Бордюры в огне

Во дворе моем живет семья — мужчина и женщина. Передвигаются оба не иначе как сидя в инвалидных креслах. У обоих, и мне, к сожалению, пока не удалось выяснить, по какой причине, напрочь, до самых ягодиц отсутствуют ноги.

Не смотря на это, силы духа и желания жить (жить, даже, с пользой для общества) у означенной четы — хоть отбавляй. Если во дворе нашем что-то хорошее и происходит, то только с их легкой руки, от их кипучего темперамента.

Признаюсь, что мужа, Николая, я неверно определил сразу.  Кабы не супруга, думалось мне, и не ее чуткое руководство, скорее всего, жил бы себе мужик потихоньку футболом да политикой из телевизора. Выпить пивка, забить козла во дворе с мужиками — самое для него оно. На кой сдалась ему эта общественная деятельность? По-настоящему неисчерпаемым источником энергии, «атомным реактором» их семейного ледокола, как мне казалось ещё полгода назад, была жена Светлана. Мнение моё изменилось этой весной.

Городские власти здесь, у нас на поселке как раз взялись за наведение порядка: на новые и красивые стали менять старые уличные фонари, дороги и тротуары укрыли свежим асфальтом, принялись за восстановление парка досуга и отдыха. Началась эта история, пожалуй, в тот момент, когда наводившие в сквере порядок работяги бросили по округе клич о том, что готовы любому желающему забесплатно отдать старые, отслужившие свой век бордюры с парковых дорожек. Не желая возиться с их погрузкой и доставкой на свалку, единственным условием договора дарения они определили самовывоз.

Не знаю, из чьих уст Света услышала эту новость — соседка ли, продавец овощей на рынке или, может быть, мастер маникюра-педикюра в местном салоне красоты сообщила ей о бесплатных бордюрах — уверен я в одном: план действий в ее чуткой до возможностей, буйной головушке созрел еще до того, как этот «кто-то» окончил свой рассказ.

Дело в том, что клумбы у нашего подъезда от проезжей части — с одной стороны и тротуара — с другой отгораживались узкими железобетонными плитами. До половины ширины они были закопаны в землю и по виду были так себе: потрескавшиеся и разломившиеся на части. Некоторых кусков в общем строю обломков уже не доставало, однако функцию свою (препятствовать проезду машин на газоны и не давать земле высыпаться на асфальт) оставшиеся выполняли вполне исправно. Поэтому жителям дома, как, впрочем, и мне самому, в отличие от Светланы Алексеевны, дела до них не было никакого.

Это в ее душе, как выяснилось тогда, подобно ожидающему легкого дуновения ветра угольку от костра, способному поджечь, если что, целый лес, всегда тлело чувство, что поребрик этот гипотетически, вдобавок к "просто выполнению функции" мог стать источником еще и эстетического наслаждения. Да не то что мог стать, а должен стать и станет — пусть только появиться возможность.

Своего масла в этот огонь подлила, похоже, и Машка, лидер мнений из дома напротив. Буквально, за пару-тройку дней до этого совратила соседей на установку новых перекладин для сушки белья во дворе. И ладно бы, сделала все по тихому, но нет: вечером того самого дня напросилась к нашему семейству в гости и не могла нарадоваться, какие же она и ее соседи молодцы, и как замечательно все это у них вышло. А за одно, не намекая на что-то такое, конечно же, а просто к слову посочуствовала тем, кто отдал подобные заботы на откуп давно махнувшему на все рукой государству и лишил себя тем самым радости таких вот маленьких коллективных побед.

— Эх, никому ничегошеньки не нужно. — скорбно вздохнув, многозначительно констатировала она, сёрбнув чаем. — Ну, оно и понятно... Довели людей.

Наверное, именно тогда, когда не имея ни работы, ни каких-либо других собственных устремлений, я вел абсолютно праздный образ жизни, застыв на мгновение, перестав расширяться, вселенная придумала план обо мне. Азартно потирая ладошки, довольно посмеиваясь в предвкушении большой игры или даже урока, она, вполне могло быть, приговаривала про себя: «Так-так-таааак! А не разбавить ли нам уж больно размеренное, пустое существование ваше какой-нибудь историей? Приключением?»

Именно тогда, весной, по выходу на очередной перекур во двор я и был ознакомлен Светой с деталями её грандиозного плана..

