Гарде-роб

  (Рассказ без героя)          

                GARDER-ROBE

                От фр. garder — «хранить»
                и  robe — «платье, одежда».
                Гардероб (гардеробная) —
                помещение для хранения
                одежды и переодевания.


    - Нет, ну как вам это нравится?!
    Серафима только что разделалась с последним посетителем и шумно вернулась к нашему чаепитию. Женщина она боевая от природы, а уж если кто попадёт под её энергетическое цунами  в недобрый час – уцелеть мудрено.
    - Эта мадама, - продолжила  Серафима, объединив  два безобидных слова «мадам» и «дама» в одно ядовитое, - сдаёт мне утром свою шубейку и сообщает:  мол, у меня здесь петельки нет, так что повесьте на плечики. Где ж, говорю, я вам плечики возьму? Свои, что ль, подставлю? И если, говорю, каждый тут плечики начнёт требовать – никакого места не хватит. А вам, говорю, всего и делов – петельку пришить. Или пальчики  боитесь уколоть?
    Мы с Леонидом только переглянулись, представив, как на голову благородной «мадамы» Серафима обрушила поток  своего неизысканного возмущения. Но, оказалось, попала она на противника искушённого в таких дебатах.
    - «Ты!» - она мне заявляет … Сразу на «ты» перешла, паразитка… «Ты, говорит, мне не указывай, куда что пришивать! Моя шубка столько стоит… тебе до могилы пахать! И если она на пол упадёт – мигом отсюда вылетишь, моль бескрылая!»
   - Так и сказала – «моль бескрылая»? – недоверчиво  прищурился Леонид.
   - Та нет, - отмахнулась Серафима. – Это я к слову…
   И, вроде успокаиваясь, наконец хлебнула остывшего чаю.
   - Ну ты и... – Лёнька чуть не задохнулся от восторга. – Тебе бы в писатели! Мастерица сочинять…
   - А что я сочиняю? Ну, не сказала – так подумала. Я эт-тих… как в  рентген вижу!
   - Эй, водохлёбы, – подошёл к гардеробу завхоз Степаныч, первый над нами начальник. – Уже вся поликлиника разошлась, а вы всё митингуете.
   - Так ведь нам за день рот раскрыть некогда, - льстиво пожаловалась Серафима.
   - Ты его и не закрываешь, по-моему, - беззлобно усмехнулся завхоз. – Давайте собирайтесь, закрывать буду…

