя девочка выздоровеет и вернется сюда, домой.
  ...Под кроватью лежат тапочки, связанные руками бабушки, с трогательными рюшечками и цветочками на них. Их надевала Диана с утра, поднявшись с постели. У неё в последнее время очень мерзли ноги...
     Рядом, на табурете – таблетки, бутылочка с водой, сок, чай, стакан, из которого я поила дочь в ее последний день, с трудом приподняв с подушек. Худые ее ручки цеплялись за мои, ей надо было собрать все силы, чтобы подняться и сделать глоток воды.  И чтобы снова упасть на простыни и метаться от жара и боли. Взгляд ее, пробежав по обоям в цветочек, по мне, по потолку, скользнув по иконе Матери Божией с Младенцем на руках, вновь уходил в себя. Закатываются глаза, воспаленные губы шепчут: «Господи! Господи…»
     Я приглаживаю ее растрепавшиеся волосы. Несколько раз собираюсь причесать их, но не доходят руки: то одно отвлекает, то другое. Одна Скорая была с утра: «отказ от госпитализации», и врачи  уезжают, сделав пару уколов. Затем  - пришлось вызывать вторую Скорую помощь, «пятую бригаду», потому что дочь напрочь отказывается ехать в больницу. Так же упорно, как делала это в последние полгода. Почему? Не хотела жить. Не хотела ничего сделать, чтобы изменить свою жизнь. Жизнь, как ей казалось, зашедшую в тупик. В темный угол. Где нет ни единого просвета.
     Она просто почти все время лежала тут, на бабушкиных подушках. Бабушка умерла два года назад, но подушечки еще хранят тепло ее рук, ощипавших когда-то бескрылых птичек и набивших пухом плотные, прочные матрасовки. Да мы и сами - как птицы, крылья которых, данные с рождения свыше, так и остаются "крыльцами", - так и не развившимися в большие, сильные крылья, несущие к свету. И все, что остается от них - одно лишь смутное воспоминание: о полете. Во сне ли, или наяву, - где-то в далеких далях, в далях горнего мира. Тех далях, что приближаются в такие вот моменты, когда душа находится на перепутье, меж миром тем и этим.
    И вот стоит душа на тонкой черте, что провела рука Провидения, разделяя мир надвое: мир этот, и мир и н о й, куда предстоит теперь отправиться в путь. И - пробует крылышки свои: насколько они прочны. Не опалены ли они, не сломаны, не запачканы на столько, что невозможным станет путь в мир света, что сияет уже явно, реально, - тот свет, что зародился в первый день творения мира. А рядом стоят другие. Тоже с крыльями за спиной. Справа - светлые. Слева - тёмные тени. И где-то кругом - тени тех, кто уже давно т а м. Наши близкие, родные, - много, много их, наших предков, переселившихся в те селения, где обитают теперь:  вот её отец, вот дед, бабушка... «Цыпулечка моя!..» - кажется, слышится ее шепоток. Это ласковое слово слышала я в детстве, когда болела и лежала в жару, и на лоб ложилась прохладная родная рука. Слышала моя дочь, также с детства, и теперь ей, умирающей, наверное, виделась рядом со мной тень бабушки, ее жалостливый взгляд и слезинки по щекам…
  ...На тумбочке возле телевизора – пульт. Никогда больше не загорится для нее экран, и не станет показывать мир. Она так любила смотреть передачи, фильмы про путешествия в дальние края. Джунгли и острова. Морские дали и горные хребты… Зачем теперь для нее этот неживой экран, если, освободившись от оболочки, душа может теперь летать: везде, где хочет! По всем краям земли, моря и неба! Того неба, что гораздо дальше земли. Неба Небес – того, что одно сияет теперь ей навстречу. Там, где шествует Сам Господь. Ведь позвала же Его она, когда в последние часы жизни увидели наконец глаза ее икону, с которой так понимающе и сострадающе смотрит Спаситель, и губы ее шептали: «Господи! Господи…»
    Хотя иконка эта висела здесь, в углу, уже давно. Но – невидимым был Господь. И не слышался голос Его: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас…»
 ...Вот – цветок под окном. В большом голубом вазоне. Какое-то тропическое растение. Я принесла его отросток из Диагностического центра, где проходила обследование, года два назад. Отломила росточек, принесла домой, посадила в горшок. Но он долго не хотел приниматься в нашей сибирской почве. То засыхал, то снова рос потихоньку. Но постепенно крепли и отрастали от стебля то один длинный красный лист, то другой. Я пересадила его в большой вазон и поставила в комнате дочери. Она стала поливать его и рыхлить. И вот однажды вылез там из земли огромный жирный червяк. Так вот кто не давал цветку расти! Подъедал корни, сосал соки. Мы сожгли его в печке, и растение ожило.  Теперь оно высотой около метра, стоит и смотрит в окно. Поливаю его, и оно оживает. Растёт по-прежнему, тянется к тусклому зимнему свету. Древо жизни. А какой червь подтачивает корни древа жизни нашей, если она, даже не развившись как следует, угасает? И, не обретя шанса на спасение,- здесь, на земле, - уходит, улетает обратно к Вседержителю, давшему возможность самой жизни появляться на свет, и - крылья, способные нести к свету тому. Кто или что мешает использовать эти крылья во спасение, а не для полёта в сияющую призраками земного счастья тьму? Ту, что дарит не полёт, а скрывает падение в пропасть...