Отказываться от участия в нём, надо сказать, я и не стал бы: долг перед обществом, знаете ли, желание помочь ближнему, законы человеческого общежития... Тем не менее, оповещение, как будто по заветам самого дедушки Макиавелли проходило в присутствии свидетелей, при случае вполне готовых стать понятыми - две симпатичные молоденькие соседки и две женщины постарше упреждающе стояли у коляски жрицы - шах, как говорится, и мат.

— Поможешь? — улыбаясь, пристально, снизу вверх глядя в глаза спросила Светлана Алексеевна. И тут же, не дожидаясь ответа, проинструктировала, — Выходи утром в субботу.

Ах, Светлана Алексеевна... О каком отказе может идти речь, когда женщина просит. А если просят сразу вон сколько женщин? Ну, и совесть, конечно же, тоже.

В означенный день, выйдя на площадку перед домом и не увидев там ни одного представителя мужского пола кроме безногого Николая, я подумал, что остальные заявленные на участие в программе парни из нашего подъезда не пришли лишь пока, возможно, опаздывая на чуть-чуть.

Но, как выяснилось тут же, Коля и я были единственными из всех проживающих в подъезде мужиков, кому в тот момент не было плохо с похмелья, у кого ни с того ни с сего не отвалились обои от стен на кухне или не нужно было учить уроки с малыми. А то, что договаривались - это ж... Кто знал, что все так повернется ни с того, ни с сего. Всякое может приключиться в субботу утром, вот и мужикам "не повезло".

Усевшись в оборудованную ручным управлением «Таврию», оставив позади, в ожидании у клумб пятерых женщин — участниц акции, мы со Светиным мужем выехали к поселковому скверу. Штабеля старых, сложенных у парковых дорожек бордюр я увидел еще издали. Меж деревьев лежало порядка тридцати бетонных чушек.

Напомню, что при полном отсутствии внутреннего интереса и лишь из вежливости, в полной уверенности, что буду не один, я согласился на участие в этом деле. Теперь же, когда прочие адепты в итоге предали нашу веру, а количество болванок вместо ожидаемых мной десяти-пятнадцати штук выросло до трёх десятков с гаком, я занервничал.

— Нач, сатри, — закурив прямо в салоне что-то ядреное, начал Колек. — Подъезжаем поближе, в самое начало дорожки и начинаем носить с дальних куч. Ну... Пока силы есть. Шоб потом, по концовке легше было. Погрузим штук пять — пасотрим, как оно пойдет. Мож, добавим. Мож, выкинем парочку. У меня пружины сзади — капец. Штук по пять, я думаю — нормально будет. Ходок за семь все заберем (!!!). Оно покажет, короче. Тут положим, а бабы там выгружают пусть.

«Бааа!»  — чуть не вырвалось у меня от одновременно нахлынувших негодования и восторга. — «Как есть, Василь Иваныч! Чапаев! Это о чем сейчас было-то?! Погрузим... Положим... Начинаем носить... »

Начдив так убедительно и с такой легкостью орудовал глаголами во множественном числе, что я еле-еле сдерживал неодолимое желание хоть краем глаза взглянуть туда, где по, очевидно, твердому убеждению «батьки» до сих пор должны были находиться его ноги. Не сумев побороть соблазна, ругая себя за слабость и недостаточную твердость в приверженности здравому смыслу, я все же напряг периферическое зрение и убедился на всякий случай, что все нормально и штанины по прежнему пусты.

«Вот тебе и Коля!»  — промелькнула мысль. — "Вот это парень! А я-то думал: футбол, пиво, забить козла... Ммммдаааа... Достойная партия для Светланы Алексеевны».

Модным в последнее время и на ТВ и в популярной около-психологической литературе стало рассуждать о природе лидерства, о том, каким таким качеством должен обладать человек, за которым пойдут массы. И вот здесь и теперь, в поселковом парке культуры и отдыха мне открылась часть этой истины. Он должен уметь хотеть! От него по большому счету даже самоличного участия в коллективном действии не требуется. Склеивающее “Плечем к плечу!” - это для тех, других, толпой идущих следом. Он — не они. Он - их желание, вера в правоту дела и надежда на успех. Он - их "стремление к ...", несмотря ни на что; искреннее, спокойное и твердое намерение, в холодном огне которого без остатка сгорают милосердие и угрызения совести по отношению к себе и другим, идущим рядом; напрочь стираются границы между "Я" и "Они".  “Хочу и верю Я” равно “Хотим и верим МЫ”!

