Ненависть к Фаусту - фрагмент 3

* * *

Воля к бездарности — это гетевский Вагнер, вечный школяр, вечный скромник, вечное «о чем-то» — никогда не «что-то». Сколь бы много не изъявлял он пиетет Фаусту, внутренне он может лишь ненавидеть его, потому что Фауст смеет произносить вслух такое, о чем Вагнер и помыслить не смеет: «Я Фауст, и не меньше значу...».
Ненависть к Фаусту, пропитанная, как фитиль, маслом зависти, — вот вечная судьба рабов воли к бездарности, вот пламя, на котором поджариваются «вагнеры» всех времен, ненавидевшие Фаустов во все времена. Фаустовское самодовление всегда шокировало смущенную робость «вагнеров». Увы, жизнь всех времен (не знаю, в большей ли степени нашего, чем других? Наверно, все-таки в большей?!?) ...жизнь всех времен плодит преимущественно «вагнеров», а не Фаустов, и потому Фауст — всегда выскочка, всегда нарушитель спокойствия, оскорбитель учености, вызов «строгому вкусу» бездарных систематизаторов, толкователей, интерпретаторов, «знатоков». Накопление знаний в культурном человечестве играет помимо неоспоримой позитивной роли, увы, и неизбежную негативную роль. Воля к бездарности заменяет или надеется заменить усвое-нием чьих-то знаний, накопленных подлинным духовным опытом, чьей-то субъективной правды и смысла, свой собственный смысл и свою собственную внутреннюю правду, которые она бессильна добыть, ибо неспособна к оригинальному самораскры¬тию, импотентна в духовном опыте. Но открыть для себя чей-то внутренний смысл можно лишь изнутри, лишь в глубине духовного опыта, лишь в усилии свободного самораскрытия. Это там, в духе, нет внеположностей, это там все близко и понятно, это там можно найти близкое и войти в него, породниться. Постичь духовно, то есть приобрести ЗНАНИЕ, можно только в собственном духовном пути, только в усилии своей собственной духовной свободы раскрытия.
Вакуум духовной статики, отсутствие творческого акта самораскрытия нельзя заполнить чьим-то добытым в духе смыслом, чьей-то духовной динамикой. Мягкая пища эрудиции пережевывается легче, чем твердый хлеб личного духовного опыта, но подлинно усваивается лишь свой трудный и твердый духовный хлеб. Нельзя отрицать ценность образованности, потому что такой нигилизм порождает хамство, а оно совершает тотальный погром культуры и всех духовных ценностей. Нельзя, однако, и не заметить, что дурно понятая образованность, образо¬ванность как субституция личного духовного саморакрытия, — плодит духовную немощь. Надо уважать знания, но необходимо и различать знания и ЗНАНИЕ. Знания накапливаются озна¬комлением с плодами чужого духовного опыта. ЗНАНИЕ же добывается только собственным опытом в духе, а он возможен лишь при условии веры личности в свою богосотворенность и неповторимую единичность, в свою абсолютную ценность, в свое право на внутреннюю правду и на ее творческое воплощение. Воля к бездарности отрицает это, не знает в себе ценности и права на воплощенную внутреннюю правду. Она и в других не допускает этого. Когда страстная, или возмущенная, или гимническая речь Фауста раздается в царстве воли к бездарности — будь то ака¬демия, философское общество или просто круг «интеллигенции», — когда она врывается «в святилище, где сон и фимиам», оттуда раздается шипенье и шиканье вагнеров: «Зачем так громко, ...и к чему весь этот пафос, весь этот ненужный шум? Вы не открыли ничего нового, голубчик! О чем, собственно, распинаетесь?!» Но шумят и распинаются в «ненужном пафосе» только за правду. Только она, только ее озаряющее открытие делает оправданными и шум, и пафос, и самораспятие. Тот, кому хоть раз в жизни открылась сокровенная правда духа, кто переживал этот экстаз Богоединства, тот не задаст вагнеров¬ских вопросов навстречу огненному слову Фауста.
