В поисках благородного персонажа

Как часто поиски приличного либретто оборачивались злющей головной болью оперного композитора! Это связано с историческим сдвигом культурных пластов, с усложнением задач и возможностей музыкального искусства, с постепенной заменой возвышенных, но исчерпанных религиозных сюжетов на низменные, но бесконечно-разнообразные светские. Счастье творческой фантазии, сбежавшей из монастырской трапезной, омрачалось предчувствием голода: о чём сочинять драматическую музыку в Европе, если не о страстях Господних? В эпоху «разума и прогресса» распятие, всегда готовое для умирающего героя, вдруг оказалось пустым. Кого теперь славить, кого казнить, кого оплакивать?..
Та самая долгожданная свобода, с которой не очень понятно, что делать.
Наблюдение тенденций в оперной тематике – сам по себе занятный эксперимент. На волне Ренессанса довольно долго выручали Ветхий завет и античная мифология; похоже, что люди XVII и XVIII века действительно думали, что иудейские древности, порочные греческие боги и жизнерадостные античные животноводы являют собой более разумный источник вдохновения и размышлений, чем евангельские страдания (я, конечно, обеими руками за всё и сразу, но настолько радикальная смена интересов, право же, должна быть отмечена).

Угодно ли пример?
Самым популярным оперным либреттистом XVIII века был, по общему согласию историков, итальянец Пьетро Метастазио. Композиторы буквально рвали друг у друга из рук его шедевры. Одно лишь либретто Il re pastore («Король-пастух») послужило основой для опер Агриколы, Сарти, Пиччини, Гульельми, Йомелли... не минуя даже таких титанов, как Моцарт и Глюк! Чем же настолько ценен этот сюжет? Попробуем пересказать его: некий принц Аминтос живёт экологически чистой жизнью простого пастуха. Об этом узнаёт отец народов Александр Македонский и немедленно начинает распоряжаться (при Македонском, как известно, был порядок): возвращает мнимому пастуху царский трон и собирается его, как водится, женить с политическим смыслом. Однако несознательный Аминтос ворчит: переселение с лужайки на дворцовую перину он еще готов был снести, но вязку по команде – это извините. Он, видите ли, влюблен тут в одну, в финикийку. Девица же, которую Александр прочил в Аминтосу невесты, тоже оказалась влюблена – и опять, как на грех, в финикийца (кажется, Метастазио был неравнодушен к финикийцам). Вместо того, чтобы по-отечески казнить несознательную молодёжь, а всех финикийцев отправить рыть каналы, главнокомандующий внезапно... уступает мольбам влюблённых (делайте, что хотите, шалуны!). Все, не исключая овец, ликуют, пляшут и поют.
И за такое убожество светлейшие умы эпохи хватались как за яркий драматический сюжет? О, сколько нам ругательств звучных навеет Просвещенья дух!

В стремлении обходиться без месс и ораторий оперные драматурги бросились сдувать пыль с пергаментов древности; поэтому тот же Глюк, чтобы всем угодить, взялся за «Ифигению в Тавриде» Еврипида, а юного Моцарта усадили за чтение Расина ради будущей оперы «Митридат, царя Понтийский».
Ифигения, Митридат... что-то про Крым тех смутных времён, когда ещё он был не наш.
Потом стало полегче. Подросла светская литература, осмелел драматический театр. Напечатан Шекспир – какое счастье! – а с и ним Гёте, Шиллер, Бомарше... ну всё, голодание позади, тут уж и до романтиков недалеко, и до народных сказок рукой подать (и ещё добрую сотню лет писатели-романтики будут кормить коллег-композиторов своими наработками). И всё же без осложнений не обходится: посмотрите на «счастливчика» Россини, который из-за одного либретто чуть не сгубил репутацию (вспомним «Севильского цирюльника» и клакеров-паезиеллистов с котом), а в поисках другого целый военный совет возглавил (вспомним и «Золушку»). 
Всё же ко второй половине XIX века европейская опера стала подобием религии, а здания оперных театров по размерам и роскоши потеснили католические соборы. Когда ещё такое было возможно – чтобы композиторы в своих операх, симфониях и журнальных статьях формировали национальную идеологию?
Осмелели даже либреттисты. Теперь им оставалось только брать с книжной полки что попадётся под руку: Шекспира, Гёте, Шиллера, Пушкина... Правда, иной криворукий графоман мог бесценный материал угробить – как это случилось с «Евгением Онегиным». Зато и опера иногда превышала по качеству литературные источники – как «Травиата» или «Мадам Баттерфляй».
А ещё в сторонке, отвернувшись от всех, сердито сопел колдун-алхимик Рихард Вагнер и потихоньку переплавливал золото Рейна в золото Рейха. Свои лихие либретто он сочинял сам, не доверяя никому.
Казалось, Опера так навсегда и останется важнейшим из всех искусств, а очередная Сирена вечно будет заклинать цепенеющий зал божественно взятой нотой...

