Холодная роса. Главы 10-13

X

Эрна посчитала лучшим уехать домой, не дожидаясь окончания пикника. Ей нужно было спокойно все обдумать, разложить пережитые ощущения по полочкам и тщательно взвесить разумные доводы, отсеяв бредовые. Говоря без лишних отступлений, ей требовалось побыть одной. Она ехала в пустом автомобиле, рассеяно кивала на замечания шофера… Между тем в груди что-то росло. Что-то сладкое, томительное… За окном проносились желто-зеленые луга, их сменяли группы редких перелесков. Золото листвы чередовалось с темной зеленью хвои. Над всем этим царила пепельно-серая дымка дышащего близким холодом неба.

Пригородное шоссе, ведущее на Сальдаггар, делало ответвление вправо, где сразу же за поворотом начинались пестрые сады предместья. Вдоль живых изгородей тянулись рядки астр, дубков и хризантем. Бордовый, канареечно-желтый, фиолетовый огонь пылал среди газонов. Нежное угасание природы царило кругом наряду с последними порывами благоухания.

Эрна прижалась лбом к холодному стеклу, но это не уняло живости воспоминаний. Еще бы! Ведь воспоминания были настолько свежи! Они шумели в ушах, бередили мысли, отзывались учащенным биением сердца.

Уже войдя в дом, Эрна видела не знакомые предметы, а траву луга, закружившуюся перед глазами со скоростью карусели. Помнила надежное плечо, ощущала прикосновение к щеке шерстяной ткани свитера… Заново переживала желание прикоснуться к этому близкому лицу, к этим волосам с материнской лаской… Да, ее волнение было продиктовано скорее материнским инстинктом! Пусть человек, вызвавший в ней это странное брожение, был всего лишь несколькими годами младше, пусть был сильнее, пусть был мужчиной — ее братом, который подчас брал на себя обязанности няньки, — этого всего оказалось достаточным, чтобы Эрна до неузнаваемости изменилась. Санди растрогал ее, вернул на несколько лет назад — в пору девичьих грез и сладких образов.

Сегодня, когда он нес ее на руках, она помимо воли теснее прижалась к этому живому теплу, закрыла глаза, на мгновение позволила себе примириться с непостижимым волнением.

— Кто же ты: человек или герой, сбежавший со страниц романа? — усмехаясь, спросила тогда Эрна.

— Человек, — ответил Санди и улыбнулся. Право, его улыбка обладала почти мелодичным свойством. — Человек, который любит, — без тени самодовольства добавил он.

— Кого?

— Всех.

Она рассмеялась низким, грудным смехом.

— Мой ответ кажется тебе смешным? — удивился юноша.

— Так не бывает… Слишком просто… Слишком правильно…

Несмотря на прилагаемые усилия, его дыхание было спокойным; грудь вздымалась ровно, взгляд сохранял ясность. Глядя раньше на хрупкое, худощавое телосложение этого человека, Эрна не догадывалась, насколько он силен внутри. Санди словно черпал силы из какого-то недоступного глазу, но неиссякаемого источника. Рядом с ним ей было хорошо. Пожалуй, для Эрны это явилось самым удивительным сюрпризом.

...Эрна поднялась по винтовой лестнице в свою спальню, зажгла ночник, в раздумье остановилась перед зеркалом, откуда на нее глянуло возбужденно пылающее лицо с блестящими глазами. Бессмысленно подняла руку, сначала медленно, затем смелее рванула ворот блузы. Взлохматила рыжие волосы, пнула ногой подушку. В каком-то почти наркотическом опьянении распахнула дверцы платяного шкафа, откуда выгребла одежду, которую прежде несправедливо отвергала. Содержимое картонок высыпалось на столик, шелка и шляпки осели на полу, подброшенные вихрем лихорадочной спешки. Эрна спешила: ей казалось, что вот-вот, с минуты на минуту сладкий дым рассеется, и мир вокруг нее станет таким же скучным и серым. Быстрее! Быстрее! Пока действует волшебный «эликсир»! Руки неосторожно рванули нитку жемчуга — бусины ручейком хлынули сквозь пальцы… Эрна, ослепленная небывалым, попеременно хватала платье за платьем, прижимала к себе, затем подбегала к зеркалу и, задыхаясь, смеясь над собой, а между тем плакала от детского восторга…

Разум настаивал: ничего не произошло — не произошло по меркам материального мира. Для мира чувств порой достаточно мгновения, чтобы вызвать головокружительный вихрь. Особенно если для подавляемых долгие годы желаний вдруг появилась лазейка, куда проник свободный ветер мечты.

