Не говорите мне о ней

               

               



                Я молод был; моя душа
                В то время радостно кипела,
                И ни одна в кудрях моих
                Еще  сединка не белела;
               
                А. С. Пушкин
               
                Мне стыдно потому, что всё прошло.
               
                Юрий Кузнецов
      
           Её звали Дарьей. Шел ей девятнадцатый годок, а мне – двадцать четвёртый. И встретились мы с Дашей в городе Орске, который, как я узнал, первоначально назывался Оренбургом (с 1735 по 1740) -   город-крепость на реке Орь, притоке Яика (Урала) и назывался потому Оренбургом. Затем Оренбург был перенесён ниже по течению Яика, а  крепость в устье Ори стала называться Орском.
          Дарья приехала в Орск из Оренбурга, этой весной она окончила десять классов. У меня же за спиной было пятнадцать лет учёбы: школа и Харьковский инженерно-строительный институт. В Орск я прибыл по распределению: отработать на благо Родины, предоставившей мне бесплатное образование...
         Она была белокурой, точнее, белокудрой, на французский манер – блондинкой. Но слова эти не могут её нарисовать. В русском языке светлые женские волосы исчерпывающего названия не имеют. А потому без эпитетов, метафор изобразить это чудо природы невозможно.
        У Сергея Есенина: «Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда». Или: «Тех волос золотое сено превращается в серый цвет».
        Но у неё волосы были не «овсяные», а настоящая пшеничная солома, подслащенная золотистым мёдом, колосистая солома, её теплое и густое марево вокруг милого девичьего лица с ласково плавающими васильковыми глазами. Подобные волосы олицетворяют самую плоть женскую, её злаковость. Они есть продолжение женщины, её хоругвь. Но не все из них это понимают, особенно обладательницы этой роскоши...
В такую девушку можно влюбиться с ходу, «с колёс». И, если рассудить здраво, это будет правильно и угодно Богу. Эта тёплая, солнечная солома содержит неуловимую силу эроса, его дыхание. А потому отцы святые предписали в церкви покрывать женщинам волосы платом. Ибо женские настоящие волосы есть соблазн, что мешает сосредоточению в молитве.
Алексей Лосев заметил: «Только монах понимает достаточно глубоко и правильно половую жизнь, и только он знает глубину и красоту женской души, только он один ощущает всю глубочайшую антиномию продления человеческого рода, которой не знает ни блудник, ни умеренный супруг».
         Жизнь моя в Харькове могла быть весьма приятной и перспективной. Мой отец и дядья – по происхождению куряне, в городе были почтенными мужами и могли бы поспособствовать мне в сфере житейской и  на профессиональном поприще.
        Скромностью излишней я не отличался. Был молод, холост-неженат, что сообщало смелость моим действиям... Я в некотором смысле был «отвязанным»...
Ничего не боялся, отвечал только за себя. И думал, что если пострадаю от чего-то, пострадаю -  я, а не кто-то еще. Так мне казалось. А ведь я жил с родителями, любил их, а они, естественно, - меня. А всё, что естественно, как, скажем, воздух, понимается слабо. Я познавал жизнь через учёбу, книги и действительный опыт, который есть «сын ошибок трудных». И «впереди паровоза» неслась молодость. Она, эта молодость, и заслоняла многое, в том числе и жизнь подлинную, которая открывается позднее. Я думаю, таким образом, молодость охраняет себя от старости. Хорошо это или плохо, Бог весть. Но если я думаю, то это уже большое достижение личностного начала в человеке... И потому жизнь, и её законы, я чувствовал, но не осознавал, и в этом спасение молодости. В такие годы более всего действует в нас Божий промысел и судьба. Вера - в надёжность жизни. Это похоже на то, что когда мы садимся в автобус или поезд, то полностью доверяем своё существование и безопасность водителю. Вот она, простота и опасность жизни. Они рядом. Всё воспринималось на скорости, на ходу, без забрала... И вот позднее,   я понял смысл правдивого восклицания Есенина: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..»
Второй аспект, направление, в том, что уже наше поколение понемногу начало терять нравственный фундамент, устои, которые еще жили в наших родителях или, к примеру, у поэтов М. Исаковского, А. Фатьянова... Всем известная песня на слова Алексея Фатьянова «На крылечке твоем Каждый вечер вдвоём мы подолгу стоим И расстаться не можем на миг...». Или строки Михаила Исаковского, исполненные любви к родной земле, теплой любви, надёжности бытия на этой твоей земле:

                Всю ночь поют в пшенице перепёлки
                О том, что будет урожайный год,
                Еще о том, что за рекой в посёлке
                Моя любовь, моя судьба живёт.

В этих стихах беззаветно-отважное восприятие жизни во всей её полноте, целесообразности, внесённые в  советскую эпоху, как отроги, поймы русской патриархальной жизни, жизни крестьянской, мужика-пахаря, погруженного во крест. Словом, шатание в нравственно-эстетических ощущениях были. Прошлое, история России были отвергнуты. И мы стали поглядывать на запад, который нас всех втихаря упрекал в казарменном социализме, то есть в безуспешном равенстве и справедливости и в порой непонятной нам аскезе, ради построения общества высокой человеческой справедливости, правды и благоденствия... Можно много говорить об этом. Без подобных намерений и перспектив жизнь, безусловно, теряет смысл и цену... За эти установки, конкретно - «за справедливость, правду и совесть» боролся, ратовал и жил писатель Василий Шукшин, который увидел, прочёл нравственное шатание в обществе. Но появились новые слои в обществе, которым подобное уже не было свойственно.
           Но патриотизм у нас был неколебим. Слова песни: «А выше счастья Родины нет в мире ничего» - есть глубоко философская, нравственная и древняя сущность движения человека в действительности, как человека. И слова этой песни нас наполняли гордостью за своё Отечество, которое нас учит, воспитывает, охраняет и возвышает.
 После весенней сессии, последней перед дипломом, мы с четвёртого курса на пятый,  по линии военной кафедры отправлялись в летние лагеря. «Солдаты мы и в этом наша слава!» Духовой оркестр ударил марш «Прощание славянки». И мы пели во взлёте марша студенческие слова песни: «Отгремела весенняя сессия, Нам в поход отправляться пора. Что ж ты, милая, нос повесила, Провожая меня в лагеря...», «И слёзы у многих блеснули...» После отбытия военных лагерей нам присвоили звания инженеров-лейтенантов, короче, мы получили специальность сапёров по возведению мостов, фортификационных сооружений и строительству дорог широкого профиля. Из всей этой практической военной службы я не могу забыть старшину, который, давая команду построения, вначале с серьёзной шуткой произносил зычным голосом: - Три калеки, две чумы – стройся! В другой раз: - Сено-солома, стройся! - Подобное солдатское простодушие вносило в нашу жизнь ощущение мужества и полное отсутствие уныния, которым должен отличаться солдат, русский офицер.
Патриотизм наш был не китайский, а наш обычный русский, корни которого гнездятся еще в сакральной аристократичности римлян. Это патриотизм Александра Ильича Бибикова, генерал-аншефа екатерининских времен, который побеждал, усмиряя, шайки самозванца Пугачёва. Он умер в Бугульме неподалёку от Казани. А.С. Пушкин отметил, что ходила молва, что его погубил кто-то из его конфедератов, дав яду. На ту пору ему было сорок четыре года. Перед кончиной он сказал: «Не жалею о детях и жене: государыня презрит их: жалею об Отечестве»...


                *    *    *


           «Не губите молодость, ребята...» - пела пластинка у соседа... Я старался, как мог, не губить её. Спорт, физическая культура вошли в меня естественно, с детства: футбол, игры в свайку, городки, гимнастика, плавание... Это укрепило моё тело, усовершенствовало его развитие. И незаметно к девятнадцати годам у меня появились широкие плечи, рельефный плечевой пояс, тонкость в пояснице и гибкость. «В убогом теле -хиреет разум», эту фразу Жан-Жака Руссо я помнил еще с отрочества.
           Я отнюдь не был романтиком, так же, как и мои товарищи, однако на студенческих сходках мы пели «со слезой во взоре» песню на стихи Н. Добронравова и С. Гребенникова «Главное, ребята, сердцем не стареть. Песню, что придумали, до конца допеть...»

                А ты, улетающий вдаль самолёт,
                В сердце своём сбереги...
                Под крылом самолёта о чём-то поёт
                Зелёное море тайги.

               
                *    *    *


          Господи, сколько напраслин, ненужностей, пустоты и того, в чем нет правды, то есть -  суеты, происходит в жизни ради нескольких светлых, прекрасных и действительно нужных и высоких деяний во благо самой жизни и человека вообще; тех деяний, которые есть жертва, и только они оправдывают существование наше на земле... они есть подвиги наших отцов,  дедов и матерей в Великую отечественную войну,  труд рабочих, крестьян и всего народа в разорённом врагами хозяйстве  нашей страны.
Сколько было всего... И вот я окончил курс науки в институте! Я переломил все обстоятельства, безденежье, нужду, несчастье моих родителей, перенёсших в детстве раскат раскулачивания, упразднение казачьего сословия и высылку их из родных станиц, «чтоб не давать им укореняться»,   голод, войну, и послевоенную неустроенность, бедность и унижения... Мой отец, фронтовик, был на передовой, дошел только до Бухареста, где был ранен. А в тридцатых годах остался малолетним сиротой, -  родители погибли, не вынесли несправедливостей. Мой дед, Кузьма, просил представителей властей, чтобы они забирали всё, что хотят, только чтобы оставили «на корню».  «Мы всё заработаем сызнова» - говорил он. Но напрасно... Виноват потерпевший.

               

                *       *        *


           Получение диплома – это, в некотором смысле, было не только моей личной победой, но и победой во времени, была радостью моего отца и  моей матери. Победой моей жизни, этого Божественного подарка на земле, куда я пришел, явился,  словно таясь в очереди за хлебом по карточкам после войны, почти ребёнком. Я стоял один с утра до вечера. Стоял никому не нужный, стоял молчаливо, холодно, согреваемый надеждой получить хлеб. «Радостно и росоносно» я нёс хлеб домой.
Мать, только что пришедшая с работы, прижимала меня к своему мягкому телу, гладила мою стриженную голову и целовала, обжигая мои щёки, слезой... Но это было давно.
        Сегодня нам, выпускникам Харьковского инженерно-строительного института, вручили дипломы. Ощущение счастья, полноты мира, некоей устойчивости и результативности охватило меня. Мы фотографировались. Через месяц-полтора мне нужно было отправляться к месту моего назначения в Орск, в управление «Орскспецстрой». Но это ещё не скоро. А вот сегодня: я, Николай Беседин, Эдик Фастовский и Юрка Несвитенко - все рослые и видные, спускаемся вниз по улице Сумской, зелёной и роскошной. В пивной, стоящей под прохладной сенью лип, прозябающих в довольстве, принимая ровными дозами теплынь южного города. Входя в пивную «разливуху», Беседин заметил: - Да, добры молодцы, вы, наверное, не раз еще вспомните Харьковский климат. Я после техникума работал год в Перми. Прохладно, сыро. А вот Харьков мне пришелся по духу и по моей телесности. – И он подчёркнуто торжествено поставил четыре кружки пенного баварского пива (Бавария - район города).
- Да, Николай, -  улыбнулся со своим чудесно тёплым прищуром Фастовский.   Я хохотнул. Пиво было свежим, душистым, слегка горчило хмелем и покалывало нёбо.
- Я на днях встретил Леонида Мушегяна, он приехал в отпуск из Воркуты, так он взахлёб рассказывал о своих трудностях в работе, и о том, что  вот-вот должен жениться.
- Его Светка тут заждалась. И всегда я встречал её или одну, или с подругой, -  кашлянул Юрий, - блюдёт верность.
- Но самое замечательно то, что Леонид, когда вышел из Аэровокзала, то целовал деревья харьковские. Вот как можно одичать в тундре, - подытожил Эдуард.
-  Что делать, ребята, - добавил я, - Беседин молодец, он курянин, и, как опытный человек, женился на харьковчанке.
   Все посмотрели на Николая. Он улыбался, наслаждаясь ребром вяленого леща. Я тихо пропел: «Когда кончал я плаванья далёкие, то целовал гранит на пристанях». Мы выпили еще по кружке. Весело шутили. Несвитенко уезжал в Хабаровск, Приморский край, а Фастовский -  в Читу. Настроение у нас было хорошим, приподнятым. Июньский день был жарким, но в меру, он хорошо держал стойку своего характера. Липа цвела густо и золотисто. Из сквера доносился сладкий запах красной акации. Жужжали пчелы и мельтешили мотыльки. Машин было мало. Грузовикам на Сумской  появляться было запрещено.
Мы перешли на противоположную сторону, немного прошли вверх и расположились свободно и беззаботно на широкой деревянной скамейке сада имени Шевченко. – Кстати, Андрей, ты едешь ведь в Оренбургские степи, где свирепствовал Пугачёв? – Растягивая слова, проговорил Беседин -  А куда же я денусь, - сказал я так, чтобы как-то ответить. – Так мы же сидим у памятника Т. Г. Шевченко, а он служил солдатом в Орской крепости. – Ты не зря кончил школу, десять классов. Он был сослан в Орск. И пробыл там три года с 1847 по 1850, – уточнил я. Мы предались разговорам о наших преподавателях и друзьях-товарищах, то есть оживляли дух свой воспоминаниями студенческой жизни, которая кончилась.
Плотная, неподвижная тень от дуба (которому можно было бы отметить столетний юбилей, если бы он был тщеславен, как человек) хранила нас, как родные пенаты. Могучее древо Перуна, то есть дуб,  молчал,  погруженный в вековечную думу... На чужбине, наверняка, он долго будет мне являться во сне и наяву...
Слово взял, после некоторого молчания, Юрий Несвитенко: - Дорогие сограждане, господа интеллигенты, пацаны! Важно одно: мы первый этап наших устремлений преодолели, далее, если кинуть рационально карту, ясно, как Божий день, - поработаем на живой стройке. И поскольку, если вы успели себе уяснить, - в наших советских ВУЗах готовят специалистов широкого профиля, а не так, как на западе – с узкой специализацией, - то нам следует свести «на нет» некие и недостатки «широкого профиля»... -  Юрий  занимался боксом и  был долгоруким, побеждал в поединках всегда, когда переходил неожиданно в контратаку, то есть использовал рост и длинные руки. Он вошел в образ и взмахивал рукой после очередной удачно изречённой фразы. – После работы «на линии», разумно вернуться домой, в Харьков и поработать проектировщиком хотя бы в «Водоканалпроекте», «Гипротяжмаше»... у нас этих проектных институтов, хоть пруд пруди! – махнул Юрий левой рукой,  мысленно отразив «правый боковой» воображаемого противника.
- Далее дело техники:  делай карьеру там, где ты хочешь, где твоя душа чувствует твою, человече, индивидуальную способность. Хочешь после всего прошедшего стать аппаратчиком, управляющим треста, или главным инженером какого-либо строительного или партийного учреждения - дело твоей совести и характера. У меня всё! - Юрий взмахнул руками незадачливого капельмейстера, предварительно послав воображаемого противника в нокаут.
- И обладание некими связями, - добавил, соглашаясь, Эдуард Фастовский.
- Само собой, - так же кратко подтвердил Николай Беседин.
Я тоже посчитал своим долгом напутствовать себя и моих друзей, а потому предупредил: - Я категорически против того, чтобы вы, приехав к месту своего назначения, не шли в эксплутационники, особенно в засушливых районах, таких, как хозяин-страна Казахстан, где специалист, ведающий распределением, воды, имеет почёт и льготы. Это развращает. И тогда уже прощай специалист, да, пожалуй, и человеческая полноценность.
- Важное замечание! -  поочерёдно отметили мои однокашники. - Тебе бы на кафедру!
Мы поговорили еще о чём-то, кажется,  о женитьбе. Все дружно согласились, что «вести дрова в лес» нежелательно. Однако!..
     Через некоторое время мы расстались. Обнялись, пожали друг другу руки.
Несвитенко с Фастовским уезжали на днях в Сочи на южный берег Чёрного моря «дикарями», этак дней на двадцать. Я же хотел съездить на свою историческую родину, Белгородщину, к родной тётке и брату Дмитрию - попить хорошего молока, мёду, поспать на сене и, что очень важно - по вечерам сходить в кино, потанцевать под радиолу, а потом – пляски, «с топаньем и свистом под говор пьяных мужиков»... Гармонь любимая...
 
               
                *    *    *


      Итак, сегодня глубоким вечером я уезжаю в Орск. Проходящий поезд «Днепропетровск – Барнаул» отходит в полночь.
У нас собрались мои тетки и дядья, братья и сестры. Родичи. Было устроено некое «провожание», конечно, не на старинный лад, который отметил в сороковых годах Евгений Долматовский песней «Провожают гармониста»:

                На деревне расставание поют –
                Провожают гармониста в институт.
                Хороводом ходят девушки вокруг:
                «До свиданья, до свиданья, милый друг...»

Нынче без хороводов провожают, да и не до хороводов теперь всем и вся. Русские обычаи ломались легко, видоизменялись и упрощались. Даже такое празднество, мистерия, как свадьба, сводилась к питию и крику «горько». Как в бардовской песне: «Горько!» - кричит бесстыжий рыжий кот, «Горько!» - кричит подвыпивший народ».
Хором спели все песню на слова А. Чуркина и музыку Соловьева-Седого «Вечер на рейде». Песню эту быстро подхватил народ, её пели всегда на проводах и прощаниях, как когда-то «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья...»  - «Прощай любимый город, Уходим завтра в море...»- гудели мужские голоса, мягко отливающие женскими...
Мать мне подарила в путь-дорогу полотенце холщевое, с алой вышивкой по концам болгарским крестом. Ткала и вышивала полотно мама сама еще в молодости. Вообще, расставания на Руси  бывали частыми, если учесть наши расстояния, а потому символ дороги – полотенце, ширинка, которую вовек не скатать, всегда дарили уходящим в дорогу. А чтобы дорога была без помех, стелилась скатертью, вслед махали платком. «Платком махнула у ворот, моя любимая».
Этот обычай, верование ушло так же быстро, как только ушло старшее поколение. Всё исчезло сразу. Никакой преемственности поколений не произошло. Причины налицо. Атеизм, пионеры, комсомольцы, а это уже иная идеология... идеология древняя, спартанская, когда общественное выше личного. Это азы государственного устройства, необходимость, такова идеология уже была в Российской империи в синтезе с православием и народностью, а после «усекновения» самодержавия, некоторые ценности, вырванные из контекста, были навязаны рационально и эмпирически. Вот они-то и прошлись катком и особенно по славянскому народу. И еще: в последнюю войну почти всё сельское население  было выбито. Почти в каждом селе России, забранные на фронт парни молодые от восемнадцати до тридцати лет не вернулись с кровавых марсовых полей. И всем известно, по книгам и кино, как подымали село, хозяйство вдовы и молодые девушки, потерявшие своих женихов. То есть мужское население: бывшие косари, трактористы, пахари полегли на поле боя за Родину. Сёла обезлюдели, исчезли носители обычаев и укладов...
    
  Сестра подарила мне электробритву, отец – чемодан. Провожать поехали меня почти все, кто был на провожании. Кто на такси, кто трамваем, кто на попутке... все прибыли во время на Южный вокзал.
               
                Я прощаюсь, мать я обнимаю,-
                Далека дорога от крыльца,-
                И к щеке шершавой припадаю
                Гордого, но хмурого отца.

         

                *    *    * 

            На верхней полке было душно. Что делать. Поезд проходящий. В песне А. Фатьянова есть слова, которые не по мне: «Не страшны нам ничуть расстояния...». А для меня они всегда страшны, ибо несут в себе разлуку, которая материковому русскому человеку тягостна, да и вообще чужбина, даже если ты молод, всегда чужбина, хотя ты находишься в своей стране. В каждом городе и райцентре есть райком партии и бюст Ленина. Советские органы правопорядка, флаг над сельсоветом, но в человеческом смысле этого мало...
       Проснулся я  от шума и толкотни в вагоне. Был уже полдень. Поезд шел по широкой лесной просеке. Вагон плацкартный, народ, пассажиры в подобных вагонах «третьего класса» общительны и дружелюбны. Делились съестными припасами и своими удачами и неудачами в жизни. Того, чего ты не можешь рассказать близкому человеку, в вагоне, в пути, расскажешь соседу или соседке даже то,  что таил от других и  себя...
      Я не стал пока развязывать свой «узелок» подорожный, а пошел через три вагона в вагон-ресторан. Я жаждал пива и борща. Пива мне принесли, а вместо борща солянку. «Сойдёт, подумал я».
      За окошком проносились высокие сосны, мощные и широкие дубы, берёз было мало. Смесь легкой тревоги, любопытства и лестного ощущения некоей важной событийности в моей жизни блуждала в моей душе, когда я «сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана», пронеслось у меня нечто футуристическое, которое несколько соответствовало моему положению, когда  «Я не в гостях и не дома, только лишь поезд летит по стороне незнакомой мимо удач и обид».
      Появлялись лица матери, отца, сестры... В институте я играл на саксофоне в эстрадном оркестре - самодеятельность в ту пору расцветала пышным цветом. Действительно, искусство принадлежало народу! Наш декан пел тенором в капелле институтской и часто выступал на праздничных вечерах.  Вадим Калюжный и Александр Скрипко, шедшие впереди меня на два курса, были записными саксофонистами. Вадим Калюжный - потрясающий виртуоз, его саксофон-тенор, похожий на хобот слона - словно его продолжение (он был высоким и поджарым), мог  изящно исполнить всё что угодно. Их приглашали почти на все праздничные вечера везде, от «Дома ученых» до «Дворца студентов» на Пушкинской. Вадим принимал охотно все приглашения, даже в ущерб учёбе.
Надо заметить, что выступления всегда оплачивали профсоюзы заказчиков. Для Калюжного такой заработок был хорошим подспорьем. Скрипко соглашался неохотно на приглашения. Вадим на концертах оркестра солировал свой коронный номер «Ноктюрн Гарлема», любители джаза стонали от восхищения. На танцах он любил, кроме всего прочего, сыграть и незабвенный украинский танец «гопак», красочный и мифический, напоминающий «метелицу» или «завейницу» черноморских казаков, который просматривается в опере Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Ликование было общим. Личность Вадима была неординарной. Он получил назначение после выпуска, по словам ударника Виктора Абрамцева, в Казахстан в город Чулек-тау или Тимер-тау, что южнее Целинограда, который ныне стал столицей Казахстана по имени Акмала. Но бывшая столица Алма-Ата тогда для нашей братии считалась назначением элитным. В Алма-Ате русские специалисты очень ценились и принимались весьма благодарно. Вот туда и был направлен Скрипко...
Что ж, молодость это море, океан без границ... зрелость – горное озеро, а старость – уютный помещицкий пруд с карасями и карпами в нежной тине воспоминаний... Ничего не стоит забросить удочку и, пожалуйста, вам то, чего вы хотите во времени и духе жизни.
     От Пензы леса как отрубило – степи, голые степи; изредка белели совхозные поселения целинников; отары овец, как окатыши из серой глины, двигались по пологим холмам... Пугачёв побывал и в Пензе, здесь воевода Всеволжский  дал возможность дворянам спастись. Но сам, оставленный войском, погиб со товарищи в неравном бою. Степь эта не среднерусская, не белгородская и не воронежская, а с некоей гримасой дикости, косины... До Оренбурга оставалась одна ночь, проезжаем Тоцкую слободу (Тоцк) и Сорочинскую (Сорочинск), где побывали разбойничьи шайки, одного из самозванцев, Пугачёва. При  советской власти самозванец был политически в почёте, поскольку выступал против Российской империи, против самодержавия, православия, обещая казачеству реки, озёра и землю, всё правильно, за такие коврижки обещаний любой народ, особенно дикий, разгромит и уничтожит всё и даже реки, обещанные и землю, мать родную.
В Саранске Пугачёв повесил триста помещиков и несколько воевод и «чернь» ему покланялась, как царю православному Петру третьему, хотя сам Пугачёв, казак с Дона, был не вором, а, как он сам заметил, всего лишь «воронёнком». Пугачёв, бывший конокрад, по вере своей был староверцем и раскольником, но это не совсем правда, он больше язычник, как С. Разин, в церковь никогда не ходил, потом уже по подсказке стал целовать крест, поднесённый пред его уста попом. Поначалу в разоренных церквах  приближенные самозванца содержали лошадей... Пугачёв появился в Зимовейской станице подговорить казаков бежать за Кубань. «Зимовейский атаман спрашивал его на станичном сборе, откуда он взял карюю лошадь, на которой приехал домой? Пугачёв отвечал, что купил её в Таганроге; но казаки, зная его беспутную жизнь, не поверили и послали его взять тому письменное свидетельство. Пугачёв уехал... отправлен был под караулом к сыщику... с дороги он бежал ...с тех пор на Дону не появлялся».
 Боже мой, Боже! Вот она, передо мной Россия-матушка, русская земля...