О чем распинался и за что распят был Иисус? За свою в муках искушений добытую правду, за тяжкие свои сомнения в пустыне, когда сатана подступал к нему с невиданными, нечеловеческими соблазнами, за отвержение зла, за свет истины. Иисус был распят за истину. Все, кто распинались и были распяты ...все они распинались и были распяты за истину, за Христову правду. С точки зрения воли к бездарности они могли этого и не делать. Более того, оно даже не имели права избирать себе крестный путь за Христову правду, потому что это ж ведь не их правда, а Иисуса Христа!? Иисус же уже все сказал и уже был распят ...так зачем же опять...??? До такого обесчеловечивающего маразма доходит ...доводит воля к бездарности. Выветренность духовных глубин поражает слепотой души ее рабов, не дает им увидеть, что правда не бывает ...не может быть раз навсегда сказанной. Канонизированная правда превращается в охладелый и бездушный закон. Она должна добываться всякий раз сызнова, она способна выжить лишь как бесконечно актуальное, никогда не данное заранее, вечно открываемое в духовном пути, отстаиваемое в борьбе. Это экзистенциальная диалектика. Она непосильна для средств разума. Вера дана и в то же время она есть всегда усилие, свобода духа дана, но она осуществляется в напряжении духовных сил человеческих, правда дана, но может быть познана лишь как творческое открытие личности изнутри. Правда не есть номинум слов, она есть живое содержание, добываемое огненно, постигаемое всяким духом, всякой личностью заново. Правда — это то, что всегда ново. Она так же вечно нова, как неувядаемо нова и хула на нее. Сколько бы ни внедряли в тебя учением и воспитанием разумную, уже удостоверенную опытом правду, для тебя лично она станет правдой лишь тогда, когда ты духовно добудешь и духовно переживешь ее сам. Правда раскрывается изнутри личности, как выросший в ней цветок экзистенциального опыта. Она достигается борением, упражнением духовной свободы, само¬отданием до конца и если надо — до крика, до сражения. Но на крик и сражение, на непримиримость способен Фауст, который именно творит свою внутреннюю правду. Всегда впервые, всегда заново. Лишь мощное способно на усилие, лишь твердое способно на сопротивление. Мощь и твердость — признаки сущности, признаки «чего-то», а не «о чем-то». Лишь воля к гениальности способна на духовный путь самораскрытия, на творчество и сопротивление косной тяжести безликой материи мира сего. В этом сопротивлении и творчестве играют отсветы божественного Света, играют духовные силы божественного Тво¬рения, которое предвечно есть восстающее из небытия духоздание ...вечно весенняя правда Творца. Служение Творцу, духовное самораскрытие по Господнему велению, — вот аура воли к гениальности, хранящая и питающая творческую личность. Воля к бездарности задыхается в ауре неверия, она не может раскрыть в себе никакой внутренней правды, потому что не верит в существование этой правды, этой уникальности внутреннего содержания. Не верит в себя и не допускает веры в себя ни для кого из живущих рядом. Это не случайно, что воля к бездарности вечно ищет важного и значительного за морями, в других землях и эпохах. Аура безверия, окутывающая ее, так ядовита, что отравляет не только внутреннее суждение воли к бездарности о самой себе, но и всю видимую ей окружающую жизнь. Эта жизнь и люди, населяющие ее, представляются воле к бездарности такими же скучными, ничтожными и незначащими, как и она сама. Ей не по силам допустить, что рядом может возрастать нечто значительное, духовно важное, или (упаси боже!), великое. Нет, великое — это где-то, это ко¬гда-то было или могло быть, великое известно, оно не может пройти незамеченным. Воистину, «восхитительна» вера воли к бездарности в то, что ничто великое не может пройти незамеченным и что все успешное в миру есть великое. Эта трепетная «любовь» и «доверие» к успеху, эта готовность лгать своему чувству, отрицать собственную интуицию под «убеждающим» давлением авторитета популярности, сама способность принять внешнее в качестве авторитета — вот это и есть воля к бездарности «par excellence»!!!!! Всегда чье-нибудь, никогда не свое, всегда количественно, никогда не качественно убеждающее, всегда «проверенное» внешнее, никогда не «сомнительное» внутреннее ...никогда не творчество и изречение своей правды, всегда усвоение и отражение чужой.