Санди не сделал ничего такого, чего не мог бы сделать брат в отношении сестры. Просто в Эрне проснулось желание нравиться, которое обитает в каждой женщине. Она просыпалась теперь от долгого сна, возвращаясь к тому, что было уже почти забыто, заклеймено ярлыком неосуществимости. Неосторожный и непреднамеренный жест смахнул пыль с древних архивов, где покоились сокровенные надежды. Эрна очутилась на пороге нового мира, перед чертой допустимой меры, переступить которую ей не позволяла осторожность. Она боялась дать себе волю и пока действовала робко; обратить внимание на женственную, прекрасную сторону своей натуры спустя десятилетие забитой, целомудренной жизни казалось ей действием сродни преступлению. В этом было что-то запретное. Каждой тихоне, которая внутри себя не является таковой, порой хочется отдаться на волю страстного порыва хотя бы ради собственной гордости, изнывающей в тисках самоограничений.


Оживление сменилось изнеможением. Нервы продолжали вибрировать, воображение работало на приподнятых крыльях даже когда Эрна забылась сном, прикорнув среди учиненного беспорядка. Засыпая, она радовалась тому, что этот добрый, отзывчивый юноша — ее брат. Ей доставляла собственническое удовлетворение мысль, что он теперь принадлежит ее миру, ведь узы крови не разорвать; что он возвратится сегодня не в какой-то чужой дом, а именно в ее, один из миллионов.

XI

Эрну разбудил шум. Она поднялась с постели и поспешила на звуки голосов, которые зазвучали в холле громко, наперебой. Должно быть, с пикника возвращалась хмельная компания, однако для веселья говор казался слишком тревожным. Спускаясь с лестницы, Эрна увидела не на шутку взбудораженных мужчин — Рихарда, шофера Рона и еще двух соседских джентльменов, которые под руки вели нечто, с головой закутанное в одеяло. Из этого потешного «кокона» выглядывало бледное лицо, искаженное судорогами озноба, с закушенными губами, в котором Эрна, похолодев от ужаса, узнала Санди.

— Принимай героя! — с ходу крикнул ей Рихард.

Почти инстинктивно она притянула брата к себе. Сердце заколотилось, готовое выскочить от страха (подобный страх испытывает мать за свое дитя, мальком подумала Эрна).

— Что случилось? Что с ним?

— С-со мной все х-хорошо, — заикаясь, пробормотал виновник волнений. Он весь продрог, его одежда вымокла до нитки, зуб не попадал на зуб, между тем юноша улыбался, как если бы совершил нечто запрещенное, но необходимое.

— Разве не видишь, перед тобой спаситель! — полушутя-полусерьезно объявил Рихард.

— Не преувеличивай мои заслуги! — обернувшись через плечо, урезонил зятя Санди, когда Эрна уводила его в комнаты.

Вернувшись, она увидела, что столпотворение начинает рассеиваться. Мужчины еще были взбудоражены происшествием, которое во хмелю рассматривалось ими как небывалое геройство, достойное едва ли не ордена; обсуждали, выдвигали предположения от радужных до самых печальных. Эрна вопросительно поглядела на мужа, на его спутников, и Рихард, перехватив ее взгляд, сказал без предисловий:

— Твой брат спас человека. Когда мы услышали крики со стороны реки, он рванул туда первый.

— Если б не он, пацаненок бы наверняка погиб, — с торжественным лицом добавил господин Шайн, владелец соседней усадьбы.

— Чуть выше по течению располагается деревня; берег там крутой и обрывистый, поэтому местные жители удят рыбу на утлых плотах, которые привязывают к берегу. Сегодня по несчастному обстоятельству плот отвязался, и человека начало уносить течением. В конце концов сооружение вовсе перевернулось… Твой брат (заметь, Эрна: твой брат; ты должна гордиться!) кинулся в ледяную воду в чем был, только скинул куртку. Мы думали, что больше не увидим его живым! Такое безрассудство! Ты же знаешь, устье близко, стрежень очень опасен, тем более водовороты…

— Какой ужас! — прошептала Эрна, побледнев.

— Но наш Санди оказался превосходным пловцом, — заключил Рихард, рассеивая улыбкой похоронную мрачность. — Незадачливого рыболова взялся отвезти Эмерик на своей машине; им оказался подросток лет тринадцати.

