Дневник интервенции. 1989 год

"Дневник интервенции" был опубликован с большими сокращениями в 12-ом номере журнала "Латинская Америка" за 2003 год к 100-летию образования Республики Панама. Здесь я привожу полный текст.

Пролог.

Попав в Панаму в 1985 году в самый водоворот исторических событий, я, волею судьбы, жила и работала бок о бок с их непосредственными вершителями. После гибели генерала Омара Торрихоса, уникального для Латинской Америки панамского лидера, в период попыток США сместить его преемника генерала Норьегу, в обстановке интенсивной общественной и культурной жизни, именно о поколении моих друзей – активных участников тех событий, можно сказать «история – это мы».

Это удивительное ощущение причастности к истории длилось в Панаме все годы вплоть до интервенции США в 1989 году, произошедшей за четыре дня до Рождества… после которой – после всех её смертей и исчезновения из общественной жизни военных, коммунистов и творческой интеллигенции, связанных между собой духом национальной независимости, – история в стране остановилась...

22.12.1989.

Сегодня пятница, третий день интервенции. Через десять минут будет шесть вечера – комендантский час, его ввели вчера.
В ночь на среду меня разбудил голос Томасы*:
– Наташа! Наташа!
Я вышла:
– Что?
– Выходи! Одевайся! Американцы напали!
Спросонок я ничего не могла понять:
– Зачем одеваться?
– Ты разве не слышишь, как грохочет? Бомбят!  Американцы напали.
– Кто сказал?
– По радио передают без конца.
– Который час?
– Полвторого ночи.
– Давно началось?
– С двенадцати ночи. Бомбят в районе Токумена*, стреляют, самолёты каждую минуту взлетают. Меня разбудил грохот.

Я не с первого слова доверяю панамским собратьям: они любую сплетню или свой страх выдают за истину, поэтому упоминание радио подействовало на меня больше, чем шум со стороны аэропорта Токумен.  Хотя на радио сидят те же панамцы и наплести могут, что душе угодно. Я прислушалась наконец: действительно, со стороны Токумена шёл шум не совсем обычный. Шумело так, как у нас в Тушино в свое время испытательный авиационный стенд, который не давал маме отдыху по воскресеньям. На фоне этого непрекращающегося шума, действительно, ежеминутно поднимались в воздух самолеты. Изредка разрывались будто бомбы. Отдельные выстрелы. Автоматные или пулемётные выстрелы.

Пришлось выходить. Я надела халат поверх ночной рубашки. Во дворе уже стояла
Берта* и долговязый сосед, приятель Рамошки. Она повторила мне то, что уже сказала Томаса. Я попросила радио. Берта принесла мне маленькое на батарейках. Действительно, оно кричало мужским голосом так же, как во все прошлые перевороты и попытки переворотов:
– Внимание! Внимание, панамцы! Нас захватывают американцы! Американцы напали на нас! Все за оружие! Все на улицу!
– Вот сам и беги воевать,– пренебрежительно откликнулся долговязый сосед.

Уже было известно, что американцы напали на все казармы, то есть, на все пункты панамских ВС. Центральную казарму в Чоррийо разрушили до основания, но Норьегу не нашли. Бой, который слышали мы, шел в аэропорту Токумен, где расположена казарма и недалеко военный аэродром (казарма Тинахитас). Одна бомба или граната взорвалась совсем близко от нас, так что я вздрогнула. С другой стороны тоже разрывались бомбы, это шёл бой в казарме Панама Вьехо*, недалеко от дома моей свекрови. Панамские солдаты сдавались, потому что силы были неравные. Не знаю, каким образом всё это было уже известно в ту ночь, когда бои ещё шли.

Спать хотелось, и я пошла спать. Перед тем, как лечь, попыталась набрать воды, потому что совершенно выбитая из колеи Томаса вспомнила, что при беспорядках отключают всё подряд – воду, свет и телефон. Воды не было, оставили попытки до утра.

