Ольга. Часть 35

Сон овладел мной сразу, едва Олька постелила постель и я, вскарабкавшись на верхнюю полку тесного купе, опустил уставшую голову на ужасно тощую, но показавшуюся невероятно уютной, подушку. Какое-то время до отключающихся мозгов ещё долетал негромкий разговор - Оля настойчиво уступала свою нижнюю полку пожилой соседке по купе, которая ехала куда-то с маленькой, лет шести-семи, внучкой. Девочка радостно благодарила Ольку, потом они втроём о чём-то долго шептались, совсем тихо, чтобы не разбудить "дядю Гошу". Уже в синих закатных сумерках тот же детский голосок проговорил в мою сторону: "Дядя Гоша, хотите пирог с яблоком?" Потом наступила ожидающая ответа тишина, и немолодой женский голос с каким-то, непостижимо упоительным женским счастьем констатировал: "Спит..."

Я проснулся глубокой ночью. Поезд привычно грохотал, вздрагивая на стыках, за чёрным окном изредка пролетали бледные огни фонарей. Оля лежала на верхней полке, тут же рядом, совсем близко, покачивая под белым пододеяльником очаровательным плечиком в белой трикотажной футболочке. В купе было не жарко и не холодно. Отдохнувшее, наполненное томной ночной негой тело не желало шевелить никакой своей частью, чтобы не спугнуть странное, поистине волшебное ощущение невероятнейшего счастья, переполнившее всего меня с ног до головы. Губы сами собой растягивались счастливой улыбкой, когда в грохочущей темноте в который уже раз проносились перед глазами события трёх сумасшедших дней и почти бессонных ночей, проведённых в городе вечного праздника, где будет жить теперь наша Лизка, где мы познакомились с Верой, где за последнюю ночь и половину дня произошло ещё столько удивительного и волшебного.

Растворившись в пёстрой, многолюдной толпе, мы бродили с Олькой по светлым ночным набережным, по каким-то незнакомым улицам, то помпезно величественным, то невероятно узким и маленьким, двигаясь наугад, куда устремлялся взгляд и безрассудное желание говорило: "Хочу туда!". Мы обнимались и совершенно бесстыдно целовались на виду у всех, потому что в эту шальную, летнюю ночь все вокруг занимались тем же самым. Мы никого не стеснялись и не боялись, потому что лишь два человека во всём огромном городе знали, кто мы такие. Но эти два человека давно уже сладко спали, а если и не спали, то им было  совсем не до нас и до того, чем мы занимаемся прямо посреди дворцовой площади. Мы целовались у огромных каменных ступней молчаливых Атлантов, у Ростральных колон, на мрачных гранитных ступеньках в двух шагах от чёрной Невской воды, на маленьком, гнутом мостике, у высокого чугунного забора, за которым разглядели вдруг несколько статуй и поняли, что добрели до самого Летнего сада.

***

Поезд пришёл в город утром, строго по расписанию. Мы расстались на привокзальной площади, переполненные невероятнейшим счастьем и самыми бурными впечатлениями от нашей поездки, не договорившись даже, где и когда встретимся вновь. Олька сказала: "Пока!", чмокнула меня в нос и, запрыгнув в подошедший троллейбус, весело помахала из окошка рукой.

Пустая квартира встретила непривычной уже тишиной, духотой и отвратительной вонью. На кухонной плите красовалась сковородка с протухшей картошкой, которую я второпях не успел убрать в холодильник, и стало совершенно ясно, что за все эти дни Наташка так ни разу и не зашла сюда.  Всё быстренько перемыв, проветрив квартиру и вдоволь наплескавшись под душем, я плюхнулся на кровать отдыхать после долгого путешествия и ждать прихода своей рыжей красавицы, по которой начал уже немного скучать.

