Прощение, прощание, приют

- Ну что, коллеги, приступим?

- Наркоз пошёл, - отозвалась сестра.

- Дайте скальпель.

- Давление падает. Она нестабильна.

- Всё. Асистолия.

И в этот момент, то, что называлось Дашкиной душой устремилось вверх…

***

Оказавшись под самым потолком операционной, Дашка глянула вниз, туда, где над её обездвиженным и распластанным на столе телом, работали врачи. «Чего так суетятся? – подумала она. – Я вообще-то своё согласие на возвращение себя к жизни не давала». Дашка посмотрела по сторонам и вдруг в одном из тёмных углов операционной заметила женскую фигуру. Дашка опустилась ниже, приблизилась к женщине вплотную и начала разглядывать её с интересом. Первое, что бросалось в глаза, было необычное платье. Оно напоминало Дашке скорее театральный костюм, чем повседневную одежду. Женщина сидела не двигаясь, глаза её были закрыты, бледные губы не переставая шевелились.

- Эй, а ты чего тут делаешь? – тихо задала вопрос Дашка.

Женщина открыла глаза, посмотрела куда-то мимо собеседницы, и не громко проговорила:

- Бога молю, чтобы у них всё получилось, - она кивнула головой в сторону суетящихся медиков.

- Зачем? Я же сама… - Дашка не договорила. – А ты кто?

- Я Параша Жемчугова. Граф Николай Петрович, супруг мой, этот Странноприимный дом по моей просьбе построил. Так что, я тут по праву, как хранительница.

- Та самая? – недоверчиво спросила Дашка. – Читала я вашу сказочную историю в Интернете. Расскажешь?

- Расскажу и покажу. Только при условии, что ты к ним вернёшься, - она снова кивнула в сторону медиков, - по доброй воле вернёшься. И больше впредь никогда на себя руки накладывать не будешь.

- Ладно, - невесело согласилась Дашка.

Прасковья взяла Дашку за руку и они, словно по волшебству, оказались на крыше больницы.

- Готова? – спросила её Прасковья. – Закрывай глаза.

- Погоди, дай поглядеть немножко. Я вот так высоко первый раз, потому что высоты боюсь с детства. А такое как возможно?

- Ты сейчас всё можешь, - Прасковья улыбнулась, - потому что ты, сейчас вовсе не ты.

Дашка вздохнула, закрыла глаза и когда снова открыла, то увидела вокруг себя совершенно другую обстановку. Прасковьи рядом не было.

- Паша, - тихо позвала Дашка свою необычную подружку, - ты где?

- Здесь я, не пугайся. По покоям прошла, окинула всё взглядом, убедилась, что чужих нет.

- А мы где, Паш? Ты не подумай, я не тупая, я вижу, что мы в каком-то дворце.

- Мы в моём доме, в Петербурге. Мы с Николашей перебрались в этот дом после нашего венчания. Я тут недолго жила, но очень любила этот дом. Тут мой сын родился.

- Тсс, слышишь? – Дашка напряглась. – Паш, тут кто-то есть. Я этот бубнёж слышу с того самого момента, как мы сюда попали.

- Не пугайся, это Аннушка. Анна Андреевна Ахматова. «Тянет ладаном из всех окон. Срезан самый любимый локон…»  Анна часто бывала здесь, жила лет тридцать по соседству во флигеле. И…она меня видела, тень мою, и словами своими прикасалась ко мне. Может потому, что у неё дар был видеть таких, как я, а может потому, что она принимала мою судьбу близко к сердцу. Я молилась за неё.

- Ахматова. Обожаю, - обрадовалась Дашка. - Вот это стихотворение особенно.

Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?

- Да, - кивнула головой Прасковья и повторила: - «Для чего же каждый вечер мне молиться за тебя?» Расскажи мне, душечка моя Дарья, что с тобой приключилось. Отчего ты над собой смертоубийство задумала.

- Не любил он меня. Я за ним, как хвост за собакой таскалась. Утром просыпаюсь – о нём думаю, вечером засыпаю – тоже о нём. Только и мысли были – как он, всё ли у него хорошо? А он, кобель, по бабам шлялся. Из одной койки в другую прыгал. Мне лапшу вешал, что он выше всех отношений, а я верила, надеялась, что он меня полюбит. Ох, Паша, мне когда рассказали про него, я себя так гадко чувствовала…

- Слухи-то подтвердились? У нас тоже ведь история была раз. Императрице на фрейлину донесли, она и поверила. Вспылила, отлучила её от дворца, на погибель обрекла, а после оказалось, что вымысел всё. Почему-то мы все так уверены в том, что знаем всё про других. А иногда слухи с досады распускаем, из зависти.