     Цветок расправил свои длинные красноватые листья и смотрит за окно. На теплицу, занесенную снегом. Там, в ней, застыли длинные остовы помидоров: я не успела их убрать, и они так и остались там зимовать. Весной я их вырву, посею новые семена. Стебли вырастут под потолок и на них будут зреть и наливаться соками плоды… Все это будет видеть через окно цветок. Только он теперь будет видеть: как летит этот снег, как тает он под солнцем, как зеленеют трава и деревья, цветут цветы, поворачивая свои радостные личики вслед за солнышком: все идущем себе с востока на запад, с востока на запад… Там, в тех краях небесных, где путешествует теперь душа бедной странницы, крошечной звездочкой заплутавшей в далях вселенских…
 ...Вот, в комнате все осталось так же. Все осталось на своих местах. Но – пусто и тихо. Слишком пусто. Слишком тихо. Не хватает главного – жизни. Света. Только свечка мерцает в углу, перед иконой, разгоняя устоявшийся мрак. Возле нее лежит крестик нательный. Два года назад я пыталась надеть его на шею дочери, но она сняла его: «Он меня давит!»
     Господи, Господи! Ну почему, почему не хотела Диана (названная мной в честь богини любви и охоты Диана, - крещенная Дарией) принять Тебя в сердце свое?! Почему губила себя, свое сердце, душу и тело? Откуда взялась та сила, что звала ее и уводила в другую сторону от того света, что даешь только Ты? От спасения. «Тоска смертная, эта жизнь», - говорила она. И пыталась топить эту тоску в вине, уйти от нее, улететь в несуществующие дали, сверкающие искусственными огнями, утонуть в химическом наслаждении, призрачной эйфории бытия. Чтобы каждый день – праздник, фейерверки, карнавалы. Погоня за призраками, рядящимися в райские перья, шелка и золото, скрывающими за венецианскими раскрашенными масками звериный оскал…
     С четырнадцати лет появилась у нее страстная мечта попасть на этот карнавал: карнавал жизни. А чтобы стать достойной выступить на нем – там, среди этих полуголых красавиц, извивающихся на  платформах, утопающих в искусственных цветах и декорациях, движущихся по улицам, где беснуются пьяные толпы народа, дико визжат и кричат, приветствуя своих богинь – там, в этом мире, надо иметь идеальное тело, быть совершенной. И не дай Бог поправиться, накопить лишний грамм жира! Строгий «пост». Не настоящий пост – тот, что воздержанием помогает в деле очищения души,  а извращенный пост, - в стремлении к сомнительной красоте тела только. К истощению и тела ведущий, и души. К погибели…
     Ведь именно из-за анорексии пришло бесплодие, депрессия, нежелание жить...
Желание убить себя, отнять у своего тела, не имеющего возможности защитить себя от тебя самого - и загубить бессмертную душу свою - это ведь смертный грех. Один из тех, что прощаются только покаянием, исправлением. Изгнанием бесов. Но мы лишь впускаем в себя, в свою жизнь этих бесов: Гордыни, Соблазна, Непослушания и иже с ними. Стоит впустить одного, и каждый из них приведёт с собой ещё семерых, а те семеро - ещё других семерых, и вот имя им - легион. И тогда только Спасителю возможно избавить тебя от них. Который все время стучит в двери твоей души. И слышится тихий Его голос:"Мир вам! Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас..." Но не слышим, закрываем глаза, покрепче запираем двери, защищая свой маленький жалкий мирок от тех миров, что открываются, стоит только впустить Бога.
