Коммунистическая

 
          
 
    

        Кабинет председателя  Комитета народного контроля Жана-Семейского района, залитый солнечным светом, был высок и просторен.  Длинный стол  для заседаний, сверкая полировкой, упирался в заваленный бумагами председательский.
Председатель, над креслом которого с портрета щурился Владимир Ильич, принял меня в высшей степени доброжелательно.   

        Статус замужней женщины, возраст детей – школьники, а так же   бойкость в ответах и скорость, с которой я стучала на пишущей машинке пришлись Александру   Ивановичу по нраву.  Но окончательно решило вопрос моего трудоустройства слово «контроль» в предъявленной  трудовой книжке.

        -  Двадцать пятого мая 1986 года уволена по собственному желанию с должности инженера  отдела технического контроля, - сделал ударение на последнем слове Александр Иванович и  строго спросил - А почему уволилась?   

        - Выезжала с детьми на лето к бабушке в Кисловодск, - доложилась я простодушно.

        Александр Иванович посветлел лицом и мечтательно заключил:

        - Кисловодск – это хорошо!

        Я была принята.

        Александр Иванович, пухлый, розовощёкий,   белоснежно седой старик с крупным носом, долго тряс мою руку, смеялся и поздравлял:

        - Знаешь ли ты, Ольга, как тебе повезло! Знаешь ли ты, куда тебя приняли? Конечно, в областном Комитете ещё утвердят,  и всё – работай!

        Александр Иванович ходил по кабинету и рассказывал о работе Комитета, о его значимости теперь, когда перестройка задала новые темпы развитию социализма в нашей великой стране. Поговорив лозунгами,  Александр Иванович сел и перешёл к воспоминаниям.  Откинувшись на   спинку кресла, он касался головой стены, изрядно испачканной его жирными волосами.

        Я стояла   и слушала, а Александр Иванович удивлял своим красноречием минут сорок без передышки.  Это был идейный коммунист, номенклатурщик, преданный   делу  Партии без остатка. 
 
        Уходя на заседание,  он  поручил  разобрать содержимое    пяти  шкафов, оставив меня под присмотром,   хитренько улыбающегося с высоты своего положения, Ильича. Уже в дверях Александр Иванович пожелал:

- И вообще, наведи тут порядок, по-женски так, - и пятернёй сделал  два-три   возвратно-поступательных движения.

        К концу рабочего дня я рассортировала печатную продукцию политиздата по размеру и, на мой молодой взгляд,  важности. В результате,  труды Ленина, полное собрание  сочинений нетленного вождя,  заняли почётное место за стеклом.  Различные книги по отраслям хозяйства, строго по росту, встали на верхние полки.   Сборники материалов и документов КПСС, по годам, голубели в отдельном шкафу. Всякие инструкции, методички и худосочные брошюры были определены в нижние антресоли. Верхние же антресоли -  были освобождены полностью.

        У двери стопками стоял политический хлам 1939 – 1964 года издания,  а я ждала  водителя Вову, мужчину лет сорока пяти, чтобы поручить вынести   эту макулатуру на ближайшую помойку. Появился Вова,   покивал согласно головой  и я,  счастливая, заторопилась домой.

        Второй рабочий день был посвящён  влажной уборке.   Огорчившись  от вида  не тронутой Вовой кучи коммунистического старья, я накинулась на полированные поверхности шкафов, столов и стульев.  Вымыла окна и подоконники. Отмыла вращающееся кресло председателя конторы. Глаз не радовал Ильич  в пыльной раме, и белые плафоны молочного стекла, однозначно требующие рукоприкладства. Нагородив на столе для заседаний стулья, я протёрла-таки плафоны и приступила к портрету.

        Владимир Ильич был изображён в натуральную величину по грудь, в галстуке горошком. Большой портрет с большим трудом был снят с гвоздя, и я    смело провела по лицу   и лысине  вождя пролетариата мокрой тряпкой. И, о, ужас! Краска, а это была сепия, потащилась следом!

        Катастрофа!   На моих глазах сырая бумага пошла волнами, а Владимир Ильич превращался в невыразительное коричневое пятно. Я испортила портрет Ленина! В райкоме партии! Над головой председателя Народного контроля!  Тихий ужас заполнил моё сознание.

        Лихорадочно   водя указательным пальцем,  я гоняла  краску по смазанному лицу, придавая схожесть с глазами и носом. Потом поправила усы, просветлила лысину,поработала над галстуком и, схватив газету, долго махала над новым ликом Ильича, то и дело оглядываясь на дверь. Подсохший портрет был в срочном порядке повешен на место, и я отбежала к противоположной стене, чтобы оценить на расстоянии результат реставрации.

