О себе, о времени, о людях

                КРАТКИЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
                МОЛОДЫЕ ГОДЫ

        Родился я в 1939 году в городе районного подчинения Верхняя Тавда; (Верхняя - по привычке). Административно это Урал - Свердловская область, а географически - Западная Сибирь - Восточный угол Свердловской области, вклинивающийся в Тюменскую. Сама Тюмень от Тавды на 100 км южнее, а север Тавдинского района граничит с Ханты-Мансийским автономным округом, до которого по железной дороге не более 70 км. В начале 60-ых годов Тавда стала городом областного подчинения (более 60 тысяч жителей) и окончательно утратила приставку Верхняя, так как Нижняя Тавда Тюменской области, как была поселком, так им и осталась. В Советское время Тавда была центром деревообрабатывающей промышленности Свердловской области (сейчас в городе есть даже музей Леса и механической обработки древесины): два крупных лесопильно-деревообрабатывающих комбината, гидролизный завод, фанерный комбинат, несколько мебельных и мелких деревообрабатывающих предприятий. Кроме того был механический (позднее машиностроительный) завод, речное пароходство «Малые реки» и ВостокУралЛаг - Восточно-Уральское управление лагерей. Над расшифровкой задумался, когда вырос, а раньше это слово произносил на одном дыхании с одной буквой Л - не выделяя его отдельные составляющие.
       Родители мои (Дмитрий Гаврилович и Анастасия Григорьевна) происхождением из деревни Голякова Слободо-Туринского района (центр - Туринская Слобода) Свердловской области.  От Тавды до Туринской Слободы по прямой около 70 км, на «кукурузнике» 30 минут лета, а по земле надо было ехать сначала на поезде до г. Туринска, а потом еще на автобусе 80 км до Слободы, да на перекладных до Голяковой - 25.
        Помню, как однажды, когда мне было всего 6 лет, мама со мной ездила в деревню Голякову. Тогда еще была жива мама моей мамы, моя бабушка, Аксинья. Она жила в деревне с невесткой тетей Зоей – женой погибшего в ВОВ младшего брата мамы Егора. У тети Зои был сын Николай – мой ровесник.
        Дело было летом. На поезде Тавда – Свердловск мы доехали до станции Туринск. Автобусов до Туринской Слободы раньше не было и мы вместе с тремя – четырьмя другими пассажирами договорились с водителем попутного грузовика ЗИС подбросить нас хотя бы на несколько километров в сторону Слободы. Уселись в кузове на лавку за кабиной. Основную часть кузова занимали пустые бочки из-под горюче-смазочных материалов.
        В процессе движения автомобиля за счет вибрации и инерции при торможении бочки передвигались по кузову, генеральным их направлением было движение вперед - в сторону кабины. Вспоминаю, как мы боролись за свою «независимость», периодически отталкивая от себя эти бочки. Мало этого неудобства, так от бочек еще нещадно «разило» бензином. Поэтому мы с мамой досрочно покинули машину и решили дальше идти пешком. Погода благоприятствовала путешествию, но видно ножки мои еще были коротки, поэтому шли мы до своей деревни целых 3 дня. По пути мама рассказывала мне о деревнях, мимо  или через которые проходили: с какими деревнями у жителей Голяковой были торговые или иные связи, куда выходили замуж. С гордостью мама говорила о деревнях, в которых не было в царское время помещиков. Не было помещика и в Голяковой. В деревне  была община. За общиной были закреплены участки пашни, сенокосов, леса для заготовки дров, часть речки. Сетовала мама только на то, что, например, голяковские покосы располагались сравнительно далеко от деревни и, в страдную пору, туда приходилось выезжать из дома сразу на несколько дней. Ближайший помещик был в деревне Ивановке (более 10 км от Голяковой). А вообще район расположения деревни был и оставался на советское время сельскохозяйственным – большие ровные поля. Просто никакого сравнения с Тавдой, которая со всех сторон окружена хвойными лесами. Туринская Слобода, как и деревня Голякова,  хотя и основана еще в первой половине 17-го века, так до сих пор и осталась сельским поселением без всяких промышленных предприятий (не считая маслозавода), с небольшим, чуть более 6 тысяч человек, населением.
        Деревня Голякова, мне показалась благополучным поселением (был я там еще раз в 1954 г.). Располагается на довольно высоком берегу небольшой речушки. Дворов не более 50-ти, но дома в основном довольно-таки большие по-сибирски добротные, как мне сейчас кажется, срубленные из бревен диаметрами не менее 30 см. Не помню, чтобы были покосившиеся или с завалившимися заборами. Вся деревня была огорожена (для скота), с воротами для выезда в нескольких  направлениях. Вообще, вокруг много деревень  (выйдешь из одной деревни, сразу увидишь другую). Их плотность, как мне кажется, гораздо выше, чем в Тавдинском – лесном районе. В Советское время в Голяковой располагался местный представительный орган власти -  Сельский совет.

        Мои родители покинули свою малую Родину в середине 30-х годов. Два года они жили в г. Новая Ляля, где папа работал продавцом в магазине, а потом переехали в Тавду. Здесь папа работал бухгалтером сначала в промышленной артели Маяк (пошив, покраска одежды), а потом в артели «1-е Мая», которая занималась гужевым извозом.
        В Тавде родители жили сначала на ул. 9-го Января в небольшом частном домике. Перед самой войной в Тавде начали строить гидролизный завод и одновременно поселок для проживания рабочих завода, и наш домик попал под снос. Семья переехала на ул. Калинина (49) - также в частный дом, который папа купил и собирался подремонтировать, да так и не успел - началась Великая Отечественная война. Уже в июле 1941 г. папа ушел добровольцем на фронт.
        В моей памяти остался только один эпизод проводов папы. Провожали добровольцев  от Дома  Обороны, который обосновался на стадионе. Был теплый солнечный летний день. Папа держал меня на руках, а я держал две большие плюшки с мелкими завитушками. Позже я узнал, что они называются московскими. По всему периметру стадиона (вокруг  футбольного поля) расположились семьи провожающих. Подробностей проводов не помню.
        Мама пошла работать (а скорее всего её направили) на биржу сырья гидролизного завода. Работала по 12 часов в сутки, а дом наш располагался в 4-х километрах от завода. Представляете, сколько времени она бывала дома, как ей было тяжело жить. Ведь в городе никаких автобусов или трамваев не было. Я целыми днями был дома один. Весной 1942 г. меня определили в детские ясли, здание для которых еще только достраивалось и нас (детей) сразу увезли в детский лагерь.
        Лагерь располагался в поселке Белый Яр. Это километра на 4 выше завода по течению реки Тавда в больших брезентовых палатках. Чуть позже мама добилась и её перевели работать на молочную ферму подсобного хозяйства Гидролизного завода. Подсобное хозяйство располагалось также на Белом Яру. Мама проработала там все лето. Насколько я помню, мне это нравилось: мама рядом (мы с ней часто виделись), рядом с лагерем было поле, засеянное горохом, где нам позволяли бывать. Кормили нас (детей) и ухаживали за нами очень хорошие и ответственные работники. Наверное, в то время по-другому и нельзя было работать.
        Осенью, после лагеря, детские ясли переехали в город, а дети 3-хлетки - в детский сад. И то и другое располагалось в поселке Гидролизного завода. Поселок был построен среди старых домов частного сектора: двухэтажные двухподъездные многоквартирные дома и занимал 4 квартала – 2х2. Здание детского сада было то же новым, специально для этого предназначенное, из толстого бруса (как и весь поселок), но одноэтажное. Мама перешла работать няней в детские ясли, которые расположились рядом. В садик я отходил несколько лет - до самой школы. Часто ходил я туда один, самостоятельно, почти через половину центральной части города. Это около 1,2 километра. Однажды, правда, заблудился и попал в милицию. Там мне тоже понравилось, потому что милиционеры напоили меня вкусным (как мне показалось) морсом. Во время войны ведь в милиции работали в основном пожилые люди и они, конечно, понимали каково солдаткам с детьми.
        В детском саду я первый раз влюбился в девочку из нашей группы и готов был носить ее на руках, что, в общем-то и делал. В результате наших особых отношений, мы с мамой даже были приглашены и побывали в гостях в доме девочки, с родителями которой до этой поры моя мама не была знакома.
        Особого голода не помню. Иногда, правда, варили суп с лебедой или крапивой, но не ежедневно. Дело в том, что у нас был большой огород, и мы выращивали кроме зелени много картошки, которую потом меняли на хлеб. Помню, конечно, отдельные случаи, когда я просил у мамы хлеба. Тогда она шла со мной на городской рынок (он располагался всего в двух кварталах от нашего дома) и там покупала мне кусок хлеба. Тогда на рынке продавали хлеб не только буханками, но и кусками разных размеров. Тогда-то (в военные годы) и родилось мое изречение, запомнившееся маме и переданное мне в более позднем возрасте: «Хорошо товарищу Сталину - ест каждый день манную кашу». Манная каша или пудинг на основе её были для детей детского сада деликатесом. Продавали на рынке и молоко, варенец - топленое молоко, обычно, в пол-литровых стеклянных банках с поджаристой пенкой. Обычно, нужно было, отдать продавцу свою пустую пол-литровую банку, а тот вручал покупателю свою с варенцом - чтобы не перемешивать аппетитно выглядевшую пенку с молоком. Сейчас, что-то похожее на тот варенец (из цельного молока) называют ряженкой. Технология другая.
        Рынок наш в просторечии назывался базаром, а официально – Колхозным. Он занимал площадь целого квартала: 2 добротных больших (метров по 35 длиной и около 12 м шириной) высоких (с фонарями – застекленными надстройками над центральной частью) брусчатых павильона с широкими центральными проходами и рабочими местами (прилавок, место для продавца, широкая полка для товара у наружной стены) по бокам. Кроме павильонов на рынке было несколько небольших бревенчатых магазинчиков и две открытые площадки: одна для продажи домашних вещей – «толкучка», другая – с коновязями – для продажи животных (свиней, овец, коров) и сена прямо с подвод колхозников. Жители города тоже держали много домашнего скота – до запрещающих указов  Н.С. Хрущева, который решил, что жителей городов всеми сельхозпродуктами смогут обеспечить колхозы. Увы, не получилось. А когда, через несколько лет жителям городов снова разрешили держать скот – горожане, отвыкшие от повседневных забот о скотине, уже не захотели жертвовать своим свободным временем.
        Огород, конечно, требовал больших трудозатрат. Много приходилось трудиться маме, но и я должен был помогать и помогал, как мог. Чем старше я становился, тем больше работ выполнял по дому и хозяйству.
        В военные годы бескоровные жители города обычно кооперировались с владельцами коров, предоставляя последним картофельные очистки и получая взамен молоко. Пропорции я уже забыл.
        В самом начале войны мама со своей землячкой тетей Шурой Черных на паях держали корову. Хотя тетя Шура с двумя дочерьми (муж на фронте) жила в коммунальном доме коридорной системы (большая метров 20 квадратных с одним большим окном с печным отоплением комната). Подобных больших 2-х этажных домов (были и квартирной системы) было 5. Они стояли по периметру большого квартала, а внутри квартала располагались сараи. Имелся большой глубокий с вкусной водой колодец. Этот анклав в городе называли: «Жилкооперация». Каждому квартиросъемщику полагался сарай с сеновалом на втором этаже. Наша корова стояла в capae (у нас называли стайкой, а правильнее: хлев) тети Шуры, она за  ней и ухаживала.
        Из диких трав мы ели, как я уже упоминал, лебеду со своего огорода. Но у меня сохранились такие благостные воспоминания об этом, что много лет спустя я специально попросил маму сварить мне суп из лебеды. Суп из лебеды на мясном бульоне с прочими продуктами оказался даже очень ничего (по аналогии со сказочной кашей из топора). Сгущенное молоко я впервые попробовал в 13 лет. Его привез мой двоюродный брат Николай Иванович Голяков, который приехал к нам после службы в армии в 1952 г. Служил он целых 4 года (плановую демобилизацию задержали на год) на крайнем севере в поселке Хатанга на Таймырском полуострове. Оттуда и привез он этот детский деликатес. У нас в Тавде в продаже его не было.  Николай вначале поселился у нас, устроился на работу в столярную мастерскую. Во время войны он мальчишкой из д. Голякова был мобилизован в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение) в г. Нижняя Салда, где приобрел специальность модельщика и до армии работал там в литейном цехе, т.е. столяром он был высококлассным. Потом в Тавде он женился, построил своими руками свой дом и обзавелся солидной семьей.
        Во время войны в наш город привезли и поселили в новые дома поселка гидролизного завода переселенцев из Крыма: болгары, греки, татары. В наш садик ходили и их дети, а родители работали на гидролизном заводе, поэтому я со многими ребятами был знаком и даже дружил и знался уже после садика. Никакой дискриминации или национализма я не наблюдал и даже не знал, что это такое. Больше всего было болгар. Многие из крымских переселенцев или их наследники и сейчас живут в Тавде, почти все ассимилировались.
        Не было у нас в городе никакого национализма и позже. Когда я учился в школе, в наш 5-й класс пришли учиться несколько человек с немецкими фамилиями типа Кох, Боргер и т.п. Четыре класса они закончили в своей пригородной деревне Индра, в которой был крепкий Колхоз и начальная школа. До сих пор помню объяснения учителя русского языка о склоняемости таких фамилий. «Я шла с Федором Кохом, но я разговаривала с Наташей Кох» - приводила пример учительница. У нас учились и Наташа и Федя. Лиля Боргер до сих пор живет в Тавде со своими детьми и внуками. Когда праздновалось 85-летие нашей школы она одна представляла выпуск 1956 года, зачитывала телеграммы от одноклассников, которые оказались далеко от Тавды (в том числе и мою) и даже за границей.
       Путь к знаниям у этой группы учащихся был сложным. Мало того, что деревня Индра расположена от школы в 2 км (по прямой), так им еще каждый день по пути приходилось преодолевать широкую реку (не менее 100 м). Летом это делалось по наплавным сооружениям - деревянным бонам с ширмой на середине реки. Ширма – это устройство, с помощью которого боны могут раскрываться для пропуске судов, а потом закрываться для восстановления пешеходного движения - под действием течения воды. Зимой реку - это открытое всем ветрам пространство, переходили пешком (можете себе представить мороз около -30 градусов Цельсия). Заходили ребята в класс всегда с улыбками, свидетельствующими о радости встречи с одноклассниками.
       В другом месте – на окраине города располагались переселенцы из немецкой республики Поволжья. Назывался поселок Отрядом. В частности, участковым педиатром курировавшим район моего проживания была немка – очень хороший врач и человек, проживавшая в Отряде. Условия проживания немцев были хуже, чем болгар, что легко было заметить по неказистым, но ухоженным домикам. Об этом я узнал значительно позже. Во время войны были в Тавде и трудармейцы – уроженцы средней Азии, в основном узбеки. Встречались и калмыки.
        Был в Тавде на отшибе (за аэродромом) и поселок спецпереселенцев начала 30-х годов. Я в этот поселок попал уже в середине пятидесятых, как артист клубной самодеятельности. Обычно, во время выборов, коллективы художественной самодеятельности должны были давать по нескольку концертов (в день) на разных избирательных участках, не только в своем клубе. Когда я был еще очень маленьким, то с мамой просиживал на своем (ближайшем) избирательном участке, который располагался в кинотеатре «Октябрь», целый день. Художественные коллективы сменяли один другого, занимая публику в течение всего дня. Вечером, обычно показывался бесплатно художественный фильм типа «Ленин в Октябре». Работали буфеты с большим выбором кулинарной продукции. Так вот, когда уже и я набрался самодеятельного опыта, то тоже испытал выборную жизнь самодеятельных артистов. И во время очередных выборов, по разнарядке управляющих органов наш коллектив попал в бывший «спецпоселок», о жизни которого в сталинские времена я почти ничего не знаю. Думаю, что она была похожа на описания писателя Михаила Попова жизни таких же переселенцев с Украины в Архангельской области.
        Отец мой писал с фронта письма полные любви и забот о нас с мамой. После ранения он лечился в госпитале в г. Ростов-на-Дону. Последнее письмо было написано им 12 апреля 1942 года. Оно и сейчас нами хранится и в натуральном и в электронном виде. Отец собирался на фронт. Но, видно не доехал. В то время город переходил из рук в руки дважды. Папа погиб без вести пропавшим. Поэтому мама на меня долгое время не получала пенсию.
       
