Ольга. Часть 36

Я трясся в пыльном, вонючем автобусе, размышляя, куда поехать сначала, как смотреть в глаза родному брату и какие слова говорить Наташке. Ведь получалось, что Наташка, даже переспав тайком с Гришкой, по какой-то непонятной причине не стала обманывать ни меня, ни брата, хоть и могла совершенно спокойно сказать, что это мой ребёнок, и я, разумеется, не стал бы этого отрицать, и повёл бы её в ЗАГС, и жил бы с ней, наверное, не хуже, чем многие. Всё это никаким боком не укладывалось в голове. Не укладывалась глупая, никому не нужная беременность и та невероятная куча проблем, возникшая вдруг у всех, кто оказался хоть как-то причастен к случившемуся. Всё, что два дня назад виделось светлым и совершенно безмятежным, оборачивалось теперь нешуточными и уже далеко не детскими проблемами, которые я должен был решать прямо сейчас, не медля ни дня и ни минуты.

Выходя из автобуса, подумалось, что ехать к Гришке не имеет пока никакого смысла. Он наверняка на работе, дома могла быть только Маринка, которой мой визит не принесёт никакой радости, и я, отбросив последние сомнения, поехал прямиком к Наташке.

На долгие звонки опять никто не ответил и я, ничуть не сомневаясь, что она дома, приложил губы к замочной скважине.

-- Наташ, открой. Это я...

За дверью раздался глухой стук шагов, но тут же снова замолк. Стало ясно, что Наташка давно стоит в прихожей, но не решается открыть мне. Наконец замок щёлкнул, Наташка открыла дверь и, прижавшись спиной к стене, впустила в меня в маленькую, тесную прихожую. Она стояла неподвижно в коротком домашнем халатике без рукавов, по-прежнему невероятно красивая и соблазнительная, несмотря на то, что была совершенно не причёсана и не накрашена. На меня уставились припухшие, воспалённые до красноты глаза и по бледным губам мучительно скользнула горькая, недобрая усмешка.

-- Ну, что? Пороть пришёл?

Я лишь отрицательно качнул головой.

-- Нет, не пороть...
-- А зря... Лучше бы выпорол. Глядишь, поумнела бы малость.

Мы стояли в тёмной прихожей, молча глядя друг на друга, не зная, что теперь говорить и что делать. Можно было протянуть руку, обнять её всю, прижать к себе, как было совсем недавно, но тела уже совершенно явственно ощущали, что между нами выросла невидимая и теперь уже абсолютно непреодолимая стена отчуждения. С моих губ словно само собой слетело вдруг первое, что вырвалось из сердца или из души, или вообще не понятно, откуда.

-- Наташ... Прости меня.

Её взгляд заметался по сторонам и каким-то шестым чувством ощутилось, что я попал в точку, что именно эти и никакие другие слова она хотела услышать от меня первыми, может быть даже подсознательно, не отдавая себе отчёта в этом желании. Ведь, если бы я не скрыл от неё наше с Олькой родство, если бы всё рассказал раньше, не было бы ни попытки счастливой совместной жизни, ни этой отчаянной измены, ничего бы не было, может быть, вообще ничего, ни хорошего и ни плохого.

Наташка ничего не ответила, но я уже чувствовал, что всё теперь будет так, как надо. Она опустила взгляд в пол, потом подняла его, кивнув с печальной улыбкой  в сторону кухни.

-- Хочешь чаю?
-- Хочу...

Пока я сидел за кухонным столом, она суетилась у плиты, изо всех сил стараясь ни на секунду не останавливаться и не оборачиваться в мою сторону. Разговор вышел совсем короткий и натужный.

-- Ну, как там в Ленинграде?
-- Нормально.
-- Были с Олькой в Эрмитаже?
-- Нет, не успели.
-- Значит выдали твою девочку замуж?
-- Выдали...

Поставив передо мной бокал с чаем, Наташка взяла свой белый бокальчик и молча пошла в зал. Я последовал за ней. Она забралась на диван, поджала под себя ноги, забилась в самый угол и, глядя прямо перед собой, сделала несколько маленьких глотков. Промочив горло, я сел перед ней на пол и молча положил голову на её голые, прохладные колени. Нежная рука с невыносимой грустью опустилась на мои волосы, заставляя сердце мучительно сжаться от всей глупости и нелепой безысходности произошедшего. Представилось вдруг, как эти колени похотливо раздвигались недавно перед моим братом. Ну, а что в этом такого? Ведь я тоже не давал никому клятву хранить непорочную верность. И если бы не эта беременность...

