И жизнь, и слезы, и любовь Киры IV

             
                Глава пятая

                1
               
Громыхая, трамвай натужно двигался по улицам Ленинграда на Петроградскую сторону, к месту службы Киры. Сидя на жесткой деревянной скамье и, держась за поручни, она рассеянным взглядом рассматривала, мелькавшие за окном, городские пейзажи. Как они изменились после снятия блокады: улицы и дворы расчищены от завалов мусора и разрушений, но на некоторых фасадах домов еще сохранились надписи, предупреждающие об опасности во время артобстрелов.
 
Кира все еще находилась под впечатлением разговора с Евдокией Петровной. «Вот ведь как устроен человек, - размышляла она, - ещё два часа тому назад после прочтения маминого письма, мне казалось, что жизнь моя пошла под откос. Ушат грязной лжи, несправедливо вылитый на мою голову Ниной Георгиевной и, что, особенно обидно, родной матерью, глубоко оскорбили меня»…

 Общение с Евдокией Петровной и её рассказ о горе и блокадном лихолетье, выпавшем на долю «вдовьего девичника» в коммунальной квартире на Фонарном переулке, помогли Кире многое понять и переосмыслить собственные невзгоды. Представила: «Сколько таких безутешных «девичников» осталось в Ленинградских коммуналках».
«Собственно почему я так убивалась? – Задалась вопросом Кира. - Права Евдокия Петровна- главное, мы с Кириллом знаем правду… Рой мыслей, вытесняя одна другую теснились в её голове. -  Два года я была на фронте. Судьбе было угодно, чтобы я там встретила Кирилла, вышла замуж и осталась живой, а Ирина Константиновна и девочки погибли… Сегодня утром навестила в госпитале Сонечку. Она выжила после тяжелейшего ранения, но не потеряла вкуса к жизни и мечтает о женском счастье.

 А у меня оно уже есть: любящий муж и скоро, совсем скоро, я стану матерью». Она вспомнила слова Ирины Константиновны о том, что – «это такое счастье!». Подумала: «Как многим я ей обязана!» По щеке побежала счастливая слеза. «Если родится девочка – назову её Ириной». Сердце учащенно забилось, в глазах мелькнул лучик радости.
 
Кира вспомнила о недочитанном письме Кирилла и ей стало неловко. Не проходит и дня, чтобы она не думала о нем, с каждым днем убеждаясь, как глубоко он вошел в её жизнь, и как многое он значит для неё и их будущего ребенка. Кирилл озарил её жизнь не только своей любовью, но разбудил в ней женщину и подарил материнство.
Кира начала читать его письмо. Оно, как всегда, было немногословным, но сколько в нем было теплоты, нежности и преданности. «Кира, родная моя, ближе тебя и нашего будущего ребенка, который, как ты пишешь, уже дает о себе знать, нет у меня на всем белом свете, - писал он. -  С тех пор, как вы вошли в мою жизнь, она приобрела совсем другой смысл. Теперь я точно знаю ради кого я живу, ради кого я воюю и ради кого мы обязательно победим». Кира поднесла письмо к губам и, прикрыв глаза, мысленно произнесла: «Только бы ты остался жив!» И в этот самый момент она почувствовала, как ребенок шевельнулся и настойчиво застучал ножками. «Передает папе привет», - с теплотой подумала Кира. На душе стало радостно и легко.  В такие минуты, она испытывала, пронизывающие все её существо неведомое чувство гордости от сознания, что у нее под сердцем зреет новая жизнь – плоть от плоти её и Кирилла ребенок. Она ещё не сознавала: в ней просыпается главный инстинкт женщины – инстинкт материнства.

                2

Инстинкт материнства… В это самое время в далеком Свердловске мама Киры Нина Сергеевна уже много дней не находит себе места. «Кирочка, доченька, девочка моя!»- хотелось ей кричать. «Как я могла сгоряча, - терзалась она мыслями, - так необдуманно оскорбить и обидеть тебя?  Ложный стыд затмил мне глаза и лишил меня разума. Верная своим непоколебимым принципам я на всю жизнь обрекла себя на одиночество, а девочку мою лишила отца. Если Кира мне не простит, то, зная её характер, я могу лишиться дочери».
 
