Своя компания 17. Часть II. Лена и Даня

ЧАСТЬ II

"Гарсон номер два, гарсон номер два,
На наших ветвях пожухла листва;
И, может, права людская молва,
И все только сон, гарсон номер два.
Вот стол где я пил, вот виски со льдом
Напиток стал былью, стол сдали в музей
А вот за стеклом мумии всех моих близких друзей
А я только встал на пять минут купить сигарет
Я вышел пройтись в Латинский квартал
Свернул с Camden Lock на Невский с Тверской
Я вышел духовный а вернулся мирской
Но мог бы пропасть - ан нет не пропал
Так гарсон номер два, гарсон номер два
То разум горит, а то брезжит едва
Но мысль мертва, радость моя, а жизнь жива
И все это сон, гарсон номер два
А колокольный звон течет как елей
Ох, моя душа, встань помолись, ну что ж ты спешишь
А здесь тишина, иконы Битлов, ладан, гашиш
А мне все равно лишь бы тебе было светлей
Так гарсон номер два, гарсон номер два
На кладбище тишь, на наших гробах цветы да трава
И похоже права людская молва
И все только сон, гарсон номер два
А раз это сон - ну что ж ты стоишь, гарсон номер два".

(Б.Г.)

                ***

После отъезда Гребня настал покой.
У Дани и Лены начались сессии. Театр Ратьковского временно закрыли с формулировкой «из-за участившихся на спектаклях беспорядков». Миша, уехавший с Гребнем, писем не писал, наверняка, не хватало времени, а, может быть, просто совершенно забыл про все в водовороте событий.
Ник с Даней были даже рады всему этому. Они порядком измотались в последнее время. Одно утешало – на своих спектаклях и концертах компания заработала приличные деньги, которые они пока не знали, куда тратить, только купили на всё баксы.
Ник укатил на дачу.
Даня сдал сессию и заскучал один. Несколько дней он посидел в инете за своим компом, что на то время еще было диковинкой. Интернет, конечно, была штука потрясающая, но скоро Даня понял, что это вещь небезопасная, как и все затягивающие в себя субстанции. Тогда он вырубил комп и съездил к Нику на дачу.
Ник познакомился там с кем-то, но с кем сказать не захотел. Поэтому Ник там не скучал. С Даней они поели шашлыков, сходили в лес и на озеро искупаться. И Даня вернулся домой. Дома он понял, что дальше так продолжаться не может.

***

Гребень с Мишей тряслись в вагоне поезда. Гребень боялся летать самолетами, ему нравились поезда, дороги, вокзалы.
Миша смотрел в окно. Гребень отсыпался после очередной пьянки накануне в Костроме. Мише было не по себе, было даже страшно временами. Но такая жизнь, похоже, тоже нравилась Мише, хотя он и боялся себе признаться в этом. Миша впервые в жизни столько путешествовал, хотя знал, что Гребень воспринимает его, как небольшую забаву, разнообразие, и бросит после этих летних гастролей.
Миша перестал смотреть в окно и уставился на Гребня. Он лежал на полке навзничь с безжизненно и неестественно свесившейся до пола рукой, с открытым ртом и отекшим бледным лицом. Белые грязные волосы прилипли к мокрому лбу. В купе было жарко и стоял тяжелый винный дух. Миша приоткрыл окно. От свежего воздуха Гребень проснулся. Сел, вытер рукавом пот со лба и улыбнулся.
- Ну что, Миша, едем?
- Ага.
Миша, вдруг:
- А зачем ты покрасился?
- Понимаешь, я настряпал целый блок новых песен, я тебе их потом покажу, для них нужен внешний вид. Я их называю «желтый панк», то есть что-то вроде «нежного», но ужасно циничного панка, холодного, абсурдного… ужасного… отвратного… мироздания… - его как будто заклинило.
Миша привык уже, что от Гребня можно было ожидать всего. Поэтому он уже не испугался, (хотя стоило бы):
- Гребень, ты чего? – спросил его Миша так, потому что решил, что он его сейчас все равно не услышит.
Но тот опомнился:
- Что? А? Как ты меня назвал?!
- Я тебя всегда так за глаза зову, и все так зовут.
- Да? Ладно, зови. Чё-то я стал вырубаться некстати. Ладно. Чем займемся?...
- Гребень!...
- Что? Что?! Что!... – как фокусник, он поставил на стол бутылку, - …можно делать в поезде? Только пить!
- А медитировать?
- Медитировать в поезде? Это как трахаться на проходной.
- Ну ты скажешь…
- Я тебя все-таки научу это делать, хоть ты и стремаешься, как девочка.
Миша:
- Что? Трахаться?
- Медитировать, радость моя.
- Не заставишь ты меня. Если б ты видел, какой ты жуткий, когда это делаешь…
- Я не жуткий, я продвинутый, хотя… Черт, ты меня убалтываешь…
- А ты что-то скрываешь?
- Каждый человек что-то скрывает.
- А ты человек?
Пауза.
Гребень:
- Ты прикалываешь меня, радость моя. Я этого не люблю. Пей.
Он отпил четверть из горла и протянул бутылку Мише. Миша допил до половины. Гребень смотрел на него, потом сказал:
- Ты красивый…, чёрт…
Миша:
- Гребень!...
- Ты красивый…
Миша:
- А ты - … духовный кокаин! Вот ты кто!
- Пусть… но ты…
Миша:
- Да ты вампир! Чур! Чур меня!...
Гребень:
- Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Это надо перекурить. Травы, радость моя?...

