В одной связке

               


- Ребята! Грузи самое тяжелое в вертолет! Потом остальное!
- Андрей! Андрюшенька! Ты хлеб заказал в мешках?
- Да заказал, Клава, не путайся под ногами, должны подвезти на буране.
Осенним холодным ноябрьским утром шла погрузка четырех геологов в вертолет. На этот раз командировка в горы. Их ждала маленькая деревянная избушка, заметенная снегом. Для связи с внешним миром отряду выдали небольшую радиостанцию. Начальник экспедиции, Яровой Петр Григорьевич, коренастый, с прямым греческим носом, заросший густой бородой и усами мужчина сорока двух лет, из Новоазовска Донецкой области, имел не малый опыт работы в суровых условиях и к каждому новому заданию старался подходить как можно серьезнее. Держал свою бригаду довольно в строгом виде, заранее каждому размечал маршруты движения, наделял людей работой, выдавал, согласно описи, со склада инструмент, имущество, патроны, в общем, все как обычно. Работа шла вахтенным методом. Привозили на месяц, на месяц увозили обратно домой.
Бывало, возвращение к родным местам задерживали и на неделю и на две, а порой и более. Все к этому уже давно привыкли и старые геологи уже не роптали на судьбу, а принимали указания сверху молча, и продолжали выполнять свои обычные дела.
Следующим в бригаде был один из старых закаленных геологов,
- Генка Орлов из Воронежа. Дома остались жена и трое детей, все девочки, которые его время от времени забрасывали письмами. В семью не возвращался подолгу, бывало и более года.
     ПЕСЕНКА ГЕОЛОГА
 Dm              Dm/C       B            Gm6
    Где-то в тайге на зеленой поляне
  Edim/G          Edim/E    A7             Dm
Солнце сквозь ветки засветит в палатку,
  E dim7     D7                Gm
Дым от костра пропитает рубашку,
Ddim7                E7            A7
Утро таежное встречу в ромашках.

        К нам вертолет прилетит из-за сопки,
Письма в конвертах лягут в ладошки,
Сердце растопят нежные строчки,
Пишет жена и три  маленьких дочки.

        Пишут из дома, что все хорошо,
Там далеко ждут, скучают давно,
Только, не знаю, как долго в пути
Мне по тайге с рюкзаками идти.

        День догорит, вездеход заберет
Дальше болота, никто не пройдет,
Сосны таежные машут ему,       
Дым папироски уходит во тьму.

        В небе лазурном наш вертолет    
Нос развернул, полетел на восток.
Тундра, болота, озера, тайга         
Я улетаю, но ждите меня!

