8. Накануне

   И вот настало завтра.
   Накануне была славная вечерника в усадьбе Вилона, данная хозяином в честь прибывших гостей и будущих компаньонов. Вилон произнес речь-тост с бокалом шампанского в руке, которая оканчивалась такой фразой:
- Отныне этот день провозгласим... - громко крикнул захмелевший мельник, - во всеуслышание... именинами космополитного образования... рождением Энской резервации. Таково будет название.
- Да здравствует... оно... это... образование, - тоже закричал не протрезвевший с утра Брыль. - Виват. Оркестр тушь. Ура! Салют. На брудершафт.
   И тут появилась, как призрак, в белом с фатой платье красавица Настя. Румяная с русой косой, заплетенной по русской традиции в толстый неохватный жгут. Швартовый канат, а не коса. С венцом на голове из букета ромашек.
- Ну прямо невеста, - не удержался от умиления Мигера.
   Он украдкой утер скатившуюся слезу рукавом мундира.
- Я даже расчувствовался, - сказал он.
- Это с каждым может случиться, - утешил его Гусь.
- Она мне, как дочка, - пояснил Мигера. - С детства вот на эти самых руках росла. Даже описала однажды. Такая проказница.
- И это вполне возможно, - с охотой принял непринужденный стиль беседы Гусь. – Я однажды...
- Да, подождите вы с воспоминаниями, - прервал их Вилон. – Еще будет повод и время. Давайте лучше попросим её спеть. И всё сразу тогда станет на свои места, сразу будет понятно, кто есть кто.
- Почему бы нет. Почему бы не спеть, - сказал Гусь. – Я с удовольствием послушаю. Что-то давненько ничего такого не слушал. А что будем петь, мадам... мадемуазель?
- Я не буду, - решительно отказала девушка.
- Да, вы, милая, не стесняйтесь, - Гусь растаял в снисходительной улыбке; его поза тут же приняла позу патрона. – Мы – люди простые, не кусаемся. И культурные мероприятия уважаем, сами по мере возможности приобщаемся к одаренным талантам. Если б не дела и вечная загруженность, то, пожалуй, тоже стали бы какими-нибудь певцами или поэтами. Да, Брыль?
- Конечно, - подал голос Брыль, - если б не это, то оно того тогда бы.
- Вот я и говорю, не стесняйтесь, покажите ваши способности. У нас в Гронвельде существует конкурс молодых талантов, называется «Голос». Там все, кому не лень, поют. И славно так поют. Заслушаешься. А им все аплодируют и бумажки кидают на сцену, то есть деньги. Да, да, так и зарабатывают себе на жизнь, на хлеб и на соль.
   Настю заставили петь и музицировать для публики на фисгармонии, несмотря на активное сопротивление. Она все же сдалась - не устояла - настойчивым домоганиям и присела аккуратно на ажурный стульчак, шурша своим белым нарядом («Она всегда так ходит, - заметил Вилон. – Любит наряжаться, как кукла»).
   Голос её оказался удивительно чистым и как родничок плескался под рокочущие, то глухие, а то вдруг повизгивающие звуки инструмента.
- У вашей дочери на диво нежное колоратурное сопрано, - шепнул Гусь Вилону, желая блеснуть и одновременно угодить хозяину.
   Он стоял теперь, как и Брыль, одетый со вкусом, по вкусу гостеприимного хозяина торжественного мероприятия: в новом сюртуке, в крахмальной сорочке и шелковых панталонах, в красно-смородиновом галстуке и новых лайковых облегающих кисти перчатках, и с изяществом и знанием тонкостей обращения крутил в пальцах пухленькую сигару.
- Вы находите? – изогнул в дугу брови мельник; не такие густые и кустистые, но также грозные по необходимости, как и у городового. – А я считал... Вы, правда, находите, что у неё колоратурное...
- У Настасьи Филипповны всё нежное, - подобострастно влез Мигера в разговор, выглядывая из-под мышки Вилона.
