Глава 6. Озноб

Прошла неделя после фестиваля драгонботов, а город не узнать. Как-то резко похолодало, постоянно льет дождь – бич умеренного климата, благословенный для зеленого пояса города. По утрам еду на работу, еду под дождем, окунаясь в сочную мокрую зелень. По такой погоде отсеивается костяк, намертво сросшийся со своими велосипедами и ни за что не согласный променять их ни на какой иной вид транспорта только из-за какой-то пары дождевых капель. Вымокнув по дороге, меняю на работе одежду и обувь, что неизбежно, но отнюдь не эксцентрично - так делают многие.

Близится Айронмэн. Об этом уже возвещают развешенные повсюду плакаты, мол, в день соревнований ожидаются значительные ограничения на дорогах, часть улиц будет перекрыта. Вот все-таки, так и не дорос я до Айронмэна. Хотя даже какое-то время занимался триатлоном. Был такой период, когда я участвовал в нескольких небольших местных соревнованиях, в основном, в тысячи с полторы человек. В первый раз мне хотелось что-то доказать себе, тем более, что за мной тут был некий должок. А потом меня это основательно затянуло. Комбинированные тренировки, отнимавшие уйму времени и бесившие Анушку до дикости, стали неотъемлемой частью моего времяпровождения.

Первый триатлон был у меня в промежутке между абитур, получением аттестата и универом. В универ я уже поступил, а занятия на мой факультет начинались только с осеннего семестра в октябре, и в сентябре я должен был съехать от предков. Какая же это была благодать, когда после бесконечных месяцев подготовки к абитур давление на мою опухшую башку вдруг сменилось чувством приятной пустоты и расслабона. Да, в то лето я был свободен, как ветер в поле, и до самого октября от меня ничего не зависело. Напряжное это было лето, когда я, пытаясь заработать на первую машину, мотался между двух подработок, а в свободное время, в основном, тренировался. С велосипедом я уже сто лет был на «ты», давненько уже и бегал, а вот плавание, как и у большинства новичков-триатлетов, пришлось подогнать.

На соревновании плавание на результат - в неопреновом костюме, в холоднючем, несмотря на июнь-месяц, озере напрягло, а вел дался на халяву. Только вот десятикилометровку после него нельзя было назвать увлекательной прогулкой. Хоть ты и спортсмен – все-таки бег – это нечто своебразное, если не твоя родная дисциплина. 

Родители и Тоха специально приехали в те края, чтобы поддержать меня, ждали моего возвращения все те часы, болели и переживали. И я не припомню, чтобы когда-нибудь после какого-нибудь другого из своих предыдущих велопробегов или последующих соревнований ощущал что-либо схожее с чувством эйфории, полного изнеможения, кайфа, невероятного счастья и - огня, да, огня, испытанное мной тогда за полосой финиша. Даже не помню, какое место я в тот свой первый раз занял. Я был благодарен им всем и счастлив, счастлив до слез, что они были там со мной, были у меня. Была с ними и Анушка, разрешившая мне, взмыленному, поцеловать себя, раз такое дело. Но в том поцелуе огня было куда меньше.

***

Был день рожденья Настюхи. Она, при всем своем презрении к своим троюродным братьям, поддерживала семейные узы. А родню, даже такую червивую, как нас с Тохой, ставила выше друзей. В общем, нас великодушно пригласили к себе «на гриль» в домик в лесу. Тоха не поехал, сославшись на то, что у него был какой-то концерт, предоставив старшему брату отдуваться за него.

И я явился, притащив с собой Наташку, которой было решительно все равно, куда ехать и с кем там тусить и чье безразличие в последнее время начало даже пугать меня.

Я стал замечать, что, когда мы куда-то приезжали, Наташка сразу отделялась от меня и искала себе других партнеров для общения. Вот и сегодня было точно так же. В отличие от меня она больше общалась с народом, и ей нигде не бывало скучно. Отчуждение наше было очевидным, но мы его не обсуждали, еще сохраняли внешнюю видимость пары и относились друг к другу бережно и с уважением. В постели нас все устраивало, но и потенциала для какого-либо развития мы не искали. И мы не изменяли друг другу. И не говорили о расставании. Я ни на чем не настаивал. У меня постоянно было странное чувство, что, расстанься я с Наташкой, стремиться мне будет не к чему. И я удивлялся тому, что и она, по всей видимости, не собиралась пока ничего менять.

