Структура научного знания

Из цикла «Системный анализ»

     «Одна из главных заслуг Науки, – говорил Лев Гумилев, – в ее способности вскрывать застарелые предубеждения, никогда не доказанные, и как будто не требующие доказательств». Какими, интересно, средствами?
    Одним из таких застарелых предубеждений следует считать представление об ученых как о толпе ботаников с сачками, добросовестно и прилежно собирающих факты, чтобы сортировать их, классифицировать, снабдить специальными ярлычками, разнести по специальным папочкам и разложить по специальным полочкам в специальных сундучках, которые сдаются под расписку в Хранилище Знаний. И все вместе это называется «коллективным характером науки». Сие заблуждение, впрочем, не лишено оснований. Именно так представляли процесс Просвещения энциклопедисты, определившие способ мышления последующих поколений; в том числе, моего. По этому образцу и строилась современная парадигма науки. Но вот пришли времена новых заблуждений. Они пришли давно и просят слова.
    Давайте послушаем Б.Ф. Скиннера, уважаемого человека, твердо стоявшего на том, что «наука развивается от простого к сложному». Это не помешало ему, однако, утверждать, что «наблюдая одну крысу, одного голубя, одного человека, можно обнаружить и обобщить основные закономерности, присущие всем организмам». Или, как говорили классики, «по одной капле воды догадаться о существовании океанов». Такая экспериментальная модель, добавлял Скиннер, направленная на исследование одного объекта, не требует традиционных статистических методов. Так что же тогда собирают и обобщают ученые – факты или закономерности? И если второе  – зачем науке коллектив?
     «Продолжает оставаться неоспоримым, – разъясняет З. Фройд, – что великие решения мыслительной работы, чреватые последствиями открытия и разрешение проблем возможны лишь отдельному человеку, трудящемуся в уединении».
    Скиннер и Фройд относятся к числу наиболее ревностных зоилов всякой и всяческой метафизики, поэтому их свидетельства особенно ценны. И это при том, что не все из этих двоих даже были знакомы со значением слова «метафизика»; что, впрочем, неудивительно для людей, живших и работавших в ту же эпоху позитивного мышления, что и автор, и его читатель; которому умозрительный метод познания наверняка представляется чем-то бесплодным и, пожалуй, дилетантским. А потом этот же читатель удивляется, как это Левкипп и Лукреций сумели «вычислить» атом задолго до Карлсруэ и Резерфорда. Между тем, этот умозрительный, «метафизический» метод научного познания (и способ мышления заурядного обывателя) господствовал и развивался в течение всех нескончаемых эпох интернациональной античности, и только в Средние Века выродился в маразматические формы вульгарной схоластики.

     «От простого к сложному»? Пожалуй. Только современный труженик науки идет от простого факта к сложному явлению, а античные метафизики шли от простой идеи к сложному ее проявлению. Это разные сложности и это разные логики. Никакая логическая цепочка не бесконечна – в том смысле, что каждая имеет свое начало. Дискурсивная («метафизическая») логика исходит из идеи, а индуктивная («феноменологическая») – из факта.   
    Структура науки как общественного знания (осознания!) воспроизводит и дублирует структуру индивидуального человеческого разума, который оперирует как дискурсивной логикой («абстрактное мышление»), так и индуктивной («ассоциативное мышление»). Им соответствуют конкурирующие и альтернативные методы науки, дополняющие друг друга. А именно: (1) описанный в самом начале публикации «феноменологический» метод коллективного сбора и последующего каскадного обобщения большого массива данных и (2) также представленный в тексте «метафизический» метод индивидуального осмысления ограниченного круга явлений, – как правило, самых общих.
    В течение истории человеческое мышление менялось до неузнаваемости, гносеологические революции воздвигали царства и рушили троны. Но в науке (как бы ни называли ее историки) два способа познания существовали на равных, разделяя лишь роли исполнителей. И сегодня метафизические методы науки отсутствуют только в массовом сознании, омраченном предубеждениями вульгаризированного Просвещения. Обе логики ценны и необходимы науке – ровно настолько, насколько они нужны друг другу. Знание без понимания бессмысленно, понимание без знания беспредметно. То и другое бессодержательно само по себе.
    Тут ведь весь фокус вот в чем. Два способа познания – они как бы и направлены навстречу друг другу: дискурсивная логика – от родовых понятий к видовым (от абстрактного к конкретному), а индуктивная логика – наоборот, от видовых понятий к родовым (от частного к общему)… Да только роды и виды у них у каждой свои. Это две разных цепочки, и сами собой они не соединятся. Даже конкретная идея останется только идеей, даже общий факт –просто фактом. Без вмешательства Творца.
    Пришло время нам, читатель, заглянуть – только на минуточку… Нет, ни на какую не на кухню – в лабораторный храм, где рождается новая научная истина и символически воспроизводится таинство человеческого мышления. Здесь черновой труд собирателей знаний обретает единство с метафизическими озарениями мыслителей – и в результате возникает предметная логика науки; так называемая «логика второго порядка». А поскольку она овеществлена, то уже и не «логика», а «система» – научных знаний.
    Лабораторным столом в данном случае служит «окно ассонанса» – область понятий средней общности, для которых находится взаимное соответствие («ассонанс») между формой и смыслом… Между метафизическими понятиями и феноменологическими. Ну, между идеей и фактом. Для этого нужно устранить из собранной информации «избыточные сущности» –  все необязательное и несущественное, все фантазии и спекуляции; и, натурально, лабораторным инструментом для этого служит «бритва Оккама». Здесь они и обнаруживаются – досрочные ответы и не поставленные вопросы; вскрывается все, что Л. Гумилев назвал «застарелыми предубеждениями». А то, что остается после вскрытия и устранения, идентично друг другу и становится единым. 
    Нелишним будет подчеркнуть еще раз, что наука только повторяет и воспроизводит работу (процедуру, алгоритм) индивидуального мышления: умение «установить ассонанс» –  необходимая способность человеческого разума, которую Кант называл «способностью суждения».      