- Да, вроде как правда всё оказалось, а может и не всё правда. Я всегда, с самого начала думала, что он меня бросит. И правильно думала, потому что всякое бывает. И лучше быть к плохому готовой, чем строить иллюзии о хорошем. У нас было это хорошее, месяца три всего было.

- Три месяца, Дарья, это очень большой срок, когда человек счастлив.

- А ты как со своим графом познакомилась?

- С Николашей? – печальное лицо Прасковьи посветлело, когда она произносила имя мужа. – Я крепостной актрисой была. Меня отец Николая Петровича заметил, в свой театр забрал, фамилию Жемчугова мне дал. Императрица наша Екатерина перстень алмазный со своей руки жаловала. Вскорости, правда, беда пришла – старый граф умер. Николай Петрович горевал, а потом запил, шибко запил. Забросил театр и хозяйство. Тогда я решила для себя, что, чтобы ни случилось с ним, я всегда подле него буду. Он не прогонял, чувствовал мою любовь. Во мне же сила духа проснулась: я и театром занималась и всеми остальными делами. А ещё жила тем, что молилась за него и плакала, молилась и плакала.

Николаша потом отблагодарил меня своим вниманием, он полюбил меня. Мы с ним стали жить в отдельном доме. Это было непростое время. Общество меня не принимало. Ты не представляешь, Дарья, как они меня унижали, через какие страдания я прошла, - Прасковья замолчала, и Дашке показалось, что она заметила слёзы на её печальных глазах.

- Ну, а потом? Потом вы поженились?

- Нет. Сначала граф подарил мне новый театр в Останкино. Он мечтал, чтобы я блистала на его сцене, но меня болезнь к рукам прибрала. Я сыграла там всего несколько представлений, прежде чем замолчать…навсегда. Вскоре мы тайно повенчались и переехали в Петербург, вот в этот дом.

- Паша, - Дашка оборвала рассказ графини, - там…в зеркале кто-то есть. Мужчина…

- Не пугайся, это Калиостро, - Прасковья улыбнулась, повернулась лицом к зеркалу, на которое указывала Дашка и с лёгким кивком головы, еле слышно проговорила: - Моё почтение, граф.

Приведение исчезло из старинного зеркала, и серебряное стекло сразу померкло, словно потеряло жизнь. Дашка смотрела на это мгновенное превращение, не отрывая взгляда.

- Там, внутри каждого зеркала удивительный мир. Кого в нём только ни встретишь. Когда вот такие зазеркальные гости покидают свой приют, даже рамы меркнут, словно за ними не ухаживали вечность. Что уж говорить о стекле. Зеркало и вовсе чувствует свою ненужность и заброшенность, если в нём никто не отражается. Граф Калиостро не даёт тут скучать ни кому, - Прасковья указала рукой на дверь. – Идём в Белую залу, он наверняка направился туда.

- Калиостро? – переспросила Дашка.

- Да, Чародей. Человек со сверхспособностями, хотя есть и те, кто повесил на него ярлык мошенника. Я думаю, что верно и то и другое. Все мы с разными людьми ведём себя по-разному, становясь для одних добрыми волшебниками, а для других злыми гениями.

- Он тоже тут у тебя жил?

- Нет, возможно, гостевал, или выступал со своими фокусами перед местной знатью. Граф во время своего визита останавливался во Дворце Елагина. В подземельях Ротонды сказывали, что у него была своя лаборатория. По слухам он многих исцелил от недугов, причём за большие деньги врачевал исключительно аристократов, простой люд лечил бесплатно. За это я восхищаюсь им. Я ведь и сама, уже будучи больной, ездила на Сухаревскую площадь, чтобы подать милостыню нищим. Но…вернёмся к графу… В Петербурге у Калиостро появилось много врагов, которые распускали о нём сплетни, поэтому ему пришлось покинуть Российскую империю. Вот тогда граф отчудил, - Прасковья улыбнулась. – Он умудрился пересечь одновременно сразу четыре заставы. Это долго обсуждали, говорят, даже проводили расследование. Калиостро был предсказателем, он напророчил казнь французскому королю.

- Ты веришь предсказаниям?

- Да, я верю, - спокойно и твёрдо ответила Прасковья. – Раз перед спектаклем ко мне подошла гадалка и предупредила, что «умирать» на сцене можно только два раза, на третий всё будет взаправду. Я не поверила тогда.

- Ух ты, арфа! Настоящая! Я училась играть на арфе, Паша! – Дашка хотела пробежаться пальцами по струнам, но попытки её были тщетны. Руки проходили сквозь арфу, не находя на пути препятствий, и инструмент молчал. Звуки не сотрясали тишину залы. Разочарованная Дашка отошла от арфы и вздохнула. – Красиво у тебя тут.

- Это Античная комната, но давай не будем здесь задерживаться. Пройдём лучше в предцерковную комнату.

