Би-жутерия свободы 317

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 317
 
Наша эпоха состыковки практицизма с авантюрными начинаниями не отличается от прошедших веков, и мы гордимся именами Пастернака, Галича, отца Миня, адмирала Нахимова, Ильи Мечникова и Амброзия Садюги, хотя последний, к его чести  (по достоверным данным) ставить свечку и молиться в церкви отказывался.
Ну что ж, птенец выводится из яйца, а человек из равновесия. Там он может находиться в шатком состоянии, пока не поймёт, что до сумасшедшего дома ещё нужно созреть. Но не за этим собрался мимозный Печенега на пупочную грыжу Европы – Иберийский полуостров. От кого-то он услышал, что существует в Мадриде бык по кличке Пенис, покрывающий коров и почтительные расстояния в погоне за матадорами.
Не стоит забывать, что в детстве Гастон Печенега был круглым, как неаполитанская пицца отличником. Он прилежно изучал за партой заболоченную You(рис)пруденцию и длину юбки соседки, подсматривая к ней то в тетрадку, то в кофточку в душистый горошек, откуда несло французскими духами, когда она осваивала алгоритмы индонезийских целебных источников острова Целебес. На уроках естествознания его тянуло проучить её, занимаясь любовью на всю катушку, которую он был готов обменять на приличную магнитофонную бабину с неперфорированной плёнкой.
Преподавательница предмета зависти в литературе и завсегдатай кафе математиков «Бином Нью-Тона»,  застарелая дева (авторский экземпляр, не подписанный её отцом-писателем), в пятом классе средней школы поразила его воображение неуместным замечанием: «Если крот будет во всю вколачивать, занимаясь самокопанием, как ты, Гастон, – он безвременно подохнет».
После такого откровенного высказывания атлетический ум  Гастончика переключился на аналитически-созерцательное отношение к окружающему, что грозило умственным похуданием с последующим поскудением. Он мечтал о бразильских ядовитых лягушках под знаком квачества, и его мысли прыгали в мозгу тушканчиками. А чтобы убедиться, что никого вокруг нет, они выглядывали из ушных раковин, как у Фрумы Пюльпитер в ресторане «Затычки», когда Садюга нашёптывал ей что-то неправдоподобное под снотворный вальс «Слипающиеся ресницы».
Печенега воображал себя цирковым акробатом, исполняющим стойку на ягодицах королевы красоты африканского племени «Тунгусский метеоризм». Он тянул за собой тележку со списком несбыточных желаний, чтобы показать их шумным соседям по лестничной площадке для нетерпеливых собачонок. Но больше всего ему хотелось побывать на «Mardi grass» – Новоорлеанском карнавале, где несмотря на шевеление в животе и приниженное достоинство талии в направлении к взбитым мясистым подушкам крутобедренной негритянки напоминает дряблый дриблинг двух баскетбольных мячей, удаляющихся в чёрную от сажи ночь.
Слововара в грёзолитейных цехах поэзии Шницеля больше не существует, он сожран огнём. Справедливость восторжествовала. Получил, сука, по заслугам, чеканисто подытожил Печенега. Это Шницель, с его потребительским отношением к девушкам, увёл у него из-под носа субтильную Мурочку Спичку, используя вылазки и выпады, направленные против его, Гастона, моральных устоев и свай. Где она теперь, с её пониженным порогом чувствительности? Разыскать бы фотографа Толика Дивиди, он по памяти, не глядя на фотки, воспроизвёл бы сосок на плоскогорье груди Мурочки – женщины с неотрывным взглядом на личные вещи, внутри которой заложено притягивающее магнитное устройство.
Воображение Гастона превратило его в сыщика, готового посрамить Скотленд Ярд, а затем в фантаста-художника, получившего на выставке в Японии премию за картину «Циник на циновке». В Муре его интриговало исключительно всё, вплоть до её конфигурации. Возможно то, что было между ними, вновь оживёт? А что, если отважиться и пригласить её прокатиться в Испанию?
Позагорать, чтобы пробрало до мозга костей на Коста дел Сол.
Погибралтарить на юге у Геркулесовых столбов.
Посозерцать сказочную церковь Саграду Фамилья.
Повосхищаться архитектурой Антонио Гауди, и насладившись ею, вобрать в себя виртуозное арпеджио цыганского фламенко, переливающееся в тремоло и переполняющее души завороженных слушателей. Мадрид, Севилья, Валенсия, Барселона ждут их.
Мурка Спичка, как в былые времена, когда он в редакторской прыти, сомкнув зубы, уделял ей  внезапные знаки препинания (до цветов дело не доходило), разрыдается на его покатом правом плече и будет шептать тушканчику в Печенегском ухе сначала слова прощения, потом «Признания интенсивно работающего костного мозга», потом ещё чёрт те что. Их тела будет ласкать тёплое Чёрное море.
Гастон Печенега пугливо огляделся, пробно взял себя за куриную грудку обеими руками и пришёл к глубокомысленному выводу, что её можно и не ласкать, зато у него есть кое-что... и он себя ещё покажет, там где придётся. Он себя ещё проявит во всей красе, при условии, если кто-нибудь ему не засветит как следует.
Но полной уверенности у Печенеги не было. А ведь когда-то дрожащая от страсти мимоза-Мурочка (карманное издание уютной женщины) импонировала ему, являясь лекарственным средством в его серой  жизни, и он ласково называл её ходячей аптечкой.