Колек, итить его, ВЕРИЛ в НАС!

Гнев от чувства несправедливости и протеста, едва зародившись в глубине моей души, исчез, захлебнулся в волнах энтузиазма Чапаева. Тараща глаза, тот так неистово и самозабвенно мыкал, что все мое существо в обход сознания поверило, налилось силой и возжелало победы.

Командир, закурив, завел машину, а я принялся за работу.

— Трындец, бабы дуры! — так заявил Коля, высунувшись прямо из окна своей многострадальной Таврии, когда в первый раз вернулся с места разгрузки. Сообщить об этом ему так не терпелось, что начал он еще задолго до того, как поравнялся со скамьей, где я готовился к следующему рывку. Подняв дверь багажника, я понял, о чем идет речь. Краска на его бортике была счесана до металла. Женщины, в отличие от меня, в ущерб здоровью поясницы старательно переносившего каждую из сорокакилограммовых чушек через борт багажника, явно не утруждали себя такими глупостями и вытаскивали их волоком прямо по корпусу автомобиля.

«Так же легче...» — недоумевали они, по словам Николая, в ответ на его трехэтажный мат. И надо отдать им должное: так, действительно, легче. А вот где был сам хозяин авто во время совершения указанного акта вандализма, так и останется загадкой. Как-будто не расслышав моего вопроса, он, вдруг спохватившись, принялся за регулировку положения пассажирского сидения, внезапно, видимо, расстроившего его ощущение гармонии внутри салона. Оставил он это занятие лишь убедившись, что тема "глупых баб" для меня перестала быть актуальной.

В список лидерских качеств я дописал тогда еще два: не делает глупостей; никогда за них не оправдывается.

Во время второй ходки, практически на старте нашей авантюры Колек умудрился таки рассориться с женщинами окончательно, и те, послав его "в тридесятое царство", все разом разошлись по домам. Разгружать бетонные болванки у подъезда и устанавливать их на место старых пришлось тогда кому? Правильно!

По истечении пары дней от означенных событий я сидел у подъезда, наслаждаясь лучами склоняющегося к закату июльского солнышка. Теплые брусья скамейки приятно грели стреляющую от любого неосторожного движения поясницу, а ветер сочувственно гладил повёрнутые к нему жгучие мозоли от лома и лопаты на моих ладонях.   

В колясках на прогулку по свежему воздуху выкатились тогда Коля и Света. Проезжая мимо, широко улыбаясь и глядя то на меня, то на газон, они почти синхронно кивнули в сторону новых, выбеленных бордюров:

— Класс?! Молодцы мы?! — и сами с искренне довольными, светящимися от счастья лицами нараспев ответили: - Молодцыыы!

И в тот момент я, в общем-то, был с ними солидарен. Ведь, осознание и новый взгляд на эту историю, мудрость, как выяснилось позже, всё-таки подаренная мне Вселенной в этой её игре, на этом её "уроке", только-только начинали оформляться, скрытые ещё под пеленой испытываемых мною тогда чувств усталости и радости от тех самых "коллективных" побед. Выраженными по настоящему, вслух, формализованными таким образом в виде неотъемлемой части моего Я они стали чуть позже, примерно через полгода, когда дымя сигаретой на той же, но уже зимней лавочке, я слушал обращение президента моей страны, звучавшее из чьей-то квартиры, из чьего-то приоткрытого окна.

Это было воззвание к народу. Воззвание ко мне, как к неотъемлемой его части.

Точь-в-точь как Колёк, обильно пересыпая речь всё теми же МЫ, НАС, НАМ, НАМИ, вдохновенно вещая о сплочении нации и скорой, как ему виделось, победе над врагом, президент звал на войну. Общую. Священную. Праведную. Вспоминал про ответственность, совесть и честь. Обещал, что будут помнить и благодарить потомки, при этом - ясно представилось мне тогда - один в один как Коля, неистово хмурил брови и пучил глаза.

Но, мудрость... Её ж, как говорится, не пропьёшь.

Отбросив окурок в сугроб, поднявшись со скамьи и оглянувшись на всякий случай вокруг - нет ли кого рядом, я зашагал ко входу в подъезд, а в сторону приоткрытого соседского окна произнес негромко, но внятно, так, чтобы президент наверняка услышал:

— Иди нах...р!

И легко так, хорошо стало на душе. Неописуемо. И кажется, даже, самую малость перестала ныть поясница.