Катюша

- На поднятие флага!.. Союза Советских Социалистических Республик… равя-я-яйсь!.. Фла-а-аг… поднять! –
звучит команда, и торжественный строй юных пионеров в белых рубашках замирает, воинственно выпятив подбородки. Вот мы какие, закалённые в дальних походах, прокопчённые у ночных костров, обученные военной игрой «Зарница». Мы, бойцы неминуемо надвигающейся новой войны, мы те, кто покажет Америке Кузькину мать…

Это вспомнился мне тысяча девятьсот восемьдесят… а, впрочем, какая разница какой именно год? Ведь сейчас это просто сон, далёкое прошлое. Мираж. Нынче над нами веют другие ветры. И стою я не в торжественном молодом строю, а в унылой очереди за билетами на автобусном вокзале. Впрочем, всё на той же подпорожской земле. Которую спешу покинуть, и, надеюсь, мне это удастся, если возьму билет до Петербурга. До Санкт-Петербурга, который, как мы все помним (что греха таить!) тогда, в другой жизни, был Ленинградом.

Билет я достал и теперь томился в ожидании на платформе. Автобус всё не шёл. Время, как будто остановилось. А вокруг – тот же родной город, та же Красноармейская улица, любимая и родная, знакомая до мелочей, «до прожилок, до детских припухлых желёз…» – как сказал поэт. Вот кирпичное, пятиэтажное здание проф-тех-училища. В нём мы проходили трудовую практику, а ныне там филиал непойми-какого учебного заведения. Вот родная альма-матер - Пушкинская школа. Как много в этом звуке… А вот и милый сердцу параллелепипед двадцатого дома по улице Исакова глядит на меня тёмными, не проснувшимися окнами торцовой стены. Ну что ж, гляди, гляди. И я на тебя посмотрю и вспомню…

Но что-то вклинивается диссонансом в моё задумчивое созерцание. Кто посмел мешать неспешному течению моей ностальгической мысли?! Эй, кто это там, на правом фланге поёт осипшим голосом «Катюшу»? Удивлённо и недовольно поворачиваю голову в сторону какофонических звуков. Вот они – нарушители утренней тишины. Вот кто помешал мне предаваться в уединении светлым воспоминаниям детства. Их трое – два мужика и девушка. Ну, конечно, все трое в изрядном подпитии. Различаю одну могучую мужскую фигуру и две худосочных разнополых…

- Давай, Кать, не качевряжся. Хапани ещё и споём! Давай! Ра-а-асцветали яблони и гр-у-уши, поплыли туманы над рекой… Тяжёлая мужская клешня ложится на тощее ломкое плечико не желающей петь, бьющейся в похмельной истерике девицы. Песня прерывается так же неожиданно, как и началась. Похоже, певцы почуяли табачный дух. Он распространяется в свежем утреннем воздухе от моей сигареты. Здоровяк без сожаления отрывается от острых ключиц своей пассии и, по-собачьи поводя носом, направляется на запах табака.

- Привет, командир, закурить есть? Спасибо… М-м-м… Слышь, братан, а у тебя случайно не найдётся?..

- Нет! Не найдётся, - я резко (даже слишком резко) обрываю речь пьяной морды, - Нету с собой, иди!

- Иди? Это ты мне?! – синяя физиономия становится негодующе-фиолетовой, наливается злобой. Гневно сверкнули хмельные глаза и тут же погасли. Но за эту долю секунды я узнал его…

Сквозь трясущийся от пьянства студень лица, давно потерявшего человеческий вид, передо мной проступил знакомый облик крепкого, не старого ещё мужчины. Гордо расправились плечи, ещё помнящие свою былую силу. Уверенно обозначился волевой подбородок. Неужели это?.. Нет, не может быть!

Но от себя, вернее, от своей памяти уже не убежишь. Я вспомнил этого субъекта. Да, нет, никакой это не субъект, а хорошо знакомый мне житель соседнего двора по имени…

Впрочем, какое кому дело до его имени? Не в имени суть. Суть в том, что я опять вернулся к детским воспоминаниям, из которых минуту назад был вырван так не к месту прозвучавшей «Катюшей».

Тогда, в тысяча девятьсот восемьдесят… не важно каком году, только что вернувшись из пионерского лагеря, я зашёл в соседний двор к приятелю и имел честь присутствовать при торжественном (я бы даже сказал – триумфальном) возвращении из армии солдата-десантника.

Легко выпрыгнув из автобуса, он внимательно огляделся, радостно ухмыльнулся, блеснув железными коронками, и пошёл к своему дому крадущейся, кошачьей походкой уверенного в себе, бывалого разведчика. Голубой берет едва держится на бритом затылке, высокая грудь в боевых значках, белые, невозможные в своей неуставной замысловатости аксельбанты, могучие плечи, лёгкие, пружинящие шаги… Чудо-богатырь, вылезший живым из ненасытной мясорубки Афганистана. Он гордо шёл домой, предвкушая радостную встречу с родными и любимыми, а мы, восторженные мальчишки, торжественно застыли почётным караулом, безмолвно приветствовали солдата раскрытыми от изумления ртами, беззвучно рукоплескали ему горящими взорами…

Нет, не может быть! Я ещё раз взглянул в суровое, обветренное лицо героя… Но видение рассеялось, передо мной снова стоял трясущийся алкаш.
- Ну, ладно, братан, извини за беспокойство, - и пьяной, расхлябанной походкой он поспешил к своим заждавшимся собутыльникам.

И, всё таки, это был он. Его жилистую, треугольную спину я запомнил на всю жизнь. Мне не забыть его никогда. Слишком велико было потрясение детской, восприимчивой души от той давней встречи вэдэвэшника – героя, покорителя Востока, человека-открытки, на которого мы все хотели быть похожими. Ведь так свежо было воспоминание о гордо реявшем красном знамени, взметнувшемся над плацем пионерлагеря, над строем будущих защитников Родины.

- Пусть он землю бережёт родную, а любовь Катюша сбережё-ё-ёт… - ещё долго доносилось из-за угла вокзала нестройное пьяное пение. И, похоже, время совсем остановилось, и автобус всё никак не подходил.

2018 г.