***

После закрытия Арта Лена осталась опять одна. Пока была сессия, она этого почти не заметила. Но когда начались каникулы, она загрустила.
К подругам и на Челюскинцы она больше не ходила. Устроилась работать билетершей в ближайший к дому парк аттракционов. В понедельник у нее был выходной и, просидев целый день дома, она решила выйти вечером прогуляться на воздух.
Она вышла на улицу часов в пять.
На улице был теплый вечер. Летал пух тополя. Солнце подходило к закату. У подъезда на скамейках сидели бабки и судачили о том, по чем нынче картошка на рынке. Лена, в своем хиповском страшненьком джинсовом сарафанчике прошла медленно мимо, радуясь солнышку, и поздоровалась. Бабки дружно замолчали, кто-то из них кажется даже сказал «здрасте», и все зло проводили взглядами немного смутившуюся Лену.
- Во, ишь ты – какая. Одевается-то как. И подружки её такие ж. Ублюдки какие-то… Откуда они берутся, на что живут?
- Да ладно тебе.
- Да – ладно. Я за стеной в одном коридоре с этой живу, это же ужас!
- А что?
- Ну что… ну… Страшно.
- Чего?
- Ну вот однажды…
Лена была уже далеко.
Ей было скучно, и поэтому она поехала на вокзал. Там был киоск с неплохой подборкой аудио-кассет, обычно таких нигде не было, кроме двух-трех мест, которые были еще дальше вокзала.
Купив пару кассет, Лена села там у стены на свою холщовую сумку и стала читать обложки кассет. Она любила так посидеть и посмотреть на проходящих мимо, куда-то спешащих по своим делишкам людей.
Иногда к ней приставали «мясные мальчики», как называла их про себя Лена, из-за их накачанных бицепсов и совершенно противоположных размеров серого вещества в бараньих головах с зэковскими прическами. Но она их быстро отшивала. Она была остра на язык и её не раз грозились побить, но она тогда быстро сматывалась, а про себя смеялась над этими шкафами, считающими, что сила у них есть в двух местах – кулаках и штанах.
«Менты. Надо сматываться», - очнулась она от своих мыслей, завидев в недалеке серые формы. Лена быстро вскочила, сгребла сумку и сделала ноги.
Приехала домой.
Послонялась по комнате. Постояла на балконе. Послушала новые кассеты. «Гребня бы послушать. Но после всего… это мазохизм… Боже! Воистину, если Ты хочешь наказать человека, то оставляешь его в одиночестве».