   Серафима, конечно, сказала правду: днём  у нас не разговоришься. Поликлиника – можно сказать, объект массового поражения. Народу идёт море, с утра до вечера – сплошные  приливы, а отливов, кажется, и не бывает – так, одни ручейки. И люди всё молчаливые, сосредоточенные – кто на своих болячках, кто на делах. Им с нами говорить не о чем, а нам меж собой – некогда. Знай, молчи да дело своё делай: одежду принять – отдать, принять – отдать. И наоборот: отдать – принять  (это когда одному посетителю пальто несёшь, а другой уже с ноги на ногу переминается, чтобы освободившийся номерок сразу перехватить). И так – с утра до вечера. Иной тебе хоть спасибо скажет, но твоего «пожалуйста» уже не дождётся, к врачу умчится.
   Когда Степаныч (точнее – Алексей Степанович, человек тут уважаемый) на работу нас оформлял, то старательно  внушал:
   - Все свои нервы оставляйте дома. У нас должно быть только одно настроение – доброжелательное и радушное. Почему? А потому что тут работа с людьми! К тому ж, с людьми больными, чувствительными. Слыхали про Станиславского? Когда-то он говорил, что театр начинается  с вешалки. Это потому, что в театре  работал. А поработай тут – он понял бы, что как раз поликлиника с вешалки начинается. Человек сюда пришёл – и должен сразу начать выздоравливать! Понятно?
   Как не понять? Но постоишь за барьером день, другой, сотый – и уже людей не видишь, одни пальто да плащи, куртки да шубы. Мужские, женские, чёрные, коричневые, лёгкие и тяжелые, гладкие или в рубчик, замшевые или кожаные… Куртки, пальто, плащи – без лица, без голоса, бестелесые и бессловесные.
   Летом, понятно, делать тут нечего, поэтому поликлиника экономит – весь гардеробный штат отправляет восвояси, набирая к осенним ненастьям заново. С нынешней погодой нам, новобранцам, вроде бы повезло – весь сентябрь и пол-октября было тепло и сухо. Но поликлиника и тут исхитрилась: на работу приняла – и тут же отправила в бессрочный «отпуск без содержания». Без зарплаты, то есть. Степаныч пояснил: как объявят по телевизору, что дождь собирается, - тут ваш отпуск и кончится.
   Ну, пару раз по зову телевизора  срывались мы из дому как стахановцы (кому охота без денег сидеть?). Да только наши синоптики за свои слова особо не отвечают: посулят дождь, а пойдёт, не пойдет – это уж как ветер подует. Словом, несколько наших трудовых порывов остались неоплаченными. Зато в дни таких вынужденных простоев мы успели получше меж собой перезнакомиться.
   Серафима – та себя особо не утаивала. Представилась сразу: я, говорит, незаслуженная бабушка Российской Федерации. Почему незаслуженная? А потому что не заслужила я своей грешной жизнью такого высокого счастья – стать бабушкой. Однако – стала! Подарил, говорит, мне сынок внученьку дорогую, зореньку ненаглядную. Зиму вот поработаю, побуду «ночной бабушкой», пока невестка после родов дома сидит, а к лету вернусь, ни на часик её никому не отдам.
   Сказала, а Лёнька всё не унимается: почему ж, пытает, ты незаслуженная? Серафима и брякни в сердцах:
   - Да потому что карьера у меня такая: была ночной бабочкой – стала ночной бабушкой! Ещё вопросы есть?
   Лёнька и присел. А Серафима подвела черту окончательно:
   - Мне, - говорит, - перед людьми выпендриваться нечем, отмываться поздно. Но и  сокрушаться до слёз не стану: что прожила – всё моё. Главное теперь, чтоб зореньку мою никакая гроза не тронула.
   Потом настал наш черёд о себе объявляться.  Лёнька  особо исповедоваться не стал, но с гордостью сообщил, что был по молодости штангистом, мастером спорта, попал даже в сборную Союза. Потом не повезло с тренером: тому хотелось поскорей славу себе добыть на горбу подопечных, гонял их до чёрных мух в глазах. Тут Лёньку и ждала беда – надсадил позвоночник, пришлось со спортом прощаться. Ну, а прощанье у русского человека ясно какое:  водка, селёдка, девка да клетка… Всякое было. Когда за ум взялся – пошёл таксовать. Но с годами глаза стали подводить.
   - И теперь я, - подвёл итог Леонид, - гардеробных дел мастер!
   Сказал с достоинством, потому что, как позже выяснилось, успел он на этом поприще  поработать и в театре («во где благодать: народ чистый, воспитанный; опять же – между антрактами спектакли подсмотреть можно»), и  в ресторане («там вообще лафа: человек  выпьет – добрей становится, на одни  чаевые жить можно!»).  Почему ушёл с таких  чудных мест – об этом он умолчал. Только прибавил присказку, которую сам и придумал:
   - Раньше говорили – подавал надежды, теперь вот  подаю пальто.
   Когда дошла моя очередь, я доложил коротко: мол, сантехник высшего разряда – и  на срочной службе был сантехником, и на гражданке, и сроду бы не сменил эту хлебную профессию (« в любом доме краны текут, сантехник всем нужен»), если бы не здоровье: пальцы частенько сводит – не то артрит, не то подагра.
   - Сантехник, говоришь? – не поверил Лёнька. – А ну дай пять! – и протянул руку.
   Я думал, просто пожать хочет. По-рабочему. Оказалось, с подвохом – в  руке у него гайка была.
   - Какой ключ тут нужен?
   - Чего мудрить? На четырнадцать, конечно!
   - Похоже, и вправду сантехник, - признал он. – А то руки у тебя уж больно гладкие… Ты не обижайся, это я так, по вредности.
   - На обиженных воду возят. Но я ж тебе гири не кидаю…

