Внутреннее ощущение свободы

               
Нас найдут на рассвете пули
Непомнящий

Раздался звонок на урок, и я как обычно последовал за остальными в кабинет, на урок ОБЖ. Наш учитель, бывший вояка, типичный постсоветский ватник, любивший пыню, скрепы и люто ненавидевший США, начал сухо диктовать лекцию на тему военной дисциплины в армии. В какой-то момент он прервался и спросил:

 — А знаете ли вы, что дисциплина существует не только в армии? Она есть и у нас в школе, закреплена в ее уставе. Дисциплина нужна везде: она вырабатывает у человека стойкость к трудностям.

На этой фразе я закатил глаза. Так и хотелось ответить что-нибудь саркастическое вроде: «Ага, а еще она делает из людей послушное мясо, которым можно легко манипулировать».

Тем временем учитель продолжил:

— Как вы думаете, почему командир должен знать каждого своего солдата в лицо?
 В классе повисла тишина.

— Да потому что он отвечает за жизнь каждого из них! Вы понимаете, какая это ответственность – за человеческую жизнь? Я и сейчас себя виню за некоторых пацанов, которых мы потеряли во время первой чеченской. Ребята, я вам сейчас расскажу одну историю, которая полностью изменила мое мировосприятие.

Я в звании лейтенанта сидел в части, допивая чай. На улице шел проливной дождь, шины машин вязли в грязи. Обычно в такую погоду нас выгоняли на учения. Сколько себя помню, никогда солнца не было: вечно то грязь, то ливень, то снег. И ты, молодой, ползешь по этой траншее, пачкаешь одежду, мокнешь. Чистым после учений придти невозможно. Потом эту грязь с себя буквально соскабливаешь. Так вот, на дворе стоял девяносто четвертый год, и было уже не до учений. Люди массово гибли под пулями, от осколков снарядов. Заходит ко мне капитан Скороходов и говорит: «Пришел приказ из штаба, запрашивают к себе. Бери машину, солдата и поезжай». Я ему «есть, товарищ капитан», а сам думаю: «Да это же через самое пекло предстоит ехать. Сквозь чеченские блокпосты и патрули. Я пропал». И страшно стало, впервые в жизни. По-настоящему страх сковал перед смертью, аж ноги начали подкашиваться. Но делать нечего, приказ есть приказ. Если уклонюсь – трибунал. Собрал все необходимое, зашел к своему солдату Ваське, который должен был меня охранять. Говорю: «Ну, братец, мы с тобой и влипли». Сели в машину и поехали. В пути я солдату часто говорил, что нужно сохранять достоинство, быть мужчиной, а у самого внутри все сжималось. И вдруг в какой-то момент меня резко накрыла такая эйфория, такая легкость. Чувство свободы. Не такой, когда ты, что хочешь, то  и делаешь, а такой, когда перед тобой стоит четкий выбор: трибунал или вражеская пуля. Вдруг ты понимаешь, что сделал правильный выбор, и сразу страх куда-то уходит, ему на смену появляется внутреннее ощущение свободы. Вы, этого, конечно, сейчас не поймете. Как видите, я стою здесь живой и здоровый, хотя так же спокойно мог бы остаться в Чечне с простреленной головой.
 
Когда учитель закончил, во мне тоже что-то перемкнуло, я наконец понял, что передо мной стоит Человек с большой буквы, а не выживший из ума «патриот». В мыслях сразу же пронеслись слова Летова и песни Непомнящего. Все сложилось в единую картину, и мне искренне захотелось пожать учителю руку. Но он продолжил.

— У меня есть еще одна история, примерно об этом же, но гораздо более наглядная. Это было в начале двухтысячных, я тогда уже не служил в армии, а работал на АЗС. В складском помещении перегорела лампа, а потолки у нас были метра четыре высотой. Чтобы заменить ее, нужно было влезть на подъемник и, сохраняя равновесие, открутить старую лампу. Никто не решался взять на себя такой риск, и попросили это сделать меня. Я, с репутацией военного, конечно, не смог отказать. Пригнали этот подъемник, я взобрался в люльку с новой лампой под мышкой и с инструментом в руке. Нажали на кнопку – эта махина стала поднимать меня вверх и трястись, а бортиков не было. Приходилось балансировать, умудряясь при этом не глядеть вниз. И вот, я стою, оторванный от земли, в этой скрипящей и качающейся в разные стороны люльке. Пытаюсь снять лампу, пока внизу за мной наблюдают, как за циркачом. В этот момент я почувствовал то же, что и тогда, в Чечне. Свободу, граничащую со страхом, когда ты находишься на волоске от смерти. И в этом чувстве – все, весь смысл мироздания! Теперь понятно? — с важностью в голосе протянул мужчина.

Да, теперь понятно.