Ну, допустим, долго уговаривать меня поехать к Настюхе не пришлось. Ну, положим, я ждал, я надеялся, что Оксанка будет на празднике. После нашей последней встречи я стал относиться к ней несколько лучше, с неким участием и сочувствием. Вся эта ее возня с Длинным по-прежнему вызывала во мне досаду, потому что «ее же саму жалко» было.

И сердце мое подскочило, и все напряглось, когда я действительно увидел ее там, среди мокрой листвы, в короткой юбочке-шотландке, с белым цветком в волосах, помогавшую Настюхе расставлять закуски на деревянном столе, который решили рискнуть и выставить снаружи. Именинница заявила, что дождь свое отработал и по случаю ее днюхи идти сегодня больше не будет.

Длинного же я сразу затушевал, как лишнюю деталь. Что, уже свалил куда-то и уединился с пацанами? Тем лучше. Давай, чувак, киряй себе на здоровье. А тут тебе только скучно будет.

Я сильно не лез к ней. Какой ли минимум приличия сохранял - не знаю. Да нет, знаю, конечно. Любовался ей. Рассматривал на расстоянии. Смотрел на нее отовсюду и под любым углом. Когда все танцевали, я не подходил к ней, а лишь наблюдал. Я держался настолько далеко от нее, и, кажется, даже не подошел поздороваться, поэтому даже не знал, была ли она в курсе, что я здесь, совсем рядом. Уже смеркалось. На полянке перед домиком горели разноцветные фонарики, и вечер после дождливого дня выдался мягким.

Иногда я забывал, насколько же она все-таки плохо видела, но когда сбоку подхватывал ее взгляд, то видел ее застывшие, мечтательные глаза. Вот слепандя, как же можно так по жизни идти - на ощупь, спотыкаясь? Ковылять мимо затуманенной вереницы из человеческих лиц, воспринимая мир вокруг себя на расстоянии вытянутой руки. Мутная, расплывчатая картинка жизни запутывает мысли в голове и – порождает инертность, нерешительность?

Но ведь не постоянно же она была такой? Теперь, например, совсем другое дело. День рожденья был в самом разгаре, Настюха оказалась права, и дождь так больше и не пошел, дав не только пожарить шашлык под открытым вечерним небом, но и съесть его там же. У Настюхи все пили, в основном, водку или какое-нибудь дешевое вино.

Оксанка была навеселе, хоть и не до беспредела. Это была ее компания. Ленка тоже была с ними и танцевала, как всегда, хорошо. Настюха была заводной, веселой и дерзкой, и в ее обществе Оксанка менялась, принимая ее окрас, словно хамелеон. Она казалась мне более раскованной и, по-видимому, говорила меньше вещей, за которые ее регулярно подвергали издевкам. И ее, видимо, не волновало, что Длинный крепко забил на нее - потому ли, что она сама на него забила?

Наташка где-то тусила, я не искал ее, а она не искала меня. Я плавно качался на своей волне и не знал, на какой берег эта волна меня вынесет, когда вдруг у кого-то из присутствующих появилась мысль сыграть в игру. Уже заметно «хорошим» участникам завязали глаза, часть их усадив на стулья. Остальные же с завязанными глазами должны были приблизиться к кому-нибудь сидевшему и – на выбор – либо столкнуть со стула, либо поцеловать, куда получится - и то, и другое под пьяные крики остальных и не выдав себя ни звуком.

Тупая игра, участвовать в которой, я, естественно не собирался, но меня как-то и не спрашивали. Из-за завязавшейся рядом бухаловки на мужиков возник дефицит, и я, увы, оказался на вес золота.