                *    *    *

     Ночь пришла сразу, без предисловий, - юго-восток. Только что мы пересекли западный приток реки Урала (Яик), - Сакмару. Чёрная ночь, непроглядная, только бегут совместно с составом прямоугольники света вагонных окон вдоль насыпи...
     Ранним утром я увидел  яркое полотнище пламени над высокой трубой,-
сгорал избыточный газ Никелькомбината. Никель, район города Орска и, вместе с тем город-посёлок с разветвлённой железной дорогой и  станцией.
Вышел я в самом Орске, в старом городе,  на левом  берегу Урала, который соединялся дамбой по собственно пойме и мостом с новым городом, соцгородом. У поймы реки вразброс стояли укоренённые с высокими фундаментами дома с железными крышами, имеющие по-казацки, четыре ската. Когда-то река  Яик разливалась широко и раздольно, после постройки Ириклинской ГЭС, подтопление стало незначительным. Это и хорошо и плохо. Урал, так же как и Орь изобилуют рыбой до сих пор, вода в этих реках щелочная, как результат таяния льда и снегов Уральского хребта. Степи южно-уральские необычайно засушливы. И запас воды от половодья не лишнее достояние. Здесь же сеют капусту и процветают огородные участки граждан города. Немцы, кроме всего прочего, развели сады. Ранее сады вымерзали, поскольку степные ветры сдували снег с корня. Немцы осенью, когда начинались морозы, заливали сады водой. Ледовый покров сохранял корни деревьев от вымерзания. Часть немцев, как раз работала в «Орскспецстрое», куда я был прописан, они специалисты по сантехнике, гидрологии и бурению. Воду они находили везде.
   Я позвонил в управление. Доложился. Радостный голос сообщил, что сейчас же за мной вышлют служебный автобус. «Для начала неплохо, подумал я». Значит «фирма веников не вяжет». Тут я уже перешел на практический лад, во мне заговорил хозяйственник, строитель.
Через полчаса автобус вырулил на привокзальную площадь. Я схватил свой большой чемодан в котором большая часть занимала одежда и бельё... Шофёр приземистый мужичонка лет тридцати пяти, улыбаясь, спросил, я ли тот инженер из Харькова Андрей Деговцов. Мы пожали друг другу руки. - Меня зови просто Карл, звучно и твёрдо воскликнул водитель, забросив мой чемодан  и усаживаясь за руль.
         Управление находилось неподалёку от нефтеперерабатывающего завода. Начальник управления высокий с густыми русыми волосами протянул мне широкую и крепкую ладонь. В его глазах серых мягко светилась доброжелательность. Кажется, было видно по всему, он был рад моему появлению на земле Южного Урала. Его звали Арсений Саввич, фамилия орлиная – Соколов, а может и от слова «сокол» т.е. лом, как по пословице: «гол, как сокол»... Арсений Саввич (мне понравились его имя и отчество, и я об этом ему сказал) поведал эскизно о себе, а я, соответственно,- о себе схематично, и мы отправились в отдел кадров. Начальник отдела кадров стройный изящный мужчина лет сорока пяти встал навытяжку. Познакомились. Начальник сказал, глядя на меня, чтобы я после кадров зашел еще раз к нему. Я был зачислен на должность прораба с окладом сто пятьдесят рублей, вкупе с  уральским коэффициентом.
 - Кроме этого, вам положены, как работнику «на линии», монтажные, но размер их вы должны уточнить у начальника и в бухгалтерии, - сказал кадровик Виталий Васильевич. Он вернул мне паспорт, диплом и военный билет, а так же вручил направление в общежитие и поликлинику на предмет пригодности на «трудных работах» в Оренбургских степях. – Да, товарищ Деговцов, обязательно пропишитесь в паспортном столе и станьте на учёт в военкомате. – Есть, товарищ начальник отдела кадров,- браво ответил я, вспомнив, что я, как ни как, а лейтенант. Виталий Васильевич, неожиданно для меня, улыбнулся, как говорят украинцы, довольно щиро, то есть - искренне. Мы распрощались. Я вошел к Арсению Саввичу, который сидел за столом, уронив могучие руки на столешницу. За приставным столом сидели двое мужчин. Оказалось, что это были главный инженер и начальник  производственно-технического отдела, две вожжи управления в руках Соколова. Оба были немцами. Главный инженер, упитанный и короткорукий, в узких очках с тонкой металлической оправой, радушно встал и принялся меня поздравлять и благодарить, что я приехал помочь управлению инженерно справиться с поставленными задачами партии и правительства, с пусковыми объектами семилетки. И в конце своей краткой речи он представился: - Шнайдер Эрнест Францевич. Соколов слушал и улыбался сам себе. - Что ж, Андрей Фомич, - встал грузноватый с широким лицом человек, исполненный, казалось, добропорядочности и честности. Глаза темные с искрой, взгляд неторопливо-плавающий. Я встал, и мы пожали руки. - Работа предстоит нелёгкой, но нет трудностей, которые бы не преодолел человек, а вы молоды, и на первых порах вам надо вникнуть в специфику нашей работы её своеобразие. Уяснить отношения между заказчиком и нами, между генподрядчиком и нами. Наше управление специфичное имеет большой опыт.
- Товарищи,- прервал их начальник,- надо учесть, что наш молодой коллега с дороги, да и временной пояс здесь иной, нежели в европейской части. К деловому и конкретному разговору приступим после того, как Андрей Фомич устроится.- Он кивнул своим ближайшим сподвижникам по службе. Они поднялись и я тоже. Попрощались. Соколов, как опытный человек и строитель, сразу спросил, есть ли у меня деньги на жизнь. – Относительно, если сказать мягко, - ответил я. Улыбка на лице Соколова вспыхнула и, юркнув, исчезла в тайниках души. Он нажал кнопку. Через несколько минут вошел человек с серьёзным лицом, высокий и сутуловатый. Мы познакомились. Это был главный бухгалтер Ким, он дальневосточный русский кореец.
- Слушай, Ким, - начал Соколов, глядя исподлобья на скромного блюстителя финансовых дел управления, - товарищ Деговцов человек молодой, инженер,
молодой специалист, не остался при отце и матери, но оставив родителей, друзей, приехал к нам. И мы со своей стороны должны способствовать линии партии и правительства о закреплении специалистов здесь, в нашем крае конкретно...
- Что-то, ты, Арсений, так долго и банально говоришь! – воскликнул громким тенором Ким, - Андрею нужны деньги, это и ежу понятно. Говори размер монтажных и каков ему выдать аванс.
- Монтажных дай пока восемнадцать процентов,- Соколов поворотился ко мне и задел плечом настольную лампу. Светильник хотел упасть, но передумал, подхваченный  широкой ладонью владельца кабинета.
 - Андрей, тебе на две недели хватит семьдесят рублей?
 - Наверно, но я не знаю ещё каковы здесь цены,- ответил я, внутренне радуясь.
- Цены, Андрюша, на еду тута условны, всё остальное зависит от вкуса и привычек. Думаю, этой суммы тебе хватит за глаза,- подытожил Ким.
- Я рад, что всё по согласию,- вздохнул Соколов и встал. У выхода он сказал мне: - Как управишься, а это два- три дня, позвони мне, или зайди. Добро?
- Разумеется, Арсений Саввич! Я вам очень благодарен за внимание ко мне.
Я получил первый аванс в кассе, отправился автобусом служебным на проспект Мира в общежитие. Карл, разразясь благодушной улыбкой, спросил: - Ну как тебе наше начальство? – Пока хорошо. - Карл молча кивнул.
      Общежитие двухэтажное здание постройки тридцатых годов с учётом местного климата. Стены проектировались не на эффект разрушения, а с двойным запасом прочности. Оштукатуренные в охристый цвет, такие дома встречаются почти по всем городам России. На первом этаже, на небольшом возвышении восседала дежурная, пожилая женщина и вязала, кажется, оренбургский платок. На её столике стоял зелёныё чайник и телефонный аппарат. Я спустился, по указке дежурной, к коменданту, сухонькому старичку с живыми глазами, и предъявил направление. Вошла сестра-хозяйка. Комендант вызвал слесаря сантехника из ЖКО треста «Орскпромстрой». Тот появился мигом. Мы с сестрой-хозяйкой поднялись на второй этаж. Она отомкнула дверь и мы вошли. Комната с большим окном и
балконом, под подоконником высокая батарея радиаторов секций шесть, умывальник. Площадь комнаты порядка девяти метров. Мне подходила вполне, тем более отдельная. Слесарь внес панцирную сетку и спинки кровати. С моей помощью мы легко её собрали и установили слева к стене. Мы с Алексеем, так звали слесаря, быстрого и сообразительного парня, внесли из цокольного помещения, письменный стол, там же рядом находилась кладовая личных вещей жильцов. Сестра-хозяйка внесла матрас, мы, как мужчины, уложили его на сетку. Алексей, попрощавшись, ушёл. Я открыл чемодан и вынул электробритву мыло и всякие туалетные принадлежности, мамино полотенце чистую рубашку и брюки. Под руку попался мундштук саксофона со стеклянной насадкой, где в папиросной бумаге были завёрнуты две трости, которые прижимались специальным  зажимом к мундштуку, как в кларнете или гобое.
Вошла опять она, неся  охапкой постельное бельё и две подушки.
- Вас как зовут? - спросил я и посмотрел на неё. Она, расстилая простыни, глухо произнесла: Варя! – Я, наклоняясь, бросил комнатные тапочки у кровати и, разгибаясь, случайно задел плечом классическую грудь хозяйки Вари. Я извинился. Она молчала. И я впервые осмотрел её. Она была миловидная, полноватая, мягкая, домашняя. Полноватость не была обузой для её быстрых и рациональных движений. Лета её приближались к устойчивой зрелости, а пока что она цвела  в саду бальзаковского возраста.
- Вот незадача, простите меня еще раз за... - я хотел сказать, что я такой увалень, громоздкий... Но она молчала. Образовалась тишина, подобна вакууму. Она опустилась на кровать, и сетка, вздохнув, под весом основополагающей части бабьего тела, жалобно скрипнула о  металлический уголок каркаса. И я увидел на её щеке слезу. Она сидела неподвижно. В тишине было слышно её дыхание. Я вспомнил слова своего старшего друга Мишки Цыганчука: «Андрей, никогда не оставляй женщину в беде. Помоги ей, облагородь её». Легко сказать. Тишина стояла, как цапля над прудом, стиснув челюсти...


                ГЛАВА  ВТОРАЯ


        Утром, светом я проснулся. Обвёл глазами комнату, бережно охраняющую меня от остального пространства самого города Орска и степей.
Я – встал и открыл окно. Середина августа. Небо светло-синее, вдали виднелись холмы, окружающие город с северо-востока неким серпом. Это был кряж – линейно вытянутая холмистая возвышенность без резкого очертания гребня и вершин, далее в сером и тенистом мареве, как волны далёкого моря, уходили горы уральского хребта, разделяя Азию и Европу географически.  Самой реки Урал (Яик) и Ори видно из-за холмов не было .
     Я выпил воды из графина, и заметил, что вода таила в себе легкие распады нефти. «Или водозаборные очистные износились, или нечто в транзитной сети, но, скорее всего, - последнее. Я, знал, что вода в Урале чистая и щелочная. Иное дело, если питьевая вода добывается из артезианской скважины. - «Ладно, выясню» - подумал я. Помылся под краном. Оделся,- как говаривали бабы на  Белгородщине, - во всё чистое, и отправился в паспортный стол.
    В поликлинике терапевт спросил из каких я краёв. Чем в основном питаюсь. – Мясом и овощами. Люблю мёд и арбузы.-  Доктор юркий, лысый напоминал манерами Ульянова-Ленина в фильме «Ленин в Октябре». Он щелкнул языком: - Обожаю арбузы! Тут мы с вами кунаки. На вопрос, чем я чищу зубы и какое  мыло использую при водных процедурах, я ответил соответственно -  зубной порошок и мыло «хвойное». – Молодец! – воскликнул эскулап, потёр руки и подписал медицинскую карту. Затем вскочил и пожал мне руку. Мне подумалось, что он сейчас, запустив два больших пальца рук в проймы жилета,  примется метаться туда-сюда, как тигр в клетке. Но этого не произошло. Он просто похлопал меня, как породистого жеребца, по спине и произнёс значительно: - С Богом, Андрей Фомич! – Я поклонился и отбыл из здравоохранительного заведения.
На сегодня хватит. В военкомат – завтра. Надо благословить желудок достойной пищей. Я сел в трамвай. Он был полупустой. Самообслуживание. Я опустил в кассу три копейки и оторвал билет. Забегу вперёд, -  за всё время моего пребывания в Орске мне ни разу не попадались контролёры в трамвае.
Трамваи полупустые оттого, что каждое предприятие города имеет свои автобусы, свой транспорт, для рабочих и инженерно-технических работников, а начальство довольствуется личными автомобилями. Велосипеды здесь не в моде. Летом дождей не бывает, а если они бывают, то крайне скупо. Вот «орский дождик», дело иное, - пылевая буря,  от южных степей, это - пожалуйста... Трамвай пересёк мост через реку Орь, которая извивалась среди плоских берегов, заросших высокой травой и ивняком. Пахнуло свежестью, и я тут же вспомнил свою родину. Вышел неподалёку от, уже своего, общежития, и зашел в «пельменную», которую заприметил, отправляясь в паспортный стол. Было людно и шумновато. Пространство харчевни заполняли в основном молодые парни моего возраста и постарше. Пахло луком и уксусом с едва уловимым запахом алкоголя. Две крупные женщины в белых халатах, потомки яицких, илецких или усетских казаков, варили в двух котлах крупные пельмени по-сибирски. И когда наполняли миски дырчатыми половниками, то ударял запах масла и пряностей. Таких пельменей по вкусу и питательности я никогда не ел. Они напоминали киргизские манты. Внутри пельменей были баранина, свинина и нутряное свиное сало вместо курдючного, которое применяют в мантах. Я, насытившись, осмотрел местность. Ели мы стоя. Круглые столы из серого гранита на металлических хромированных трубах, схваченных в сноп, были вкопаны в кафельный пол. Многие молодые люди были «под балдой», точнее не скажешь, поскольку опьянение было каким-то тупым. Опьянение, которое не вызывало словесного недержания, а тем более позывов к разудалым песням. Мой визави с трудом вымолвил хочу ли я выпить и склонил передо мной тёмнозелёную бутылку и придвинул пустой стакан. - Налей, только на палец, - сказал я. Парень поставил передо мной початую бутылку: - Налей, парниша, себе сам. Я налил, как у нас наливают денатурат, ровно на палец. Я кивнул хозяину напитка и «тяпнул» жидкость. На некоторое время мне показалось, что моя пасть есть не что иное, как двигатель внутреннего сгорания. Я выпил стакан «нарзана». Пришел в норму. Спустя несколько минут я спросил у своего соседа, чем это он меня угостил. – Это шадым. - А что означает слово шадым? Это даже не чача. – Парень хохотнул. И, понизив голос, сказал, что он покупает за очень малую плату у пацанов, которые работают на заводе «Синтезспирт». Я всё уяснил. Поблагодарив за угощение, я покинул прекрасную, в общем-то, столовую. В паспортном столе, в райотделе милиции, мне, как молодому специалисту, рассказали, что до шестидесятого года Орск был наполнен преступниками. Освободившиеся из лагерей, после химии и имеющие «поражение» то есть, после отбытия наказания люди не имели права на некоторый срок возвращаться на родину и т.д. Преступные элементы захлёстывали Орск и Новотроицк, где недавно запущен был металлургический комбинат. И вот однажды МВД направило два выпуска училищ Министерства внутренних дел на так называемую практику. Они за два года очистили город от преступников. « И сейчас можно ходить по улицам спокойно. Милиционеров, на первый взгляд, вы встретите не много. В основном, мы работает «втихую», переодетыми в гражданскую одежду, - заключил старший  лейтенант.
          

                *    *    *

     Я решил посмотреть, увидеть город Орск, который до 1740  года именовался Оренбургом, то есть городом на реке Орь. Отчего города и крепости, возведённые в семнадцатом веке, именуются с немецким окончанием «бург», по-русски город, град? («Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия».) Очень просто. Проектировались и строились крепости конкретно на  Урале поволжскими немцами, бывали они, порой, и  воеводами, а так  же - бургомистрами, а сейчас  глава города именуется мэром, а до этого – городничим. Екатеринбург, Петербург...  А вот  Щербаков А. С. в своё время переименовал город на Неве в Петроград, самое удачное решение вопроса, исключение -  Ростов, избежавший этого окончания, именуется Ростов на Дону. Иногда называли с приставкой «бург», чтобы совершить реверанс власть имущим. Например, Екатеринбург был заложён в 1721 году В.Н. Татищевым как горнозаводский и культурный центр на реке Исеть, где действовала Исетская крепость, охраняемая  исетскими казаками. При  В. И. Геннине, приемнике Татищева, Исетская крепость и, прилегающий к нему Казённый металлургический завод, были названы Екатеринбургом. Это не укрепило авторитет правительства среди казаков и населения  яицкой стороны, наоборот сие название – раздражало вольницу.
  С 1861  Орск - станица Оренбургского казачьего войска, а собственно городом Орск стал называться с 1865 года. В конце девятнадцатого века получил статус уездного города Оренбургской губернии. Сам же Оренбург с 1938 по 1957 годы назывался - Чкалов, в честь Героя Советского Союза, лётчика Валерия Павловича Чкалова, совершившего беспосадочный перелёт Москва – Северный полюс – Ванкувер (США). Не так давно, рассматривая карту Америки, я обнаружил, что есть город Ванкувер и в Канаде. Человеческое невежество бесконечно.
Поднявшись вверх по проспекту Мира, я повернул налево, выйдя на улицу Ленина, как обычно центральную во многих наших городах. На углу - трёхэтажное здание Главпочтамта и Телеграфа, имеющие для меня практическое значение. Узнал, что связь с Харьковом дают после двадцати четырёх часов. «Значит в Харькове  -  после двадцати двух часов» - сообразил я. Через дом и арку в большом доме из красного и силикатного кирпича первый этаж занимало кафе «Яшма», это слово еще раз было выложено красновато-коричневым уральским камнем, именуемым яшма, над  длинным и высоким стеклянным витражом.
На противоположной стороне возвышался внушительный монумент, коробка недостроенного драматического театра из красного кирпича. Внешняя строительная часть, каркас был завершен: четкий классический фронтон выразительно вырисовывался на тёплом голубом небе. Фронтон опирался на могучие колонны. К зданию взбегали  широким полукругом гранитные ступени, упирающиеся в не менее широкую площадку у парадного входа.
С обеих сторон в конце улицы Ленина смотрели друг на друга Дворец культуры машиностроителей и гостиница «Молодёжная» с небольшим со стеклянными стенами кафе того же названия. Стол был там неплохим, но жидковатым в сравнении с южно-уральской кухней. Кафе стремилось обрести европейский лоск, но оборачивалось это порчей русского желудка, а стало быть, - здоровья человека. Таковое впечатление я вынес, пообедав в этом кафе. Во всём ненавязчиво просматривалась насаждение чуждого русскому человеку вкуса, легкие и сомнительные напитки; эксплуатация твоего присутствия, если особенно ты с дамой, путём всучения тебе всякой мелкой всячины со взвинченными ценами. В обслуживании официантов проскальзывала формальная услужливая пошлость, заёмная, пришлая...
Заворотив за угол, я сел в трамвай, чтобы перенестись в старый город. Посмотреть его расположение, и вдохнуть воздух старины.
Старый город хранит в себе оседлость и естественность застройки, которая согласовывалась с окружающей природой, холмами, долинами и впадинами.
Я шел вдоль Октябрьской улицы. Тишина. Машин мало. Легковых автомобилей я не видел вообще. Автобусы да небольшие грузовики. Народу на тротуарах, то есть пешеходов, так же, как и машин,  небольшое количество, а праздношатающихся, типа меня, и вовсе нет. Ни туристов, ни иностранцев, ни инородцев – нет и нет. Вдоль тротуара американские клёны, акации, китайские яблоньки. К кинотеатру «Октябрь», размещенного в бывшей церкви  без купола и колокольни, вела липовая аллея.
Словом, если идти на запад, по направлению к Никелю, то левая сторона улицы застроена частными (личными) домами, куренями, с высокими каменными фундаментами, на случай подтопления, и четырёхскатными крышами. Эту своеобразную архитектуру казаки применяли из сугубо своих жизненных условий. Всякое казачество, особенно уральское, селилось только по берегам рек. В реках вдоволь рыбы, а далее от рек - степи, которые покрываются травой на весеннего Николу, а в июле уже травяной покров высыхал в пыль, в прах... В старину, когда не было плотин, реки разливались привольно. И полая, илистая вода питала пойму, где влага сохранялась до конца августа. Справа, со стороны кряжа, тянулись двухэтажные дома в купеческом стиле, где когда-то жил промысловый люд. Встречались и дома послевоенной постройки. Я зашел в магазин «Одежда». Ни одного заграничного костюма, пальто или шубы не было. Исключение составляли китайские рубашки с торговой маркой (брендом) «Дружба». Изделия «лёгкой промышленности» поставлялись в основном из Магнитогорска, Челябинска и Свердловска... Мне понравились дублёные полушубки и длинные тулупы из овечьей шкуры, а также женские мутоновые и каракулевые шубы, мужские шапки из крашеной ондатры, каракуля, из лисьего меха, хорька и других степных  зверьков. Продавщицы, или продавицы, были скромны и не очень разговорчивы. Девушки и молодки, возводили на меня свои чистые и безгрешные глаза с немым вопросом, «чего тебе надобно, старче». А, встретившись с моим взглядом, тут же опускали глаза или, потупившись, отворачивались. Я купил светлую с голубым отливом рубашку. Миловидная девушка с красивыми руками без маникюра, бережно завернула покупку и вручила мне, не сдержав всё-таки улыбки. Я вознаграждение принял с радостью и спросил, давно ли она живёт в Орске. – Всегда, - ответила юная красавица. Получив, исчерпывающий ответ, который свидетельствовал о естественном владении русской речью, я с поклоном отправился восвояси.
Через один дом красовался продуктовый магазин. Рыбный отдел изобиловал всевозможной мороженой речной и морской рыбой с нашего Дальнего Востока, консервов было видимо-невидимо. Икра - от щучьей до белужьей, крабы, кальмары и многие названия обитателей морской пучины, мне неизвестных,  типа: морской гребешок... В мясном отделе баранина была на первом месте, далее говядина, свинина и даже конина. Колбасы были всевозможные. Ешь – не хочу... Я ещё несколько минут прошелся по улице, затем отыскав остановку, сел в почти пустой трамвай. Город трудился, выполнял задание партии и народа. Труд русского, заметил Ильин, религиозный, монашеский. Это свойственно нации, и таким городам, как Орск, куда во время войны была свезено стратегически важное производство.
Я преодолел реку Урал с помощью экологически безвредной чуда техники трамвая. Урал нёс свои воды далее к югу страны, попутно с востока взяв на борт Кумак, а с запада - Сакмару, где свирепствовал Пугачёв, вешал, истреблял идейно и для острастки, массы всяческого люда, различных народностей и сословий. Майор И. П. Пушкин, участвовавший в сражениях с самозванцем, как очевидец, пишет, что из татарской деревни Каргалы он (Пугачёв) поехал в Сакмарский городок и там « в крепости у станичной избы постланы были ковры, и поставлен стол с хлебом и солью. Поп ожидал Пугачёва с крестом и святыми иконами. Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки;  самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все пали ниц. Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцеловал и, сев на уготованный стул, сказал: вставайте, детушки... Потом все целовали его руки». «А вы видели, как собака бьющую руку лижет?»- сказал в свое время Маяковский...
Далее, минуя Оренбург, Урал бежал к Каспию, к Хвалынскому озеру-морю, волны которого хранят лик Афанасия Никитина. Яицкая слобода, город Уральск остался за спиной России в Казахстане...
Чтобы стереть память о событиях тягостных для молодой Российской империи, Екатерина дала распоряжение переименовать реку Яик, и все наименования с ней связанные, на Урал.
      Зеленели фруктовые сады, плодов не было видно, в летнюю жару яблоки и груши быстро созревают и иссохшие плодоножки теряют плод раньше времени. Я вспомнил сад у наших соседей Рыкуновых. Дед Рыкунов на своем участке уничтожил всю огородину и насажал только яблони и груши. Это было нечто. С могучих ветвей до сентября-октября виднелись сквозь  блестящую темно-зелёную лакированную листву по-бабьи полные, изнемогающие от зрелости и избытка чувств, груши. Перед глазами стояли картины Рубенса, исполненные неиссякаемой и плодотворной жизни...
  Конечно, мне после природы центрально-чернозёмного района, как то: Воронеж, Белгород, Харьков, Сумы, природа Оренбуржья предстала несколько скудной по своей органичной жизненности. Здесь властвует степь, простор, размах и подземные богатства; шкатулки не только  малахитовые, но медные, золотые и яшмовые...
     Меня охватило чувство если не одиночества, то некоей ненужности, заброшенности, я тосковал по родине, по родной стороне моей. Тосковал по матери и отцу, по друзьям... видел «в снах разлуки» родную улицу, которая «и не в погоду дорога». Мощь Харькова, развитого города рабочих и студентов, научной интеллигенции, где высится прекрасный университет и мой инженерно-строительный институт, молчаливо расставшийся со мной, с богатыми библиотеками, множеством заводов..  со «щирою» украинской природой, которая сходна с Полтавской, Черкасской... Природа там живая, женственная, мягкая, весна дружная, об этом хорошо написано Иваном Буниным в его «Жизнь Арсеньева», а земля такая, что, как говорила моя мама: «дитя посади – и дитя вырастет». Нечто подобное сказал и Антон Чехов: «оглоблю воткни – телега вырастет».
Я вышел на своей остановке и пошел в общежитие, где у меня была постель и письменный стол.
      Утром следующего дня я позвонил от дежурной  в управление Арсению Саввичу. Он пообещал после обеда заехать за мной. Я позавтракал в пельменной. Утром в этой харчевне свежо и просторно... Съездил в военкомат, который находился рядом с Горисполкомом на здании которого развивалось прямоугольное красное полотнище флага Советского Союза с изображением в верху, у древка, золотых серпа и молота, а над ними  красной пятиконечной звезды, обрамлённой золотой каймой. Это явление меня взволновало, символ, знакомый мне с отрочества и юности, внёс в душу теплые и радостные воспоминания... Настроение моё уравновесилось.
Соколовская «Волга» цвета «белой ночи» экспортного исполнения просигналила у моего окна. Я быстро спустился. Арсений Саввич, увидев меня, вышел из машины. -  Красивая машина, ваша? – сказал я. - Моя, моя, Андрей Фомич, - громко сказал он, садясь за руль. Машина легко понеслась по свободной дороге. – Я заработал «Волгу», будучи в Сирии... Курить будешь? – обратился он ко мне. Мы закурили по беломорине. Я заметил, что старшие годами инженеры, встречаясь со мной, оживлялись. Им, наверняка было приятно разговаривать со мной, поскольку я напоминал собой их молодость, когда они приехали в Орск по распределению. Вообще, мне показалось, что  между «нашим братом строителем» существовало некое внутреннее уважение и родство, мы специалисты, не чиновники, не бьём баклуши, а делаем дело и, таким образом, приносим пользу Отечеству, и жизнь быстротекущая, идёт не зря. А это главное. – Наше управление ведёт работы на всех заводах и комбинатах Орского региона, - начал ближе к теме Соколов. Он сам был из Челябинска, закончил Южно-уральский политехнический институт. Словом, мы побывали на заводе Синтезспирт, объединения «Орскнефтеоргсинтез», ОЗЦМ, Орском заводе цветных металлов, Строймаше, на Нефтеперерабатывающем заводе... Я понял, что работы наши ведутся в основном при реконструкции, расширении и модернизации производств. Строили очистные сооружения, градирни при оборотном водоснабжении, технические и хозяйственные водопроводы, канализацию, насосные станции.
- Ты, Андрей, наверно успел заметить, что работаем мы здесь в стеснённых условиях. Площадки перенасыщены подземными  коммуникациями. Поэтому  прокладывая любой трубопровод, требуется не только опыт, но и умение  умудриться проскользнуть без помех через все препоны. – Но вам, я думаю, заказчик закладывает в смету эти умения ловкости и инженерной находчивости. Выражает это в денежном эквиваленте, Арсений Саввич, а? – проговорил я. Начальник расхохотался. – Да ты, Андрей, оказывается не лыком шит. – А что, я  произвёл на вас такое впечатление при первом знакомстве? – Да нет и нет, я сказал так по характеру нашего языка, я хотел сказать, что мне приятно иметь дело с хорошим и практическим инженером.
Мы съездили на «Никелькомбинат», там фронт работ был обширным.                - Строительство городских сетей, я думаю, смотреть скучно, – заключил  Арсений Саввич.
Наведались на базу управления, где господствовал в основном Главный механик. Высокий с проседью уральский казак Морозов Пётр Степанович. Мужик свой, как говорят, в доску. Мне он сразу понравился своей открытостью, хозяйственностью. В начале двора рядом с конторой  возвышалась анфилада боксов, от них по простору площадки буквой «П» изгибался трубопровод с горячей водой для заправки техники в зимних условиях. Неподалёку заправочная станция, с зарытыми цистернами бензина и солярки – хлеба насущного бульдозеров и экскаваторов.
Осмотрели склад технический и спецодежды. Потом быстро, откланявшись, мы уехали  в управление, где должен был нас ждать главный инженер Шнайдер. Я про себя подумал, отчего начальник надавливал на трудности работ в заводских условиях, а городские сети, очистные сооружения  и водозабор не показал. Но мне через несколько минут всё стало ясно. Вообще, положа руку на сердце, мне не хотелось работать на заводах, особенно на Никелькомбинате. Там воздух не очень полезен для здоровья.
     Шнайдер встретил меня радушно искренне и вместе с тем, с неким беспокойством. – Ознакомились, Андрей Фомич, с нашим хотя бы частичным объёмом работ?  - Конечно, и картина мне вполне ясна, Эрнст Францевич – сказал я. – Хорошо. Я доволен... Воцарилась небольшая пауза.
  - Андрей Фомич, - начал Эрнест Францевич, - вы молоды, - он ясно посмотрел сквозь блеснувшие стёкла очков,- и мне бы хотелось, что бы вы набрались инженерно-строительного опыта не в суматохе, а в последовательной работе и под патронажем опытного начальника участка Фишера Отто Ильича. Он нажал кнопку. Я молчал, дожидался своей участи. Вошёл небольшого росточка мужчина в темно-синей восьмиклинке, которую он снял и положил в карман спецовки такого же цвета. Глаза близко посаженные, как у креветки, слегка выпученные, круглые, взгляд порхающий быстрый, скорее, порывистый. Он протянул мне руку. Я встал, и мы пожали друг другу руки. Шнайдер представил нас друг другу. - Молодой это хорошо, но если молодой, да ранний – еще лучше, произнес скороговоркой Отто Ильич и вытащил пачку «Беломорканала» и закурил. Видимо, курить у главного инженера некурящего позволялось только ему...
Начальник участка, поёрзав на стуле пошел наудалую, прямо без обиняков.
- Андрей Фомич, будете работать у меня на строительстве Ириклинской ГРЭС. Я вас введу в курс дела в течение недели, потом на некоторое время оставлю  в одиночестве, - у меня еще два прорабства здесь и  в Светлом, но там мы уже работы сворачиваем; осталось оформить недостающую документацию и вырвать у заказчика последние долги. Русским языком он владел хорошо. И не удивительно, ведь немцы здесь со времён Петра Первого, давно обрусевшие, но жили своей общиной.
- Если вы, Андрей, согласны поехать в Ириклу и возглавить там наши работы, я вам дам в помощь хорошего бригадира и монтажника. И еще геодезиста, поскольку знаю по своему опыту, что привязки от геодезических  пикетов, отметки поверхности земли, да еще спуск их по профилю на дно траншеи на первых парах затруднительны.
- Соглашайтесь, Андрей Фомич! – улыбаясь и гася папиросу о дно чайного блюдца, сказал весело Фишер, и  осклабился.
 - Я соглашусь только при двух условиях, - сказал интригующе я. – Скажите, сколько вёрст до Ириклинского участка? Я смотрел по карте, это на север по направлению к Башкирии, минуя посёлок Гай. Дороги там с покрытием  ещё нет. Существует некий грейдер, но из-за малого времени он еще не обрёл плотности, и не утрамбован так, чтобы начинать осуществление асфальтового или иного покрытия. Это усложняет передвижение и связь с вами,  Эрнест Францевич, и управлением. Где я там буду жить? – В общежитии через  неделю нами будет завершена  внутрянка, то есть водопровод и канализация, которые мы по договору с генподрядчиком не ведём, но это как исключение, - вступил в разговор начальник участка. – Ириклинская ГРЭС, объявлена Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. На нас нажали. И мы свою работу выполняем с честью. Недельку поживёте со мной в бытовке Минмонтажспестроя. Самоё доступноё жильё у нас после палатки, - хохотнул Отто Ильич Фишер. – По-моему это не плохо, генподрядчик нам выделяет две комнаты за которые будет он же и расплачиваться, как за гостиницу, одна из них будет ваша, - добавил Шнайдер.
 - Это теоретически не плохо, – сказал я, первое условие это тяжелое передвижении из Орска до Ириклы, вернее, до будущего посёлка Энергетик, смыкается со вторым: расстояние от Орска до стройплощадки ГРЭС сто километров, а, быть может и больше.
- Здесь нет ничего страшного. На легковой - полтора часа, на грузовике часа два не более, - согласительно сказал Отто Ильич.
- Так я не понимаю вашего второго условия, - сказал, в раздумии, Шнайдер.   
Оба моих начальников чувствовали некоторое неудобство по отношению к молодому специалисту. – Вы же знаете, товарищи начальники, что мне будет нелегко, после студенческой жизни в комфортном Харькове, я отнюдь не надеюсь на подобную жизнь здесь. Мы строители и наша судьба быть первопроходцами, условно, конечно. А потому я бы хотел, чтобы мне выплачивали командировочные. Это в какой-то мере будет моральная и материальная компенсация за мою неустроенность и определённые лишения. Мне, признаюсь себе, не легко было говорить таковы слова, но я следовал советам заведующего кафедры водоснабжения, матёрого строителя и профессора Самсонова. «По приезду на стройку требуй сразу того, что положено молодому специалисту, не малодушничай. Говори просто и серьёзно, сокрушай начальство логикой и фактами. Пойми, что находишься в выгодном положении. Это ты им нужен, а не они тебе. Твой ход должен быть неопровержимым и наверняка. Не верь обещаниям и ложным перспективам. Будь реалистом и даже щепетильным в своих личных вопросах».
Я только что убедился в тонкой педантичности немцев. Не зря Соколов не присутствовал при нашем разговоре. Однако по всему было видно, что мои оппоненты исполнились чувством уважения ко мне.   
- Андрей Фомич, я не могу решить вашу финансовую проблему, поскольку она имеет права условные.
- Тогда поспособствуйте её решению в мою пользу перед начальником управления Арсением Саввичем, -  настоял я, памятуя слова Самсонова.
После этих слов Шнайдер медленно поднялся. – Я посоветуюсь с Соколовым, - сказал он, - поскучайте несколько минут без меня. –
Когда закрылась за главным дверь, Отто Ильич хлопнул меня по плечу: - Молодец, Андрюха, вот так и надо руководить начальством.
- Так вы, Отто Ильич, находитесь в их числе. – Э, я дело иное, я не чиновник, я, как и ты, прораб, только старший прораб, считающийся начальником участка. Всё лежит, Андрюша, на наших плечах, и план, и зарплата рабочим, и сдача объектов в эксплуатацию. Ты столкнёшься с этим жутко неприятным делом. Надо уметь ладить с заказчиком. Я тебя познакомлю там со всеми с кем надо, понял? – Понял,- хотелось мне сказать: дядя Отто. Мы говорили с ним уже о работе. Я был уверен, что командировочные мне будут выписывать каждый месяц с перерывами в несколько дней.
Вошла великолепная двоица Соколов и Шнайдер.
- Что ж, Андрей Фомич, ваши « просьбы» вполне логичны и насущны. И мы, посоветовавшись с Эрнестом Францевичем, решили удовлетворить вашу просьбу. – Спасибо, Арсений Саввич и Эрнест Францевич, что вы услышали мой глас, но это была не просьба, а моё правомерное требование, - решил я воспользоваться мне предложенной педантичностью. И мне не понравилась дипломатичность Соколова. Потому я сказал, что они оба сами должны были  предложить выплату командировочных. А не играть спектакль. Таким образом, я  уличил их в нечистоте помыслов. – Очень плохо, что в нашей жизни сложился почти что обычай играть на неведении отдельного человека или целого народа, - такие слова, мне показалось, начальники только читали в книжках, может быть, но не ожидали их от меня. Отто Ильич сиял, порываясь прикурить беломорину. – Методика управления дело нравственное, - сказал я уже в полной тишине, - я жду ваших распоряжений, когда ехать, как, на чём и с кем...
 - Так, в понедельник,  Андрей Фомич, то есть через три дня, за вами заедет, Карл на автобусе часов в десять, после того, как развезёт рабочих по участкам. Вы получите спецодежду и этим же автобусом с Отто Ильичем отправитесь в Ириклу. Командировку вам выдадут в бухгалтерии. Всё. До понедельника. – Выдохнул Шнайдер.  Все поднялись. Отто Ильич вызвался меня подвести на своих «жигулях». Я согласился. Начало было положено. А начало не маловажное в нашем деле...
       Когда я выходил из машины Отто мне сказал: - Андрей, если ты будешь так достойно вести себя с начальством дирекции ГРЭС и генподрядчиком «Главсибэнергострой», как с нашим начальством, успех нам обеспечен, с Богом! – Я вышел. Он резко рванул с места, и меня обдало выхлопными газами вперемежку с пылью... Я направился в кафе «Яшма» поужинать.


                ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

                Нас этому в институте не учили.

       До посёлка Гай наш автобус домчался быстро, миновав старинную слободу Ирикла. Посёлок Гай вырос рядом с небольшим степным умётом (постоялым двором) и деревенькой – Гай, в переводе с белорусско-украинского, - лиственная роща. «Выйды, коханая, працэю зморэна, хоч на хвылыноньку в гай». Слова в английском языке с корнем « гай», например: гайд-парк, близки по смыслу, а  слова Сагайдачный, сагайдак, Гайдар, - тюрского происхождения, где произносился раньше не звук «г», а «х». Ещё гай соответствует русскому «урёмы», остатками лесных массивов после вырубки.
    Здесь, в Гае, добывали  открытым способом медно-колчедановую руду. Вдалеке от рудников белели новые дома шахтёрского посёлка. На автостанции в отдельном здании находилась столовая, славившаяся разнообразием и хорошим качеством блюд.

     Со мной в автобусе ехали: геодезист Белоусов Фёдор Иванович, мой непосредственный начальник Фишер, бригадир Сайдаметов, крымский татарин, высокий и краснощёкий с чёрными глазами, отороченными такого же цвета густыми ресницами. В его крепкой фигуре чувсвовались прямота и решительность. Монтажник Август Эртель, известный как высококвалифицированный газо-электросварщик и монтажник сантехнических узлов, Он много лет работал на обвязке оборудования насосных станций.  У него были серые, добрые глаза. И вообще, он создавал впечатление скромного, но знающего себе цену человека. Рядом со мной сидел работник ПТО нормировщик Эдуард Эдуардович Рейнский, красивый с правильными чертами лица немец. Высокий, поджарый, интеллигентный. А подале от меня экскаваторщик Генрих Швабе, говорят - ас в своем деле.
    Далее пошёл грейдер, насыпной вал из песочно-гравийной смеси под будущую дорогу. Большинство степных холмов состоят из песка, смешанного с мелким гравием, иногда попадается и ракушечник. Грейдер укатан гусеницами тракторов и колесами автомобилей. Но еще опасен осенью, когда сыплется мокрый снег, и ранней весной, когда образуется гололёд. Грейдер же спроектирован разумно, учтены направления ветров и ландшафт. Достоинство возвышенного вала над усреднённой отметкой дола позволяет в условиях метелей и буранов, снегу не задерживаться, не скапливаться  на дороге, а сдуваться с ходу, в процессе.

       Карл круто повернул с грейдера, и мы поехали по пыльной грунтовой дороге. Слева моему взору показалось пятиэтажное жилое здание не стандартного проекта. Как узнал я позднее, в этом доме жили чиновники «Главсибэнергостроя», дирекции будущей ГРЭС и некоторые инженеры, приближенные к руководству, геодезисты, геологи, изыскатели... Рядом пятиэтажное здание, в котором были расселены семейные рабочие и инженерно-технические работники... Первый этаж занимал продуктовый магазин. Справа на взгорке внушительно укоренилось пятиэтажно здание  из железобетонных блоков. Это дирекция. Первый этаж был отделён для всевозможных служб, второй - генподрядчику, а третий – дирекции, где таились кураторы наших строительных деяний, вернее, свершений, жуткие надсмотрщики, лукавые рабы начальства...
    Открылась панорама строительства будущей ГРЭС. Велись крупные сугубо земляные работы. Перекраивался ландшафт, сказать коротко, по-немецки. Часть грунта вывозилась, нужная часть отсыпалась на возведение дамбы, отсекающей часть воды от Ириклинского озера (водохранилища). Для электростанции самое важное: вода и источник энергии, который превращается в электричество, обладающее способностью транспортироваться. Источником энергии запроектирован мазут, дешёвое топливо, как распад нефтепереработки. Все просто, оттого, что умно и практично. Всё рядом. Председатель Совета министров товарищ Косыгин Алексей Николаевич об этом знал. Ириклинская ГРЭС была в разряде пусковых объектов под контролем Совмина. Для проведения в жизнь проектируемого, задуманного была брошена современная землеройная техника национального производства. Пожалуй, один квадратный километр площади под электростанцию был так изрыт, словно после тщательной артеллерийской подготовки. Земля вывернутая наизнанку. Цвет коричневатый. Траншеи, то есть рвы, окопы и котлованы, огромные пади. Длинные кряжи отвалов и узкие жгуты дорог. Ревели экскаваторы. Ленты самосвалов пылили, всё это смешивалось с выхлопным дымом солярки и бензина. Наконец Карл причалил к нашей бытовке и прорабской, огороженные натянутой на металлических столбах рабицей. Поодаль синелись воды озера. Противоположного берега было не видно.

                *    *    *


    - Андрей, подъём! Вставай. Рабочий касс ждёт!
Стандартный тенор, стереотипные фразы геодезиста Фёдора Ивановича. Он старше меня был лет на пятнадцать, будучи в армии он дослужился до старшего сержанта. – Отчего ты не остался в армии, Федя? – бормотал я, плескаясь под краном, – дался тебе этот рабочий класс. Зачем ты разделяешь русский народ на классы, - гудел я что ни попадя. – Ты же потомственный яицкий казак. – Вот-вот, Фомич, а ты со своей стороны разделяешь наш народ на казаков и... –

остальных дуроломов, ты хотел сказать, - вставил я, воспользовавшись его заминкой. – Не знаю, Андрей! Но надо идти вперёд. – Мы и так идём вперёд, завтра геодезист разобьет нам трассу на промплощадке под главный коллектор. Там деньги хорошие. – А глубина заложения? - спросил Фёдор, когда я уже застёгивал последнюю пуговицу. – Профиль я посмотрел: приём стоков три метра, выпуск с уклоном через километр – почти четыре. – Грунтовые воды есть? – Наверное, но в смете об этом ни слова. Надо брать за горло заказчика пусть тащит сюда автора конкретного проекта, а не начальника. – Ну, вот и займись, Андрей, а я побегу к Селивёрстову, геодезисту генподрядчика. – Хороший и умный русский мужик, - сказал я.
- Феодор! А ведь всего-то шесть часов на моём будильнике. Зачем поднял так рано? – Запас не лишнее... он не... – Всё с тобой ясно. Не исчезай надолго у меня ещё уйма вопросов по жилпосёлку.
 До морозов надо успеть подвести проектный водопровод в жилпосёлок и управление в замен - временного. В морозы он, прикажет долго жить.  – Как пить дать! 
    