        В  1946 году я пошел в первый класс школы. Мама перешла работать няней в городские детские ясли №5, которые располагались чуть ближе к нашему дому, чем ясли гидролизного завода. Ясли не совсем обычные. Мама называла их дезинтерийными, думаю, что говоря современным языком - это были ясли для реабилитации больных детей после инфекционного отделения больницы.
         Здание яслей было специальное: на две группы детей, одноэтажное, бревенчатое. Из вестибюля напротив входа располагалась кухня, налево и направо были приемные комнаты с пеленальными столами для родителей с детьми, а далее игровые и спальные. В повседневные обязанности нянь входило в первой и второй половинах дня – помощь медицинским сестрам в уходе за детьми, а во время «тихого часа» - носка воды в больших ведрах на коромысле из колодца, располагавшегося в двух кварталах. Водопровода в здании яслей, как и в окружавших домах частного сектора, не было. Можете представить, сколько нужно было достать из глубокого колодца и перенести воды для такого учреждения каждый день! Удивителен и колодец, который никогда не пересыхал, хотя создавался, надо полагать, для обеспечения водой только жителей анклава «Жилкооперация». Видно, место для колодца, было выбрано талантливым мастером своего дела. Кто сталкивался с этой проблемой, знает, что не всегда и не везде можно устраивать колодцы для питьевой воды.
       Точного графика работы работников яслей вспомнить не могу, но знаю, что функционировали ясли с 7-и часов утра до 19-ти вечера. Как это могли обеспечить 10 человек (в т.ч. заведующая), не совсем понятно.
       В хорошую летнюю погоду детей выводили на прогулку в большой озелененный деревьями двор, окружавший здание детских яслей. Я иногда после школы навещал маму на работе (меня подкармливали на кухне). Вспоминаю, как на прогулку воспитатели выносили механический патефон. До сих пор помню пластинку с шуточной песенкой в исполнении известной тогда артистки Рины Зеленой. «Пёрышки у птички, у Кати две косички. Кошка глупая у нас, Петя ходит в первый класс». После куплета раздавался возглас исполнительницы о якобы ошибке, допущенной в исполнении, и повторялись несколько вариантов куплета с перестановкой имен вплоть до того, что у Пети две косички, Катя глупая, а  кошка ходит в первый класс.

        В 1947 году пред самой денежной реформой маме, наконец, выплатили пенсию на меня за все прошедшие с момента гибели папы годы. Чтобы старые деньги не пропали, в результате ограничений их суммы при обмене на новые (в декабре должна была состояться денежная реформа), мама их сразу издержала на покупки. Купила из того, что было в продаже, что надо и не очень.
        Оригинальной покупкой оказалась гармонь хромка. Чтобы я не испортил дорогую вещь, мама передала ее на хранение соседям и поставила дело так, что я долгое время не знал, что гармонь наша. Думал, что соседи мне её одалживают и, конечно, был им благодарен и берёг гармонь.
        Помню, что в первый день я просто имитировал игру, т.е. пел свои любимые песни, а гармонь растягивал в такт пению, не обращая внимания на какие клавиши нажимаю. Но вскоре, конечно, освоился, понял, что к чему. Меня даже стали приглашать играть на увеселительных мероприятиях ближайшие соседи.
        По вечерам я часто сидел на лавочке около своего дома и негромко напевал под свой аккомпанемент. В Тавде климат континентальный, поэтому зимой очень холодно, а летом жарко, ну а летними вечерами – просто прекрасно: и не холодно, и не жарко – градусов 18…20. Дождей у нас выпадает в меру, не так как в Архангельске (я теперь здесь живу), где осадков выпадает намного больше, чем испаряется влаги естественным путем. Соседи по вечерам также сиживали на лавочках.
        Петь я начал рано. Ну, а в памяти сохранилось только то, что в начальных классах школы на уроках пения я выходил к доске и, обычно, исполнял несколько песен подряд. Помню, что и учительнице Елизавете Ивановне и одноклассникам моё пение нравилось. На большую сцену, если можно так назвать сцену дома культуры и олимпиаду школьной художественной самодеятельности нашего города, я вышел в 5-м классе, выступая за коллектив городского Дома Пионеров. Исполнил две песни: «Протрубили трубачи тревогу» и «Летят перелетные птицы», но был хорошо принят и замечен руководителями моей школы №3. Кто-то из учителей даже пошутил: «растет новый Лемешев».
        С шестого класса я начал играть в оркестре народных инструментов Дома Пионеров. Руководитель оркестра определил меня на 4-хструнную домру-бас. Наверное, я был не самым маленьким в оркестре. В седьмом классе я увлекся аккордеоном и мне его выдали на следующее лето домой. Кое-чему научился. Помню что, например, вальс «Дунайские волны» я играл не плохо.
        На лето после восьмого класса я устроился работать в Стройконтору горисполкома. В это время в деревне Герасимовка Стройконтора строила дом культуры. Одновременно рядом с ДК устанавливался памятник Павлику Морозову, так вот там я и трудился. Недели две плоскостью наждачного круга диаметром около 35 см, закрепленного на длинной палке, я под руководством скульптора доводил до нужного качества поверхность гранитного постамента, а остальную часть лета был занят разными, разумеется, неквалифицированными, работами на строительстве ДК. Лето, как всегда было жарким, и у рабочих был большой (2-3 часа) обеденный перерыв, так что они успевали не только поесть, но и поспать, а я и на аккордеоне поиграть. Жили мы в Герасимовке, естественно, в частных домах (других не было), а спали, особенно молодежь, на сеновалах. На некоторые выходные нас вывозили в город на отдых, помывку и за продуктами. У стройконторы был 2,5-тонный автосамосвал ГАЗ с металлическим прямоугольным кузовом. Сидели мы во время езды прямо на полу кузова, так как стоять, а тем более сидеть на бортах, естественно, запрещалось. Благо, что в Тавде лето теплое. Дорога была грунтовой с одной переправой через реку Тавда на пароме с ручной тягой. Между берегами был проброшен металлический трос, вдоль которого и ходил паром. Пассажиры своими руками перебирали часть троса, проходящую через паром, и, таким образом, перетягивали паром от одного берега к другому.  Без парома трос под действием своей тяжести автоматически  опускался на дно реки, не мешая проходить судам. Аккордеон был всегда со мной. Всегда было чем себя занять и окружающих повеселить.
        Перед началом моей учебы в девятом классе, руководитель оркестра народных инструментов Дома Пионеров переехал на постоянное место жительства в г. Свердловск. Ведь после смерти И.В. Сталина сразу началась «политическая оттепель». Александр Иванович Навроцкий до этого времени был невыездным. А в 1954 его как большого специалиста музыки пригласили работать во Дворец культуры Уралмашзавода и Свердловское музыкальное училище. Ведь еще до меня оркестр нашего Дома Пионеров участвовал в финальной части Всесоюзного смотра художественной самодеятельности в Москве и стал там лауреатом.
        Я  был у Александра Ивановича дома. Тогда в Тавде они с женой снимали маленький флигелек площадью не более, чем 3,5х2,5 м с одним маленьким оконцем. Вероятно, бывшая банька. Флигель стоял в одной усадьбе с «солидным», по Тавдинским меркам, домом по улице М. И. Калинина напротив рынка. Мой визит к нему состоялся в конце лета 1954 года. Александр Иванович уже знал о предстоящем отъезде в Свердловск - на новое постоянное место жительства. Ну а дальше, о А. И. Навроцком можно прочесть у  Владимира Мулявина ("Проза ру", "Горькое счастье песняра ...").
        Оркестр Дома Пионеров распался. Все очень сожалели, но что поделаешь, человек ищет, где лучше. Я тоже горевал, потом узнал, что в клубе Лесокомбината тоже есть оркестр народных инструментов. Оркестром руководил специалист с консерваторским образованием Иван Петрович Коковин. Я устремился туда. В клубе я начал играть уже на домре-приме. Позже я начал посещать еще и репетиции клубного духового оркестра.
       