   Городовому захотелось (до коликов) усилить воздействие на хозяина, вызванное сим учтивым комплиментом гостя. Расширить значение Гусиных слов, что ли, и довести тем самым будущего могущественного узурпатора города и деревни едва ли не до состояния экстаза и от исполнения и от самой исполнительницы пусть и тривиальной арии. А заодно, чего уж там, может и примазаться к славе дочки мельника. Да и к самому мельнику не помешало бы. Сблизиться, так сказать, с императором. Вот о чем успел подумать Мигера, прежде чем впасть в маразм и излиться фимиамом.
- У неё всё нежное, - повторил он, вытягивая шею, как павлин, и растягивая губы в подобие улыбки, которой позавидовал бы сам Гусь, спец по части гримас. - Чистое мясо, ни одной салинки...
- Дурак, - шепотом выругался Вилон на это.

   После пения сделался ужин: всевозможные яства («явства» отметил про себя Гусь, подразумевая многочисленные и, показалось, бесконечные явления на стол разнообразных блюд неизвестного состава и назначения, от чего даже запутался: к какой тарелке какой прибор полагается), вина всех сортов на выбор, сладости для дам, табак и крепкий кофе – мужчинам, когда кончив трапезу те чинно расселись за ломберным («ломбардным», ошибся Гусь, брякнув не по делу) столиком поиграть в вист или покер, да все равно во что, лишь бы развеять скуку.
   Все в церемонном молчании поглощали еду. Только, пожалуй, одна мелочь, деталь повеселила за все это время публику. Когда внесли первое парящее блюдо после скромных подносиков с сухими салатами, господин Брыль с горящими жадными и дерзкими глазами сорвал с тонкой кисти липучую перчатку и... неизвестно, что он желал и что задумал в эту минуту, но он запустил ею, метнул её в сторону, никуда очевидно не метя, но точнёхонько угодил в каминное чрево. Перчатка вспыхнула, как сумасшедшая и улетела трепыхающимися и раскаленными кусочками в дымовую трубу.
- Это что – консоме? – произнес он себе под нос, певуче растягивая французское слово. – Нет, нет, это слишком. Это слишком сытно. Вот, к примеру, не найдется у вас просто блинов. Подайте. Да несите сразу порций этак пятнадцать, что ли.
- Он шутит, - извинился Гусь. – Прекрати, брат, декламацию, - шепнул приятелю. И вслух, обращаясь ко всем сразу: - Видишь, как всё здесь по-простому устроено. Мы будем есть всё, что подадут, всё, что подадите... Я почему-то верю, что кухня у вас, господин Вилон, отменная.
- Господа, не ссорьтесь, - сказал Вилон, - и не сомневайтесь. Найдутся у нас и блины, и куропатка, и чернослив, и поросенок, и квашеная капуста, и всякая другая русская еда. Только кушайте на здоровье.
   Здоровьем гости действительно отличились: ели с богатырским аппетитом и охотой. И поросенка, и капусту, и блины в неимоверном количестве («Куда только в них лезет», подумал Вилон, но ничего не сказал), и сметану вприкуску. Запивая всё это богатство квасом, пивом, бражкой, водкой, так что под конец трапезы Брыль отказался перемещаться в беседку на своих двоих и предпочел лежание на кушетке террасы игре в преферанс. Он мотнул потяжелевшей головой и уже сонный на предложение Вилона самым беспардонным образом показал тому фигу на пальцах, чем изумил до крайности своего неутомимого и молодцом державшегося дружка по монополии.
- Ой-ля-ля, - сказал Гусь, пытаясь затуманить в глазах хозяина пренебрежительный и хамский жест неблагодарного гостя своей бессвязной и пустой болтовней. – Я вас не узнаю, мсье Брыль. Изменить картам - всё одно, что отказаться от любовницы. Вас ожидает скука и разочарование в жизни, глухая стена нудных обязательств, лишение... утрата очаровательных минут. За место этого - обыденные условности и, как следствие, дурное расположение духа, уныние, меланхолия. Может быть, даже жуткая головная боль, мигрень.