Очень далекая от всякого рода сантиментов Нина Сергеевна горько плакала. Каждый день она перечитывает письмо Киры, стараясь что-либо прочесть между строк и не как не может понять, что её так взволновало и насторожило и почему поведение дочери на фронте она посчитала недостойным, даже безнравственным.
Всю жизнь Нина Сергеевна, особенно в старших классах, воспитывала дочь, как ей казалось, в самых строгих правилах. Поощряя дружбу Киры с Колей (он ей очень нравился), Нина Сергеевна, увидев, что их чувства из детской привязанности начинают перерастать в более глубокие юношеские чувства, не раз говорила ей, что несмотря на её взаимную с Колей любовь, она должна беречь свою девичью честь и ни в коем случае не терять  головы.

Уже не раз Нина Сергеевна собиралась написать Кире письмо и каждый раз что-то её останавливало. У неё не было близкой задушевной подруги, с которой бы она могла откровенно поделиться своими сомнениями. На работе в школе и с соседями в коммуналке у неё были хорошие отношения, но только война почему-то их не сплотила, а наоборот, отдалила друг от друга. Каждый со своими горестями и радостями справлялся в одиночку.

                3

Иногда Нина Сергеевна перезванивалась с Арсением Николаевичем Грачевым. Их связывали воспоминания о дружбе и светлой любви их детей. Чаще он звонил и по-отечески интересовался судьбой Киры, её фронтовой службой, обижался, что она перестала ему писать. Нина Сергеевна знала, что Арсений Николаевич все эти годы, используя свои армейские связи в аппарате Наркомата Обороны, тщетно пытался что-либо узнать о судьбе пропавшего без вести Николая. Как кадровый офицер он понимал, что на войне, особенно, в истребительной авиации все может случиться. И все-таки в гибель сына не хотел верить. Вместе с тем его пугала мысль о том, что Коля мог оказаться у фашистов в плену. В одном твердо был уверен в нем, что, следуя его заветам, он никогда не станет предателем.

Неожиданный звонок Нины Сергеевны и её взволнованный, прерывающийся голос испугал Арсения Николаевича:
      - Что-то с Кирой? Она ранена? Жива? – Насторожено переспросил он.
      - Жива! Слава богу жива и не ранена. Случилось совсем другое. Мне нужно с Вами поговорить.
       - Хорошо. Я Вас слушаю Нина Сергеевна.
       - Только, если можно, Арсений Николаевич, не по телефону. Когда и где мы могли бы встретиться? - Я хочу дать Вам прочитать её последнее письмо.
       - Как вы смотрите, - он секунду помолчал, - если я приглашу вас, Нина Сергеевна, к себе на чай. Мне кажется, что это более удобно, чем у вас в коммуналке, тем более последние дни я чувствую себя не лучшим образом и редко выхожу из дома. По возникшей паузе Арсений Николаевич понял, что Нина Сергеевна тоже обдумывает его предложение.
       - Хорошо, Арсений Николаевич, я согласна.
       - Вот и хорошо. Я все время дома – так что приходите в удобное для вас время.
       - Спасибо, Арсений Николаевич. 

Положив трубку, Нина Сергеевна засуетилась. Подумала: «Неудобно в гости на чай приходить с пустыми руками». Посмотрела: в кухонном шкафу есть немного муки и начатая банка с яблочным повидлом. Решила: «Спеку пироги – для одинокого мужчины будет отрадой».

Отношения Нины Сергеевны и Арсения Николаевича могли бы со временем перерасти в более близкие, если бы не её характер. Когда он впервые увидел её на дне рождения Коли, куда она пришла по приглашению к ним в дом вместе с Кирой, она ему очень понравилась. Весь вечер он уделял ей знаки повышенного внимания, шутил, говорил комплементы. Но она обладала необыкновенной способностью: то ли холодным взглядом, то ли особой интонацией воздвигать едва уловимую стену отчужденности, нейтрализующую её женскую привлекательность. И Арсений Николаевич в тот же вечер, ретировавшись, не пытался пробить эту стену. А Нина Сергеевна боялась сама себе признаться, что он ей тоже нравится и мысленно в душе корила себя за то, что отпугнула его во время первого знакомства.

