Моя история с открытием

          В 1969 году, когда мне шёл уже 31 год, я заканчивал ЛИАП, вечерний факультет, одновременно работая на заводе. Уже в последние годы учёбы я почувствовал тягу к социально-экономическим проблемам и пожалел, что поступил учиться в технический вуз. В то время как раз было модно организовывать на заводах экономические лаборатории, хотя толком никто не знал, какую пользу они должны приносить. И вот уже перед тем, как пойти в преддипломный учебный отпуск на полгода, я попросился на работу в эту экономическую лабораторию, лишь смутно осознавая, что буду там играть не последнюю скрипку. Руководитель лаборатории Виноградов, немного побеседовав со мной, тотчас ухватился за меня. Хотя, как потом мне говорили, до меня он всем отказывал. Начальник цеха, где я работал, Столпнер И.Г., ни за что не хотел меня отпускать, ценя меня как грамотного технолога и считая, что я делаю величайшую глупость. Виноградов с большим трудом через партком добился всё-таки моего перевода. Но уже через шесть месяцев, когда я защитил диплом и вернулся на работу, то узнал, что лабораторию ликвидировали и Виноградов куда-то уволился. Настолько было велико моё разочарование и обида, что это даже трудно себе представить!..

          Но теперь я уже был раскрепощён от тягот студенческих забот и в гордом одиночестве стал создавать у себя в голове свою мозговую экономическую лабораторию. Я проштудировал "Капитал" К.Маркса, читал Ф.Энгельса, В.И.Ленина и многое-многое другое, но нигде не находил ответа на свои вопросы: что же нужно сделать, чтобы наша жизнь стала лучше?

          С шестнадцати лет, почти четыре года я работал сдельщиком и превосходно понимал психологию сдельщика, эту потогонную систему "выжимания пота и рабочей силы" с помощью жёстких норм и расценок. Меня лично эта система угнетала, я чувствовал себя нечеловеком, роботом, машиной. И когда в 1962 году я перешёл в технологи даже с маленьким окладом, я вдруг почувствовал стократное облегчение. Вот, думал, какие все счастливчики, кто работает повременно или за оклад!

          Вместе с тем я видел и сам на себе ощутил, что рабочие-повременщики и итээровские работники работают намного медленнее рабочих-сдельщиков, что отдача от них очень и очень низкая, а получают они ненамного меньше их. В этом я видел откровенную несправедливость, завуалированную форму паразитизма, причём очень широкого масштаба, потому что сдельщики и повременщики по своей массе приблизительно равны. То есть одна категория работников, по существу, живёт за счёт другой. О каком социализме в таком случае могла идти речь? И вот тут-то я крепко задумался!.. 

          Ну а у капиталистов, думал я, разве нет сдельщиков, разве нет повременщиков? Есть, безусловно есть. Только хозяин где палкой, а где пряником заставляет всех в одинаковой степени работать. И потом они там усиленное внимание уделяют автоматизации и механизации производственных процессов, высвобождая тем самым излишки рабочей силы от вредной и физически тяжёлой работы. У нас этому тоже уделяется большое значение, но внедряется механизация страшно медленно. Почему? – думал я. – Опять-таки потому, что этим занимаются повременщики.

