Грамота

У слесаря Иванова замироточила почетная грамота. Крякнув и, с перепугу перекрестившись на елку, пизанской башенкой стоящую в углу, слесарь, которого все звали дядя Коля, спросил : Ну что же ты плачешь, горемычная? И заплакал сам. Тут надо сказать, что дядя Коля был, во-первых, непьющим, не говоря уже о каких-то там наркотиках, во-вторых, большим любителем Хемингуэя и Бродского. Смолил папиросы, правда, нещадно. - Не спрашивай,- говорил дядя Коля старушке, роющейся в помойке в поисках пропитания, - по ком звонит колокол!
Очередная старушка слушалась и не спрашивала. Дядя Коля давал старушке деньги, обычно все, что были у него на этот момент, а зачастую брал ее на попечение. Квартира у него была махонькая, кухня вообще игрушечная,  поэтому больше одной старушки не вмещалось. Одна из них, по имени Лениниана, успев рассказать о пенсии в 8 тысяч, выданных ей сердобольным государством, скончалась у него на руках около помойного бака. Всех бабушек он провожал в последний путь, как положено, все по чести, и на хороший крепкий гроб никогда не скупился. И вот, в одно прекрасное утро, вынося мусор во двор, дядя Коля нашел лежащего в неопрятной луже старичка - кожа да кости. Старичок хрипел. Дядя Коля, которому было уже хорошо за семьдесят, поднатужился, взвалил старичка на могучие еще плечи и поволок к себе на второй этаж.
Прибывшая чрезвычайно быстро скорая, врач, старый знакомец Иван Ильич, порозовевший дедок, - все было, как во сне. Дяде Коле жутко хотелось курить, но при стариках он всегда как-то стеснялся.
- Дедушка,- спросил безнадежно врач, - документики-то есть?
И тут, рукой суровой и худой, дедушка внезапно выхватил откуда-то, будто из грудной клетки, полный пакет документов. Тут надобно вспомнить итальянского швейцарца с дивной фамилией Пьянка, ибо фамилия новоприбывшего была Аист. Заметьте, не Аистинов, не Аистидзе, а именно Аист.Возможно, он тоже был итальянским швейцарцем? Старый Аист приподнялся с трудом на локтях и оглядел взглядом острым, взглядом птичьим окружающее пространство.
  На столе в единственной комнатке нашего героя стояла фотография женщины, да, конечно, женщины прекрасной, но немолодой, с такими очами ( слово "глаза" здесь никак не подходило), какие писали на иконах. Глядя на ее лик, казалось, что устала даже фотография,потому что светящееся лицо было не то чтобы скорбным, но измученным.Рядом с фотографией парила невесомо табличка с высказыванием любимого Эрнеста Хемингуэя : “Все люди на свете делятся на две категории. С первыми легко, как легко и без них. Со вторыми очень сложно, но жить без них невозможно совсем”. И тут дедушка протянул руку к фотографии и проговорил что-то на птичьем языке, после чего откинулся на подушку с веселой наволочкой в цветочек и мгновенно уснул,
 тихонько постанывая во сне, а слесарь Иванов,проводив друзей со скорой помощи,вошел, точнее сказать, вплыл на кухоньку.Половина кухоньки была переделана под мастерскую, где в настоящий момент, ровно до той минуты, как дядя Коля вышел выбрасывать мусор и нашел дедушку, он работал над Улыбатором. Улыбатор - это такая машинка, которая работает на вине из одуванчиков и еще на сорока разных штучках. Машинку эту Иванов мастерил для  стариков, потому что некоторые из них совсем разучились улыбаться.
 - Я поживу еще чуток, пусть мир порадуется мне, а я порадуюсь ему, - пел дядя
Коля, и это были слова из чужой песни, а обычно он сочинял свои.Но не записывал, так как стеснялся петь при людях. Голос его, теплый, когда он был один, ссыхался и ломался при слушателях. Поэтому и песни, и стихи - это была тайна слесаря Иванова.