        Свежеиспечённый инспектор народного контроля нашел знакомые черты едва узнаваемыми, но чёткий горошек на галстуке свидетельствовал, что на портрете никто иной, как дорогой Владимир Ильич Ленин.

        К концу рабочего дня должен был появиться Александр Иванович, и я с тревогой ожидала его встречи с Ильичём.  Председатель бодренько вошёл в приёмную, юркнул в кабинет и, спустя минуту,  из-за двери зычно донеслось:

        - Ольга, зайди!

        Я предстала перед Александром Ивановичем с ясным взором, полным внимания, и решимостью   отрицать всякую  причастность  к высокому искусству.

        Но Александр Иванович стоял  в низком поклоне, перебирая книжки из груды политического мусора. Наконец, он выпрямился и застыл с книжицей в руках. Большие голубые глаза под белыми бровями сосредоточенно водили по потолку и стенам, скользнули по портрету и уставились на меня.

        - Ольга, почему эти книги здесь?

        Я с великой радостью защебетала о перестройке, ветре перемен и избавлении от всякого старья в виде  указов и положений тридцатых-пятидесятых годов.

        - В шкафах -  издания, начиная с 1965 года, а это, -  я приподняла бровки, - водитель вчера  почему-то не вынес на мусорку, хотя я ему говорила.

        - Ольга! – Александр Иванович потряс бледно зелёной книжицей, - Ольга! Разве можно это выкинуть? Здесь каждое слово современное. Смотри!

        И председатель стал читать. Потом схватил другую книгу. Зачитал несколько абзацев и, горя глазом,  с вызовом спросил:

        - Какой год? 1951 год! А это какой год? 1939 год! А ты вот сюда вставь дату последнего съезда, а сюда – решения последнего  Пленума и ничего остального менять не надо! Линия партии, она несокрушимая – всегда одна!

        Александр Иванович   смеялся и над моей молодостью,  и удивлялся  моей глупости, но в целом, остался   моим неперечливым поведением довольный.

        - Хорошо  убрала. Свежо, чисто. А где шторы?  - и, услышав, что сняты для стирки,  раздобрел и отпустил меня с работы пораньше, приказав завтра же вернуть на место коммунистическое наследие, чуть было по моей вине не утраченное безвозвратно.

         Режим работы Комитета был выше всяческих похвал. Коллектив был прекрасный! Он состоял из четырёх человек: председателя Комитета, заместителя председателя Комитета, инспектора комитета и личного водителя председателя Комитета. Сам Комитет имел статус районного и подчинялся областному Комитету народного контроля, который находился на центральной городской площади в здании областного Комитета партии.

         Заместителя председателя я ещё не видела, он был в отпуске, по случаю женитьбы. Водитель Вова - пронырливый мужик и преданный слуга председателя -  сразу мне поведал, что теперь-то я буду и с мясом, и с маслом, по причине того, что инспекции народного контроля по хозяйствам района никогда не проходят без подношений. Это было приятное известие, потому как в магазинах было шаром покати.

         Комитет работал на всю катушку. Каждый понедельник был приёмным днём.  Следующие два дня недели председатель   на «бобике» колесил  по Жана-Семейскому району с проверками. По  четвергам он писал труды, которые я потом форматировала в машинописный текст. В пятницу Александр Иванович где-нибудь заседал. И во всякую свободную минуту надиктовывал мне письма и распоряжения, то и дело отвлекаясь на воспоминания и интересные случаи из жизни.

         В последнюю пятницу месяца проводилось заседание Комитета, на которое съезжались представители народного контроля колхозов и совхозов, предприятий и учреждений всего Жана-Семейского района.

         К этому заседанию мы готовились, как к свадьбе. Александр Иванович приходил с чистой головой и в парадном костюме. Его заместитель,  двадцатисемилетний Турсунбек,  был нарядным всегда в своём свадебном костюме. Я надевала блузу с бантом, как-то отмеченную похвалой председателя.   На столе, вокруг пузатых графинов, сверкали  чистотой гранёные стаканы и лежали приличной высоты двадцать стопок подготовленных к заседанию материалов. Ровно выставленные стулья  ожидали гостей.

         Но были ещё два торжественных дня в каждом   месяце, когда   комитетчики полным составом грузились в «бобик» и мчались в обком партии.