     Защищаем свободу свою, чтобы творить все, что захотим, - от кого?! От Того, что дал нам ее, и не собирается отнимать! Как глупо, бездарно проживаем жизнь свою, не видя не только того Света, что даёт жизнь настоящую, но и даже не хотим зажечь малую свечку, принести её и поставить в Храме, предстать перед Отцом и сказать:"Вот я, Господи, перед Тобою, направь стопы мои, как угодно Тебе, но не так, как я хочу. Ибо грехами полны все мои помыслы, помышления, слова и дела мои. Я слеп, глух, прокажен, расслаблен и немощен. Восстави душу мою, Господи, и огради её от всякого зла!"
     И Господь твой примет тебя, и малую жертву твою, и подаст руку Свою, и поведет за собой. Ведь даже распятому на своём кресте разбойнику, - в последнюю минуту жизни своей покаявшемуся, - рядом с Крестом Господа - дал Спаситель оставление всех его грехов и великое обетование:"Ныне же будешь со Мною в раю!.."
     Но несем крест свой, влача его - своё жалкое существование, стремясь облегчить, укоротить это древо, а оно становится только все тяжелее, все неподьемнее. До тех пор, пока станет и вовсе невыносимым груз грехов. И тогда решается участь: Бог забирает обратно дар Свой, - душу живую, -тогда, когда человек или уже готов покаяться и исправить пути свои, или - тогда, когда уже тупик, когда пропасть, безысходность, и дальше будет только все хуже и хуже...
  ...И вот в вазочке на столе стоят несколько веточек вербы. Еще с весны. Их принесла с речки в Вербное воскресенье моя дочь. Она еще не знала, что пройдет совсем немного времени, и эти веточки станут напоминанием о последней весне ее жизни на земле, - без нее. Эта жизнь закончится в первый день праздника Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Моя дочь ушла в мир иной в декабрьскую ночь, когда распускаются вербы. Это чудо видел наш батюшка – священник, который не побоялся сорокаградусного мороза, пошел вместе с матушкой ночью к реке, где спят под сугробами вербы, и они  удостоверились собственными глазами в чуде! Которое происходит каждый год, когда мы встречаем праздник этот – чудо во свидетельство обновления жизни. Вот, - долгожданное, вымоленное у Бога Иоакимом и Анной дитя - Пресвятая Дева Мария - вводится во Храм. Для того, чтобы могло оно произрастать там, в молитве, чистоте и непорочности. И в четырнадцать лет, зачав от Духа, явить в мир Богочеловека. Спасителя всех, Господа нашего Иисуса Христа. Таким же долгожданным и любимым было и дитя мое. Чудо рождения нового человека – что может быть выше, святее этого? Что еще может дать тебе в этой жизни больше счастья, чем чудо стать матерью, началом жизни новой?! Когда возрождается, начиная с нуля, и твоя собственная жизнь, обретая новый смысл! И летаешь, как на крыльях, лелея и оберегая чадо своё от всех бед и напастей; и мечтаешь, что кровь от крови и плоть от плоти твоей так же обретет крылья, - большие, сильные и светлые, чтобы подарить их потом другому человеку - своему продолжению на этой земле, и так - до бесконечности! Но...вползают все же в неплотно прикрытую дверь эти самые напасти, соблазны мира сего, и входят в дом твой, и живут там, как хозяева, и распоряжаются тобой, материализуясь в теле, пользуясь им, как заблагорассудится им, видят твоими глазами, слышат ушами твоими, говорят языком, чувствуют душой твоей, вползая в неё змеей соблазна...
В два года я окрестила дочь. Но… Не ввела ее во Храм по-настоящему. Не сделала его домом ее. Не привела к Отцу. Не научила быть с Ним. Не научила молиться, исповедаться, смиряться, жить праведной жизнью. быть настоящей христианкой. Не повела путем спасения. И вот - конец пути нашего, разошедшегося на перепутье. Я, в свое время опомнившись, и нагрешив как следует, пыталась направить стопы свои к свету. Она – не захотев идти рядом – в другую сторону.
     Не смиряясь, не беря своего креста, не видя света, человек теряет свои крылья, данные с рождения, и… уходит. От мира этого – в мир иной…
  ...Девять дней. Длинная череда бесконечных дней, похожих на ночь. Наполненная отсветами-воспоминаниями, бликами-словами, картинками памяти, написанными песком времени и стертыми чьей-то быстрой рукой с картин жизни: моей и дочери. Все, что произошло за эти три с не большим десятка лет ее дней, наложенных на мои. Половина моей жизни, нераздельная ее часть, ушла. Что осталось? Тишина не мертвая. Покой не покойный. И – икона, свеча, вербочка, крестик, молитва… Все -только прах и томление духа...