Воля к бездарности идет путями общего. Ей слишком опасны взлеты и падения, ожидающие на путях самораскрытия личности, на путях духовной сосредоточенности, уединения, а зачастую и одиночества. Воля к бездарности уважает уважаемое и признает признанное, но никогда и ничего не любит. Она не имеет потенции любви, не располагает в самом существе своем той страстной стихией, из которой генерируется любовь, не имеет воли к избранию, через которое любовь узнает себя как любовь и утверждается. Воля к бездарности — женского рода. Она расслабляет внутренний мир в женственном безразличии к духовной форме, которую всегда ищет обрести в себе и придать миру творческое мужское начало. Воля к бездарности всегда склонна принять навязываемую ей форму, отдаться давящей власти более тяжкого, и этим, более тяжким, всегда оказывается холод и притяжение земли. Духовный же мир — это стихия огня. Самобытный духовный опыт, творчество в духовной свободе, отстаивание своей внутренней правды вопреки модам времен, вопреки дубинам авторитетов и директивам сообществ, — для этого необходимо мужество укротить огонь, сила придать расплавленным стихиям формы.
Воля к бездарности вял; и духовно бездвижна, в ней нет ни жажды, ни силы укрощать огонь, в ней нет мужественной воли избрать и духовно овладеть, она сама склонна отдаться, ею всегда владеет что-нибудь внешнее и подавляющее.
Духовное бессилие воли к бездарности проявляется не только в уничижении себя до роли архивариуса чужих мыслей, чужих духовных усилий, чужого самораскрытия, но слишком часто и в снобизме, в вечной стыдливой озабоченности не оказаться похожей на что-то уже сказанное, уже сочиненное, уже открытое. При внешней полюсности этих изъявлений они живут на одной и той же порочной основе — на неверии в Бога и неверии в себя как единственного и уникально сотворенного чада Божье¬го, на нечувствии себя, как источника духовной первородности, неощущении в себе возможности уникального духовного раскрытия и становления. И в том и в другом случае воля к бездарности не верит в возможность подлинного творчества, только в первом случае она принимает жесткую форму самоотказа, самозапрета на оригинальное творчество, а во втором — мучительно осознавая, что не творит, но лишь симулирует творчество, она сгорает от страха показаться (не оказаться! она вообще ничем сущностным оказаться не может) — ...не оказаться, а именно показаться копирователем, заимствователем, плагиа¬тором. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЗАБОТА КАЗАТЬСЯ, А НЕ БЫТЬ — ВОТ ULTIMA RATIO ВОЛИ К БЕЗДАРНОСТИ. Знать свое место, не прозвучать слишком громко, чтобы не прослыть дураком-выскочкой (умный ведь точно расчитывает силу голоса, чтоб изящно звучать унисон), вовремя бросить «без¬успешное творчество», чтобы не оказаться в «постыдном колпаке» графомана (ведь писатель отличается от графомана тем, что его творчество имеет-таки «успех»), непременно обезобразить естественную гармонию речи, звуков, форм, чтобы не угодить в «старомодные», чтобы не напомнить случайно какому-то «знатоку» что-нибудь уже им где-нибудь виденное или слышанное. То обстоятельство, что выношенная и воплощенная в творчестве внутренняя правда всегда только твоя и больше ничьей быть не может, что даже чужая песня, вольно прожитая тобой, становится твоей (на этом духовно стоит любое исполнитель¬ское творчество), — это обстоятельство, называемое чудесной тайной творчества, совсем неизвестно и непонятно воле к бездарности. Она требует либо предъявить патент на собственное «изобретение», либо замолчать.
В своих эстетических выборах и философских воззрениях воля к бездарности всегда занимает самое общее и самое серединное место. Она всегда либо одобренно-традиционна, либо одобренно-новационна. Крайности и экстремы ее пугают. Она одобренно «уважает» классиков, и, любуясь сама на себя, нет-нет, да и «...потреблет лавры старика...», покровительственно прощая ему его невольную «наив¬ность», некоторую «устарелость взглядов на форму», некоторую «смешную серьезность» и недостаточный эстетизм. «Как ни крути, — скажет она, — а Пушкин-то все-таки поэт смысла, а не образа! Это тебе не серебряный век...» И ты с облегчением подумаешь, глядя в мотыльковые глаза воли к бездарности, ничтоже витийствующей против тебя: «Да ...это, к счастью, не серебряный век, а золотой».