         Александр Иванович, по мере приближения к центральной площади, становился важнее и важнее. Всю дорогу он инструктировал, пугая значимостью события, и радовался предстоящему свиданию со старшими товарищами по партии.

         Молодцевато поднявшись по широким ступеням, председатель открывал гигантского размера деревянную дверь обкома партии и входил первым.

         Предъявив милиционеру паспорта, все поднимались на третий этаж и  шли по широкому коридору, устланному от стены до стены алой ковровой дорожкой с зелёным бордюром. Из-за чрезмерного  отопления  двери кабинетов были открыты настежь, и Александр Иванович гордо вышагивал в сопровождении своей свиты,  радостно со всеми здороваясь.

         Путь   заканчивался в бухгалтерии, где после недолгих расспросов о делах и здоровье, Александр Иванович  расписывался в ведомости и получал  денежное вознаграждение за свой труд. Каждый по очереди проделывал  то же самое,  после чего   дружно спускались в обкомовскую столовую и обедали в ожидании  председателя. Александр Иванович,   обойдя дорогих своему сердцу   товарищей, прямиком шёл к буфету и набирал   дефицитные продукты.  Турсунбек и Вова присоединялись к боссу – первый купить хорошие сигареты, второй – принять потяжелевший портфель. Потом шла погрузка в «бобик» и комитетчики ехали в свой райком. Александр Иванович с переднего сиденья  перекрикивал мотор, сообщая  кто был кто, перечислял заслуги и возможности встреченных  им обкомовцев. Подчинённые почтительно внимали.

         Спустя две недели всё  повторилось точь-в-точь. Те же люди, те же слова, те же интонации, тот же маршрут. Единственное отличие было в выданных бухгалтером суммах – «получка», однако.  Мой аванс   составлял тридцать семь  рублей, а «получка» была - целых пятьдесят.

         Прошло ещё две недели, и с самого утра, как всегда в такой день, председатель комитета придирчиво оглядывал своих младших товарищей и возбуждённо спрашивал:

         - Ну, готовы? Помните, что сегодня едем в областной комитет партии?

         Конечно, все помнили   – за два дня до выезда Александр Иванович начинал проводить подготовительную работу, возбуждая в нас дух почтения к носителям коммунистических идей, коих был полон обком.

         Ближе к обеду, председатель надел драповое пальто, услужливо распахнутое Турсунбеком, взгромоздил на чистую голову ондатровую шапку и с удивлением воскликнул:

         - Ольга! Ты почему не одета? Давай-давай быстро, потом допечатаешь!

         - Александр Иванович, я не еду с вами, - совсем не понимая, что может произойти после моих слов, ответила я.

         - Как? Как не едешь? Постой… - председатель подыскивал слова, - почему не  едешь?

         - Ну, что я буду кататься? Мне вон, сколько печатать!- и я показала на рукописный ворох трудов Александра Ивановича.

         Александр Иванович стянул с головы шапку и подсевшим голосом спросил:

         - Ты что это? Не хочешь ехать в обком партии?

         Вопрос был поставлен ребром.

         - Ну, причём тут обком? – вздохнула я.

         - Обком партии! – взвизгнул Александр Иванович, - быстро собирайся!

         - Александр Иванович! – обласкала я взглядом председателя, -  трястись в «бобике» из-за тридцати семи рублей?    Я буду ездить только за «получкой» целиком, без аванса.

         - Мы все получаем аванс и всегда всем комитетом приезжаем в обком партии два раза в месяц! Всегда! – уже разошёлся председатель, - собирайся живо!

         Турсунбек со строгим выражением лица застегивал пуговицы на своём пальто и, услышав последние слова Александра Ивановича, сорвал  с вешалки моё  и бросил  мне в руки.

         Поездка прошла в оба конца в душераздирающей тишине, без посещения столовой.

         Турсунбек выскочил из «бобика» на перекрёстке и рысью побежал к своей беременной жене на обед. Меня высадили у райкома, в тамошней столовой подавали сосиски с горчицей и бледное пюре с зелёным горошком. Александра Ивановича «бобик» умчал домой  на наваристый борщ с  бараниной – вчера инспектировали овцеводческий совхоз.

         Вторая половина рабочего дня была посвящена моей несознательности. Александр Иванович начал выступление как только перешагнул порог  приёмной. Он   движением руки пригласил меня для дальнейшего разговора в кабинет, где, прохаживаясь вдоль стены, принялся прорабатывать, чеканя каждое слово:

         - Как? Как, Ольга? Ты, комсомолка, не понимаешь важности посещения областного комитета коммунистической партии Советского Союза? Люди мечтают, хоть бы глазком заглянуть! А ты идёшь по ковровой дорожке, здороваешься… дышишь тем воздухом!!! – тут председателя зашкалило от переживаний и он затряс поднятыми руками.