          И вот настало озарение. Я понял, что и сдельная и повременная оплата труда являются тормозом прогресса. И думается, что не только при нашей нелепой системе, но и там, за кордоном. Их надо чем-то заменить, чем-то таким, чтобы люди не чувствовали с одной стороны гнёта норм и расценок, угрозы увольнения и потери работы, а с другой стороны, чтобы они не были до такой степени расслаблены, чтобы работать шалтай-болтай. Очень эффективна рыночная система ценообразования, размышлял я. Отношения между потребителями и производителями товаров свободны и независимы. Не тут ли собака зарыта? Ведь никто рынком не командует, никто рыночные цены не диктует, они возникают стихийно под влиянием спроса и предложения. Ну а на производстве разве нельзя сделать то же самое? Ведь что такое норма времени? – это та же цена товара или, вернее, цена выполняемой работы. Так почему бы не считать норму времени единственным показателем работы, пренебрегая тарифной сеткой, пренебрегая расценками? Ведь не расценки определяют стоимость работ, а размер фонда заработной платы. Расценки лишь помогают как-то разобраться в этой запутанной системе нормирования. И только. А оцениваются работы главным образом по нормам времени. В таком случае, думал я, помня, что когда-то был сдельщиком, почему бы не дать возможность нормировать работы самим рабочим также, как, скажем, на рынке продавцы устанавливают цены на свои товары? Ведь всё равно фонд заработной платы ограничен и через него они не перепрыгнут. Тогда, какую бы норму времени они не поставили, хоть астрономическую, стоимость нормо-часа будет только понижаться пропорционально абсолютной величине этих норм времени. А чтобы астрономических цифр не возникало, надо распределять работы таким образом, чтобы преимущественное право на выполнение той или иной работы получал прежде всего тот работник, который установил на неё наименьшую норму времени. Она (эта наименьшая норма времени) должна быть действующей для всех без исключения работников, которые участвуют в этом процессе. Накопленные нормо-часы или условные часы должны служить индивидуальными показателями каждого отдельного работника. Ими работники могут распоряжаться как деньгами, рассчитываясь друг с другом за оказываемые друг другу услуги так же, как вне производства это делается с помощью денег в общественных учреждениях. Ну а когда дело подходит к расчёту заработной платы, то фонд заработной платы, выделенный участку за все выделенные работы, распределяется пропорционально количеству условных часов, зафиксированных на счетах всех его работников в данный момент. Таким образом здесь нет сдельщиков в том понимании, в каком они существуют в мире на сегодняшний момент. Они (эти сдельщики) работают по своим нормам времени, которые сродни рыночным ценам, поскольку как и цены, так и нормы устанавливаются стихийно под влиянием неуловимых экономических законов, то есть отражают истинную стоимость работ в том его объёме, в каком это под силу выполнить данной группе работников при наличии соответствующего технологического оборудования и инструмента. Накопленные (или заработанные) условные часы каждым отдельным работником, как бы ни были они велики по своей абсолютной величине относительно фактически затраченного времени, ОТНОСИТЕЛЬНО ДРУГ ДРУГА находятся как бы во взвешенном состоянии, показывая, насколько один работник работает лучше другого. Вместе с тем здесь нет и повременщиков, ибо всякая вспомогательная (ненормируемая работа) оплачивается условными часами по договорённости друг с другом. И каждого это должно устраивать вполне. Ведь и в обыденной жизни мы за все услуги рассчитываемся деньгами. Так почему же этого не должно быть на производстве?

          Такая система оплаты труда, насколько мне известно, нигде в мире не существовала и не существует. И потому я считаю это открытием.

          Как общественное явление процесс ценообразования в условиях рыночной стихии существует в мире давно. Можно сказать, сразу же, как только возник товарообмен. Но никто до меня не смог изучить и понять это явление так, чтобы его можно было применить на практике. Тем более на самом производстве.

          Поначалу я просто считал, что изобрёл новый способ организации труда, когда работники чувствуют себя достаточно свободно и независимо и лишь ограничены рамками фонда заработной платы, который в принципе при необходимости тоже можно растянуть. Однако я сразу понял, что этот способ очень эффективный и предельно простой. И безусловно заинтересует начальство, поскольку будут сразу сняты тысячи проблем. Поэтому мне тотчас захотелось его предложить, испытать на практике, хотя бы в виде экономического эксперимента. И вот начались мои хождения по мукам.