                *    *    *

       Твёрдой походкой вхожу в прорабскую, вдыхаю сигаретный дым. Бригадир Сайдаметов с монтажником Августом и звеньевыми успели плотно накурить.
 - Ибрагим, ещё раз вот так накурите, я лишу вас премиальных. Всё! Какие вопросы? Что вы все столпились, как недоразвитые организмы. В чём дело? – я начал кипятиться, поскольку тупость и неповоротливость, то есть не оперативность меня раздражали. - Зачем я пришел? Нужен ли я вам?  - Бригадир посмотрел на меня иронически. - Цели ясны, задачи определены, ресурсы налицо, что надо? Схемы вам выданы, трасса отнивелирована, отметки все спущены. Экскаватор роет. Идите и работайте. Вот нормировщик, - указал я на Эдуарда Рейнского, - он выдал вам нарядные задания, я подписал, бригадир Сайдаметов подписал. Чего вам боле?
 - А того, что мы вчера получили не ту сумму, которую ожидали, - отчеканил слесарь трубоукладчик Геннадий Кольцов.
- Что так, Гена? – спросил я, присмирев. – А то, что по пятёрки у всех трубоукладчиков срезали. – Гена, я разберусь, если обнаружу ошибку, то её исправим, если умысел, накажем тех, кто это сделал. – Андрей Фомич, я думаю это не ошибка, - включился Эдуард, насколько мне известно, ты не вписался в фонд зароботной платы и тебе срезали. – Ясно, спасибо, Эдуард.
Хлопцы усё будет хорошо. Деньги нашим траншейным, окопным работникам будут возвращены. Это говорю я, прораб Деговцов. - Поднялся одобрительный шум. – Идите, работайте, я подойду с геодезистом через некоторое время. Сайдаметов, остантесь! -  Когда все вышли, кроме Эдуарда, я, обратившись к бугру, сказал: -  Ибрагим, ты что, в оппозиции к прорабу, к вашему кормильцу? Почему об этом не сказал мне, а своим молчанием сеял возмущение и недоверие лично ко мне. Бугор опустил голову. Я усёк, что он понял свою ошибку. – Всё, товарищ Сайдаметов, мне думается ты понял как надо управлять работами и её делателями, людьми, ведь это дело нравственное. Мы для них, а они для нас, а всё, что выше того, для нас неведомо. - Покрасневший бригадир вышел.
 - Эдуард, ты на днях покинешь меня, да? – Вероятно, Андрей Фомич. – Так я бы хотел, чтобы в управлении знали то, что я знаю. – Что вы знаете?- заморгал Эдуард. – А то, что мой предшественник снял пенку. Три километра
это три тысячи погонных метров коллектора канализационного к очистным сооружениям, который проложен без смотровых колодцев. Траншею вырыл за две недели ленточным экскаватором, а в нарядах указал, что ковшовым. Теперь мне приходится исправлять преступную деятельность моего предшественника. А где деньги на эти исправления? Это раз. В водозаборе не поставил вторичных фильтров, а деньги схватил, запроцентовал. Начальник строительства Александр Васильевич Гуровой из уважения ко мне пока этот вопрос не поднимает, но если дойдёт до дирекции, мне придётся расплачиваться. Ведь тут я - совесть и честь нашего управления. Это я тебе, Эдуард, говорю по-дружески, поскольку из всех твоих соплеменников, только тебя уважаю больше, чем всех остальных, подчёркиваю, при всём уважении ко всем остальным. Ты понял меня, дорогой Эдуард? – Ещё бы не понять. Я через два дня отъеду. И, если ты, Андрей, завтра вечером свободен, я к тебе зайду. Ладно? – Буду рад, Эдик...
    Всё лежит на среднем звене. На мастере, на начальнике смены, на командире отделения. На комбате, на толстовском капитане Тушине. У нас повсеместное Бородинское поле. И отовсюду прут полки Бонапарта. Мы, русские, издревле живём в таковых обстоятельствах. Владимир Мономах поучал сыновей, чтобы спали, не выпуская мечей из рук.
     Подъехал Виктор на ГАЗ-63, нашем вездеходе с двумя ведущими мостами. Тачка жесткая, но проходимая и не капризная в эксплуатации. Август загрузил задвижки, фланцы и сварочный аппарат. – Август, а передвижной сварочный агрегат там, на месте? – спросил я на всякий случай, поскольку на «агрегате» стоял «волговский» двигатель, который неких умельцев сильно соблазнял. Сегодня и всегда после окончания рабочего дня, прошу его доставлять сюда, на базу. Слышишь, Виктор?- бросил я шофёру.
Я взял нивелир с собой в кабину, а треногу и геодезическую рейку с делениями – бросил в кузов. Кстати кузов автомобиля был оборудован отбрасывающими лавками и защитным «козырьком».
Мы подъехали к водоводу и выгрузили Августа с его причендалами. Развернувшись, направились к жилпосёлку. Мне срочно надо было сдать канализационный коллектор, проложенный из керамических труб с глубоким заложением, но в сухом и умеренно сыпучем грунте, в связи с чем приходилось траншею рыть с более пологими откосами. Шнайдер был прав, когда уговаривал меня набираться опыта здесь, в Ирикле. Здесь свободно. Почти все траншеи, то есть выемка грунта производилась не в самосвалы, а в отвал, хотя проектанты- сметчики, как народ бывалый, заложили почти везде
выемку – в транспорт. За это, спасибо им, нам детушкам денежки. Я установил треногу и на неё нивелир. Уравновесил его. Сайдаметов, упредив меня, дал мне в помощь парнишку разнорабочего,- держать рейку. Я проверил отметки колодцев и уклон трубопровода. Затем спустился с зеркалом в крайний колодец, чтобы проверить живой просвет в трубе. Он должен быть идеальным, как полная луна, но в технических условиях есть поправки и некоторые уступки нам грешным. Трубопровод обязан в плане от колодца смотрового до следующего не поворачиваться ни в десно, ни в шуе, а относительно уклона, благодаря которому стоки должны проходить самотёком, ни каких искривлений, тем более мешков. Поэтому для проверки
нормального стока отметок недостаточно, надо смотреть «очко». Сайдаметов опустился в следующий колодец, через тридцать метров с фонарём. Я подставил зеркало и увидел почти полную «луну». Но в одном пролёте обнаружил недопустимое смещение в плане. Я кликнул Сигабатуллина слесаря-трубоукладчика. Велел ему на указанном мной месте отрыть, присыпанный трубопровод так, чтобы его можно было рычагом подвинуть. Я вновь спустился в колодец. Чудо-зеркало показало почти полную луну.
 - Всё, мужики, подштопайте тщательно трубу и присыпьте её не более, чем на полметра, как того требуют строительные нормы и правила. Завтра-послезавтра будем сдавать. Если всё будет хорошо, Ибрагим, скажи Ахмету,
пусть тогда зарывает траншею - ... Подошел Фёдор. Я попросил его снять схему, профиль и план проложенного коллектора, не дожидаясь геодезиста генподрядчика. Я торопился на планёрку.- Сайдаметов, передай каменщику Генриху, что он отлично выполнил колодцы. Они, аккуратны, как яичко. Молодец он, душа радуется. – Передам, передам, Андрей Фомич, - радостно воскликнул Сайдаметов, расплывшись в улыбке. И, не сгибаясь, как истинный горец, поднялся из траншеи без лестницы и уступов. Виктор ждал меня в машине. Подъехав к зданию управления, я вышел, нащупал в кармане пртокол предыдущей планёрки. – Виктор, за мной не заезжай, дойду пешком. Езжай и работай на благо бригады. – Я заметил, что Виктор едва сдерживал улыбку. Он мне говорил как-то, что ему нравятся мои справедливые и точные выражения и команды...
      Поднявшись на второй этаж, я открыл двери начальника строительства Гурового Александра Васильевича. – А, Андрей, здорово, здравствуй. Ты, как всегда, смотришься ясным соколом. А вы, Александр Васильевич, как носитель имени-отчества Генералиссимуса Суворова, выглядите могучим степным орлом! – Да уж, да уж! Загнул ты больно. Закуривай, хочешь «Шипку» или «ВТ?» - Я -  «ВТ». - Возьми всю пачку, дарю. – Спасибо, Ваша сясь! Пришедшие субподрядчики хохотнули.
- Так, все в сборе? – Гуровой обвел взглядом контингент. И было заметно, что остался доволен...
Землеройный бог крупный мужчина, широкоплечий сибиряк взял слово. Он громогласно и резко сокрушался, что его лишили десяти самосвалов, я, Александр Васильевич, завалю план, если таковая кастрация не прекратится. В таком духе он гудел еще несколько минут.
- Кто отсёк вам самосвалы? – Раздался хохот. - Вам смешно, господа офицеры, а мне ой как не до смеха, - выпалил начальник землеустройства, геолог по образованию. – Подмыло дамбу. Пришлось завести щебенки, бута и бетона, - высказал причину главный инженер генподрядчика Ростов. – Пять самосвалов я готов вернуть завтра... – Остальные пять вам выделяет  двадцать пятая автоколонна из Новоорска. Я только что говорил с начальником  автоколонны, - объяснил Гуровой. – Вопрос закрыт. - Андрей Фомич, - Александр Васильевич повернулся ко мне,- вы сможете нам подарить свой колёсный экскаватор 0,35 куба на одну смену не боле, сдаём четырёхсекционныё жилой дом, требуется вырыть траншеи под водопровод, теплотрассу и канализацию. Оплату не требуй, мы вашему управлению выделяем два вагончика и двухкомнатную квартиру для молодых специалистов. – Проблем нет! – Прекрасно. Андрей, спасибо за понятливость. У тебя есть вопросы? – Я поднялся, держа в руках, копию протокола. – Пётр Ильич, - обратился я к директору ГРЭС, - я вынужден пожаловаться на вашего подопечного Алексея Семёновича Чеснокова, который не подписал мне акт приемки канализационного коллектора жилпосёлка. Я не далее, как вчера, проверил все колодцы, которые выполнены тщательно и Чеснокову, как куратору, они понравились, но у него есть претензии, которые непонятны мне и нашей геодезической службе.
Живой просвет трубопровода от колодца к колодцу, ясный как полнолуние, говоря просторечием «очко» без ущерба. Я прошу не далее, как завтра, при нять у нас коллектор. Его поскорее следует зарыть... Пока не пошёл мокрый снег... – Если, то, что вы сказали, верно, а я знаю, что ваше управление работает четко, завтра же примем у вас коллектор. – Благодарю вас, Пётр Ильич. Но позвольте попутно ещё... Коль стал вопрос о прокладке главного коллектора промплощадки, я бы попросил пригласить автора этого проекта. У меня есть подозрение, что большая глубина заложения попадает в зону депрессионной кривой водохранилища или грунтовых вод. Глубина дна траншеи около пяти метров, и это от поверхности площадки, которая тоже на пять метров ниже реальной материковой поверхности. - Разумно. Вызовем,- сказал Пётр Ильич.
 -Александр Васильевич, вопрос к вам, как Генподрядчику. Когда вы сдадите нам под монтаж здание  насосной станции постоянного водозабора. Я был  на месте. Нет фундаментов под насосы. И нет тельферов. Насосы я завёз, они у меня на складе.  Держу звено монтажников, которые зря едят казённый хлеб. – Андрей Фомич, информирую вас, согласно сетевому графику, в первой декаде сентября,- сказал главный инженер. – Спасибо. Ясно, как Божий день, - выдохнул я, и  поднялся. Александр Васильевич, обратясь к присутствующим, спросил, нет ли вопросов к «Орскспестрою». Вопросов не оказалось. Гуровой махнул мне рукой. Я кивнул и направился к двери.
    В прорабской был Эдуард и кладовщица, жена Фёдора Ивановича. Увидев меня, Лариса улыбнулась,- я вам нужна, Андрей Фомич? – Я взглянул на часы. До заката еще было два часа. – Мне нет. И если так же, как всем остальным, то можете отправляться домой. Я очень уважаю Фёдора Ивановича, а следственно и его желудок. Кормите его, Лариса, кормите. До свиданья.
- Эдуард, какие я испытываю мучения при закрытии нарядов, если бы ты знал. - Догадываюсь и знаю, Андрей, - улыбнулся тихо нормировщик. – Как прошла планёрка? – Нормально. Я думаю, тебе не стоит готовить наряд-задание на коллектор промплощадки. Я поставил в известность дирекцию, что глубина заложения коллектора вероятнее всего достигает депрессионной кривой озера, потому следует вызвать пректировщиков: заменить керамические трубы на чугунные, так нам сподручнее будет укладывать  трубопровод. На будущей неделе должен подъехать Отто Ильич. Я ему звонил, ввёл в курс дела и высказал предположение, что нам, наверняка, потребуется экскаватор кубовик (ёмкость ковша – кубический метр) с обратной лопатой. Он есть, но в городе Светлом. Отто обещал направить туда трайлер...- Подъехал Виктор. Я, извинившись, вышел. Сел в кабину и подъехали к водоводу. Николай Пашков, машинист трубоукладчика, завидев меня, «спешился» и протянул свою узкую ладонь. Парню было лет двадцать пять. Умный, тактичный, обязательный. Женат, малышу полтора года. Жили они в вагончике. Хотя вагоны Минмонтажспецстоя были оборудованы отопительной системой и подключены к переносной котельной, с малым ребёнком жить, мягко сказать, было некомфортно. Я не стал ему говорить, что нам выделяют двухкомнатную квартиру. И поскольку мне она не нужна, я предполагал передать ему. Он желал жить здесь постоянно, в Энергетике, «у самого синего моря», он охотник, заядлый рыбак, а рыбы в водохранилище было несметное количество, как в девятнадцатом веке во всех уральских реках. Вода в озере щелочная. Я через день купался в нём. Волосы становились мягкими, чистыми и рассыпчатыми после соответствующего купания.
   Трубоукладчик с трапециевидной стрелой, смонтированной на гусеничном тракторе, был незаменимым в нашей работе, он передвигался надёжно по бровки траншеи, опускал трубу, и стропальщики легко её помещали в раструб уже уложенной трубы... Ну что, Мыкола, дела движутся? – А как же иначе, деньги-то надо зарабатывать... да и вас не подводить. - Подошёл Сайдаметов.  - Ибрагим, ты помимо геодезиста замерь объём работ, отметь работы, неучтённые в задании и смете, и завтра с утра мне отдай. Ладно? – Бу... зде..., товарищ начальник! – весело ответил бригадир. Мне показалось, что пацаны хлебнули по сто граммов. Спустился в траншею. – Как, Сигабатуллин, дела? - спросил я у сутулого, приземистого и угрюмого слесаря, за которым я долго и упорно наблюдал. В работе он был фанатичен, работал, не замечая времени. Этим иногда его коллеги по звену пользовались. И в шутку, тихо оставляли его в конце рабочего дня. Он, не замечая подобного, продолжал «вкалывать» пока вдруг  не обнаруживал, что находился  один в траншее. Кто-то, не помню, об этом мне сказал. Я вызвал его в прорабскую и принялся мягко, ненавязчиво расспрашивать, - откуда он, отчего такой нелюдимый, грустный и угрюмый.
- Что тебя тяготит, Рашид? «Али конь захромал, худо кованный ... или думу затаил нечестивую», ответь мне по-дружески. – Он молчал. Я решил, как наш профессор Петров по гидравлике, задать ему наводящий вопрос: - У тебя есть подруга жизни с кем ты «делишь печаль и радость?». Он встрепенулся. – Есть, есть... Андрей Фомич! Но она об этом не знает. – Я тебе даю неделю отпуска, поезжай в свою прекрасную Башкирию, в ту деревню, где она живёт и объяснись. Для смелости хвати или рюмку водки, или стакан бузы.- Поездка увенчалась успехом.
     И вот сегодня, узнав, что нам дают два вагончика, я решил, пока эскизно, один   дать Ахмету Ахметову бульдозеристу, второй -  Сигабатуллину.
- Рашид, как только нам дадут вагончик, а это будет, видимо, на той неделе,- сразу езжай за своей наречённой, и привози её сюда. Здесь и поженим вас.- На лице Сигабатуллина отразилась неизъяснимые чувства любви и счастья всей его прекрасной  Родины.
       В прорабской  я застал Эдуарда. Было заметно, что он ждал меня. Мы вышли. Я запер двери. На третьем этаже общежития мы разошлись по комнатам. Я помнил, что Эдуард обещал зайти нынешним вечером. Я умылся. Купаться в озере было некогда, тем более, спускался вечер. Переоделся. Почистил кожаные чёрные туфли и, надев их, отправился в магазин. Купил батон белого хлеба, кольцо настоящей, душистой краковской  колбасы, розовой ветчины и бутылку портвейна таврического.
Прилёг на диван и тут же заснул. Лёгкий стук в дверь, я открыл глаза. – Открыто! – Откашлявшись, произнёс я. Вошёл Эдуард. Я поднялся и предложил ему стул. Эдуард изящным движением выставил на стол бутылку коньяка. – А это тебе лично. Он протянул литровую банку мёда. – Со своей пасеки! – торжественно уточнил он. Я был в восторге. Спасибо, дорогой Эдуард! Если бы ты знал, как я люблю, как обожаю мёд. Это прекраснейшая еда моего отрочества и юности. Я любил у тетушки в селе поглощать его вкупе  с лепёшками и молоком.
Я принялся нарезать колбасу, ветчину и хлеб. Протёр два стакана. Поставил на стол бутылку портвейна. Эдуард разлил коньяк по стаканам, эдак граммов по сто пятьдесят. Ударили, отпив по половине содержимого, душистого «КВВК». И, молча, закусывали. – О, вспомнил, у меня же есть два лимона в холодильнике,- сказал я и, изъяв плоды, порезал лимон на тарелке. Тарелок у меня было полдюжины. Но мыть их я не очень любил.
 - Мне думается, Андрей, что настоящие строители, которые начинают с кола, на чистом месте, в первую очередь это - созидатели. Это не нация, а, я бы сказал, – сословие. -  Молодец, Эдуард Эдуардович! – Я откупорил вино.
- Я не привык к водке и коньяку, в Харькове я пил пиво, иногда вино.
Потому ты не обижайся. Я себе налью вина, а ты как хочешь: коньяк или вино. – Конечно, коньяк! И тебе бы советовал. Портвейн креплёный, там жжёный сахар, он вреден для печени. Напитка для мужчины в нашем суровом климате лучше водки нет ничего. А водка в Орске, к сожалению, некачественная. Коньяк же поставляют из Оренбурга, там коньяк готовят на коньячном спирте, а не на этиловом. - Для меня это, признаться, тёмный лес.
- А потому слушай старших, - сказал мой гость и плеснул мне в стакан грамм
сто коньяку. Я не сопротивлялся. Мы выпили.- При виде нарядов, вернее, при закрытии их, я всегда испытываю волнение, продолжил  я тему, начатую в прорабской. Ведь это деньги, это выполненные реально работы, где нормативы бич справедливости, кем они установлены? Нам с тобой известно. И вот в действительной жизни, они рогатки, а не помощники, это некая уравниловка и отслеживание, как бы некий рабочий не заработал больше остальных. Я понимаю, что социализм не предусматривает, не ставит деньги во главу угла. Однако сейчас такое время, что стали вползать, исходить некие доктрины, расшатывающие прежние положения, принялись внедрять материальную заинтерисованность, по типу шабашничества. Чтобы человек тянулся к деньгам. Если так пойдёт, то хлеб долго не будет стоить пятнадцать копеек и трамвай три копейки. Экономика если уж даёт крен, то здесь надо держать ухо востро... – Всё верно говоришь, Андрей, - произнёс Эдуард и задумался. – И кому, как не вам, немцам, по своей природе экономистам не видеть этого... Помолчали. – Такая работа изматывает. Бригаду надо кормить, у многих семьи. Если я буду выписывать наряды, чтобы они соответствовали смете и затраченному в прозводстве материала, то это не будет правдой, поскольку всегда затрачивается материальных и человеческих ресурсов больше. И я должен проскочить между Сциллой начальства и Харибдой рабочих. Между молотом и наковальней, сказать по-русски. Для этого требуются изменения в смете, в проекте, поправки на уточнения категории грунта и всё это лежит на среднем звене, на прорабе, на инженере. В других отраслях слово инженер каламбурно звучит «инженегр». – Эдуард расхохотался впервые за время нашего знакомства. Он разлил остатки коньяка по стаканам. – Андрей, я вижу и знаю, что нарядная система стала тормозом и не соответствует экономическому росту. Поэтому мотивация труда изменяется... Я, думаю, Андрей, мы вернёмся к этому разговору позднее, или в Орске, да скорее в Орске. Это тема глубокая и обширная. У нас говорят: кто не работает, тот – не ест. Древний лозунг. Капитализм насилует человеческую слабость, довольно цинично и мягко, он давит только экономически, использует природу человека, не преобразуя её.
 - Абсолютно верно, когда я играл на саксофоне, то некоторые композиторы и капельмейстеры, утверждали, что надо сочинять музыку, которая нравиться людям, не навязывая своего видения. Вот это и есть использование косности человеческой, популистский подход. И тогда деньги хозяину потекут рекой. Хочешь женщину, - пожалуйста, гони деньги. Среди ночи хочешь выпить, для тебя открыты ночные магазины и бары... Не все это понимают. Ты прав, более подробно поговорим с тобой после.-  Я, думаю, Гуровой эту  тему понимает, я как-то обмолвился об управлении экономикой и её делателями. Он ответил, что есть в мире два взгляда на этот предмет: социалистический и капиталистический. И вот с этой «материальной заинтерисованностью и экономической свободой», я боюсь, что мы можем упустить некие завоевания социализма. Я не коммунист, я беспартийный, но поработав в упряжке прораба, я кое-что понял. Я понял, Эдуард, то, чему нас не учили в институте... – Труд должен быть делом чести, доблести и геройства. Это доктрина, я бы сказал, социализма, - отчеканил Рейнский Эдуард. – Ты партийный? – Конечно! – Это хорошо. Чтобы так сказать о труде надо очень хорошо знать историю народов, согласен? – Ещё бы, Андрюшенька, это аксиома. -  О труде мужика-пахаря, нашей конкретно сельщины- деревенщины один философ сказал, что труд русского религиозный, монашеский. А другой дополнил, что и артельный. - Соглашаясь с тобой, скажу, что таковым он является у всех народов, созидающих на земле, имеющих дело с землёй-кормилицей. Ибо земля понятие космическое, она дана всем народам от древности лет. - В дверь постучали. Вошёл Фёдор и механик наш Наум Тарасович. Они оба уральцы. – Можно к вам, товарищи начальники? -  Ладно вам чиниться. Входите, пока я добрый. Располагайтесь на диване. И объясните цель вашего прихода. Если выпить, вон вино – пейте. Говорить о работе запрещено. - Я умолк, в ожидании. Эдуард, смахнув улыбку, уставился на пришельцев. - Тут мы, вот, - начал Наум. – Что за пень-колода? Говори Наум, что пришло на ум. - Мужики воспрянули духом после такой каламбурной пословицы. – Нам хотелось бы завтра чуть пораньше, перед закатом съездить на рыбалку. – Этого вам никто не может запретить, это досуг трудового народа и он поощряется...- Тянул я резину. -  Хорошо,  Наум, ты ведь начальник, завтра, чуть свет, вас со снастями и всевозможными причендалами Виктор отвезёт к лукоморью. Только перед этим мы должны увидеться, чтобы обстоятельства нам не помешали...- Вот и спасибо, Андрей Фомич! Нам только этого и хотелось от вас услышать и заодно пригласить вас с Эдуардом Эдуардовичем на великолепную уху,- произнёс Фёдор. – Уха это замечательно, это больше, чем еда, это явление жизни, - произнёс я торжественно. - Ладно,- пить будете? – Непременно! – С этими словами Наум достал из-под полы бутылку шнапса.
 -Мужики, я боюсь, что нам не хватит закуски, это раз, а во-вторых, вы женаты и обязаны идти  укреплять своим присутствием советскую семью. Это вот мы  вольные птицы, я холост-неженат, а великий инженер-экономист товарищ Рейнский изволит находиться в командировке, а это идентично холостому, верно, Эдуард? - Я почувствовал, что хмелею, если начал разглагольствовать украшательски и не по делу, однако по существу. Эдуард развеселился, улыбался и поддакивал. Фёдор извлёк  «из глубоких штанин» завёрнутого в крафт-бумагу жирного и широкого, как лопата, леща. Глаза Фёдора пылали неземным огнём.
         
                *    *    *

      Колёсным экскаватором управлял молодой, мордастенький  Дмитрий, в бригаде его именовали Митюшкой. На его слегка угристом лице вспыхивала беззаботная и добрая улыбка. Мне вспомнилась пословица: не лета старят человека, а заботы. Я, конечно, был озабочен естественным положением дел, а не болезненным ощущением несовершенства жизни, и молодость хранила меня. Она дарила мне способность быстрого переключения из одного мыслительно-эмоционального состояния в иное, порой рациональное и нейтрально спокойное. Молодые годы более естественно встроены в законы природы, а потому безгрешны, если считать грех, как нарушение нравственности, заключённой в природе, её законов.
- Дорогой Дмитрий,- сказал я, когда юный экскаваторщик соскочил с «облучка», - тебе предстоит помочь генподрядчику. – Всегда готов! – Да ты, видно, был хорошим пионером, видишь вон тот дом, он уже почти готов. И чтобы ускорить процесс сдачи его в эксплуатацию, отрой , Митяй, несколько коротких траншей под вводы. Разыщи там мастера или бугра, они всё объяснят. Отметки там переносить не надо, всё по месту. Да, если будет нужна помощь по монтажу, пусть кто-либо из них свяжется со мной. Ясно?
- Еще бы! Андрей Фомич,  сделаю, он улыбнулся и, мотнув стрелой, словно хоботом слона, развернулся в нужном направлении.
    По дороге в прорабскую мне встретился Эдуард. Я посмотрел на часы, было половина двенадцатого. – Эдуард, тебе нет смысла сегодня ехать в Орск. Сегодня ведь четверг и все рабочие, живущие в Орске,  завтра в шестнадцать часов нашим автобусом уезжают домой. – Да, я знаю, Андрей, потому и работаем световой день. В субботу нам, пчеловодам, придётся ехать в Башкирию перевозить потихоньку ульи на зимовку... – Ясно... У меня есть предложение. Я сильно проголодался, а местная столовая мне не по нутру,  здесь пища не готовится, а привозится и перед раздачей разогревается. Давай съездим в Ириклу? – Давай, я – патриот своего желудка,- хохотнул Эдуард.
     В Ириклинской столовой я бывал и раньше, но обстоятельства слагались так, что не до желудка, а это неправильно.  Здание столовой одноэтажное, обмазанное глиной и побелённое. Окна большие и высокие. Посетителей с нами человек семь-восемь. Самообслуживание. По ту сторону «баррикад» смотрели на нас две дородные и смазливые молодки в белых халатах и колпаках. Одна из них накатила в большую тарелку, а, вернее, тарел, борща, а вторая -  картошки, не пюре, а толченой картошки по-русски, тщательно полив её топлёным коровьем маслом. Сверху большой кусок баранины на ребре. – Вам помидор или огурец? – спросила казачка. – И то и другое, - сказал я, глянув на Эдуарда, он кивнул. – Я из молочного ничего брать не буду, а ты Эдуард? – Нет, но давай возьмем по два стакана компота из сухофруктов. – Давай!
 Когда мы уселись, Эдуард с энтузиазмом потёр ладони. - Меня всегда в борще занимала капуста, а капуста здесь сочная, вкусная, не терявшая своей «капустной» сути, - заметил я по ходу пьесы. – Да, а баранина, сочная, мягкая, как шашлык, - заметил Эдуард.
Да, здесь у вас на Урале баранина прекрасная, «с колёс». – Хорошо ты сказал «с колёс», - заметил Эдик. – Почти шашлык по-карски. – Это как? – Я ел очень давно в ресторане «Арагви». Это надпочечный кусок мяса с ребром, обжаривается на шампуре, наши солдаты в русско-турецкую войну, взяв крепость Карс, жарили эти куски, нанизав их на шомполы. 
Наш водитель Виктор, смолотив одно только второе, «кадрился», рисуясь, к молодым женщинам, может в шутку, может и всерьёз. Чужая душа – потёмки.
       Кладовщица вошла ко мне и сказала, что приходил мастер от строителей. Просил вас подойти четвёртому дому. Отложив чертёж жилпосёлка, я направился к своему экскаватору у дома номер четыре. Навстречу мне подбежал молодой, почти мальчишка, мастер. – Здравствйте, Андрей Фомич, вы не могли бы дать нам кого-либо из знающих, как чеканить ( канопатить) керамику. – Хорошо, - ответил я и быстрым шагом направился к коллектору, где шёл процесс сдачи-приёма этого сооружения. – Что, Фёдор Иванович, подписали акт приёмосдаточный? – Подписали. – А где Чесноков? – Еще пребывает в колодце. В пятом. Я подошел и поздоровался. Чесноков, вылез, словно некий инопланетянин из люка космического корабля. Он был бледен. Чертыхаясь, он произнёс: - Вот видите, Андрей Фомич, когда хорошо, то оно всегда и везде хорошо! – Что вы говорите, товарищ Чесноков! Вашими устами да мёд пить! Благодарю вас за высокую оценку труда нашего  коллектва. Будьте так любезны, подпишите процентовки, ибо мы, как передовая бригада, получившая вымпел, в соцсоревновании, сидим без копейки. Народ стонет от недоедания и несправедливости со стороны нашего уважаемого куратора. – Я улыбнулся и пожал руку Чеснокову. Он изъял из нагрудного кармана шотландской рубашки китайскую авторучку и подписал, вернее, завизировал, а печать надо было поставить в бухгалтерии.
- Ибрагим! – Аюшки! – Поди сюда. Сходи сам или пошли кого-нибудь к четвёртому дому в качестве консультанта. А если что, возьми слесаря и поскорее сделайте работу, помогите этим неумёхам. Я подойду после оформления процентовки... – Феодор! Будь любезен, дай мне один экземпляр акта приёмки, я бегу в дирекцию, а ты подойди к четвёртому дому и пошевели работников.
 

                *    *    *


         Завершив дела в дирекции, я подошёл к четвёртому дому. Железобетонное корыто под трубопроводы ввода теплотрассы было готово. Сварщик и монтажник врезались в общие трубопроводы. Наши умельцы заканчивали канализацию. Водопровод был готов. Я отправил экскаватор, поблагодарив Дмитрия за благотворительность, которая будет оплачена из кармана нашей организации. Митюшка одобритльно осклабился. Подошёл мастер. У вас есть «Беларусь»? – Есть. – Так гони его сюда, зарывай водопровод, а потом канализацию. Утром, грунт осядет, утрамбуешь катками, в понедельник, добавив щебенки чуть поболе отметки сантиметров на тридцать, и еще раз укатаешь, на следующий день сверху насыпь сантиметров на двадцать песочно-гравийной смеси. И, укатав, на следующий день, клади смело асфальтобетон. Всё, мы уходим к своим баранам. Только я проговорил эту фразу, как подкатила серебряная  «Волга», покачивая антенной.  - О! Какие люди! Сам Деговцов изволили... - Здравствуйте, Александр Васильевич, живем для народа, вашими молитвами! – Мы пожали друг другу руки. – Начальник был в настроении. – Зарывать надо. Я посоветовал совершить это трактором «Беларусь». А вот и он. « ДЭТэшка» наш разулся, а гнать С-100, значит искорёжить всё живое. – Молоток, Андрей. С меня магарыч! – Ловлю, ваша сясь, на слове. – За мной, как говорят металлурги, не заржавеет. Даже могу сказать когда. После  подписания акта приёмки Госкомиссией. Будь на стрёме. Это, мне думается, событие произойдёт дней через десять. Я твоему начальству скажу о твоем дружественном союзе с генподрядчиком и личном служебном рвении.- Свежо предание... – Устыдись, чадо! Я могу забыть в нашей суматохе кое о чём, но того, что касаемо тебя, мон шэр, никогда.- Вы прекрасный человек, Александр Васильевич! – Скажи об этом  моей жене, сделай милость!- Он пожал мне руку. Хлопнула дверца, и он уехал. Отвалили и мы. И вдруг у самой прорабской землю накрыл мощнейший порыв ветра. Он усилился. Пыль столбом пошла к верху. А затем коричневый прах застелил собой всё видимое, «орский дождик» нагрянул. Эрозия почвы. В засушливую погоду ветры, срывая иссохшую землю, особенно пахотную, несут её из казахских степей через Орск далее на северо-запад к Бузулуку, и где-то там, выбившись из сил, затухают. Песок и мелкие кусочки кристаллов больно секут лицо. Между небом и нашей планетой нёсся прах, плоть нашей природы, некий землеобмен. Зрелище не из приятных. Из поля зрения исчезает среда твоего обитания. Кислорода не хватает. Жарко и холодно. И сиротливо. Стихия бушевала минут сорок. А потом так же резко успокоилась, как и  началась. Солнце сияло, как будто ничего не произошло... Я отправился с Виктором к водоводу. Август заканчивал «начинку» последнего колодца, он ловко вдвигал задвижку между фланцами, и схватывал болтами, его помощник сбился с ног. С такими профессионалами, как Август Эртель, работать интересно, но нелегко...
      - Андрей Фомич - обратился ко мне на обратном пути, Виктор,- я ... – Понял, понял, - прервал я его. Посмотрел на солнце. Было где-то около двадцати часов. Глянул на часы – без пяти восемь. В прорабской меня ждали Фёдор и Наум со своими женами. Я приветливо поздоровался с женщинами и пожал руку Науму. – С Богом! – сказал я всем.
       Мы с Эдуардом обсуждали смету главного коллектора. - Думается мне, что экскаватор «кубовик» непременно нужен.  Начнём в сентябре, там подморозит чуть-чуть и рыть будет полегче... – Из окна я увидел «жигули» Отто Ильича. А вот и он «метр с кепкой». – Здорова, мужики! Наконец-то я допилил на своей старухе,- прохрипел он, заморгав глазами. – Как дела, Андрюха? - присев на стул, спросил он. Сорвал с головы кепку и швырнул её на диван. Я положил перед ним протокол последней оперативки. -  Отто, схватил её, как орёл добычу и, впившись острым зрением, стал читать. – Оч-чень хорошо! Это высший класс! Квартиру возьмёшь себе? – Нет, Отто Ильич, я думаю дать её нашему хорошему работнику машинисту трубоукладчика Николаю Пашкову.
 - Разумно. Думаю, наш профсоюз и начальство согласятся.-  А вагончики -двум семьям, ютящихся с детьми в одном. В результате один вагон будет в запасе.
- Вот ты его поставишь зимой на сани, и будет у тебя прекрасная передвижная бытовка для обогрева и принятия пищи бригадой или звеном. – Отличная мысль, Отто,- вставил Эдуард. - С «кубовиком» разберёмся. Трайлер я уже послал в Светлый. Ты, Андрей хорошие вопросы поставил перед начальством генподрядчика и заказчика. – Сегодня запроцетовал коллектор жилпосёлка и сдал по акту приёмки Чеснокову. – Да как же ты его уговорил? - Пожаловался директору. – Правильно! Они должны благодарить судьбу, что наше управление, лучшее на Урале по профессионализму, у них трудится... - Вот-вот, это я всегда держал в уме...
- Итак, площадку посмотрю завтра. – Отто извлёк из кармана поллитровку и поставил на стол. – Я вынул из шкафа гранёный губастый стакан. – А вы  что, пить не будете? – Будем, но попозже, Отто. Через полчаса за нами заедут и мы отправимся на рыбалку, а, точнее, на уху. – Ё-моё, на рыбалку! Ну вы мне удружили! Как я, мужики, рад! Это же природа! Это настоящая жизнь.- При этом Отто снабжал свою речь образами русского и заемного языков. Он накатил до губы стакан. – Андрюша, - соль, едрёна мышь, - он насыпал половину чайной ложки соли в стакан и размешал. Выпил залпом. Потом с минуту крякал, как утка. – Андрей, не в службу, а в дружбу, возьми из бардачка бутерброд с колбасой.- Я мигом обернулся и вручил ему пакет. Он занюхал хлебом, но есть не стал. – Вот, когда будет вам за сорок поймёте. – Что мы можем понять, дорогой, Отто Ильич, в этом прекрасном и яростном мире? – А то, Андрюшенька, что после сорока вы будете испытывать опосля пития жажду похмелья... – Это истина, - подтвердил Эдуард. – Вот, Эд, я всегда знал и знаю, что ты умный и наблюдательный человек, едрёныть, туды его в качель...- Стараюсь быть таковым...- Значит, вы не будете пить. Так, Андрей, поставь бутылку в шкап.
Я поставил бутылку, в окне сверкнула серебряная «Волга». - Никак сам Александр...- Я не договорил, в прорабскую ворвался его шофер Алёха. – Это вам, Андрей Фомич,- и протянул пакет. Я развернул, в нём была бутылка армянского коньяка, ереванского разлива. – Это от Александра Васильевича лично вам, как аванс. Всё, я погнал. - Постой! – Я вынул из тумбочки, завернутого в крафт-бумагу вяленого увесистого леща. – Это ему. И передай мою благодарность и поклон. - Какой запах, альниш слюна пробила. Он очень любит пиво. Открою секрет. Не так давно в Гае запущена первая очередь пивного завода. Ведь в Орске нет своего пива. А там есть, по требованию шахтёров. Разливуха, если что, в посёлке, от площади, вправо по улице Губкина, - сказал Алексей и выпорхнул вон.
    Я объяснил Отто что по чём. Он оценил мою разворотливость. - Кстати, тут трубоукладчикам срезали по нарядам за прошлый месяц. Я им пообещал восстановить, попрошу мой авторитет поддержать. Эдуард вам это разъяснит.
 - О чём речь, Андрей Фомич, тем более после этой процентовки. Восстановим. – Подъехал  наш ГАЗ -63, боевая машина.  – Это за нами. Все на выход! – скомандовал я. И запер прорабскую.