Как вдруг!
________внезапно!
________________из-за кулис!
выскочили два нахала в автомобильных очках, схватили примадонну под белы рученьки и с циничным хохотом сбросили ее в оркестровую яму. Злодеев звали – Спорт и Кинематограф.
Опера не погибла насовсем; она поджала губы, окаменела и заперлась в замке на вершине горы. А публика – аплодирующая, хохочущая, свистящая, – покинула «храмы искусства» и разбежалась по боксёрским рингам, футбольным стадионам и кинотеатрам, где она и по сей день свистит, хохочет и аплодирует. У оперы остались свои верные прихожане, старые фрейлины и гофмейстеры – но если они выйдут биться стенка на стенку с футбольными фанатами или поклонницами какой-нибудь Рианны, их ждёт незавидная участь.
Последними вздохами умирающего искусства кажутся шедевры Прокофьева и Шостаковича.
Так что же? Новой оперы больше нет, не будет и, главное – не понадобится?..

Иногда подкрепление приходит с самой неожиданной стороны – да такое, что только держись. Ну кто бы мог подумать, что с берегов Миссисипи и Миссури придут на помощь: 
____Джазисты!
________Боксёры!
____________Киношники!
________________Афро-американские негры!
____________________И гомосексуалисты!!!
________________________А ведь не ждали?..
____________________________До здравствуют доблестные союзники!

План американского штурма родился в 2011 году и, как положено, за столом переговоров. По одну сторону стола находились организаторы летнего фестиваля «Опера Сент-Луиса»; по другую – представители компании «Джаз Сент-Луиса». Им удалось согласиться в вопросе необходимости новой оперы, в которой обязательно освещались бы проблемы афроамериканцев и гомосексуалистов (погода благоприятная, промедление смерти подобно!). Сказано – сделано. Последовали увесистые денежные гранты, а затем нашёлся и композитор, охотно согласившийся сочинить «оперу-джаз» (именно так, а не «джаз-оперу») – это трубач и композитор Теренс Бланшар.
О Акадия Святого Людовика! Никогда толком не знаешь, как теперь американцы произносят старые французские названия и фамилии, насколько они англизированы! Может быть, правильнее говорить «Бланчард»? Говорим же мы, даже глазом не моргнув, «Сент-Луис» вместо Сен-Луи, «Детройт» вместо Детруа и «Де-Мойн» вместо Де-Муан? Русскоязычные справочники противоречат не то что друг другу – даже сами себе в пределах одного абзаца (откройте Википедию по адресу «Теренс Бланшар» и убедитесь).
Поэтому я выбираю французский вариант как более историчный, органичный и лингвистически оправданный.
Итак, Теренс Бланшар. Один из лучших на сегодня джазовых трубачей Нового Орлеана; за три десятка лет он сочинил музыку к трём дюжинам кинофильмов, записал пару десятков студийных альбомов и заработал пять призов «Эмми». Именно этот достойный джентльмен сочинил «оперу-джаз» о трагической судьбе Эмиля Гриффита, звезды американского бокса середины прошлого века.
Тому, кто никогда не увлекался историей американского профессионального бокса, это имя не скажет ничего. Но, как пишут на американских автострадах, «незнание – не повод для гордости!». Оказывается, Эмиль Гриффит несколько лет подряд держал всю Америку в трепетном почитании как непобедимый чемпион в полусреднем, а затем и в среднем весе. В конце 50-х годов чернокожие царили в музыке и в спорте, но за пределами этих искуственных миров подвергались жёсткой дискриминации. Гриффит вытянул счастливый билет: ему досталась слава, почести, куча денег и возможность неограниченного выбора между ресторанами, отелями, автомобилями, женщинами и... мужчинами. Гриффит, по его собственному признанию, так окончательно и не решил, кого больше любит – мужчин или женщин, но дурная слава завсегдатая гомосексуальных тусовок прилипла к нему намертво.
Поэтому когда давний соперник родом с Кубы по имени Бенни Парет – тоже чернокожий! – высмеял Гриффита, тот заявил, что в ближайшей же встрече Парета укокошит.
24 марта 1962 года на ринге Мэдисон-сквер-гарден состоялся последний матч между Гриффитом и Паретом, в 12-м раунде которого Гриффит буквально изрешетил соперника двадцатью апперкотами подряд. Судья не оценил степень опасности и медлил (тогда у судей не принято было встревать в бой, лишая бойца возможности дать сдачи; но эта ошибка стоила ему карьеры). Парет рухнул на ковёр ринга в коматозном состоянии. Через несколько дней, так и не придя в сознание, он скончался.
Гриффит сдержал свое слово и убил его.
Надо сказать, что смерть на ринге вообще-то не была тогда редкостью (вспомним рассказы Хемингуэя). Но тот матч транслировался на всю страну по телевидению, поэтому Паре рухнул на ковёр буквально в каждой гостиной Америки. По всей стране домохозяйки лишались чувств, а в барах крушили стойки. Разразился грандиозный скандал, и профессиональный бокс – по крайней мере, в тогдашнем виде – оказался обречен. Сам губернатор Нельсон Рокфеллер вцепился в это происшествие мёртвой хваткой и созвал комиссию по расследованию всего, что можно (а в боксе было, что расследовать).
Звезда удачи Гриффита, мирового чемпиона в двух весовых категориях, к концу 60-х тоже закатилась. После полосы проигрышей он выпал из элитарной обоймы и его благополучно забыли. Сорок лет подряд он будет мучиться – днём угрызениями совести, а по ночам кошмарами. Каждую ночь к нему будет исправно являться Бенни Парет с опущенными руками и головой, поникшей на грудь. Только в 2005 году старый и вконец измученный Гриффит встретится с Бенни Паре-младшим, который торжественно, на камеру, простит убийцу своего отца. Собственно, ради этой кульминационной сцены и  сняли документальный фильм «Огненный ринг»; об этом Бланшар знал и, в соавторстве с драматургом Майклом Кристофером, сочинил оперу «Чемпион».