Очень в общий тон «любит» воля к бездарности «современность» и «знает» ее заведомые опережающие достоинства. Она, например, знает, что посоветовать «замечтавшемуся и отставшему от жизни поэтическому ретро-граду»: «Понимаешь, ...это все старо! Надо тебе выходить на современную музыку стиха!». Словно бы можно выходить на музыку, как ищейка на след. Словно бы вообще возможна еще какая-то музыка кроме той, что звучит изнутри! Столь элементарная профанность «художественных рекомендаций» воли к бездарности связана с полнейшим отсутствием любви в ее «знаниях». Для воли к бездарности не существует никакой связи между любовью и знанием, знание не предполагает для нее обязательного наличия любви, знание для воли к бездарности есть лишь учет холодной и одинаково далекой от сердца информации. Она не способна иметь и чувствовать близкое, она и не знает вовсе, что достоверно узнать можно только любовью, только сроднением, что по-настоящему мы знаем в жизни только то, что «согласно с чувствами души», что только это и есть ЗНАНИЕ, ...абсолютное и неотменимое ЗНАНИЕ, не имеющее ничего общего со знаниями, которые накопляются лишь для того, чтобы взаимно опровергать друг друга. Лишь когда возникает близость, духовная родственность содержаний, ...лишь тогда происходит узнание, открытие. ЗНАНИЕ совершается как встреча близких в духовном мире, как откровение редкого и счастливого духовного сродства, непонятного и закрытого для материального мира, ...мира чуждых и далеких друг другу тел. Духовная близость, родство внутренних содержаний — все это не может быть известно воле к бездарности, потому что она не имеет и не раскрывает из себя никакого оригинального содержания. Не имея же собственного содержания, она не может совершить и ЗНАНИЯ, как акта избирающей любви по велению распознанного внутреннего родства. То, что внутренне пусто, ...то генерирует вокруг себя лишь духовную пустоту, заполненную «физраствором» эрудиции.
В художественном, как и в мыслительном, воля к бездарности избирает всегда среднее, т. е. «очищенное» от неумеренно¬сти страстных борений, выдержанное в среднем тоне «комар носа не подточит». Она не любит прочувствованных слов и бурных заклинаний духа. Это все от Фауста, от его «безвкусных» преувеличений, от «наивной» переоценки самого себя. Для воли к бездарности слова Фауста: «я Фауст, и не меньше значу!» — моветон. Она — воля к бездарности — точно знает, что этого не может быть ...что Фауст значит меньше, чем он думает ...что в пределах ее куриного зрения не может ...не может, ...НЕ МОЖЕТ возникнуть ничего столь значительного и сущностно важного, что имело бы право на такую самооценку.
Борис Пастернак сказал когда-то, что все в этом мире должно быть больше себя, чтобы быть собой. Для воли к бездарности не существует этого духовного завета. Ей не нужно быть больше себя, чтобы быть собой ...ей не нужно быть собой ...ей вообще не нужно быть, ибо быть — это прежде всего значит быть внутри себя, жить своим внутренним содержанием. Основное же побуждение воли к бездарности — вон из себя ...наружу ...наружу... А там, снаружи, ее главная забота, чтобы не было и не стало вокруг ничего, что превышало бы ее внутренним масштабом, самосознанием, самоощущением ...ничего такого, что имело бы волю к первостепенности, ВОЛЮ К ГЕНИАЛЬНОСТИ.