Мне завязали глаза и без разговоров пхнули в круг, и вот я тупо стоял в нем, как баран, соображая, как бы ненароком не поцеловать Санька или еще кого-нибудь из пацанов или не столкнуть со стула именинницу.

Да, вот почему судьба иногда толкает нас в яму или сразу – в дерьмо? А иногда преподносит нам подарки? Не знаю. Никогда не пойму, по какому принципу это происходит. Только когда я под всеобщий гвалт доковылял до кого-то и мне подтвердили, что я могу теперь принимать решение, что с ним сделать, то я начал обшаривать этого человека, нашел его руку, и нащупал на ней пальцы. Тут мое сердце екнуло, и я застыл на месте: на среднем, тонком, длинном пальце человека было кольцо с камнем, тоненькое колечко с граненым, выпуклым камнем в колючей оправе, сам же палец был странно изогнут в сторону и на ощупь показался мне несколько кривоватым.

Не снимая повязки, я мысленно увидел эту руку, этот смешной, кривенький средний пальчик, который мне когда-то в юности не раз показывали, а на нем - это тоненькое колечко из красноватого русского золота с большим розовым камнем. Оно было у нее уже давно, я помню, как она еще в общаге рассказывала, что получила его в подарок от тетки перед отъездом из России.

Было уже совсем темно, фонарики тускло освещали поляну, и при их свете были видны лишь очертания всего и всех. Никто вокруг не обращал на нас ни малейшего внимания, мы оба были слишком неинтересны, да и другие участники, видимо, уже вытворяли не бог весть какие чудеса, сопровождаемые одним взрывом пьяного хохота за другим.

И тогда я, не выпуская ее руки, торопливо, словно у меня могли ее отнять, склонился над ней и коснулся губами ее губ.

Обожгло.

Припаяло мои губы к ее губам. И вот я уже и не думаю от них отрываться, просто не нахожу в себе сил. Легонечко трогаю их губами, эти теплые, сладкие, нежные губы, снова и снова. Сжимаю ее руку в своей. Она не выдергивает своей руки, не отстраняется от меня. Ей хорошо со мной. Я чувствую, как участилось ее дыхание, ее поводит легкая дрожь.

Выпустив ее руку, я поднимаю ее со стула, обнимаю за плечи, раскрываю ее губы своими, слегка, лишь самую малость применяю при этом силу, которой она, как мне кажется, отдается с ласковой, тихой радостью, позволяя мне проникнуть в ее теплый, влажный рот, найти там ее язык и сплестись с ним.

Мои поцелуи распаляют ее, она отвечает на них. Какая же она нежная и какое же нежное и сладостно-податливое ее тело, трепещущее в моих руках.

Я давно уже не чувствую под ногами мокрой лесной почвы, я перестал слышать какие-либо звуки вокруг нас, а слышу лишь учащенное дыхание – ее, свое. Я не помню, когда сорвал с нас дурацкие повязки, провожу пальцами по ее лицу, обрисовываю контуры черных изгибов ее бровей, исследую, страстно ласкаю ее рот своим языком, прижимаю ее тело к своему. Я у нее во рту, я – в ней.  Можно ли войти в ее рот еще глубже, чем вошел в него я? Возможно ли это?

Я хочу ее, хочу отчаянно, дико и безнадежно. И она тоже хочет меня, я это знаю, знаю наверняка. Потому что она не может меня не хотеть. Она чувствует мое возбуждение, мое желание и не отстраняется, а отдается мне со сладостной, волнительной готовностью. Уже от обладания этой частью ее горячая волна накрывает меня с головой. Я обнимаю ее крепче, крепче - можно ли еще крепче? - стискиваю ее в своих объятиях, поглощаю ее рот, жадно покрываю поцелуями ее лицо.

Что это, мне сейчас послышалось или она издала слабый стон? Меня скручивает от хищной радости. Кайфует от меня. Она подставляет мне лицо, не открывая глаз, словно молит о моих ласках. Девочка моя. Неужели не поняла до сих пор - я тебе нужен, я, не Длинный и никто другой. Тело твое это поняло сразу, когда же поймешь ты сама?