        Хорошим спортсменом я никогда не был, но физическую культуру уважал и стал «инициатором» создания на своей улице самодеятельного спортивного общества «Ураган» - вырезал из куска резины  круглую печать. Началось-то все с футбола. Летом мы мальчишки гоняли мяч целыми днями, а иногда и после захода солнца. После создания коллектива занялись волейболом. Моя мама помогла нам связать из шпагата волейбольную сетку. Мы отмерили участок улицы длиной 100 м и регулярно стали устраивать различные соревнования. Играли в футбол с подобными командами других участков города. Приобретали в складчину и читали спортивную литературу.
        Когда я начал учиться в десятом классе, наша школа №3 приобрела комплект инструментов для русского народного оркестра, и я с удовольствием стал помогать руководителю оркестра Али Джавадовичу Мамедову, то же бывшему политзаключенному (впоследствии первый директор открывшейся в Тавде музыкальной школы). В десятом же классе мама купила мне баян (Житомир). «Глуховатый», конечно, но все-таки баян. Баян мне позволил стать в ближайшем будущем на некоторое время профессиональным музыкантом. А вот учебу я почему-то не «взлюбил». Решил, что для музыканта среднее образование не обязательно и чуть было, не «вылетел» из школы. Хорошо, что маме и учителям удалось уговорить меня относиться к учебе серьезнее.
        В Тавде вся культура держалась на бывших политзаключенных. Управление ВостокУралЛага построило прекрасный дом культуры (имени Ф.Э. Дзержинского), в котором работали различные кружки художественной самодеятельности (но он был далековато от моего дома), иногда там ставили спектакли профессиональные артисты, как часто бывало – из-за своего менталитета, попавшие за решетку. Большинством школьных хоров в городе руководил отличный музыкант по фамилии Клигер. Имя и отчество, к сожалению, забыл. Когда у меня началась мутация голоса, он меня отпускал с занятий школьного хора. А вообще установлено было так, что в дни занятий хора (между сменами) гардероб с уличной одеждой закрывался на замок и никто не мог покинуть школу без разрешения директора. А я покидал, по юношеской глупости «горланил» свои песни на улице в любую погоду и даже был горд этим.
        В начале 1956 года Иван Петрович Коковин организовал в клубе Лесокомбината эстрадный оркестр – первый в городе – с целью играть в летний период на открытой танцевальной площадке в клубном саду. Кроме танцплощадки  в саду стояло капитальное здание летнего театра, в котором с удовольствием выступал и приезжавший на гастроли Государственный Уральский русский народный хор. Играть мы должны были по договору с завкомом (местным профсоюзным комитетом) лесокомбината – за денежную оплату.
        Состав оркестра был таким: две четырехструнных домры  (скрипачей в городе не было), аккордионированный немецкий (Weltmeister) баян, кларнет – саксофон, фортепьяно (точнее пианино), две трубы, балалайка-контрабас и ударные. Руководитель оркестра и я играли на домрах. Высотный диапазон звука четырехструнных домр-прим аналогичен скрипкам, только способ его извлечения иной: не смычком, а медиатором. Одним из трубачей был директор клуба П.П. Гапонов, на пианино играл один из учителей математики школы-семилетки Бабаджан (тоже попавший в город необычным путем), на кларнете и саксофоне играл недавно демобилизовавшийся военный музыкант. Оркестровал, и частично сочинял музыку для оркестра И.П. Коковин. Была у нас и солистка – жена Ивана Петровича, Людмила. Иван Петрович был очень талантливым музыкантом, но, к сожалению, еще с военных лет болел туберкулезом, сравнительно рано (по возрасту) умер – в 1963 году. Я в то время жил в Омске и о его смерти узнал очень поздно – когда приехал домой во время трудового отпуска.
        Таким образом, я все лето 1956 года после окончания школы до октября месяца проиграл в эстрадном оркестре. О поступлении в ВУЗ даже не помышлял, как «осведомленный» о больших конкурсах для поступающих. Честно говоря, в начале учебы в 10-м классе подумывал о поступлении на вокальное отделение консерватории. При поступлении на вокальное отделение в то время не требовалось в обязательном порядке иметь документ об окончании музыкальной школы. Я даже написал в Уральскую консерваторию письмо, получил ответ с правилами приема, но потом отказался от своей мечты. Дело в том, что в детстве от простуд у меня часто болели уши, в результате в одном из них на барабанной перепонке на всю жизнь остался шрам, снижающий слух. Я решил, что это для профессионального музыканта недопустимо. Как показало время, этот изъян не влияет на карьеру певца-солиста (См. Муслим  Магомаев. Любовь моя - мелодия). Но я не жалею об отказе от своих первоначальных намерений. Забегая вперед, могу сказать, что я доволен тем, как сложилась моя жизнь: делал, в основном то, что мне нравилось, работал всегда с удовольствием, а иногда и с энтузиазмом.
        Весной 1956 года я уже определился с дальнейшей учебой: поеду учиться на плотника-столяра  строительного в техническое училище №11 города Каменск-Уральский. Технические училища – это такие же, как и существовавшие и ранее ремесленные училища. Отличие в том, что программы обучения профессиям в ТУ были рассчитаны на выпускников средних школ (10 классов). Занятия в училище начинались с 15 октября, то есть после окончания летнего танцевального сезона и, соответственно, моей работы в оркестре.
        Прельстило меня то, что в училище никаких вступительных экзаменов сдавать не надо. В случае поступления мне, как сыну отца, погибшего в ВОВ, полагалось бесплатное обмундирование, питание и 50 рублей стипендии. Когда приехал, оказалось, что это новое училище (и здания и преподаватели), отлично оснащенное всем необходимым. Юноши жили на втором и третьем этажах учебного корпуса. На первом были классы для занятий и отличный спортивно-актовый зал. Девушки жили в трехэтажном корпусе-общежитии, расположенном напротив учебного. Между зданиями была устроена большая круглая клумба с цветами. Только столовой своей у училища пока не было, и питались мы в городской столовой (в определенные часы).
        Запомнилось, что в 1956 году после колоссального урожая зерновых на освоенных целинных и залежных землях Казахстана хлеб в столовых был бесплатным. На обеденных столах всегда стояли блюда с нарезанным и плотно уложенным горкой хлебом. Молодые парни обычно имеют хороший аппетит, и такое положение с хлебом было очень кстати.
        Жить и учиться было очень интересно. У меня появилось много друзей, приехавших из разных областей России (РСФСР). В основном, конечно, это были выходцы из Свердловской и Курганской (г. Каменск-Уральский расположен у южной границы Свердловской области). Но были и из Удмуртии, Башкирии, Владимирской и даже Смоленской областей. Видно, прошла не плохая реклама училища. Я вычитал о нем в специальном сборнике «Куда пойти учиться». Побывав в дни октябрьских праздников дома, я из Тавды в училище сагитировал своего одноклассника поэта, много печатавшегося в газете «Тавдинский рабочий», Юру Южакова, который в августе не прошел по конкурсу на строительный факультет Уральского политехнического института. Впоследствии он все же закончил строительный факультет института и работал прорабом в Тюмени. Позже я связь с ним потерял.
        В училище учеба была организована таким образом, что мы три дня в неделю занимались теорией в аудитории, а три практиковались прямо на строительных объектах треста Уралалюминьстрой и за это нам даже немного приплачивали. Мне кажется, что это была очень хорошая методика обучения профессии.
       В училище, в свободное время, я выступал на концертах, играл на танцевальных вечерах, увлекался фотографией. Особенно было интересно делать фотографии близнецов. Фотоаппараты раньше были не такими совершенными, как сейчас, и можно было на один кадр пленки снимать несколько раз (по забывчивости). А мы это делали сознательно, используя черный фон. Например, у меня до сих пор сохранились фотографии, где я сам с собой. С одной стороны с баяном, а рядом – с мандолиной. Для того чтобы можно было возить с собой мандолину я купил даже чемодан очень большого размера, куда помещалось и все мое холостяцкое имущество.
        В училище было несколько влюбленных в меня девушек, но я влюбился в ту, которая отвергла меня, - не сразу, по той причине, что была старше меня, уже побывавшая на комсомольских стройках. Правильно решила. Сейчас я уже не удивляюсь парадоксальному, но очень часто более приемлемому  женскому мышлению.
        Летом 1957 г. Мы (плотники-столяры, соседняя группа каменщиков-монтажников) закончили программы своего обучения. Всю группу каменщиков отправили на работу в строительно-монтажное управление (СМУ), которое располагалось в поселке Уральского Алюминиевого Завода (УАЗ). Это в непосредственной близости от расположения училища. А плотников отправили в старую часть города – Каменск – это в километрах четырех от училища. Каменщикам-монтажникам дали места в новом общежитии с комнатами на 4-х человек, а нас (плотников) сначала поселили в помещение аптеки, которая должна была открыться в только что построенном 5-тиэтажном жилом доме. Спали как в казарме – в большом помещении вестибюля с полом из керамической плитки, но нам молодым казалось это вполне приемлемым, ведь продолжалась «Хрущевская оттепель», расширялось жилищное строительство и перспективы для получения персонального жилья для строителей были очень обнадеживающими.
        Я стал посещать самодеятельный духовой оркестр какого-то небольшого машиностроительного заводика. С этим оркестром я впервые, а потом несколько раз, участвовал в похоронах. В этих случаях я играл на большом барабане и одновременно стучал мундштуком по тарелке, привинченной к барабану (в оркестре обычно используются две тарелки). Это давало мне небольшой приработок. А для души занимался на кларнете.
        В эти же месяцы меня впервые «нашли» и пригласили, как баяниста играть на свадьбе за деньги и сумму предложили такую, что я даже удивился. До сих пор ведь я занимался баяном только для собственного удовольствия, а здесь, оказалось, что на своем удовольствии можно еще и зарабатывать. Поэтому мое обслуживание свадьбы прошло хорошо и все гости были очень довольны, т.к. я не только играл, но и много пел, «заводя» присутствующих.
        Работать мы (плотники) начали как одна молодежная бригада. Бригадиром назначили Юру Южакова. Начали строить какое-то вспомогательное здание на территории завода ОЦМ (обработки цветных металлов). На этом заводе я впервые увидел, как делают медную проволоку. В цех мы ходили пить холодную газированную подсоленную воду. Такой воды в городе не встретишь. Вода казалась нам очень вкусной. Возможно сказывалось и то, что она была для нас бесплатной.
        Вспоминаю, как однажды нашей бригаде предложили денежную работу – разгрузить вагон с насыпным цементом за хорошую дополнительную оплату. Выдали каждому чистую хлопчатобумажную спецодежду. Вагон был большим (4-хосным), более чем на половину высоты заполненный цементом. Вагон был загнан в закрытое помещение. Прямо рядом с вагоном располагались сусеки, в которые мы и должны были сбросить цемент. Оказалось, что деньги зря не платят. Частицы цемента ведь очень мелкие, поэтому после сброса нескольких лопат цемента в вагоне поднялась такая пыль, что мы плохо различали друг друга, дышать было трудно. Наверное, мы не совсем правильно организовали работу, а как правильно, нам никто не объяснил. В итоге -  отказались и от работы и от денег. Решили, что здоровье дороже и, думаю, правильно сделали.
        В первый месяц своей самостоятельной работы мы заработали (нам начислили) по 600 рублей с небольшим. Шестьсот рублей в то время – это была минимальная зарплата (дворника). Рабочие-плотники старых бригад обычно получали около 1000 рублей в месяц. Мы, конечно, возмутились – работали-то на совесть. Оказалось, что наш бригадир не умел обманывать, закрывал наряды по факту, в то время как в строительстве в порядке вещей при низких расценках использовались приписки или повышалась производительность за счет снижения качества выполняемых работ.   В результате, нашу бригаду расформировали по другим бригадам. Со «старичками» нам стало жить удобнее и приятнее во всех отношениях. Все-таки, большое значение имеет опыт работы, опыт жизни.
        Тем не менее, в Каменске-Уральском я проработал не долго. Однажды во время работы у меня ущемилась заработанная еще на сборе металлолома в школьные годы паховая грыжа. В тот день мы работали на перекрытии последнего 5-го этажа жилого дома: растаскивали по периметру здания бревна для устройства мауэрлата. Потом в них зарубали бородкой топора гнезда под нижние концы стропил, стоя на карнизе дома лицом внутрь здания. Бревна-то сырые и тяжелые. Вот, видно, и «надсадился». После обеда я признался в своей беде, рабочие вызвали  машину скорой медицинской помощи. В больнице меня оперативно прооперировали.
       
        Хочу рассказать, как я «заработал» свою грыжу. Это был не банальный сбор металлолома школьным классом, а собственная доморощенная инициатива. У молодых людей, а особенно у юных, энергия действия часто опережает разум, который должен управлять этой энергией – сначала делают, а потом думают, но такова жизнь.
        Учась в классе – 7-м, а может быть и позже, мы с другом Колей Логиновым, проживавшем по соседству, увлеклись ведением личных альбомов, в которые записывали слова новых понравившихся нам песен и стихов. Но во времена всеобщего дефицита, тетрадей для письма в свободной продаже не было. Можно было приобрести тетрадь только в пунктах приема вторичного сырья: макулатуры, тряпья, металлолома и тому подобных вещей при сдаче их на полную стоимость приобретаемого товара. Иногда можно было получить бонус - сдать вторичного сырья на частичную стоимость приобретаемого товара (с добавлением наличных денег).
        Вспоминаю, как даже по городу разъезжал на лошадке, запряженной в телегу, китаец под именем «дядя Володя» и спрашивал жителей: «Кляпка есть?». Было у нас в городе несколько китайцев – больших тружеников, которые от тяжелой жизни в Китае перешли нашу границу, зная, что здесь их ждет несколько лет заключения, отбыли наказание, но были довольны своей судьбой. Тогда же я узнал о «моде» китайцев на маленькие ступни женских ног. Одна мастерица бумажных цветов (в свободное от основной работы время), удивляла своей торопливой походкой местных женщин.
        Так бывает, что одно воспоминание тянет за собой следующее. Вот и сообщение о китайских тружениках напомнило мне, что на рубеже 50-х – 60-х годов прошлого века наблюдалась новая волна «нашествия» китайцев в Россию: в Свердловске было много китайских студентов. Известный в нашей стране композитор Е.П.Родыгин (автор «Уральской рябинушки») даже написал песню - «Китайской подруге». Весь текст не помню, но отдельные фразы могу воспроизвести: "И в краю далеком, где Яндзы широкий катит к морю воды пенною волной, запоют с тобою смуглые подруги о рябине русской с русскою душой…". Мелодия самая, что ни на есть русская, как и большинство песен написанных композитором для Государственного Уральского русского народного хора. Я сейчас на баяне, можно сказать, не играю, но, примерно, раз в полгода беру его в руки для тренировки и контроля функционирования своих пальцев. Перебирая клавиши обычно «наталкиваюсь» на эту мелодию и, даже подпеваю себе. Так она трогает меня.
            