Когда утром я проснулась часов в девять, бой в аэропорту всё ещё шёл. В Панама Вьехо тоже. Я подумала, что операция затянулась, поскольку, если её начали в полночь, то логично было бы предположить, что её хотели закончить к утру. Закончили её где-то к полудню. Прибежала к нам соседка с младенцем на руках, вся нервно счастливая, видимо, после стольких часов ночного бдения, и закричала нам, что она безумно счастлива, потому что наконец позвонил её сын, который служит в центральной казарме в Чоррийо, и рассказал, что во всех казармах панамские военные сдались и никого не тронули, солдат отпустили домой, сам он звонил матери уже из дому. Сами же казармы разгромили до последнего камня. Часть пленных отвезли в Зону*, видимо, офицеров.

Под влиянием паники Томасы набрали воды. Томаса не спала всю ночь и от страха с ней приключилась масса всяких неудобств со здоровьем.

Честно говоря, я убедилась во всей реальности, только когда увидела по Восьмому каналу телевидения (на английском для американцев)* сообщения об интервенции в Панаму самих американцев. Там подробно было освещено всё нападение, его причины, ход операции, состояние военных действий – и передавалось с интервалами для рекламы в течение всего первого дня интервенции. Так же международную реакцию, все конференции США по этому вопросу, реакцию самого населения США и т. п. Все каналы панамского телевидения были выведены из строя, кроме одного, по которому на фоне эмблемы американских ВС шло обращение от них к панамцам. Читал его гринго на хорошем испанском языке и практически без акцента. В нём говорилось, что действия американских ВС направлены не против населения Панамы, а против преступной группки Норьеги, чтобы помочь панамцам избавиться от военной диктатуры. Высказывалось пожелание не выходить на улицу, беречь детей, а также окна и двери. Избегать мест военных действий. Действия же американских ВС направлены против вооружённых панамцев. Панамский народ назывался дружественным.

Эту запись с вариациями повторяли целый день. Из панамского радио работала только одна станция Национального Сопротивления. Она так же передавала заявления всех стран по поводу вторжения, но ничего по ходу дел в самой Панаме, что в принципе характерно для норьегистской коалиции. Видимо, потому, что дела их всегда скверны, не передавать же такое во всеуслышание. Радиостанция Национального Сопротивления просуществовала часов до четырёх дня. Затем её сменила мёртвая трескотня в эфире. Кто-то мне сказал, что сформировано новое правительство во главе с Эндарой.

Между тем я подумала, что надо идти в лавку закупать продукты минимум недели на две, как нас учил опытный Бени, владелец нашей фабрики. Но меня отвлекло то обстоятельство, что из соседнего района Консепсьон по нашей дороге к супермаркету «Гаго» бежали вереницей парни. Это необычное движение было немедленно мне растолковано соседями. Оказывается, взломали обувной магазин «Аврора» и грабили его. В обратном направлении, от «Гаго», возвращались люди с мешками на спине. Проезжали машины с открытыми багажниками, которые не закрывались от изобилия награбленной обуви.
– Всё это хулиганьё из Консепсьона, – сказала мне Берта.

Через некоторое время пришёл слух, что взломали промтоварный магазин «Мас пор менос», соседний с «Авророй». Нагруженные люди и машины продолжали возвращаться со стороны торгового центра (как раз где находится «Гаго», «Аврора», «Мас пор менос» и прочие магазины). Оттуда же слышались выстрелы. Мимо нашего дома спешили две девушки с пакетами. Они объяснили нам, что бегут от торгового центра, потому что там начали стрелять, и спрашивали у нас выход из нашего района.

Стреляли достаточно часто. Говорили, что стреляют люди из батальонов «Ла Дигнидад» («Достоинства»), но пока не было ясно, ни кто открыл магазины, ни кто их разворовывает. Несмотря на выстрелы народ продолжал бежать к торговому центру и возвращаться нагруженным. Мы пытались выяснить у пробегающих расстановку сил у «Гаго» и почему, в конце концов, стреляют. В ответ имели: стреляют в воздух батальоны «Ла Дигнидад», чтобы привести народ к порядку при входе и выходе из подвергающихся разбою магазинов, которые они сами же (батальоны «Ла Дигнидад») и открыли. Кроме того, собирались открыть и «Гаго».