Хищная радость будит во мне агрессию, когда я вдруг вспоминаю, что она не моя, эта девочка…

Длинный, а Длинный? Ау… Не сдох там еще? А жаль. Слышь, ты, сволочь, сгинь, свались куда-нибудь в овраг и лежи себе там всю ночь. Что тебе здесь делать? Хочешь заценить, как я тут твою телку в рот языком трахаю… Бывшую… Не твою уже… Учти, заберу и не отдам… Не собираюсь отдавать.

С остервенением целую ее снова, шепчу ей на ухо: «Оксанка…».

Ее словно бьет током от звука моего голоса. Она вздрагивает, и внезапно мой слух пронзает звон осколков - это бьются тонкие, хрупкие, прозрачные стены вокруг нас. Она открывает глаза и ошалело смотрит на меня. Не ожидала? Не думала, что я?

Быть не может. Да какой же я придурок. Ну не придурок ли. Свалился, как снег на голову, и давай обсасывать ее при всем честном народе. Но какое же это было чудо, то, что только что между нами было. Какой кайф. Никогда, ни с кем так не было. А если бы дальше, дальше поцелуев, то как было бы тогда?

А ты? ТЫ?… Девочка моя… Говорил же когда-то, что зацелую… Ну чего ты так испугалась, что ты так таращишься, что так испуганно пялишься на меня своими глазками... Распахнула их на меня, два темных лесных озера в ночи… Ну не думала же ты, что этот козел Длинный способен так отыметь тебя в твой сладкий ротик? Да где ему, уроду пьяному, безмозглому… Неужели не узнала, не почувствовала, что это я, я один такой - для тебя… И что, свалишь опять от меня? Долго еще так будем в прятки играть, а? Ну иди ко мне, иди еще раз. На хрен все, на хрен, это все – не то. Вот между нами – это то.

Если бы только сказал ей тогда эти слова. Если бы сказал.

Она открывает рот, вероятно, чтобы наехать. В этот момент вокруг нас происходит какая-то движуха. Мы так были заняты, что даже не заметили, как несколько человек отделились и собираются уезжать. До меня доносится, что у Длинного на хате сегодня никого нет, его предки свалили, и эта толпа прет к нему. Меня всего корежит от мысли, что поперло ему, наконец, мудаку, и что сегодня, этой ночью она будет там, с ним. Не со мной - с ним. Сегодня, сейчас. И потом – тоже.

И единственное, о чем я нахожу в себе силы у нее спросить, это:

- Ты что - поедешь с ними? С ним?

Стиснула зубы, глядит упрямо, ничего не отвечает – да может и не отвечать. Все и так ясно.

Хватаю ее за плечи и яростно трясу: - Да опомнись ты, дура!!!

Насчет дуры – это я тогда зря, конечно. Ей же ничего не скажи.
 
Вот он, момент, когда вместо подарков судьба макает тебя носом в дерьмо. Откуда ни возьмись и, главное, вовремя, появляется Наташка, и Оксанка при виде ее молниеносно принимает свое гребаное решение, принимает безапелляционно и четко. Я хочу удержать ее и не знаю, как. Какое же дерьмо это все, как же только я в него попал.

Отворачиваюсь, чтобы не смотреть ей вслед. От того, как Длинный слегка подталкивая, торопливо ведет ее за собой, меня сейчас вывернет. Мне хреново до коликов в животе, до потемнения в глазах, хотя в этот вечер я почти не пил. Хреново так, что я сейчас, здесь, на этом самом месте начинаю снова почти ненавидеть ее и -  хочу ее…

Внезапно я хватаю за руку Наташку и тащу ее в кусты. Она не сопротивляется, и я трахаю ее там, в мокрых зарослях, усыпанных белыми цветами, точь-в-точь такими же, как цветок в волосах у той, другой. Впиваюсь взглядом в один из этих белых цветов. Представляю себе, что все еще вижу его у той в волосах, что трогаю эти волосы, ее лицо, ее кожу, что это она сейчас со мной, подо мной, в моих руках, на губах, на языке, на… о, черт, мука-то какая. Вспоминаю срывающий башню, обжигающий вкус ее губ, дурманящий запах ее волос, мысленно шепчу, кричу ее имя, зову ее, а она… Не придет она.