- Мусье Гусь, - вступилась госпожа Вилон, наблюдавшая всю сцену и дождавшись, когда муж отойдет на приличное расстояние (Вилон действительно после выходки Брыля скоро удалился в другой конец терраски), - вы – большой проказник... впрочем, как и ваш Брыль. Вы имеете ошеломительный успех у женщин. Конечно, при вашей наружности, - побагровела от своей дерзости, - это вполне допустимо... Но я, однако, хочу вас при этом пожурить: нельзя такое говорить при барышнях, - указала на также раскрасневшуюся дочь. – Настя еще так молода, так неопытна, неосторожна, совсем еще дитя. Не стоит её пугать такой шокирующей и безапелляционной прямолинейностью. За речью надо следить, милейший. Вот, допустим меня: я никогда не позволю себе красноречия. Позвольте, это непростительная роскошь по нынешним временам.
- Варвара, милочка, - подал голос из дальнего угла все слышащий Вилон, - дай же гостям отдохнуть и предоставь им полную свободу. Не надоедай им своими пространными советами. Им лучше знать, в чем они нуждаются.
- Я... я... ты, право, несправедлив, Филя, - сконфузилась Вилонша. - Я совсем не хотела им мешать. Я просто хотела обратить внимание. Вот, сами поглядите, - она опять ткнула пальцем в дочь. – Я же говорила, глядите-глядите, как она покраснела, как вся разрумянилась, прям спелая вишня, ей богу. Ей такое слышать рано. Одно дело в романах прочитать. Другое – вот так, как вы: в лоб. Ведь она будет думать, глупышка, что в ваших столицах про любовные дела уже больше не говорят шепотом, а трендят на улицах без остановки. Хотя, конечно, существуют анекдоты и... Вот вы скажите, вы общались с актрисками, с теми, кто этак ногами сучит и юбки, юбки взбивают?
- Госпожа Варвара, позвольте вас так называть, я, видите ли, в своей жизни общался со многими людьми... и с женщинами также. С самыми разносторонними женщинами: актрисами варьете, с примадоннами оперных сцен, с уличными, прошу прощения, девками – куда ж от правды жизни денешься?, – с девицами из самых почтенных семей, с их мамашами, с высокопоставленными особами – всевозможными женами больших начальников и даже имел сношение с министершей печати, дамой строгой во всех видах и очень положительной – в пенсне. Вот, вы можете себе вообразить даму в пенсне? Однако. Чудеса, да и только. Я тоже не мог до поры до времени, но... все ж. В общем, уйма знакомств, впечатлений, но, по правде говоря, только здесь, в тиши отдаленья, когда впервые увидишь первозданную русскую красоту женщины, эту целостность, нерастворимость женской природы в хаосе безвкусия, только тут, повторюсь, начнешь окончательно ценить, и по-настоящему признавать, давать высокую оценку... уф, ух... цену этому... вашему обществу. Взять, хотя бы, вашу дочь. Вы думаете, что её инструмент, этот испорченный музыкальный аккомпанемент, его фальшивое звучание, - одним словом, что он обманул меня, что сумел скрыть от меня её – Настеньки – первоначальное очарование. Ничуть, заявляю я вам. У меня в этом смысле – меткий глаз... и слух. Вы правильно, подметили. И хоть она теперь не слышит нас – отвернулась, я все одно скажу: у вас восхитительная, красавица-дочь. И голос чудный.
- Не говорите так, мусье Гусь. Испортите девочку.
- Сколько ей лет?
- Осмьнадцать.
- Пора замуж.
- Молодой человек, присоединяйтесь, - позвал криком от столика с картами хозяин дома.
- Так втроем не с руки, - возразил было Гусь.
- Ничего, ничего, - запротестовал Вилон. – Мы по-простому, как вы выразились, в подкидного.
- Только не жулить.
- Помилуйте, - взмолился Мигера. - Как можно?
- На что играем?
- Да хоть, к примеру, на этот сад. Ха-ха-ха, шучу, - закатился в хохоте Вилон, как ребенок радуясь собственной шутке.
- А что, я был бы не против, - ухмыльнулся Гусь.
- Что ставишь?
- Своего Пегаса, красавца-иноходца.
- Машину, что ли? Мало, брат, тем более, что он уже мой – сам дарил.