***

Утро. Лена проснулась в десять. Вышла на балкон. Сад над водохранилищем уже отцвел. Началось лето. Было тепло, но пасмурно. Пахло зеленью из сада и гарью с дороги. «Чем заняться сегодня? На работу только ближе к вечеру.
… Интересно, чем они там сейчас занимаются? Ник, Миша, Даня? Даня… Странный он какой-то у них, этот Даня. Молчит, не выкалывается, как те двое. А кажется, что я его давно знаю. Почему? Кажется, он совсем такой же, как я. Кажется-кажется… креститься надо…»
И Лена ушла с балкона.
Звонок в дверь. «Наверно, Дашка». Как была, лохматая, в ночнушке, Лена открыла дверь. За дверью никого не было. А стояла корзина тюльпанов и пионов размером с ведро. Лена смотрела на эту корзину минуты три-четыре. Наконец, она очнулась, взяла корзину и закрыла дверь. Но в прихожей она опять села на банкетку и сидела так, уставившись на цветы, еще минут пять.
Сначала она подумала, что кто-то ошибся, потом подумала, что это от родителей, но с чего бы это, да, глупо. Ник? Смешно, хотя… Нет – но кто?! Она пошевелила букет. Выпал конверт. Она быстро раскрыла его.
Там было:
ЛЕНА!
Шлейф, забрызганный звездами,
Синий, синий, синий взор.
Меж землей и небесами
Вихрем поднятый костер.
Жизнь и смерть в круженьи вечном,
Вся — в шелках тугих —
Ты — путям открыта млечным,
Скрыта в тучах грозовых.
Пали душные туманы.
Гасни, гасни свет, пролейся мгла…
Ты — рукою узкой, белой, странной
Факел-кубок в руки мне дала.
Кубок-факел брошу в купол синий —
Расплеснется млечный путь.
Ты одна взойдешь над всей пустыней
Шлейф кометы развернуть.
Дай серебряных коснуться складок,
Равнодушным сердцем знать,
Как мой путь страдальный сладок,
Как легко и ясно умирать.

Подписи не было.



***

На следующий день был букет (корзина больше первой) белой и синей сирени со стихами:
Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
Дольнему стуку чужда и строга,
Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
Терем высок, и заря замерла.
Красная тайна у входа легла.
Кто поджигал на заре терема,
Что воздвигала Царевна Сама?
Каждый конек на узорной резьбе
Красное пламя бросает к тебе.
Купол стремится в лазурную высь.
Синие окна румянцем зажглись.
Все колокольные звоны гудят.
Залит весной беззакатный наряд.
Ты ли меня на закатах ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?

***
Сумерки, сумерки вешние,
Хладные волны у ног,
В сердце - надежды нездешние,
Волны бегут на песок.
Отзвуки, песня далекая,
Но различить - не могу.
Плачет душа одинокая
Там, на другом берегу.
Тайна ль моя совершается,
Ты ли зовешь вдалеке?
Лодка ныряет, качается,
Что-то бежит по реке.
В сердце - надежды нездешние,
Кто-то навстречу - бегу...
Отблески, сумерки вешние,
Клики на том берегу.

***
Я медленно сходил с ума
У двери той, которой жажду.
Весенний день сменяла тьма
И только разжигала жажду.
Я плакал, страстью утомясь,
И стоны заглушал угрюмо.
Уже двоилась, шевелясь,
Безумная, больная дума.
И проникала в тишину
Моей души, уже безумной,
И залила мою весну
Волною черной и бесшумной.
Весенний день сменяла тьма,
Хладело сердце над могилой.
Я медленно сходил с ума,
Я думал (о моей любимой).

***

Третий день – огромный букет красных роз и стихи:

Я был смущенный и веселый.
Меня дразнил твой темный шелк.
Когда твой занавес тяжелый
Раздвинулся - театр умолк.
Живым огнем разъединило
Нас рампы светлое кольцо,
И музыка преобразила
И обожгла твое лицо.
И вот - опять сияют свечи,
Душа одна, душа слепа...
Твои блистательные плечи,
Тобою пьяная толпа...
Звезда, ушедшая от мира,
Ты над равниной - вдалеке...
Дрожит серебряная лира
В твоей протянутой руке...

***
Она пришла из дикой дали -
Ночная дочь иных времен.
Ее родные не встречали,
Не просиял ей небосклон.

Но сфинкса с выщербленным ликом
Над исполинскою Невой
Она встречала с легким вскриком
Под бурей ночи снеговой.