          Ещё когда я не до конца представлял себе всех деталей этого способа организации труда, ещё когда эта моя идея носила проблематичный характер, в 1970 году я обратился к директору завода Кабачинскому Л.Н. с просьбой, чтобы он разрешил мне организовать некий опытно-экспериментальный участок человек на тридцать. Мои научные выкладки и аргументы в то время были весьма и весьма примитивны, и я рассчитывал только на свой темперамент и на его здравый смысл. Но он оказался не податлив на сомнительные эксперименты и не поняв моей идеи, моих благих намерений, просто отказал мне, назвав меня "фантазёром".

          Некоторое время спустя, всё обдумав и взвесив более тщательно, я пришёл к выводу, что такой эксперимент можно провести прямо в цехе, где я работал. И поскольку вся идея так называемого "аукциона" крутилась и вертелась вокруг норм времени, которые должны устанавливать сами рабочие, сами исполнители, то я этот способ организации труда назвал методом "самонормирования", полагая, что такое название заинтригует начальство. И глубоко ошибся. Начальство в буквальном смысле поняло это слово, высказавшись, что сознание рабочих ещё не достигло такого высокого уровня, чтобы "они сами себе нормировали работы". И как я ни настаивал на эксперименте, доказывая, что результаты эксперимента будут говорить сами за себя, Столпнер И.Г., мой начальник цеха, резко от меня отмахнулся, назвав мою идею "бредом сивой кобылы".

          Конечно, было обидно услышать столь нелестный отзыв из уст довольно неглупого человека. Но я теперь уже на себе убедился, что открытие бывает легче сделать, чем кому-либо это доказать.

          Я пытался обратиться к руководителям других цехов с тем же предложением, снова ходил уже к новому директору завода, Селезнёву А.И. Но те, советуясь со Столпнером И.Г., вежливо мне отказывали. Неужели, думал я, мне нужно увольняться, чтобы где-то провести этот эксперимент? Это же глупо, глупо!..

          Наконец в 1975 году в августе месяце, когда Столпнер был в отпуске, я уговорил одного мастера, Попова А.Д., чтобы он разрешил мне провести такой эксперимент на его участке. Ему как раз пришлось выполнять новый заказ и возникли трудности с нормами. А нормировщик в это время тоже находился в отпуске. В ОТЗ с этим вопросом ему идти не хотелось. А я сказал, что можно обойтись без норм.

          Он дал мне шесть токарей и в течение месяца они работали по моему методу, который я им представил, как уже существующий якобы на других предприятиях, чтобы не было кривотолков. Эксперимент сразу дал хороший результат. И когда вышел  на работу начальник цеха, я тотчас пришёл к нему похвастаться, имея на руках уже бесспорные факты в пользу своей идеи. Но он страшно рассердился на моё самоуправство и я думал, что он выгонит меня с завода. Потом всё успокоилось, он понизил меня в должности. А я, вдохновлённый положительным результатом пусть даже небольшого эксперимента, стал писать в газеты, журналы, встречался с учёными, со специалистами. И всё напрасно. Меня не печатали. Меня вежливо выслушивали, но не понимали. Меня принимали просто за чудака, который надоедает всем своими сумасбродными идеями. И оказывается, таких чудаков, как я, было немало. Впоследствии я понял, что лица, к которым я обращался, просто не заинтересованы были внедрять или опубликовывать чужие идеи. Они были заняты СВОЕЙ работой.