После смены вахты получал работу радиста на базе, а потом опять оказывался от нее за триста, четыреста километров и считал себя закоренелым человеком севера. Лицо его искорежили несколько глубоких шрамом от лапы медведя, носа не было, а на его месте в людных местах использовал повязку. В своей же компании все уже привыкли видеть его с двумя отверстиями на лице, через которые он жадно тянул морозный воздух.
Однажды, возвращаясь к лагерю, решил, окопавшись, заночевать в сугробе. Как рассвело, изрядно замерзнув, стал продолжать путь к спасительному месту, и набрел на медведя шатуна. Попримял тот его. Здесь бы, наверное, и остался навсегда, если бы, случайно, рядом не оказался на буране охотник якут. Медведя он уложил с первого же выстрела. Пуля попала прямо в рот. Но с тех пор
Генке со своей обычной внешностью пришлось попрощаться. И не тянуло его в людные места. Здесь, среди гор, сопок, тундры спокойнее, уютнее.
Третьим в бригаде совсем юный студент практикант девятнадцати лет из геологического факультета Иркутского университета. Отличался от остальных скромностью и особой прилежностью в работе. Родители его погибли и воспитывался он в детдоме, поэтому и в коллективе с первых же дней чувствовал себя привычно.  Родом оттуда же, из Иркутска. Что-то неуловимое его тянуло в дикие отдаленные места, но передать словами это чувство было не так просто.
Ну и Александр Дорохов, механик, тракторист, прекрасный водитель. С закрытыми глазами разбирался в вездеходах, грузовых машинах.
Служил раньше на Чукотке, у Берингова пролива. Молчалив, задумчив, людей сторонился. Его угрюмость многих отпугивала, но работу свою выполнял на совесть. Знал таежные хитрости и чем больше изучал человека, то, тем ближе и мог к нему стать. Но вот это время на предмет доверия и дружбы могло равняться не дням,  месяцам, а годам. Его широкие плечи и высокий рост, постоянная молчаливость, загадочность некая даже, могли нравиться женщинам. Волевой подбородок придавал особую выразительность и даже,  быть может, неповторимость. Брови  разлетались в разные стороны, на щеках, при редкой улыбке, образовывались ямочки, не характерные для его строгой внешности. От постоянной физической работы руки огрубели и забыли, что им можно дать, наконец, отдых, что где-нибудь существуют другие условия проживания, светит теплее солнце, в изобилии на прилавках лежат настоящие фрукты и настоящие овощи. Лет за тридцать. Планы в отличие от других уже никакие не строит. Жизнь сегодняшним днем. И хоть и сторонится слабого пола, тот его находит и старается привлечь, притянуть к себе хоть как-то, заинтриговать веселым нравом, женским обаянием,  чтобы он уделил ему хоть не много своего свободного времени.
Ну вот, как будто и все. Уложены последние вещи в вертолет. Бортмеханик Акимыч зачехляет и закрепляет груз и винтокрылая машина проваливается в тяжелую черную гряду облаков. Лететь пять часов. Немного холодно. Машина еще не прогрелась. На электропечи свистит чайник. Вода в нем, набранная из горного ручья, завораживает своей кристальной свежестью. Машину в облаках несколько раз подбрасывает. Люди, тихо задремав, просыпаются лишь на секунду и, закутавшись поплотнее в свои фуфайки и тулупы, снова закрывают глаза. Петр Григорьевич, он же начальник экспедиции, он же и повар, не доверяет готовить товарищам. Открывая консервы на деревянном ящике, перевернутом вверх дном, под шум винтов приглашает к столу:
- Мужики, милости просим, - басовитым голосом зовет коллег.
- Хлеб, ребята, кто брал хлеб?
Тишина.
- Хлеб должны со склада на буране в мешках привезти, не успели пацаны, а задержку на них вешать вертолета не хотелось бы. Попадет им тогда по первое число, если бы ждать пришлось, - ответил Генка.
- Ну, ничего, мужики, у нас есть каши, а это тот же самый хлеб, вот, и не много сухарей. Полакомимся.
Возвратиться уже нельзя, а две недели и без хлеба проживем, не помрем, - рассуждал Петр Григорьевич.
- Есть юкола, есть сушеное мясо, консервы. Не привыкать, - добавил Генка.
Ели в полете с преогромным аппетитом. Все проголодались.
После Славик насыпал в чайник индийского чая. Стал его перемешивать так, как его научили ребята, чтобы получился крепче. Рядом запищала бортовая рация.
- Выше, для связи, подниматься нельзя, обледенение кабины и лопастей начинается, а здесь, на этом эшелоне радисту приходится потрудиться. За Индигиркой дают ясную погоду. Вот там в самый раз будет хорошая и  видимость. И связь будет и место назначения легче найти,- рассказывает бортмеханик Акимыч самому себе, но все его внимательно слушают.
- А прилетите Вы за нами? – тревожно спрашивает Славик.
Улыбнувшись, затянувшись дымом от папиросы, немного подумав, Акимыч произнес:
- А что? Может и мы. Это уже кого пошлют. Тот и прилетит. Не боись, не оставим вас тут. Без таких, как вы, там, никак. Вот выполните свое задание и обратно. О, кажись уходят под ногами облака, мужики. Глядись, туда дальше, небо какое чистое.
Впереди заканчивается слой облаков, извивается змейкой замерзшая река с ее многочисленными протоками, вместе с четким контуром  бескрайних, причудливой формы озер, растянувшихся на многие сотни километров к северу и северо-востоку. А правее, уже виднеется цепь первых холмов, одни из которых выглядят просто завораживающе и притягивают к себе своей дикостью,  зимней свежестью, правее же сопки, на которых не задержался лучик солнца,  чужие, неприступные и холодные. Что - то таинственное и в то же время отталкивающее хоронится в их впадинах и расщелинах, но что, сказать, не попав на них,  сложно. Быть может, инстинкт самосохранения своими сигналами извещает в подсознании о предстоящих  скрытых неожиданностях и опасностях, но информация закодирована, спрятана от человеческих возможностей угадывать и просчитывать свои шаги безупречно четко во имя своей безопасности. При снижении вырисовываются одиночные, обиженные природой, карликовые деревца и кусты, разбросанные по тундре. Ближе к замерзшей воде их становится больше. А немногим выше, в горах, они исчезают вовсе, уступая место не знавшим ноги человека камням, хранящим в себе, в своих глыбах тайны минувших лет миллионной давности.
-Красотища какая, - перекрикивая гул моторов, выпалил с восторгом Славик,- это был его первый полет на вертолете над тундрой. Сфотографировать бы все это!
-Сфотографируешь еще не раз, - похлопал его легонько по его плечу Петр Григорьевич. У тебя жизнь парень длинная. Научим тебя самому нужному. А потом будешь и других учить. Грамотные люди, брат, везде нужны. А закончишь институт, - нас не забывай.
- Да нет, что вы, дядя Петя, это не по мне. А учусь я легко. У вас со мной сложностей не будет.
Все рассмеялись. Только Андрей смотрел в иллюминатор в одну точку. Казалось, мысленно, он был далеко в облаках. О ком он мог думать? Кто его мог ждать?
