Однажды вечером. Часть 4. 3. Без любви

Лидия.  Из дневника.
2002 год,16 октября, Катманду

Как мне повезло, что нет прямого рейса в Непал! Я бы не смогла увидеть Тадж-Махал! Нет, я бы, конечно, его обязательно когда-нибудь увидела, но не так, как вчера.

Мы прилетели в Дели среди ночи. У нас было 15 часов до рейса в Катманду, что казалось очень много. Но путь в Агру, около 200 км, у нас занял 5 часов, и еще больше – обратно. Поэтому на экскурсию было не так много времени. Нет, это нельзя назвать экскурсией – это паломничество со всеми вытекающими: восторг, благоговение, восхищение, блаженство и покой. Нирвана.

Мы прибыли в Агру чуть-чуть до рассвета, когда усыпальница была еще закрыта, но на входе не было стражей, и мы свободно прошли через главные ворота… хотела написать ворота дворца, но это не дворец. Это мавзолей, построенный для Мумтаз-Махал, любимой жены потомка Тамерлана — падишаха Империи Бабуридов Шах-Джахана. Мумтаз-Махал  умерла при родах четырнадцатого ребёнка, и мавзолей-мечеть Шах-Джахан  построил для ее упокоения. Здание начали строить примерно в 1632 году и завершили в 1653 году. Когда проходишь мраморные ворота, то первое, что видишь, это две башни справа и слева. Пройдя сквозь них, как стражей, попадаешь к огромному бассейну. Средневековый архитектор так его спланировал, что Тадж-Махал полностью в нем отражается. И пока идешь к усыпальнице, невозможно оторвать глаз от этого великолепного видения-призрака. Наверное, падишах хотел иметь достаточно времени, чтобы подготовиться к встрече со своей любимой, так рано его покинувшей. Наверное, он приходил сюда каждый день. Но и после смерти он не хотел разлучаться с ней и завещал похоронить себя в усыпальнице напротив Тадж-Махала, которую специально построил для этой цели. Ее видно, когда войдешь в Тадж-Махал и пройдешь дальше на балкон. Но случилось так, что и его прах был захоронен в Тадж-Махале, и его надгробный камень лежит рядом с надгробием дорогой и любимой жены, нарушая симметрию всего идеального плана усыпальницы.

И вот основное здание Тадж-Махала молочно-бело-розового мрамора. При виде этого великолепия меня охватил  восторг, и сравнить его я могла только с чувством, которое я испытала года в три, но помню до сих пор. В моем послевоенном детстве было  мало детских вещей – моих собственных вещей, тем более, особо памятных вещей, обладание которыми наполняло бы меня чувством ликования. Особенно ярко из детства я помню коробку немецкого зефира, которую мне привезла крестная из Берлина, где служил ее муж. Огромная коробка, которую было невозможно обхватить руками. Еще крестная подарила не менее огромную коробку карандашей, самых разнообразных оттенков, которые я бесконечно рассматривала и пробовала на бумаге, наслаждаясь едва различимыми переходами оттенков одного цвета. Так и сейчас, разглядывая великолепие Тадж-Махала, я не могла сказать себе: Довольно!

Вверх поднимаешься по мраморной белой лестнице на огромный балкон и проходишь в просторное помещение, где стоят два резных белых саркофагов. Над саркофагами – высокий сводчатый потолок. И особым великолепием поражают стены, инкрустированные различными драгоценными и полудрагоценными камнями.  Красноватая яшма, сердолик всех цветов и оттенков, густо-зеленый малахит, благородный оникс, сердолик, зеленый хризолит, агат различных цветов, жад, ляпис-лазурь, бирюза, сапфир, карнеол  собраны в завитки в стиле pietra dura.  Поражает нежная красота роз, ирисов и маков в богато инкрустированных плитах из оникса, зеленого хризолита, сердолика, агата, и выложенные черным камнем цитаты из Корана, вырезанные каллиграфическим шрифтом высоко над арками мавзолея. Считается, что техника pietra dura впервые была изобретена во Флоренции в эпоху Ренессанса в Италии и первая мастерская Pietra dura была создана богатой семьёй Медичи в 1588 году. Как же пришла эта техника так быстро и в Индию? Вполне вероятно, что турок Иса Мухаммед Эфенди, который, как считают индийские специалисты, построил эту жемчужину архитектурного искусства, привез эту технику инкрустации из просвещенной Европы.