         - Александр Иванович, я   не  комсомолка и никогда ею не была, - зарезала я председателя.

         – Как не была? – опешил Александр Иванович.

         - Не вступала. 

         - Почему? – уставился на меня старый коммунист.

         - Не захотела, - не без  вызова ответила я.

         - Не захотела… - ошалел председатель.- Не захотела? Она, оказывается,  не захотела!

         Александр Иванович нарезал круги по кабинету, возмущался, стыдил и тряс руками.

         - В комсомол имени нашего вождя, - Александр Иванович бросил взгляд на портрет, - Владимира Ильича Ленина,   вступить в ряды которого честь для каждой советской девушки, ты не захотела? – не унимался председатель.

         Я тоже глянула на портрет, и меня накрыло. Надо сказать, что при таких приступах смеха, я краснела, слёзы текли ручьём, и грудь моя ходила ходуном. Смеяться я умела беззвучно, разве что громко всхлипывала при наборе в лёгкие воздуха.  Я отвернулась от Александра Ивановича и зашлась в немом хохоте, обхватив лицо руками. Для председателя это выглядело как безудержные рыдания. Поток его слов иссяк. Я же, не переставая трястись от смеха, выбежала из кабинета, сшибла подслушивающего Турсунбека и пустилась бегом в туалет.

         Отсмеявшись и умывшись, я вернулась в приёмную и достала зеркальце. Тут  же из своих кабинетов вышли мои начальники.

         - Хорошо. Нет! Не хорошо. Ты не вступала в комсомол, но пионеркой-то ты была! Тебя ведь воспитывали в духе верности пионерской организации! Ты клятву давала, Ольга! – Александр Иванович был весь в воспитательном процессе.

         - Какую клятву? В обком ездить два раза в месяц? И в пионеры я тоже не вступала!– разозлилась я.

         - Как не вступала? – выкатил глаза Александр Иванович, - Турсунбек, ты вступал? Вступал! Я вступал! А она не вступала!

         - Да! Не вступала!  И клятву не давала! Повязала сама себе галстук и пришла в новую школу, по новому месту жительства.

         - Да ты опасный человек, Ольга, – сказал председатель и ушёл к себе в кабинет.

         Турсунбек шмыгнул следом. Ну, всё, думала я, конец моей инспекторской деятельности – уволит. Но Александр Иванович, хоть и ушёл в тот день не попрощавшись, поутру был абсолютно доброжелателен и даже мил.
 
         А в  дни торжественного выезда в обком по случаю выдачи аванса я взяла моду уходить на больничный . 

         Начатая в стране перестройка взбудоражила и местное партийное болото.   Председателя разрывало от необходимости посещать совещания и заседания, которые в конце года шли одно за другим в разных секторах партийного управления. Всё быстро менялось, наезженная колея была признана изжившей себя и партия решила прокладывать в светлое будущее асфальт.

          Казаха Кунаева   на посту первого секретаря ЦК Коммунистической партии Казахстана сменил русский Колбин, что вызвало в Алма-Ате студенческие волнения. Республика напряглась, комитетчики всех комитетов  заволновались.

         В конце декабря   в райкоме было очень важное заседание, после которого Александр Иванович вошёл в приёмную   с выражением отчаяния и страха в округлившихся глазах.

         - Всё,-  сказал он и прошёл в кабинет, оставив дверь открытой.  Ему было очень плохо. Он   расхаживал от стены к стене, время от времени широко разводил руки и бросал их, безжизненные, вдоль туловища.

         Турсунбек высунул голову из своего кабинета:

         - Пришёл?

         Я утвердительно кивнула головой и прошептала:

         - Что-то случилось.   

         Турсунбек осторожно   заглянул в кабинет председателя. Александр Иванович заметил его и как-то жалобно позвал:

         - Идите сюда. Оба идите.

         Мы послушно вошли и приготовились слушать.

         - Всё. Всё кончилось. Пришёл Колбин и теперь он закрутит… всё будет по-другому. Там, в Москве, творится не пойми что! Нам сейчас читали материалы… - тут он осёкся и продолжил, надрывая себе душу, - всё, что мы нарабатывали, что строили – всё к чертям собачьим! Что сейчас будет! Вы знаете, что сейчас будет? Что со мной будет? Вы, молодые, ничего  не понимаете! Это будет что-то страшное! Что делать? Что делать?