О себе он рассказывал настолько скупо, а жизнью других интересовался еще меньше.
- Видно натура такая у этого человека, - поговаривали промеж собой иногда люди, - замкнут уж больно.
 Сколько людей, говорят, столько и характеров. Пойди, найди одинаковых. И пытаться не стоит. Похожие есть, одинаковых нет. Это только на первый взгляд кажется, что многие такие. А заглянешь, если сможешь, в потайные уголки души человеческой, а там все настолько разное. И двух листков с дерева нет одинаковых, так природа постаралась. Хорошо это или нет, - нам судить и смысла нет. Все одно. Как есть, так оно и останется. Да и интереснее в жизни, когда тебя окружает все разное. Оно то и нас разными делает. И мы интереснее становимся. Человек, это ведь книга. Разговорившись с ним, затронув откровенные моменты, начинаешь его понимать, доверять ему, он тебе. Строится меж тобой и им воздушный мост. И сколько это понимание продлится? Вечность или минуты? Никто не знает. Время ставит все по своим местам. А не получился разговор, и прочесть не сможешь его мысли. Одна обложка только и видна. А  бывает не только интересная книга, но и полезная, прочел, как заряд получил, как импульс, кровь разогрела, к вершинам покорять потянула, а в другой раз начнешь читать, и небо тучами над головою затягивает, и вырваться, как из петли хочется и бежать от не прочитанного  рассказа, и уши ватою заткнуть. И если судьба пообтрепала твои страницы, помяла листы, затерла буквы и жизнь медовой не была, и не всегда все было хорошо, были препятствия на пути и трудности, и набрался опыта горького, то прочтут до конца твои слова люди, и дослушают высказанное тобой. И мысли твои со словами словно стрелы вылетают и в самое сердце собеседника врываются и понимать начинает человек не только твою историю, кусочек в ней жизни, высветившейся, как свет солнечный полосой в темной комнате, а жизнь и других людей, бывших рядом с тобой или попавших в похожую ситуацию. И учится человечество на горьких ошибках как книжных, так и пройденных мимо него, где то рядом, а может быть и по одной с ним колее героев, а после, в благодарность им, ими же и гордится. И история получилась уже не одинокого человека, а цепочки людей, связанных меж собой одной нитью… И хорошо, если она в самый напряженный момент не порвется. Слушаешь и пот на лбу холодный выступает от слов тихих да обычных  повседневных, сплетенных в  одно предложение, а из него в рассказ о доселе неизвестных судьбах людей. 
Дрожь по всему телу от пяток до корней волос пробегает. Да могло ли быть такое вообще. Но видимо было, и доказательств тому не счесть порой. А было, стало быть, может и повториться.
И никто не вправе осуждать этих людей, не оказавшись на их месте. Они зачастую себя сами осуждают и еще долго будут казнить и закончится эта казнь с последним их  дыханием. Ничего мы не сможем навсегда утаить друг от друга. Не узнаем мы, узнают потомки. Нас выдадут мысли наши и случайные доказательства наших тайных постыдных мелких и крупных проступков и поступков. Мы все общаемся на уровне подсознания и от этого тоже формируется мировоззрение  каждого, каждого характер.
Вертолет стал снижаться во впадину и тише заработали двигатели. Потянуло в сон. Там, внизу задувал легкий поземок, срывая с крыши заждавшегося одинокого заброшенного домика легкий шлейф снега. Окно в нем зияло черной дырой.  По бокам торчали разломанные доски из под рамы. Видно не так давно тут побывал косолапый в поисках пропитания.
-Ребята, подъем! Прилетели! За работу!  - послышался зычный грубый голос Петра Григорьевича. Все дружно взялись выкатывать бочки с солярой, выносить спальники, снаряжение, провизию, приборы и уже через двадцать минут новоселы застыли у груза на снегу, а экипаж плавно приподнял на несколько метров машину и неторопливо пустил ее в разгон. Уже через несколько мгновений вертолет скрылся за сопкой, оставив за собой белую завесу, какая обычно появляется от двигателей при довольно низкой температуре  и хорошей погоде.
- Да, две недели нам нужно здесь куковать, - заметил Генка.
- Не куковать, а пахать, - уважаемый Геннадий Викторович,- поправил его старшой. Сначала надо в избе порядок навести, с этого и начнем. Славик!  Возьми из брезента кусок и забей окно. На перекладину ствол срубишь у хвои, да смотри, покрепче выбирай! Топор возьми у меня в рюкзаке. Ты, Гена, настраивай прямо сейчас рацию, без связи нам никак. Андрей! Заноси вещи. Займись отоплением, настрой буржуйку. Потом достанешь измерительные приборы. Здесь гравиметрической съемкой уже давно надо было начинать заниматься. Через пару часов разобьемся по утвержденным маршрутам, согласно задания, выйдем по два человека. К вечеру в двадцать ноль, ноль  встречаемся здесь. С завтрашнего дня будем возвращаться уже раньше, с утра времени будет поболее, чем сегодня из-за прилета.
Закипела работа, было такое впечатление, что никто никуда и не уезжал и ни откуда и не прилетал. Как одна семья в своем улье. Каждая пчелка знала свое дело. Хорошо одному, хорошо значит всем. Мороз ниже сорока и от дыхания поднимается густой пар. Через час огонь в жилище обогревал промерзшие стены, а через два часа, подкрепившись чаем с юколой люди уже расходились в разные стороны. Проводились съемки местности, забивались колышки, записывалась погода, брались на пробу образцы грунта до и после бурения. Определялись глубины промерзания озер и речушек. Довольные проделанной работой геологи собрались в назначенное время в своем домике.
- Молодцы ребята! – сказал весело Петр Григорьевич, если так дальше дело пойдет, закончим работу на пару  дней раньше, а то и дня на три. Данные собраны прекрасные. На Геннадий мои пометки в журнале, передавай на большую землю, смотри все отправь, ничего не забудь.
- Петр Григорьевич, может с утра?
- Сейчас там ждут, а утром мил человек, мы уже от рации далеко с тобой будем. Завтра сменим маршрут. Я со Славиком наверх на гору пойду, а ты Гена с Андреем вдоль русла реки по течению, на юг.    А проберешься на ту сторону, может местное население встретишь, припасы наши мукою пополнишь.
- Навряд Григорьевич, если ты насчет оленеводов, то они еще месяца два назад должны были к югу откочевать. Тут, по моим расчетам километров на триста, а то и четыреста ни души, - рассуждал Генка. Правда.., вот  зимовье  Матвеича за Крутым хребтом…
-Да он со своим ревматизмом на лечение как по весне в отпуск за три года улетел, так и не возвращался, а замену не дали.
Петр Григорьевич дунул на огарок свечи, залез в спальный мешок и попытался заснуть.
- Вьюга сильнее завыла, - пожаловался Славик.
- Спи, тебе что до нее, до утра то уляжется, - успокоил Андрей.
- Верно говоришь,- уже сонным голосом, зевая, добавил Петр Григорьевич.