Бывало, вьюга ей осыпет
Звездами плечи, грудь и стан, -
Все снится ей родной Египет
Сквозь тусклый северный туман.

И город мой железно-серый,
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как царство, приняла.

Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады,
Слились с мечтой ее души.

Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома —
Весь город мой непостижимый -
Непостижимая сама.

Она дарит мне перстень вьюги
За то, что плащ мой полон звезд,
За то, что я в стальной кольчуге,
А на кольчуге — строгий крест.

Она глядит мне прямо в очи,
Хваля неробкого врага.
С полей ее холодной ночи
В мой дух врываются снега.

Но сердце Снежной Девы немо
И никогда не примет меч,
Чтобы ремень стального шлема
Рукою страстною рассечь.

И я, как вождь враждебной рати,
Всегда закованный в броню,
Мечту торжественных объятий
В священном трепете храню.

***
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту -
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я - сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как - только влюбленный
Имеет право на звание человека.

Благодаря стихам Лена точно могла себе сказать только одно, что это был кто-то из троих друзей. Но кто – не Миша же, не Ник, не…
Нет! Это невозможно, хоть бы одну букву написал… имени…
Зазвонил телефон. Неуверенный незнакомый голос:
- Лена? Привет… - молчание.
Лена, растерянно:
- Привет…
Молчание в трубке, потом:
- Это я тебя достаю…
- Кто ты?
- Я…
- Да кто – ты?!
- Даня, - выдохнул он в трубку.
- Да-ня?!... – у Лены перехватило дыхание. И она почему-то бросила трубку. Потом испугалась – насколько мог обидеться Даня. Заметалась по комнате. И набрала номер домашнего телефона Ника. Даня взял трубку:
- Да.
Лена, дрожащим голосом:
- Даня? Спасибо. Спасибо тебе… - и опять бросила трубку.
Потом подумала : «Какая же я дура!» - и вылетела из дома. Она просто не могла сейчас находиться в замкнутом пространстве. Ноги сами привели её к Даше. У неё она пробыла целый день.
А Даня приходил к ней, никого не застал, долго бродил по городу, потом пошел и купил… видео-камеру. Пришел с ней домой, посидев пол-часа уткнувшись в инструкцию, он зашвырнул ее в угол, открыл бутылку вина и всю выпил.
Поздно вечером он снова позвонил Лене. Она уже была дома.
- Лена?
- Да.
- Я тебя разбудил, наверно.
- Нет, что ты, я пришла только недавно.
- Да, я заходил, тебя не было…
- Заходил?... Ты извини… Просто… Я – дура. Зря я тебе позвонила. Ты только пойми меня правильно. Я к тебе очень хорошо отношусь, только… Не надо ничего… начинать…
- Почему?!
- Знаешь… мне нужен друг… Просто… надо мной что-то такое висит, не хочу, чтобы оно опять сработало.
- Тебе нужен друг?
- Да. Скучно одной.
- Это уж точно… Тогда двигай завтра ко мне.
Лена:
- Двигать?...
- Ну, по-дружески.
Лена:
- А. Понятно. Хорошо. Ну, пока?
- До завтра.

***

Утром Лена и не подумала двигать к нему. Ночью она кое-что сочиняла и «смотрела» телек до трех. Поэтому утром она спала.
Разбудил ее звонок в дверь. Лена не сразу проснулась и сообразила в чем дело. «О, боже, ну кто это? Дашка, наверно, чего приперлась?» Лена выскочила к двери в чем была – в одной короткой майке, крикнула: «Дашка, ты?» - и, не дожидаясь ответа, открыла дверь. На пороге стоял Даня с включенной видеокамерой. Лена моментально проснулась:
- Ё… Данька! Ну кто так делает?!
- Я.
- «Я», иди в зал, я сейчас.
Даня пошел, снимая прячущуюся Лену и ее квартиру. Когда Лена зашла в зал, Даня снова направил на нее камеру.
- Ты чего это? Камеру купил?
- Ага.
Классно тебе, богатенький теперь. Я о такой всю жизнь мечтаю.
Даня на это встал, выключил камеру и протянул Лене:
- Дарю!
Лена:
- Очень смешно.
- Бери! Я тебе купил – подарок. У меня другие заморочки.
Лена:
- Значит, по-дружески… Смотри, я ведь возьму, и без благодарности…
Даня:
- Ты что имеешь в виду?
- То и имею…
- Да ладно тебе. Бери.
- Тогда – спасибо. Пошли погуляем?
- Пошли.
Они гуляли до темноты. Лена снимала Даню, улицы, людей. Даня снимал Лену, деревья, закат.
Лето – прекрасная пора для прогулок вдвоем с видеокамерой.
Но на следующий день Лена сходила на работу, написала по собственному и уехала в «деревню» (маленький городок) к крестной на все лето.

