Рассказ легионера

После захвата Сиракуз город был отдан, как водится, на разграбление, и железная дисциплина римских легионеров временно ослабела. Парни потно занялись барахлом и, по праву сильного,   долгожданными утехами плоти.

…Марк вернулся в лагерь поздно, когда темнело. Он устало опустился на землю и тыльной стороной ладони вытер со лба пот.

«Навоевался?» — с усмешкой спросил его Кай, худой и веселый пьяница, похожий на плохо обструганный шест для  крепления вороньих пугал. — «Давай выпьем за победу, дарованную нам Юпитером! Попробуй-ка этого трофейного фалернского!»

«Он не боялся меня!» — прохрипел Марк, не слушая товарища. «Меня, самого Марка Туллия!»

Кай лукаво ухмыльнулся:
«Говоришь, не боялся? Не верю! Ведь ты самый лихой рубака Четвертого легиона, грозный Марк Туллий, по кличке „Мясник“, разрубающий всадника вместе с лошадью одним ударом меча. Только сумасшедший мог не испугаться такого титана! Не хотел бы я быть на  месте твоего противника! Выпьем, Марк, за твою доблесть, за грозную славу римского оружия!»

«Постой, Кай. Ты все про свое. Выпить еще успеем. Лучше послушай меня!
Я увидел его на Земле вечной войны, Встретил в  городе, где камни кричали от боли, где скалы стонали,  и плакало море!

В пылающем аду, этот человек спокойно чертил острой палочкой какую-то фигуру, не знаю, как ее назвать, ведь  я ничему не учился: у родителей не было ни денег,  ни умных рабов-греков, ни даже желания учить  сорванца Марка называть вещи их настоящими именами!

Я сразу догадался, что это он! Архимед!

Тот самый ученый, утопивший наш непобедимый флот! Враг. Полубог с тощей шеей, слабыми ручонками, седыми курчавыми волосами, печальным взглядом больного старика. Тебе знаком этот взгляд, Кай? Глаза потерявшего что-то или забывшего нечто важное старого человека?»

Марк вдруг ударил по земле огромным кулаком. Облачко пыли подпрыгнуло и  тут же стало невидимым, словно растаяло в темнеющем воздухе.

Марк продолжал: «Ненавижу греков, этих бородатых извращенцев, слабых и лукавых, как женщины!  Они верят в силу ума. Они не верят в правоту  меча. О, изнеженные выродки!

У мира, Кай,  только два пути: Путь Греции, либо Путь Рима. Будущее не за греками, а за нами, сильными, безжалостными, упорными! Будущее за нашей силой, а не за лукавой мудростью "хитроумных Одиссеев".

Но почему, почему он не боялся меня, Кай? Видел бы ты, как склонился он над своим чертежом, загораживая его телом, как мать ребенка!

Жалкий червяк!
Я всегда презирал слабых. Всю жизнь  упражнял физическую силу: хотел быть мощнее слона, быстрее змеи; хотел говорить с этим проклятым миром на единственном понятном ему языке, на языке насилия!

Но почему, почему старик оказался смелее меня?
Кай, старина!
Я не хотел его убивать…
Я не мог его не убить!

Когда я поднял руку с мечом, он даже не пошевелился, не моргнул,  не вздрогнул, даже не закрыл голову руками. О, если бы я умел останавливать занесенный для смертоносного удара меч! Но моя рука…  "В деле" ее не остановить!
.
Архимед упал с разрубленной головой, упал не  назад, как полагалось, а вперед, словно шагнув на меня.
Дай вина, Кай. Я сегодня — Везувий и Этна! Горю, как вулкан!»

«Горишь, Марк? Да ты весь дрожишь, как в лихорадке. Что с тобой сделал проклятый старик? Ну, выпей, выпей, легче станет! Сколько лет служим вместе, а я и не знал, что ты философ. Успокойся!»

Марк выпил все, что плескалось и булькало  в кувшине, провел  правой рукой по губам и продолжал:

«Мы свяжем мир плотной паутиной нашего Закона. Мы приучим непокорные народы к покорности: закуем,  стянем их сталью наших легионов, обездвижим нашей несгибаемой волей, купим их вождей и героев, приучим их клевать просо из наших рук!

Мы установим на земле Общий Порядок, выгодный нам.
Всех и каждого заставим работать на себя!
Нам будут принадлежать их мысли и сердца, их земли,  воды и воздух!
Их женщины будут рожать нам воинов, непобедимых солдат империи Вечного Рима».

«Все правильно, Марк! Все верно!» — кивнул головой Кай. Потом лицо его помрачнело, он опустил голову и тихо сказал:
«Все это так, только сдается мне, что ты тоже скоро умрешь. Как тот старик!

И знаешь почему? Мне вдруг вспомнился Тит из Второй когорты! Помнишь Тита? Как-то вечером он тоже вдруг разговорился, как раз накануне битвы, а наутро, когда мы громили галлов, стрела пробила ему горло. Словно бы, чудак,  наговориться хотел перед смертью!
А? Каково!»

Кай  выпил снова,   и грустное выражение растаяло на его длинном худом лице, как одинокое облако над голубым заливом. Он расхохотался, и все  тело его затряслось от искреннего, неудержимого, детского смеха. 

Кай не умел долго грустить. Ему было радостно, что стрела порвала горло не ему, а Титу, и что среди разгромленных галлов тоже были неплохие воины…