Как не часто, но бывает так, что в совершенно диких местах, среди суровой зимы, появляется в тундре новый огонек. Это они в унтах, теплых далеко не новых комбинезонах  начинают  обживаться здесь и  незаметной искоркой вспыхивать жизнь. Уже появились первые человеческие следы и тропинки в сторону реки Алазеи и теперь, каждое утро, ими ведется отсчет прожитых  дней. Ставятся зарубки на старой скрипучей лиственнице. Так повелось, так удобнее, чем на бумаге.  А вечером, после нелегкого дня, иногда отмечаются в тихой компании и небольшие праздники, настраивается радио на  волну Москвы и начинает гулять морзянка на семи тысячах километров.  Когда в старенький приемник издалека прорывается  скрипучий голос ведущего с перерывами и хрипами, то, сколько радости таится в необычной тишине в маленькой компании. Теперь эти люди с замиранием сердца вслушиваются в родные голоса, звучащие словно из другой планеты.
Погода восстанавливается, жизнь не идет, она просто кипит, бежит согласно намеченному распорядку. Но когда начинает снова заметать, загораживая сугробами вход в избу,  когда ветер крутит над трубою буржуйки неистово и поет свои злорадные куплеты, вот тогда, тут, появляется все та же тишина. Под пламя огарка свечи люди, расположившись на своих самодельных лежаках, начинают думать, каждый о своем. Казалось, здесь все спит, но еще долго в этом  домике не наступит сон. И среди шума вьюги, среди ночи дым от папиросы лениво тянется вверх и исчезает где-то в темноте.
- Как там Пашка, выучил таблицу умножения?  Тяжело ему там, в начальном классе, помочь бы, эх, - думает бригадир.
- Дочурку бы поздравить с днем рождения, но как? Ладно, в следующий раз обязательно, - вздыхает радист и затягивается папиросой.
- Как мать? Увидеть бы еще раз, - переворачиваясь на другой бок, уже засыпая, вспоминает своего самого родного человека  их товарищ.
Кто вы бесстрашные покорители дикой суровой тундры? Кто вы, романтики и искатели приключений? Наверное, ничто не соединяет людей так близко, как общий замкнутый круг, который так просто не переступить. Закончатся здесь ваши будни и вы окажетесь уже где-нибудь в тайге или у береговой черты, а то и у отвесных скал молчаливых сотни лет гор. Вас снова оставит вертолет или самолет  и вы, с налипшим на бороде и усах льду, с заледенелыми унтами, где-то на берегу промерзшей реки, станете опять украшать скупым уютом свой домик. А на юге ваши родные будут еще и еще спешить к почтовым ящикам и в который раз убеждаться, что они еще пустые. Просто не пришло время..
Там, вверху, тихо мерцает полярная звезда. Она совсем рядом и, кажется, ее можно взять и положить поближе к груди, в тулуп, чтобы стало хоть немного теплее. А в другой обратной стороне, за сотни и тысячи верст, засыпают такие далекие и родные городки.
Скоро, скоро март и им, возможно, позволят собирать свои чемоданы, готовиться к длительному перелету.
Через несколько часов забрезжит на востоке рассвет и старший первым  громко, с улыбкой, просто со счастливым лицом скажет,
- Здравствуй новый день!!!
Am                C                Hm-5
1. Здравствуй, новый день, на небе рассвет скоро,
        G#dim/H            E7                Am
    Снова нам шагать по тайге лесной долго
     A7                A7/B                A7/A  Dm
    За спиной рюкзак, письма в нем лежат из дома,
          G#dim/H            E7                Am
    Встречу новый год у больших болот снова.

