Любовь Коли Вовикова

Восторг внезапный ум пленил.
Ломоносов 

Когда на острове в родительском доме в соседней деревне поселился отставной адмирал, он привез с собой Машку. Они с Машкой прошли все моря и несколько океанов. Жили душа в душу. Иные так с женами не живут.
Адмирал был моложавый, подтянутый, в соку, и женский пол всей округи пошел на абордаж. Долго ли, коротко ли, адмирал женился. Мужскому полу далеко, конечно, в неверности до женского, но адмирал к Машке охладел, да и жена уж больно ревновала, бывало и до слез. Тут и возник Коля Вовиков. От него в те дни ушла подруга, у которой еённый законный вышел из зоны. Коля шабашил у адмирала по ремонту и... увидал Машку. Это была любовь. Первая, и с первого взгляда. Он пал барину в ноги (может, этого и не было, но так говорят). Адмирал с Машкой даже и не простился...
Вовиков с Машкой жили хорошо, деревня завидовала. Коля хотел даже венчаться, но отец Василий чего-то заартачился.
Шли годы, а годы женщину не красят и здоровья не прибавляют. Кожа местами потрескалась, макияж потускнел, местами поистерся.
Коля привез из города доктора. Ох уж эти доктора. Ее ведь лучшие годы жизни прошли на море. Ей бы ванны с океанской солью, ну можно и хвойные. А доктор прописал парную. Вовиков стал водить ее в баньку. Пар – хоть выколи глаза. Веники дубовые да хвойные. Не помогало. Доктор приехал снова. Давление, пульс. В общем, выдал справку о смерти. Со смертью не поспоришь.
Похоронил Коля Машку на деревенском кладбище. Огородил и себе место рядом. Навещает.
Живет теперь как все. Без азарта.
И вот...
Это было как удар молнии. В тот вечер они с Тамаркой распивали боярышник. Боярышник Тамарка привезла из города. Четыре пузырька она выставила, остальные пока спрятала. Получился литр. Готовить не хотелось, и она открыла банку килек. Хлеб был.
По телевизору шли городские новости. Показывали, как город хорошеет. Глава переезжал с объекта на объект и резал ленточки, а за ним следовали журналисты и отмечали шероховатости. На участке, выделенном под детский сад, слепили красивую разноцветную коробку. Залюбуешься. Это и был детский сад. Все как в проекте, правда, строители не учли масштаб (один к десяти), деньги, однако, прокачали по полной, не пропал ни один рубль. Потом было чего-то еще, и опять строители промахнули, но смета сошлась и здесь. Копейка в копейку. Не подкопаешься.
Тамарка все критиковала и главу, и строителей, то и дело отклоняясь от литературных норм в абсцентную лексику, а Николай, твердо обнимая ладонью стакан, молчал. Он словно чего-то ждал...
Открытие нового супермаркета. Камера показывала начальство, кромсание красной ленты, потом толпу, аплодисменты.
И вдруг... Шесть девчонок. Как на подбор. Они стояли молча в ряд. Перед начальством, видать, их выстроили. Одна красивей другой. Не то, что деревенские, которых Николай видит каждый день, да лучше бы и не видел. Все длинноногие, таких в деревне не бывает. На каблуках со шпильками, на таких в деревне далеко не уйдешь. Две девки почему-то были без обуви, и они так смешно вытягивались, опираясь на пальцы ног, видно им хотелось казаться перед камерой повыше. Эти, босоногие-то, были еще и одеты в курточки, красивые, конечно, курточки, но куда уж, в такую жару-то.
Третья девчонка слева. Короткая стрижка, челка спадает на лоб, аккуратная белая блузка с коротким рукавом, верхние пуговицы расстегнуты, так что открывается темный бюстгальтер, короткие джинсовые шорты и черные чулки с широкими резинками (Николаю чулки понравились, как у проституток, подумал он), между блузкой и шортами голый пупок... Всё. Дыхание остановилось. Сердце тоже. Хмель как-то отошел.