               
                *    *    *


          Эдуард сел рядом с Виктором в кабину, а мы с Отто - в кузов, на лавки. Я положил глаз на синюю и ласковую поверхность озера. Чудо было еще в том, что противоположного берега не было видно. Сама ГРЭС и посёлок Энергетик были запроектированы с южной стороны водохранилища в вытянутой бухте. Отто подрёмывал. Дорога по побережью, где должен был насажен парк, была сухой и ровной. Через полчаса мы прибыли в  рыбацкий стан. Встретили нас весело и дружно. Увидев Отто Ильича, многие не скрывали радости. Его любили за справедливость, оперативность и прямоту. Вообще, Отто не был отделим от рабочих, он сам рабочий и вышел из рабочих. Профессионал высокого класса. Работа была для него смыслом жизни. Да и меня она увлекла, увлекла общая цель, общее дело. Мы все были в одной упряжке, а потому здесь не было место хитроумным и злобным. Условия строителя суровы. Развлекаться некогда, а порой и не было смысла. Праздность здесь была неуместна. А рыбалка это продолжение дела, это сближает коллектив, очеловечивает его...
     Мне, как обычно, Наум вручил удочку, - отлавливать ершей,  ибо какая уха без ершей, они создают особенный запах и плотность юшке и добавляют жира. Котёл закипал. Бабы, жены Фёдора и Наума, а также молодица Николая Пашкова с мальчишкой Николкой, потрошили крупную рыбу... Мужская половина, снабдив общину рыбой, поддерживала огонь. Наум с Фёдором с сосредоточенными лицами священнодействовали у котла... Уха безусловно  требует знаний, опыта и ума, как почти все на свете. Я был уверен, что ни Фёдор, ни Наум знаний набирались не из кулинарных книг, а приняли опыт, который передавался из поколения в поколения пращурами. Должен заметить, что без труда, не выловишь и рыбки из пруда, пословица справедлива во все века, но здесь на Ириклинском озере, труд есть, но невелик. Забрасываешь удочку с насадкой непритязательной, и клёв начинается сразу. Успевай только снимать улов и поправлять червя. Рыба играет. За полчаса я наловил ершей сколько требовалось... Котёл кипел. Заправилы ухой, Фёдор и Наум, приняли от меня улов и медленно стали опускать в бульон рыбицу за рыбицей. Пахло лаврушкой и перцем.
     Все расположились вокруг костра. Перед каждым едоком на скатерти стояли миски и ложки. Хлеб пшеничный с примесью ржи – на салфетках. Фёдор поставил бутылки водки с расчётом одна на троих и стаканы. Осталось наполнить миски ухой. Тут взялись за дело женщины. Вначале клали половником рыбу, а затем заливали юшкой. Запах стоял неимоверно волнующий, жизненно необходимый. Народ оживился. Солнце медленно касалось туманной черты озера. Воздух чист и дик, как природа Урала.
Каждый третий разливал водку по стаканам. – Необходим, товарищи, тост! – распрямившись, громко отчеканил  Наум. – Вот ты и произнеси его, как один из заправил этого, говоря на французский манер, пикника. Ты у нас- заслуженный деятель и воспроизводства ухи -  русского старинного блюда. Священной уральской ухи, - сказал я. И Науму деваться было некуда. Он хотел передать тост Фёдору, но тот дал отмашку. – Дорогие друзья! Прошу выпить, здесь у родных уральских вод, за нашу дружбу, за всех тружеников на благо нашей Родины. Давайте выпьем за её процветание и наше здоровье! - Все прокричали троекратное « ура». Эхо долго таяло в синевато-искристой дали. Запахло чебрецом и зверобоем...
       Уха была необычайно уваристой, душистой и насыщенной. Богатый вкус её передать невозможно... Через некоторое время по мере опорожнения тары, миски пополнялись новыми порциями ухи. Я попросил слова. – Я вместо тоста хочу сказать, что уха вот эта, реальная, приготовленная всеми вами, безвозмездно дарована нам природой. И она сварена по сугубо древнему рецепту. В доказательство я прочту вам выписку из старинной книги. Восстановилась тишина: «Уха, братец мой, первейшее блюдо... Готовить надо рыбу с умом и особенно стараться не разварить бы её, рабу Божью, а брать затем половником».- Тишина была нарушена. Некоторым понравились слова «раба Божья», но все отметили, что рыба не разваренная, а целая. –  В этом есть знание и заслуга устроителей этого пиршества, -  заметил я. И продолжил читать: «Обязательно клади лук и лавровый лист,- раздались аплодисменты. - А картофеля – ни-ни! – Замечание умное и дельное, - выкрикнул Николай Пашков, - я всегда был против картофеля.- Уха требовала расщепления, и водочка исполняла свою обязанность превосходно. – Всё, выпили? Тогда продолжаю...- Разговоры и лязг утихли... - «Чтобы уха была перворазрядная, ароматная, как цветущий луг, надо рыбу различных пород соеденить. Скажем судака, леща, карпа, сазана. Что не рыба – свой запах, свой вкус... Можно добавлять мелочь как-то: ёрш, пескарь, окунь...»- Вот-вот, товарищи, здесь весь наш секрет. Варились четыре сорта рыбы: лещ, подлещик, сазан и судак, чего ж еще... Плюс ёрш и окунь. А картофель мы с роду не добавляем, - горячился Фёдор Иванович. -  Такой ухи вы не найдёте днём с огнём, - подытожил Наум Тарасович.
        Стемнело. В костёр подбросили валежника. – Встал на резвые ноги Отто Ильич: - Друзья мои, уха великолепна! Воздух хорош и чист, как поцелуй ребёнка. Я горжусь вами, вашей дружбой и работой. Просьба спеть песню «Ой мороз, мороз», нашу уральскую. – Затянул Наум... Все подхватили: «моего коня сивогривова... у меня жена, ох, ревнивая...»

               


                *    *    *


          В первой половине дня мы с Отто объездили все наши объекты, уточнили проблемы. Посетили насосную станцию. Когда мы вернулись к нашему хозяйству, у дверей стояли Наум и Фёдор. Отто подозвал механика. - Наум, вытащи из багажника два трака для бульдозера «ДТ».  Но «пальцев» нет. - Я заказал их в Гае, и  кузнец уже закалил их. В понедельник я должен буду забрать. – Хорошо. Фёдор, подь сюды. – Фёдор приблизился. – Скажите, вы ведь в складчину собрали всё необходимое, кроме рыбы, на уху. – В складчину. – Мужики замялись. Отто вынул из кармана десять рублей и вручил Науму. Он запротестовал, но это бесполезный номер. С Отто Ильичём такое не проходит. – Где будем обедать? - спросил у меня начальник участка. – А что скажет Эдуард Эдуардович?- Мы вошли в прорабскую. И задали ентовый вопрос Эдику. – А на чём вы, Отто, поедите в Орск? - ответил вопросом на вопрос нормировщик. – Как на чём? На своей машине, если она не разорилась ещё. – Он сел в машину и запустил мотор. Заглушил, и вопрошающе посмотрел на меня. -  Если так, то не дожидаясь автобуса, надо выехать и пообедать в Ирикле. – Хорошая мысль. Автобус прибудет к шестнадцати, а мы выедем в пятнадцать. – Андрей, собрал все документы?  - Собрал! - В папку? – Естественно. – А протокол не забыл, его надо показать Шнайдеру. Я ответил утвердительно. – Так, я думаю, что ты, Эдуард, тоже всё собрал, что нужно?- Эдуард кивнул. И добавил: - Только просьбы Андрея, вам  надо бы записать. - Эдуард, не буди во мне зверя, ты же знаешь, что у меня память пока, еще не прохудилась. – Я, товарищ начальник участка, в этом не сомневался. – Мне очень понравился ваш диалог, - сказал я. - Какой там, Андрюша, диалог! Обычный  обмен пистолетными выстрелами. Эти нормировщики очень въедливый народ. - Они обязаны быть такими по роду своей службы,- подставил я ножку Отто. Он повеселел. - Тогда по коням!- Минутку, - сказал я, и подошёл к Фёдору. – Федя, через несколько минут мы втроём уезжаем в Орск на «жигулях». Пообедаем в Ирикле. Вопросы есть? – Пока нет. – Тогда до понедельника. Ты проведёшь планёрку без меня. Командировачные рабочие приедут со мной, как обычно, не раньше десяти часов. Я зашел в прорабскую. Переобулся и переоделся. Взял папку с документами. – Фёдор, запирать двери, или ты будешь здесь? – Я буду здесь с Наумом. - Хорошо. – Мы попрощались...
 В Орске мы были в семнадцать часов.


                ГЛАВА  ПЯТАЯ

         После пятидневных строительных забот и хлопот ничто не заменит горячей воды или пара. Я довольствовался душем. Спустился в цокольный этаж. В кладовке открыл чемодан и долго вдыхал запах белья, рубашек и полотенца, дарёного мне матерью. Внезапно ко мне вернулось всё, о чём я забывал, находясь в вихре, вернее, в засасывающей топкости работы,- вернулась память: откуда я родом, куда и зачем приехал, кто я есьмь. Впечатление такое, что, уезжая на работы, я забывал о своей душе, словно я  оставлял её где-то на задворках своего  умственного устремления... Я вдыхал запах родины. Я видел мать и отца. Я видел всё, что осталось там, в Харькове, в Воронеже, в Ельце... В Курске и Белгороде... В далёком краю чернозёмья, где прокатилась война и где лежат в земле мои братья, сёстры, деды и прадеды, где меня нарекли когда-то русским именем...
       Душевая состояла из пяти кабин, под ноги поставлены были деревянные решётки, а рядом - резиновые коврики. Напротив две широкие деревянные лавки. Над лавками вешалка. Когда я вошел, в двух крайних кабинах плескались два парня, мои соседи. Мы громогласно поздравствовались или, как говорят в Орске, - поздоровкались. Струи воды щекотали кожу, своеобразную мантию тела. Массировали её, разглаживали, говорили с ней. Нити мышц принимали, после напряжения, своё естественное место. Плоть благодарно расслаблялась и кровообращение бежало своей привычной, замкнутой стезёй. Мне вспомнилось у Маяковского: «Придёшь усталый, вешаться хочется.  Ни щи не радуют, ни чая клокотанье. А чайкой поплещешься – и мёртвый расхохочется от этого плещущего щекотания».
          Самое важное в нашем деле – выспаться. Хорошо поесть и выспаться – первое дело солдата. По совету Эдуарда, в Ирикле  я после обеда  позволял себе сиесту, - спал не менее часа. Мой ночной сон длился значительно меньше восьми часов. А потому моя совесть была спокойна.
          Проснулся я поздно. Сообразил, что суббота. Наскоро умылся, побрился электробритвой. Пешком пошёл в кафе «Ласточка». Кафе было попроще «Яшмы», но здесь всегда играл магнитофон. Лилась песня «Оренбургский платок» Виктора Бокова, на музыку Григория Пономаренко.  Эта песня захватывала мою душу весьма. Это и понятно. Пела её Людмила Зыкина. Надрывно звучали «Очи чёрные» Евгения Гребёнки и «Помню я ещё молодушкой была...», романтические песни. «Тёмную ночь» пел тихий и задушевный голос Марка Бернеса... Словом, здесь можно было отдохнуть, как говорил Николай Рубцов.
        Позавтракав, я направился к дому Александра Степановича Меженя. Он приглашал меня «заглянуть» к нему на небольшой коктейль, который будет сопровождаться его самодеятельным фильмом «Орский буран».  Зашёл в магазин  купил бутылку  болгарского вина «Варна» и бисквитный торт.
       Кто работает в живом производстве, на передовой линии, тому не остаётся времени и сил на занятие спортом, на повышение своего культурного уровня, за малыми исключениями. Всё откладывается на отпуск, который даётся всего-навсего на двенадцать рабочих дней. Хотя сама работа, общение с производственниками, сама артельность труда, поддерживает  в человеке нравственность,  доброту, и уважение к своим собратьям. Искусство, книги, театры не могут собой заменить пространство и глубину жизни. Нравственность и целесообразность заложены в самой природе, а, значит, и  в человеке. Жизнь житействуя, образует человека, культура и религия задатки человеческие лишь высвобождает и направляет их в русло  национальных и общечеловеческих ценностей, выработанных веками с Божьей помощью. Если вы полюбили песню «Оренбургский платок», то вы полюбили не самую песню, а то, что в вас она разбудила, ваши сокровенные чувства к матери, к самому дорогому человеку на земле, матери, которая подарила вам Божий мир, воспитывала вас и охраняла вас, своё чадо, от всякой скверны.
       За всё время моего небольшого досуга, свободного ото сна и мелочей жизни, я прочёл несколько книг. Если я пытался их читать сразу после работы, то, прочитав несколько строк, я тут же засыпал, «отрубался». Читал в субботу и частично в воскресенье, поскольку предстоящая работа уже начинала волновать мысли. Это: «Чёрные доски» Владимира Солоухина, Василия Шукшина «Характеры», Константина Симонова «Живые и мёртвые», Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Томики Пушкина, Лермонтова и Есенина  были всегда со мной. Посмотрел с удивлением, восторгом и с некоей гордостью за героическое прошлое моего Отечества кинофильм «Война и мир», по Льву Толстому. Очень хорош капитан Тушин, Петя Ростов, Андрей Балконский и его отец «прусский король», Пётр Багратион, Михаил Илларионович Кутузов...
      Приблизительно через субботу я посещал театр, который пока находился во Дворце Культуры «Строитель». Здание настоящее театра штукатурилось изнутри и должно быть скоро представлено к сдаче Госкомиссии... там я познакомился с директором театра Михаилом Орловским, Главным режиссёром   Никитой Долматовым, некоторыми актёрами и актрисами. С ними меня познакомил Олег Лернер, редактор газеты «Строитель»... Олег сидел в буфете с собкором «Южного Урала» Михаилом Секретом. Олег время от времени восклицал, поводя чёрными и густыми, как смоль, глазами: «Мы  артисты, и наше место в буфете», слова Шмаги из пьесы Александра Николаевича Островского «Без вины виноватые».
         Квартира Меженя, директора  публичной библиотеки, располагалась на третьем этаже. Дом построен после войны, он выглядел прочным и надёжным. Открыл сам хозяин Межень Виталий Петрович. Олег, Михаил, а с ними актёр Вадим Хлыстов, актрисы Валентина Семакина, Ангелина Волкова и газетчик из «Орского рабочего» Иван Богатырёв, сидели беззаботно в креслах и о чём-то оживлённо беседовали. Увидев меня в дверях, мужчины встали и поприветствовали меня, как «созидателя и устроителя Южно-уральской земли»... Я, нисколько не смутившись, поприветствовал дам и пожал руки мужчинам.
На небольшом столике  скучали три бутылки «нарзана», несколько стаканов и конфеты «кара-кум» в приземистой вазе. Я поставил вино и торт на столик.
На лицах присутствующих мужеского полку, я отметил некоторое недоумение.
- Я знаю, что вы не любите сладостей, и вино. Окромя водки вас иные напитки не волнуют. – Андрей, мил человек, строитель будущего, ты необычайно проницателен. – Прошу прекратить пустословие, - строго обратился к нам Виталий Петрович. – Что касаемо водки, то её в холодильнике достаточно, чтобы ты, Олег, со товарищи, мог кое-как добрести домой. А сейчас, внимание на экран. – В дверь позвонили. Вошла Ирина, жена Олега. Весёлая особа лет двадцати четырёх. Она села рядом со мной. Она была преподавателем по классу фортепьяно в музыкальном училище. Олег гордился женой. Но сам слухом обладал условным.
        На экране ясный зимний день в городе. Дома жилые по проспекту Ленина. Трамвай. И вдруг поднялась жуткая метель. Поначалу были видны отдельные несущиеся снежинки, затем всё слилось в единую массу. - Вот эти кадры я снимал из окна автомобиля. Далее, из подъезда. – Прокомментировал оператор и киномеханик Межень. Снежная стена несколько побурела и неслась, разбиваясь и кружа вокруг домов и в подворотнях... Силуэт трамвая исчез. Было видно, как массы степных снегов, сорванные со своих лежбищ, с воем и треском неслись между небом и землёй. Минуты через две на экране возникли огромные валы снегов, которые в свою очередь, взмывались и неслись дальше и дальше...
    - Я снимал буран несколько раз,- сказал Виталий Петрович в конце фильма. – В прошлую зиму и позапрошлую. Более зримые и выразительные куски я и смонтировал в этой ленте. Всё, благодарю всех, имевших терпение и интерес к моей скромной работе. – Гости встали со своих мест и принялись поздравлять и хвалить прекрасного режиссёра документальных фильмов, хозяина жилища Меженя Виталия Петровича.
     - Я впервые вижу на экране буран, – взял я слово, - до этого читал у Пушкина в «Капитанской дочке» и С.Т. Аксакова в очерке «Буран». Здесь, в фильме, кинематографическим языком автор умело и мастерски передал на экране стихию, то есть - буран. Явление степное. И причина тому – ветер.  Наши предки говорили о ветре: « у моего батюшки жеребец – всем миром не сдержать». Я поздравляю, вас, Виталий Петрович, с удачей. Вы настоящий художник. Примите мои восхищения и поздравления.-
На глазах матёрого газетчика, журналиста и эрудита, выступили слёзы. Знак искреннего взаимопонимания и неподдельности чувств, которые исходили от всех его друзей, сделали на некоторое время его счастливым. – Да, «счастье бывает редко, как вешняя звень поутру», - выдохнул Межень. Женский «персонал» целовал дебютанта в щёки и губы.
      Отдышавшись, хозяин велел, Валентине и Ангелине похлопотать на кухне. – Миша, включи самовар. Олег, притащи пару бутылок водки... А там будет видно. Словом, берите власть в свои руки. Распоряжайтесь...
      Чай пили вприкуску... – Индийский, со слоном, - сказал Вадим Хлыстов. – Милый, Вадим, ты меня потряс своей наблюдательностью,- признался Олег,-  однако я не вижу слона. Когда он успел проникнуть в  жилище Меженя? – И под общий хохот Олег предложил тост за тех, кто в море и за тех, кто в поте лица добывает хлеб свой, в частности, подчеркнул результативный труд строителей, которые не только строят электростанции, но и театр в Орске, «очень драматический и хороший». – Виталий Петрович, поднявшись, прочитал тягучим и певучим голосом стихи Александра Блока: « Под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на плечи брошенном, красивая и молодая». – Ударило волной символизма с примесью декаданса. Нечто похожее искрилось и в «Незнакомке». Но читал Межень внятно, каждое слово оправлял четко своим баритоном, чувствовал интонацию и звукопись стиха. Технично и душевно. Таким образом, обрёл еще большее уважение среди женщин, тем более что в стихах прозябали  женские судьбы. - Вообще, мне нравится  Блок более поздний, когда трагизм в его душе в связи с изменой жены, Менделеевой, преобразился и творческий поток, обретя реалистическую мудрость, потек искренне и свободно. И не зря он поставил эпиграфом строку из стихов Байрона « зачем скорбеть больной душою?»- был вынужден сказать я, дабы не соскользнули наши друзья в яму мещанства и обывательщины, которое так ненавидел Маяковский и Горький... Вадим Хлыстов вызвался прочесть стихотворения Вячеслава Иванова. – Как вам всем известно, Иванов Вячеслав Иванович был теоретиком символизма. Но у него есть стихи символичные по форме, но вполне реалистичны по содержанию. Меня они удивляют. В этих стихах правда и подлинность чувства: «Густой, пахучий вешний клей Московских смольных тополей Я обоняю в снах разлуки И слышу ласковые звуки Давно умолкших окрест слов, Старинный звон колоколов, Но на родное пепелище Любить и плакать не приду: могил я милых не найду на перепаханном кладбище».
Вадим побагровевший опустился в кресло и отпил из рюмки глоток.  – Да, Вадим, это стихотворение я слышу впервые, где ты его откопал, - сказал взволнованный Михаил Секрет. – Когда был в Свердловске, зашел в публичную библиотеку, попросил стихи, которые Иванов публиковал в Италии. И вот там я набрёл на это стихотворение. В нём судьба и трагедия русской эмиграции. Подобные мысли  посещали Ивана Бунина, Евгения Замятина...
      Я обратился к Ивану Богатырёву: - О чём задумался, детина? – Раздался хохот и все повернулись к могучему парню, газетчику, корреспонденту «Орского рабочего». – Слушаю, набираюсь ума... Ведь не зря сказано, что образование человек получает легко,  без труда если находится в обществе образованных людей. – Ну и как тебе это «общество образованных людей? – Пока нормально. – Я бы добавил – сносно,- ввернул Лернер. – Ты, как никогда близок истине, дорогой журналист и актёр,- бросил я комплимент Олегу. – Он всё принял за чистую монету, и расчувствовался. Ирина, после вина  обрела естественность поведения и предложила мужу носовой платок. Супруг принял с благодарностью от супруги платок, как практический символ. – Андрей, спасибо тебе. Ведь я играл в Оренбургском театре, я окончил там театральное училище... – Он, отбросив приличия, негромко высморкался в женин платок. – Вы, Иван, - обратился я снова к молчаливому Богатырёву, - слышал я, что вы родом из Свердловска. - Совершенно верно, из Екатеринбурга. – Так вы значит потомок исетских казаков! Насколько мне известно, Пугачёв осаждал Екатеринбург дважды, но безуспешно, где-то в 1774 году, перед своим закатом. Мне человеку не местному, крайне интересно, побывав на Уральской земле, знать побольше о самозванцах. Ведь их было несколько, которые выдавали себя за Петра Фёдоровича.
- Парадоксы времён живут в истории,- заметил Иван,- а вот, спустя без малого сто пятьдесят лет, Яков Свердлов с красной армией взял Екатеринбург без особого труда. С тех пор город сей стал именоваться Свердловском...
- И еще, Иван, вы знаете, что азиатская часть Российской империи принимала гораздо позднее христианство, чем Европа? – Конечно, и на этом все властители мира играют. И самозванцы, бандиты или разбойники, и вообще талантливые «коноводы», вожди, выступающие против государственных устоев, играют на руку врагам нашим. Помните у Пушкина: «и скоро ль на радость соседей-врагов, могильной засыплюсь землёю»? Предатели и невежды -  благодатная почва, материал для внутреннего взрыва общества и державности. Этот рычаг стандартен. И применяется всегда, когда к этому располагают обстоятельства и ситуация, чтобы сменить власть. Или форму правления. - Извините, но должен вам подсказать, включился Межень, - что Степан Разин, когда взял власть на Волге, он не только выбросил за борт турецкую княжну, но и Православие. Он позакрывал церкви, а когда играли свадьбу, то «венчались», обходя дуб три раза. И всё. Он и она – муж и жена. В лесу родилась, пням молилась. Так что религиозная подоплёка в мятежах безусловно была. В книге «Разбойники России» сказано, что были преданы анафеме шестеро разбойников: Стенька Разин, Ванька Каин, Гришка Отрепьев, Маришка безбожница, Ивашка Мазепа и Емельян Пугачёв...
- Есть ещё нюансы, господа офицера, - вступил я вновь в дискуссию,- яицкое казачье войско обладало правом самоуправления, никаких письменных постановлений: «в куль да в воду» - за измену, трусость, воровство, убийство... И ещё: тот же Д. Мордовцев высказывает интересную мысль, что «в русском народе всегда жило, хоть и смутно, сознание необходимого существования, помимо государства – ещё гражданского общества, истина,
которую вполне ясно и определённо выразить предоставлено было уже в наше время (1900 году)...» – Да, да, Андрей, и часто проявления этой центробежной силы в истории нашего государства Российского есть не что иное, как «протест против излишних притязаний силы ей противоположной»-
заключил Василий Петрович Межень. – Отсюда у Александра Сергеевича Пушкина, монархиста по убеждению,- продолжил я,- как у поэта, неуловимо, смутно чувствуется некая или жалость или снисходительность  к разбойникам, которых ждала неукротимо виселица. Виселица о которой они пели в песне «Не шуми, мати зелёная дубравушка...», «песня про виселицу, распеваемая людьми, обречёнными виселице... – всё потрясало меня каким-то пиитическим ужасом», - писал в «Капитанской  дочке» Пушкин...
    - Выпить бы надоть, старички-разбойнички, и вы, девочки, вам нолито, прошу поднять стаканы, содвинем их разом, да здравствуют Музы, да здравствует разум. - Чтой-то вы, Олег Борисыч, стихами заговорили, - с иронией в красивом голосе спросила Ангелина. – Да это у меня уже вошло в привычку. – Привычка положительная, - отметил я, - но «от избытка вина тупо мертвеет душа». Так сказал Овидий Назон. – Все оживились, услышав имя опального поэта. – «А если умеренно пить, то вино побуждает к Венере». –« Ветер питает огонь и ветер его угашает» - продолжил Межень. – Но я выпью, поскольку еще не допил до «побуждения к Венере». Все выпили дружно. Ирина направилась к фортепьяно. Потекла мелодия Григория Пономаренко на стихи Маргариты Агашиной  «Подари мне платок, голубой лоскуток», затем « А где мне взять такую песню...» Ирина пела вдохновенно, голос и слух у неё были замечательными. «И чтоб никто не догадался О чём я плачу по ночам», -  Кода, концовка щемяще-интимная и тоскливая, - заметил кто-то по ходу. Подпевали все у кого был голос, в смысле звучания. Олег дирижировал. Я подошел к нему со словами: « Ох, ты парень молодой в мелки кольца завитой». Олег принялся меня обнимать. Вес у него был не из лёгких. Ирина по просьбе слушателей спела «Ландыши», лёгкий новоорлеанский диксиленд нёсся свободно, легко и, вместе с тем, с некоей простотой, искренностью и такими же словами. Может быть, в этом и есть причина популярности этой песенки, так же, как когда-то итальянской «Два сольди».
Разрезали торт и принялись пить чай. Я выпил рюмку водки и закусил бутербродом с красной икрой. Икра в Орске стоит, так же, как кальмары и крабы, дёшево. Таковые дары моря здесь не в ходу. Еще бы! Здесь отменная речная рыба, всё остальное уральцы считают от лукавого.
Я обратился к Михаилу Секрету: - Скажи, мил человек,- если, как вещает вражеские голоса,  социализм через несколько лет перерастёт в капитализм,  что тогда будет? – Человечество выродится, деградируя. – Верно, но почему? – Оттого, что нельзя служить двум господам, нельзя служить Богу и мамоне, то есть деньгам, – горячился Мишка, - а капитализм выбрал деньги. А таковое происходит за счет гуманитарности, духа живого, чем жив человек, как чудо природы. Однобокий экземпляр это уже не человек, а калека, сказать мягко. – Раздались аплодисменты, как на лекции в обществе «Знание». - Человечество погибнет. Ленин это понимал, но сформулировал политически умышленно узко, предрекая гибель, сгнивающего капитализма, как общественной формации... – Видимо, он видел спасение человечества в социализме? – Наверное, но время покажет, Андрей... Постойте, постойте, - вскричал Олег, он был в поту, - никаких деградаций и вырождений! Только возрождение! Развоплощению не быть, а пакибытию быть! - возопил Олег Лернер и закрыл тему.