       - Входите, входите, уважаемая Нина Сергеевна, - открывая двери, пригласил её Арсений Николаевич.
       - Здравствуйте, Арсений Николаевич!
       - Здравствуйте, здравствуйте, - приветствовал он Нину Сергеевну, пожимая двумя руками её протянутую руку.
       - А вы хорошо выглядите, Нина Сергеевна. Мы давно не виделись. Я рад вашему приходу.
Она чуть было не ответила таким же комплиментом на его комплимент, но бросив на него быстрый взгляд, вовремя осеклась. Он похудел и изменился до неузнаваемости: нос заострился, лицо осунулось и приобрело какой-то землистый цвет, взгляд потускнел, под глазами большие темные мешки. Она вспомнила, что его руки, когда он пожимал её руку, были холодными. Увидев её замешательство, Арсений Николаевич пришел ей на помощь:
     - Поражены, увидев меня? Что делать, болезнь никого не красит и не щадит. Вы знаете, что, когда началась война, меня призвали, но из-за инвалидности на фронт не отправили, а поручили в военкомате готовить пополнение для армии. Я с головой ушел в эту работу, неделями не бывал дома. Однако, месяца три тому назад, почувствовав резкое ухудшение здоровья, оказался в госпитале.  Думал: устал, отлежусь и опять вернусь в строй, но, - он развел руками и потупил глаза, - с неутешительным диагнозом выписали и отправили доживать на заслуженном отдыхе. Теперь я полностью в руках врачей и Всевышнего, в которого, если честно, никогда не верил.

Арсений Николаевич, откашлявшись, глубоко вздохнул, двумя руками оперся на инвалидную палочку и, отведя взгляд в сторону, задумчиво произнес:
       - А может надо было верить? В последнее время мне все чаще приходит в голову такая мысль.
      - Арсений Николаевич, - в сердцах перебила его Нина Сергеевна, - почему вы ни разу, когда мы общались по телефону, не сказали мне о своей болезни. Как же вы обходитесь сами?
       - А я не сам. По условиям военного времени мне, как полковнику, полагался ординарец, его оставили при мне. Каждый день из госпиталя приходит медсестра, кроме всего у меня очень хорошие соседи. Так, что я не один. А вас, Нина Сергеевна, я не хотел беспокоить - у вас своих хлопот хватает. Ну что же мы стоим в прихожей? Пойдемте на кухню. Будем пить чай, и вы дадите мне прочитать письмо Киры.

Когда на кухне они сели за стол друг перед другом, она боялась посмотреть ему в глаза, у неё внутри, как будто все оборвалось. Арсений Николаевич налил чай в граненные стаканы с серебренными подстаканниками и поставил на стол хрустальную вазу на длинной ножке с бубликами. Спохватившись, Нина Сергеевна виновато улыбнулась:
       -  Арсений Николаевич, я испекла сегодня к чаю домашние пироги, но замешкавшись, забыла их на тумбочке в прихожей.- Она принесла кулек и высыпала из него пироги в ту же вазу, рядом с бубликами. - Надеюсь они вам придутся по вкусу. Лицо Арсения Николаевича посветлело:
       - Ну, спасибо, Нина Сергеевна! Это по нынешним временам - настоящий царский подарок. - Он взял один пирог, понюхал его, откусил кусочек, прожевал и, зажмурив глаза, одобрительно покачал головой:
      - Я таких пирогов не ел с тех пор, как не стало моей жены, Колиной мамы. Она была большой мастерицей по части пирогов. - Увидев, как зарделось лицо, Нины Сергеевны, Арсений Николаевич продолжил, - не смущайтесь, уважаемая Нина Сергеевна, ваши пироги тоже заслуживают самой высокой похвалы. Он доел пирог, хлебнул чая:
      - Нина Сергеевна, пейте чай со своими пирогами или моими бубликами, а я прочту письмо Киры и постараюсь понять, что вас в нем так смутило.

