Лариса. Блокада

После сдачи экзамена по истории партии Лариса, в компании однокурсниц, в благодушном настроении сидела на подоконнике в комнате общежития, болтая о пустяках. Вдруг кто-то пробежал по коридору и громко крикнул: «Война!»

Вскоре после этого учеба закончилась: всех девушек младших курсов мобилизовали на рытье окопов и противотанковых рвов. Привезли их в какую-то выселенную чухонскую деревню и поселили в сарае. Все оставлено, картошка в огородах в два кулака размером. Продуктов хватало и днем все казалось спокойным и даже интересным, а вот ночью они увидели зарево и глухие удары – бомбежка.  Вот тут Лариса и поняла, что не на прогулку приехали.

 Девушки самоотверженно копали в тяжелой каменистой земле, никому не нужные, как потом оказалось, рвы. Их обстреливали, через них летели снаряды дальше, а они по незнанию не боялись. Казалось, что их это не коснется, пока однажды осколок не пробил стоящее рядом ведро с водой. Кормили чечевичной похлебкой с мясом, было вкусно.

Однажды над ними разгорелся воздушный бой и один самолет загорелся и упал вдалеке, а в небе раскрылся парашют. Как им хотелось, чтобы это был немец! Схватив лопаты, все девушки побежали добивать врага, но ветром парашют унесло далеко и им пришлось вернуться к работе. Возвратились они с окопов в сентябре и не успели дойти до общежития, как бомбежка заставила их броситься на мостовую и ждать – убьет, или пронесет.

Первое время по возвращении с окопов, они, студентки уже третьего курса ходили в больницу Эрисмана помогать медперсоналу и на занятия. С передовой привозили раненых. Девушки не могли сдержать слез, видя на столе в холодном вестибюле больницы обнаженного, сложенного, как Бог, молодого парня с малюсенькой дырочкой против сердца. Операции он не подлежал и умирал. Смертная икота сотрясала его тело. Ему было холодно, но его никто даже не накрыл ничем. Кругом сновали медсестры, озабоченные своими многочисленными обязанностями и только девочки-студентки, не умея и не смея ничем ему помочь, провожали его ТУДА своими слезами.

Потом Лариса стала дежурной медсестрой – делала уколы, клизмы, кормила, подмывала, писала письма. Насмотрелась ужасов: мальчик, слепой, безногий и без кистей рук пробовал даже шутить с нею. На больницу падали бомбы и снаряды, а пищи и лекарств становилось с каждым днем все меньше.

Потом Лариса засела в общежитии и потянулось существование от получки  ста двадцати пяти граммов хлеба до следующей получки. Русские девочки, пока можно было, в основном уехали, а те, кому некуда было – белоруски и украинки, остались. Лариса жила в комнате с однокурсницами. Спали по двое для «сугреву». Ее напарница периодически «умачивала» постель, опухла от голода. Разговоры велись только о еде. Кроме хлеба, ели дуранду – жмых подсолнечника, из которого пекли оладьи. Спасало то, что те девочки, которые имели счастье уехать, оставляли им свои талоны на хлеб, но это было крайне редко. Когда девушки из Ларисиной комнаты разъехались, ее приняли в свою комнату три девочки, даже не ее однокашницы.  Лариса вздохнула: в комнате была буржуйка, во дворе раскопали под снегом спасение -  угольную кучу. Стало тепло, можно было вымыться и главное, иметь кипяток. Когда начинал стучать метроном и сирены оповещали о воздушной тревоге, они не бегали в бомбоубежище, а доставали свои крохи и старались их съесть, пока не убило. Однажды Ларисе повезло попробовать бульон из кошки, мяса, конечно же, ей не досталось.  В сентябре – октябре в институтской столовой давали щи из хряпы – зеленых верхних капустных листьев и суп из дрожжей, а в ноябре и этого не стало. Ленинградкам было легче: они меняли  свои домашние вещи на съестное, а иногородним нечего было менять.

За хлебом ходили все вместе, долго стояли в очереди и получали общий кусок на два-три дня. Однажды идущий сзади парень попробовал отнять их хлеб, но общими усилиями девушкам удалось отбиться. Без этой малости они не выдержали бы и трех дней.

На занятия девушки не ходили, да и были ли те занятия? Никто из администрации института их не посещал, насчет эвакуации не говорил и девушки действовали в одиночку, добиваясь через райисполком выезда из Ленинграда. Будущее ужаснуло Ларису, когда она увидела первые трупы, лежащие на улице Льва Толстого. Старик в валенках, тепло одетый, лежал двое суток. На третьи он уже был без валенок и верхней одежды. Зимой из общежития выходили редко: к проруби за водой и за пайкой, а с боков улицы из сугробов то рука, то нога высовывается. Периодически власти города собирали эти мумии и грузовиками, как дрова, везли на Пискаревское кладбище.

В феврале Лариса решила пойти к Соловьевым, старинным друзьям ее родителей. Раньше терпела, не хотела их утруждать. Пришла и ужаснулась – двери настежь, в квартире разгром, мебели нет. Вот тут-то она испугалась по-настоящему, что не выдержит дальше в городе без поддержки и стала добиваться эвакуации.

Мартовской ночью, в набитой людьми машине по «дороге жизни» через Ладогу, Ларису без особых осложнений привезли в деревню Кабону, где и разместили в старой церкви. Осторожно накормили, что было радостно до слез и, посадив в теплушки, повезли на юг в Краснодарский край. Так начался следующий этап в жизни Ларисы – эвакуация.