                ГЛАВА  ШЕСТАЯ


        « Зима. Что делать нам в деревне? – спрашивает Александр Сергеевич Пушкин,- Я встречаю слугу, несущего мне чашку чаю вопросами: тепло ль? утихла ли метель? Пороша есть иль нет?..». Александр Сергеевич волею судеб и Его величества времени – дворянин. Я же современный гражданин, социум, инженер-строитель. Я встаю, обливаюсь холодной водой из-под крана... Вставать ни свет, ни заря, около шести часов, когда на дворе мороз под тридцать, - не весело. «И сон будильник вырвет с корнем, а свет еще в намётках дня. Метель бежит, как поезд скорый. И стройплощадка ждёт меня»- сочинил, кажется, Белоусов Фёдор Иванович. Неуютно, мерзко и одиноко, но это состояние тела и души продолжается недолго, стоит войти в конторку, в прорабскую... услышать рокот разогретой техники, бульдозеров, барровых установок для резки мёрзлого грунта, тракторов и тягачей, дым багровой солярки, незлобную ругань монтажников и слесарей-трубоукладчиков, сварных... Шипение горелок газосварки и резаков по металлу. Стук, грюк... И всё как рукой снимается... Надо строить электростанцию. И ни шагу назад. Труд, работа и целенаправленность, их смысл – есть проявление жизни человека. Животное движется, подвергая свою жизнь опасности, чтобы поесть. Когда же насытится, - спит или играет. Вот весь назначенный ему жизненный путь, не исключая размножения. Но душа человеческая требует результата своего труда, формирование жизни, превращая материальное в духовное...
   С геодезистом Фёдором  отправились мы на промплощадку, где работал экскаватор, объем ковша которого - кубический метр. Дережировал процессом, корректировал Сайдаметов. Встали у бровки. Машинист экскаватора плотный и крепкий Густав Швабе, искусно жонглировал рычагами. Тут же стоял трактор со встроенным насосом, забирая появляющуюся воду на дне траншеи. Укладывались чугунные трубы следом за экскаватором. Алексей, машинист-трубоукладчика, улыбнувшись нам, опускал очередную трубу. По всему было видно, что настроение его «выше крыши», он получил двухкомнатную квартиру. Я радовался за него. Внизу принимали трубы и укладывали в раструбы двое слесарей в спецодежде и ярко-красных касках. – Молодцы, - похвалил я бригадира. – Блюдёте и технику безопасности. Так держать!
Заехали на водовод:  надо было убедиться хорошо ли утрамбован грунт, которым засыпана траншея, и насколько выдаются люки колодцев. – Фёдор, приёмосдаточный акт у тебя? – Да, ты мне его отдал. Я приколол к нему геодезическую съёмку. Можете забрать и передать в ПТО, или главному инженеру Шнайдеру Эрнесту Францевичу. Он должен быть сегодня. – Хорошо. Я пошёл закрывать наряды...

               
                *    *    *

        В пятницу к вечеру «нарисовались» Олег и Михаил. – Андрей, ты обязан завтра к восемнадцати часам прибыть в ДК машиностроителей, приказ Ирины. -  Выпалил Олег, поводя вылупленными глазами. Михаил, улыбаясь, пожал мне руку. Я предложил своим орским друзьям два стула, а сам сел на койку.- Прошу объяснить более резонно,- обратился я к Олегу. – Разреши мне,- сказал Михаил.- Ничего здесь кипячёного нет. И напрасно ты, Олег, горячишься. Будет небольшой концерт, в связи с днем машиностроителя. Затем танцы. Ирина, супружница видного театрального деятеля и журналиста, моего визави, то есть присутствующего здесь товарища Лернера, будет петь со своими воспитанниками, в сопровождении рояля. И она хотела бы, чтобы ты послушал их. – И потанцевать с тобой! – хлопнул Олег ладонью по столу. – Ну, если потанцевать, то я с превеликим удовольствием. Буду к восемнадцати. – Помолчали. Олег упёрся в меня своими чёрными глазами. Михаил, прикрыв мудро глаза, внутренне улыбался. Я взглянул на Олега: «Юноша бледный со взором горящим», чего тебе надобно? – Не со взором горящим, а бодливым! – заметил Михаил. И рассмеялся, довольный своей находкой. – Что ж, я вынужден  оценить ваш визит ко мне, как дружеский. И потому я позволю себе согласиться, что вы у меня в гостях, а гостей следует приветить. В этой холостяцкой келье окромя воды и буханки хлеба нет ничего съестного. А потому предлагаю пойти в «Яшму» поужинать. – Идёт! – Мы дружно поднялись. Лицо Олега прояснилось, во взгляде сквозила радость присутствия в жизни.


                *    *    *
       

      - Мужики, заказывайте, что вам подходит. А я закажу себе ещё и  первое, здесь прекрасно готовят суп-харчо на свежей баранине. Мне кажется, что повар или грузин, или  просто толковый повар, - поделился я своими предположениями.– Просто толковый повар, - заметил Мишка. – Что пить-то будем, а? - посмотрел я пристально на приятелей. – Знаю, вино вам, как жителям резко-континентального климата, не совсем подходит. – По-разному, Андрей, бывает. – С вами всё ясно. – Миловидная офицантка у столика следила за нами. Я посмотрел на неё, она улыбнулась, возбуждая в сердце лёгкую радость. Подошла к нам. На шнурке покачивался штопор. Олег сосредоточенно смотрел на штопор, скорее потому, что раскачиваясь, он мягко ударял по крутому девичьему бедру. Официантка приняла заказ: три «харчо», три эскалопа. На закуску салат и  три бутерброда с чёрной икрой, две бутылки «нарзана». Бутылку водки и одну перцовую. – Мягко развернувшись, хранительница нашего стола удалилась, скрывшись за перегородкой, отделяющей зал от раздаточной и буфета. Олег,  молча, сопровождал её удаление вожделённым взором.
     - Андрей, скажи мне, чьи стихи? И Михаил прочёл: « Я – изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты – предтечи». – Я продолжил: «Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны... Я  - изысканный стих». И так далее... Почти, как у Игоря Северянина: «Я - гений  Игорь Северянин». – Друзья лукаво смотрели на меня. – Константин Бальмонт. Это его была визитная карточка. Поза. Я его не обвиняю. Таковое время было. Угасание, то есть декаданс, первым сие учуял Фёдор Соллогуб, а затем Валерий Брюсов в своём «Конь блед», взявший эпиграфом из Откровения Иоанна Богослова: «И се конь блед и сидящий на нём, имя ему Смерть». Это серебряный век, названный так от серебряного излучения таланта Ивана Бунина. А Бальмонт был одарённым поэтом, но, как человек, был болен, неуравновешен, сказать так, чтобы не сказать большего. Из всего серебряного века выстояли только Бунин, Есенин, Маяковский, Н. Гумилёв, Ахматова... – Официантка поставила на скатерть бутылки и холодную закуску. - Когда принести горячие блюда, скажите. Хорошо? – Олег встал и театрально произнёс: - Милая, божественная колдунья! Слышать ваш голос и видеть вас – есть моё наслаждение и страдание. – А почему страдание? – Поскольку боюсь, что мои чувства не будут разделены вами. – Не надо бояться, - сказала она, вспыхнув, и тут же отошла. - Ну, Олег, ты даёшь! – возвёл очи на друга Михаил. - Только сейчас ты меня убедил, что ты настоящий мужчина и актёр. Андрей, наполни стопки! Давай выпьем за этого прекрасного лицедея и афериста! Олешка, за тебя, не будь бледным! – Я хохотнул. Мы выпили залпом. Через несколько минут я себе попросил принести «харчо». – Нам тоже! - дуэтом пропели друзья. Пили и ели мы с аппетитом. После супа нежного с луком, чесноком, рисом, пряностями, водка быстро нашла своё пристанище в наших желудках и мы приостановились. Олег объявил антракт.
  - Андрей, у вас в Харькове есть женщины лёгкого поведения? – спросил Олег, откинувшись на спинку стула. – Женщины, и ты это знаешь, все легкого желания, но не все выказывают это в поведении своём. Конечно, высказываться прямо тебе неловко, но я тебя понял. Те из женщин, которые желают получить вознаграждение за уступчивость, они пребывают нелегально, поскольку наш закон преследует проституцию. Часть из них устраиваются на публичную работу, как-то: продавщицей, экскурсоводом...
 Но есть и профессионалки. Они связаны с таксистами, незаметно «ошиваются» на вокзалах... Но это очень малый процент, что позволяет статистически ответить, что нет у нас того, о чём ты спрашиваешь. Но природа требует своё. Как везде существуют дома отдыха, санатории. Совместные командировки. А что касательно нас молодых, препон нет никаких, - вперёд и танки наши быстрые. Мне нравится в Орске. Всё естественно, если девушка тебе понравилась, то своди её, хотя бы  в кино, или купи мороженого, если это летом... А женщины вообще любят подарки издревле. Сами мужчины в этом плане их развратили, эксплуатируя детскость женщины, как пришельцы - туземцев бусами и ручками от чайников... – Нам стало весело. – Ты, Андрей, хорошо говоришь, у тебя аналитический ум журналиста. Я всегда сторонник проблемных статей, а не репортёрщины. – Было видно, что Олег не доволен моим ответом или рассуждениями.- Вон твоя возлюбленная несёт нам эскалопы, - лукаво сказал я, взглянув на «страдальца». - Олег заёрзал на стуле и потянулся к перцовке. Наполнил свою рюмку. - Своя рубашка ближе к телу, - беззлобно, но с упрёком напомнил ему Михаил. – Прошу прощение, шеф! – И Олег накатил его рюмку врезь. – Мне нравится, что Олег покладистый парень, не обидчивый и умеет осознавать свои ошибки. – А потому давайте выпьем за Михаила, старшего товарища Олега, как он сам сказал – его шефа.
- Что ты умолк, Олег, тебе не понравился мой ответ? Но я же не могу писать диссертацию на тему, заданную тобой. Здесь и там, женщины, любящие любовные игры, то есть, те, которые выказывают стремление к эротической забаве, легко поддаются мужскому ухаживанию, за так, по любви. Против платы за любовь выступал в своих стихах Овидий. Помните: « Платы не ждёт ни корова с быка, ни с жеребца кобылица, И не за плату берёт ярку влюблённый баран... Рада лишь женщина взять боевую с мужчины добычу». Ну и так далее. Но мне нравится сильно одна строчка, говоря между нами:
« И плосконосой козе сладок нечистый козёл». – Олег бросился меня обнимать. – Какое эротическое пиршество! Андрей, я тебя люблю... Чего ж вам боле? – Спасибо, Олег, я тоже тебя люблю, как личность... Он угомонился.
- Хватит о бабах. Андрей, я очень люблю Николая  Рубцова, - начал задумчиво Михаил. – Ты как-то говорил, что встречался с ним в Москве. Какой проникновенный, правдивый русский характер. Его стихи традиционны, просты и глубоки: «Тихая моя родина, Ивы, река, соловьи. Мать моя здесь похоронена В детские годы мои. Где же погост...» - Михаил осёкся. Он отпил глоток «нарзана». Ты бы рассказал что либо о нём...
 - Миша, мы обязательно об этом поговорим. Может быть, я напишу о нём статью когда-нибудь, но моя работа мне не позволяет этим заняться. Моё свободное время я трачу на общение, сон и еду. Я не высыпаюсь. А Рубцов поэт нашей эпохи, уже не героической, а времени подведения итогов, кто мы есть, что потеряли и что нашли. О чём болит душа Рубцова и наших матерей? - Я осмотрелся. Зал заполнялся новыми посетителями. Становилось шумновато. – Я, мужики, живу здесь на вашей родине. А это ведь наша Родина. Меня, может, больше, чем вас волнует история, которая произошла в степях Оренбуржья и далее вверх, до Казани... Интересует пугачёвщина, о которой мало что известно. Даже от Александра Пушкина многие материалы были спрятаны. А от нас и подавно. В наших книгах, учебниках пугачёвщина квалифицирована не бунтом казачьих войск, а крестьянской войной. А слово крестьянин означает не только земледельца, но христианина, погруженного во крест. Недовольной была казачья понизовная вольница. И вот оттого Рубцов о Пугачёве не имел истинного представления, и Шукшин о Стеньке Разине, написав киносценарий «Я пришёл дать вам волю». Ни хрена себе коврижки! Рубцов пишет с искренней болью:

                Не порвать мне житейские цепи,
                Не умчаться, глазами горя,
                В пугачёвские вольные степи,
                Где гуляла душа бунтаря...

В стихах ощущается жажда некоей воли. И поэт берет образ и символ Пугачёва, который на следствии сказал: «Богу было угодно наказать Россию через моё окоянство». Он наказал Россию, которую так любит Рубцов: «Люблю твою, Россия, старину, Люблю твои погосты и молитвы». – Да, что говорить об этом. Любое явление в жизни не бывает однозначным. Я работаю, как вол, как бык, цоп –цабэ, ради своей души и ради своей страны... И работа любого моего слесаря или бульдозериста такова. Он может и не осознавать этого. Но это лучше. Крепче психика и нервная система... У него семья, а семья есть лучшее оправдание твоей греховной жизни... Семья это аристократическая форма жизни, сказал Василий Розанов. – Лучше не скажешь, - произнёс протяжно и раздумчиво Мишка.
- Эти вопросы волнуют и нас, Андрей. Но чтоб заработать на хлеб, мы, газетчики, должны писать с оглядкой, - что скажет княгиня Марья Алексеевна.
- Что делать, Миша, находясь между Сциллой и Харибдой, всё равно надо тянуть лямку свою. Ты ведь знаешь службу производителя работ, прораба. Она ведь то же между молотом и наковальней.
Выручил Олег, он разлил по рюмкам перцовую настойку и мы дружно выпили. Я расплатился. Ужин удался ...


                *    *    *


      К восемнадцати часам я был уже в вестибюле Дворца культуры. Я облачился в свой коронный черный костюм. Галстук еще хранил одеколон «шипр» харьковского производства. Меня тут же отловили Михаил с Олегом и привели за кулисы к Ирине. Она сияла. Выглядела она необычайно красивой и соблазнительной, серые глаза выражали открытость и нескрываемое желание и ощущение жизни в себе. – Андрей, у меня нет слов, - сказала она, измерив меня взглядом. – Ты неотразим! И не забывай, что я замужняя дама,- сказала она и приблизила губы. – Я об этом, моя зазноба, помню и денно, и нощно. – Молодчина, Андрей, ты гений, - воскликнул её супруг Олег. – А вот и мои певицы! Ирина представила нам молодых девушек. Они были очаровательны, как сама молодость. Здесь излишни всякие речи. Через несколько минут зал был заполнен до отказа. В Орске так бывало на всех мероприятиях. Причины известны. Суббота и воскресенье – дни выходные, и население Орска с удовольствием посещало любые зрелища и места, где можно пообщаться и показать себя. Отвлечься от работы, и домашних забот.
Мы заняли первый ряд. Ирина села за рояль. Исполнялись романсы: « Я ехала домой, я думала о вас...», «Караван», текла задушевная мелодия и слова: « Мы странно встретились, и странно разойдёмся, Улыбкой нежности роман окончен наш...», « Не пробуждай воспоминаний Минувших дней, минувших дней... Мечтой любви, мечтой прекрасной, Не увлекай, не увлекай!» Зал рукоплескал неугомонно. Народ вбирал своей душой чувства авторов и исполнителей с благодарной отзывчивостью. «Оренбургский платок» в исполнении Ирины публику поверг в восторг. Крики «бис», «браво» утихли не скоро.
 - Поздравляю, это был фурор, - сказал я Ирине, когда мы танцевали с ней танго. Она с нежностью прижалась ко мне. Я выдержал волнение. И вдруг я почувствовал на себе сильный и долгий взгляд. Посмотрел направо,- девушка, танцуя  с парнем такого же роста, как я, смотрела на меня большими, выразительными глазами. Взгляд был ошеломляюще захватывающим так, что мне вспомнилась песня на слова Евгения Гребёнки «Очи черные», особенно строки «вы сгубили меня, очи чёрные...» Любовь страстная, истинная, всегда драматична. Стоило вспомнить  Меджнуна, то есть - сумасшедшего от любви. Я забеспокоился. И мне это сильно не понравилось. Музыка оборвалась. И я только в это  мгновение ощутил тёплый живот Ирины. Она пристально посмотрела на меня. Широка дорога ко греху, но как тесна к спасению. Я проводил Ирину к Олегу и, поблагодарив её за танец, зашел в буфет, где Михаил беседовал с двумя парнями...- Андрей, хочешь что-нибудь выпить? – спросил он и поднялся. – Нет, спасибо, Михаил, я пойду танцевать. Спустился в танцевальную залу. Она стояла спиной ко мне. Светлые волосы густой волной ниспадали до самой поясницы гибкой и податливо нежной, это было видно, когда она в разговоре слегка меняла  позы. Я направился к ней, парень, разговаривающий с ней, перехватил мой взгляд. Она тут же повернулась ко мне навстречу с улыбкой. Я на мгновение потерял свою независимость или мужество, бог весть. Но поздоровался. Она слегка прищурившись, произнесла своё имя – Дарья. Я тут же забыл её имя. Так бывало всегда, когда девушка мне нравилась, но этот случай был особенным, я был очарован, схвачен красотой не внешней, а симбиозом женским внутренне духовным  и его телесным проявлением. Эдакое бывает редко. И постигается не всеми. И она это почувствовала. На ловца и зверь бежит. Пословица эта не совсем подходит, но она выражает судьбоносность происшедшего. Всё уже решено. Мы будем вместе. Знает она и знаю я. Дальнейшее - дело техники. Как нам, сблизившись, уйти, не зацепив ближних наших, общих мнений и страстей. Взглядов ревнивых и завистливых. Мы находились в обществе. Но я подумал, что она найдёт выход. Однако и мне нельзя быть олухом и лохом. К моему счастью заиграли вальс, а я заметил, что местные парни ни все  могут его танцевать. Я выдержал паузу. Парень, посмотрев по сторонам, танцевать не шел. Мне только этого и надо было. Ко мне вернулось прежнее мужество, граничащее с хищностью. Я, слегка наклонившись под её взглядом, пригласил её на танец, протянув руку в белом манжете. Она, подавшись ко мне, положила мне одну руку на плечо, а другую, правую вложила с лёгкой дрожью в моё запястье, и мы закружились. Отдалившись от её воздыхателя я назвал ей своё имя. И переспросил её. – Дарья, пропела она, в её голосе были нотки русской гармони. – Дарья, вы мне понравились. - Вы мне тоже понравились, ответила она и смотрела на меня чистыми и невинными глазами. И это тогда, когда я был в опасности. Мне надо было «увести её». Я знал, чувствовал, что это будет нелегко, но надо во чтобы-то ни стало украсть её. И, если Богу будет угодно, я эту красавицу украду, как дикий русич. – Дарья, тогда сделаем так. Я сейчас одеваюсь и выхожу. Буду ждать вас на улице, под фронтоном за колонной. Вы в чём будете одеты? – В рыжей лисьей шубе с воротником из чернобурки.  – Хорошо. Я в дублёном полушубке. Но сделайте так, чтобы ваш партнёр не заподозрил, что вы со мной. - Да он мне никто. Просто знакомый. Я свободна. Приехала сюда из Оренбурга по комсомольской путёвке. – Ты ещё не знаешь, как ревнивы мужчины. – Она заинтригованно засмеялась. – Словом, Дарья лучше будет, если ты ускользнёшь от него, придумав причину. Ладно? – Хорошо, Андрей. У вас хорошее и звучное имя. – Может быть, но по звучанию уступает вашему.
        Я вошёл в раздевалку. Оделся и тут же вышел. Прислонившись к колонне, я закурил. Взглянул на часы, прошло двадцать минут, и в это мгновение показалась яркая лисья шуба. Дарья взяла меня под руку и мы быстрым шагом направились к остановке. Я пожалел, что в Орске мало такси. До остановки было метров сто. Я оглянулся и увидел три фигуры. По всему было видно, что это «погоня». Я об этом не сказал Дарье. – Слушай, парниша, остановись, побазарить надо, донеслось из-за спины. Мы с Дарьей «тормознули». Такое слово русской фени возникло от  вражеского посыла «побазарить». Мне всё было ясно, как Божий день. Не зря я харьковчанин, где Одесса – мама, а Харьков – папа. – Слушаю вас, люди добрые,– произнёс я. Дарья сжала мою руку. Она начинала «дёргаться». – Девку, оставь! – Что значит «девку», вскричала пронзительно Дарья. – А то, кто ж ты ещё, - ответил блатной. Видимо, кореш обиженного неудачного любовника. – Долго ждать? – И крепыш подошел вплотную ко мне. Я сказал Дарье, чтобы она отошла в сторону. Её крик придал мне уверенности в правоте своего поступка. «Девчёнка стоющая, - подумал я». Этот блатной мог держать и «перо». Я посторонился слегка. – Слушай, что ты тянешь на понял понял, - проговорил я нарочито хриплым голосом. – Если есть перо, то выбрось его, а то я переломлю тебе хребет. Тебе ясно? – Не бойсь, мы и без «пера» зададим тебе перцу. – Я не согласен. Вас трое, а я один. Мне показалось, что блатяге это понравилось, ему хотелось вывести на меня самого «воздыхателя». Тем более свою роль он сыграл блестяще с его точки зрения. Он подошел к своим кентам. – Хорошо, паря, в твоих словах, мы посчитали, толк есть.- Он отошел. На его место вышел сам  влюблённый в Дарью. Сложен неплохо. Сила есть, ума не надо. – У вас есть ко мне претензии, мил человек?- спросил я спокойно и сурово. Блатной, стоящий неподалёку, как опытный в подобных случаях,  заметно сник, понял, что на испуг я не поддался, и разговор может зайти в опасный переплёт. Он меня вычислил, что я не блейфую. Дам отпор. Тем более менты не дремлют в Орске. Я, тоже был не лыком шит. И понял,- им надо было меня вырубить быстро. Забирать Дарью и канать отсюда, пока трамваи ходят. Я ждал ответа. – Тебе, паря, сказали, оставь Дарью и мети отсюда, пока цел.- Я стоял на изготовке. Мне стало интересно. Подобие страха перешло в отвагу и сильное ощущение и осознание обстановки. Всё, решил я, он меня не свалит. И тут же я получил сильный удар правым боковым. Меня потрясло. Но поскольку с этим ударом он наклонился слегка влево, я левой нанёс ему сокрушительный удар в ухо. Противник упал на колени. Я, сцепив кисти рук, и обрушил  их сцепку, на его шейный позвонок. Пацан лёг, уткнувшись головой в снег. Из его левой руки выпало «перо». Подбежала Дарья и, увидев нож,  задрожала и схватила меня за руку. – Бежим, Андрей, отсюда, а то они нас зарежут! – Не бойся, уже не зарежут. Как зовут его, - спросил я у Дарьи. – Кажется Толиком. Толик поднялся с четверенек. Я стоял и ждал. Будет он продолжать бой или нет. Но для обеих сторон это было опасно. Мог кто-то позвонить в милицию. Его кореша подошли к нему и все трое завернули за угол. К остановке подошёл трамвай. Мы вошли и сели рядышком. Дарья, обхватив мою шею, принялась слёзно меня целовать. Я ощущал её трепетные и солёные губы... Итак, знакомство состоялось.
                *    *    *