Припев:
       A7                Dm
    Значит, такая геологу видна судьба,
         G                C
    С мест обогретых сниматься в дорогу пора,
    F                Dm
    И остается пройти пусть не трудный маршрут,
      E7                Am
    Там за высокой горою нас помнят и ждут.
  Am                C                Hm-5
    Снежный хруст на слух от саней и лыж, утро
      G#dim/H          E7                Am
    Поднимает нас, новый день начнем трудно
         A7               A7/B          A7/A  Dm
    Из лагеря идти по горам в пути нужно,
       G#dim/H                E7                Am
    Где-то между скал сделаем привал дружно.

Припев:

        С неба самолет каждый божий год к дому
        Нас берет на борт, коротки тогда сборы,
        От турбины гул из летной полосы рано
        Нам встречать с тобой, жить в тайге еще надо.

    Припев:
          
От порыва ветра хлопал громко на окне брезент, шумела от дров буржуйка. Все настолько устали, что уже кроме сна ничего и не хотелось. Ночью встал Андрей. Вышел из домика. Сел на пенек. Долго курил. О чем-то думал, и только через час весь заснеженный и угрюмый вернулся в избу и, стараясь никого не разбудить, влез  обратно в свой мешок. Скоро тонкой полосой забрезжил над горою скупой рассвет. Все встали почти одновременно, ежась от холода. На печи в чайнике уже закипала вода. Ее поставил Петр Григорьевич, сам же сделал небольшую разминку в избе, после снял свитер, рубашку и, выскочив на мороз, громко покрикивая, обтерся мерзлым снегом. Тут же вбежал обратно, поздоровавшись с ребятами, усиленно продолжил свое закаливание с куском материи, взятой из рюкзака. Снег облепил его  густую бороду и в теплой избушке таял, стекая мелкими струйками. Через три минуты он уже брился, показывая пример остальным. В одной руке держал лезвие, в другой кусочек от зеркала.
- Дядя Петя, а в разбитое зеркало, говорят, нельзя смотреть, - сказал Славик.
- Я, старина, не суеверный. Если на все обращать внимание, то дома надо сидеть. У нас тут брат, условия сам видишь какие. Трельяж со спальни не прихватишь. В вертолет с ним не пустят.
Все засмеялись, а Славик на секунду сконфузился, после чего улыбнулся и подбежал к наспех сбитому из досок столу.
С завтраком быстро закончили и уже через пол часа каждый с тяжелым рюкзаком шел по назначенному маршруту.
За работой потеряли счет и дням. Подходила к концу командировка, пошла уже третья неделя. Со дня на день должны были забирать. Припасы потихоньку заканчивались. Хлеб продолжали заменять другими продуктами. Попадался в петлю и заяц, подстрелили пару куропаток. На настоящую охоту время никак не могли найти. Работали без выходных. Начальство обязательно заметит. Отметит и грамотой и премию выдаст, а может и отпуск продлить. Это уже как получится. Ближе к концу командировки настроение улучшалось.

 Как обычно, бригада разбилась на две части. С полными рюкзаками шагали по своему маршруту  Геннадий и Андрей, по своему Петр Григорьевич и Славик.
Вверху, у горизонта, светило по-доброму зимнее солнце. Сейчас оно освещало дорогу путникам своим холодным, но ласковым сиянием.
- Как вертолет прилетит, мы  его услышим. Сразу назад повернем. Сказали, что нас заберут обратным рейсом, говорил с воодушевлением Генка.
Андрей молчал.
-Андрюха, - поинтересовался Геннадий, -как то вместе живем, работаем, а ты в стороне, может, наболело  что, скажи, мы здесь в одной кружке, поможем.
- Отвяжись,- сказал, помедлив, Андрей. – Хотя впрочем, надо было бы и поделиться, ты прав. Времени побольше станет, авось да и расскажу о себе несколько слов. Но спокойнее бы было тебе и мне, если бы и не начинал я ничего о себе говорить.
- Да брось ты, чудак. Возомнил что или как? Стряхни с себя накопившееся, оно же, как  червяк, будет жрать и жрать, пока кости не останутся. А впрочем, твое дело. Чего это я к тебе в душу  лезу. Ладно бы вдвоем жили на необитаемом острове, а то, слава богу, я тут не только с тобой.
- Да ты, ты не обижайся. На все свое время отпущено.
Впереди под ногами попались окровавленные перья с куропатки.
-Попалась песцу, бедолага, в лапы угодила, он ее быстро разделал, - рассуждал Гена.
Напрямик решили через гору не идти, а удлинить себе маршрут, но облегчить движение.
Присев у склона среди веток отдохнуть, Андрей заметил небольшое отверстие в снегу на пологом голом  холмике, через которое валил пар.
- По всей видимости медведь сны смотрит, - сказал он.
Допив чай, принялись за дело. На скалах делали в породе отметины, собирали образцы. Составляли маршруты пройденных участков с нанесением мест расположения выполняемых работ. Время прошло за их занятием довольно быстро, подошел срок возвращаться в лагерь.
- Подожди Андрей, я еще не закончил, - проговорил Геннадий. По этому участку больше не пройдем, а мне нужно еще немного времени.
-Поторопись, начинает темнеть. Добираться будет сложнее.
Но как Генка ни старался закончить быстрее, пришлось задержаться более сорока минут. На обратном пути двигались уже в кромешной темноте, освещая изредка дорогу  фонариком . Старались отыскать свои следы. Снег под ногами был твердый. Солнце успело покрыть снежную скатерть ледяной коркой.
На наиболее  сложном участке пути у первого ведомого  Андрея нога соскользнула в сторону, за ней стало уходить все тело под склон горы и через минуту тот уже лежал в большущем сугробе.  Генка подбежал, попытался помочь встать, но напарник, превозмогая боль, и стиснув зубы, не громко произнес,
- Не надо… Спина. Что-то с позвоночником. Иди, Иди к ребятам. Соорудите носилки.  С Петром Григорьичем донесете. Иди к ним. Я буду ждать.