Тамарка ничего не могла понять. О таком она слышала только в церкви от отца Василия. Когда Николай пришел к ней, на нем были только его родные проверенные временем подпоясанные толстой бельевой веревкой штаны, рваные концы этих штанов болтались на икрах ног. А тут... Преображение. Николай стоял посреди комнаты в длинных белых одеждах... Просияло лицо его как солнце, одежды же сделались белыми как свет. Ослепленная этим белоснежьем, она закрыла глаза, а когда снова открыла, все было как прежде.
Николай встал из-за стола.
– Тамарка, ты давай (дальше в смысле: уходи). Хочу поразмыслить. Понять хочу. Собраться.
Он плюхнулся на давно продавленный диван. Тамарка по-прежнему ничего не понимала. Пока она, однако, соображала, до Коли дошло, что он вообще-то в гостях. Он поднялся с дивана, принял полстакана, ни вилки, ни ложки под рукой не оказалось, он отломил от буханки кусок хлеба, обмакнул в кильку и, закусывая уже на ходу, побрел домой. Не включая свет, завалился на такой же, как у Тамарки, продавленный диван и принялся размышлять над всем, что произошло.
Вообще-то он не любитель разных размышлений, но тут был особый эпизод.
Девчонки, наверное, продавщицы. Так что завтра она там должна быть. А пока все вокруг, весь мир, вообще всё – исчезло. Оставалась только она с таким ярким румянцем на щеках... А эти брови... таких бровей больше просто не бывает. А глаза... А черные, такие длинные ресницы... Господи, как же Ты старался, чтобы слепить такие ресницы, спасибо Тебе и... в общем: и во веки веков.
Напротив девок выстроили четырех парней. Тоже как на подбор, с конкурсов каких-нибудь. Один, с рыжей прической, одет стильно, по-городскому, уставился прямо на нее, ладони у него почему-то с растопыренными пальцами, охотник, видно, до баб. Не мальчик, смотрит так уверенно, армию, видать, уже отслужил. Жениться бы ему на какой-нибудь богатой, а не пялиться на чужих девок.
Сон не шел. Николай никогда прежде не думал о своей жизни. И вот теперь вся она казалась ему какой-то нелепой и неуклюжей.
Он вышел из дома и пошел на берег. На берегу он поднял голову и посмотрел в небо. Перед ним открылась бездна, полная звезд. Звездам не было числа, а бездне дна. Прежде он видел звезды только отраженными в воде, там их было много меньше. Ночами Николай освобождал сетки от рыбы, чтобы утром ее продать. Да еще иногда подъезжал Вовка Чухин, Чуха, инспектор рыбнадзора. Он забирал пару-тройку рыбин. С Чухой они когда-то учились в одной школе. Чуха, хоть и не без потерь, в школе как-то продвигался, пока не забрали в армию. А Коле школа как-то не пошла.
В эту ночь он сетки проверять не стал. Так и просидел в лодке до утра. А утром за-шел в дом, чтобы надеть рубаху да тапки, давно он все это не надевал, но в городе без этого может прицепиться какой-нибудь полицейский, их ведь хлебом не корми. Ну, деньги еще, в городе без них не поймут.
Потом он проверил мотор, бензин и – вперед.
До материка минут двадцать. Он выбрал берег покустистей, затащил в кусты лодку. Риск, конечно, был, но ведь выбора не было. До города – автобус. В автобусе, да пока искал супермаркет, в голову лезло разное.
Надо будет все поведать Гальке. Она ведь ему как жена. Сутки через трое. Галька женщина и добрая, и покладистая, да и аппетитная. Она уже в годах, пенсионерка, но по ней не скажешь. Она сторожиха на базе отдыха, на самом берегу, база эта заброшена, но сторожей пока держат. Когда на работе, она Колю и подкормит, и сетки в ночи проверит. Живут они дружно, один раз только поругались. Галька тогда сетку поставила на самом судовом ходу, ну и пропала сетка, на винт, видно, намоталась. А три дня она живет в го-роде. Замужем. Хорошо живут.