        Ну, а далее - продолжение по теме. Мы решили, что в наших силах заняться сбором черного металлолома. Его можно было найти на улицах города, только он был "мелковат" – пришлось бы очень долго ходить в поисках достаточного для нас количества.
        Бывая на рыбалках, мы знали, что много металлолома валяется на берегах реки. По происхождению он обычно был промышленным: крупные зубчатые колеса, валы и другие детали или части машин и даже судов. Река от нашего местожительства была далековато – более  полутора км. Для облегчения задачи транспортировки грузов мы решили сделать тачку. Нашли подходящее колесо, подобрали трубку подходящего диаметра для оси и смастерили тачку с кузовом из досок. Других листовых материалов в нашем распоряжении не было. Тачка и сама-то получилась не легкой, а представьте, что асфальта в городе не было. Были только досчатые тротуары и то лишь  на главной улице. А в остальном был сплошной песок, особенно в нижней части города, расположенной в долине реки, или тот же песок, поросший редкой травкой (органики-то почти никакой). Хотелось бы заметить, что песок - это благо для города («Песок - не сало, высохло - отстало» - шутят жители Тавды) – никогда не было грязи, а после дождей было даже очень приятно – почти везде подобие асфальта, только мягкого. А в сухую жаркую солнечную погоду при ходьбе босые ноги обычно проваливались почти по щиколотку, при ходьбе  песок обжигал ноги так, что нельзя было даже останавливаться – приходилось бежать до ближайшей полянки или затененного участка. Ну а теперь представьте тачку с грузом, который нельзя разделить на части, а «жадность» заставляет брать всё и сразу. Как его везти двоим 14-ти – 16-ти летним пацанам. Поэтому я и получил упомянутый выше результат.
       
        После больницы я уехал долечиваться домой, в Тавду, да так и не   вернулся в Каменск-Уральский. Дело в том, что мне в клубе Лесокомбината предложили  работу столяра по ремонту мебели и по совместительству, за дополнительную оплату играть на баяне во время танцев -  3 раза в неделю по 3 захода: «вальс, фокстрот, танго, и что-либо типа польки или краковяка (в перерывы включалась радиола), и работать аккомпаниатором в танцевальном кружке детского сектора клуба. Это мне понравилось больше, чем плотницкие работы в чужом городе.
        Летом я опять играл в эстрадном танцевальном оркестре на открытой танцплощадке, теперь на ударных инструментах. В это время вместо домр в оркестре наряду с аккордионированным баяном появился еще и обычный (вместо домр), использовалась только правая клавиатура. Иван Петрович встал за скрипичный контрабас. Позже в оркестре появилась и гитара.
       
        У меня было и свободное время и я решил использовать его для повышения своих теоретических познаний музыки. В то время в Москве был Народный университет искусств имени Н.К.Крупской, в который принимали всех желающих без всяких предварительных испытаний. Можно было изучать не только музыку, но и театральное искусство, рисование и многое другое. Самое то, что бывает полезным для участников художественной самодеятельности с перспективой перехода в профессионалы. После зачисления учащимся высылались необходимые учебные пособия и контрольные задания. Контрольные задания после выполнения отсылались по почте в университет для рецензирования-консультирования и зачета изучаемых тем. Таким образом, я изучил курс Элементарной теории музыки. Далее решил взяться за изучение Гармонии. После получения зачета по нескольким темам, для меня это стало обременительным, да еще я засомневался в целесообразности своего решения, поэтому на этом и закончил свои «музыкальные университеты».
        Зимой я работал столяром и играл на танцах. Все было прекрасно. В следующий летний сезон в нашем оркестре появился новый кларнетист – учащийся Тавдинкого техникума механической обработки древесины. Сказав, что меня как музыканта с удовольствием примут на учебу в техникум, он уговорил меня подать заявление. Поступил я легко, своими дополнительными компетенциями  воспользоваться не пришлось.
       
        Оказалось, что в техникуме учиться легче, чем в школе. Учеба на дневном отделении и активные занятия в художественной самодеятельности техникума не слишком обременяли меня, и с осени 1959 года я устроился на работу в Тавдинский Дом Пионеров в качестве руководителя кружка баянистов. Кроме того, продолжал играть на баяне на танцах  в клубе лесокомбината. Зимой работу эстрадного оркестра клуб не оплачивал. Народ согласен был танцевать под баян и радиолу. Фойе клуба, где проходили танцы, всегда было переполнено. Всем желающим билетов не хватало. Иногда  билетерам трудно было сдерживать толпу желающих попасть  на танцы. Выручали народные дружинники из числа работников Лесокомбината.
        Этой же осенью со мной произошло событие, которое напоминало о себе много лет головной болью при работе внаклонку. Часть нашего земельного участка «отрезали» под дополнительную усадьбу. Таким образом уплотняли существующие кварталы города. И вот однажды строящийся сосед попросил меня помочь ему поднять на сруб (на четвертый венец) очередное  довольно-таки толстое бревно. Нас всего оказалось четверо: двое поднимали один конец бревна, двое – другой. Мы с напарником свой конец бревна подняли, а наши партнеры, частично приподняв противоположный конец, уронили. Наш конец бревна слегка подпрыгнул и в результате я получил удар в нижнюю челюсть и потерял сознание. Первое, что я увидел, будто бы смотрю из верхнего угла нашей «большой комнаты» и вижу себя лежащим на кровати. Надо мной склонилась мама, напротив кровати у стены на стульях сидят две наших соседки.
        Очнулся я действительно на кровати, а надо мной лицо матери в слезах, скорая медицинская помощь еще не приехала. Ну, а далее, можно сказать: ничего интересного – я две недели пролежал в больнице. Лечили в основном покоем, а я этому покою придавал не очень серьезное значение, т.е. не очень соблюдал требование постельного режима. Вот наверно поэтому у меня и остались надолго остаточные явления после сотрясения мозга.
        Во время пребывания в больнице я так хорошо познакомился с её персоналом, что в последующие годы они меня не однократно приглашали к себе в качестве музыканта при проведении, как теперь сказали бы, своих корпоративов.

        Прошла еще одна зима. Летом опять работа в оркестре, с осени в Доме Пионеров. На второй год моей учебы в техникуме началась перестройка специального образования. Учащихся техникума перевели на производственное обучение. Нашу группу устроили работать на Тавдинский фанерный комбинат (я учился на техника технолога фанерного производства). Занятия проводились утром и дублировались вечером, а учащиеся выбирали время своего посещения в зависимости от смены, в которой работали. Я попал на работу в цех фанерных труб.
        Принципиально технология  изготовления труб проста, состоит всего из нескольких технологических операций. Сначала из лущеного шпона склеиваются квадратные листы 2-хслойной фанеры: один слой считается продольным – тонкий, другой (потолще) – поперечный (развернут на 90 градусов относительно направления древесных волокон на продольном листе – вдоль будущей трубы). Внутренние напряжения в древесине способствуют короблению (естественному скручиванию) листов в сторону толстого слоя.
        Далее отдельные квадратные листы сращиваются (склеиваются) «на ус» (заострение – толщина листа под острым углом сфрезеровывается на ноль) в длинные заготовки, длина которых зависит от диаметра и толщины стенок будущих труб.
        После этого, предварительно намазанные клеем (полимерной смолой) заготовки скручиваются в рулон на металлической оправке (трубе), наружный диаметр которой соответствует внутреннему диаметру будущей фанерной трубы в специальном трубном станке. Конец рулона, тоже фрезерованный «на ус» приклеивается: вращение оправки останавливается на несколько секунд под прижимом с электронагревом (происходит частичная полимеризация смолы – достаточная для того чтобы рулон не раскручивался до следующей технологической операции).
        Готовое звено трубы выгружается из трубного станка и закатывается на 20 – 30 минут в автоклав, где выдерживается под повышенным давлением при высокой температуре для полимеризации всей смолы (склеивания всех слоев рулона между собой). После выгрузки из автоклава получается готовое звено трубы длиной 1,5 метра.
        У нас в Тавде даже водопровод из таких труб был сделан. В бытность моей работы завод трубы уже не делал, а отправлял звенья труб на одну из Московских мебельных фабрик. Там из этих звеньев делали царги для стульев, распиливая полутораметровые заготовки на сравнительно короткие (узкие) колечки, к которым на последующих операциях прикреплялись сидения, ножки и спинки.
        Весной 1961 года, будучи на работе я узнал о полете в космос Ю. А. Гагарина, а через месяц – о пожаре в доме, в котором жил. Причиной пожара стал работающий керогаз (керосиновая горелка для подогрева воды и приготовления пищи), который мама оставила без присмотра в сенях. Сама она в это время занималась штукатуркой стен в доме.
        Дом, слава богу, весь не сгорел. Городская пожарная часть располагалась в 3-х кварталах от него. Но обгорел сильно. Почти совсем сгорела крыша. Она была из деревянной драни. Полностью сгорели досчатые сени, в которых и стоял злополучный керогаз. Сильно обгорела снаружи одна из стен (хорошо, что со стороны огорода). Как погорельцам нам выписали в райисполкоме волнистого шифера для кровли (в свободной продаже в те времена многого не было). Техникум помог с пиломатериалами (в техникуме была своя одноэтажная лесопильная рама). Дядя Вася Черных (семья, с которой мы поддерживали дружеские связи) помог сделать крышу. Я, познакомившись с работами по деревянному домостроению, уже самостоятельно сделал новые сени. Заодним уж и дом поставил на шлакобетонный фундамент.
       
        Проработал я в цехе фанерных труб до начала сезона работы пионерских лагерей. В завкоме завода узнали, что я играю на баяне, и сагитировали меня поехать баянистом в пионерский лагерь фанерного комбината, пообещав мне сохранить среднюю зарплату автоклавщика. Это немного больше 100 рублей в деньгах выпуска 1961 года. Это была достойная оплата за приятный для меня труд. А по штатному расписанию работа баяниста пионерлагеря в те времена оценивалась в 60 рублей в месяц.
        Все лето (три смены по 21 дню) 1961 года я с большим удовольствием и энтузиазмом проработал в пионерском лагере. Этим же летом директора лагеря назначили директором Восьмилетней школы №18. Директор пригласила меня поработать в школе до окончания мною техникума учителем пения. Школа располагалась в 4-х километрах от моего дома (в противоположной Лесокомбинату стороне), но это меня не тяготило. Я, даже при наличии уже открывшегося к тому времени автобусного сообщения в городе, ходил на работу пешком (даже с мелкими перебежками) – для здоровья.
        Таким образом, я познал учительский труд. Моя работа мне нравилась. Только с мальчиками 6-х классов были какие-то шероховатости – не зря говорят о переходном возрасте. Действительно дети могут быть трудноуправляемыми. Девочки пели у меня с большим удовольствием. В весенние каникулы, как все, наша школа участвовала в городском смотре (олимпиаде) художественной самодеятельности. Я, конечно, волновался, но выступили мы достойно.