          Однако я этого тогда ещё не понимал и продолжал обивать пороги. И вот в 1977 году вместо Столпнера был назначен новый начальник цеха Ромащенко М.М. Он был мой ровесник. Я себя хорошо зарекомендовал, как технолог, и он во всём меня стал поддерживать. Он любил всякие новаторские идеи, сам активно включался в рационализаторскую работу. И я рассчитывал, что смогу заинтересовать его своей идеей "самонормирования". И вот как-то улучшив момент наиболее благоприятного исхода, я предложил ему провести экономический эксперимент в цехе при моём непосредственном участии, ссылаясь, что такой эксперимент я уже проводил и он дал неплохой результат. Как я и предполагал, он живо со мной согласился. Утром на совещании он объявил: "Наум, на участке Кононова В.Е. можешь проводить свой эксперимент". Все мастера и руководители служб онемели от удивления. Сам я был на седьмом небе!.. Но уже через два дня, когда он узнал мою одиссею, он развёл руками, показывая, что, мол, все против, ничего не попишешь. Я расстроился и весь мой пыл угас. С этого дня между нами пробежала чёрная кошка. Я работал, как и прежде, но уже без старания, и он начал меня травить, вынуждая уйти из цеха или уволиться с завода. Грамотности у него было мало. И если первое время я этого старался не замечать, то теперь меня это всегда раздражало. Я делал замечания – и от этого он ещё больше кипятился. Я ходил жаловаться на него аж к генеральному директору объединения Павлову В.В., но это лишь усугубило на меня гонение. Именно в этот период, с 1978 по 1982 годы, я имел отношение к государственным секретам, так как у нас в цехе  был организован режимный сборочный участок, и я, как технолог, был на него вхож. Меня в этот период гонения вся эта допотопная техника интересовала меньше всего. И я сожалею, что не ушёл из цеха сразу, как только мы с Ромащенко  поссорились.

          Ко мне и к моей идее "самонормирования" очень сочувственно относился в то время старший мастер одного из участков нашего цеха Иванов С.Ф. Он был молод, энергичен, очень любил всякие нововведения и охотно дал бы мне возможность провести эксперимент на своём участке, но боялся гнева Ромащенко. И вот когда я было совсем уже настроился уходить с завода, он вдруг предложил перейти вместе с ним в автоматно-револьверный цех. Было это уже в 1982 году. Цех тот был запущен и его надо было укреплять. Его туда Ромащенко порекомендовал начальником цеха. Правда, сказал Иванов, вначале ты помоги мне укрепить цех, поднять на ноги, а потом можешь проводить свои эксперименты.

          Так и было. Я терпеливо помогал ему правда главным образом в организационных вопросах и в отчётной документации, а не как технолог. Но ему именно это и надо было, потому что буквально с первых месяцев цех стал одним из передовых цехов на заводе по итогам соцсоревнования. Все стали Ивановым восхищаться, а кое-кто даже завидовать.   

          Воспользовавшись тем, что всё так хорошо получается, я уже через несколько месяцев попросил дать мне несколько человек рабочих для проведения эксперимента. Мне дали трёх револьверщиц (одну очень малочисленную бригаду), которые не очень-то понимали, что я от них требовал. Их все мои цифры и расчёты страшно раздражали, особенно двух самых молодых. И уже на третий месяц моего эксперимента умоляли его прекратить. Говорят, что плохой результат, тоже результат. Я понял, что в таком эксперименте нужны только добровольцы, хотя бы на первых порах.

          Теперь я задумал организовать для эксперимента комплексную бригаду, состоящую из рабочих разных профессий и только из добровольцев. И вышел с этим предложением к Иванову. Он не возражал, но через некоторое время взвалил на меня ещё одно поручение, которое отвлекло меня от эксперимента ещё на один год. И к тому времени, когда я от этой работы освободился, знаменитый уже Иванов был переведён  начальником производства на Шкиперку, где дела были из рук вон плохи. Он стал уговаривать и меня перейти вместе с ним. Но Михайлов А.В., который стал начальником вместо него, стал уговаривать меня остаться, обещая дать возможность провести эксперимент…, но только после того, как помогу ему сохранить высокие показатели цеха на более-менее продолжительный период времени.

          Так целый год я работал на нового начальника, создавая ему репутацию. Но слово он своё сдержал.

          Я подобрал пять человек добровольцев разных профессий: револьверщиц, токаря, фрезеровщика и автоматчика. И все они работали у меня целых восемь месяцев. Меня их работа радовала и они были условиями эксперимента вполне довольны. Они чувствовали себя достаточно свободными, ими никто не командовал, заданий никто не давал, норм и расценок они не видели, и только единственное, что их смущало – это вынужденное соперничество. Но ведь в этом и состоит метод "аукциона", что не кнут и не пряник их подгоняет, а материальный интерес, подчинённый объективным экономическим законам.