Когда Галька у себя дома, Коля забегает к Тамарке. Тамарка со своим все ругаются. До драки. Муж тогда уезжает на большой остров к матери, а потом приезжает без звонка, облаву делает, бывает, что и ночью. Николай от греха подальше сгонял как-то ночью на большой остров, да и пробил ему ломом днище-то у лодки. Теперь ему к жене – только зимой, по льду. Ну и в самый раз.
А сама Тамарка к Коле на заходит, деревня же, мало ли чего неправильно поймут.

А любовь – это тайна.  И при том – необъяснимая. И это не дает влюбленному покоя, он все думает и думает над этим. Нередко находя объяснение, а по сути лишь обманывая себя, да еще и понимая это. Нет, он будет мучительно пытаться понять, долго, может быть, годами, пока любовь не пройдет...
Ну что вот могло так встряхнуть Колину загрубелую давно уснувшую душу. Природный человек, человек-растение, сосна... Не длина же ее ресниц, не шея, зовущая, притягивающая как магнитом его рот, не взгляд, в котором одном – сто тайн. Губы, конечно, ни в сказке, ни пером, но не в них же одних событие. Глаза красивые, манящие, пронзающие, но ведь такие же и у ее подруг, свои, родные почти, ****ские (прости, Господи) глаза.
Тут Николай (Господи, да что это с ним) почувствовал вдруг какую-то неловкость перед своей девушкой за такие хоть и справедливые, но какие-то все-таки не такие слова. Городские вот уже придумали приказ, что некоторыми словами больше нельзя говорить, деревне теперь трудно будет, хоть вообще молчи как рыба. Вот с тем же Николаем. Деревня зовет его простым, четким и всем понятным словом. А теперь, выходит, его нужно называть ловеласом, донжуаном, да что же это за слова, и в каком деревенском арго вы их отыщете.
Вернемся к любви. Любовь... тут ни глаза ни губы, ничего не объяснят. Хотя, иногда все так просто. Ее ведь, любовь, рассылают по всему белому свету амуры, беззаботные пухлощекие мальчишки, пуляют любовные стрелы куда ни попадя, дети же, что с них возьмешь. Резвятся на лугу. Вот одного пчела укусила, больно, слезы выступили, обидно, набутусился, пульнул в пчелу, промахнулся, конечно. Самого-то Венера обняла, успокаивает, улыбается, он уже и забыл... а стрела-то... Нет, нет, господа, автор, конечно же, разбавил Колины страсти своими какими-то домыслами, Коля за все свои прожитые сорок пять никогда не комплексовал, не тот он человек.
Свалившуюся на него любовь он принял как факт, как то, что случилось. Все его бывшие подруги, да пошли они все по своим огородам, выстроить их всех по деревенской улице голыми жопами кверху, да нарвать в огороде крапивы, она у Коли едва не до крыши...

Супермаркет открывался с десяти. Был только еще десятый час, сотрудники заходили со служебного входа, Коля тоже решил не ждать, может она уже там, пришла уже. Он слышал, что в магазинах теперь охрана, на входе и правда сидел какой-то хмырь, но Колю никто не остановил, да если бы этот хмырь и попробовал остановить, Коля бы так ему остановил... Его вела любовь...
Кругом была суета. Все куда-то заходили-выходили, чего-то разносили. Николай уверенно перемещался по этим коридорам-лабиринтам. Он знал, что не заблудится, потому что его вела... он знал, кто его вел. Он исходил почти весь первый этаж и уже засобирался на эскалатор, как...
Девчонок было не шесть, как вчера, а только три. Она, родная – Коля еще не знал, как ее зовут – поменяла блузку. Новая была без рукавов и покороче вчерашней, и побольше расстегнута. А напротив нее, как и накануне, на нее пялился тот же вчерашний рыжий. Он был выше Николая на полторы головы, но это уже ничего не меняло и ничем этому хлюсту помочь не могло. Так дальше жить было нельзя. Колин кулак молотобойца пришелся красавцу в левую скулу. Нокаут был мгновенным, к Колиному кулаку даже прилип какой-то кусок не то кожи, не то даже кости пижона. Сам пацан отлетел метров на десять.
