Будем Жить

Конец войны не принёс счастья жителям, оставшимся в разбомбленных деревнях. Вроде всё - не будет больше страха перед щупальцами солдатских фонарей, рыскающих по лесным полянам в поисках землянок. Не будет привычных сирен воздушной тревоги, гудящих где-то далеко, и так близко разрывающихся снарядов, что земля под ногами дрожит и стонет. Война – злая тётка, не закончила жатву, еще долго она будет напоминать о себе стонами калек, вскакивающих ночью от мучительных болей и слезами детей, ищущих укрытие от холодного дождя. Еще долго будут путники вглядываться в обманчиво тихие просторы полей и выискивать глазами страшную надпись «мины» на ржавой покосившейся табличке.

Забираясь на пригорок по знакомой дороге, Тамара Николаевна готовилась увидеть разрушенную родную деревню. Так и села на колени, утонув в грязном снегу - поле на месте деревни напоминало котлован, весь в рытвинах, забросанный черной землёй и обломками деревьев. Без единого следа жизни. Танки и артиллерия во время последнего боя – всё самое страшное обрушилось на небольшой клочок земли, прежде ласково укрытый лесами. Теперь Тамару Николаевну терзал ветер, заунывно продувающий грязное пространство сквозь просеку разломанных деревьев. Дети обступили женщину.

- Тёть Том – тихо, словно пытаясь не напугать женщину, заговорила рыжая девочка – вставайте, нам надо идти.

Куда идти? Тамара Николаевна не знала. Она хотела привести детей к родному дому. Может он будет разрушен - тогда поселиться в соседней хате. Она вела их в тепло нового крова, а завела в чащу леса, где продувает до костей.

Сдаваться нельзя. Тамара Николаевна встала с колен. Слезы на глазах закатывались за намотанный на лицо платок и от того на щеках свербело противное чувство раздражения. Женщина приказала детям найти удобное место. За время войны, люди научились высматривать укрытие. Скрытое от ветра и, желательно, от лишних глаз. С окончанием боёв изменилось только одно правило – не надо прятать дым от костра. Уже через полчаса Тамара Николаевна разжигала костер в хорошо сооруженном шалаше. Руки не слушались. На улице было промозгло. Легкий морозец не щипал, он разъедал влажностью, дышать становилось тяжелее, пальцы дрожали и отказывались собираться даже в кулак. Спичек было много, Тамара Николаевна без сожаления провалила первые две попытки розжига. С треском занялись еловые ветки над березовой корой, брызгая маленькими красными капельками искр в разные стороны. Дети подносили руки к слабому огню, поджаривая на нем уголки печенья и съедая его горячим. Спали сидя у костра. Дети привыкли со сноровкой птенчиков засыпать сидя на бревне, вытянув ноги ближе к огню и прижавшись друг к другу.

Женщина не спала. Она следила за Глебом. Из троицы – Глеб её родной сын. В ватнике, великоватом для щуплого мальчишки, в грязной поношенной шапке-ушанке, он спал тревожно и вскоре проснулся.

- Мам, у меня нога болит – сонно пробормотал мальчик.

- Где? – женщина бросилась снимать неудобный кирзовый сапог с ноги сына. Пальцы и часть ступни были мертвенно-белого цвета. Обморожение. Худой сапог уже не справлялся со своим предназначением и не берёг ногу. Но он был единственным спасением мальчика. Это было лучшее, что удалось найти в разграбленной деревне. Женщина и дети жили в лесу, держа путь в уже неживую деревню. Тамара Николаевна сняла с себя платок, обмотав его вокруг ступни, как портянку, сверху закрепила уже изношенным носком. Нужно тепло, на пальцах появились волдыри и кожа омертвела. А вокруг стояли деревья и разбросан грязный, взрыхленный снег. На этот раз слезы женщины не закатывались за платок, играя отблесками костра, падали на снег.

Только солнце осветило верхушки деревьев, проникло светом между лесными зарослями, как Тамара Николаевна с детьми покинула холодную стоянку. Первое время Глеб шел сам, изредка останавливаясь и тряся ногой, будто хотел избавиться от злого камушка, засевшего в сапоге и впивающегося в ногу. Идти приходилось через лес, там ветер не докучал путникам. Рыжая девочка, Ленка, мурлыкала под нос песенку из довоенного детства. В лесу было тихо, изредка тревожили высокие ели, шумно разговаривая на своём языке, цепляясь макушками друг за друга. Этот скрип ночью пугал детей, когда только они прибились к Егору и Тамаре Николаевне. Ленка осталась одна во время бомбежки деревни, а Андрей, старший из троих, укрылся, когда увели в плен его отца и брата. Тогда, в разрушенной деревне Тамара Николаевна с Егором оказались случайно, в поисках теплого угла. Так и остались в лесной землянке, которую для охоты использовал отец Андрея. Идти куда-то было боязно. Вокруг шли бои - деревни, землянка и жизнь находились на самой линии фронта. В разрушенной деревне удалось собрать немало провианта. Сражения прогнали скитальцев дальше в лес. А теперь Андрей заменял отца Егору, подхватив его под плечо. Нога мальчика разболелась.