Показаны для сердца – аспирин
И тайланол от головы в заботах,
Вы знаете и цените мужчин
Как средство достижения чего-то.

Тревожит в подреберье печень вас,
Боржоми промывайте с аллохолом,
А если разыгрался пан-Креас,
Примите семя тонкого помола.

Ваш босс с утра канючит и брюзжит
И день с ним будет пасмурен и жуток,
Напоминаю, путь к нему лежит
Через впотьмах настроенный желудок.

Поправьте шторки в офисном окне
И опускаясь, как перед иконой,
Дышите глубже, чаще и ровней,
Снимите стресс, полученный им дома.

Он вами дорожит, ваш властелин,
Раскроет предынфарктное сердечко.
Бесценны вы для пожилых мужчин.
Вы золото, наёмная аптечка.

Гастон Печенега, чувствовал себя больным, идущим на поправку – покачиваясь. Он запихнул в рот жвачку и набрал полузабытый Мурочкин номер под свирестенье дудочки-жалейки рок группы «Поющие носороги». Телефон настырно не отвечал, время от времени проигрывая на автосоветчике «Неразделанную тушь» никому неизвестного испанского композитора из народных глубин.
«Если ты не можешь угодить ему, угоди в него» вспомнил Гастон не слишком обнадёживающий текст неподцензурной песенки.
Надо бы позвонить Опа-насу Непонашему в «Клуб Интимных Встреч», может всезнайка Зося Невозникайте посоветует, где разыскать его бывшую газетную сотрудницу, вымотанную, как нитка с катушки щадящими диетами, любовь Мурку, думающую, что страдающие дислексией лишены возможности приобрести последнюю модель «Лексуса» Генри Миллера в стране, где диабетический сахар с каждым днём повышается в цене. Гастон  дозвонился с третьей попытки, не заступив планки на пороге, и нарвался на запись клуба в автоответчике, выдававшую оскорбительные сентенции:
«Встречаетесь с дамой иной нации не по своей воле? Вам не избежать этнических конфликтов в кабаках, где столуются железнодорожники в плацкартных погонах»,
«Женщины на выход с вещами и с вишенками набухших сосков – полноправные члены клуба, если они отдают предпочтение вдовцам и салатам»,
«В клубе, в связи с антиарабскими настроениями, букву закона заменили и взяли на вооружение римские цифры».
Чертыхнувшись, Гастон воздержался от вертевшейся на кончике языка гламурно-блатной реплики автосалонов и оторвал телефонную трубку от прогалины пробора над оттопыренным родителями ухом, положив её в надлежащее ложе. Тесным электронным связям он предпочитал значительно потеснившиеся.
Гастон Печенега, завтракавший с аппетитом, чтобы было с кем поговорить, деловито закусил губу, понимая, что ему не светит выкарабкаться из трясины редакторского дела, где только и забот, что вымарывать да подправлять болезнетворные бактерии букв в изуродованных полуграмотными бумагомараками мудрёных словах.
Лучше бы он (прирождённый службист) открыл контору по покрытию коров и транспортных расходов в связи с их доставкой в скотных вагонах, или стал ипподромным экстрасенсом с уклоном в тотализаторные предсказатели, погружённые в трансцендентальные медитации. И не потому, что у него на  ягодице красовалась наколка Тру Тень, а потому, что из него получился бы превосходный лгун (заботливые родители поначалу хотели дать ему имя Уран, желая видеть его обогащённым, всыпали ему под первое число, выпавшее на апрель, когда отец полгорода «купил» рекламой Советского Шампанского по цене бутылки пива).

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #318)