- Понял Андрюха, понял. Я мигом. Час туда, час обратно.
По рации передам. Вертушка заберет. Там на ноги поставят. Может, сообщат пусть кому, родным там. Чтоб встретили.
-Да не суетись ты. Никому ничего не надо сообщать.
-Почему?

- Да потому, олух ты царя небесного, что никого у меня, брат, нету.  Да ты иди, иди. Не теряй время, подложи только сучок тот под плечо. Все удобнее будет. Да, карабин оставь.
- На, держи. Да, я тебе Андрюха ватник свой дам. А мне он ни к чему. Я бегом в нем запарюсь.
- Да ты не слишком, за два часа не околею.
Как и думал Генка, - через час с небольшим оказался у избушки.
Но света там не было. Петр Григорьевич со Славкой еще не возвратились. 
Взяв пару лопат и кусок брезента Генка стал наспех сооружать носилки. Минут через тридцать подтянулся бригадир с помощником.
 Петр Григорьевич внимательно выслушал, сплюнул с досады. Забежал в дом, схватил с аптечки бинты, нашатырь, флакон со спиртом, больше ничего путного под руки не попадалось.
- Славик, останься. Растопишь печь, поставишь воду. Приготовь, что-нибудь. Мы туда и обратно.
 Шли, почти бежали  не разговаривая. Место найти было не сложно. Здесь, у дороги, была впадина к небольшой речушке. Мороз  крепчал. Дышать в движении  было тяжело. Задул ветер, сначала не большой, потом сильнее, поднимал снег  у ног и, завывая резкими противными порывами постоянно напоминал о своем присутствии.
Андрей все в той же позе лежал на снегу навзничь. Одна рука была закинута за голову. В другой он  держал карабин.
Под правый бок намело снегом.
-Ну как ты тут, больной? - попытался с воодушевлением поинтересоваться  Петр Григорьевич. Живой?
-Живой начальник. Думал, вот, отработаю, да и брошу вас  всех, поеду на юг. Буду там жить, как все нормальные люди. – Главное задумал. Мысль держать если, так оно и будет, - подбадривал Петр Григорьевич, разлаживая носилки на снегу.
- Так вот оно так и будет.., только не как нормальные, а как калеки буду, и не на юге, а в поселке. Кому теперь я там такой нужен?
- Ты преждевременно свечку то не ставь. Вот до истины врачи дойдут, а там поговорим.
При погрузке Андрей тяжело дышал, хрипел, но уже не проронил ни слова до самого лагеря. На обратном пути, немного из-за метели ушли в сторону и как не торопились, добрались до избы глубокой ночью.
Уложив на нары напарника Петр Григорьевич  понял, что у того отморожены и ноги. Пытался растирать спиртом, но кровообращение не восстанавливалось.  На базу сообщили  о чрезвычайном происшествии сразу. К рассвету, ответили, будет вертолет санитарным рейсом на месте.
До утра уже никто не спал, говорили приглушенно. Все были заметно уставшие, подавленные и уже только мечтали быстрее взобраться на прилетевший борт. Посредине избушки  лежали уложенные вещи. Осталось бросить в рюкзаки самое необходимое. Генка не раз выбегал на мороз, прислушивался, нет ли еще гула небесной техники.
Уже утром затрещала морзянка. Новость была не важная.
Посредине маршрута разворачивался на обратный курс вылетевший за ними борт. Из-за резкого ухудшения погоды  командир вертолета принял решение лететь на базу.
Уже забрезжил долгожданный рассвет. За домик выйти было уже просто невозможно. Ветер. Нет, - это не просто ветер! Это уже был настоящий ураган. Такое в горах случается, хотя не очень часто. На таком ветру можно лежать стоя, и не упадешь, а может и снести с ног. Никто уже не думал за вертолет. Понимали, что эта погода может быть ни на один день.
- Как же ты, Андрей, ноги отморозил. Врача тебе надо. А я, какой я врач, - досадовал Ярышев.
- Не бери командир в голову. Хорошо, жив остался. Благодаря карабину.
- А что могло быть?
-Вас не было, волки выли, потом бегать стали вокруг меня. Все изучали, с какого бока цапнуть.
-Ну а ты?
- Я то… Известно что.., стрелять начал. Стрельнешь, они обратно в кусты. Там глазами сверкают. Красные они у них. Страшные. Приговорили меня. А минут за пять до вашего прихода,  как растворились.
- Я б тебя не дотащил, Андрей, сам, - посетовал Генка, а если б и дотащил, то ты бы не только ноги отморозил.
- Да ты не спеши оправдываться, подбодрил старший. Все правильно. В нашей ситуации все сделано верно. Давайте мужики будем думать, как дальше жить. Жратвы у нас осталось: каша перловая на сутки, банка консервы рыбной, сгущенка, вот, тоже  банка из неприкосновенного запаса. У кого чо еще по мешкам, вываливай!  -   потребовал Петр Григорьевич.
- Там, в ватнике, в левом кармане, плитка шоколада, -произнес не громко Андрей, приподнимая голову и показывая пальцем.