    Для этой-то работы и востребовано «научное мышление» – в каждую эпоху свое, но во все времена порождающее новые эпохи. В чем его смысл? Обычно науки делятся на «точные» и «гуманитарные» – и такая терминология порой сбивает с толку широкую общественность. Неточной бывает беллетристика; но науку мы и ценим за то, что ее слово – «да» и «нет», а вся манная каша – от лукавого. Если признать, что культура в целом - это сознательное мышление социума, то наука, в частности, аппарат осознания. Осознание - это избавление мышления от спекуляций и банальностей, - то есть, "избыточных сущностей".
    Есть такое понятие: дисперсия информации – мера ее неточности, неопределенности, проще говоря. Если отвлечься от математики и философии, это то же самое, что «мера хаоса» – информационная энтропия. Эта неопределенность и этот хаос создаются несущественными деталями – избыточными сущностями, которые устраняются научным мышлением. Согласно «неравенству Коши в гносеологии» (возвращаемся к философии и математике), наибольшей определенностью – и минимальной дисперсией – обладают либо отдельные факты, либо абстрактные идеи… Отягощенному предрассудками Просвещения читателю второе утверждение может показаться сомнительным, но оно верно так же, как и первое. Так вот, наука опирается на самые точные идеи и факты, но не имеет дела ни с тем, ни с другим; она вносит ясность (устраняет дисперсию) в вопросы средней общности – не слишком абстрактные, но достаточно общие. В самые сложные вопросы. Ассонанс – это интерполяция крайних случаев.
    Образовавшийся в окне ассонанса «островок порядка и системы» (как говорил Н. Винер) распространяется, – опять же, трудом ученых – на весь спектр общности – от научного факта до научной идеи. Классической иллюстрацией синтеза научного знания является геометрия, которая начиналась как прикладная дисциплина, а после установления ассонанса по всему полю наличных данных уже развивается как логическая система («второго порядка»). Точнее не бывает. Только специалисты знают о разделах геометрии, которые остаются в сфере естественных наук.

    Вообще-то, преодоление заблуждений – задача не только науки, но всей культуры; включая беллетристику, образец которой вы видите перед собой. Публикация растягивается до неприемлемых размеров, но умолчать об этом предрассудке нет никакой возможности – настолько он в тему.
    Не однажды мне приходилось сталкиваться с заявлениями, что та или иная истина или теория «устарела» или «опровергнута» самоновейшими «данными», пойманными в сачок и посаженными в Сеть «актуальными» на сей момент науками. Отрицаю.
    «Учение мудрецов бессмертно потому, что оно меняется в соответствии со временем, и только этим сохраняется», – внесено в «Исторические записки» две тысячи лет назад – и уже успело устареть?
    «Совершенномудрый, изменяясь со временем, не изменяется сам по себе, следуя за изменяющимися вещами, сам остается на одном месте», – старик Гунь-цзы! Кто ж тебя опроверг?
    «Проточная вода не портится, дверной стержень не истачивается червем», – разве что-то изменилось со времени «Люй-ши чунь цю»?
    Скучно, девочки! Мир стремительно усложняется – а вы такие простые и такие прежние… И устареваете прямо на глазах. Наука – не попса, а ее звезды – не бабочки-однодневки. Разве Эйнштейн опроверг Ньютона? Разве Козырев разоблачил Ломоносова и Лавуазье? Новые открытия учат нас правильно понимать старые истины – только и всего.
    Познание – это непрерывный процесс.  Нельзя построить сложную модель, выбросив из памяти простую. Для того и существует практика «классического приближения», чтобы претендующая на научность гипотеза могла доказать, что она не противоречит установленным ранее истинам; которые только после такого доказательства становятся нерушимыми и «классическими» – знаете, почему? Потому что указаны пределы их применения. Каждое правило доказывается исключениями – гласит «критический принцип» Канта. Экспансия разума возможна лишь благодаря тем ограничениям, которые он на себя налагает. Только так и расширяется – как снежный ком – пространство человеческого опыта, «ноосфера» – в самом широком смысле этого слова. Как уже отмечалось, это система, и, следовательно, к ней применим закон онтологической сложности: для описания более сложных систем требуется более точная информация.
    Поэтому требование эпохи так и формулируется: победить дисперсию!
 
2018