Поцеловав Наташку в коленку, я решился сказать самое главное.

-- Наташ... Оставь ребёнка.

Она возмущённо дёрнулась в ответ, но руку не убрала и мою голову с коленей не оттолкнула.

-- Оставь... Легко тебе говорить... Кому он нужен, этот ребёнок? Кто его любить будет? Ты что ли со своей Олькой??? Или Гришка???

Я поднял на неё самый серьёзный и рассудительный взгляд.

-- Ты...

Она опять злобно хмыкнула.

-- Ага... Много вас тут желающих моей любовью распоряжаться...

Наташка поднесла к губам сжатый кулачок и показалось, что она вот-вот расплачется. Я тут же подсел к ней, попытался обхватить за плечи, но она начала с капризным раздражением скидывать мою руку.

-- Ну... Отстань... Не трогай меня...

Не обращая никакого внимания на её сопротивление, я прижал к себе рыжую, уже вздрагивающую от горьких всхлипываний голову. Через несколько секунд протестующих дёрганий Наташка сдалась, пряча на груди лицо и по-детски доверчиво вцепившись в мою руку.

-- Прости меня, Гош... Господи, какая же я дура оказалась... Я всё вспоминаю, как ты сказал мне - когда клянутся вслух, значит самому себе не верят. Не верила я себе, Гош. Прав ты во всём - не верила... И обмануть тебя не смогла. Не посмела, Гош... Могла ведь обмануть, ради счастья своего. Кого угодно могла, но не тебя... Гришке всё рассказала и Ольке.
-- Гришка хочет разводиться с Маринкой.
-- Ага... Так она и дала ему развод...

От её горьких, выплеснувшихся из самого сердца слов показалось, что Наташка сама уже не против сойтись с Гришкой. Я осторожно спросил про их отношения с братом и Наташка, уже перестав всхлипывать, начала рассказывать с глубоким, обречённым вздохом.

-- Он у меня первый был. Мушшшчина... Я то сопля была четырнадцатилетняя, влюбилась, как дура, думала всё, любовь до гроба...

***

Расставание вышло странным. Без страха и без грусти. Словно мы всё окончательно поняли и приняли. Закрывая за мной дверь, Наташка растерянно шепнула в спину:

-- Гош, ты проклинаешь меня?

Я смог лишь отрицательно покачать головой и, не оборачиваясь, побежать вниз по отлогой бетонной лестнице.

Я долго шёл по улице, не разбирая дороги, не считая времени, не понимая, куда иду и зачем. Над головой висело жаркое летнее солнце, но внутри было невыносимо пусто и холодно. За все двадцать два года жизни я впервые ощутил такую жуткую, смертельную пустоту, словно отдав всего себя и Оле, и Лизке, и Наташке, я незаметно вычерпал всю свою душу до самого дна, не получив взамен ничего, кроме полнейшего и совершенно невыносимого одиночества.

Перед глазами мелькнула вдруг вывеска у высокой двери "Бюро путешествий и экскурсий" и я, озарённый неожиданно явившейся спасительной идеей, рванул на себя неказистую ручку. Народу в небольшом помещении с обычной офисной стойкой не было. Две женщины, деловито перебирая в глубине какие-то стопки бумаг, оторвались от своей работы и вопросительно глянули на меня.

-- Вы что-то хотели?
-- Да... Одна путёвка, самая горящая, куда угодно, только очень срочно.

Они понимающе переглянулись, одна тут же вскочила, побежала ко мне.

-- Да, есть. Круиз по Волге. Только выезд уже завтра. Вы успеете? И ещё... Это каюта "люкс", стоит очень дорого, а заплатить надо сегодня...

Она на секунду замялась, пытаясь сообразить, стоит ли ей суетиться дальше, но я почти перебил её.

-- Дорого - это сколько?
-- Четыреста пятьдесят...

Я тут же начал выкладывать на стойку деньги и обе, торопливо оформляя все необходимые документы, принялись расписывать мне все прелести этого замечательного круиза, великолепной каюты, комфортабельного теплохода, погоды, природы и всего остального, что ожидало пассажира каюты "люкс" за три недели незабываемого отдыха.

==============================
Часть 37: http://proza.ru/2019/06/28/911