Эрна не могла дальше слушать россказни мужчин, пока сам герой в ознобе трясся перед камином. Уже уходя, она слышала вслед:

— Ты помнишь, Карл, он был как одержимый! — говорил Рихард.

— Что-то вроде инстинкта водяных собак, — с почтительным удивлением кивал ему собеседник. — Я слышал, они не могут не вытащить то, что свалилось за борт. Только инстинкт или самоотверженность, доведенная до фанатизма, могут пересилить страх смерти. В данном случае, мне кажется, это скорее инстинкт…

— Инстинкт благородства!

Голоса сделались тише, Эрна плотно прикрыла за собой дверь. Санди сидел на пуфе перед каминной решеткой и был очень бледен; с его одежды на пол падали холодные капли. Не говоря ни слова, в хмурой сосредоточенности она подошла и начала поспешно снимать с него мокрые тряпки, пока он, притихший, опускал глаза, точно нашкодивший ребенок. Лишь однажды юноша поднял на сестру свое лицо, сияющее кроткой благодарностью. Казалось, он готов прижаться к ней головой, обнять, ласково и преданно прошептать «сестренка», совершенно не подозревая, как она боится, как ждет этого шага, готовая молниеносно отпрыгнуть…

Все это Эрна проделала молча: раздела, принесла на подносе горячий чай с коньяком, начала растирать ему грудь с побелевшей, покрывшейся пупырышками кожей… В тишине звучали лишь тяжелые удары сердца, подобные ударам молота по наковальне, и взволнованное дыхание. Санди больше не отводил глаз, когда Эрна сидела у его ног, упершись коленями в фигурные ножки пуфа. Его зрачки, от которых глаза делались загадочно-темными, были неподвижно устремлены в ее замкнутое лицо; он смотрел сверху вниз, как всегда — с вопросом и утверждением.

— Ты оберегаешь меня, а о себе не заботишься, — сказала Эрна, когда молчание стало нестерпимым.

— Обещаю: впредь я о себе не забуду, — простодушно отозвался он, весь сияя.
Наверное, Эрна стояла для него в одном ряду с матерью и являлась человеком настолько родным (пусть они и воспитывались порознь), что при ней можно было не испытывать смущения. Ни собственная нагота, ни интимная забота Эрны не конфликтовали с гордостью Санди: он сам сюда пришел, сам захотел оживить родственные связи.

— Прости, — прошептал молодой человек. — Я не имел намерения доставить вам хлопоты…

Она отошла — холодная, подчеркнуто бесстрастная. Протянула чашку.

— Выпей. Тебе нужно согреться, если не хочешь схватить воспаление легких.
Беря напиток, его пальцы схватили руку женщины, чтобы пожать с глубоким чувством.
Тут она посмотрела на него… Сгинула спасительная отрешенность — Эрна покраснела до корней волос, резко отдернула руку и выбежала прочь, точно спасаясь…

XII

Она заскочила в свою спальню и в панике огляделась, словно Санди мог пойти за ней, преследуя своими преданно-кроличьими глазами. Голова кружилась, в пересохшем рту не хватало слюны. Бред! Наваждение! Неужели такое происходит с ней наяву? Нет, такое даже не могло присниться, ведь за все девять лет брака Эрна не замечала никого, кроме своего законного мужа.

Сегодня на пикнике правда чувств была еще покрыта туманом, а сейчас, после испуга, предстала перед Эрной как есть: обнаженная и ужасающая.

Госпожа Нэдрис давно поставила на своей судьбе крест. Ее жизнь до появления Санди — сперва ненавистного, а потом желанного, — была полотном беспросветных облаков, сквозь которые не могло пробиться солнце. Теперь настала оттепель, а вместе с нею пробудились дремлющие желания, грозя вырваться из-под контроля. Нет-нет — спешила убедить себя Эрна, нервно наматывая на палец локон, — она рада, бесконечно рада иметь такого чудесного брата! Чего же можно еще желать? Почему на душе так неспокойно и тягостно? Она приличная замужняя женщина, ее не может посетить и тень порочной мысли!

Но почему-то, вопреки всем законам морали, утверждающим, что дама с безупречной репутацией, а тем более учительница, ограждена от искушений заслоном каменной стены, Эрну бросало то в жар, то в холод. Она как могла боролась с собой, пытаясь скрыть от посторонних, еще глубже упрятать преступные помыслы, но эгоизм побеждал. Эрна тихо кипела. Перед глазами снова и снова вставала картина, виденная ею на пикнике, когда Стелла — молодая, свежая, жизнерадостная, — обнимала ее новоявленного брата. Эрна и представить раньше не могла, что способна испытывать такую черную зависть. Брат! Это слово казалось ей мерзкой издевкой, решеткой в сто замков, словно пожизненный приговор. Более того, она не должна даже думать подобные вещи! Почему же тогда законы утрачивают свою силу? Какое безумие овладевает ее душой?