- Верно. Не подумал. Дареному коню... Ну, тогда свою долю в вашей, то есть в нашей с вами резервации. Не всю, конечно, а хотя бы вот, например, один участок. Этого вашего Плошки.
- Все равно мало. Не эквивалентно.
- Ну, тогда в придачу участок вашего инженера-мостостроителя с хохляцкой фамильей.
- Грицько?
- Во-во, его сердешного. Его самого.
- Тогда уж берите в придачу и участок Дрыня. Его в городе нет, - сказал Мигера.
- Всё одно мало: тут сад, а там у них – целина, кукиш с маслом.
- Брось, Вилоша, не играй, будет тебе, - влезла жена, но Вилон отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.
- Ладно, - сдался Гусь. – Сам напросился. Выбирайте, коль хотите, сами, что ставить на кон, а то я устал торговаться.
   Глазки у Вилона засветились.
- Вот ежели бы Поганую речку... с поймой.
- Ого, - присвистнул Гусь, - куда хватанул. Ну да ладно. Согласен. Раздавай. Вот всегда так: когда выпью в гостях, готов рубаху последнюю с себя снять.
- Ну а что ежели мер наш того... в дураках? – прибавил он.
- Мигера, что ставишь?
- Что же мне ставить? Ей богу ничего нет, всё муниципальное, казенное. Так сказать, общественное, общее, ничего своего не нажил. Всё для народа старался, для его, для города и жителей.
- Радел, значит? – нахмурился мельник.
- Вот крест святой, если солгал, - побожился городовой. – Всеми делами и помыслами в этом... с головой.
- Ай-ли, всеми? А хоромы, что в престижном районе? Не в спальном, а в самом N-сити.
- Так то не жилище, а департаментное здание. Учреждение, одним словом. Опять же – общественное, значит, место. Богоугодное.
- Ну и прощелыга же ты, братец, - настал теперь черед улыбке на лице Вилона. – Отъявленнейший лицемер, пройдоха из пройдох.
   Вилон поскреб затылок.
- Тогда вот что, - сказал он, как бы неожиданно сообразив, будто словил на лету шальную мысль, - вот что я придумал: завтра праздник...
- Я в курсе, - кивнул Мигера. – Как же.
- Ты не перебивай. - Вилон сделал ему знак рукой остановиться. – Завтра праздник, а потому... кстати, у нас всё готово? Как насчет приготовлений?
- Усё в порядке, командир, - поспешно ответил начальник и голова города.
- Отлично. Так вот, завтра... ну ты знаешь, что завтра... будет собрание людей, граждан. Отец Анисий скажет своё слово, своё веское слово. А ты скажи своё.
- Скажу, не сомневайтесь.
- Власть народ во все времена любил и тебя послушает. Прислушается к твоим словам, поверь мне.
- Кому, как не вам, мне еще и верить, босс.
- Да, ты скажи буквально следующее: жил ты, народ, при старой экономической политике, ничего так себе жил, не тужил, не горевал. Так и новой нечего бояться, стало быть.
- Точно.
- Грамотки, что роздадут по справедливости каждому... и верующему и неверующему... тут все равны, в эту самую минуту, как перед богом. Прям щас роздадут, скажи. И покажь бумажки, помаши ими, продемонстрируй документальность своих слов, своего монументального заявления. Не стесняйся, великое дело делаем твоими руками.
- Я в курсе.
- Так вот, грамотки, то есть ценные бумаги, которые они завтра же и получат, пусть не спешат сбывать заезжим гастролерам, - к Брылю и Гусю: - это я не о вашей милости говорю. Это я о будущих после вас поколениях и нашествиях.
- Мы понимаем, - безразлично кивнул Гусь.
- Пусть, скажи им, обдумают хорошенько, где им польза выйдет, а где – вред. Пусть хорошенько, плотненько так покумекают. Чай, не лаптем щи хлебать.
   Вилон, не вытерпев сидения на одном месте, напряженности позы и скованности своего затекшего тела, поторопился порывисто вылезти из-за стола и едва не опрокинул от нерасчетливого движения деревянный стул на пол. 