        Этой же весной 1962 г. я защитил диплом техника технолога фанерного производства. На распределении выбирал место работы одним из первых и выбрал фанерную фабрику в городе Омске. На работу нужно было явиться 1 августа, но меня опять уговорили провести лето в пионерском лагере Тавдинского фанерного комбината и в Oмcк я приехал лишь в последние дни августа.
        Во время ожидания начальника по кадрам комбината Омсклес со мной произошло интересное событие. Сижу я в вестибюле – коротаю время в ожидании начальника отдела кадров. Вдруг забегает парень моих лет и торопливо говорит, что нашел пачку денег, но за ним гонится то ли хозяин этих денег, то ли обиженный свидетель, который тоже видел эти деньги (подробностей его монолога уже не помню). Этот парень предлагает мне спрятать пачку денег и, не дожидаясь ответа, засовывает их мне за воротник – под рубаху. Появляется преследователь и требует с первого парня деньги. Тот говорит, что у него их нет. Тогда второй умоляет дать ему хотя бы небольшую часть денег. Первый уговаривает меня, дать второму парню денег, намекая подмиванием, что у меня под рубахой денег гораздо больше, чем следует отдать. Я почувствовал розыгрыш, да и пачка денег за воротником ощущалась какой-то твердой. Я постарался вежливо отказаться. Все закончилось благополучно. Ребята вытащили из-под моего воротника свою «куклу» на деревянной основе и удалились. А могло закончиться ведь и хуже. Я, конечно, не отдал бы свои деньги, но жулики могли бы перейти от неудавшихся уговоров к физическим действиям. Видно побоялись моего хладнокровного спокойствия, да и на дворе еще продолжался день. Теперь, конечно, в порядке вещей, особенно в Москве или С-Петербурге, когда обманывают приезжих подобными розыгрышами, но тогда я об этом узнал впервые. До того времени с жуликами я не встречался. У меня были только друзья.
        В комбинате «Омсклес» мне дали направление на Харинскую (чуть позже переименованную в Береговую) лесоперевалочную базу, т.к. на месяц раньше меня приехала девушка из нашей студенческой группы и заняла мое место на фабрике. Лесоперевалочная база располагалась в нескольких километрах от центра города, функционировала уже давно, но в последние годы там развернулось большое строительство. На Базе уже действовали построенные недавно лесопильный и тарный цеха, было начато строительство мебельного и фанерного производств.
        Жить нужно было в общежитии – второй этаж небольшого двухэтажного здания. На первом этаже с входом с противоположной стороны здания располагалась воинская часть внутренних войск. Солдаты занимались охраной лагеря заключенных, которые и осуществляли строительство деревообрабатывающего комбината. Я посмотрел и предприятие, и общежитие, и столовую, и поселок. Всё меня устраивало кроме удаленности от центра города.
        Поехал я опять в город в отдел кадров Омсклеса. Дали мне направление на фанерную фабрику. Она тоже вошла в строй действующих незадолго до моего приезда. На фанерную фабрику я сходил, но работать не остался. Нужно было жить на частной квартире, хотя платить за мое проживание обещало предприятие. Встретил там девушку из своей группы, которая уже почти целый месяц работала сменным мастером. Её рассказ меня не воодушевил, и я решил всё же вернуться на лесоперевалочную базу.
        Первые полгода я работал мастером тарного цеха, который назывался цехом сырого раскроя, в связи с тем, что пиломатериалы раскраивались сырыми, т.е. естественной влажности – без сушки. Кроме меня в цехе был еще старший мастер по фамилии Балабас. Принял он меня хорошо, даже выпивать предлагал. Несколько раз это состоялось, но я никогда не был охотником до спиртного. Это меня обычно и в более поздние времена спасало от поворота на «кривую дорожку». Не пейте, и всё будет хорошо даже при пассивном поведении – непротивлении злу насилием.
        Цех выпускал черновые мебельные заготовки для мебельных фабрик комбината Омсклес, доски для градирен тепловой электростанции г. Омска и тарные комплекты (детали ящиков) под винные бутылки, под банки сгущенного молока, тушенки и тому подобной продукции предприятий Омской области. Производство было мелкосерийным, продукция вывозилась автотранспортом заказчиков продукции. Технологическое оборудование цеха состояло из 2-х тарных рам для распиловки лафета – двухкантных брусьев, выпиленных в лесопильном цехе из тонких бревен, делительных станков ЦДК-4 и Ц-2 (второй - с ручной подачей), и позиционных торцовок типа ЦПА-2. Одна торцовка ЦКБ-3 располагалась  вне цеха – стояла "под открытым небом" около полумеханизированной сортировочной площадки пиломатериалов лесопильного цеха – для выработки из пиломатериалов заготовок, размеры поперечных сечений которых совпадали с сечениями стандартных пиломатериалов, т.е. для получения заготовок требовалась только одна технологическая операция – деление досок по длине (с вырезкой недопускаемых по техническим условиям пороков древесины).
        Потом меня перевели работать сменным мастером в двух
поточный (4-храмный) лесопильный цех. Опыт моей работы в тарном цехе не пропал даром. Здесь я сумел организовать работу так, что вскоре моя смена стала лучшей (из 3-х) в цехе. Основная трудность состояла в борьбе с прогулами на почве пьянства. Я эту задачу решил с помощью профсоюзной группы смены. Нарушителей мы обычно обсуждали на своих заседаниях и чаще всего выносили решения о понижении разряда работы на тот или иной период времени (количество недель или месяцев). Народ на предприятии был работящий – в основном из поселка Береговой и близлежащих деревень, который ценил возможность подзаработать, а в лесопильных цехах ведь  организация труда бригадная (один поток – одна бригада) и важна слаженная работа всего коллектива, и вскоре вопрос о прогулах был «снят с повестки дня». Демократия победила.
        Кстати о демократии. Бытует мнение, что в Советское время демократии не было. Но я свидетель следующего случая. По разнарядке, надо полагать, Обкома партии и местной партийной ячейки, нашему цеху надо было выдвинуть кандидата в депутаты областного Совета. В очередной рабочий день на стыке смен пришли в цех представители администрации, партийной организации и профсоюза предприятия. Собрание проводилось прямо в цехе. Перед «президиумом» расположились работники цеха. Те и другие стояли на свободных местах цеха (его было достаточно).
        Представитель профкома объявил о решении комитета выдвинуть кандидатом одну из работниц нашего цеха – члена профкома и просил нашего согласия. Но женщины цеха не согласились с предложенной кандидатурой и выдвинули свою. Новая кандидатура прошла в цехе, а во время выборов работница была избрана депутатом Омского областного Совета. Так что в Советское время, думаю, многие безобразия в стране (так называемые перегибы) творились в основном местными руководителями правящей партии при пассивности масс.
        Во время этих же выборов я был назначен доверенным лицом другого кандидата в депутаты – генерал-лейтенанта, областного военкома. У нас состоялась встреча с военкомом, который оказался очень разговорчивым и простым в общении человеком. Конечно, больше расспрашивал он меня, чем я его. В конце беседы я получил его краткую биографию в напечатанном на машинке виде.
        В общежитии жил я в комнате вместе c работниками физического труда, которые трудились на других участках производства (не под моим началом). В общежитии, в o6щeм, был полный порядок. Этому, конечно, способствовал небольшой размер общежития и хорошая комендантша, которая очень хорошо знала всех жильцов не только пофамильно, но и поименно, включая их место работы.
   
        В свободное время я занимался в художественной самодеятельности в заводском клубе, который был небольшим (при сравнении с Тавдинским). Занимались в самодеятельности не только работники предприятия, но и солдаты нашей воинской части и, даже старшеклассники местной средней школы. Гражданские и военные были коллективом единомышленников – в отношении свободного времяпровождения. В частности, мы ездили с концертами и в параллельные и в вышестоящие подразделения нашей воинской части, и иногда в  поездках доводилось «есть солдатскую кашу».
        Художественным руководителем клуба был молодой выпускник культурно-просветительного училища Широв. Он просил называть его Сашей, но по паспорту на русский манер он был Саидакбаром Машрапходжаевичем. Такие вот сдвоенные имена (его и его отца). Национальность назвать не могу, так как могу ошибиться. Уж очень поздно я начал о нем вспоминать. Саша собственно не руководил нами, а помогал организовывать мероприятия. Уж так случилось, что в одно время в одном месте собрались очень активные и инициативные (теперь говорят креативные) участники самодеятельности. К сожалению, я понял только сейчас, среди нас не было заядлого фотолюбителя. Поэтому у меня не оказалось фотографий омского периода.
        Летом по вечерам около клуба обычно играли в волейбол. Среди игроков были и студенты института физкультуры г. Омска. Игры были интересными и напряженными. Лето 1963 г. выдалось жарким. Помню, месяца полтора в Омске держалась температура воздуха выше 35°С.  После волейбольных баталий народ  с удовольствием ходил купаться в Иртыше.
        Волейбольная команда нашего предприятия участвовала в розыгрыше первенства предприятий комбината Омсклес, и даже заняла 1-е место. Об этом мне напомнила сохранившаяся почетная грамота.
        Всё у меня было хорошо, я был доволен жизнью. Был уважаем и на работе и в поселке. Покупал подарки и помогал финансами маме. Роднее её, посвятившей мне всю свою жизнь, у меня никого не было.
        В последние 2 месяца работы на Лесобазе меня, как фанерщика по образованию, перевели работать в еще не сданный в эксплуатацию фанеромебельный цех, но по государственному плану (так часто бывало в Советское время) уже должен был выдавать продукцию. Лесобаза вышла из затруднительного положения, арендовав промплощадку местной колонии вместе с рабочей силой. Вот туда меня и направили в качестве мастера. Промплощадка колонии – это цех деревообработки непосредственно при колонии (тоже за колючей проволокой и высоким забором), но отделенный от жилой зоны дополнительным забором. Там было начато производство деталей школьных парт, а также делали самые элементарные кухонные столы рамочной конструкции. Работал цех в 2 смены, а я (мастер) был один. Зеки очень способные ораторы, во всяком случае, некоторые из них, и я доверял словам их бригадира – с виду солидного приятного в общении человека, но с несколькими судимостями за плечами (зона была строгого режима). На самом деле работали зеки нормально только при мне, а без меня, очевидно, много отдыхали. Не мог же я две смены находиться на работе, хотя и задерживался дольше восьмичасового рабочего дня. В результате, еле-еле свел концы с концами, когда пришлось рассчитываться после поступления на учебу в Ленинградскую Лесотехническую академию. Было большое недовыполнение плана. Спасибо моему начальнику (тот же Балабас) который помог «выкрутиться» – в зачет принял и бракованные по размерам, но парные, т.е. одинаковые по размерам детали школьных парт.

        В первый свой отпуск я кроме Тавды съездил в Москву. Жил в гостинице «Колос», организацией своих экскурсий занимался сам. На второй год поехал в Ленинград. Было желание поступить в Лесотехническую академию, а если не поступить, то побывать в городе о культуре и других особенностях которого был много наслышан. Во время моей учебы в 10-м классе классным руководителем была молодая выпускница Ленинградского пединститута им Герцена. Они с мужем приехали в Тавду минувшим летом по направлению, как молодые специалисты. Она нам много хорошего рассказала о Ленинграде.
        Поездка моя оказалась удачной. Я без особого труда – с большим запасом баллов (для лиц с производственным стажем) поступил на факультет механической технологии древесины. Что примечательно, так это то, что письменную математику, к которой я худо-бедно готовился заранее, сдал на 3, а остальные предметы на четверки. Больше того, на билет по физике (я её любил в школе) ответил на 5, хотя сдавать надо было за 8 – 10 классы – это 3 книжки, которые я одолел за несколько дней, бывших в моем распоряжении. Я приехал в Ленинград за неделю до 1 августа – официального начала вступительных экзаменов в ВУЗы, плюс 3 дня непосредственно перед экзаменом по физике. Последние темы учебника я дочитывал в день экзамена, когда некоторые мои коллеги уже возвращались в общежитие с его результатами. Я пришел сдавать через 2 часа после начала экзамена.  Получил 4 потому, что не ответил на дополнительный вопрос по переводу единиц измерения технической системы в систему СИ. Тогда было время, когда весь мир говорил о новой системе измерения физических величин, и назывались сроки – год к которому страна должна была перейти полностью на систему СИ.

        Учился я, имея направление предприятия, и получал от него стипендию по почте на 15 % выше, чем государственная. Кроме того, начиная со 2-го семестра, я получал надбавку за отличную учебу – еще 25 %, в итоге 50 рублей 25 копеек (Обычная государственная стипендия студента технического ВУЗа была тогда 35 рублей).
        В первом семестре своей учебы я едва успевал только записывать лекции (соображать и понимать новый материал «вногу» с лекторами не успевал). Вероятно, сказался мой 2-х летний перерыв в образовании и, тем более, я не думал о стипендии отличника. Дома после занятий приходилось еще раз прочитывать свои конспекты для полного понимания их смысла. Но зато во время экзаменационной сессии, мне достаточно было только повторить чтение еще раз (с остановками для выделения главных моментов в каждой теме).
        В первую зимнюю сессию первым был экзамен по высшей математике. Студенты готовились к ответу и отвечали у доски (на бумаге не писали). Для этого в аудитории было развешено несколько больших досок, разделенных пополам (мелом). Каждому испытуемому своя половина доски. Вначале всем нужно было продифференцировать уравнение, а потом уже брать билет и готовиться к собственно экзамену. И то и другое у меня получилось раньше, чем у других и ответил я хорошо. «Отлично» - объявил доцент Кац. Пошел к столу ставить оценку в ведомость, а там нет моей фамилии. Зато фигурировал не существующий Поляков (с моими инициалами). Пришлось бежать в деканат, а это в другом корпусе, который располагался в пятистах метрах от места сдачи экзамена, и брать справку об ошибке в ведомости, но все прошло без особых задержек. А я решил, что раз уж трудную, как мне показалось, высшую математику я сдал на 5, то остальные предметы сессии тем более я должен "отмахать" на «отлично» (были предпосылки). Потом так и пошло из сессии в сессию, хотя я не ставил себе цель сдавать все экзамены на «отлично». Для получения диплома с отличием достаточен средний балл 4,75 и я это знал. Кроме того, по некоторым дисциплинам занятия продолжались два семестра, а в диплом шла средняя арифметическая оценка с округлением до целого количества баллов в пользу студента. Своим студентам я и сейчас иногда советую свой метод изучения дисциплин.

        Хотелось бы вернуться к ошибке деканата. Дело в том, что она не единственная. Мне всю жизнь пришлось медленнее, чем обычно я говорю, произносить свою фамилию. Иначе, плохо воспринимается на слух первая буква. Чаще всего неприятности происходили в регистратурах поликлиник. После того как я называл себя,  предварительно поискав на полках, мне отвечали: "Нет Вашей карточки". А оказывалось, что работница искала или Белякова или Полякова. В последние годы Советской власти я обычно сопровождал свою фамилию словами:  от слова голый – самая пролетарская фамилия.
        Фамилия действительно не самая распространенная, чаще встречается Голиков. За всю свою жизнь я не встретил ни одного однофамильца, который не был бы мне хотя бы дальним родственником или выходцем из деревни Голякова. Одной из моих дальних родственниц из-за ошибки паспортистки пришлось даже сменить фамилию Голякова на Голикову. Хотя теперь в Интернете можно найти много очень даже заслуженных личностей с нашей фамилией.
       Я немного интересовался происхождением фамилии и узнал, что одна из версий связана с животноводством. Подтверждением этому послужили сведения, сохранившиеся у меня от мамы, что раньше в деревне Голякова все жители имели одну всего лишь из трех фамилий: Голяковы, Рожковы или Говядины.
 