   Вскоре пошли дожди, и на досужие беседы  времени у нас не осталось. Зато открылось, сколько всего-разного на людях понавешено. Кроме плаща или пальто – и шарфики, и шапки-шляпки, и зонты, и сумочки, и портфели, и пакеты всякие. А крючок-то в гардеробе на каждого один! И крючки эти – один к другому, ряд  к ряду. Что-то потеряешь или перепутаешь – кому понравится? Потому и развесила администрация таблички – «Сумки и головные уборы в гардероб не принимаются». Но тут опять недовольство – с собой, понятно, носить это неудобно. Администрация-то далеко, а мы – близко, вот и слушаем упрёки. А ответить и не мысли. Говорят, в Японии чучела начальников стоят, чтоб люди на них злость вымещали. Вот и мы здесь вроде чучел для битья.
   Серафима – та чучелом быть не согласна. Чуть что – в голос:
   - Какие такие галоши?!
   Смотрю – перед ней старик лет семидесяти, и действительно суёт ей под стойку огромные галоши. 
   - У меня, - говорит, - размер ноги сорок пятый, никакие бахилы не налазят. А в грязной обуви нельзя – поликлиника всё-таки! Вот я и прихожу в галошах, пусть они у вас где-нибудь постоят, пока я по врачам…
   - Да ты что, отец!  А завтра  кто-нибудь в валенках придёт, чтобы здесь в туфельки переобуться – мне,  что же, и   валенки ваши таскать?
   Как они там договорились, я не уследил – свои клиенты отвлекли. Подумал только: а если бы мне достался этот старик с галошами?
   У Леонида, слышу, другая проблема. Подошла к его стойке невысокая девушка и растерянно спрашивает:
   - Я не оставила тут свой номерок от одежды? Что-то я его в сумочке найти не могу…
   Ну, Лёнька наш – гардеробщик опытный, его такими жалобами не проймёшь:
   - Извините, - отвечает, - ищите как следует. А то придётся вам до вечера ждать, пока народ разойдётся.
   - Но я своё пальто могу узнать…
   - Ха, вы-то сможете! А откуда я буду знать, что вы как раз своё пальтишко взяли? Может, вам другое приглянулось?
   Девушка от такого подозрения пятнами по лицу пошла. Но Лёнька не унимается:
   - К тому же, мне штраф припаяют – за то, что номерок пропал. Вон тут сколько  пустых крючков висит! Вы номерки теряете, а поликлинике – убыток.
   Но тут девушка обнаружила у себя злополучную пропажу и с торжественной злостью ткнула им в стойку перед Леонидом. Молодец, что хоть молча…
 
   Стоим мы за своими стойками, принимаем вещи, выдаём – и так день до вечера, день за днём. Точней, через два дня на третий. 
   Алексей Степанович нам при  оформлении пояснял:
   - Поликлиника у нас ведомственная, многие посетители друг друга не то что в лицо – по именам-отчествам знают. Народ солидный, воспитанный – значит, надо соответствовать.
   Леонид  засмеялся:
   - Все мы воспитанные, пока петух не клюнет. А чуть что не так – сразу грудь вперёд и голос визгом.
   - Они – больные! – не отступил Степаныч. – Им простительно. А мы должны!.. В советское время хорошая поговорка была: «Посетитель всегда прав».
   - А и другая была, - включилась Серафима. - Тот прав, у кого больше прав! И что изменилось?
   - Короче! – закончил диспут Степаныч. – Прав буду я, понятно?
   Куда ж понятней!
   Только оказалось, что поликлиника хоть и ведомственная, а клиентов у неё немало и со стороны. Платных, то есть. И чем дальше, тем их больше – поликлиника  на этом зарабатывает. Значит, и  у нас в гардеробе народу прибавилось. Принять – подать, принять – подать, принять – подать… Поспевай только, чтобы очереди у твоей стойки не было. Люди-то всё нервные, больные…