Томаса решилась идти к открытию «Гаго», но замешкалась, и на машине Харри, мужа Берты, поехали мы втроём: Харри, его четырнадцатилетний сын Бэто и я, прихватив спортивную сумку.

Харри остановил машину далеко от «Гаго» и оставил Бэто её сторожить. Площадь перед «Гаго» была запружена народом, мне не знакомым. Позже Томаса мне объяснила, что это были жители Консепсьона в большинстве своём. Меня достаточно поразил их нищий и воровской вид, как мужчин, так и женщин. Помню, что я склонилась к мысли, что это облик бедности. Я почувствовала себя среди них слишком белокожей и хорошо одетой, хотя туфли на мне разваливались от износу, футболка стоила три доллара, а на брюках, которые, конечно, стоили в своё время десять долларов и потому с большой натяжкой могли бы называться дорогими, местами разошлись швы от злоупотребления одной и той же одеждой. Кроме того, в руке я держала приличную спортивную сумку за четыре доллара. Помню, что этими мыслями я оправдывала своё появление возле «Гаго», пытаясь сократить дистанцию между нами.

«Гаго» ещё не открыли. Двери его охраняли несколько человек с оружием, видимо, из батальонов «Ла Дигнидад», потому что это единственное вооружённое объединение панамцев из народа и создано оно при Норьеге для защиты отечества от американского вторжения.

Улица и небо были пустынны. Только один народ в ожидании, откроют ли «Гаго». Ни одного представителя власти, кроме охраняющих двери супермаркета.

Харри оставил меня, чтобы промыслить на соседней фабрике, откуда уже растаскивали трубы. Мне надоело ждать, кроме того вооружённые парни иногда стреляли и народ начинал бежать, правда, никого не убили, так и осталось не выясненным, холостые были патроны или настоящие. Скорее всего, стреляли просто в воздух.

Мимо нас быстро прошла медсестра в униформе. Мы были с ней знакомы, и она, оглядываясь на ходу, сказала мне:
– Какой ужас, какой ужас! – имея в виду мародёрствующую толпу.
Мы познакомились с ней два года назад в городском Больничном комплексе, а недавно на этой же самой дороге от «Гаго» она затормозила возле меня свою машину, и оказалось, что мы соседки по Акациям – так называется наш район. Сегодня, в первый день окупации, правительство Эндары попросило всех медицинских работников заступить на свои рабочие места, в связи с большим количеством раненых (около ста) и убитых (около пятидесяти) панамцев. Для перевозки медицинских работников в городской Больничный комплекс, где сосредоточилась скорая помощь, подали автобусы ко всем поликлиникам Сегуро Сосйаль (системы соцстраха). Видимо, моя знакомая медсестра только что возвращалась с дежурства домой.

Я вернулась к машине, где ждал Бэто. Вскоре подошёл Харри совсем с противоположной стороны, и мы вернулись домой. Оказывается, Харри приволок домой металлические трубы для ограды, после чего пешком отправился за нами.

Лавка наших китайцев оказалась закрытой. Ещё утром они закрыли не только дверь в самоё лавку, но и ворота, отгораживающие её от дороги, и продавали через закрытые ворота, предохраняясь от нападения. Теперь же и вовсе не отзывались на наш призыв.

Харри снова отправился на фабрику за трубами, и пока он там промышлял, подожгли «Гаго». Нам хорошо был виден дым от пожара. Между выстрелами до нас дошёл слух, что «Гаго» открыли. Собственно, его подожгли, чтобы взломать. Кроме того, ворвались в китайский продуктовый магазин напротив, и хозяин-китаец, недолго думая, убил первого же грабителя на месте.
– Китайцы – они такие, они не будут смотреть, как их грабят, – прокомментировали соседи по Акациям.