 Он надел очки и углубился в чтение письма.  Осторожно прихлебывая горячий чай, Нина Сергеевна следила за его выражением лица. У неё в горле стоял ком, а из груди готов был вырваться стон – так ей было жаль его.
Между тем, наблюдая за ним, она увидела, как меняется землистый цвет его лица, покрываясь легким, едва заметным румянцем. Во взглядах, которые он периодически, отрываясь от письма, бросал на Нину Сергеевну, его глаза излучали то теплый свет радости, то, становясь влажными, выражали глубокую грусть. Когда, окончив читать письмо Киры, он, поднял на Нину Сергеевну глаза, она была поражена – в них были слезы. Сдерживая волнение, он прерывающимся голосом тихо сказал:
       - Если бы не война, её ребенок мог бы быть и моим внуком. Но, увы - не суждено, а Кира и Коля были такой красивой парой, – он глубоко вздохнул:       
    - Дорогая Нина Сергеевна, вы должны сейчас быть самой счастливой матерью. Ваша дочь после нескольких лет пребывания на фронте возвращается домой живой и невредимой и очень скоро подарит вам внучку или внука. Война скоро закончится, а для Киры она уже закончилась. - Нина Сергеевна, затаив дыхание, слушала Арсения Николаевича, не находя нужных слов, чтобы выразить свою тревогу, вызванную письмом Киры. И как будто, прочитав её мысли, он продолжил:
       - Я догадываюсь, Нина Сергеевна, что больше всего взволновало вас. Я почти уверен - вам взбрело в голову, извините за это выражение, что там на фронте, Кира вела себя, мягко говоря, недостойно молодой девушки, и теперь везет к вам домой в подоле (Какое скверное слово!) нажитого ребенка - он все больше распалялся, - Но откуда эти мысли? Разве вы не уверенны в собственной дочери? - Он на мгновение задумался, - хотя, должен вам признаться, что ваши опасения не беспочвенны. Женщинам, особенно молодым красивым девушкам, не просто находиться почти ежечасно в окружении множества одиноких, воюющих мужчин, которые живут только сегодняшним днем, потому что «завтра» для них может не наступить. К тому же, жизнь – есть жизнь и ничто человеческое и на фронте не чуждо. Могла ли Кира надломиться? Могла. Особенно, если бы на неё обратил внимание какой-нибудь комдив и не сделал её своей фронтовой подругой. Сейчас в армии это стало сплошь и рядом. Но ей удалось выстоять и встретить того единственного, который в суровых условиях войны стал её судьбой, единственным мужчиной и отцом её ребенка. Я очень рад за Киру и за вас, Нина Сергеевна.

Он закашлялся, хлебнул из стакана, остывшего чая и встретился с ней глазами. Она была напряжена, как струна, едва, сдерживая душившие её слезы. Сделав попытку улыбнуться, Арсений Николаевич спросил:
      - Ну, что, Нина Сергеевна! Удалось мне разгадать ваши подозрения и убедил ли я вас в обратном?
      - Да! Да! – тихо быстро произнесла она. Спасибо вам, Арсений Николаевич, вы сумели открыть мне глаза, - она запнулась, по её щекам побежали слезы:
      - Как я была не права, написав сгоряча ей такое жесткое, оскорбительное письмо. Она может мне не простить.
     - А вы, не откладывая сегодня же напишите другое, попросите прощения, вы же мать, она все поймет и простит. Не мне вас учить, что написать. В Ленинграде одной с ребенком ей будет очень тяжело. Настоятельно пригласите приехать в Свердловск. Да, вот что еще - в письме она пишет, что не знает, как она посмотрит мне в глаза. Напишите ей, что её замужество я не считаю предательством по отношению к Коле. Его судьба неизвестна. Когда мы переписывались она писала мне, что продолжает любить только Колю и ни о ком другом даже думать не может. Никакой обиды я не испытываю, а желаю ей только счастья -  Он опять зашелся долгим кашлем, а прокашлявшись, устало посмотрел на Нину Сергеевну и хрипло продолжил, - и, пожалуйста, не пишите ей о моей болезни.
 
Нине Сергеевне было непросто держать себя в руках и не разрыдаться вслух. Она видела, что он очень устал и ей пора уходить. Сверлила мысль – что сказать ему на прощание? Она никогда не могла кривить душой и мучилась от того, что не может выразить ему ни своего сочувствия, ни пожелания выздоровления.
Уже в дверях она протянула ему руку:
      - До свидания, Арсений Николаевич. Спасибо вам за все. Я буду заходить к вам.
      - Я буду очень рад. Он наклонился и своими холодными губами поцеловал её теплую руку.

Придя домой, Нина Сергеевна села за письменный стол, зажгла настольную лампу, вырвала из середины школьной тетради в косую линейку сдвоенный лист, взяла ручку с металлическим пером, макнула его в чернильницу и задумалась над первой фразой письма к Кире.

               
      -                ( Продолжение следует)
      












        -