   С дождями-холодами  эпидемии пошли – грипп, ОРВИ и прочие пакости. Серафима сразу маску надела: мне, говорит, зореньку свою от болезней беречь надо. Она вообще на своих клиентов брезгливо морщилась:
   - И чего им сюда ходить?! Заболел – вызови врача, не разноси заразу! А то придёт какая-нибудь мухоморка  и копается, копается в своём барахле – не дождёшься, когда  мне его поднесёт… Просто микроба ходячая! 
   У Леонида от гриппа своя защита – чесноком. А чтоб клиенты не морщились, жвачку жуёт с утра до вечера.
   - Руки, руки, - говорю им, -  почаще мыть надо. Особенно перед едой!
   В столовую мы ходим по очереди: днём у врачей пересменка, клиентов в поликлинике  поменьше, вот и мы  приноравливаемся к такому графику. Степаныч было нас порадовал:
   - Для сотрудников поликлиники в столовой скидки!
   Серафима первой туда сходила, только вернулась хмурая:
   - Не знаю, что за скидки, а уж я лучше так, на домашней кашке…
   Мы-то с Леонидом без столовой дня бы не продержались.  А  Серафима в другом утешение нашла: когда у нее  сын приболел, попросила она Степаныча, чтоб его кто-то из врачей принял. И  принял ведь! Да бесплатно! Серафима на радостях даже поклялась:
   - Век отсюда не уйду! Если не уволят, конечно.

   Прямо перед нашими стойками – просторное круглое фойе, куда посетители входят с улицы и куда возвращаются от врачей. По кругу и мягкие диваны стоят, где люди раздеваются, одеваются, после процедур отдыхают.  Все проходят перед нашими глазами. Кино да и только!
   Вижу, к примеру, парень сидит. Высокий, хорошо одетый – как нынче говорят, упакованный. В руках  планшет,  он то и дело пальцем по нему стучит. Не иначе, что-то пишет. Ждёт, поди, подругу от врача, а время терять не хочет, делом занимается. 
   Напротив, на другом диване, пожилая пара,  пирожки жуёт, которые тут же, в буфете продаются.  Проголодались, наверное, приёма дожидаясь. Только зачем же, думаю, вы тут едите?  Ведь рядом люди пальто с себя стряхивают, микробы на ваши пирожки летит. Шли бы в столовую – она ведь рядом, у лифта…
   От входа, смотрю, ещё одна пара вошла. Женщина  совсем слабая. Муж с неё пальто снял, на диван усадил, а сам на колени опустился – бахилы ей надевает. И все вокруг нет-нет да оглянутся: приятно на таких людей смотреть.
   Тут у кого-то рядом телефон заиграл. Да громко так! Женщина его из сумки выхватила и на всё фойе:
   - Мне ждать некогда, через полчаса совещание!.. Что значит «не заводится»? Да хоть такси берите за свой счёт!..
   Сразу ясно:  начальство. Но зачем же во весь голос? Не иначе – чтобы  все вокруг поняли, какая цаца их своим присутствием удостоила. 

