как столбисты летать учились

КАК СТОЛБИСТЫ ЛЕТАТЬ УЧИЛИСЬ

В небо с разгона
Кто, взойдя на вершину горы, скалы или крутого холма, не вскликнет (хотя бы про себя ): “Эх! Взлететь бы, как птица, и парить, парить над этим  суетным миром”. Вид сверху такое желание вызывает:  ландшафт покорно распростерся, далеко все видно…  Живет в нас, по- видимому птица, оставшаяся от дальних предков, о которых мы, быстрее всего,  и не ведаем.  Откуда ведать-то: врут кругом. А этот осколок птицы от привычного вида встрепенет крыльями, и у нас в голове звон проходит: летать-де охота. Но охота эта быстро проходит – пока спустишься грешным образом по земле – матушке, то да се, вот и забыл об этой птице. Да  об чем помнить-то? Ну ежели б перья ворошились аль хвост бы вздергивало – нет ничего этого в сухом полном остатке, когда твердо стоишь внизу, в долине, где ни ветер не качнет, оступиться негде – все ровно. Эта ровность породила людей таких же ровных и гладких: для них все всегда известно, как в умножительной таблице – берешь одно, множишь на другое и должно получится всем известное, хоть и не написанное.  Но столбисты-альпинисты тем и выделены -  много лазят и внутри часто встрепенаются от той птичьей памяти, так что рано или поздно  берут и взлетают, как- нибудь. При этом им все равно, зачтут или отметят их полет – пролетел и баста! Недоступное для большинства суетящихся в долинах состояние души- охота летать. Аэрофилия называется,
потому как в признаке своем - есть влечение и безвозвратное причем. Из всех психических болезней, единственная, за которую иногда медали дают. Так- то вот…

 Лет тридцать назад, невесть откуда, аэрофильная эпидемия  на “Грифах” появилась. До сих пор неясно -  с чего ей было взяться?  Вряд ли где это было отмечено – кому дело до психов всяких, их в родной России не меряно не считано,  на все Америки и Европы с избытком хватит на веки вечные. Но появилась… Больше всех мне досталось: как уцепилась зараза – спасу нет, охота летать и хоть ты трескайся на мелкие части. Ну да ладно, покумекали несколько,  с корешами  побазарили (это манер такой разговорный – столбовский, сейчас на нем все русские, которые после девяносто второго объявились, говорят). Соорудил из двух секторов парашютных крыло-парус, проклеил его полиэтиленом с помощью утюга, прострогал две березовых рейки, и паровозом на Саяны – испытывать. Там  и началась аэрофильная ремиссия, вроде бы так медики вырождение всякой болезни называют. Сейчас, когда хотят в высоком стиле об истории дельтапланеризма упомянуть, говорят: “ Первые полеты на дельтапланах в Сибири произведены в снежных краях Кузнецкого Алатау на  хрупком крыле из капрона и сосновых реек”. Это в высоком стиле, а на самом деле как вспомнишь, так грустные слезы наворачиваются – надо-ж в такие глупости вляпываться. Но подумаешь основательней: а что поделаешь, на то она и болезнь - аэрофилия…

На  Саянах в ту пору соревнования проходили, и я в них участие должен был принимать – за команду. Тренировки, старты – все по графику, времени свободного мало. Друзья – спортсмены лыжи снимут и аутогенно расслабляются перед новыми победами, а я все крыло натягиваю на рейки – хлопотное дело оказалось. Дней через пять сшил – склеил и начал осваивать: залезу на самый верх горы и вниз на малых углах атаки. Гора короткой оказалась – только разгонишься до скорости пятьдесят – шестьдесят километров в час и -  под горой. Трапецию от себя в досаде отводишь, не пропадать же разгону, крыло вздыбится, приподнимет на полметра и со всего размаху о ледяные гребни задом… Больно, однако в следующий раз повторялось все снова. Отчаялся я разгон необходимый сделать и решил пойти на длинный, но пологий склон. По всем расчетам к середине должен был разогнаться до потребной скорости в сто километров в час и, само собой, взлететь. Снарядились мы вместе с Борисом Проваловым. Он взял фотоаппарат и лыжи, чтобы оперативно передвигаться в нужную точку съемки. А я взгромоздил на себя “змея”, прицепил на растяжки лыжи и степенно двинулся в дальний горный путь. Идти тяжело, солнце печет, пауты одолевают. Труд, что называется “Сизифов”. Целый час топал, так что наверху рухнул прямо под крылом и еще минут десять “очухивался”. Потом прицепил к ботинкам лыжи, чтобы ненароком не скатиться, бочком влез в седло  (из куска пожарного шланга его сделал) и в полной готовности к взлету развернулся под склон. Существовал, по-видимому, неведомый для меня порядок всего действа, неотвратимый и последовательный. Я играл роль не большую, чем мои ботинки или лыжная шапочка. Как только крыло стало носом под склон, меня понесло на лыжах  с набором скорости. Одновременно с этим я увидел панораму ледника подо мной. Меня ошеломило присутствие на леднике цепочки подвод, которые полностью перекрывали путь моего разгона. Из всех  реальных вариантов я выбрал самый невероятный -  “перелетать”. Подводы  лениво проползали, “змей” бешено несся на них, я изготовился  отдать ручку от себя, как только останется метров пятьдесят до них – все шло в своей неотвратимости и только успешный взлет мог разрешить ситуацию. Но именно его и не получилось…”Змей”, как всегда, вздыбился, а потом резко ткнулся носом в лед, а я, как цирковой лев, прошил крыло насквозь. Ежели б не лыжи, уфитилил бы на животе под гору в неведомом направлении.