Через пять минут убили кого-то возле «Гаго». После чего Томаса категорически отказалась идти любопытствовать к супермаркету. Как ни странно в такое время, но к Томасе пришли за пивом покупатели, и один из них, к моему удивлению и уважению, высказался против грабежа магазинов:
– В такой горький для страны момент так низко себя вести! – сказал он с задумчивым негодованием.
Наши соседи были с ним согласны, но уже доходили слухи, что взломали и опустошают все супермаркеты по всей Панаме, и перед нами вставал вопрос: идти грабить вместе со всеми или статься без еды, неизвестно, на сколько времени.

Поэтому к ночи, когда мы с Рамошкой уже ложились спать, прибежала к нашей двери Томаса и поспешно сообщила, что она отлучается к «Гаго». И уехала с Харри на машине. Я понадеялась купить назавтра продуктов в лавке и, не дождавшись Томасы, уснула.

Утром на кухонном столе стояли немногие добытые Томасой вещи, достаточно потрёпанные, причины чего я тогда не поняла. Даже разочаровалась, несмотря на то, что Томаса пыталась объяснить мне, что «Гаго» больше не существует.
– Если в первый день интервенции такое массовое мародёрство, то чего же ждать завтра и послезавтра? – сказала Томаса.
Харри достал ворох женских купальников и ещё ворох каких-то мелких никчёмных вещей, так что моментально мне вспомнился Шолохов с его сценой мародёрства, когда какой-то солдат революции, если не ошибаюсь, примерял на себе доставшийся ему женский бюстгальтер. Эта сцена до сих пор преследует меня, настолько она идентична, ведь хватали, что попадало под руку, выбирать не было времени. Как потом оказалось, не было и света, хватали в потёмках.

Лавка китайцев всё ещё оставалась закрытой, еды у меня не было, и я пошла в «Гаго» в надежде чего-нибудь добыть. Навстречу мне ехал пожилой сосед на машине. Мы обменялись новостями о разрушениях, поделились ситуацией с едой. На прощанье он сказал:
– Вот теперь кончилась Панама. Вот теперь нет страны.

Дорога была закидана бумагами и мусором, как во время Карнавала. Я подошла к «Гаго». Двери всех складов торгового центра были выворочены, искорёженны, обуглены. Из них торчали распотрошённые тюки больших и малых размеров, остатки мебели – торговый центр напоминал искромсанный кожаный диван с вылезшей ватой. Сами помещения были усыпаны битым стеклом, залиты водой, стены зияли выломанной аппаратурой, потолкам не хватало потолочных блоков. Кто-то выбивал из стены кондиционер.

Вода выливалась из помещений на площадь, заливая размётанные ленты бухгалтерских счетов, обломки, обрывки, останки, потроха бывших товаров, разлитые краски, не угадываемые жидкости. Среди этих остатков погрома бродили люди, вороша ошмётки; иные сидели, охраняя добытое в недрах бывшего торгового центра, в которых некоторые ещё время от времени исчезали.

Я прошла торговый центр со стороны главных входов. Картина была та же самая – ничто не уцелело. Кроме известных трёх магазинов разгромили аптеку, центр видеокассет и отделение банка. Таким образом, весь торговый центр уничтожили.
Я попробовала войти в «Гаго». Пол его, начиная с входа, представлял собой месиво и крошево из бывших товаров с водой и липкой тёмной жижей. Всё это было посыпано почему-то крошками пенопласта. Мало того, что вызывало отвращение ступать, ещё ноги расползались. Бесконечные полки гигантского супермаркета были совершенно пусты. Впрочем, на одной стояло несколько опустошённых бутылок из-под сока, видимо, успели выпить прямо здесь. В полумраке (электричества не было, дневной свет проникал только через изуродованную дверь) бродили люди, но уже нечего было найти. Я вышла.