 ...Храм. Фисташкового цвета гробик. Белый платочек, веночек на лбу с молитвой «Живый в помощи Вышняго…», недоумение на бледном личике, и, вместе с тем – тайное,  о с о б о е  знание, - выражение на лицах всех усопших – о том, чего нам, живым, пока знать не дано. Иконка на груди, в сложенных крестом руках – разрешительная молитва. Легкий туман от кадила, запах ладана, витающий кругом. Тихий голос священника. Родственники, собравшиеся, чтобы проводить останки в последний путь. Верующие и не верующие, - но все мы, рано или поздно, приходим в церковь, обращаемся к Богу…
     «Братья и сестры (произносит батюшка после отпевания краткую проповедь). Жизнь наша, по словам Писания, есть пар, появляющийся на краткое время и вскоре исчезающий. Человек всходит, как трава, и увядает с такой же скоростью, как цвет травный. Вот - человек отходит ко Господу, и отлетает душа его. И вот смотрим мы, вроде бы, - человек, вот он, все на месте: руки, ноги, голова, тело… Но чувствуем: что-то не то. А что не то? Чего не хватает? А не хватает души. Душа отошла. Она пока еще здесь, рядом, но скоро уйдет совсем. Уйдет в мир иной. Туда, «где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», -  как  написано на кануннике, где ставим свечки о упокоении. Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей…»
  ...На девятый день утром я вошла в комнату дочери. И остановилась: все вроде бы так же. Все на месте. Но нет главного – жизни.
     И вдруг: прямо посреди пола вижу клочок волос. Словно только что она причесалась, намотала на пальчик снятые с расчески волосы, и бросила на пол. Но ведь она, аккуратистка, никогда так не делала! Я схожу с ума?!.
     Наверное, волосы упали, когда я выносила подушки. Они, волосы – как напоминание о том, что я ведь так и не причесала свою девочку в последний раз…
     Мое последнее «прости»…
  ...Тишина и покой. И всепрощающий взгляд сверху, и молитва: «Помяни, Господи, от жития сего отшедшия… души усопших раб твоих, родителей моих, и всех сродников по плоти, и прости им вся их согрешения… Упокой, Господи, душу новопреставленной рабы Твоей Дарии, прости ей все ее прегрешения перед Тобой, вольные и невольные, и даруй ей Царствие и причастие вечных Твоих благих и Твоея безконечныя и блаженныя жизни наслаждение…»
     Прости меня, Господи! Хотя знаю – нет мне прощения. Не спасла, не сохранила, не уберегла дар Твой: жизнь и душу, дарованную Тобой, через меня воплотившуюся,заплутавшую и загубленную, и безвременно ушедшую, и унесшую с собой на неоперившихся крылышках все те будущие души, что должны были прийти в этот мир, но...так и остались в не-бытии. Но за то время, что осталось, может быть, еще  возможно отмолить и ее, и мою, все не рожденные и загубленные нами души, и бабушкину душу, и – родственников, и всех христиан, умерших без покаяния и исправления путей своих. Путей, ведущих к Отцу Небесному.
  ...Прошло девять дней, наполненных слезами, молитвами, чтением псалмов по ночам. А вечером девятого дня я пришла в церковь. И только здесь, поставив свечи на канунник, среди других, истекающих воском в песок свечей, припав ко Кресту, к ногам Того, Кто есть начало и конец всему, попросив прощения у Него за все, что сделала я с жизнью своей и ближних своих, и поднявшись с колен, и пройдя через исповедь, начала обретать некое облегчение боли, успокоение души.
     Все так же сияют лики святые, и светятся лица молящихся, с детской мольбой и доверчивостью устремленные на Небо, куда, соединенные вместе, улетают их молитвы. О мире всего мира молятся они, обо всех и вся в мире этом и том, о живых и усопших - в надежде воскресения и жизни вечной.