         Александр Иванович около получаса сокрушался, кричал шепотом и тряс руками. Из всего выступления я поняла одно: грядут большие перемены и нашего председателя отправят на давно заслуженный отдых и это в лучшем случае, а в худшем – им займётся областной Комитет народного контроля и прокуратура. 

         Перед последним, завершающим год, заседанием Комитета Народного Контроля было много работы: печатался годовой отчёт, материалы по результатам проверок  и речь самого председателя. Приходилось задерживаться на работе допоздна.

         И вот наступил торжественный день годового отчётного  заседания. Начальники в выходных костюмах, я с бантом на груди. Графины, стаканы, стулья – всё как полагается. Александр Иванович восседает под портретом, Турсунбек нервно курит в форточку в своём кабинете. И тут   раздаётся  рёв.   Александр Иванович орал без слов так, что  я и Турсунбек  побежали к нему одновременно, столкнулись и разлетелись в разные стороны. Председатель уже орал членораздельно:

         - Ольга! Ольга, мать твою за ногу!

         Турсунбек затормозил у двери и пропустил меня вперёд. Председатель, красный от натуги, тряс  напечатанными листами и орал:

         - Это что? Это что? Что такое ты напечатала? Ты смерти моей хочешь? Двадцать три экземпляра! Ты уже отнесла в райком и исполком? – услышав утвердительный ответ, Александр Иванович взвыл, - что же ты наделала? Что же ты наделала! Вот, посмотри, что ты напечатала! – и бросил мне в  лицо бумаги.

         Я взяла со стола одну из двадцати стопок.

         - Списки читай! – прорычал председатель, гремя графином.

         Я нашла   листы со списком убывших за пределы области, стала внимательно искать ошибку и  обмерла: против каждой фамилии было напечатано «убыл за перделы области». И такого текста на пять листов в каждой стопке.

         Первой моей реакцией было оцепенение, а второй – приступ смеха, который вырывался из меня какими-то бульбами. Ничего исправить было нельзя. На всё это безобразие с искажённым лицом взирал Владимир Ильич.

         Январь и февраль я периодически бюллетенила, отлынивая от коммунистического засилия. Александр Иванович искал меня по поликлиникам и дежурил в «бобике» у моего подъезда. Поймав, слёзно просил выйти на работу.  Я знала, что райкомовские машинистки прекрасно справляются с подкинутой нагрузкой, но выходила на два-три дня и стучала доклады и постановления измотанного ветром перестройки Александра Ивановича.

         Пришла весна. Я написала заявление об уходе. Александр Иванович принялся меня уговаривать не увольняться  и работать. Чего мне надо? Тепло. Светло. Работы мало. Аврал только к концу месяца. Заболела – болей на здоровье. Но я была непреклонна –  меня ждал Кисловодск. Председатель смотрел в окно.

         - Иди сюда. Смотри, Ольга, вот какая жизнь, какая работа!

         Я подошла к Александру Ивановичу и тоже стала смотреть на  тёток в оранжевых жилетах, укладывающих асфальт.

         - А ты? В Комитете Народного контроля не хочешь работать. Я тебя не понимаю.

         Александр Иванович прошёл к столу, плюхнулся в кресло, посмотрел на меня из-под белых бровей и подписал  заявление со словами:

         - С отработкой. По закону две недели.

         Этот закон мне был известен, как никакой другой. Две недели я честным образом посещала комитетчиков, с утра до вечера стучала на машинке и в последний день отработки тепло распрощалась с Александром Ивановичем. Он долго тряс мою руку и говорил:

         - Хорошая ты, Ольга, женщина, только абсолютно,  политически неграмотная. Осталась бы работать, я бы выковал из тебя… - тут председатель замешкался, выдумывая, кого бы он выковал, махнул рукой и закончил, - успехов тебе.

         Я  прошла в кабинет к Турсунбеку, в тот момент занятому перекладыванием дешёвых сигарет в твёрдую коробку  престижного «Космоса». Заместитель председателя подавил смущение и вышел из-за стола.

         - Всего доброго, Турсунбек.

         - Всего доброго, Ольга. Не поминай нас лихом. 

         Не поминаю лихом!   

         А  Александр Иванович за полгода так и не заметил  странности в лице вождя мирового пролетариата. Да и никто не заметил, а если и заметил, то промолчал – время было такое.

         И ещё, вот что хочу сказать, товарищи! Александр Иванович «проинспектированными» продуктами   со мной не делился! Никогда! Так мне и надо, товарищи!