Возвратившись домой, я застала нашу лавку открытой, торговали, как и вчера, через ворота. Во дворе за воротами теперь сидел незнакомый китаец, видимо, привезённый для охраны, а продавать помогали целая семья из панамцев: мужчина, женщина и девочка-подросток. Товары в лавке уже заканчивались, пришлось купить, что было из еды и предметов первой необходимости.

В это время принёсся слух, что собираются открыть супермаркет «Супер 99». Харри где-то промышлял на машине. Мы схватились все втроём: Берта, Томаса и я, – и несмотря на довольно далёкое расположение «Супера 99», оделись по-походному, оставили малышей (дочку Берты Лили и моего Рамошу) у соседей и пошли пешком в «Супер «99».

Чем ближе к супермаркету, тем быстрее шёл народ, потом побежал, потому что его уже открыли, побежали и мы. Люди ехали туда и на машинах.

«Супер 99» составлял лишь часть гигантского торгового центра «Токумен», гораздо более крупного, чем наш центр с «Гаго». На этот раз площадь перед центром и вокруг него была запружена народом вполне благопристойной наружности и машинами. Мы условились о месте встречи и тут же потерялись.

Толпа с мешками рвалась в маленькие взломанные двери супермаркета и тут же с другой стороны этих же самых дверей вываливалась, давя друг друга, уже «отоваренные», с мешками, коробками, ящиками, тележками. Парень с пистолетом висел в дверях между вливающейся толпой и выливающейся из магазина, стараясь урегулировать вход и выход, и, несмотря на натиск и давку, всё же ему это  удавалось.

Я несколько раз пыталась войти с толпой, но меня отпугивала давка, крики падающих людей, то, что они лезли друг на друга, напоминая мне эпизоды нашей истории с задавленными, почему-то похороны Сталина, по рассказам мамы, пистолет в раскачивающейся руке, который иногда стрелял в воздух, а мог попасть и в толпу, потому что палец был всё время на курке, а дуло плыло то вниз направо, то вниз налево; кровоточащие порезы на руках и ногах тех, кто вываливался из магазина нагруженный, их пот ручьями, измазанные грязью ноги и краской одежда.

У ног одного из добытчиков лежала целиком убитая свинья, белая, обработанная, но как живая, с приоткрытым глазом, с хитро-жёстким выражением, из мясного отдела, разумеется.

В двух шагах рвала на себе волосы молодая чомба, и слёзы брызгали у неё из лица фонтаном, просто как искусственные при съёмках кинофильма. Оказалось, она потеряла внутри супермаркета ребёнка. У меня были все основания предполагать, что его задавили, так она заходилась. Позже, уже внутри магазина, у меня были все основания надеяться, что он всё же остался в живых, даже если и был совсем маленький.

Я попыталась обойти центр со стороны склада. По дороге наткнулась на чернокожего бродягу, тащившего ящик с виноградом и несколько пакетов. Его толкнули, над ним засмеялись. Он не ответил, сел, прижал к себе ящик и пакеты и стал есть виноград.
Со стороны склада всё было запружено и стояла такая же давка, что и с главного входа. Мелкие магазины, примыкающие к торговому центру, были уже давно взломаны и разграблены, потому что пустовали, всеобщее внимание  было приковано к супермаркету. Только в помещении банка что-то ещё искали.

У главного входа в супер стреляли, и я постаралась подойти к дверям, прижимаясь к стене. В этот раз мне удалось войти, подавив отвращение. Меня давили потные тела, мы очутились в сумраке, я совсем было повернула назад, пока не поздно, но вдруг стало свободнее и я пошла по течению. Ноги расползались по омерзительному месиву на полу и сейчас же я вспомнила пол «Гаго». Приходилось хвататься в темноте за кого попало, чтобы не упасть, поскользнувшись, но и за меня точно так же хватались доверчиво руки. Так все вместе, в темноте, неимоверно напрягая ноги, проваливаясь в неведомое месиво, выбирая наощупь, куда ступить, мы двигались к рядам полок с товарами.