     "Миром Господу помолимся!- взывает с амвона священнослужитель - О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся... О мире всего мира...соединении всех...о святом Храме сем, и с верою, благоговением и страхом Божьим входящих вонь...о всем причте и людех всех...о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея...о граде сем, всяком граде, стране, и верою живущих в них Господу помолимся. О благорастворении воздухов, о изобилии плодов земных, и временех мирных...о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся. О избавиться нам от всякия скорби, гнева и нужды... Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию. Пресвятую, Пречистую, Преблагословеную, Преславную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим!" - призывает диакон, и хор, и все люди отвечают:"Тебе, Господи"
      Я подошла на исповедь. К тому самому батюшке, что отпевал мою дочь. "Грешна я: словом, делом, помышлением, и всеми моими чувствами... Отец Владимир, я чувствую себя виноватой в смерти дочери" Опытный духовник понял меня с полуслова:"А чувства наши, матушка, - от лукавого. Вот вы переживаете, мучаете себя, а он радуется:"какая прелесть!", в прелесть бесовскую нас вводя. Дочь ваша на Небесах. Она живая. Живее даже, чем мы с вами. Ей хорошо. Поминайте её почаще, в утреннем и вечернем правиле, и, как вспомнили, так поминайте, кушать сели - Отче наш читайте, и поминайте, и молитесь о ней, о спасении души её. И она радуется там о вас. Ей ведь там лучше, чем нам. Мы в грешном теле ещё своём, заботимся о тленных вещах. А она - свободна уже в мире, наилучшем из миров" "Но ведь я мать, я должна была привести её к Богу, и не смогла" "Вы же пытались воцерковлять её. Господь забрал, видимо, потому, чтобы уберечь душу её от погибели полной, непоправимой. А так и у вас есть ещё время молиться о спасении, о упокоении. Не мучьте себя и её, ведь сейчас до сорокового дня предстоит ей пройти мытарства, перед тем, как определится дальнейший путь души её. Примите все, как есть, и отпустите. А Господь все управит так, как надо..."
     И вот ложится на голову тяжёлое крыло епитрахили, слышится разрешительная молитва. И отходишь от аналоя с облегченной душой, и смотришь на все другими глазами, и слышишь голоса мирян, собравшихся для совместной молитвы:"Воскресение Христово видевшие, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному, Кресту Твоему поклоняемся, Христе, святое воскресение Твоё поем и славим, Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного Бога не знаем...распятие бо претерпев, смертию смерть разруши..."
     Господи, от смерти духовной спаси нас, и сохрани!
  ...На кладбище, в просторной оградке, где приготовлено местечко и для моего бренного тела, теперь пока две могилки: бабушка и внучка, спят рядышком. Что снится им, в каких мирах обитают теперь души их? Мои родные. Такие близкие. Такие далекие…
     Царствие Небесное вам, и всем упокоившимся от трудов земных, праведных и не праведных. Царствие Небесное, которое «внутрь нас есмь…» Вечная память.
    ...Идёт время. День один. Девять дней. Сорок... Год. "Многие лета!" - поют кому-то, справляя именины. "Вечная память" - поют на похоронах, при отпевании останков. Много самых разных голосов: песнопений, смеха, рыданий, ругани, слов любви, слов ненависти... и слов молитвы от церквей, стоящих то тут, то там, и множество других звуков слышится Ангелам и Самому Богу на Небесах. Все слышит и видит Он. И управляет мирами, Им созданными. Его Любовью. И с любовью, попечением отцовским и сокрушением о грехах человеческих взирает на нас Господь. Все так же молятся люди в тишине над землёй. Летит земля - странница в мироздании, в великой тишине и безмолвии его. Пустынной кажется поверхность её. Только то тут, то там вспыхивают искорки света на голубой поверхности планеты, в перистом сиянии крыл - искорки жизни... И слышится там, в святых Божьих церквях, Слово Его, рождающего жизнь. И слова псалмов, читаемые в начале великой вечерни, слова ветхозаветных пророков, возвещавщих пришествие в мир Мессии:"Благослови, душе моя, Господа. Господи Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и в велелепоту облеклся еси. Одеяйся светом, яко ризою, простираяй небо, яко кожу. Покрываяй водами превыспренняя Своя, полагаяяй облаки на восхождение Свое, ходяй на крилу ветреню. Творяй ангелы своя духи...Отвращу же Тебе лице, возмятутся; отымеши дух их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся. Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли. Буди слава Господня во веки, возвеселится Господь о делех Своих. Призираяй на землю, и творяй ю трястися, прикасаяйся горам, и дымятся. Воспою Господеви в животе моём, пою Богу моему, дондеже есмь. Да усладится Ему беседа моя; аз же возвеселюся о Господе. Да исчезнут грешницы от земли, и беззаконницы, якоже не быти им. Благослови, душе моя, Господа..." (Пс.103).Аминь.


Декабрь 2018.