Степка

 
1

Степка вечно везде опаздывал, а уж из школы домой - постоянно. Потому что по дороге его постоянно захватывали какие-нибудь события. 
Особенно трудно было без остановки пройти мимо булочной, когда привозили свежий хлеб.
 
Степка притормаживал, и, свесив рюкзак на локти и приоткрыв рот, смотрел, как водитель берет очередной лоток с аккуратно уложенным душистым хлебом, как открывает дверь булочной локтем, заходит туда с одним и тем же разворотом, через пару минут возвращается, встряхивая руками, берёт следующий из ряда... 
В этих действиях был свой ритм и порядок, и он завораживал Степку и не отпускал, пока машина не пустела.
 
Иногда водитель спрашивал Степку - не голодный ли он, раз не отрываясь смотрит на хлеб, и протягивал хрустящий рогалик. 
Степка обычно голодным не был, но свежий хлеб на улице пах так вкусно, что Степка кусал румяный бочок по дороге домой, порой неосторожно прихватывая зубами край варежки.
 
Дома встречала бабушка - где опять шлялся, и отправляла есть суп. 
Степка сидел за кухонным столом, болтая ногой и возя ложкой в тарелке - отодвигал на край картофельные кусочки, склеивал между собой золотистые кружочки жира в один большой остров.
 
Есть ему уже совсем не хотелось. Бабушка только вздыхала: - что за худосочный мечтатель, вечно в облаках витает.
А Степка маялся у остывшей уже тарелки и обводил пальцем на старенькой клеенке рисунок - лепесток, лепесток, лепесток, серединка
 
2

Иногда у Степки выдавались и тревожные вечера. 
Бабушка уходила на дежурство, а до возвращения мамы нужно было переждать часа полтора. Степка ни за что не признавался, что боится оставаться один, он же уже большой, сам из школы домой ходит. 
Но эти вечера он откровенно не любил.

После того, как за бабушкой закрывалась дверь, он подтаскивал стул к высокому окну, забирался на подоконник с ногами и, обняв коленки, начинал смотреть в ту сторону, откуда должна появиться мама. 
Подоконник становился его защитным местом - никакой монстр не мог подобраться незамеченным и схватить Степку за ногу.

Квартира без взрослых становилась большой, гулкой и наполнялась тайными опасностями. Под кроватями как будто что-то возилось. Старый шифоньер неприятно темнел приоткрытой дверцей, а свисающий с нее папин галстук становился похожим на чей-то зеленый язык или змею. Приближаться к нему совершенно не хотелось.

Чтобы разорвать звенящую тишину и придать себе смелости Степка начинал петь:
- там в дали за рекой засверкали огни, в небе ясном заря догорала. 
Начинал тихонько и потом разгонялся, уже почти выкрикивая: 
- и внезап-на ат-ряд па-ска-кал на вра-га!!, 
немного раскачиваясь из стороны в сторону и не выпуская коленей из рук. Большие сильные кони со смелыми красноармейцами скакали за Степкиной спиной и отгоняли страхи.

Потом из-за угла наконец-то появлялась мама, Степка облегченно вздыхал, размыкал руки и начинал ждать, когда в замке повернется ключ.
 
3

Больше всего Степка мечтал о собаке. 
О какой-нибудь небольшой и нестрашной, чтобы можно было обнимать ее в кровати перед сном.
 
Еще лучше, если бы она была говорящая. Можно было бы рассказывать ей свои секреты, а собака бы рассказывала свои, и они бы со Степкой отлично понимали друг друга. 
Но собаки не было.
 
- Вот переедем в новую квартиру, может тогда, - говорили родители. 
Но когда это еще будет - вообще неизвестно.
 
А пока Степка приходил в гости к тетиной собаке. 
Тетина собака Лайма была большущая добродушная овчарка и от радости встречи больно лупила Степку толстым хвостом по бокам. Степка зажмуривался и терпел - не обижаться же на Лайму за радость. И с Лаймой Степка никогда не боялся оставаться один дома, если тетя уходила на учебу. О монстрах в шкафу и под кроватью он даже и не вспоминал.
 
Сперва играли в пограничников. Степка клал им с Лаймой на головы накидки от банкеток - это были их фуражки и подавал ей разные команды, которым его научила тетя, а до этого научила этим командам Лайму. 
И Лайма все четко выполняла! 
Это было как волшебство! 
Она была почти как говорящая и считала его за старшего!

Потом вспомнив наказ тети не приставать с командами к собаке, Степка вздыхал, снимал накидку-фуражку с головы и принимался строить палатку - стелил покрывало на стол в зале, чтобы края свешивались до самого пола, натаскивал внутрь диванные подушки, и они с Лаймой забирались в палатку валяться. 
Степка ложился ухом на теплый и мохнатый лаймин бок и слушал ритм ее дыхания. 
Гладил ее бархатные мягкие-мягкие уши, которые так приятно скользили сквозь ладони, вдыхал собачий валенковый запах и шептал Лайме куда-то в мех:
- ты же немножко и моя, да, моя?

4 - Эгей!

Порой жажда приключений побеждала Степкину робость. 
Это случалось, например, когда тетя брала Степку с собой кататься на лыжах. И Лайму тоже брала, чему Степка был очень рад. 
Потому что это означало, что будут гонки.
 
Вместо ошейника на Лайму надевали специальную упряжку, Степка, слегка обмирая от восторга и ужаса одновременно, вставал сзади на лыжах и с поводьями в руках. 
Тетя командовала Лайме - вперёд, вперёд, давай!
 
Лайма сперва немножко поскуливала, стараясь стронуть Степку с места, а потом ка-а-а-ак начинала бежать, только знай держись на ногах и не падай. 
Медленной скорости у нее как будто не было, сразу включалась космическая. Холодный ветер обдувал лицо, дорога мелькала, в животе ухало, а в голове крутились слова - “и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю”.
 
Снежная заря представлялась Степке почему-то большим снеговым облаком и иногда они в нее и врывались. Вернее врывался Степка, если его заносило на повороте и он валился на бок, а Лайма еще немного пробегала по инерции, волоча его за собой. 
Снег набивался за шиворот, в рукава, залеплял глаза.
 
Тетя смеялась, отряхивая Степку, а сам Степка сперва готовился было реветь, но потом, заразившись тетиным смехом, тоже принимался хихикать и облизывать снег с лица.
 
А Лайма скакала рядом, громко лаяла и норовила тоже лизнуть Степку горячим языком.
 
Дома мама развешивала всю степкину одежду по батареям, а самого Степку загоняла в горячую ванну. Там Степка наводил себе целый сугроб пены и строил из нее горы и дорогу с туннелями.
 
И по той дороге они с Лаймой мчались, мчались, мчались и в конце концов врывались прямо в снежную зарю.