- Я к чему веду, - повысил он голос. – Предложи им воспользоваться своим и правом... и услугой вновь созданного Фонда инвестиционных влияний. М-да, пожалуй, заковыристыми для них окажутся наши словечки, вы так не считаете, господа? - поразмышлял он вслух. – Ну да ладно. Скажи, что по-простому это означает: незачем, не к чему простому крестьянину или ремесленнику ломать голову над мыслью, как разумнее и куда эту индульгенцию пристроить. За них, мол, уже подумали... и всё решили. Правильно я говорю?
   Вилон, определенно увлеченный собственной речью, лихорадочно возбужденный, победно окинул внимательную, безмолвную и завороженную его риторическими способностями аудиторию. Ему были не нужны ни рукоплескания, ни иные одобрительные знаки внимания. Зачем? Его и так несло, как по волнам.
- Пусть... пусть каждый оставит себе немного... необходимый участок земли, надел - ну, там, пахать, сеять, кормиться, дом и постройки, - словом, всё необходимое, а остальным позвольте... остальным, что раньше... неокультуренными остатками земель и бесхозными сооружениями и всем прочим, до чего не дошли их руки... пусть поручат управлять Фонду. Да. Который обязуется - на этом месте обязательно акцентируй, не упусти, это важный момент, - обязуется каждому, повторись, каждому честно выплачивать дивиденды, то есть проценты от прибыли. И еще раз поясни – ведь не поймут, дьяволы, что это значит. Дураки и есть дураки. Что, мол, всё будет по-честному, чин чинарем. И вот тут-то можешь и перекреститься, как ты умеешь. Как раз вовремя и к месту окажется этот твой реверанс.
- Уж я постараюсь, не сомневайтесь, - очнулся и успокоил Мигера, до этого склонившийся и застывший, как во сне, как истукан в раболепной позе. – Уж я-то постараюсь.
- Постарайся, братец, постарайся, - сказал Вилон, также чуть остыв и уняв возбуждение. – Взамен их грамоткам мы, то есть новоучрежденный Фонд, выдадим на руки документально заверенные расписки, то есть права на пользование и владение их личными участками, постройками, будь это хоть сарай или нужник, какая разница, ха-ха, и... акции. Да-да, акции Фонда. Пусть знают, что они теперь тоже акционеры. Пусть это ласкает их слух: все таки слово новое, непривычное для их менталитета. Пусть приобщаются к капитализму и начинают чувствовать себя по-новому, не как униженные и оскорбленные, не как бесправные члены общества, коими они были доселе, при историческом материализме. При мутотизме, я бы сказал. Да, - прибавил Вилон, воодушевленный своим оптимизмом, - я и сам тебя подстрахую: выступлю после тебя. Так что не менжуйся. Расправь крылья. Нас еще ждут великие дела, так, кажется, живописал наш нежданный гость, наш неожиданный прорицатель!
   И Вилон посмотрел на Гуся, который моментально расплылся в улыбке.
- Вот, учись, - сказал Вилон. – Посмотри на него. Посмотри, как он сияет. Как надраенный купол на Аниськиной церкви. Ярче золота. Да, вот это ты всё и расскажешь массам, если проиграешь. Впрочем, даже если выиграешь, всё равно...
   Вилон еще о чем-то задумался и произнес:
- Я подумал и считаю, господин Гусь, что председателем Фонда, то есть нашего с вами предприятия, следует назначить Мигеру. Лучшей кандидатуры не придумать, вы не возражаете?
- Я – нет, - отчеканил поспешно Гусь. - Позвольте, как можно. После всего, что он сделал... Пусть будет. Поздравляю вас, господин председатель.
- Мерси, - покраснел городовой, достал из кармана платок и утер пот на лбу. – Как же, как же. Что ж, я готов.
   Результат игры, как и предполагалось, оказался известным: два мошенника вышли сухими из воды, а глупый городовой остался созерцать на своих плечах «погоны» совсем не из золота. Он вздыхал, а Вилон смеялся:
- Ничего не попишешь, братец, уговор дороже денег. Эх, жаль – упустил речку.
   И вот наступило завтра.

1993г.

Продолжение следует...