   А ближе к  Новому году случилась неприятность.
   Казалось бы, у кого их не бывает, всяческих неприятностей? Но дело оказалось посерьёзней:  один из чиновных клиентов заявил, что у него в гардеробе из пальто пропал дорогой клатч из сафьяновой кожи, а в нём – три тысячи долларов.  Администрация, конечно, претензию от себя отмела – напомнила, что за ценные вещи, сданные в гардероб, ответственности не несёт.  Но пострадавший не угомонился, сказал, что дело так не оставит, потребовал провести внутреннее расследование и припомнил, что сдавал своё пальто «женщине странной наружности» - стало быть, Серафиме. Чем уж она ему странной показалось, неизвестно. Да и Серафима словами в долгу не осталась. Но Степаныч от лица администрации вынес ей порицание – за то, что приняла злополучный клатч на хранение, и предупредил:
   - Ещё хоть одна жалоба – увольняйся без разговоров!
   - За что?! – возмутилась она.
   - За то! – доходчиво отозвался наш куратор. – Я был как-то в Австрии и разговаривал с тамошним водителем. Он, когда машину паркует, оставляет за стеклом документ на право стоянки, иначе полицейский может оштрафовать.  Я говорю: а договориться с ним нельзя? Ну, в нашем смысле – то есть, поделиться… Нет, говорит, взятку он не возьмёт, побоится, что ты в полицию на него заявишь.  «А как я докажу?» - спрашиваю. Да не важно, объясняет. Первый раз, конечно, его не накажут, но если жалоба повторится – уволят, да ещё послужной список испортят. Вот и весь разговор!
   Мы  поняли, что и тут «посетитель всегда прав». Но Серафима не успокоилась, стала рыться в памяти. И  однажды вышла  с работы вместе со мной и начала так:
   - Ну никак не могло  у меня ничего пропасть! А в тот день пораньше пришлось уйти. И попросила я Лёньку подменить меня в моём секторе. Вот я и думаю…
   - Да ты что! – удивился я. – На  него грешишь?
   -  Не то чтоб… А на кого ещё?
   Я, конечно, стал её увещевать, успокаивать, а сам припомнил другой случай. В тот вечер, помню, показал мне Леонид классный смартфон:
   - Как тебе игрушка?
   Я удивился:
   - Ничего себе! Подарил кто?
   Он туда-сюда, улыбается, потом признался:
   - Да у лоха  одного из кармана выпал. Прямо на стойку.
   - И ты?..
   - Ну, он-то сразу не кинулся, не вернулся, не спросил. А чего добру пропадать?
   - Да ты что! Дорогой ведь! А хоть бы и дешёвый… Всё равно как воровство!
   - Брось ты! – скривил гримасу Леонид. – Не кинулся – значит, не обеднел. Ну, уж если спросит, отдам, конечно.
   Я тогда не стал скандал раздувать, всё равно доказать ничего не смог бы, а Лёнька больше  смартфоном не щеголял – не знаю, вернул, нет ли. Теперь  же настроение у меня напрочь испортилось: как работать, если соседу не доверяешь?  И у Серафимы весь кураж куда-то пропал. 
   К Лёньке у неё отношение вообще изменилось. Он, бывало, не раз жаловался: и артрит у него, и вены. Зайдёт за стойку и садится: ноги болят. Мы с Серафимой, конечно, с пониманием. А тут она отрезала:
   - Мне, говорит, дай Бог за себя отработать, а «за того парня» премий не обещали!
   Словом, порушилась у нас гармония.

    А так-то ничего особо не изменилось. Идут, как всегда, люди в поликлинику, приходят за помощью, за надеждой. Входят в круг нашего фойе, нашего внимания. Иной раз смотришь: вернулась женщина от врача, получила у нас одежду, на диван присела – и вдруг  уткнулась лицом в мех,  слезами захлебнулась. И чем поможешь, если врач вдруг отнял  у неё  ту надежду? Хоть и не наша эта миссия – больных утешать, а жаль человека, у тебя самого комок под сердцем сжимается. Работа здесь такая – с людьми, как говорит Степаныч.
    Говорят, человека встречают по одёжке, провожают по уму.  Но это вообще. А мы тут людей по одёжке и встречаем, и провожаем. Мы для них, считай, пустое место: сдал пальто – получил, сдал – получил. Тебя они в упор не увидят.  Но мы-то – живые, зрячие. А значит, видим, слышим, чувствуем. И понимаем, что гардероб наш – не просто «ящик для одежды», как в словаре написано.
    Оно ведь и в жизни так: все  мы друг у друга  на виду. Сами не подозревая, раздеваемся, разоблачаемся, раскрываемся перед окружающими. Стало быть, и вся наша жизнь – огромный многолюдный garder-robe, в котором все наши внешние оболочки остаются где-то там, за четырьмя домашними  стенами, а  мы – каждый! – у всех на виду со всеми своими недугами, тревогами и заботами. Где и кто кого уврачует – это уж от нас самих зависит.