Кончился лес и открылось поле. Огромное, словно море. Вдалеке темной полосой виднелись деревья. Впереди солнце, пробивающееся через тучи тусклым светом и снег, гонимый ветром по насту. Кажется, что этот серый свет от снежного наста блестит на ледяной корке, но стоит наступить, он хрупкий, а под ним снег, рыхлый как песок. Ни дороги, ни возможности укрыться.  Лес отступил и не смеет вторгаться в этот просторный мир. Редкими волосками из снега торчат сухие желтые колосья. Они грустно кивают в такт завывающему ветру, нагоняя безнадежную тоску перед сложным переходом. Егор застонал, приподнимая ногу, будто земля дарит боль от прикосновения.

- Мам – шепотом испуганно  пробормотал мальчик – я не чувствую ноги.

Нельзя останавливаться. Тамара Николаевна больше всего сейчас хотела схватить Егора и оказаться в тепле. В какой-нибудь комнате. Любым чудесным способом – прилететь, появиться, доехать. Но единственным путем – было бескрайнее поле, за которым находилась неизвестность. Женщина собралась, стиснула зубы и сделала первый шаг в снег. Нога уходила почти до колена. За Тамарой Николаевной гуськом зашагали дети. Андрею было неудобно идти, поддерживая Егора, и сам мальчик больше мучился от несуразных попыток попадать в следы. Вскоре они расцепились и, постанывая больше от страха, чем от боли в ноге, Егор зашагал за матерью. Последней шла Ленка.

Время тянулось медленно. Ветер терзал путников, казалось, что лес не приближается. Иногда ветер менял направление, тогда детям холодом резало с одной стороны лица, когда другая была основательно укутана. Укрыться не получалось. Ветер проникал под одежду, бил в лицо, путникам чудилось, что они идут на месте. Через серые тучи слабо пробивался свет тусклый лампы солнца, мерцающего будто вот-вот погаснет. Его блики от снега больно слепили глаза, и тогда приходилось зажмуриваться, ориентируясь только по следам впереди идущего. Отступить в сторону означало зарыться в снег. Тяжело дыша, из последних сил, Тамара Николаевна подняла глаза. Верхушки первых деревьев, казалось, были уже близко. С осознанием скорой защиты от ветра в этой белой шипяще-безмолвной круговерти, прибавилось сил и женщина с новым рвением принялась пробивать дорогу вперед для своих детей…

…Снег уже не казался рыхлым, он напоминал кисель, в котором с трудом двигались ноги. Прислонившись к дереву, женщина тяжело вздохнула. С десяток деревьев, уже засохших от старости, скрипуче махали черными тонкими ветками. За деревьями простиралось такое ненавистное поле. Растратив все силы для последнего рывка, Тамара Николаевна была не готова к такой шутке. Она обернулась, по заметаемым ветром следам её догоняли дети. Отставал от женщины впереди идущий Глеб, уже хлюпающий носом в припадке плача. За ним угрюмо шли Андрей и Ленка. Они с тревогой смотрели на хромающего друга. Женщина отвернулась и,  потоптавшись на твердой земле под деревьями, не раздумывая шагнула в снег, продолжив путь. Она знала - дети пойдут за ней. К вечеру нужно дойти до леса, который заметно вырос и казался не таким далёким. Солнце низко светило над головой. К зимней серости Тамара Николаевна привыкла – светлее уже не будет, она знала, что до темноты у них осталось часа три, не больше. Ветер продолжал выть и терзать замерзающих путников…

…Без памяти, уставшие дети и женщина, прислонились к огромной сосне. Тамара Николаевна на секунду отключилась, но тут же вскочила и бросилась собирать хворост для костра. Глеб испуганно смотрел на ногу, взгляд сына подгонял женщину. Она даже не обратила внимания на мерный стук неподалеку в лесу.

 - Тамара Николаевна – окликнул её Андрей – прислушайтесь.

На опушке путники притихли, чтобы расслышать забывшийся всем стук топора. Женщина с Андреем бросились сквозь деревья. Ни черные ветки, ни сугробы и ямы не могли остановить бег надежды. Девочка и Глеб нагнали убежавших вперед на окраине разрушенной деревни. Вдалеке стояла церковь с покосившимся куполом. И сейчас, после пережитой войны, она была белее снега. Перед церковью на всю длину улицы стояли печи - оставшиеся сердца домов. Возле некоторых печей суетились люди. В грязной, поношенной одежде, рваных тулупах и похожих на ободранных кошек шапках, но живые и будто веселые. Они строили навесы, укрытия вокруг растапливаемых печей. Дети сидели на печах и грустно смотрели на копошащихся взрослых.
 
К Тамаре Николаевне подошел мужчина, скупо поприветствовал женщину и детей, всунув в руки топор. Тамара Николаевна очнулась от забытья с прикосновением  холодного металла. Из печи, стоящей неподалеку, пахло мокрым углем и болотной водой. Женщина оставила на ней Егора и Ленку, а с Андреем ушла за дровами для растопки огня.

Вечером, когда из темноты слышались редкие возгласы соседей по печам, поблескивающим огненными очагами, Тамара Николаевна устраивала место ночлега из собранных досок. Наверху спали дети, печь топилась плохо, совсем недавно нагревшись на лежанке.

- Мам – услышала женщина тихий голосок Глеба – я пальцами шевелю. Нога болит, но шевелиться.

Тамара Николаевна улыбнулась, вспыхнули отражением огня слёзы в уголках глаз.
 
- Будем жить, мам – засыпая пробормотал Глеб.

- Будем жить.