Той ночью я делаю шлюс с Наташкой. Или она со мной – непонятно. Ведь важно же для девчонок, чтобы первыми ушли они сами, но, не дай бог, не бросили бы их.

Мы стоим на каком-то поле, вокруг – ни единого фонаря, и только полоса – не света, а какого-то беспокойного мерцания вдали на горизонте над полем - вот и все освещение. А я и не сильно хочу видеть Наташкино лицо, поэтому не включаю света в машине. Говорим мы мало, больше о насущном. Она рассказывает, я слушаю.

На весенние каникулы дядя Игорь и тетя Неля повезут их с Валей на отдых в Тунис. Дяде Игорю с год назад удалось устроиться механиком в автосалон, который держит какой-то русак. К местным его не приняли бы без корочки, а у него же только казахстанская. Тетя Неля работает на консервной фабрике. Дела их неплохи.

С некоторых пор они присматривают какой-нибудь старенький домик в Бад Карлсхайме или поблизости, чтобы с двориком и садом. С гаражом, где дядя Игорь мог бы по-черному сделать яму и потихоньку левачить, беря машины в ремонт от «наших». Чтобы не напрягали соседи, жалуясь на дюже громкие голоса этого семейства.

Я слушаю ее и думаю о том, что за последние месяцы почти ей не интересовался – ее школой, увлечениями, тем, что ей нравилось. Зима уже на носу, еще несколько месяцев, и она кончит хаупт. Ей пора бы уже определиться с выбором профессии, а я даже понятия не имею, что она решила.

- Куда будешь поступать?

- На продавца пойду в беруфку.

- Фирму нашла уже? Аусбильдунг?

- Почти. Рассылала бевербунги, от четырех магазинов пришел отказ, двое пригласили на собеседование.

- Когда?

- На следующей неделе и через.

Мать с отцом в данной ситуации помочь не могут, их языковой уровень не дотягивает, да и вряд ли когда-нибудь дотянет, а резюме должно быть безупречным даже у будущего продавца. Надо было помочь ей с этим. Я лучше знаю язык, лучше учусь. Из реаль в прошлом году перешел в гимназию. Тоха уже давно в ней учится. Но теперь свою помощь уже не предложишь.

Я мысленно прошу ее простить меня за то, что не помог, за то, что забросил ее в последнее время. И за то, что заставил потратить пару годиков ее жизни на меня. Искренне надеюсь, что она ни о чем не жалеет. Меня подмывает спросить у нее, почему она не ушла от меня раньше, но – к чему? Раз не ушла, значит, не хотела. Насильно я ее не держал.

Спустя некоторое время я узнаю, что у нее тогда уже кто-то наклевывался. Что, расставшись с ней, я фактически передал ее из рук в руки, и она осталась в тех, других руках уже надолго, может, навсегда. Значит, она - не брошенная мной и одинокая, значит, все в порядке, и я ничего не запорол. Сухим из воды вышел. Ведь так?

После я иногда видел ее в магазине, куда ей удалось устроиться на обучение. Подходил к ней, заговаривал, интересовался, как она живет и как учится. Позже мы уже только здоровались. Потом я потерял ее из виду.

Остаток той ночи я провел невдалеке от нашего дома, облокотившись на капот, руки в карманах. Ушел в себя, несколько часов подряд сверля глазами какой-то камешек у себя под ногами. Домой не пошел. Казалось, стоило мне оказаться в моей кровати – потолок, упав на голову, расплющил бы меня. Уличный фонарь перегорел, и, несмотря на звонки матери в городскую службу, в нем так пока и не поменяли неоновую трубку.

Холодно, блин. В голове - ни одной мысли, лишь густая, мутная ночь сродни той, что вокруг меня. Небо нахлобучилось на ночь тесным, темным котелком, с него черными, рваными ошметками свисают тучи. То ли это муть в моей голове прорывают проблески воспоминаний, то ли это - зарницы в черном небе над «горами».