Материалы для строительства Тадж-Махала доставлялись со всей Индии и из многих мест Азии, для их транспортировки использовалось более тысячи слонов. Полупрозрачный белый мрамор доставлялся из Макраны, Раджастхана, яшма привозилась из Пенджаба, жад и кристаллы из Китая. Бирюза транспортировалась из Тибета, а ляпис-лазурь из Афганистана, в то время как сапфиры привозились с острова Шри-Ланка, а карнеол из Аравии. В целом, двадцать восемь типов драгоценных и полудрагоценных камней были инкрустированы в белый мрамор.

Тадж-Махал – лучший образец мусульманского искусства. Что меня поражает в культуре, это настенные инкрустации – диковенные цветы, растения, переплетающиеся в роскошных, одновременно нежных, чувственных и идеально-романтических узорах. Такие узоры, вернее, подобные, я видела в древних настенных орнаментах в русских церквях. Возможно, мусульманские настенные узоры – продолжение этой традиции, или эту традицию заимствовали мы? И еще, как поклонник Альфонса Мухи и Густава Климта, я не могла не увидеть сходства цветовой гаммы и пластики их узоров с теми, что вызвали мой восторг здесь.

Но, пожалуй, главным действующим лицом, катализатором всего происходящего, в этот раз было Солнце.  Когда мы подошли к Тадж-Махалу, оно еще не взошло. Было очень тепло – так непривычно по сравнению с нашей предутренней прохладой даже в самые жаркие дни – и воздух казался молочно-серым. Когда мы подошли к усыпальнице, солнце только начинало всходить, и вместе с тем, как я поднималась по мраморной лестнице (я нарочно пошла по другой стороне от моих попутчиков, чтобы быть наедине с этим чудом), поднималось и солнце над миром. Я увидела его луч на прохладном мраморном полу и наступила босой ногой в ощущение тепла и радости. А потом было потрясение: я смотрю на сероватые цвета узорных гирлянд на стене, а вот те же узоры, но переливающиеся, горящие неземными красками, разбрызгивающие драгоценные серебряные, золотые, изумрудные, перламутровые, сапфировые, яхонтовые искры из глубины полудрагоценных и драгоценных камней! Прозрачный мрамор отливал перламутром: сначала молочным, сероватым, а потом искристо-белым и прозрачным - он почти пропал, уступив изысканно-причудливым узорам захватить воображение зрителя.

Я знаю, что так делать нельзя, но я не могла удержаться от того, чтобы не потрогать рукой узоры, уже согретые солнцем. Потом я опять вышла на балкон и села лицом к усыпальнице, привалившись спиной к ограде. Я наслаждалась этой красотой и ласкающим ее солнцем, и уже не помню, что еще когда-либо погружало меня в такой восторг. Нет, вспомнила один случай. Я с классом, кажется, мне было лет 14, поехала в поход за город. Это был однодневный поход, и нам классно повезло с погодой. Мы приехали на место рано, но солнце уже хорошо прогрело воздух. Мы с подругой  пошли погулять по лугу. И вдруг я заметила, что в траве что-то блестит. Я наклонилась и увидела огромные капли росы, которые, как в маленьком зеленом ложе покоились на листьях клевера. Солнце разбрызгивало драгоценные радужные отблески и говорило мне: посмотри как прекрасна природа, когда я в ней! Этот вид привел меня в такое умиление, что я  радостно позвала подругу, чтобы показать росу в траве ей. Лина наклонилась и  спокойно сказала: да, красиво. Или мне так показалось, что спокойно. Я вскрикнула: давай всем покажем! Но она странно посмотрела на меня и сказала: не нужно, они не поймут. Только сейчас, анализируя этот случай, я задумалась: а в чем была потребность, которую я хотела удовлетворить, поделившись с ней своим чувством? Зачем мне нужно было звать всех? Но об этом я подумаю позже.

И вот сейчас я сидела в восторге и упоении на уже теплом мраморе балкона Тадж-Махала, и мне не хотелось никого звать в свидетели моего восхищения. Нет, не потому, что я думала, что о.Нектарий не поймет или посмеется над моими наивными переживаниями. Он и сам – сущий ребенок, и не менее моего умеет радоваться и восторгаться, а, возможно, даже наверняка, его радость и чище, и глубже моей. Возможно, я как стакан воды, а он – как горные ручей. Но мне не хотелось делиться, расплескать в словах свои чувства. Теперь я уже знаю, что, поделившись, совсем не умножаешь то, что имеешь. Отчего это так? С возрастом я стала хуже? Менее чистой и доброй? Или в юности мне хотелось совершить что-то, чтобы привлечь внимание тех, чье мнение для меня имело значение, а вовсе не для того, чтобы, как в детстве, поделиться радостью? Как понять себя?  Жаль, что рядом со мной больше нет умной, глубокой Лины. Она бы смогла объяснить. Интересно, судьба увела ее в Израиль или Штаты? Хотя это и не имеет уже значения.