Непозволительные игры

 
     В каменке гудит и рвется большой огонь. В баньке тепло и уютно. Во всяком случае так кажется детям, просидевшим неделю в лесу, пока шла карательная акция немцев.
     Нюра в лесу простыла и теперь лежала, забывшись, на единственной в баньке полке, а дети тихо сидели у печки. Иногда Коля, как самый опытный медбрат, подходил к Нюре, трогал лоб, а потом, смочив тряпку в холодной воде, прикладывал ее к голове больной женщины.
       Огонь завораживает детей: рисует своим язычком яркие, неповторимые образы, превращает живое дерево в серый, расслаивающийся на пласты пепел, яро оспаривает свое право на силу. Малолетние узники хорошо понимали значение огня в их жизни.
     За последние дни столько новых впечатлений: дети близко познакомились с жителями приютившей их деревеньки и ощутили их заботу; узнали, что такое карательная акция: грабеж, разбой, расстрел старых и беспомощных людей; потеряли деда Данилу, которого успели полюбить, как родного.
      Но главное, что узнали и почувствовали маленькие ленинградцы, — это единство и волю людей к сопротивлению, не оставляющую оккупантам надежды покорить их родную землю.
      Ночью Миша растолкал Колю.
—     Слышишь, — громко шептал он, — наш летит…
      Наш мог прилететь за ранеными партизанами, привезти им рацию, медикаменты, питание…
      Сколько пищи для детских размышлений давал ночной гул летящего самолета. Возбужденные, мальчишки промаялись до утра. Днем, спускаясь по краю оврага за водой, дети увидели низко летящий немецкий самолет. Он долго кружил над лесом, над болотом, деревней, порождая не менее тревожные мысли.
     Теперь у каменки, пребывая во власти огненных бликов, хранители ночной тайны скупо роняли слова, казалось, понятные им одним: «Разведчик летал. Будут бомбить».
     Младшие братик и сестренка, внешне спокойные, напряглись, округлили глаза и вытянули шейки. Ничего не спрашивая, они усиленно думали. Слова, оброненные братом, вызвали в памяти устрашающую картину бомбежки и заставили переживать события, с нею связанные.      Невольно для всех в посиделках у огня постигался жестокий смысл войны, ее близость и сопричастность. Дети быстро взрослели.
     Неожиданно шестилетний Миша, самый старший, подошел к стене и вытащил из простенка комочек пакли, затем отодрал от березовой коры, которую Нюра берегла для растопки, тонкую пластинку бересты…
     Дети не сводили глаз со старшего брата — что он придумал? Миша невозмутимо согнул край бересты, положил на сгиб паклю, примял ее указательными пальцами, точь-в-точь, как это делал в лесу дедушка Родион, свернул пластинку и, послюнявив языком другой край, прижал его.
    Мальчик осмотрел свою работу, поднес к губам, откусил и сплюнул кончик бересты, а противоположный конец снова стал уплотнять, простукивая пальчиком с разных сторон.
    Когда Миша удостоверился, что самокрутка готова, он взял лучину и сунул ее в печь. Край лучины облизали синие язычки, и она ярко вспыхнула.
    Мальчик серьезно ухватил самокрутку зубами и поднес к ее концу лучину. Пакля съежилась, стала тлеть, потрескивать и дымиться, а Миша — усиленно втягивать дым в легкие.
    Смотреть на это действо со стороны малыши уже не стали. Они дружно поднялись и разбрелись по углам баньки в поисках пакли. Вскоре все снова были у печки и делили оставшуюся часть бересты на закрутки. Коля, Саша и Лена старательно повторяли действия старшего брата, и очень скоро в детских руках появились большие самокрутки.
     Коля — теперь он был старшим — по очереди разжег лучиной самокрутки малышей…
     Нюра пришла в себя от необычного запаха. Она закашлялась и, ощутив в горле привкус дыма, приподнялась на полке. Ее глазам открылась пугающая картина: банька полна дыма; четверо малолеток, худющих и бледных, с удивительно серьезным выражением лица, прижавшись к стенке, сосут скрученную бересту. Глаза у детей мутные, движения замедленные, сонные…
     Нюра в тревоге спустилась с полки и, не проронив ни слова, похватала у детей самокрутки. В негодовании погрозив сжатым кулачком всей команде озорников, накинула на малышей что попало под руку, вытащила их на улицу и уложила лицом в снег. Она распахнула дверь баньки настежь и занялась детьми: переворачивала, трясла, шлепала по щечкам, уговаривала. Делала это скорее по наитию, чем по знанию.
— Господи, спаси! — в панике повторяла Нюра. — Дышите, дышите, миленькие! Господи, не оставь!
     Дети очнулись и стали ежиться от холода.
— Мама, — подал голос Саша, — мне холодно!
— Я тебе покажу, проказник, холодно! Будешь у меня знать, как сосать паклю!
— А сто-ли, я-а-а один? — обиженно тянул Саша, не выговаривая шипящие.
    Только когда Нюра поняла, что все обошлось и детям ничего не угрожает, она завела их обратно в баньку и посадила прямо в одежде на полок, а сама стала подкидывать в каменку толстые сучья. Каменка снова загудела и стала отдавать тепло.
    Нюра успокоилась, раздела детей и стала поить их горячим хвойным настоем. Попутно она внушала детям, что их озорство дорого стоит: выстудили баньку, сожгли весь запас дров, не дали ей — больной — спокойно отлежаться. И чего хуже: могли ведь спалить баньку, и если бы все потеряли сознание, то сгорели бы и сами!
    Дети сидели, опустив глаза. Они не искали ни оправданий, ни зачинщика. Все чувствовали себя виноватыми.
            https://e-shirokova.ru/