-У меня галеты, ребята, - вскочил радостный Славик. Вот,
- возьмите Петр Григорьевич.
-Грамм двести яичного порошка, забирай начальник, - добавил Генка.
-Не густо, что ж придется разделить поровну. Каждый хозяин своему пайку. Рекомендую растянуть на неделю.
Это вам братцы север, горы, тут всякое бывает.
-Понятно, начальник, не на Черное море приехали,- засмеялся Генка.
- Мужики, дверь приоткройте, дайте воздуха в легкие набрать, -попросил хриплым голосом Андрей. – Мне так хреново еще никогда не было. Я и простуда не знал что такое, а вот сбой дал. Отходился с вами по маршрутам…
Славик приоткрыл двери и ветер, почуял не тронутое место, ворвался с неистовой силой вовнутрь.
-Да у тебя Андрей температура, жар, - нечего сказать! Сейчас мы тебе найдем что-нибудь.
Петр Григорьевич достал из аптечки таблетку, размешал ее в алюминиевой кружке.
-Пей брат, сейчас полегчает. А потом кипяточка со сгущенкой. – Вот молодец, сейчас чай будет готов.
Через пять минут Петр Григорьевич протягивал кружку больному, но тот уже крепко спал.
- Мужики, обратился он к Славику и Генке. У нас пострадавший. Наш товарищ. И все тяготы мы должны разделить поровну. Ему надо силы. Кто может, оставьте со своего пайка немного Андрею. Ему сейчас тяжелее  чем нам. Ухаживать за ним будем по очереди, дежурим по восемь часов до прилета вертолета. Кто бодрствует, если позволит погода, идет на охоту.
Все с пониманием согласились. Нужно было ухаживать за больным, подкладывать, менять время от времени одежду, тряпки. Это были запасные белье, рубашки, брезент. Все это давалось с трудом. При переворачивании Андрей громко стонал. Он не хотел плакать, ему было бы очень стыдно, если бы на его мужественном лице товарищи увидели слезы. Им тогда стало бы больнее, чем ему. И когда он оставался сам наедине с собою, он вспоминал свою прошлую жизнь. Свои походы, поездки.
Были ли друзья. Наверное, были, хотя все ушедшее уже не назовешь дружбой. А камень, он лежит тяжелым грузом на груди, не зависимо больной ты или нет. - Правильно говорил Генка, надо было поделиться…
Стемнело. Петр Григорьевич настраивал радио послушать новости, музыку.  Но у него ничего не получалось, видимо из-за погоды. Из эфира раздавались какие то отрывки из морзянки, свист, редкий иностранный говор.
Когда связь появлялась, на базе волновались, пытались давать рекомендации. Согласно инструкции все выполнялось, но без нормальных условий больному лучше не становилось.
Прошло еще два дня, ветер не унимался. Окна избушки все замело снегом. Казалось, наступает конец света. А с приходом темноты за стенами начинали выть волки.
- Во зверь, света белого не видно, а ему жрать подавай,- процедил Генка. – Завтра я его уложу Петр
Григорьевич.
-Сейчас нам приключений хватит. Волка мы есть не будем, а развлечений достаточно.
- Петр Григорьевич, я бы волка жрал. Зато живой бы остался.
-Ладно, до рассвета, а там видно  будет, - произнес начальник.
Поздней ночью, когда все уже спали, а Генка сидел у изголовья Андрея, тот его окликнул.
-Ты не спишь Гена?
-Да нет. Ты то как?
-Хочешь знать как? Помру я тут. Так что вы за мной не сильно старайтесь ухаживать. Зря паек портите. А на душе что наболело, я тебе открою. Ты мне свой стал. Я тебя как будто знаю с рождения. Я ведь с вами, как третий год по тундре..
А до этого на корабле рыбацком ходил в море тоже на севере. Где? Подробности не важны. Но был там у меня корешок. Мы с ним не разлей вода. Вместе в море. Вместе и на берегу. Дела молодые. Винцом баловались. По девкам ходили. Невест в каждом городке, поселке хватало. Попадали и в перепалки разные. Он меня выручал, я его. Хоть книгу пиши. Если б не он, то я, может быть, тут и не лежал бы. Дух бы испустил. Да всего и не расскажешь. Я вообще о себе ни кому ничего лишнего и не лишнего. Не люблю я это. Смотрю, вот на Славку, в детдоме вырос. Счастливый. А у меня родаки хуже волков, которые сейчас воют. Я с ними ни слова уже сколько лет. Эта отдельная история. Суть не в ней… Оно тебе не надо.
Друга моего Никитой звали. Крепыш, навроде меня. И лицом удался и руками. Жаль пацана.
Андрей жадно затянулся папиросой и продолжал.
- Баба у меня была в одном порту. Думали уже свадьбу сыграть. Наконец, решил, семья будет, детишки пойдут, все как у всех. Я ей нравился. Она мне очень… Любил ее я крепко, как никого из баб. Думал, это в кино  только любовь делают, чтоб дураки смотрели. А нет! Она то оказывается и взаправду есть. Так вот. Все путем шло. Да не тут-то было. Через пару месяцев, накануне свадьбы, а я уже и водки набрал и жратвы, застукал ее с Никитой. В тот день должен я был из села в город съездить за припасами, старпом попросил.  Забыл документы, там погранзона. Обратно за ними, а  они лебеди  воркуют, целуются.
Меня увидели, слова не сказали, вдвоем ушли из моего  дома. Любил, любил я эту бабу, как никого раньше и измены простить ни ей не смог, ни ему.
Она догадливая была. С рейса возвращался, подбежала ко мне , плачет, ты , говорит, со мной, что хочешь делай, а Никиту не тронь. Он мне дороже жизни, говорит. Ну, я ее, шлюху, только отпихнул.
А через недели две с ним на баркасе сети проверять выехал. В протоку заехали, мотор выключили, он сети проверяет, я на мушку его беру. А сзади в спину стрелять не могу. Жду, как повернется.
Повернулся, лицо его окаменело. Побелел весь. Говорит,
- я понял, что ты не простишь,  что ж тебе решать. Не устоял я перед Катей, это так бабенку мою звали.
- Я тебя прощу, говорю, но знать больше не буду, при условии, что оставишь ее,  забудешь до конца своих дней нас обоих.
- Нет, говорит, Андрюха, не могу я без нее. Не брошу. Всех дороже она мне. Оставь все как есть. Благодарны будем тебе оба всю жизнь. Прошу тебя. А надо и на колени стану, - говорит.
А я как представил, что он опять с ней, хоть самому стреляйся. Думаю, нам обоим на этом свете не жить.
Закрыл глаза и курок нажал. Открыл нету Никиты, только круги по воде расходятся. Вернулся сам. Она ко мне. Воет. Причитает. Волосы на себе дерет. А у меня не нее уже никакой злости и нет. Ни на нее, ни на него. Вызвали в милицию. Я сказал, что он пропал, не знаю, не видел. Ружье все одно, утопил, улик не оставил. Возили меня по этим протокам, лодку осматривали, грозились, в одиночку сажали, несколько раз колошматили, ребра поломали, но ничего не дознались. Отпустили. А вышел, и свет не мил. Думаю, пойду к ней, авось простит, забудется все, авось заживем. Мне похожей на нее все не найти, хоть всю жизнь ищи. Подхожу к дому. А окна ее доской заколочены. Захолонуло у меня все внутри. Чувствую, случилось что-то. К соседям.  Те мне и сказали, пару дней назад ночью в проруби утопилась. Камень повесила и туда. Выловили ее водолазы.., схоронили люди. Плохо мне стало.
Неделю водку пил у ее могилы и спал там. На работу не пошел.
Чужой стал для всех. Никто не разговаривал со мной. Решил уехать туда, где меня не знают. Забыть все. А оно не забывается. Вот только сейчас легче становится, как тебе рассказываю.
Мы сами свое счастье куем, и ходим со змеиным жалом, если оно вовнутрь попало. Ты меня Генка, сильно не суди, на том свете будут и так судить. А как помру, тогда, будет желание,  обо мне нашим расскажешь. Подожди немного.
- Да, задачка, что было, то не вернешь,- прошептал Генка.
- Дураки мы, на очевидное натыкаемся, обжигаемся, а потом ищем выход. Все будет нормально, тебе Андрей надо вылечиться, мы тебя не бросим, раз попали в такую кашу, выбираться надо, а как жить, тебе решать. Помирать тебе рано, тебе надо выжить, да грехи свои замаливать. А уж потом туда. Так что не вздумай. Не на войне. Выживем. Потом будем вспоминать, как мы тут куковали!
Но Андрей уже спал. Голова его была в поту, нарастала температура. Подошел Петр Григорьевич.
-Ты, Ген, его не тронь, пусть поспит маленько. Любая болезнь, она ведь сон не любит.
Минуло еще три дня.  Те припасы, которые оставались, решено было отдать больному. Тот время от времени впадал в беспамятство, метался в жару, приходя в сознание просил пить. Растапливали снег, дров было достаточно. Но выходить за пределы лагеря было опасно, не только по причине плохой видимости из-за пурги, но и потому, что можно угодить  в зубы к волкам. Те, будто чуя, что люди обессилены, подбирались к жилищу все ближе и ближе. Все громче и дольше завывали, ожидая своей жертвы.
Генка, не получив одобрения на охоту, дождавшись когда Петр Григорьевич уснет, улучшив момент, захватив карабин, юркнул из избы. На этот раз воя слышно не было.  Сложилось впечатление, что звери сюда и никогда не подбирались.
Ему хотелось сильно есть и он прекрасно  понимал, что в доме пусто, что прилетят за ними неизвестно когда. Что эта злосчастная погода может еще дуть не один день и может не одну неделю. И Генка решил попытать  счастья, пройти крюк вокруг избы в поисках любого зверя, птицы. Лыжи проваливались в рыхлый снег, впереди были смутно видны ветки кустарника и заледенелых  деревьев.  Следы, верный спутник охотника, были заметены.  Прошел с пребольшим трудом около двух километров. Ветер пытался сбить с ног, забивал снегом лицо, кружил и налетал с новой силой. Уходить дальше было небезопасно. На обратном пути, уже подходя к избе, Генка услышал за спиной сдавленное рычание и тут же почувствовал, как сзади на него кто-то тяжелый вспрыгнул на спину, цепляясь зубами за фуфайку.
Все было настолько неожиданно. Страшно не было, только одно! Желание вырваться из звериного плена, развернуться к волку и тоже, от приступа голода схватить его зубами и трепать его, рвать, пока тот не сделает свой последний предсмертный хриплый вздох. Попробовал  кричать, еще.
Дважды не должно с ним повториться то, что уже когда-то было. Тогда ему зверь обезобразил лицо, а сейчас, может статься, ему уже не нужно будет бояться своего вида, скрываясь от людей.
Был такой Генка, Генка весельчак, но не повезло ему в жизни. Загрыз его все таки зверь. Достал. Нашел таки. За спиной уже слышен лязг зубов, там уже не один волк, их несколько. Они не дают подняться Генке, они не дают  свободно дыхнуть. Как клещами вцепились в ноги и руки. В горле сохнет, голова идет кругом, теплые струйки крови обтекают тело. Когда это закончится? Теперь уже страшно, страшно, что никогда не увижу дочек, родных, никогда не увижу вертолет и выздоравливающего Андрея, не  увижу… Жизнь то , как стебелек, колыхалась, колыхалась и подломилась… Уже теряя сознание Генка услышал выстрел, один, другой…