***

В «деревне», с крестной, Лена пасла коров, полола огород, сушила сено, ходила в лес за грибами и ягодами, за целебными травами, ходила с крестной в церковь. По вечерам купалась в реке, а на выходные пару раз сходила в городской парк посмотреть на местные танцы. И конечно читала, в основном стихи, вспоминая о корзинах цветов, о Блоке, и немного о… Дане…
Луг
Есть под небом синевы нездешней,
Синевы щемящей, как испуг,
Утренний, продрогший, свежий, вешний,
Расцелованный лучами луг.
Там цветут кусты сирени тяжкой,
Там, вплетаясь к кудри мокрых трав,
Анемон соседствует с ромашкой
И кричит щеглиха, запропав…
Всем пророкам, всем гробам отверстым
Надо ль верить? Не накличь беду!
Лучше с майским лугом разношерстным,
Словно с детством, я тебя сведу.
Может быть, и ты в своем ненастье
Различишь на несколько минут
То, что есть единственное счастье,
То, что люди счастьем не зовут.

Дождь кончился
Вдали громоздких туч армада.
Прошла задорная гроза.
Сквозь лаковую зелень сада
Слепит последняя слеза.
Округа в тающем ментоле,
А солнце жжется добольна.
У пугала на частоколе
Дымится мокрая спина.
Зато на огуречной грядке,
Где марсианский крутят ус
Растенья в буйном беспорядке, -
Дрожит мильон стеклянных бус.
Здесь тень. Но выше – глубь и пусто.
Вот стриж опять чертит эфир…
Как молоды, как жадны чувства!
Как сочен и объемен мир!

Жатва
День погас. Но, наверно, еще полчаса
Средь пространств, заносимых дремотой,
Остывали усталых людей голоса,
Насладившихся долгой работой.
Не спеша, понемногу сходились к огню,
Оставляя в долине соловой
Допотопных чудовищ, одетых в броню,
Пахших маслом, теплом и  половой.
И пока замерцал и разжегся пока
Волопас над крестьянской едою,
По привычке искала металла рука,
Изъязвленная пылью седою.
Наконец этой душной соломы стога,
Эти люди, служившие полю,
Отплывают, теряя в ночи берега,
Вечность приобретая и волю…
Зыбких запахов, звуков уже не унять.
Изнемогшее, жадное время:
Ждет земля, словно женщина.
Жаждет принять
И вынашивать новое семя.

Мой огородик
Сорви мне горсточку стручков,
Росою спрыснутых подковок!
По шелковому лону ловок
Горошин бег, без ног жучков.
Смотри, над грядками горох –
Зеленая дымится лава:
Крутыми щипчиками славно
Завил траву кудрявый бог.
В колечках, ласковых, как сон,
Упругой тяжестью исторгнут,
Дрожит от сладкого восторга
Плод, вожделенно несом.
Мой огородик, мой Ронсар!
Сорву стручки и выпью зерна,
Наполню хлорофиллом горло,
Блаженно влажным, как пожар!