Мне затрудняло поиски то, что я не знала этого магазина и не могла направиться прямиком к продуктам. Видимо, поэтому мне их и не досталось. Меня вела толпа, и давя меня и поддерживая, в темноте я брала не совсем то, что мне было необходимо. Не хватало воздуха, к тому же мы попали в хозяйственный отдел, где рассыпали стиральный порошок и, видимо, ещё какие-то химикаты, потому что ело глаза и нос. Я задыхалась, боролась с телами. Но всё же панамцы народ вежливый: мне говорили «извините», давали доступ. Наступил момент, когда во всём этом катаклизме я достала из сумки специально припрятанный фонарик освещать прилавки и деловито пробиралась между рядами. Помню, большое сожаление вызвали во мне истоптанные горы новогодних орехов.

К продуктовым прилавкам я подошла, когда они уже были пустыми. Здесь же я нашла сына Берты Бэто, он сторожил несколько мешков, сама же Берта ещё промышляла. Пока я отдыхала, возле нас кто-то снимал круглое зеркало со стены. Другие разбирали потолок. Выволакивали холодильные установки.

В небольшой верхней комнате целая группа с автоматами и пистолетами трудилась, взламывая сейф с деньгами. Прячась за холодильником от случайных выстрелов, я остановилась в ожидании, ошибочно полагая, что будут раздавать мясо.

Вряд ли мы провели в магазине полчаса, по крайней мере я, но при входе здесь еще что-то было, при выходе же бесконечные полки зияли пустотой. Только в одном месте стояли пустые бутылки из-под выпитого здесь же сока, как в нашем «Гаго». Мы выбрались из супермаркета легко. Сравнивая пережитое, мы сошлись на том, что самым тяжёлым и страшным было войти в супермаркет.
 

Поджидая остальных, я случайно  увидела себя в витрине и узнала в себе маму: она точно так же стояла бы в этой ситуации, как я видела её на вокзалах из деревни в окружении тюков. А ещё раньше баба Валя, добывая пропитание во время войны. Не знаю, отчего мне пришла в голову такая далеко идущая ассоциация, может быть, в оправдание своего разбоя перед той же мамой.

Дома я не только вымылась, но и выстирала немедленно всю одежду и туфли. И всё же сразу обнаружила на шее покраснение и жжение. У Берты опухла нога, и на следующий день она не ходила, лечила ногу листьями. Недаром я так брезговала входить в «Супер 99»: климат, грибки, инфекции.

Томаса при попытке войти упала, сильно ушиблась, побоялась быть задавленной, побоялась задохнуться и отказалась входить, вполне оправданно. Какой-то дядька подарил ей немного продуктов.

В ожидании машины Харри у Берты исчез мешок продуктов, за что все мы с появлением  Харри были им обруганы.

Возвращаясь домой, Томаса и Берта прихватили ещё чернозёму пять мешков для своих цветов с разграбленной местной фабрички строительных материалов.

Народ продолжал промышлять разбоем. Ездили машины, нагруженные стройматериалами, коробками и ящиками. Харри постоянно куда-то отлучался.

Кто-то принёс новость, будто по телевизору объявили, что, начиная с двух пополудни, всякий, схваченный на месте разбоя, будет арестован.

Между собой мы решили, что хватит воровать, и с облегчением легли отдыхать, всё же измученные утренним походом. Между тем всю вторую половину дня соседи делились между собой добытым. Зная, что мы с Томасой одинокие женщины (а грабёж на практике оказался плодотворным преимущественно для мужчин, как более приспособленных для давки и ран), нам приносили еду то одни соседи, то другие, так что к концу дня мы имели небольшой запас продуктов на ближайшее время.

В обстановке всеобщей анархии сообщение по телевизору прозвучало обнадёживающим напоминанием о том, что власть в стране всё же существует. Здесь мне пришло в голову записать события интервенции, но по усталости отложила это на завтра.