          Я проснулся в девять часов. Дарья спала сладко, зарывшись в пшеничную копну своих волос. «Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель» - медленно прошли в памяти стихи Овидия. Я бесшумно оделся и вышел, заперев дверь. Вернувшись из магазина,- Дарья всё ещё спала. Я выгрузил бутылку румынского шампанского красного и две бутылки портвейна розового. Свежий хлеб и всякую всячину. Красные виноградные вина весьма полезные. В них те же элементы, что и в человеческой крови. Если они виноградные. Авиценна был прав. Дарья открыла глаза. Приподнялась на локте. Увидев меня, встала и села мне на колени, прижавшись головою к моей груди. Я без вина был пьян. Я был каким-то другим человеком. Очень хорошим и безгрешным... А Дарья, как случайный мотылёк, залетевший в мою жизнь, и, перепутав мою грудь с цветущим лугом, тихо и трепетно дышал на нём в сладкой дрёме.
Я помог Дарье помыться и одеться. На электроплитке согрел чайник. Заварил в двух чашках. На тарелку положил два заварных пирожных. Дарья порезала краковскую колбасу. – Откуда ты узнал, Андрей, что я люблю краковскую колбасу? – Потому, что я её тоже люблю. – Какой ты любвеобильный! – Она расхохоталась, при этом её тело плеснулось волной. – Тебе девятнадцатый пошел? – Да.- Она направила на меня голубые, цветущие глаза. Волосы она подвязала, алой лентой, собрав их в лёгкий жгут, как подвязывают кобылицам на параде.
  Мы пили чай с пирожными. Я удивился, отчего я, когда бываю один, не пью чай с пирожными...- Вкусно,- проговорила Дарья. Поднялась и вымыла в раковине посуду. Протёрла салфетками. – Тебе надо приобрести полотенце для посуды. Нет, я тебе подарю.- Дарья, ты забываешься, это - общежитие. И кастелянша даст мне столько полотенец, сколько необходимо для посуды. Так, ты хочешь принять душ? – Хочу. Тогда я удалюсь на несколько минут.
- Баб Нюра, - обратился я к дежурной,- у меня проблемы. – Знаю. Твоя сивенькая уж больно хороша собой. Ох, где моя молодость! Вот тебе и невеста, Андрей. Ты парень со специальностью, инженер, за тебя любая девка пойдёт, да еще и ноги будет мыть и юшку пить... Вот ключ от душевой для обслуживающего персонала. Можете идти вдвоём, только тихо.- А как же, тетушка Анюта. – Ох, люблю молодца за обычай. Спасибо тебе, ты назвал меня Анютой. Анютины глазки есть такие цветы.- Знаю, знаю! – Таково называла меня покойная матушка, царство ей Небесное и вечный покой... – Мать Девы Марии звалась Анной.– Андрей, ты грамотный как поп Власий из нашего села, - с восхищением, возведя очи , проговорила тётушка Нюра.
После душевой я попросил Дарью подойти к дежурной, тетушке Анюте, и передать ей от нас портвейн. – Я мог бы и сам это сделать, но лучше будет, если ты. Она относится к тебе с материнским благоговением. Ты ей понравилась. Так будет лучше. - Неудобно, Андрей, это же не цветы, а вино. – Цветы подаришь ей в следующий раз. – Робею. – Хорошо, ты вручишь ей бутылку в моём присутствии.- Мы вышли на площадку. Тётя Нюра вязала. Увидев нас, она сдвинула очки на лоб. И часто заморгала.- Тётушка Анна, вам Дарья от нас обоих желает вам вручить для подкрепления здоровья вино из Таврии.- Ох, детушки вы мои дорогие, спасибо! Дай вам, как вас величать-то, барышня? – Дарья. - Так вот,  дай вам Бог тебе, Дарья и Андрей здоровья и счастья. –  С этими важными словами она взяла бутылку и спрятала в ящик стола. Миссия была нами исполнена, и мы вернулись в мою келью. Выпили немного шампанского и поели. Я лёг на кровать и притянул Дарью к себе. Она обвила меня, как лиана. И долго, продолжительно изнемогала в поцелуе. Она когда улыбалась, то улыбалась всем лицом и глазами. Рот у неё был небольшим, губы розовые и полные, мягкие, как две половинки спелого персика, сочные. При улыбке, её рот едва открывался, и уголки его приподымались к верху. Брови у неё тёмные, ресницы же тёмные от корня, к своим концам русые. Волосы пахучие, густые и значительные. Дарья, твои волосы – чудо природы. – Да хватит тебе, Андрей. Нормальные волосы. А какие они должны быть? Я же не мужчина. Мама мне говорила пословицу, что у бабы волосы длинные, да ум короткий. Я не знаю на счёт ума, ведь это вещь относительная, правда, Андрей. – Я считаю, что женщинам не следует иметь ум слишком длинный. Если ум у женщин будет длинным, то его следует укоротить у мужчин. Но если ты успела заметить, то согласишься, что не  у всех мужчин  ум длинный. Он или короткий или вообще его нет. Разве у тёти Нюры нет ума? Что ты! У неё ум женский, ум матери, который сопрягается с глубоким чувством любви. Женщина даёт потомство. А пословица эта произошла от того, что в старину бабья дорога была от печки – до порога. Иными словами они, бабы, были хранительницами очага семейного. И кроме ведения  хозяйства, приготовления пищи, они пряли, ткали и воспитывали детей, были своего рода домашними крепостными. А семьи были на Руси большими. И всё это при нашем холодном климате. Всех надо обуть, одеть, накормить. Это не средняя Азия, не Африка, где достаточно было набедренной повязки, бананов и плодов манго.- Дарья обхватила мою шею, её волосы накрыли меня, я дышал сквозь душистую пшеничную солому, и гладил её  тёплое и прохладное тело. Кожа у Дарьи была белой, упругой, нежной и  чувствительной. – Дарья, когда я глажу или перебираю твои волосы, как струны арфы, вдыхаю аромат этой пшеничной соломы, эту колосистую солому, мне чудится, что вот-вот из неё вылетит перепёлка. -  Андрей, ты такой умный. И так хорошо понимаешь красоту. Я и сама себе порой нравлюсь.- И она запела негромко: « Всю ночь поют в пшенице перепёлки, О том, что будет урожайный год, Еще о том, что за рекой в посёлке Моя любовь, моя судьба живёт. – Голос у неё был русский, глубокий, гибкий с грудным подголоском гармошки. – Это моя любимая песня на слова Михаила Исаковского, а кто композитор, знаешь? – Блантер. – Верно. Ты была на концерте там, во дворце культуры? – Была, мне очень понравились романсы. Я даже всплакнула. А когда Ирина, я не запомнила её фамилию, спела «Оренбургский платок», я разрыдалась... - Она притихла.  – Сразу отвечу на твой вопрос, который хотел бы ты мне задать, но не решаешься: слова Виктора Бокова, а музыка Георгия Пономаренко. -  Я развеселился. Встал и аккуратно нацедил в стаканы шампанского. Она немного отпила и вернула стакан мне. – Вообще твои волосы.., но чтобы тебя  не смущать, скажу так: женские волосы таят в себе страсть. Они эротичны, так же, как и настоящее женское тело, прельщающее мужчину. Это продолжение женщины, её код и символ... Я пью за твои конкретно белокудрые волосы...- Спасибо тебе...- Она опустила голову, а потом посмотрела на меня с такой тоской любви и с таким восторгом вожделенья, что я, потеряв дар речи, раздел её до нитки. Она упала навзничь, и я только увидел, как качнулись два карих соска её полноватых, вошедших в силу грудей. Округлый живот её, как слепец, лобзал меня, а сокровенные волосы таинственного бугорка сладко терзали плоть мою, страсть её кипела первозданностью, словно жаждала произнести некое неизречённое слово. Потом она откинулась, и своими волосами пшеничными вытерла пот мой на шее моей и груди... От её тела исходила нежная благодарность и жертвенность русская, бабья...
      Проснулись мы на закате. Я открыл окно. Снежный ветер внёс несколько снежинок. Одна из них мерцала на её реснице. Я облился водой из-под крана. И насухо вытерся полотенцем. Оделся и вышел, дав ей возможность привести себя в порядок.
       Когда я вошел, на столе был сооружен ужин, закуска. Стаканы стояли во фрунт чистые и подтянутые. Она встала и прижалась ко мне так, что хоть стой, хоть падай. Куда не кинь – везде клин греха, который узаконен природой; так мне кажется.
      Итак, Дарья, что будем пить? Я бы выпил портвейна, а ты? Она согласилась выпить то, что буду пить я. Свой стакан я наполнил до краёв, а Дарье наполовину. Она благодарно кивнула. Мы выпили залпом. Я налил еще себе полстакана вина и дополнил его шампанским. Выпил до дна единым духом. Дарья воздержалась. Смеркалось. Я включил настольную лампу. Дарья задёрнула шторы. И вдруг меня осенило. Дарья, ведь мне завтра на работу! Ехать в  Ириклу. Я тебе говорил, что я строитель, прораб? – Нет. – Но, Андрей, мне ведь тоже в Ириклу, на стройплощадку Ириклинской ГРЭС. По комсомольской путёвке. - Несколько минут мы сидели под информационным давлением, о котором мы, к счастью забыли напрочь. «Так я, оказывается, работаю прорабом на Ириклинской...». Я встал, подошёл к зеркалу и стал расчёсываться.- Странно как-то, Андрей. – Странно Дарья...- сказал я, и опустил мягко её на постель. Вдруг она принялась снимать с себя всё, что могло помешать нам. Её белые, лукавые и протяжные ляжки слегка раскинулись. И всё, что было между ними, ждало в сладком нетерпении чего-то такого, что им снилось в неопознанных снах. Я легко, как чёлн, прошел в её устье. И она поглотила его, овладела им, он был её достоянием, а она моим. Дарья, сказать прозаически, отдавалась лихо и самозабвенно, вздымаясь и прядая, шумно, как морская волна. Её шея, спина и поясница заходились в слаженной, автоматической ритмике, а ягодицы округло и увесисто ходили под моими ладонями, питая их страстью, приближая заветный миг, исполненный преступным желанием выйти из себя. И вот её губы и язык вошли в рот мой и все члены её тела забились в сладкой панике, не ведая, что творят. Она умолкла подо мной и лежала с закрытыми глазами... А потом стала ласкать меня и целовать мои губы, грудь и глаза, а левой рукой блуждать в моих волосах. А я, зарывшись в копне её волос, забылся и уснул сном праведника.


                *    *    *


         Поднялся я в восемь часов. Тихо омыл лицо. Выпил по привычке воды из графина. Дарья спала, разметавшись среди «хлебов спелых». Будильник поставил на полдесятого. Кратко написал: заеду за тобой часов в десять. Ключ на полу у двери, если что. Целую. Андрей.
        Минут через пять подрулил автобус. В салоне было весело. Рабочие уже в спецодежде, с лопатами своими развозились по объектам. Вся эта процедура занимала час-полтора. Затем, подобрав в опредёленном месте служащих, автобус причаливал к управлению. Я зашел к Эдуарду и сдал наряды. -  Что,  Андрей, не замёрз? – Пока нет, Эдуард. Надо вот взять валенки и ватные брюки...- Надо, надо: береги платье снову, а здоровье смолоду,- говорится в русской пословице, так? – Так и по-другому: береги платье снову, а честь смолоду. Но в данном случае ты прав. Хранить здоровье надобно. Эдуард улыбнулся с прищуром. Я чувствовал его тёплое отношение ко мне. – Заехал бы, Эдуардище. - Гербовые заботы держут за фалды. Да и холодно. Заезжай, в одну из суббот, ко мне в гости, потолкуем. – Посидим рядком, да попьём ладком,- добавил я. Настроение моё мало-помалу набирало обороты.
Зашел к Арсению Саввичу. Поговорили. К весне, Андрей тебе пришлём двоих девушек из Ворошиловограда, то бишь, Луганска, мастерами. А Отто Ильича перебрасываем на новый объект – завод тракторныхприцепов. –Небось, денжищи хорошие, - сказал я. Соколов искренне улыбнулся. Фишер настаивает, чтобы тебя к нему, но я думаю, что тебе нужен рост по службе. На днях я издам приказ о назначении тебя начальником Ириклинского участка. Мы попрощались. Я наведался к Шнайдеру. Эрнест Францевич, улыбнулся, сверкнув металлической оправой очков. Он вышел из-за стола и сел рядом со мной. – Молодец, Деговцов. Тобой доволен. Какие вопросы? И есть ли они ? – Есть, но личного порядка. Мне надо торопиться в Ириклу, но автобус меня не совсем устраивает. - Что так? – спросил главный, посерьёзнев. - Поезжай с Виктором, как обычно. – Я не один, Эрнест Францевич... Через небольшую паузу он спросил мягко: она красивая? – Да, и в этом вся причина. Я не могу смущать ею наших мужчин, да и женщин...-
Он снял трубку.- Я мог бы тебя с ней подбросить на своей машине, но нет времени, Андрей. Алло, Никитич, мне нужно на два часа твой «рафик». – Он шепотом спросил у меня на который час, я ответил, что к двенадцати. Он сообщил об этом своему абоненту, но трубку не положил.- Минутку, -произнёс он в трубку. – Всё, договорились, к двенадцати «рафик» будет у подъезда общежития. Я поблагодарил. Пожали руки. А Эрнест продолжил разговор с неким « Никитычем». У Фесенко Петра Петровича, я расписался за тёплую спецодежду. – Пётр Петрович, будь другом, дай мне на прокат пару женских валенок.  - Ха! Андрюха! Ты никак женился! Воскликнул приземистый и подвижный кладовщик с румяным лицом. – Размер? – Тридцать пятый. – Так, плюс шерстяной носок и воздушная прослойка, в итоге – тридцать восьмой. Пойдёт. Цвет для бабы светлый. Через пять минут
он вынес светлые и мягкие валенки. – Я их заберу с собой, а моё шмотьё забросишь или Виктору, или в автобус. - Будет сделано, товарышу началник, - с усмешкой проговорил  Пётр Петрович. – Пэтро! – Га! – З мэнэ бутылэць!
- Цэ дужэ добрэ. Здесь плохая перцовая, - вздохнул он. – Надоть ехать на Украину. Там горилка с пэрцэм. – Не трави душу Андрийко. – Усё, пока.
Я взял у главного механика Морозова попутный самосвал, который и подбросил меня к общежитию.


                *    *    *



       Степь молчала. Вокруг снега, холмы, а с севера белел, гористый кряж... Солнце слепило глаза. Простор завораживал.«Однообразная красивость» вносила в душу спокойствие и некую небытийность.
       Дарья, склонив головку на плечо моей волчьей дохи, казалось, подрёмывала. Водитель крепко держал баранку в меховых рукавицах.
Впечатление, что жизнь есть сон, мне думалось, имеет два источника. Один от переполнения чувствами, когда дух теряет реальность, а другой от вялого осознавания настоящего. Между ними – мера, то есть гармония жизни. Не каждому сие счастье удаётся. От вялого осознавания настоящего, его течения, бабки порой говорили: «прожила жизнь, как в одну дверь вошла, а в другую – вышла»... Гипноз забот, гипноз долга, одурманивание сознания игрой в жизнь, ядовитое сознание скоротечности жизни, зависть и алчность уносят тебя от твоего естества, от того тебя, которым тебя задумал Бог.
    Я очнулся от потока мыслей, которые пришли сами, без моей воли. Непрошенные гости. Любопытно,- неужели нельзя жить проще? Нет. Наверно, в обществе, в миру, это невозможно, поскольку происходит общение, отношения, игра... Мой друг как-то сказал, что не любит посредников в религии, то есть он желал бы к  Богу идти своей дорогой. Я бы с ним согласился. Но тогда как быть со знанием. Мы его получаем из рук старших, книг и природы... «учись мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни»... В конце концов, об Иисусе Христе мы бы не узнали, не будь «посредника». Вот и мне, глядя на заснеженную степь, вспоминаются строки Афанасия Фета: «Чудная картина. Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна, Свет небес высоких И блестящий снег, И саней далёких Одинокий бег...». Итак, искусство не есть истина, а путь к истине. Вот, что на определённом этапе духовного становления нам заслоняет самих себя, нашу самость... Вот он, жизни сон... Его преодолевают только отшельники, святые, ушедшие от мирской суеты, от мира, «который лежит во зле». А какое прекрасное искусство, звукопись, простор, картина русской зимы, природы, как бы без человека. А «саней далёких одинокий бег» только подчёркивают, как некий знак жизни природы самой по себе...
     Вдруг мы, словно проснулись. Поднялся сильный ветер. Хлопья снега понеслись параллельно земле, горизонтально, затем хлопья превратились в некую пыль, прах... Сквозь щели автомобиля засквозил резкий холод. До посёлка Ирикла оставалось километра три. Шло великое перемещение снегов, которые заняли всё пространство между небом и землёй. Редкий, но обычный оренбургский буран.
    Добрались мы до Ириклы более-менее сносно. - Если буран не прекратится, то придётся задержаться, - сказал трезво и спокойно водитель. Дарья, как уроженка этих мест, была слегка взволнованна. Она шагала по мягкому снегу в новых, и таких же мягких, валенках (валенцах), схватившись за мою руку, к столовой. – Дорогу теперь прочистят, наверно, не скоро? – спросила она у водителя. – Как только буран утихнет, сразу впереди нас пойдут бульдозеры и автогрейдер. Здесь вам не у Проньки в радиорубке,-в бирюльки не играют.- Дарья засмеялась. Она ответ поняла, но его форму не постигла. Я же объяснять не стал. Водила был наш человек. Он, как я узнал позднее, служил  сержантом в армейской автоколонне.
      Обед в столовой Дарье и водителю понравился. – У нас Оренбурге, -похоже, но здесь более сытно, правдиво и без всяческого лукавства.- Я взглянул на неё с одобрительным удивлением. – Обед самостоятельный , - заметил водитель Лексей.
 Буран затихал, мягко пошевеливаясь. Перешёл в дежурную метелицу. И, наконец, иссяк. Солнце воссияло. Затарахтели бульдозеры. Спустя полчаса, мы потихоньку двинулись к Энергетику.
       Дарью я пригласил пока к себе, перед тем как затевать ей регистрацию в комсомольском штабе. Я оставил её в одиночестве, а сам, не мешкая, подался в прорабскую. У вагончиков шла дружная работа по расчистке снега. Я поприветствовал всех и сменил волчью доху на бараний полушубок. А ботинки на спасительные валенки, предварительно обернув ноги портянками.
Работа завертела меня, как метелица. Я забыл, что Дарья там в моей комнате одна. Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая! Можно и так сказать. Но по слову Владимира Мономаха, надо делать дело мужчин, наше мужское дело, к чему мы призваны... И параллельно требуется сторониться лжи и пьянства, «ибо в них душа погибает и тело». А тайна всего этого заключается в любви, рассыпанной по миру, как звёзды по небу...


                ГЛАВА  СЕДЬМАЯ


         Каким бы ты не был опытным человеком, но прошлый опыт не мера истины, а только ключ от двери, где она находится.
Я перебирал все случаи в своей жизни, а также все накопленные опыты из книг чужих, но не совладал с выбором решения: жениться мне на Дарье  или нет. Вопрос праздный и всегда открытый. Я стал вслушиваться в себя. Как говорят, услышать голос своего сердца... Но все мысли, воспоминания неслись мимо, как метель.
        Решил написать письмо домой. Ввалился я намороженный, в инее, в валенках, в своё пристанище, в тёплую комнату. Раздеваюсь, переодеваюсь...
Вынул из ящика фотографию сестры Людмилы, писчую бумагу и конверт.
               
                Как я рад сизокрылым конвертам,
                Окаймлённых приветом родным.
                Ежедневно я бреюсь электро –
                Бритвой – подарком твоим.
                И в морозной степи в полушубке
                Я иду на буран, наклоняясь.
                И тепло мне от карей улыбки.
                От похожих на мамины глаз...

Людмиле я описал внешность Дарьи, её возраст, что она из Оренбурга и нравится  мне очень во всех отношениях. Но то, что не останусь здесь в Орске, я искренне заверил родных. Поскольку от хорошего к плохому не едут по доброй воле. Голые степи Оренбуржья не заменят черноземья с Николаем Лесковым, Иваном Буниным, Михаилом Пришвиным, Иваном Тургеневым, Евгением Замятиным... с великой природой земли русской...
       В ответ я получил, то, чего ожидал. Людмила оповещала меня, что будущая жена должна быть миловидной и красивой в меру, что красивая жена – чужая жена. При красоте редко уживается хозяйственность, разум и сочувствие... С лица воды не пить и другие пословицы, на которые русский человек был весьма щедр... Мама приписала: «Андрюшенька, жалкий мой сыночек, если ты задумал жениться, золотко моё, то было бы не лишним вам с Дарёнкой съездить в Оренбург, узнать её отца и мать, определить род. Мой папаша, прежде чем совершить рукобитьё, дать согласие на брак с твоим отцом Фомой, знал о женихе всё до пятого колена. Кто чем болел, каким был в работе, в уме, в здоровье... Нам было проще, за нас решали наши родители, отец, глава рода. А вы теперь, молодые, брошены сами на себя. Права человека соблюдаются, но опыт жизни свой и родительский не учитывается... но это, наверно, только у нас, у русских... Если любовный туман не рассеется ваш, тогда гляди со всех сторон, как ты хочешь устроить свою жизнь. Не спеши наудалую, на рысях. Может быть, Дарья-то и хороша, но она дерево с иной почвы и пересаживать её надо с осторожкой... Да и то надо сказать, сынок, харьковские и белгородские девки – кровь с молоком. А хохлушки работящие да хорошие поварихи, и рожают здоровых детей... Не зря у нас такие мясистые и сладкие созревают вишни. Какова природа, таков и человек. Вон твой дядя Жора, мой старший братец, привёз после войны жену себе девочку из Нижнего Тагила. (Помнишь я тебе рассказывала, что танковый завод харьковский, где Егор работал конструктором эвакуировали туда, на Урал, не на южный, а средний). Так она пожила с годок, и уехала назад к маме в Тагил... Ну, а если ты уже к ней так пристрастишься, влюбишься в её красоту, особенно в её волосы, которые в нужде и беде быстро секутся, то, когда будешь ехать домой в отпуск, привези и её, пусть поживёт у нас, привыкнет. И ты пошире увидешь её, в простой, бытовой жизни... А жизня наша, Андрюшенька, такая, что счастья в ней мало. Как писал Есенин, что радость бывает редко, как вешняя звень поутру... Будем надеяться на Бога. Храни тебя Господь. Да укрепит Он разум твой на всех путях твоих. Береги себя и не дюже уповай на работу. Может, тебе нужны деньги. Напиши. Крепко тебя целую. Привет тебе от папы...»


                *         *         *


         К вечеру ко мне в Орск приехала автобусом Дарья. Румяная,весёлая...
Я смотрел в её ясные и звонкие, как бубенцы, глаза.
Не снимая шубы, она повисла на моей шее. И принялась шумно и часто меня целовать. – Я  принесла тебе подарок. – Она открыла сумку, извлекла из неё пакет,- по-русски бумажный кулёк,- из которого извлекла бутылку вина и кольцо краковской колбасы. Я содрал с неё шубу, снял шапку и платок, она стремительно села на кровать и мигом сошвырнула с ног валенки. Я повалил её на спину, продел ладони под её тонкий свитер. И заставил её уста замолкнуть. Губы её холодели. У женщины, охваченной страстью, уста всегда чисты.
        Я знал, что Дарья работает в бригаде маляров отделочного субподряда. Прораб Усов Виктор парень свой в доску, разбитной малый. Я ему отдал Дарью под особую  опеку и охрану.
- Что, Дарёнка, как твоя комната в общежитии,- спросил я и налил вина в стаканы. Дарья порезала хлеб и колбасу. – Я тут обзавёлся чайником, теперь будем пить чай по-купечески вприкуску...- Она улыбнулась и поцеловала меня, я неосторожно опрокинул стакан с вином себе на брюки. Пришлось их снять. – Вино знает, что делает,- улыбаясь с прищуром, проговорила Дарья и бросила брюки в раковину. Пришлось облачиться в тренировочные.
Не успели мы с Дарьей допить чай, как шумно внеслись Олег с Михаилом, а с ними Ирина и ещё какая-то приятная девушка брюнетка с густыми ресницами и очаровательной улыбкой. Она оказалась удмурдкой из Ижевска.
Возможно невеста Михаила. Познакомились. Жительницу Ижевска звали Зинаидой. – Очень звучное и мелодичное имя, - сказал я напропалую. – Андрей, ты пророк, она пианистка, преподавательница музыки в консерватории. – Боже! Какие, Андрей, у нас люди! Что-то надо предпринять, - с наигранной озабоченностью проговорила Дарья. - Ничего не следует предпринимать. Мы всё обдумали. Все идём в кафе «Ласточка»,- заявил Михаил. – Тем более, Андрей, на одной колбасе далеко не уёдешь.-
И тут для Олега появилась расщелина проявить своё остроумие. И он сказал нечто о колбасе, девушки его не поняли. И хорошо, что не поняли. – Вечно ты, Олег, говоришь так, что никто не может понять смысла сказанного,- притворно ворча, взглянула на него жена.
         Я спустился в кладовую и достал из чемодана чистые, ненадёванные брюки цвета маренго. Там же и облачился в них. Ремень уже вдевал принародно. Через минут сорок мы были в просторном зале «Ласточки». Поужинали мы на славу. Компания сплотилась и прониклась любовью друг к другу. – Так, мужики и бабы! – начал было Олег. – Олешка, сядь, - велела Ирина. – Коллектив тебя лишает слова.- Встаёт Михаил и под общий хохот объявляет, что нас всех в воскресенье, то есть завтра, ждут на лыжной базе к тринадцати часам. - Мне думается, времени для сна будет достаточно.
       После кафе поехали  в центр старой части города, где находится Преображенская (Яшмовая) гора. Канатная дорога не работала и мы понаблюдали так, не подымаясь, ибо можно было легко свалиться вниз или утонуть в снегу... – Докладываю, товарищи присутствующие, - начал Олег, - не так давно в 1769 году К.Л. Эйлер наблюдал прохождение Венеры перед диском Солнца. – Откуда наблюдал, с крыши твоего дома? – спросил, вернее, вскричал Михаил. -  Объясняю специально для тупых: Эйлер наблюдал Венеру с вершины Преображенской горы, перед величием которой мы с вами грешные потомки смиренно стоим в молчании.- Наконец-то Олег заслужил поцелуй у своей верной и строгой жены.