Я очнулся в глубоких сумерках, совершенно не помня, как заснул. Солнце давно уже село, на улице почти стемнело, но Наташки до сих пор не было. Тащиться к ней домой не хотелось, не хотелось куда-то идти и выходить из сладкого ощущения праздника. Я выпил в одиночестве стакан водки и, ни о чём больше не думая, с наслаждением завалился спать.

День подходил к обеду, но Наташка так и не дала о себе знать. Не придумав спросонья ничего лучшего, я поплёлся к ней на работу. В школьном коридоре в разгар летних каникул было тихо и совершенно безлюдно. Учительская оказалась закрытой. Я быстренько разыскал директорский кабинет, но молоденькая секретарша, недовольно скривив ярко накрашенные губки, словно делая невероятнейшее одолжение моей настырности и неосведомлённости, сообщила, что Наталья Игоревна с сегодняшнего дня, вообще-то, в отпуске. Я вышел на улицу в полном недоумении. Ведь до самого моего отъезда ни о каком отпуске разговора не было. Значит, что-то успело случиться за эти дни. Но что? Ничего не оставалось, как ехать к Наташке домой.

Дома никого не оказалось. Я долго давил на кнопку звонка, слушая раздающиеся в пустом коридоре звонкие трели и соображая, что делать дальше. Постояв у запертой двери, я вышел на улицу, плюхнулся в раздумье на скамейку у подъезда. Вспомнился наш недавний разговор, когда Наташка узнала, что Олька - моя сестра. Сомнений уже не осталось - Наташка ушла от меня, также просто, как уходила раньше и, наверное, не от меня одного. Ушла, потому что поняла - стать моей женой ей не светит, а жить "просто так", играя изо дня в день в любящих мужа и жену - это совсем не для неё. На сердце стало невыносимо грустно и тоскливо, но делать было нечего. Я без всяких надежд вернулся в свою пустую квартиру и, побыв в ней всего пару минут, отправился в родную деревню.

Мать вбежала со двора, едва я переступил порог, и тут же разразилась нешуточной бранью.

-- Ёх-вашу... Хоть один заявился!

Оказалось, что неделю назад на дворе подгнила и провалилась крыша прямо над куриным насестом. Гришка приезжал, обещал починить всё на следующий день и с тех пор глазу в родительский дом не кажет. Ну, а я, бесстыжий кобель, умотал хрен знамо, куда, пьянствовать да с непутёвыми бабами шляться. При этом мать так красноречиво кивнула в сторону соседского дома, что мне пришлось грубо осадить её злой язык.

-- Не твоё дело, где я был и с кем шлялся...

Набрав досок, оставшихся ещё от Гришкиной свадьбы, притащив на двор инструмент и разогнав пинками несчастных, очумело кудахчущих курей, я с головой погрузился в работу, но с каждой минутой жгучая ревность все больнее скребла по сердцу ржавым, мучительным гвоздиком. Нет, Гришка исчез одновременно с Наташкой конечно же неспроста... Я торопился закончить крышу и успеть уехать в город к брательнику, когда увидел сверху Ольку, спешащую к дому со стороны автобусной остановки. Увидев меня, она издалека призывно замахала руками и почти побежала к нашей калитке. Весь её вид почему-то совершенно не выражал недавнего ослепительного счастья, и я заторопился спуститься с крыши на землю.

Быстро поцеловавшись, Олька схватила меня за руку и потащила в сарай. Я на радостях заключил её в жаркие объятия, но она решительно высвободилась, уставившись на меня бездонными, чёрными глазищами, словно стараясь что-то разглядеть в моих глазах.

-- Гош, подожди... Мне надо тебе одну вещь сказать. В общем... Наташка залетела... И тебе надо поговорить с ней...