На завтра же, едва мы закончили утренний туалет и завтрак, как пронеслась весть, что в нашей барриаде (микрорайоне) взламывают китайский продовольственный склад. В чём были мы помчались туда – Харри, Томаса и я. Берта прыгала на одной ноге и не пускала из-за выстрелов с нами Бэто, так что дети остались под её присмотром.

У склада было меньше давки, видимо, потому, что он достался сравнительно небольшому количеству жителей Акаций, а не всей округе. Но тем не менее я войти не смогла. У меня жгло шею со вчерашнего дня, адекватного лекарства не было, а те, что я имела, оказывали временное действие, как побочная терапия, и я чувствовала себя не в форме. Кроме того, минимум продуктов у меня уже был, в отличие от вчерашнего дня, когда перед осадой, прости Господи, «Супера 99» я себе говорила: «У меня Рамон, надо входить».

Двери опять срывали несколько человек с автоматами, уже никто не задавался вопросом, кто это такие. Только теперь мне приходит в голову, вряд ли они могла быть из батальонов «Ла Дигнидад». Батальоны «Ла Дигнидад» в это время сражались с американцами. Хотя автоматы имели, пожалуй, только они.
 
Стреляли у склада часто, стремясь упорядочить народ у входа, осадить его ажиотаж и освободить доступ к продовольствию. Склад, видимо, не имел просторного помещения внутри, потому что те, кто стоял у взломанных дверей, передавали коробки тем, кто стоял вокруг дверей, родственникам и знакомым. Женщины, в основном, оттаскивали коробки и сторожили их во дворе склада поодаль, прячась на всякий случай от выстрелов за грузовыми машинами склада.

Томасу отпугнули выстрелы, и она осталась на улице. Я пробралась за грузовиками через двор склада к его дверям. Но у меня не было здесь ни родственников, ни знакомых, которые бы передавали мне коробки, а Харри я потеряла.

Люди с автоматами в это время поднялись на второй этаж и взламывали одну за другой три двери. Теперь они скидывали коробки вниз на поднятые руки других. Площадочка второго этажа была узкая, где-то полметра, и без перилец, мужчины выворачивались с коробками, чтобы не сорваться и не упасть вниз, но их толкали те, кто поднимался к ним по лесенке, толпились, стараясь прорваться к продовольствию. Удивительно, что никто не упал.

Я несколько раз выходила со склада несолоно хлебавши и заходила снова. Наконец на улице увидела Харри с двумя необъятными упаковками, которые он не мог один унести. Увидев нас, никчёмных и бестолковых, он спихнул на нас короб с яйцами, а сам поволок на спине мешок замороженных кур. За помощь мы с Томасой получили по большой упаковке яиц и кур.


Я не стала больше утомлять себя созерцанием разбоя, осталась дома. Харри таскал один и угощал нас. В итоге наш холодильник оказался забитым едой и не вмещал больше. Видимо, то же самое произошло и с остальными. Когда Харри приволок в очередной раз ящик со свежезамороженной рыбой, девать её уже было некуда и он раздарил её соседям. По информации Харри, склад до вечера всё ещё имел продовольствие. Но уже никто не бежал туда сломя голову, видимо, люди насытились.

Мне было жаль развороченных складовых холодильников, где могли бы храниться продукты, которые сейчас пропадали, не вмещаясь в холодильники жителей Акаций. Кроме того, поскольку продовольственный склад был китайский, продукты нам оказались совершено незнакомые, никто не знал, ни что это, ни как это готовить. Многое просто не нравилось. В основном это была морская снедь. То, что Харри подарил нам как рыбу, оказалось каким-то овощем с отдалённым вкусом капусты. Я ещё ела, Рамон и Томаса не делали даже попытки. Харри послал Томасу ко владельцам нашей лавки узнать, как готовится неведомая еда и послал в подарок две гигантские свежезамороженные рыбы. Но китаец отказался от подарка и не стал объяснять, как готовится еда. Томаса вернулась оскорблённая.
– Он пока не голодный, потому так со мной и поступил, – сказала она. Её не убедило моё объяснение, что у китайцев насчёт воровства своя мораль. По моим наблюдениям, панамец терпим ко всему на свете, он беспринципен. Его мораль одна: человек должен жить и не должен страдать. Эту мораль панамцы поддерживают с гораздо большей последовательностью, чем любую другую. Размышления над этим уводят меня всякий раз в глубокую философию и основы мироздания, где окончательно теряется ответ на вопрос, которая из моралей человечества совершеннее.

