Письмо

         (...) вот и ещё одно письмо. Чуть помятый конверт с отметкой в правом верхнем углу для почтовой марки. Марки нет. И адреса тоже. Ни моего, ни её. Но в строке "кому" твёрдым учительским почерком красным начертано моё имя. Всё.  Мне предстоит выслушать ТО, что ей необходимо высказать. Она так всегда делает. И делала. Ни диалог, ни беседа, ни вопросы, ни что бы то ни было ещё, предполагающее мою реакцию (любую!), её не интересует. Потому что у неё долг матери научить меня жить. Правильно жить. Не так, как я живу, а ... Короче, научить. Это "научить" начинается с рассказа о том, как я виновата перед ней. Потому что живу своим умом и делаю, что хочу. То, что надо ей, я тоже делаю. Если увижу или догадаюсь. Потому что она никогда (никогда!) не просит и не жалуется вслух.
          Она меня любит. Наверное. Поэтому терпит, хоть я и испортила всю её жизнь своей бестолковостью. Но мать должна любить ребёнка. Вот она и любит. Искренне  и как умеет.
          Тема письма не обозначена. Это "поток сознания", и мне предстоит понять, что с ней сейчас происходит: физически ли болит тело, душа ли плачет? 
У меня вновь и вновь рождается желание разорвать письмо (или не письмо?), сжечь эти ровные буквы, длинные строчки по карандашной линеечке, эти восклицания, как заламывание рук, эти многоточия, как слёзы, сухие слёзы претензий. Я сжимаю в ладонях конверт и закрываю глаза. Мне надо время (чуть-чуть!), чтобы выдохнуть и снова вздохнуть, чтобы дрогнули губы в улыбке, чтобы вспомнить её испуганные глаза и обмякшее тело на  больничной койке, чтобы ...

          Да-да... мне лет пять, и я только что намыла полы в маминой комнате, с трудом отжала тряпку, встряхнула её и, ещё по мокрому полу, прошлёпала с веткой сирени к её столу. Она вошла вслед за мной так тихо, что я вздрогнула. Мама выдернула стул из-за стола, встала на него коленкой и потянулась лицом к букету. Мелькнула улыбка. Взметнулась рука, ладонь пригладила выбившуюся прядь, чуть склонилась голова и открылись (мне!) глаза:
— Ничего не трогала на столе?
— Нет.

          ... чтобы соприкоснуться.
Соприкоснуться. Я выслушаю и постараюсь понять.

          (...) "Ты не думаешь о себе! А надо думать! Никто тебе спасибо не скажет. А если и скажет, то что тебе с этого?"
          Что ж такое-то? Что за повороты?
          "В тебе нет смирения.  Раз нет смирения, значит, место занято гордыней!
Ты должна быть кроткой. И покорной. Вдумайся!"
          Ах, вот оно что! Сегодня речь о смирении. Ты задумалась об этом сейчас, когда с трудом поднимаешься и с трудом сидишь. Ты что-то хочешь успеть сказать мне. Важное. Мне надо пробиться через назидания и упрёки, чтобы услышать тебя.  И я пробиваюсь.
          Кротость. Тебе кажется, что это подчинение чьей-то воле? А я думаю, что прощение и человеколюбие. Через покаяние. Послушание. Умение (сила воли?) понять другое вИдение происходящего. Похоже, что ты права: мне действительно трудно смириться. Я бесконечно ищу оправдания своим поступкам (ах, какие они, мои поступки, честные и нужные!), своим словам и своим мыслям. Трудно у меня получается с диалогом. Есть мои соображения и мои выводы. Нет покорности услышать другое мнение.  Слушаю, но тут же, оправдываясь, объясняю и доказываю своё(!), напрочь забыв о кротости. Да, я сложно принимаю другого. И я каюсь как-то с оговорками. Значит, не каюсь.  Следовательно, и не смиряюсь.
          Так вот о чём ты мне говоришь: я не думаю о себе, потому что нет во мне смирения.

          Соприкоснулись.
          Я всё ещё мою тот пол, и я всё ещё маленькая девочка. Но я слышу запах нашей сирени. И вижу твою улыбку. Я вижу твои глаза.


Иллюстрация:
Открытое окно. Сирень. Валентин Серов.