Полночи Эрна просидела в полутемном салоне первого этажа, среди горького одиночества, ночной тишины и сигаретного дыма… О, если бы родители ее учеников знали, что творится внутри чопорной, пуритански настроенной учительницы, они бы в ужасе отвернулись, даже на шаг не подпустив к ней своих детей! Но, на счастье всех лицемеров и лжецов, этот мир позволяет видеть скрытое только в крайне редких случаях; в остальных действует совесть и личный контроль.
Эрна в ужасе зажимала лицо руками, до боли царапая щеки. Она порочна! Больше она не сможет себя уважать.

XIII

Динси, служанка Уолтов, не без удивления впустила в дом Эрну Нэдрис. Супруги Уолт были родителями маленькой Мирабели, и учительница приходила к девочке согласно четкому графику. Сегодня она не опоздала, в ее руке был привычный кожаный портфельчик, но вся она решительно была другой; проницательная Динси не могла этого не заметить. Обычно неряшливая, в затасканном свитере ручной вязки, а теперь — одетая с иголочки, госпожа Нэдрис была непонятно оживлена и казалась рассеянной. На ее щеках играл нервический румянец; в глазах, которые она почему-то стыдливо отводила, появился нездоровый блеск. Учительница всё суетилась, стараясь одарить происходящее удвоенной порцией внимания, а между тем ничего не замечала. Она даже забыла сменить уличную обувь на комнатные туфли, хотя раньше педантично придерживалась этого правила. «Это всё, наверное, из-за братца, — решила Динси. — Ишь, объявился, дружбы захотел!»

— Поговаривают, у вас появился брат…— не совладала с любопытством служанка.
Учительница уже готовилась пройти вглубь коридора, как, вдруг подскочив, обернулась — будто ее застукали на месте преступления. «Точно!» — с удовлетворением отметила про себя сплетница. Эрну считали серьезной женщиной. Она никогда не служила объектом пикантных пересудов. Однако сейчас… Откуда эта робость, это смущение? Покраснела, как школьница! И этот стыдливый испуг в глазах…

О, как был липок, как неприятен тоскливый ужас, какой ей пришлось испытать! Эрне чудилось, что все вокруг насквозь видят ее сущность, запятнанную грязными помыслами. Минувшей ночью она решила поторопить Санди с отъездом (он и так слишком загостился у них), но поутру не нашла в себе мужества сделать это. О ужас! Она не хотела, мучительно не хотела, чтобы он уезжал! Стоило Эрне за завтраком представить на месте, где сидел Санди, пустой стул, как она напрочь лишилась аппетита. Ей было странно думать о своей прошлой жизни, когда еще не было его; теперь без него жизнь была невозможна. Брат, брат… Эрна начала ненавидеть это слово! Ей хотелось разбить его, словно лед, сковывающий пламенные порывы сердца… Конечно, Эрне хватит здравомыслия держать себя в руках, она была уверена, что ничем себя не выдаст, но пусть Санди еще немного побудет у них. Его внимание скрашивало ее одинокие будни.

Перед входом в комнату своей ученицы госпожа Нэдрис перевела дух, заставив себя настроиться серьезно. Посторонние мысли — отмести, взгляд — прямо, внимание — сосредоточено! Она уже выдохнула и толкнула дверь, как услышала обрывок разговора.

— Мамочка, позволь мне не ходить больше к тете Эрне, — писклявым голоском говорила девочка.

— Почему? — отвечал ей ласковый голос матери. — Разве тетя Эрна плохо к тебе относится?

Последовала пауза.

— Не-е-ет… Она злая. Я боюсь ее… Я хочу другую учительницу. Мама, ведь можно?

У Эрны потемнело в глазах. Она развернулась и быстро пошла в обратную сторону, даже не успев как следует расстроиться. Стоит ли говорить, что кудахтанье любопытной Динси не удостоилось ответа: Эрна прошла мимо нее в раскрытую дверь, как сомнамбула. Произошел обвал; прежний мир рухнул без остатка.