          Малочисленность этой бригады меня не устраивала, потому что были пробелы в технологической цепочке и существовала монополия на отдельные виды работ. Так автоматчик был всего один и он явно доминировал над всеми, имея в своих руках высокопроизводительное оборудование. Поэтому я стал подбирать себе новых людей. Но цех был небольшой и мастера, опасаясь, что я составлю им конкуренцию, стали настраивать против меня своих рабочих. Мол, тут что-то нечисто и не вздумайте к нему переходить. Тем не менее добровольцы новые нашлись. Однако стали поступать слухи в ОТЗ, в партком, в профком. И молодой начальник испугался и прекратил эксперимент.

          Так уже в 1987 году я снова был вынужден уйти из цеха. И опять я перешёл к Иванову на Шкиперку. Там было два цеха: сборочный и механический. Он предложил мне пойти в сборочный цех, поскольку там был более лояльный начальник Комиссаров В.Д., и организовать при цехе механический участок по изготовлению соединительных ящиков. Эти ящики до меня изготовлял какой-то совхоз обычно всегда с большими задержками и некомплектно. И это раздражало Иванова, как начальника площадки. Для меня это новое дело было очень интересно и я с удовольствием за него взялся. Мне в помощь дали грамотного и толкового бригадира Сергеева Н.Г., хорошего организатора, но хитрого и скользкого в вопросах оплаты труда. И это-то как раз испортило мне всё дело. То есть он защищал "интересы" (в кавычках) и свои и рабочих в том плане, чтобы делать как можно меньше, а получать как можно больше. К нему в бригаду с удовольствием шли всякие лодыри, с которыми я потом вёл тщетную борьбу. Лишь второй месяц работы для меня был самым знаменательным. Это было в мае 1987 года. Бригадир ушёл в отпуск и я взял бразды правления в свои руки. Эксперимент был проведён изумительно чисто и эффективно. Никогда потом так бригада не работала. Лодырям, разумеется, мой метод не понравился. И когда вернулся из отпуска бригадир, он сразу поставил условие: мол, это дело, конечно, хорошее и, мол, он не против проведения таких экспериментов, но нам надо набирать людей, надо завозить оборудование, устанавливать его, расширять производственные площади, наращивать производственные мощности и т.д. и т.п. То есть только тогда уже можно будет внедрить и этот метод. Что ж, я особо с ним спорить не стал и на время отступил. Но когда все организационные вопросы были улажены и на участке уже работало 14 человек, а начинали мы с 6 человек, то я снова напомнил Сергееву, что пора начинать работать по-настоящему. Однако он изыскивал тысячи возможностей, чтобы как-то избежать метода "аукциона". Так он ему пришёлся не по душе. К сожалению, к этому времени Иванов С.Ф. перешёл на другой завод. Не сошёлся он во взглядах с новым нашим директором завода Белевским В.В. И никто меня из администрации теперь не поддерживал. И как я не напрягал усилия, в конце концов бригада, сговорившись, выжила меня из цеха. Конечно, среди рабочих у меня были сторонники, но что они одни против бригадира и начальника цеха могли сделать. Ведь Комиссаров В.Б. даже встал на сторону обидчиков, ошибочно полагая, что рабочие всегда правы. В конце концов я против какого бы ни было насилия, даже если это насилие направлено на благо самих рабочих. Раз они этого не осознают – пусть остаются при своих интересах.