Мы с Наташкой разбежались, это факт. Ну и что? Это был вопрос времени, и она, вроде, не в загрузе. Значит, не об этом речь.

Не хочу, не собираюсь думать о ней, но воспоминания приходят помимо моей воли. Мысленно прокручиваю у себя перед глазами тот, первый, единственный наш с ней поцелуй, и меня прямо из ночной холодины бросает в жар. Там, в этом жару в меня словно бьет что-то. Медленно, ритмично молотит, как набитую песком боксерскую грушу, а затем возвращает к исходной позиции.

Она сама ушла с ним. Джеб. Сама ушла. Джеб. Ты сделал все, что мог. Джеб. Если не сделал больше, значит не мог. Апперкот. Или не хотел. Оверхенд. Нокаут.

Через несколько часов обнаруживаю, что вместо рассвета в черноте надо мной среди рваных ошметков появляются беспокойные огненные полосы. Вот оно, утро. Какой-то эта ночь оказалась для нее?..

Меня продолжало ломить и в воскресенье, когда мы с несколькими чуваками тренировались на триатлон, который должен был стать первым в нашей жизни. Так себе, спонтанная, халявная тренировочка, чтобы не расслабляться. Но не для меня, не тогда.

Уже заплыв - юношеская дистанция на семьсот пятьдесят - меня чуть не угробил. Обычно последние тренировки по триатлону проходят в сентябре, сейчас уже было холодно, но мы – отчаянные придурки. Двадцать на велосипеде по-хорошему – фигня, каждый день столько езжу, но тогда я умер с самого начала. Кругом не хватало дыхалки, а я все равно не догонял, что что-то не так. Потом - пятикилометровка, которую мне тупо нельзя было бежать. Но лажать не хотелось как-то – да и что это, пять кэ-мэ?

Потом был жар, дикий озноб и задыхаловка. Свалился, как свежеспиленный дуб. Бревно хреново. Три недели, аж до конца октября, я провалялся сначала в больнице, потом дома с острым воспалением легких. Огонь этот гребаный чуть не сожрал меня тогда.

***

Конец ознакомительного фрагмента. Книга опубликована на Литнет -> вот здесь:

https://litnet.com/ru/book/ya-ona-velosiped-b122473


В скором времени запланирована публикация на Литмаркет, Литрес и Букривер.

***

Андрюхин словарик к Главе 6 Озноб

абитур, аби - здесь: заключительный экзамен в гимназии, сдача которого является обязательным для допуска к учебе в ВУЗе

Айронмэн - Ironman, «железный человек», всемирное соревнование по триатлону

апперкот - «рубануть снизу вверх», классический удар из традиционного бокса

аусбильдунг - здесь: место обучения в профтехучилище

Бад Карлсхайм - Bad Carlsheim, вымышленный город, в европейской стране, в которой происходит действие, место жительства родителей Андрея

бевербунг - здесь: заявление о поиске места обучения или рабочего места

беруфка - Berufsschule, эквивалент профтехучилища

гимназия - вид школы с обучением до 12-го или 13-го класса, выпускник допускается к учебе в ВУЗе

джеб - один из основных видов удара в боксе

драгонбот - большое 20-местное каноэ, с головой дракона и хвостом

Йети - Yeti, здесь: марка горного велосипеда

хаупт - Hauptschule, общеобразовательная, «главная школа», вид школы с обучением до 9-го класса, выпускник которой подготавливается к малоквалифицированной работе

оверхенд - Overhand, вид удара в боксе, применяемого низкорослыми боксерами

реаль - Realschule, «реальная школа», тип школы, обучение в которой ведется до 10-го класса и заканчивалось получением аттестата о среднем образовании

русак, русачка здесь: русскоязычный/-ая переселенец/переселенка с постсоветского пространства, преимущественно из России, Казахстана, а также других республик бывшего СССР

шлюс конец, здесь: делать «шлюс» - разрывать отношения, расставаться