Аттракцион
Гулянье в парке вечером сегодня!
Здесь, на скрещенье липовых аллей,
Имеется раскрашенная сходня
В конструкцию кронштейнов и цепей.
Тебя создал какой беспечный гений,
Презрев рациональности закон:
О пир ума!
О бог увеселений!
О ассирийский царь – Аттракцион!
Вот женщины идут, ступая ломко,
Великолепно платьями струясь, -
И инженерная головоломка
Их обольщает, бешено вертясь.
Безудержная шестерен работа
Влечет воображение мужчин,
Чтоб ринулись потомки Дон Кихота
На покоренье лучшей из машин!
О тросов свист, исполненный триумфа!
О щебетанье трущихся осей! –
Обдай сердца им сладостью испуга,
Мозги горячей радостью залей!
Гулянье в парке вечером сегодня.
Герои слезли наземь, смерть поправ,
Идут обратно… И аллея-сводня
Тьму новых предлагает им забав…
Пока на танцах тот, кто молод,
Тот, кто беспечней и свежей,
В аллеях спит стеклянный холод,
В траве – шуршание ежей.

Танцы
Здесь химеричны музыканты,
Бледны их лица, как кошмар.
Здесь бесподобные мутанты
Органов гордых и гитар…
Здесь суррогат лесного эха,
Здесь токи стоны издают,
А вместо дерева и меха
Сухие формулы поют…
И не добьешься от любого:
Зачем он ускоряет шаг
На звуки голоса больного,
Что уплывает в зодиак?
Итак, я прославляю танцы,
Полупроводников оплот,
Чья изощренность имитаций
Глубин сознанья достает!
Вот девочка, ее шатает,
Прощай, невинный антураж!
Она смеется и впадает –
Недавно недотрога – в раж!
Вот мальчик наподобье стружки.
С кошачьей грацией самца
Он вьется около  подружки:
Совсем гермафродит с лица!
А вот под звуки вальсов дамских
Сплелась чета: грудь в грудь, рот в рот,
Теснее близнецов сиамских,
Но близнецов наоборот…

Ночной мотоцикл
Едва последняя гитара сникла,
Назрело столько звезд, что жди пропаж, -
Настало время для ночного мотоцикла:
Он респектабелен, как прежде экипаж!
Кентавры тормозят у танцплощадки,
Кентавры сигаретами дымят.
- Кенты, как жизнь?
- Спасибо, все в порядке! –
Кентавры, снисходя, благодарят.
Их девушки восторженно и юно,
Еще во власти струн, выходят к ним,
Прощаются, рассаживаясь шумно.
Но тот, кто за рулем, - невозмутим.
Не ждите пылких чувств от полубога!
И низкий рев рождается в ночи,
И ветер жжет, и падает дорога,
И мечутся по воздуху лучи…

***
Август убывает, сено нарастает.
Скоро снег наступит, да и тот растает.
В лодке медлит лето с рыболовной снастью.
Поздние  обеды и лесные сласти.
Полдни золотые, радости простые,
На кустах малина – лишь бы не простыли
Мальчик льноголовый, бабушка седая.
Крашеный шлагбаум, рельсы с поездами.
Небо над стогами, луг под облаками.
А СОЖМЕТСЯ СЕРДЦЕ - РАЗОЖМУ РУКАМИ.

***
Душа – это место, где пусто и зябко,
Проход, коридорец, гуляет сквозняк.
Душа у субстанции на запятках,
Меж ними бывает возня и грызня.
У милых – лужайка душа, палестинка,
У прочих – закуска, капустка, холстинка,
У Блока – как небо без облак и дна,
У Бога и вовсе душа не видна.
У недруга – башня, бойница, атака,
У друга душа – Одиссею – Итака.
А ты, моя дурра-душа, в животе
Лежишь, уподоблена сироте.
Лежит и ленивцем бессмертье жует.
А кинут кусок ржаной – не берет.

***
Я боюсь февраля. Он молчальник и скряга.
Заметает крупою углы у домов.
Это склады с детьми, стариками и страхом.
Там горят абажуры с утешным огнем.
Никого не спасает эта нитка  металла.
Только кончится страх, то есть жизнь, то есть свет.
…………………………………………….
А ты постоянно живешь  бесноватой квартире,
Где каждый колотится в двери гордыни другого,
И всякий, не спятив с ума, помирает от страха
За всех, друг за друга, боится прощанья тугого,
И щеку подставит, и сущую снимет рубаху.

Незаметно лето прошло. Кончилось. И Лена вернулась в город.

Продолжение следует
http://proza.ru/2018/12/22/112