- Предцерковная? Как это? – переспросила Дашка.

- Там за ней была домовая церковь Святой Варвары. Весь род Шереметевых в ней принимал крещение.

- Знаешь, Паша, я тоже верю предсказаниям, особенно предчувствиям. У меня, когда в груди защемит, значит у него всё плохо, всё не так. Такая вот связь. Он всегда смеялся над этим, не верил мне, что я так его чувствую, говорил, что я всё выдумываю. Скандалил, оскорблял, орал, что я придушила его своей любовью. Сначала извинялся за свои «концерты», ссылался на нервы, а потом всю вину стал на меня спихивать, утверждал, что это я его провоцирую на подобные действия, потому что я сумасшедшая. А я что? Сначала расстраивалась очень, а потом привыкла. Для каждого его слова придумывала оправдание, и извинялась за него сама перед собой.

- Извинения – глупость какая, - Прасковья пожала плечами так, словно не понимала о чём речь. - Извинения хороши, когда случайно человеку на ногу наступил. А когда человек по твоей вине от душевной боли мучается, то к чему они, извинения? Или может он думает, что от этого всё изменится? Вот так всё само собою вернётся к моменту «до того как»? Разве после «извини» исчезнет из души боль, которую он причинил? А что если предложить с ним поступить также – обмануть, предать, оскорбить… Что он на это ответит? Согласиться ли? Я сомневаюсь. Для себя боли никто не хочет. Тут выход один – если уж «дров наломал», то прощения просить надо. Прощение – оно как гарантия, что больше такого не повторится.

Николаша никогда у меня прощения не просил, не за что ему раскаиваться было. Я же в последнюю минуту  хрипела и задыхалась, пелена перед глазами стояла, но я все силушки свои собрала и прошептала ему «прости, что я вас покидаю».

- Паш, а ты сына вообще не видела?

- Не видела. Это, пожалуй, самое страшное, что было в моей жизни. Крик мальчика моего слышала, а видеть не могла, на руки взять не могла, по голове погладить, ласку подарить не могла.  Сердце моё, Дарья, разрывалось на части от такой несправедливости. Но я не звала смерть, хотя и надежду не испытывала. А тебя что так сломало? Что стало последней каплей?

- Я ему верила, верила до конца. На слухи глаза закрывала, оправдывала любой его поступок. Только однажды он сказал, что я дура, если верила в то, что он мне говорит, что все его слова неправдой были. Вот тут меня и переклинило – если самому близкому человеку не верить, то зачем тогда жить? – Дашка отошла от окна. – Паша, а что мне теперь делать? Может позвонить ему? Вдруг он там ждёт моего звонка, переживает, злится на себя, ночами не спит. Вдруг он там напридумывает себе чего-нибудь, а потом примет решение, что меня больше нет для него. Когда человек такое решение принимает – это же страшно? Ведь, если он так решит, то потом что ни делай, что ни говори, ничего же не изменится.

- Всё можно изменить, кроме смерти. Всё хорошее легко испортить, но можно исправить.

Прасковья замолчала. В тишине, не нарушаемой абсолютно ни чем, женщины не спеша переходили из комнаты в комнату, пока не добрались до Зелёной гостиной. Дашка с любопытством принялась разглядывать фарфоровые миниатюры, которые находились здесь повсеместно, но Прасковья отвлекла её от этого занятия.

- Тебе пора обратно. Помни, что ты мне пообещала – никаких самоубийств. Ты себя люби прежде всего. Держись, бог даст всё, бог сохранит всё. Ты только верь, Дарья! Я за тебя молиться буду, а ты, - Прасковья замолчала, - а ты за меня. Так вместе и переможем. Обещай мне…

Дашка молчала и кивала в ответ.


***
- Нет уж, коллеги, надо бороться за пациента до последнего. Пробуем ещё раз.

- Адреналин. Дефибриллятор. Разряд…

- Разряд… Ещё… Ещё…

- Есть ритм, коллеги. Одиночные сокращения.


ГОД СПУСТЯ.

«Сейчас перед нами Шереметевский дворец или Фонтанный дом, как его часто называют, - экскурсовод Наталья подвела группу к ажурным кованым воротам, на которых позолоченные львы держали родовой графский герб. – Этот дворец принадлежал семье Шереметевых почти двести лет, сейчас на его территории находятся Музей музыки…»

Дальше Дашка уже не слышала, что говорит экскурсовод. Словно кто-то невидимый выключил для неё все звуки города, оставив только летящую вдаль печаль…

Что бормочешь ты, полночь наша?
Всё равно умерла Параша.
Молодая хозяйка дворца.
Тянет ладаном из всех окон,
Срезан самый любимый локон,
И темнеет овал лица.
   


Рецензии