Премьера состоялась в 2013 году, и писали о ней по-разному. Газета «Денвер пост» сформулировала так:
«К огорчению приверженцев традиций, сам формат произведения делает его чрезмерно эмоциональным, но при этом недостаточно мелодичным. Арии в нём есть, и с хорошими идеями, но они совершенно не запоминаются. Зато имеется быстрая, сочная афро-кубинская и блюзовая музыка в исполнении оркестра и джазового трио с вокалистами. Это – модерн, поданный эффектно и без сбоев... Полно в нём и ругательств на все возможные буквы... Бланшару почти удалось несколько очаровательных мелодий, но он заныкал их в бесконечных вариациях. Мы не станем напевать мелодии по дороге домой; но зато на следующее утро проснёмся с головой, полной слов. И вот что удивительно: не являясь, строго говоря, ни настоящей оперой, ни настоящим джазом, это произведение искусства бескомпромиссно, хлещет через край там, где нужно, так и дышит непримиримостью – совсем как у Верди».
А вот комментарий «Чикаго трибьюн»:
«Наконец-то англоязычный оперный театр подарил нам столь редкую птицу, как новое произведение, качественно и крепко сработанное, и заслуживающее постановки по всему миру».

И пару слов добавим от себя.
Вообразим себе пламенного борца за чистоту искусства. Не побрезгуем и самоиронией при этом. «Какое безобразие! – скажет этот суровый критик. – Грязные, потные дуболомы в мятых трусах, которые только и могут, что колотить и убивать друг друга, а в минуты отдыха – напиваться в хлам. И это – тема для оперы?»
Увы, сэр, ответим мы ему со всей возможной учтивостью. Это всё те же люди, которые населяют миры «Макбета», «Отелло», «Аиды» и «Зигфрида»; но, при всей неотёсанности, они поблагороднее богов с Олимпа и Валгаллы, порядочнее графа Альмавивы и посильнее Фауста. Вынуждены признать, что в оперном жанре всегда было маловато приличных людей и, если мы хотим видеть положительного героя без пагубных пристрастий, то нам придётся вернуться к «Мессии» и «Страстям по Матфею», сэр.
А опера, с её бутафорской условностью, – она вся про грешников.