       Во время учебы в Академии я активно участвовал в общественной жизни. Выступал на факультетских вечерах, записался в xop, занялся туризмом. Хором у нас руководил дирижер Ленинградского театра музыкальной комедии А. Гротель. Потом в хоре мне что-то не понравилось. Уже не помню, в чем было дело, вроде пожурили меня на Совете хора за прогулы репетиций (я считал, что пропускал по уважительным причинам), и я перешел в кружок духового оркестра. Три раза ходил в составе этого оркестра на праздничные демонстрации в голове колонны академии на Дворцовую площадь, играя на теноре роль балалайки-альт (если сравнивать с оркестром  народных инструментов) – слабую долю аккомпанемента.
        По направлению туристической секции академии, уже учась на втором курсе Академии, посещал в Ленинградском городском клубе туристов (располагался на площади Труда), занятия руководителей горных походов. Летом для закрепления теории у нас были сборы на центральном Кавказе.

        Сборы были очень хорошо подготовлены. Все желающие ехать были разбиты на 8 групп, выезжавшие в два срока: 4 в июле и 4 в августе. Я  выбрал июль, чтобы после сборов еще успеть съездить к маме. В нашей группе оказалось 4 студента из ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики), двое из ЛИСИ (Ленинградский инженерно-строительный институт), по одному из ЛГУ и ЛЛТА, в том числе четверо юношей и четверо девушек. Командовали группой 2 опытных инструктора – один старший, другой без прилагательного - просто инструктор.
        Перед поездкой мы на какой-то базе получили необходимый инвентарь, снаряжение и продуктов на 2 недели. Нагрузили свои рюкзаки так, что приходилось помогать друг другу вставать на ноги. На спуске в метро кто-то из идущих впереди оступился и упал, а на него еще несколько человек – получилась «куча-мала». Но мы все были молодые сильные и волевые. Никаких расстройств в настроении – только смех.
       
        Поездом мы доехали до г. Пятигорск. Далее более 2-х часов на грузовых автомобилях, приспособленных для перевозки пассажиров (с полками для сидения в кузове) мы поднимались  в горы, затем какое-то время шли пешком до известного инструкторам плато рядом с грохочущей рекой, где разбили свой лагерь. Высота лагеря над уровнем моря была более 2-х тысяч метров. Первые дни мы занимались подготовкой к походу и акклиматизацией.
        Практические занятия заключались в знакомстве с ходьбой в связках, в отработке перемещения вниз, вверх, поперек склона; по грунту, ледникам и снежникам и пр. Для этого мы каждый день поднимались на несколько сотен метров выше лагеря. После занятий спускались обратно в лагерь. Через 2 или 3 дня тренировок мы освоили основные правила передвижения в горах и вышли в поход по определенному маршруту (без возвращений в лагерь). Подъёмы на перевалы обычно занимали несколько часов, а спуски в 2 – 3 раза меньше. Дело в том, что спускались мы обычно бегом на полусогнутых ногах. Главное условие, которое нужно было выполнять при спуске, это чтобы голова двигалась по наклонной траектории плавно. При наличии снега мы глиссировали по влажной поверхности на своих вибрамах (ботинки с глубоким протектором). А спускались мы для того, чтобы ночевать на земле, а не на льду. В походе мы преодолели в общей сложности 7 перевалов (сейчас помню  название только одного - Килар) высотой около 3 тысяч метров над уровнем Балтийского моря (покрытых вечными ледниками). На седловинах  перевалов обычно устраивали небольшой отдых, перекус, фотографирование. Погода благоприятствовала – была безветренной. Казалось оригинальным стоять по колено в снегу или на льду раздетым до пояса. Темные очки снимать было нельзя, даже при отсутствии солнца, из-за наличия значительного отражения ультрафиолетовых лучей от очень чистого снега (фирна). Те из нас, кто носил постоянные очки, имели на них темные пластмассовые накладки. Физиономии, конечно, обгорали. Никаких тропинок на перевалах, и тем более дорог, не было, т.е. для хозяйственных целей эти перевалы не использовались.

        С последнего перевала мы спустились в Сванетию (часть Грузии). В городе Зугдиди наняли автобус и поехали в г. Сухуми. Еще тогда водитель автобуса при отъезде объявил через микрофон: «Автобус номер такой-то отправляется из Зугдиди в Советский Союз». Мы приняли это за шутку, не придавая этому серьезного значения, только посмеялись. А сейчас, пожалуйста: Грузия самостоятельное государство. Оказалось, что и тогда среди грузин витали идеи самостоятельности.
        В Сухуми наша туристическая группа остановилась на территории турбазы, установила свои палатки. Нам сказали, что здесь мы можем жить бесплатно столько дней, сколько захотим (Абхазия – это уже не Грузия). Целыми днями мы купались в Чёрном мope, по вечерам ходили на рынок (перед его закрытием) и скупали по дешевке остатки фруктов у торговцев. Однако я, как и большинство других членов нашей смены прожил там не долго - 3 дня. Уж очень жарко и душно нам показалось в Сухуми после чистого горного воздуха. Даже море мало освежало. Действительно, «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».
        Но больше, в течение учебы в Академии, на Кавказе я не был. Однажды возглавлял группу нашей академии, участвовавшую в III слете туристов   ЦС СДСО «Буревестник» на Карпатах, но административные функции я не выполнял, был вроде проводника. Организатором похода был Лаэрт Добровольский, сейчас - (кроме прочего) известный поэт (Блокадный ребенок). От Ленинграда наша группа была единственной.

        По пути на слет, в Львове, мы прошлись по достопримечательностям города, побывали на службе в католическом соборе, что для меня было впервые. Послушали орган и пение хора, посмотрели ход службы. Для нас всё представляло интерес. В общем, мы пополнили свои знания в области культуры.

        Слет туристских отрядов состоялся около селения Тересва. Мы участвовали в различных соревнованиях, пели песни у костра, а после слета  отряды разошлись по разным маршрутам разных категорий сложности. Наша группа выбрала не очень трудный (2-я категория), т.к. с нами была уже не молодая преподавательница философии (не руководитель, просто уважаемая нами)  прошли до г. Мукачево. Шли по гористой местности и даже были на вершине известной там горы Говерла. Особенность горы: довольно-таки плоская вершина на высоте 2061 м. Растет только трава и то редкая, частично вытоптанная. Расположена Говерла на границе Ивано-Франковской и Закарпатской областей Украины в 17 км от границы с Румынией. Побывали мы и на пограничной заставе, посмотрели, что представляет собой контрольно-следовая полоса. В Мукачево мы прожили  2 дня. Палатки были установлены в устье реки напротив женского монастыря. Был грех – без разрешения попробовали вкус яблок из монастырского сада. Ну, а потом поездом вернулись в Ленинград.
        Другой раз ходили мы по Карелии к водопаду Кивач. Начинали и закончили поход в Петрозаводске, ночевали в спортивном зале Университета. Чаще всего, конечно, мы ходили по Ленинградской области - обычно в праздничные дни: октябрьские, новогодние, майские. Меня привлекала возможность встреч со студентами других факультетов, пение песен у костра, одним словом - общение.

        Учась в академии, я впервые побывал за границей. Это случилось в летние каникулы после  4-го курса. В стране появился так называемый  безвалютный обмен студентов. Безвалютным он назывался потому, что выезжающим за границу студентам не обязательно было иметь деньги принимающей страны. Все расходы по проживанию и содержанию студентов принимало на себя приглашающее учебное заведение, а компенсацией для него был ответный визит его студентов на тех же условиях в Советский Союз.
        В Академии у нас учились студенты – выходцы не только из большинства республик Советского Союза, но и иностранцы, в т.ч. и венгры. В то же время в Венгрии в городе Шопрон (находится около границы с Австрией) была своя Высшая лесотехническая школа. Вот с ней и обменялась наша академия студентами. Не знаю, как формировалась наша туристическая группа, но в ней в основном были студенты нашего факультета (механической технологии древесины). Очевидно, в Шопроне тоже или только учились будущие деревообработчики. Возглавлял нашу группу проректор по научной работе Академии.
        В делегации оказалось четверо из одной (моей) академической группы, в том числе Коля Микловцик. Он родом из Закарпатья и владел  венгерским языком. В настоящее время, конечно, он  тоже владеет, хотя уже более 30 лет Николай Юрьевич работает доцентом на кафедре деталей машин и конструирования АЛТИ - САФУ.
        В Венгрии нам был предоставлен переводчик, но для активного общения, конечно, его не хватало. В Венгрии не многие знают русский язык, хотя встречали мы и выходцев из СССР  (замужем). С нами все дни пребывания в Венгрии находился проректор Шопронского ВУЗа, но он не говорил по-русски, и наш проректор Владимир Борисович, в разговорах с нами шутя, называл его Васей  глухонемым. Я только к концу поездки узнал, что «Вася» знает немецкий и однажды воспользовался этим – обменялся парой фраз. Я почувствовал, как он обрадовался возможности поговорить, но уровень моих знаний языка, конечно, был не высоким, хотя и немного выше, чем у моих попутчиков, включая проректора (я зондировал). А я, еще живя в Омске, не имея, ни семьи, ни забот по дому, чтобы не поддаваться лени, заполнял остатки своего свободного времени чтением случайно попавшего мне учебника с немецкими диалогами. Иногда даже покупал газету «Neues Leben», печатавшуюся в СССР для советских немцев, и читал небольшие статейки. В данном случае я корил себя, что не изучал как следует иностранный язык в школе. Кто знал в мои юношеские годы, что иностранные языки когда-то будут  востребованы в нашем обществе. Россияне почувствовали это лишь в 90-х годах прошлого века, после падения «железного занавеса».
        Поездом Москва – Будапешт мы доехали до столицы Венгрии и провели здесь 2 интересных дня. Там было, что посмотреть и удивиться. Например, были мы на представлении театра оперетты, но не в театре, а на летней площадке зоны отдыха горожан, которая располагается на острове Маргит, а остров располагается между Будой и Пештом - посередине Дуная. Остров имеет протяженность вдоль реки без малого 3 км. Над продольными концами острова проходят мосты, соединяющие берега Дуная и имеющие съезды на остров. Что было оригинальным, так это то, что для зрителей установлены обычные садовые скамейки, какие можно встретить и в нашей стране в каждом сквере или парке – с сидениями из деревянных брусков поперечным сечением 50х50 мм и с такими же промежутками для самоудаления осадков. А чтобы было удобно на скамейках сидеть, перед спектаклями зрителям, при желании, выдаются мягкие подушечки.
         Было лето – пик туристического сезона. Очевидно, поэтому мы попали на одну из оперетт И. Кальмана – гордость венгров. Не могу вспомнить  именно какую оперетту, но не такую известную, как «Сильва». Мелодии такие же зажигательные, а действия быстрые и веселые. Мы слушали её на венгерском языке без перевода.
        Можно говорить о памятниках и архитектуре зданий Будапешта, которые так же красивы, как и ленинградские, но рассказ не будет соответствовать назначению данного очерка. Ведь в основном я собрался рассказывать о себе. Так вот о себе.
        В дУше студенческого общежития, в которое нас определили на ночевку, мы ребята впервые увидели кроме обычного душа, краны с подачей воды вверх с некоторым отклонением от вертикали – не биде, но все же дополнительное удобство. На автобусной остановке в городе встретили довольно-таки пожилого мужчину с портфелем и в шортах. У нас в Ленинграде тогда так еще не ходили. А здесь, и я назавтра вышел в город в подобном виде, чем очень удивил своих коллег. Для меня-то это было не впервой, в наших летних туристических походах студенты практиковали подобную  форму одежды.
        Из Будапешта на местном поезде с сидячими местами мы переехали в Шопрон. Там познакомились с организацией учебного процесса в высшей школе, совершили ряд экскурсий по городу и пригороду, в т.ч. на спичечную фабрику, где желающие на память или для коллекционирования набрали этикеток для спичечных коробков с разными рисунками. Удивительным для нас оказалось то, что где бы мы ни ели в общепите – съедали все запасы хлеба, были не прочь попросить еще. На западе употребляют хлеба гораздо меньше, чем россияне. В последний вечер пребывания в Шопроне нас угостили национальным блюдом. Если сказать по-простому, то картошкой (целые картофелины небольшого размера) в концентрированном горчичном соусе, так что не все наши могли полностью  съесть свои порции. Венгры любят острую еду так же, как и жители южных районов нашей страны.
        Из Шопрона на небольшом автобусе, принадлежавшем высшей школе мы выехали в турне по Венгрии. Побывали в нескольких городах, в т.ч. искупались в горячих источниках минеральной воды в городе Печь. Там под открытым небом есть большой бассейн с деревянными мостками-переходами от гардеробных к отдельным его частям. У нас подобные сооружения можно встретить на лесопильных заводах – бассейны  или участки озер для сортировки бревен перед  распиловкой.
        Целых 4 дня мы жили в пансионате около озера Балатон. Температура воздуха днем была 25 – 30 оС. Поэтому мы с большим удовольствием купались. Около пансионата был искусственный песочный пляж, а на «диких» местах берег озера довольно-таки топкий. В порядке шутки сделали вывод, что поэтому название Балатон созвучно с нашим словом болото.
        Встречали мы на своем пути группы студентов из Болгарии, Чехословакии. Поняли, что языковой барьер между болгарами и русскими очень низкий и легко преодолимый. В разговорах с чехами (может быть словаками) мы не почувствовали того, что должно было случиться уже в сентябре того же года – ввод Советских войск в Чехословакию.
         На память о Венгрии я купил себе в Будапеште кожаный баул модный в те годы, тисненый под крокодиловую кожу. Он служил мне портфелем много лет.