Когда я содрал заслонявшие обзор лохмотья “змея” со своего лица, никого на леднике не было: ни подвод с крестьянами, ни Провалова с фотоаппаратом, да и я оказался без крыла. Куски реек, обрывки тряпок отмечали мой несостоявшийся взлет. Корневая рейка толщиной с руку взрослого человека была разломана, в оболочке зияла дыра, из не торчала моя недоумевающая голова. От такого вида все лошади пустились в галоп, а Провалов от смеха скатился на спине среди лыж и фотоаппарата  прямо в ручей, протекавший через ледник.

Это был крепкий удар, но он не сломил меня. Только огромная шишка на лбу (сантиметра два высотой и это без всякого вранья) осталась вещественным доказательством того, что я предпринимал нечто необычное. Таких огромных шишек никто никогда не видел. Именно по ней меня распознавали среди всей массы спортсменов-горнолыжников. После получения такой огромной шишки мои стремления взлететь обрели местную известность. Чтобы посмотреть на чудо природы на лбу обыкновенного человека ко мне приходило много людей, я им простодушно объяснял суть полетов на “змеях”, они с изумлением взирали на меня, а это вдохновляло на преодоление всех трудностей. При помощи любопытствующих мне удалось очень быстро восстановить “змея”, но погоды, нужной для полетов не было.

Теперь не только я один – все окружающие  жаждали полета.  Непокоренным еще оставался стометровый обрыв,с которого можно было взлететь без всякого “змея”.  Вместе с Молтянским Николаем и с Краевым Петей в один погожий полдень  мы двинулись его покорять.

Вожделенный обрыв открывался в долину, предполагаемая длина полета была в несколько километров, все это возбуждало и делало акцию весьма ответственной.  Чтобы все было наверняка, я решил опробовать систему с нижнего обрывчика метров пятнадцать высотой. Внизу у подножья  только что прошло стадо коров, оставив как это водится,   свои благоухающие визитки. Но что какой-то навоз в сравнении с великим помыслом полета? Я уже видел место, куда надо приземлиться – какой пустяк , пять минут, но зато будет гарантия славного перелета!  Разгон, толчок, треск, удар. Точно, и пяти минут не прошло, а я соскальзываю по коровьим  свежепахнущим лепешкам, победно покрытый белым полотнищем “змея”. На этот раз лопнула одна из растяжек и крыло сложилось в воздухе. Опять разруха мечтаний, но не просто, а с явным намеком на слабую подготовку. Спешить уже было некуда и я философски созерцал ситуацию большей частью изнутри своего  сознания. Было весело, как после просмотра доброй комедии, где никто никогда не погибает и все кончается радостно.   

Это и была комедия. Спектакль, в котором наказывалась самонадеянность и неосмотрительность. Где показывается истинная цена  того, что называют “фуфел”. Только в словах можно воспарять на том, что на самом деле окажется в навозе. Позже я много летал на дельтапланах и мотодельтапланах, попадал в различные ситуации, но самые умные мысли пришли тогда в навозной слякоти под оболочкой рухнувшего с небес “змея”. 

Из созерцания собственного бесславия меня вывел гул топающих ног. Подумав, что авторский коллектив рогатых четвероногих несется в обратном направлении, перепуганный чем-то, я начал выбираться из–под обломков. Но коров не было, а стадоподобный гул исходил от моих помощников, которые мчались куда-то вниз. Мне с трудом удалось их остановить, а с еще большим трудом убедить, что никуда я не улетел. Сверху они увидели, как что-то белое поднялось над лесом и унеслось вниз в долину. Кроме меня в этих местах никто не летал, поэтому дядя Коля и Петька были страшно удивлены, что я валяюсь под ледником. Сейчас, по прошествии многих лет, когда стало многое известно  об астральных путешествиях вне тела, мне совершенно ясно кого мои друзья видели. Мой астральный фантом, следуя программе, сформированной ранее в сознании,  делал то, чего не удавалось телу. И пока я  предавался расслабленным размышлениям,  он “оттягивался” по максимуму. Что это так было, говорили два факта: утверждение двух свидетелей и ощущение выполненного долга.

И все-таки закрепление летного навыка требовало большого количества стартов. Времени у нас уже не оставалось, наутро надлежало убывать домой. А тут встречный ветер пошел, да такой плотный, что совершенно ясно было – надо летать. Остатками подручных материалов мы залатали “змея” и уже в сумерках я приступил к учебным стартам. Что из этого получалось, никто уже не скажет – дядя   Коля и Петька опасливо сидели на берегу ледника и только по звуку из темноты могли определить, что было сделано с десяток стартов. Сам я не видел окружающей обстановки и судить о подробностях полетов не имею возможности. Момент остановки определялся по шуму реки из-под ледника – в нее я должен был упасть, если просчитаюсь. Но не упал и этот факт является единственным подтверждением успешного завершения первых полетов на дельтаплане в Красноярском крае. Когда б не Столбовская настырность, не прославился бы  Красноярск на весь мир, как родина Сибирской школы дельтапланеристов.