Славик, проснувшись, подал горячей воды Андрею, размешав в ней чайную ложку сгущенного молока.
Тут обратил внимание, что Генки нет, нет и карабина.
Разбудил бригадира. Петр Григорьевич, раздосадованный, стал натягивать унты,
-Где его искать? Сказал, не ходи. Значит не надо ходить!
За непослушание по приезду выговор в личное дело. Каждый сам по себе. А я тут кто?!
Проверив свое ружье, зарядив патронами 12-го колибра, Петр Григорьевич отправился на поиски товарища.
Идти было тяжело,  от недоедания ноги стали быстрее замерзать.
-Куда его понесло, найди его в этом чудовищном аде. А скоро темнеть будет. Что же за напасть такая. Никакой дисциплины.
Петр Григорьевич попытался кричать.  Ветер проглатывал каждое слово.
-Далеко в такую погоду он уйти не мог. Надо вернуться, сказать и Славику, чтоб искал. Разобьем на части место поиска. 
Подходя уже совсем близко к лагерю, Петр услышал выстрел, потом другой.
- Кто это? Наверное, Генка. Ну, орел, по банкам, а то в кого бы он в такую метель палил. 
Подходя ближе увидел впереди на снегу лежащего в крови неподвижного  человека. Это был Он. Рядом в чащу уходила красная струйка от крови. Наклонившись над Генкой, на коленях, Славик всхлипывая, пытался определить, живой или нет его товарищ.
-Живой, Петр Григорьевич, живой! - вскликнул Славик.
- Слышу в избе крик, показалось, зовет кто-то, а потом  визг, как будто собаки сцепились, схватил ружье Андрея, выскочил…
- Ладно, ладно, в избу его надо срочно нести Слава. Подложив под Генку полушубок, поднимая пары воздуха от дыхания, тронулись к избе.
Оказались покусаны ноги и левая рука, изодрана сильно зубами спина. Кровь удалось остановить, оставалась надежда на спасение.
Пришел в себя Генка только на следующее утро, после чего Петр Григорьевич сдал дежурство Славику и, одевшись теплее, вышел с карабином из избы.
Обессиленный, отойдя метров сто от жилища, от стал поджидать волков, зарывшись поглубже в снег.  Хотелось есть, хотелось поддержать силы ребят хоть как-то. Волк, матерый зверь, хитрый, его так просто не возьмешь. Ранил вчера Славка одного из них. Будет сдыхать, они его сами и сожрут.
Прошло несколько часов. Зимнее светлое время  слишком мало в Заполярье. Не успевает рассвет забрезжить, а глядишь, уже и темнота наступает. Ветер занес Петра Григорьевича снегом так, что и не подумаешь, что человек в сугробе лежит. Под ним теплее, чем снаружи. Хотелось спать, замерзали и отекали ноги, пальцев уже было не слышно.
- Все одно, дождусь, мне в доме без волка делать нечего. Мы люди вас умнее, мы и хитрее вас. Не я буду, если не уложу его здесь. Только спать нельзя. Можно и не проснуться.
Наконец неподалеку от старых следов Петр Григорьевич услышал, как зашевелились кусты. Крупный, но тощий полярный волк показался и стал на месте. Потом спрятал свою морду между передними лапами, после чего выпрямился, немного рыча, забегал за своим хвостом по кругу, потом, резко остановившись, подняв голову кверху в темное морозное небо, начал страшно протяжно завывыть. Метрах в пятидесяти заблестела пара огоньков из других кустов и послышался такой же вой.
Если бы сейчас встать и побежать к жилищу, наверное, не удастся сделать и десяток шагов. Повторится все то же, что и с Генкой. В руках чувствовалась сильная слабость, в глазах все расплывалось. Петр Григорьевич навел ствол на силуэт зверя. Прогремел выстрел.  После чего стало слышно рычание вперемежку с визгом раненого зверя. Задние лапы за ним волочились, упираясь в твердый наст поочередно передними ногами, зверь, чуя смерть, пытался уползти, как можно дальше. Второй патрон дал в ружье осечку и на перезарядку времени уже не оставалось. Петр понимал, что упусти сейчас волка, - у него уже не хватит сил его догнать, и что он может после сам стать их же жертвой. Решать нужно было сейчас и он, достав из унтов охотничий нож, бросился наперерез  к раненому зверю. Через несколько шагов они встретились в своей страшной схватке, схватке на выживание. Природный инстинкт. Попав в суровые условия, нужно было выживать. Чтобы жить самому, чтобы спасти людей нужно драться. И в драке победить.  С искусанными руками через минуту Петр, сидя на волчьей туше, перезаряжал ружье. На выстрел из избы уже бежал Славик.
-Дядя Петя, здорово вы его уложили, какой вы все же молодец!
- Потом хвалить будешь, сейчас беги за санями и прихватишь мой винтарь, прикроешь меня, пока везти буду тушу до избы.
 Даже сто шагов идти было небезопасно. Стая крутилась слева и справа на небольшом расстоянии, рычала, но напасть все не решалась. Славик, для упреждения сделал пару выстрелов в темноту.
Разделав зверя, приготовили сразу бульон, пожарили печень.
- Ну что мужики  к столу, отметим чаем удачную охоту, а то больше нечем, - устало проговорил с забинтованной рукой начальник экспедиции.
- Петр Григорьевич. Спасибо тебе, отомстил ты им за меня, -выдавил Генка.
- Отомстил Гена, это так. Отомстил во имя нашей жизни.
Славик, бери тарелку, корми товарища. А я сейчас Андрея разбужу. Ему бульон надо.
- Андрюха, Андрей. Поднимайся, открывай глаза. Гляди, что мы тебе приготовили. Андрей! Андрюха!
Петр Григорьевич отодвинул Славика и припал к груди товарища. Сердце не билось, пульс не показывал.
-Петр Григорьевич, Гена с тарелкой лежа справляется, я ему фуфайку под голову подложил. Давайте Андрея покормлю.
- Не надо Славик. Ему уже ничего не надо. Он теперь заснул надолго.
Выносили из избы Андрея на следующий день молча. Тело прикрыли Санями, жердями, снаряжением, чтобы не добрался зверь.
По рации интересовались на базе погодой, обещали через день, два улучшение и, действительно, через пару дней пурга стала утихать и перед самой темнотой на третьи сутки, вверху низко пролетел вертолет, делая круг для захода на посадку.
Грузились в машину молча, как будто стараясь не разбудить Андрея. Бортовой врач не отходил от Генки ни на шаг, делая ему перевязки, давал какие-то таблетки. Остальным рекомендовал воздержаться от калорийного питания. И машина уже оставляла бревенчатый домик далеко за собой.
Славик запивал галету пахучим индийским чаем,  вспоминал своих друзей по институту, Генка, закутанный в бинтах, представлял свою встречу с женой и с дочками, а Петр Григорьевич, мысленно уже готовился к новой командировке.
- Пока зима, надо работать. А отдохнуть летом успею. Поеду к себе на Украину в Новоазовск, на море. Там на солнце буду нежиться, наслаждаться южным раем, да тундру свою вспоминать…
ФОТО