          Я перешёл в механический цех, где был начальником Никитин А.В., чисто символически, перед тем как уйти с завода совсем. В это время оба эти цехи – и механический и сборочный – объединились и между Никитиным и Комисаровым шла борьба за престол. А пока я стал работать мастером на одном из механических участков уже механосборочного цеха, где пытался организовать небольшую бригаду из молодых рабочих, разумеется, на добровольных началах. Конечно, и здесь я применил свой метод, но у меня не было теперь того энтузиазма и желания работать, как это было на участке соединительных ящиков. Я уже подбирал себе другое место работы и принял окончательное решение уходить, когда начальником объединённого цеха был избран Никитин А.В. Никитин – человек консервативный и жёсткий. Я знал, что мне с ним не сработаться. От него же я узнал, что на выстроенной новой промплощадке, что на правом берегу Невы за Александро-Невской Лаврой, где построены новые гальванический и литейный цехи (экологически вредное производство), должен быть по планировке организован при литейном цехе участок по опиловке литья под давлением и отрезки литников. Это было самое уязвимое место у Никитина, потому что на эту работу было трудно набрать рабочих. Работа тяжёлая и грязная. И он с удовольствием принял моё предложение организовать там участок.

          Поначалу я подчинялся ему. Но на таком большом расстоянии у него до меня руки не доходили. И я был предоставлен сам себе. Конечно, и помощи мне от него было мало. Но как бы там ни было, участок понемногу стал функционировать. Я набирал людей, приобретал оборудование, доставал инструмент. И с самого начала все мои рабочие работали только по методу "аукциона". Они, конечно, мало что здесь понимали. Были и сложности, и недовольные. Но я, учитывая все прежние промахи и неудачи, старался делать поблажки и как-то находить компромиссные решения. Попадали пьяницы, лодыри, случайные люди. Шёл естественный отбор. Одни уходили, другие приходили. Но как бы там ни было, численность участка росла, росла производительность труда, и кривая успеха медленно, но неуклонно поднималась вверх. Я даже построил такой график. Вместе с увеличением числа рабочих, я стал набирать новые заказы с помощью главного технолога. Никитин вскоре от меня избавился, и я перешёл в подчинение начальнику литейного цеха Гаришвили Степану Владимировичу. Последний был этим очень недоволен, поскольку у него и своих забот хватало. Но вскоре он с этим смирился, так как видел, что я прекрасно управляюсь и не слишком его обременяю. Но он был недоволен тем, что я стремлюсь расширить участок, набирая новых рабочих и новые заказы. И стал мне здесь чинить преграды. Особенно острым стоял вопрос о заработной плате. Я не переплачивал рабочим, но и не ограничивал их в заработке, если они того заслужили. Но Гаришвили бдительно следил за тем, чтобы кто-нибудь из моих рабочих (не дай бог!) заработает больше, чем его литейщики.

          Так я отработал здесь ровно два года. Меня всё устраивало, кроме этой мышиной возни с начальником цеха. Я ещё раз, уже окончательно, убедился, что моя идея – это не "бред сивой кобылы", а вполне научное открытие, которое даже на практике даёт блестящий результат. Но куда пойти, кому об этом рассказать, если у людей повсюду закрыты глаза и заложены уши!..

          В стране в это время обстановка всё более ухудшалась. Мои знакомые и родные уезжали кто в Израиль, а кто в Америку. Стал и я подумывать: а не пора ли и мне тикать? Может быть там моё открытие скорее кого-нибудь заинтересует? Да и потом, в конце-то концов, устал я от этой борьбы. Видимо возраст сказывается.

          Жена была категорически против отъезда. Она наполовину русская. Но дочь и в особенности сын склонялись к тому, чтобы уехать и как можно скорее. Постепенно, день за днём, месяц за месяцем, мы её всё-таки убедили. И когда я убедился, что она окончательно созрела, я уволился с завода, чтобы подготовиться к отъезду: продавать мебель, квартиру и т.д. Это произошло в августе 1990 года.

          Для Гаришвили С.В. это был удар ниже пояса, потому что без меня мой участок был для него тяжким бременем. И, насколько мне известно, именно он был первым, кто подписал документ об отказе мне в выезде за границу. Вот так вот мстят начальники!..
               
                Наум Галёркин.
                12.02.92.