Николай схватил любимую, обнял, взял на руки и понес. Магазин был уже открыт, и Коля каким-то чутьем влюбленного понес ее к выходу. Она не сопротивлялась. Она, похоже, и вправду давно уже ждала чего-то такого, это все из тайн женской психики. На выходе охранник спросил, куда, мол, несешь. Коля уверенно кивнул, что должно было означать, мол, знаю куда. Охранник так и понял.
Такси было на выбор, и скоро Николай был на берегу. Лодка, слава Богу, была на месте.
Через полчаса влюбленные были дома. За все время любимая не проронила ни слова. Да и что бы она могла сказать. Кто ее спрашивал. Николай аккуратно положил ее на свой продавленный диван, подумал: надо где-то (дальше в смысле: добыть) другой диван, расстегнул блузку, снял с девушки бюстгальтер и целовал ее такую вкусную грудь...
Закроем, однако, шторы... Фигурально, конечно, штор у Коли не было.
Вечером Николай по привычке включил городские новости. Медицинская начальница как всегда гнала пургу про успехи. А потом поведала, что в больничный центр завезли партию манекенов и теперь хирурги делают им операции. Николай пожалел манекены: «Их-то за что?»
Врачиху сменила размакияженная полицейская майорша. Сначала все как обычно: коррупция, откаты, наркотики, фура контрафактной политуры. Николай политуру не уважал, с нее тяжелое похмелье, он предпочитал традиционное: протирка стекол, растопка каминов. Майорша вдруг улыбнулась, раскрыв пухлые губы любительницы тепла и ласки: «У нас свои манекены».
Выходило, что в десять утра в полицию поступил звонок про ЧП в супермаркете. Через две минуты ОМОН окружил объект. Заходили через запасной выход. Все по форме: маски, бронежилеты, бензопила. Пилу заело, но двери оказались открытыми. На месте происшествия лежал без признаков жизни одетый по последней моде пацан. Левая поло-вина головы отсутствовала. Опера быстро установили, что это манекен и назвали две версии: самоубийство и человеческий фактор. Пригласили профессора из местного университета (народное название ПТУ). Профессор сразу указал на кондиционер: «Через эту штуку влетела шаровая молния и ударила парня в висок. А потом аннигилировалась». «Вот это голова. Не зря их там, в городе, учат», – подумалось Коле.
Но это было еще не все. Оказалось, что почти с этого же места бесследно исчез другой манекен. Тоже молния? Не может быть. Она же аннигилировалась.
Голос майорши стал тверд и решителен: «Приметы манекена: пол женский, рост 174, габариты 90–60–90, возраст совершеннолетний (хоть на этом спасибо, подумал Николай), одежда: блузка короткая белая, шорты короткие джинсовые, чулки черные как у проституток. Составлен фоторобот. Очевидцев просим звонить. Вору предлагаем явиться с повинной. Введен план-перехват. Закрыты дорога, вокзал, аэроклуб. Все участковые подняты по тревоге. Обещано вознаграждение».
Николай выключил телевизор, подошел к любимой, накрыл ее пледом до подбородка, бережно подоткнул плед, вышел из дома и пошел на берег...
Он снова смотрел в небо, и снова перед ним открылась бездна, звезд полна, звездам не было числа, а бездне дна. Так... Надо будет у кого-то (дальше в смысле: увести) собаку, посадить ее на цепь прямо у двери, натренировать на участковых.
Господи, Пресвятая Мать Богородица, ну что они за люди... Чего им неймется... Ему стало даже жалко их. Ну, живут, делают свой бизнес, душат, грызут друг друга, обманывают. «План-перехват»... «Перехватывали бы своих жен-мужей. Нет, им лучше чужую любовь заарканить. Обзавидовались». «Вору». «Нашли преступника. Да я двадцать лет не ворую. Не пойман – не вор. Вором человека можно назвать только после суда. Сами не знают свою Конституцию».
Ну, да ладно. Пусть себе... Чего они понимают в любви?..