Я ничего не понял из её торопливых и почему-то сильно взволнованных слов. Если Наташка залетела, то почему мне об говорит Олька? И где сама Наташка? Что там вообще у них происходит? За годы близких отношений с сестрой я научился быть более чем бдительным в этом интимном вопросе и никогда ещё не допускал ни малейшей оплошности. Поэтому готов был заверить Ольку, что это маловероятно. Но, даже если Наташка всё-таки забеременела, я не видел в этом ничего страшного. Коль всё так выходит, пусть будет ребёнок и даже свадьба. Если только Оля сама изо всех не желала, чтобы это случилось с нами? Я начал глупо и полушутливо отнекиваться от отцовства, но Олька, недовольно скривившись, перебила меня.

-- Гош, ты ничего не понял... В общем... Она от Гришки залетела. Хочет аборт делать. Ревёт в три ручья, просит, чтобы ты ничего не узнал.

Олькины отчаянные слова словно ударили под дых. От неожиданности я вдохнул полную грудь, задержал на секунду ошалевшее дыхание и, пытаясь прийти в себя от совершенно дикой новости, медленно, с шумом выдохнул. Вот оно, что? Ну, наконец-то хоть что-то встало на свои понятные места... Не зная и не понимая ещё, как воспринять всё, что случилось, я неприятно скривился, сокрушённо качнув головой.

-- Ну, ни фига себе брательничек дал...

Олька тут же обвилась вокруг шеи, прижала меня к себе.

-- Гошка, миленький, солнышко моё. Я понимаю, каково тебе, но... Гош, поговори с ней, пожалуйста, я прошу тебя. Ей нельзя аборт делать. Уговори её оставить ребёнка. Она только тебя послушает, больше никого... Тёть-Зина сама хотела к тебе ехать, просить, чтобы ты Наташку уговорил.

Я не стал подробно расспрашивать про их женские дела, поняв по Олькину голосу, что дело, кажется, действительно, очень серьёзное.

-- А Гришка что думает?
-- Он совсем очумел, хочет бросить Маринку и жениться на Наташке.
-- Понятно...

Олька вцепилась в мои плечи, спрятала на груди голову.

-- Гошка, я себя такой виноватой чувствую. Я так хочу, чтобы ты был счастлив.

Я поцеловал её в душистые волосы.

-- Ладно, Оль, переживём как-нибудь...

На дворе раздался вдруг грохот падающих пустых вёдер и громкие непристойные ругательства матери. Олька тут же отстранилась, заспешила идти.

-- Гош, ты сегодня в город поедешь?
-- Не знаю. Надо подумать. Потом с Гришкой сначала поговорить... А ты?
-- Я, наверное, останусь. Утром уеду.
-- Тогда я сегодня буду спать здесь, -- я недвусмысленно кивнул на старый диван, накрытый цветастым лоскутным одеялом.

***

В сумрачной рассветной тишине за соседским забором зашелестели по росистой траве торопливые шаги. Громко скрипнула дверь Олькиного сарая и раздался вкрадчивый голос тёти Кати: "Оля, ты здесь?" Голос, немного помолчав, добавил в сердцах: "Господи. Где ж тебя носит, шалавушка моя непутёвая?" Шаги приблизились к самому забору и тёти Катин голос теперь уже по-матерински строго крикнул в нашу сторону: "Оля! Иди домой!"

Олька недовольно вылезла из-под тёплого одеяла

-- Ну, вот, и здесь нашла. Ладно, пойду, а то всю деревню перебудит...

Знакомо скрипнули невдалеке обе калитки. Сделав несколько шагов, Оля остановилась и голос тёти Кати перешёл на гневный шёпот, в котором я расслышал лишь некоторые обрывки фраз: "Что ж ты творишь, окаянная? ... Не дай Бог, Валерка узнает... И про Ленинград твой... С ума сбесилась??? ... Что молчишь, то???

Я не слышал, что отвечала Олька. Голос тёти Кати замолк и вдруг почти крикнул в сердцах: "Да люби ты хоть чёрта, только живи по-людски..."

=============================
Часть 36: http://proza.ru/2018/12/21/1122