                *     *    *

               Пришла весна. Снег сошел. И сразу стало сухо. Рыть траншеи одно удовольствие. Мне прислали роторный экскаватор. Я этим «чудом» легко гнал погонные метры, благо водовод был неглубок чуть  ниже глубины промерзания. Работа кипела. И её хватало всем и монтажникам, и каменщикам, и строповщикам, и трубоукладчикам и сварщикам. То же и отделу снабжения. Подвозились трубы, готовые углы поворота, крестовины, запорная арматура... В июне прибыли из Луганска две девушки. Мне они были приданы, как и обещал Арсений Саввич, в качестве мастеров. Я, ничтоже сумняшеся, передал их под мощную длань геодезиста Феодора Ивановича, пусть поднатаскивает их в геодезии, а я им преподам   практическую технологию строительства и сметы, Эдуард же, справившись с пасекой, подъедет и откроет им тайны  нарядной дисциплины, экономической ловкости. Девчёнки смазливые. Росточка обе были среднего. Одна рыжевата, а другая темноволосая и с черными глазами, юркая, как сорока.
        Недели через две, как мне доложили, они обе в меня влюбились. Что не помешало черноглазке через два месяца выйти замуж за экскаваторщика Дмитрия, Митюшку... А рыженькая, спустя месяц, -  вышла за помощника комсорга стройки Завалишина Петра. Парня смышлёного и нахального. Таковые известия, мне думается, беспокоили Дарью, но мне она ничего не говорила, даже не было намёка на женитьбу. Словом, на свадьбах комсомольских мне пришлось побывать дважды. И хлопотать у Гурового Александра Васильевича квартиры. Эх, Дарья, Дарья, свет ты мой в окошке. Зима прошла у нас с ней в полной любви, самозабвенности и того постижения мира, которое дано только влюблённым и детям... Может быть, это и было незримой и неощутимой красной нитью, которая не давала смелости, воли или же ясно выраженной мысли о нашем браке, о совместной жизни в этом наилучшем из миров. Потому что любовь таит в себе колдовство, миф, которые не согласуются с миром рационального, практического. Всё, как в сказке, стоит произнести заветное слово, как чудо исчезает или появляется.
      Сегодня я задержался на планёрке, а потом разбирался с ненужной дракой между нашими слесарями и электриками из «Орскэлектромантажа», которые проложили ошибочно кабель поперёк нашего будущего водовода. Хорошо, что кабель был не под напряжением. Наш экскаватор вырвал его как василиска из недр земных. Справедливость была восстановлена на уровне меня и начальника электромонтажных работ. Дело закрыли.
      Я направился к Дарье в общежитие. Она жила на втором этаже с девушкой из Челябинска. Дарья, завидев меня, бросилась ко мне со словами: «Где ты пропал, Андрюшенька? Я уже дважды ходила к тебе, но дверь была заперта». Она прижалась ко мне. Глаза её увлажнились. Когда она успокоилась, я увидел сидящего на стуле у стола парня среднего роста. Он встал и протянул мне руку: - Николай. – Очень приятно, Андрей.
      Соседка Света была симпатичной и опрятной девицей... Мы, попрощавшись со Светой и Николаем, вышли. В небе сияли крупные звёзды.
- Пошли ко мне, Дарьюшка. Что-то ты впала в некую сентиментальность. – Наверно, влюбилась в тебя, Андрей. И не знаю теперь, что будет со мной, если ты меня бросишь. – Что за глаголы, Дарья,  « бросишь». Ты что вещь?
      Мы выпили чаю. Включили приёмник. Пластинок не ставили. Было поздновато. Дарья ведь работала тоже. И, наверно, уставала, но по ней этого не было видно, ни в движениях, ни в настроении... Мы разделись и легли в постель, предаваясь наслаждению и бесстыдству. Я был молод, но Дарья была неистощима, если так можно выразиться, в своей молодости. Она жаждала отдаваться, жертвовать собой... в любви...

                *    *    *


          Я встал на рассвете. Ключ оставил Дарье. И тихо вышел. У прорабской уже сновали монтажники, цепляя за грузовик передвижной электросварочный аппарат. В кузов загружали задвижки. Кладовщица функционировала. Она приятно и с улыбкой поприветствовала меня. Я, не будь пеньком, соответственно. Явился бугор Сайдаметов. Он сообщил, что бригада знает своё задание и смело идёт вперёд. – Это хорошо, Ибрагим, когда вперёд и с песнями.- Но в голове моей витали неосознанные и неопознанные мысли.
         В августе будет ровно два года, как я вкалываю на южно-уральской земле. Домой тянет жутко. Порой ностальгия достигает критической точки. Но разум, мой Бог, хранит меня. Мне хотелось уехать туда, где можно было смотреть в озёра синие, в лугах ромашки рвать и слушать, как шумит, высокая пшеница, где высокие дубы в парке Шевченко стоят, подминая под себя тень. Где желтые, как воск, висят увесистые груши и падают гулко яблоки в росистую траву. Где ждут меня мать и отец...
        Вечером пришла Дарья посвежевшая и загорелая. – Я только что из-под душа. Легко, хорошо и радостно. – Она стрельнула в меня тёплым взглядом и улыбнулась по-детски, хотя детская улыбка иногда содержит и некую обиду.
- Смешные студенты... Ты же видел, Андрюша, студенческий палаточный городок у лукоморья. - Ещё бы! Я сам недавно был студентом, - сказал я и осёкся. - Не так уж и недавно... – Представляешь, поперёк улочки висят плакаты: «От сна ещё никто не умирал», но больше всего мне понравилось «Мы встретились с тобою в котловане». – Мы расхохотались.
Нужна была разлука. Она, как ветер, или гасит пламя или его раздувает...
Но самовольно от Дарьи я оторваться не мог. Однако проверить себя неким способом я должен был непременно.
И вдруг Дарья, допив глоток чаю, сказала прямо и без подъезда: Андрей, а мы могли бы с тобой пожениться? - Наверное, - усмехнулся я беззвучно. - Всё зависит от того, какую стезю я выберу. Может, это поприще потребует жертв. То есть вновь покинуть родину, отца и мать ради какой-либо химеры, ты Дарья, видимо, ощутила мою натуру. – Да, ты не такой, как все. Потому я тебя и люблю. Но с тобой будет очень трудно, особенно, если мы пойдём по жизни вместе... Ты переменишься в этом случае. Брак для тебя цепи. Это видно по всему. Только ты сам себе не хочешь признаться. Я же знаю, если бы ты хотел на мне жениться, ты бы уже получил в Орске квартиру, а потом поменял бы её на Оренбург или Харьков, но ты раздаёшь жилплощадь другим... Это видно... Андрей... зачем я тебя встретила. Ты моё горе на всю жизнь. Но и счастье. Андрей, я тебя очень люблю.- Мне стало плоховато. – Дарья, милая, на сегодня хватит, а то я, не ровен час, расплачусь, как баба...
     Она бросилась ко мне, обняла меня и так, обнявшись мы сидели на кровати  несколько минут без движения. И тут она разрыдалась так, что я готов был на всё, даже жениться на ней, лишь бы она не страдала сейчас, а что будет потом, то будет. – Дарья, милая, успокойся. Может быть, мы осенью поедем в Харьков и там поженимся. Успокойся. Мы будем вместе.
     - Я знаю, что мы будем вместе. В этом сомнения у меня нет. Я плачу от сложившейся в нас судьбе. И радуюсь о том, какая у меня прекрасная молодость. Какое счастье, что мы встретились. А разве этого мало! – И будем встречаться... Она успокоилась и улыбнулась. Я снова вспомнил, что мы молоды. А молодой умок, что тонкий ледок.
     - Всё, Дарья, зависит от нас с тобой. Вся тонкость и причинность нашей встречи, предопределены, наверное. И попрошу тебя, не будем философствовать, давай пожалеем друг друга. Ведь любить, по-русски означает - жалеть. Я -  жалею тебя. В письмах моей матери  звучит незабвенное обращение ко мне:  Андрюша, родный мой, жалкий мой сыночек...
      Я умолк. Помолчали несколько минут. Дарья прижалась к моей груди и, похоже, задремала.
         
                *     *      *


         Всё у нас с Дарьей наладилось и продолжалось всё хорошо, жизнь текла в прежнем русле, огибая подводные и не подводные камни...
         Приехал Шнайдер. У нас с ним произошёл разговор. Довольно серьёзный. – Дело в том, Андрей Фомич, что нам Горсовет выделил землю под строительство четырёхсекционного жилого дома, - начал он разговор. И нулевой цикл поручено строить нашему управлению самостоятельно. А далее на правах генподрядчика и заказчика в одном лице, возвести здание под крышу и всю сантехнику-внутрянку, да и внешние сети соорудить должны мы. – Хорошо. Значит, квартир для управления хватит выше крыши.
Шнайдер улыбнулся. – Да, тут ты прав. Тебе выделим двухкомнатную... Но это не главное. Мне нужен начальник участка. Прораб есть. Я бы хотел, что бы ты, Андрей Фомич взял это дело в свои руки. Я не тороплю. Но документация ждёт. И много хлопот согласований с ГАИ и смежными хозяевами подземных коммуникаций. Там и газопровод, и теплотрассы, кабели, канализация... Завтра приедет тебе замена, будь готов к сдаче участка. – Просьба, позвоните, чтобы приехал Эдуард. – Хорошо. Я сейчас как раз еду в дирекцию и к Гуровому. Оттуда позвоню...
      Эрнест Францевич сел в «жигули» и с пыльным хвостом укатил в сторону управления.
      Об этой новости я сказал Дарье. Это обрадовало её с одной стороны, а с другой опечалило, поскольку мы будем встречаться только по выходным и праздникам. – Иногда я к тебе буду приезжать, комната остаётся за нашим управлением. Мой наместник будет жить в другой комнате  - гостиничной. Я об этом сказал главному инженеру. Расставаться мне с Ириклой, посёлком Энергетиком и моей бригадой очень жалко. Смягчает то, что я всегда могу сюда приехать. И даже на рыбалку, на незабвенную уху.

                *      *    *


         Теперь я прочно укрепился в своей орской комнате. Пришлось вновь реанимировать отношения со своими товарищами... По субботам и воскресеньям приезжала Дарья. Она была нежна, собранна и, как всегда, жертвенна. Было такое впечатление, что кроме меня ей никого не надо. Увлечений бытовых у неё не было. Подруг она не любила. Она любила меня. Любила жить со мной. Я пробудил в ней истинную женщину, и вот эта женщина, узнав во мне причину своего пробуждения, никак не насытится мною. Она ждёт меня, она жаждет меня. Пасёт меня... Это удивительно. Но драматизм вкупе с наслаждением меня не отпускал. Мне кроме Дарьи, её девственной души с определёнными женскими хитростями, другая женщина была не нужна в стратегическом смысле.
       Началась довольно скучная и рутинная работа строителя «коммунальщика».  То ли дело Ириклинская ГРЭС! Размах, всё сызнова. Всё с начала и до конца, а потом новые ГРЭС. Вперёд, строитель, даятель энергии, а значит жизни...
      Я часами простаивал в ожидании начальства, чтобы согласовать ту или иную оперативную работу, чтобы начать рытьё котлована.
      Через месяц мытарств, и то после помощи прессы, в частности Михаила,
дело пошло на лад, в смысле согласований. Административно-командная система давала сбой, погрязая в человеческом несовершенстве.
      Я пригнал экскаватор и бульдозер. Это не в Ирикле. Везде для перевозки тяжелой техники применяется  трайлер. Во второй половине дня притащили мне вагончик для склада, другой -  для прорабской.
 Прораб Сергеев Владимир – был молодым специалистом, он окончил факультет промышленного и гражданского строительства в Уральском университете. Опыта наберётся быстро. Он смышлён, быстр, реактивен, не тугодум. – Володя, проверь отметки. Смотри, чтобы дно было, как паркет. - Мне провели временный телефон. – Эрнест Францевич! На следующей неделе надо завести стеновых блоков, а потом пригнать гусеничный кран. Башенный кран имейте в виду после окончания  «нуля». – Вас понял, Андрей Фомич, уважительно ответил голос в трубке. – Да, ещё! Заявка на стеновые блоки в ПТО. – Понял. Всё. Конец связи. В трубке щелкнуло. – Володя! Ты отдал в ПТО заявку на блоки? – подстраховался я. – Андрей Фомич, обижаете... – Ладно, ладно спрос не бьёт в нос. Работа помаленьку начала меня брать в свой оборот.
Когда перед твоими глазами вращается рукотворный мир, созданный общим трудом человека-созидателя, это награда за все видимые и невидимые лишения, подобно тому, как каждый день продвигался Робинзона Крузо к цели - не умереть в одиночестве, от страха и голода. И только в труде,  вере,
терпении и молитве,  смог  обрести спасение.
               

                *    *    *

         Субботний вечер, а Дарьи нет. Я вышел поужинать, сказав об этом дежурной. Вернулся, но Дарьи не было. Я лёг и уснул богатырским сном.
Проснулся в половине двенадцатого. Спустился в душевую. Стихия воды оживляла отдохнувшее за ночь тело. Я вытерся насухо и вернулся к себе.
Целый день читал и валялся в постели. Редкое удовольствие для прораба, который неизвестно чем больше думает головой или «ногами». Прораб – это
проверка, ходьба, контроль и предугадывание ситуации.
       В понедельник я позвонил в Энергетик и попросил комсомольский штаб или мастера «Орскспестроя» Валентину Марченко. Меня соединили с комсомольским штабом. Трубку взял муж Валентины. Я спросил знает ли он, что случилось с Дарьей. – Она уехала со своей соседкой Светой на три дня в Челябинск. Сегодня или завтра должна быть. – Передайте, чтобы мне позвонила. Я дал номер Эдуарда в ПТО и свой временный, через коммутатор.

    Здесь в Азии, отстранившись от работы, ставшей моей жизнью, её сюжетом и фабулой, в субботу и воскресенье, я словно отрезвлялся. Вдруг начинал ощущать жизнь, и память, «мой грозный властелин», возвращалась ко мне, занимая в душе почётное место. Во мне всплывало осознавание себя, как человека, а не участника некоей неведомой никому на свете игры... Но стоит задержаться в этаком «безделье», как мысли захватывали меня, весьма беспокойные. «Как я могу приехать в Харьков, на родину, где ждут меня мать и отец, где живут мои друзья, мои братья и сёстры... Как я могу приехать с дверными цепочками на руках... Мне нужны свободные руки, чтобы распахнуть объятия всем переулкам и улицам города, где мне известен каждый завод, институт, фабрика, кинотеатр, ресторан, пивная... парк, сквер... Но ждут ли они меня?.. Да, не зря всё же народ наш разделил понятия добра и зла, Бога и сатаны... Держись середины, - вещал Сократ. Словом, нечто искусственное есть в моём пребывании здесь, куда я был послан судьбой, по своей и не своей вине.... И, наконец во мне созрела, поспела мысль: вернуться домой, на родину... А Дарья, возможно уйдёт. Уйдёт в долину своей предначертанной судьбы. И я ей в этом помог, а она мне... Она уходит, но имя её пребудет во мне... Но, если честно сказать, надо заводить семью. Семья - это естественный огранечитель. Это узы будущего. Это не игра. Это промысел. Семья - самая аристократическая форма жизни... Однако я для неё не созрел, прости меня, Господи! Ты видишь всё Сам. Я должен еще нечто пройти, еще какую-то дистанцию. Я чувствую это... И потому это чувство мешает мне принимать однозначные решения. И, наверно, Дарья, её любовь, дают мне путёвку в будущее, которого никто не знает. Прекрасно не ведает.

                *    *    *


       В прошлом месяце я перекрыл нулевой цикл панелями. И уже возводил надземную часть. Я стоял на перекрытии четвёртого этажа, где бригада сантехников «навешивала» радиаторы отопления... Вдруг «нарисовался» взволнованный Владимир, прораб. – Андрей Фомич!.. Там... там такая красавица... спрашивает вас... – Спасибо, друг. Я всё понял...
     Передо мной стояла чарующая красотой всю окружающую стройку, Дарья. Лицо её сияло. Некое смущение, которое можно было принять за девичий природный стыд, её необычайно украшал... и волосы... Господи, прав незабвенный Оноре де Бальзак, что красота была и есть самой могущественной силой на свете... Только такое осознанное ощущение и пробудило во мне явление Дарьи. Я был рад и взволнован. Я поцеловал её в губы. Она прижалась ко мне. – Дарья, осторожно, - я в спецодежде на которой пыль если не веков, то вечного созидания. – Володя! Поди сюда!- Прораб мой стоял не жив не мёртв. Я  сказал ему, что ухожу. И дав, некоторые распоряжения, посоветовал не отлучаться от объекта.
Дарья обхватив мою руку, шла легко и весело. Она знала, куда мы идём.
    - Андрей, можешь в магазин не ходить у меня необходимое всё в сумке.
-Тогда я пошел в душ и там переоденусь. А ты располагайся в моей одинокой келье, которую ты, милая, оживотворила...
      Кода я вернулся из душа, на столе благоухали свежие огурцы, помидоры, краковская, очень свежая, колбаса. Бутылка «Варны» и «Перцовая»...
- Глядя на такой стол не грех и прослезиться, - сказал я и посмотрел на Дарью. Она с распущенными волосами в одних трусиках, с обнаженной грудью, как Маха голая, возлежала на постели... – Боже, Дарья, прошу тебя об одном – оставь меня, любимая, в живых... Ты, мне кажется, слегка округлилась...- Да, я немного поправилась. Некуда было отдавать энергию...- Она взмахнула ресницами... – Знаешь, Дарья, - присел я на край кровати, - что в страсти ты пахнешь парным молоком. Это я понял в эти дни разлуки с тобой. – Ясно, значит, тебе не хватало парного молока? – Конечно, я с детства люблю парное молоко, сразу после дойки. – Она мелодично расхохоталась. И только после этого я сообразил, что я сказал...
      Дарья встала и «помогла» мне раздеться. Затем схватила меня за шею и  силой притянула к себе. Её лоно приняло меня с охотой, узнавая молча и благодарно... После этого, она ненасытно ласкала меня... Целовала до тех пор, пока не вызвала моё существо вновь вернуться к началу. Она по-прежнему пахла парным молоком, но и появилось нечто новое – самоотверженные содрогания, которые не выпускали меня, держа в своих объятиях...
      Через некоторое время мы «сели» к столу. Я с удовольствием выпил перцовой настойки. Дарья полстакана вина. Закусывали молча...
      - Ты скучал по мне? – И ежу понятно. - Недолгая разлука пошла нам с тобой на пользу.- Спустя несколько минут она спросила, женился бы я на ней.- Может быть, ответил я. – А если бы я забеременела от тебя, тогда тоже «может быть»? – Да. Но, Дарья, я в ближайшие годы не хотел бы надевать цепи брачных уз. Это еще успеется. Я понимаю тебя, ты женщина, и тебе нужна семья. Это настолько естественно, что всякие разговоры на эту тему – пустая болтавня. – Я налил ей вина, а себе полстакана перцовки. – Выпьем, Дарья, за нас с тобой, великих людей, посетивших эту землю с неким светлым промыслом. – С этими словами я осушил стакан. Затем вынул из ящика стола коробочку с перстнем и вручил Дарье. Она открыла коробочку и замерла в восхищении. Дорогой камешек сверкнув, заиграл мягким светом.
Она принялась целовать и обнимать меня, а потом залилась слезами и ревела, как баба, провожающая дорогого человека на войну. Когда она успокоилась,
я сказал ей, чтобы она посмотрела на внутреннюю сторону перстня. « Дарье от Андрея» - гласила надпись. Я, чтобы не искушать себя без нужды, предложил ей пойти прогуляться. В кинотеатре «Мир» мы с Дарьей посмотрели вторую серию кинофильма Бондарчука «Война и мир». После зашли в кафе «Яшма» поужинать. Вечером мы были в постели. Говорили о многом. Дарья призналась мне, что хочет после отпуска, который она проведёт в Оренбурге с отцом и матерью, поехать в Челябинск поступить в медицинское училище.
Дарья отдавала себя со всем могуществом своей страсти, ненасытной и нежной, топкой и кружевной... Мне почему-то стало грустно. Я встал и выпил, кажется, перцовки. Дарья уже спала, разметав свои пшеничные волосы по всему изголовью...

                ГЛАВА  ВОСЬМАЯ


        Пять этажей были готовы под крышу. Свирепствовала сантехника. Через балконные проёмы подавались чугунные ванны... На исходе рабочего дня, я поехал в управление. Зашёл к Арсению Саввичу. Объяснил ему свои проблемы, причины и заботы. – Арсений Савич, я уже вкалываю третий год у вас. Вы хорошо ко мне относитесь, по-отечески, но я тоскую по родине, по родной стороне моей, где в тишине лучистой певал мне песни соловей.- Глаза начальника управления «Орскспестроя» увлажнились. – Что ж, Андрюша, в час добрый. Пиши заявление. Я скажу Шнайдеру, он завизирует, и я издам приказ. Премируем тебя за досрочную сдачу объекта, и я еще из своего фонда кое-что подброшу... Я знаю, сам был молодым специалистом...
Ладно. Держи кардан. Завтра вечером подходи. Для проформы отработай двенадцать дней... Арсений Саввич, русская душа, долго смотрел мне в след, пока не захлопнулась за мной дверь... Да, в России разлука - притча во языцех...

                *     *     *

          Через неделю я получил деньги под расчёт и премиальные. Сумма хорошая. Четыреста пятьдесят рублей. На эти деньги можно прожить, припеваючи, месяца три в Харькове... Ну, да ладно. Не в этом дело...
           Я съездил на вокзал и заказал билет до Харькова на поезд «Барнаул – Днепропетровск». На сей раз мне удалось приобрести купейный билет. Настроение моё на мгновение повысилось, но тут же упало до прежней нормы прозябания.
          Заехал на объект. Меня встретил прораб Володя. Итак, дружище принимай бразды правления, на днях я отваливаю на родину. Владимир был доволен таким быстрым продвижение по службе. - Если сможешь, Владимир, прожить без тоски по родине, а ты сможешь, поскольку ты сам уральский...
И года через два-три станешь главным инженером. Здесь, в Орске легко продвинуться... Перспективы... – Я взглянул на часы, было половина пятого. – Так, скоро шабаш, вот деньги, Владимир, купи перцовки и что-либо закусить, нет закуски не надо. Зайдём в пельменную. Давненько я там не был.

                *     *     *


         В полдень я, усталый вернулся с  объекта в свою келью. Лёг на кровать и сразу же уснул... Мне снилось, что я поездом еду в Харьков, на родину. Слышу колёсный стук. Рядом со мной сидит Дарья и взволнованно что-то мне говорит, но её речей я не слышу... Но слышу, как зашипели тормозные колодки, и всем своим существом понимаю, что я, наконец, в Харькове.
Пахнет прогоревшим углём в титанах, и меня охватывает недвижимая теплынь сентября,  его благодатная, суховатая мягкость. Вижу освещенные зарёй две высокие башни  Южного вокзала с тяжелыми стрелками... Слева, на привокзальной площади, работник таксопарка размахивает рукой в красной повязке... Выплывают лица матери, отца, сестры Людмилы и брата Дмитрия...  Дарьи рядом нет...
      Настойчивый стук в дверь вырвал меня из сна. На пороге стояла дежурная по общежитию тетушка Нюра. Я смотрел на неё, как смотрит на берег матрос после кораблекрушения.
-  Приходила твоя сивенькая. Письмо тебе оставила. Ты, говорят, скоро отъезжаешь на родину.
- Верно горят...
- Платок купил матери?
- Купил, тётушка Анна, настоящий оренбургский платок из козьего пуха.
На душе у меня потеплело.
- Ох, и стройна ж твоя Дарья, «кобылица молодая, в мелки кольца завитая...»
- А письмо где? – спросил я, откашлявшись.
- Да как мне тебе его отдавать? Может, споёшь или спляшешь?
- Спою!

                Говорят, что я старуха –
                чтой-то мне не верится!
                Ну, какая ж я старуха –
                всё во мне шевелится! –

пропел я страдание и с притопом похлопал в ладоши.
Как только вдохновенная Анна ушла, я тут же запер дверь на ключ и разорвал конверт.
  « Андрей, любимый! Я помнить тебя буду всегда. Буду любить тебя всю жизнь. Может быть, если будет невмоготу – встретимся. Я помню все наши разговоры. Когда я спросила тебя, женился бы ты на мне, если бы я забеременила от тебя, ты ответил: «Может быть». Когда я спрашивала тебя об этом, я уже несла под сердцем своим твоё дитя. Знаю ты не хотел «надевать на себя цепи брачных уз преждевременно» ради своих планов и высоких целей. Я это поняла и не посмела стать помехой на твоём жизненном пути. Ведь это было видно по всему, поскольку ты положенные тебе квартиры отдавал рабочим. В этом тоже проявлялась твоя возвышенная натура и твоя вера твоя в своё необычное предназначение. Я буду помнить тебя всегда, такое не забывается. Ты для меня если не всё, то очень и очень многое. Выразить к тебе свою любовь я не могу словами. Завтра вечером  я уезжаю в Челябинск. Жить пока буду в общежитии медицинского училища, Может быть, я дам согласие выйти замуж за парня, с которым меня познакомила Светлана ещё в Челябинске. Он юрист. Мечтает стать прокурором. Я его не люблю, но он мне не противен. Если хочешь мне написать, пока пиши: Челябинск, 12465, до востребования Светловой Дарье Афанасьевне. До свиданья!..  Твоя Дарёнка».
      Мне стало холодно и тоскливо. Я отупел и, кажется, потерялся. Ползучий страх охватил мою душу... Случилось несчастье. Какое? Я ощущал тяжкую потерю. Господи! Где же Дарья – дар  Твой, посланный мне Тобою? 
     Я рухнул на колени. Слёзы текли по моему лицу  такие же горячие солёные, как в детстве. Я представил икону Спасителя в моей комнате в Харькове. Я шептал молитвы, которым с детства научила меня мать. «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, оживотвори мя, грехами умерщвленного, яко сына вдовицы»...
        Я боялся выйти из комнаты... Потом, поднявшись, сел на табурет, выпил из графина воды. Глянул с осторожкой в окно. Медленное тепло заполняло мою грудь... как я мог отодвинуть любовь на опосля? Опосля чего? Зачем убегать от любви, жизни и молодости? И куда?..
       Надо было что-то делать. Какой Челябинск!? Я посмотрел на часы. Было четыре часа. Солнце свернуло за полдень. Вышел в вестибюль. Тётушка Нюра вязала свой бесконечный оренбургский платок. Она с тревогой посмотрела на меня поверх очков: «Что с тобой, мой сокол ясный? Что ты тих, как день ненастный?.. Да на тебе лица нет! Что она тебе написала?
- Да так, ничего...
Я спешил к единственному телефону, который стоял на столе вахтёрши.
- Арсений Саввич! Спасите меня. Мне срочно надо в Энергетик.
- Ладно. Не вопрос. Завтра дам машину. Обстоятельства терпят?
- Никак нет, ваша сясь!
- Дела сердечные?
- Они.
- Это святое. Ты где?
- В общежитии.
Через минут сорок подкатил Карлуша.
 - Карл, дорогой мой, гони в Ириклу, в Энергетик. Да поскорее, иначе...
   Сентябрьская степь была сухой и безветренной.
Машина шла быстро и легко. У меня было такое ощущение, что даже машина, и та знает, зачем и куда я еду.