        Учился я сначала в группе технологов по деревообработке, а после 3-го курса на факультете решили создать одну дополнительную группу механиков. Отбирать в неё решили по конкурсу, критерий – успеваемость. Поступая на факультет, я хотел быть технологом, а здесь конкурс и мои возможности его преодолеть подхлестнули мое самолюбие и я тоже подал заявление на механика. В группе собрались в основном «сливки потока», больше парни и несколько девушек. Впоследствии пятеро моих одногруппников стали кандидатами технических наук, один (Володя Соловьев), уже заведуя кафедрой сопротивления материалов Архангельского лесотехнического института, защитил докторскую диссертацию. Все приехали работать в Архангельск и все здесь остались как минимум – до выхода на пенсию. А выходили, конечно,  позднее наступления номинального пенсионного возраста. Население здесь замечательное - приветливое.
       
        Во время учебы я не собирался быть ученым. Поэтому, когда меня на первом курсе пригласили работать в научном кружке при кафедре сопротивления материалов, я отказался. Готовил себя к производственной деятельности и на занятиях старался освоить в первую очередь то, что могло мне пригодиться на производстве. К тому же, у меня и других интересных занятий было предостаточно. Но однажды, уже во время дипломного проектирования, сосед по комнате Рууди Лейнус приходит домой (конечно, в комнату общежития) и говорит, что договорился о поступлении в заочную аспирантуру на кафедру сопротивления материалов. Он и раньше говорил мне о своем желании исследовать материалы, используемые в производстве дек роялей. В Таллине была фабрика музыкальных инструментов. Меня осенило: так ведь я тоже могу поступить в аспирантуру и в будущем заняться более интересной работой ...
        «Побежал» к своему руководителю по дипломному проектированию доценту кафедры станков и инструментов Валентину Ильичу Санёву (в последствии профессор, зав кафедрой) с предложением своей кандидатуры для дневной аспирантуры. В.И. говорит, пойдем к шефу (зав. кафедрой, профессор Александр Эдуардович Грубе). А.Э. говорит, что он не против, да у него на этот год уже есть кандидат - мой одногруппник Алексей Матвеевич Моргачев. Количество мест в аспирантуре было ограничено и все они были целевыми, т.е. заранее заказанными периферийными институтами. Алексей Матвеевич уже несколько лет подрабатывал на кафедре. «Если хочешь - я позвоню профессору Александру Николаевичу Песоцкому?» - сказал Грубе. Я конечно захотел. После звонка Песоцкому (зав каф. лесопиления и сушки древесины) я подошел к нему лично. Мои успехи в учебе и тема дипломной работы, связанная с исследованием, ему понравились и принципиальная договоренность состоялась. На следующей неделе он поставил на Ученом Совете факультета вопрос о рекомендации меня в аспирантуру, и я её получил.
        Теперь мне предстояло получить индульгенцию от своего предприятия - справку, что оно не будет возражать против поступления в очную аспирантуру своего стипендиата. Для этого мне предстояло слетать в Омск, что я и сделал незадолго до защиты дипломной работы. Полет оказался с приключениями.
        Самолет рейса Ленинград - Новосибирск вылетал в 2 часа ночи. Через 2 часа лёта мы приземлились в Челябинске. Естественно, что я как и многие пассажиры если не спал, то пребывал в полудреме и из объявлений на борту усвоил только то, что по погодным условиям Омск не принимает и наш самолет может простоять здесь часов до одиннадцати. А то, что посоветовали всем пройти в здание аэровокзала и не покидать его, осталось за пределами моего сознания.
        Сделав круг по окрестностям аэровокзала, я решил использовать время более плодотворно: посмотреть, что собой представляет город Челябинск. Сел в автобус и укатил в центр города. Побродив по центральным улицам, я к назначенному времени поехал в аэропорт. В автобусе заметил, как мне показалось, одно знакомое лицо и успокоился - не я один был в городе, значит, самолет нас ждет (подспудно у меня почему-то возникли в этом сомнения).
        Уже подъезжая к аэропорту, заметил, что стоянка, где утром стоял наш самолет, пуста. Я бегом направился в справочное бюро: «Когда посадка на мой самолет?». А мне отвечают, что он еще в 8 часов после открытия Омского аэропорта улетел. Я - на регистрацию: как быть? Нельзя ли перерегистрировать билет на другой рейс? Сказали можно - на завтрашнее утро в то же время на рейс Москва-Новосибирск, но нужно будет оплатить полет. А у меня денег только на обратную дорогу. Некоторое время пришлось потратить на объяснение своих планов и моего положения. В конце концов, всё закончилось благополучно – перерегистрировали меня бесплатно и я пошел в гостиницу аэропорта. Снял номер, вымылся в душе и лег отсыпаться после бессонной ночи и пережитого стресса. До следующего утра из аэропорта уже не отлучался.
        На следующий день прилетел в Омск, приехал в свой поселок Береговой, пошел на прием к директору Лесоперевалочной базы. Долгие, как мне показалось, переговоры с директором (это был не тот человек, который занимал директорскую должность в мою бытность работника предприятия) закончились ничем. Директор упирал на то, что предприятие платило мне стипендию, и я должен ее отработать, а в аспирантуре могу учиться и заочно. Я сказал, что хорошо знаю, что такое заочные студенты и не хочу им уподобляться.
        Среди моих однокурсников были студенты, помогавшие заочникам делать контрольные и курсовые работы за соответствующую плату. У меня сложилось мнение, что учась заочно нельзя стать хорошим специалистом. Сейчас я, конечно, думаю по-другому: если не всё, то основное зависит от желания учиться самого студента.
        Далее я решил ехать в комбинат Омсклес - вышестоящую организацию. Обратившись к секретарю управляющего трестом, я получил обнадеживающий ответ, что пока Косенкова нет, но скоро будет. Я задремал, но был своевременно разбужен. Секретарша уже посвятила управляющего в суть моего дела. Косенков управлял и в те годы, когда я работал в Омске. Может быть, он что-нибудь слышал обо мне раньше, или просто вследствие своей образованности, сразу сказал, что не каждого студента рекомендуют в аспирантуру (я приехал с заверенной печатью выпиской из решения Ученого Совета Ленинградской ЛТА), поэтому я могу спокойно ехать на защиту своего дипломного проекта, а недели через две получу необходимый мне документ. Я как на крыльях «полетел» в аэропорт. Заверенную справку о том, что комбинат Омсклес не возражает против направления в очную аспирантуру своего стипендиата Голякова Александра Дмитриевича, я действительно получил через две недели.

        Сейчас я смотрю через интернет, в поселке Береговой есть улица Косенкова. Думаю, неспроста, так как помню, что в Омске улицы чаще назывались просто по номерам. Например, там уйма Амурских улиц: 1-я, 2-я, 3-я и т.д., Рабочих и т.п. Даже в том же поселке Береговом было всего 3 продольных, параллельных берегу Иртыша, улицы и все они были Восточными – 1-я, 2-я и 3-я, а поперечные (переулки) назывались Первомайский, Октябрьский, Пролетарский и т.п.

        Вспоминаю как интересно и весело проходило у нас на факультете торжество по случаю последнего звонка. Мы, шесть студенческих групп, пригласили на него очень многих преподавателей, в том числе и преподававших нам общеинженерные дисциплины на первом и втором курсах. Было много приятных и интересных высказываний (тостов под шампанское) как со стороны преподавателей, так и со стороны студентов. Например, доцент А. А. Дебердеев, преподававший нам в своё время теоретическую механику, из-за «которой» после второго курса было отчислено несколько студентов, в своем выступлении, в частности, сказал, что во время экзаменов студенты обычно обижаются на его строгость, а потом приглашают на последние звонки, тем самым поощряют его действовать так же и далее.
        Хотел бы заметить, что строгие преподаватели, как правило, и сами очень хорошо знают свой предмет и поэтому преподают свои знания более доходчиво. Конечно, для хорошего усвоения материала занятий у студентов должны быть и свои природные предпосылки. Надо понимать, что природа создает разных индивидуумов с разными талантами.  Настоящим инженером, также как и хорошим художником или композитором, может быть не каждый.

        После защиты дипломного проекта, у выпускников Лесотехнической академии (мужчин) были сборы по линии военной кафедры. Ведь начиная со второго курса мы один день каждой учебной недели проводили на военной кафедре. Одни из нас изучали диспетчеризацию военной авиации, другие – мотопехотное дело. Некоторые (особенно диспетчеры) после Академии действительно пошли служить в армию и даже остались в ней до пенсии. Я на военной кафедре попал в пехотинцы (Военно-учетная специальность ВУС-1 – командир мотострелкового взвода).   Мы отдельной ротой служили 2 месяца в одной из мотопехотных воинских частей города Выборга.
        Во время сборов было всякое, но в памяти осталось следующее. На втором месяце наших сборов должны были проводиться полевые учения в масштабах гарнизона. Нас заранее проинструктировали, что подъем будет по тревоге, в ночное время. Нужно будет как можно быстрее провести светомаскировку казармы - завесить окна, в полной боевой готовности построиться и под командованием своих командиров следовать в район сосредоточения и развертывания (на военный полигон).
        По тревоге мы свою работу сделали быстро, а вот командование после нашего первичного построения около двух часов решали то ли нас отправить пешком, то ли везти нас на бронетранспортерах. Вспомнилась солдатская присказка: «не торопись выполнять команду командира, может последовать другая - «отставить».
        Хотелось бы вернуться к обучению на военной кафедре. На кафедре вели занятия, полагаю, обычные офицеры, начинавшие свою военную карьеру в войсках, но были и талантливые (надо полагать от природы) педагоги. В моей памяти сохранились двое.
        С удовольствием вспоминаю молодого капитана Николаева, преподававшего нам вначале строевую, а потом(уже майором)и огневую подготовку. Он был требователен к нам, но и сам был примером для подражания. Строевые упражнения он показывал нам на загляденье красиво, стрелял из разных видов оружия и очень метко. Все команды отдавал четко, без употребления слов-паразитов. Короче говоря, человек был на своем месте. Студенты старались подражать ему, но у всех чувствовалось гражданское воспитание и мешковатость в движениях. Капитан же постигал свою военную науку, как мы узнали позже, начиная с суворовского училища.
        У другого преподавателя – полковника Культенко, в отношениях со студентами чувствовалось желание быть к ним как можно ближе. В свободные минуты он по-отечески беседовал со студентами, обсуждая житейские проблемы.
        Помню, что заведовал кафедрой военной подготовки генерал-лейтенант авиации.
        На полевые занятия мы выезжали в военной форме. Особенно приятно было надеть военный бушлат в промозглую осеннюю погоду, почувствовать его тепло. Своя-то одежка была у меня не очень теплой. При выходе в такую погоду из общежития на улицу сразу появлялся какой-то дискомфорт – что-то вроде внутренней дрожи или напряжения - пока не разогреешься быстрой ходьбой.

        После сборов, в сентябре были приемные экзамены в аспирантуру.
Все прошло штатно. Зачисление аспирантов проводилось с первого октября, но я попросил зачислить меня с первого ноября, чтобы можно было еще  время съездить в Тавду к маме и, конечно, в чем-то помочь ей.