В момент получения раны не чувствуешь боль — слишком сильна неожиданность. Страдание приходит наряду с осознанием. Примитивные доводы ребенка ранили больнее изощренной издевки. Эрна, так остро мечтавшая о счастье материнства, была уязвлена. Удар был негаданней, что Мирабель пришла к такому заключению не сгоряча, после, например, замечания или окрика, а путем долгих наблюдений. Дети неподкупны в своих симпатиях. Они либо говорят «да», либо навсегда отворачиваются, совершенно не заботясь о последствиях своей жестокости.
По пути домой Эрна уже знала, что бросит неблагодарный труд, который не принес ей ничего. И это — награда за все ее старания?! Должно быть, ей не доставало терпения, выдержки, спокойствия? О, она и так слишком долго забывала про себя! Без того слишком долго терпела! Теперь хватит. Она докажет всем, что ничуть не хуже других!

К счастью, никто не видел, как Эрна в тихом бешенстве мечется по кабинету, рвет тетради и с ненавистью швыряет их на пол. В эти минуты ее лицо исказилось до неузнаваемости и стало маской оголенной злобы. Утолив жажду мести, Эрна остановилась посреди комнаты совершенно потерянная. Она была потрясена и раздавлена. Она думала о пустоте. Страх перед бесцельным будущим оглушал ее своим тоскливым звоном.

Вдруг кто-то закрыл ей глаза теплыми ладонями — женщина вздрогнула, а затем мучительно испугалась того, что кто-то мог стать свидетелем ее припадка. Но вот перед ней снова всё тот же пустой кабинет, только перед лицом застыла протянутая, словно из ниоткуда, рука с пучком павлиньих перьев.

— Санди! — и счастливо, и горестно выдохнула Эрна. Как хорошо… Как ужасно, что он здесь!

Когда она разом — горячо и страстно — повернулась к нему, юноша несколько оробел, увидев вывороченный наизнанку портфель, скомканные тетради и разломанный пополам карандаш.

— Что с тобой? — встревожено спросил он, глядя на нее с любовью и нежностью.

— Я больше ничего не хочу…— прошептала Эрна тем болезненно-спокойным тоном, который предшествует истерике.

Он отложил перья, загадочно переливающиеся в пасмурном свете; протянул руку, чтобы погладить ее по плечу, но она уклонилась, непритворно страдая. О, зачем он так на нее смотрит? Чего добивается?

— Меня никто не любит… Я никому не нужна! — проговорила дрожащим голосом Эрна. Ей было слишком плохо, чтобы думать о гордости.

Неожиданно Санди увидел перед собой не взрослую, неприступную женщину, а плачущую девочку, беззащитную в своем несчастье. Это потрясло его. Впервые он не знал, что делать.

— Я говорю правду, — держась из последних сил, выдавила Эрна. — Я всегда права.

— Ты не оставляешь себе выбора, ты загоняешь себя в тупик, — мягко возразил он. — Разве так поступают?.. Подумай, может, еще есть на свете то, что доставит тебе радость?

Она стояла вполоборота к нему, с кривящимися, закушенными губами; его слова заставили ее притихнуть, а затем выпрямиться.

— Ты представить себе не можешь, Эрна, насколько я счастлив, что встретил тебя. До рассвета я думал, как было бы замечательно однажды собраться нам всем вместе — мне, тебе, твоей маме, Рихарду, отцу… Устроить семейный ужин!

Санди осмелился говорить об этом, потому что теперь, как ему показалось, почва для принятия Эрной отца была подготовлена: вот уже несколько дней сестра не злопыхала и не сердилась.

— Пусть я младше, но я твой брат! — запальчиво воскликнул юноша. — Я всегда готов защитить тебя!

— О! — Она повернулась вновь, только уже с более свободным чувством, просияла и, забыв обо всем, бросилась к нему на грудь, смеясь и рыдая.

— Поплачь, милая. — Он принял ее в свои спокойные, родственные объятья. — Все еще будет хорошо.

— Не уходи, ладно? Побудь со мной, пожалуйста, — отозвалась Эрна, вымазывая его горячими слезами.

Так долго стояли они, прильнув друг к другу. Стояли среди рухнувших надежд и начавшего возрождаться из груды обломков нового мира — с новыми целями и мечтами. Каждый находил здесь для себя что-то свое, каждый видел этот новый мир через свое стеклышко и каждый обманывался. Пока им не суждено было понять, насколько разнятся их возлагаемые на будущее надежды.

«Сестренка! Как я ее люблю!» — думал наивный Санди. «Мне повезло», — думала Эрна, борясь с помешательством.