Воля к бездарности любит профессионализм и недолюб¬ливает талант. Она ищет опереться на профессиональное качество, а не на даровитость. Она пуристски паникует при любом нарушении профессионально принятого, вечно опасается эклектики, смешения жанров, нечистоты приемов. «Творческая лаборатория» воли к бездарности всегда напоминает именно лабораторию, а еще точней, — операционную с ее стерильностью, холодным блеском отточенной стали ...с перчатками по локоть и масками по глаза, — со всей технологической безжизненно¬стью, сооруженной для сохранения жизни. Но если можно еще надеяться сохранить жизнь с помощью хирургической безжизненности, то нельзя и помышлять дать жизнь этими средствами. Жизнь не добывается средствами профессионализма ...жизнь вообще не добывается средствами. ЖИЗНЬ ДАЕТСЯ ДАРОМ. Дар есть вспышка духовной свободы, профессионализм есть организация материальной необходимости, а поскольку воля к бездарности не знает вспышек духовной свободы, то и не остается ей ничего другого, как употребить себя на организацию необходимости, на «высокое качество» этой организации. Воля к бездарности боготворит систему и систематизм. Она всегда вы¬ступает поборницей порядка. Не ведающая смысла, она много выше ценит порядок, чем смысл. К примеру, ей незнакомо страст¬ное переживание эстетического совершенства или духовной красоты смысла и потому она не одобряет повторов, возвращений по воле чувства к уже однажды сказанному или прозвучавшему, что душа и эстетическое чувство жаждут вновь пережить. Для воли к бездарности все во всем есть информация. Она согласна «по справедливости» выделить ячейку для каждого нового бита информации, но ее микросхемы начинают дымиться и отказывать, когда художественное чувство или философский темперамент требуют вернуться еще раз к уже бывшему, так сказать, повторить еще раз уже «оприходованный» в компьютерном организме воли к бездарности бит информации. Тогда раздается негодующий голос ее критицизма — «это уже было!!!», «мы и так уже поняли, к чему повторять?!», «это нарушает композицию!!! (порядок)». И в голову не при¬ходит, что повторения могут быть продиктованы высшим «алогизмом» духовной потребности и что они обращены не ко «вкусу регистрирующего ума», а к той же самой духовной потребно¬сти. И в голову не приходит (да это и не может прийти в голову, потому что это вообще не умственное...), что, творя красоту, художник пережи¬вает моменты высочайших своих человеческих осуществлений и что в повторениях он ищет пережить их еще раз. Не приходит в голову воле к бездарности и то, что зритель, читатель, слушатель может испытать и сам высочайшее в том месте, где это высочайшее пережил творец, ...что он может желать повторения переживания так же, как его желал творец, что, наконец, он может быть бесконечно признателен творцу за то, что тот дает ему возвращение к испытанному блаженству. Типичным примером компьютерного отношения к художественному, столь выраженного у воли к бездарности, является хорошо известное музыкантам и слушателям классической музыки пропускание некоторыми особенно склон¬ными к упорядочению системного мышления исполнителями реприз, а порой и целых пьес, так называемых «длиннот» в произведениях классиков.
Очень не одобряет воля к бездарности и «рыхлость» мышления экзистенциальных мыслителей (не обязательно экзистенциалистов). Она любит строгость «научной терминологии», искренне почитает философию наукой, любит думать и говорить о философии как о науке, хотя подлинная, призванная философия никогда не была и никогда не станет наукой, потому что наука есть способ приспособления к миру материи, потому что она всегда направлена на временное, на его изучение, прогнозирование, утилизирование. Философия же, — подлинная философия, — есть как раз духовный прорыв за пределы мира временных вещей и явлений, есть соприкосновение духа с вечностью и переживание ее. Результаты научного опыта, научные правды всегда относительны и почти всегда уничтожаются последую¬щим развитием науки. Достижения мудрости (философия же и означает — любомудрие, любовь к мудрости) не отменяются временами, но лишь подтверждаются ими, ибо вы¬свечивают черты вечности через самораскрытие мыслителя. Все исторические попытки согнуть философию в дугу науки были, есть и будут изъявлением воли к бездарности. Не надо думать, что волей к бездарности болеют только бездарные и «маленькие». Не надо путать бездарность и волю к бездарности. Есть случаи, когда личная неодаренность отступает в человеке перед волей к гениальности. Такой человек не станет Платоном или Бл. Августином, но прав Бердяев: ...он может иметь то же направление нуменальной воли, то же качество духовной жизни, ...ту же устремленность духовного пути, что была и у гениев. Такой че¬ловек есть личность героическая, он есть духовный воин за Богочеловечество, даже если его духовная борьба не выразится ни в чем, кроме его собственного незамеченного и несгибаемого пути. Но есть случаи, когда воля к бездарности может пожирать дары, подтачивать корни самой гениальности, ибо метафизически воля к гениальности и воля к бездарности есть свет и тьма, добро и зло, верхняя бездна и нижняя бездна. Религиозно же они есть Бог-творец и дьявол-разрушитель, борющиеся в глубинах человеческих.