        Учеба в аспирантуре мне очень понравилась - человек предоставлен сам себе. Сам планирует свою работу и сам выполняет. Можно неделями ничего не делать или работать день и ночь. Важно отчитаться три-четыре раза в год. Тему мой руководитель профессор, заслуженный деятель науки и техники А.Н. Песоцкий дал мне пионерскую - никто по проблеме сортировки пиломатериалов по механическим показателям в Союзе еще не защищался. Поэтому облегчалась задача обзора литературы - не так уж много ее было. Трудность заключалась в том, что имеющиеся статьи по проблеме в основном были на английском языке, а я в своё время изучал только немецкий. В начале я пользовался переводами ЦНИИМОДа, а на втором году на кафедру автоматики приняли аспиранта по родственной теме: разработка датчика для автоматического измерения сил сопротивления пиломатериалов изгибу. Вот мы и объединили свои усилия по изучению первого раздела диссертации "Состояние вопроса", т.е. состояние проблемы. Валерий Федорович Подосенов хорошо знал английский, а я сопромат и механику, да и по теме уже кое-какую литературу нашел. Так что в аспирантуре я работал в свое удовольствие и как сказал один из советских знаменитых ученых: «удовлетворял собственное любопытство зa государственный счет». Два или три раза корректировал тему своей диссертации в соответствии с вновь открывающимися для меня знаниями и пониманием проблемы. Успевал подрабатывать дворником в соседнем ЖЭКе.
        Летом вместе с В.Ф. Подосеновым мы побывали в Таллине. Остановились в гостинице. Программу пребывания составили вместе с Р. Ю. Лейнусом, он подсказал, что может быть нам интересно. Город Таллин очень отличается от Российских: много старинных построек западного стиля, тихий, люди неторопливые, вежливые.  Но с посторонними мы общались мало, если что, обращались к Рууди. Он не плохой знаток культуры. Помню, что еще, будучи студентами, мы составляли друг другу компанию, при посещении Ленинградского оперного театра им С.М.Кирова.
        При проведении экспериментальных исследований я привлек двух студентов-дипломников. Одновременно я выполнял для них роль руководителя дипломного проектирования. Одного из них, В.И. Корнеева, я рекомендовал А.Н. Песоцкому в аспирантуру продолжать работу по частично уже исследованной проблеме. Теперь он тоже кандидат наук, работает в Санкт-Петербургской лесотехнической академии.
        Иногородние аспиранты Академии проживали в студенческих общежитиях своих факультетов, только в отличие от студентов не по 4 – 5 человек в комнате, а по 3. В свободное время мы говорили между собой не только о науке, но и о жизни вообще. Я много общался с Г.П. Мусихиным, биография и менталитет которого, были мне близки. Гавриил Павлович окончил Поволжский технологический институт (г. Йошкар-Ола) и несколько лет работал в леспромхозе в Кировской области. В аспирантуру нашей кафедры поступил он по направлению того же Поволжского института. Научным руководителем у него был профессор, доктор технических наук  Г.Д. Власов. К слову сказать, Георгий Дмитриевич был первым зав. кафедрой лесопиления в Архангельском лесотехническом институте им В. В. Куйбышева (еще до Великой отечественной войны).
        Один учебный год мне довелось жить в одной комнате с аспирантом кафедры станков и инструментов латышом по фамилии Сленьгис. Высшее образование он получил в Латвии, может быть поэтому, взгляды на жизнь у него были очень отличающимися от моих. Мы часто и подолгу спорили по разным, чаще политическим вопросам и, чаще всего, не достигали консенсуса - оставались каждый при своем мнении. Но прибалты ведь тоже бывают разными. В студенческие годы я 9 семестров из 10 прожил в одной комнате с двумя эстонцами и одним татарином. Так у нас ничего подобного не наблюдалось. Особенно близок мне был Рууди Юханович Лейнус. У нас было почти полное взаимопонимание. Калью Ратас в основном только числился у нас. Калью еще на первом курсе женился на студентке экономического факультета (русской) и жили они фактически в соседнем общежитии. Они там подрабатывали и за это получили служебную комнатку (очень маленькую). Анвар Закирович Юсупов из Зеленодольска отличался большим трудолюбием и упорством в учебе.
        На нашем факультете всегда было много аспирантов из Красноярска, хотя там был солидный - со своей научной школой- технологический институт (сейчас университет) и НИИ, связанные с древесиной и деревообработкой.
        Аспирантуру я закончил по плану. В ноябре 1972 года защитил диссертацию и взял для себя отпуск для поездки к маме. В.Ф. Подосенов тоже защитил свою диссертацию год спустя. Мы с ним встречались и после аспирантуры. Он предоставлял нам кров, когда я с семьей приезжал в Ленинград. Мои сыновья его должны вспоминать с благодарностью.

        В Архангельск я приехал в конце декабря 1972 года. Новый 1973 год я
встречал в компании Волынских и Фильчагиных. С В.Н.Волынским я познакомился еще, будучи аспирантом, когда приезжал в Архангельск в командировки, а Владимир Николаевич работал в лаборатории древесиноведения ЦНИИМОДа, которая занималась в то время проблемой прочностной сортировки пиломатериалов. Во время вечеринки мы много пели и обсуждали свои хобби. Я с удовольствием запевал песни уральского композитора Евгения Родыгина, песни о Свердловске, а Волынские и Фильчагины активно подпевали. Естественно пели и свои - архангельские. Тогда они меня и сагитировали в самодеятельный хор.
        В Архангельскую любительскую хоровую капеллу я пришел в марте 1973 года. Тогда она занималась в актовом зале музыкального училища, а училище располагалось на набережной Северной Двины напротив Морского-Речного вокзала. Я пришел на очередную репетицию, сел в пустом зале (хор сидел на сцене), послушал, посмотрел на участников и принял решение подойти после окончания занятия к руководителю капеллы Владимиру Александровичу Максимкову. Поскольку у меня была непродолжительная (менее семестра) практика пения в студенческом хоре ЛТА, сказал, что пел в партии вторых теноров. Туда меня и определил Владимир Александрович, даже без прослушивания. Надо полагать, меня ему уже охарактеризовали.
        Ну, а моя жизнь в Архангельске - у всех на виду. Достаточно участников и свидетелей, пережитых мною здесь событий. В конце концов, есть Интернет. Поэтому я на этом и остановлюсь.

                ***
        PS. Уже когда все было написано, я решил посмотреть в Интернете, что же известно о городе моей юности. Оказалось, что не я один вспоминаю о нём. Интересующимся могу посоветовать очерк Александра Субботникова: Жизнь в далекой Тавде (Проза.ру, 2015/09/09/943).
        Александр Субботников, в отличие от меня, многое написал о своей малой Родине. Читателю можно представить себе послевоенную жизнь в далеком сибирском городке. Всё
 верно, только в моей памяти Тавда представляется в более светлых тонах, более цивилизованной (может потому, что я родился на 2 года позже А.Субботникова). Я с большой благодарностью и слезами на глазах вспоминаю своих учителей из средней школы № 3: Ядвигу Донатовну Скиндер – моего многолетнего классного руководителя,  математика Ивана Васильевича Дюкова, физика Николая Михайловича Корепанова, учителя физкультуры Ивана Иосифовича Татунова и многих других, которым сообща удалось создать хороший фундамент для моей взрослой жизни.

        Кроме этого заключения, мне захотелось дополнить своё «суховатое» повествование некоторыми подробностями. В качестве информации о людях решил рассказать в первую очередь о семье моего друга Коли Логинова. У них в семье было шестеро детей: 3 мальчика и 3 девочки. Коля был старшим (1937 г.р.), затем 2 девочки (1939, 1942), еще младше 2 мальчика и девочка. Чтобы содержать такую «ораву», их папе, Ивану Николаевичу, приходилось трудиться в буквальном смысле не покладая рук до 12, а то и 16 часов в сутки. На фронт он не попал потому, что еще до войны получил производственную травму глаза. Глаз хоть и со шрамом через всю радужку, остался на своем месте, что важно для выполнения декоративной функции, но он не выполнял своё основное назначение. Наверное, к счастью, Иван Николаевич обладал редкой профессией – был бондарем. Так вот 8 часов в день он работал в бондарной мастерской соответствующей артели, а потом до полной темноты или уже при электрическом освещении в своем сарае мастерил бочонки и кадушки по заказам населения. Сам заготовлял или покупал в виде дров исходный древесный материал (нужна была липа), распиливал его с сыном на чурки - в соответствие с высотой заказанной продукции, раскалывал чурки по специальной схеме на заготовки. В соответствие с назначением, каждую заготовку превращал в клепку или дощечку для донышка соответственно полукруглым или прямым настругом - вручную. Затем из полосового железа клепал обручи, необходимых диаметров и собирал изделия заказанной емкости. Герметичность изделий обеспечивалась последовательной осадкой (смещением) обручей  на возрастающую в диаметре часть бочонка или кадушки с помощью тяжелого молотка и специального зубила. Качество изделий получалось лучше, чем при их машинном изготовлении. Думаю, что Иван Николаевич любил свою работу и не считал её божьим наказанием. Семья была благополучной и даже привлекательной (во всяком случае, для меня). Я часто проводил у них свободное время. В результате наблюдений за работой, такого как Иван Николаевич, мастера у меня появились кое-какие дополнительные компетенции.

        Однажды, я с ватагой таких же, как сам сорванцов ездил за кедровыми шишками. Ездили мы бесплатно – на крышах пассажирских вагонов, держась за вентиляционные трубы. Тяга поездов ведь раньше была паровозной, так что никакой опасности попасть под электрическое напряжение как сейчас, не было. Разве что дым от паровоза иногда мешал нашему кайфу. Ехать надо было не близко – на разъезд 316 км. Железнодорожная станция Тавда располагается на 360-м км от Свердловска.
        Приехали мы в лес, как говорится, с голыми руками - без какого бы то ни было снаряжения, в результате пришлось, или подбирать уже упавшие шишки или тем или иным способом предварительно сбивать их с деревьев. У кедрового дерева, так же как и у сосны, в отличие от ели нижние ветви располагаются на довольно большой высоте, так что забраться на дерево стоило больших трудов, и то не на каждое. Ну, а особую красоту кедрового бора я помню до сих пор!
        Возвратившись, домой, я сразу сделал себе из полосового железа Ивана Николаевича специальные когти для лазания по деревьям, принципиальную конструкцию которых подсмотрел у более опытных шишкарей. Отдельные детали в конструкцию соединил с помощью заклепок.
        Самое смешное в этой истории, что я никогда больше не ездил за шишками, как-то всё было не досуг. А шишки или уже вылущенные кедровые орехи можно было купить на нашем рынке. Главное, что я познал их истинную цену.

                ***
        Осенью 1958 года, когда я работал в заводском клубе, комсомольцы Лесокомбината приняли решение провести смотр художественной самодеятельности производственных цехов. Мне было поручено обеспечить музыкальное сопровождение коллективов 2-х конкурирующих цехов: лесопильного и тарного. Вспоминаю, с каким энтузиазмом молодежь взялась за осуществление этого проекта, оставаясь на репетиции своих коллективов после рабочих смен далеко не самой легкой работы. После завершения смотра, работники тарного цеха подарили мне с доставкой на дом книжный шкаф рамочной конструкции собственного изготовления, отличного дизайна и высочайшего качества сборки. Не знаю, как они его делали, но в номенклатуре продукции цеха ни каких шкафов не значилось.
        Во время пожара в 1961 году моя мама вместо того, чтобы думать о своём спасении спасала этот шкаф - отодвигая его от горящей снаружи стены. Может это и к лучшему. Если бы она открыла наружную дверь, то за счет сквозняка огонь мог ворваться в дом и последствия могли бы быть непоправимыми. А так, когда я приехал (мне сообщили о пожаре во время работы), застал маму хоть и не совсем в нормальном состоянии, но за работой - расчисткой от головешек прохода к входной двери дома. Головни и сажа еще долго напоминали нам о пожаре.

                ***
        После первого курса учебы в Академии я ненадолго приехал в Тавду к маме. Однажды, вышел прогуляться по городу и, мне встретилась группа молодых людей – человек 7 - 10. Мне были знакомы всего лишь двое-трое из них. Поздоровались. Я сообщил, что сейчас  учусь в Ленинградской лесотехнической академии. Они предложили составить мне компанию, так как тоже просто прогуливаются от «нечего делать» и далее мы пошли все вместе. Двое или трое парней шли со мной по тротуару в непосредственной близости и задавали разные вопросы, делились воспоминаниями о былом, а остальные, на некоторых расстояниях за пределами тротуара – и справа, и слева, и сзади. Такая вот людская комета, надо полагать – в соответствие с субординацией. Сначала я решил, что они думают, коль я учусь в Академии, то после окончания буду академиком (среди молодых людей, живших в то время в глубинке, мне встречались индивидуумы с подобной логикой), поэтому решили прикоснуться к «будущему светилу науки» заранее. Пригласили меня зайти в буфет и выпить с ними толи вина, толи пива – не помню, как не помню: пил ли я вообще. А в итоге выяснилось, что они были почитателями моих совсем незначительных, музыкальных достижений. Что было интересно, так это то, что я молодых людей почти не знал, а они обо мне знали многое. В бытность моего проживания в Тавде, эти люди без моего ведома, можно сказать, охраняли меня от неприятностей. Не физически, а путем предупреждения и распространения соответствующих слухов обо мне. Теперь думаю -  вот почему после шестого класса я ни разу ни с кем не дрался, никто на меня не задирался, я жил в полной уверенности, что Тавда – тихий город, ходил спокойно один и днем и ночью. А во время учебы в начальных классах ведь не проходило недели, чтобы я с кем-нибудь не «поцапался» – я бил и меня били – ведь среди детей тогда была сплошная безотцовщина, нас воспитывала улица (мы сами, друг друга). Ну и настоящие воспитатели (правильные или неправильные), конечно, встречались на нашем жизненном пути. Кому как повезло.
        Работая в омской колонии, я понял, что некоторые заключенные стали  преступниками просто из-за того, что в юные годы попали в руки не тем наставникам. Души у них очень чувствительные. С каким прекрасным чувством преступники исполняют песни о маме, о любимых, о других жизненных ситуациях. Музыка их лечит, иногда вылечивает, а чаще хотя бы немного скрашивает их несчастливую судьбу.