К вечеру долговязый сосед Вальтер принёс весть, что батальоны «Ла Дигнидад» нападают на дома, ищут оружие и еду. Что скоро их надо ждать здесь, потому что сейчас они в Консепсьоне. Томаса, которая от страха уже две ночи как не спала, впала в совершенное исступление.
– Это трусы! Что им делать здесь среди женщин и детей? Если хотят воевать с американцами, пусть идут туда, где американцы находятся – в Зону, – сказала Томаса.

В этот вечер впервые на экране телевизора предстало нам новое правительство Эндары. В кратком выступлении они объяснили, что к вторжению не имели никакого отношения, но были оповещены о нём за два часа, и встали перед выбором: оставить страну на произвол интервенции или принять на себя управление оккупированной страной в том составе, в каком они победили на выборах 7 мая, потому что другого правительства уже нет. Выбрали второе, начали переговоры с США и немедленно пришли к тому, что аннулируются все санкции против Панамы, принятые США два года назад. В области социальной и экономической новое правительство предлагало программу, выдвинутую ещё к выборам, намереваясь приступить к ней немедленно.

Томаса так и осталась наедине с телевизором, запершись в доме, занавесившись, и даже на кухню приспособила новую шторку, чтобы преступники из батальонов «Да Дигнидад» (так их определило новое правительство) обошли её затемнённый дом стороной. При этом я всё время вспоминала Посаду, который, если бы не уехал в Колумбию, командовал бы сейчас этими батальонами, ведь он был избран в Генштаб народного ополчения. И представляла эту благородную фигуру против Томасы. Мои друзья из батальонов постоянно у меня в мыслях, но я эти мысли стараюсь не развивать. В конце концов, в мутной воде интервенций, войн и государственных переворотов легко появляются бандитские группы, и Томаса, что ли, будет отличать их от батальонов «Ла Дигнидад».


Я загнала Рамошу домой, а сама села печатать дневник интервенции. Но недалеко от дома шёл лёгкий шум, и я выглянула полюбопытствовать.

Мужчины сгруппировались в двух местах нашего микрорайона. Уже наступил комендантский час и стемнело. Выяснилось, что они строили баррикады, преграждая оба въезда в наш микрорайон со стороны шоссе и блокируя мост, соединяющий нас с соседним районом Консепсьон. Парни на грузовике для перевозки мебели таскали на буксире заржавленные корпуса давно негодных машин, производя неимоверное скрежетание и грохот по Акациям. Закончив все три баррикады, мужчины встали в дозор на всю ночь с оружием. Таким образом жители Акаций защищались от появления батальонов «Ла Дигнидад». Как выяснилось назавтра, такие баррикады и ночной дозор стихийно возникли по всей Панаме. Впрочем, за день до их появления я мельком слышала что-то по радио насчёт баррикад, но не расслышала, с чьей стороны исходил этот совет и против кого он был направлен. Я думаю, что для  батальонов «Ла Дигнидад» возникновение среди населения этой обороны от них стало или, во всяком случае, было уроком. Для меня это было подтверждением того, что я всегда говорила своим друзьям: «Народ не с вами». Меня всегда удивляла слепота тех моих друзей, которые не хотели этого видеть. Но даже я была удивлена такой активной организацией самообороны таких пассивных на действие панамцев, направленной против своих же панамцев в помощь интервентам. Всегда пассивное молчаливое сопротивление перешло в активное сопротивление.

Печатая на машинке, я долго не ложилась спать. Как оказалось, Томаса тоже долго не засыпала, потому что, когда в полночь начали стрелять в Акациях, она через стенку крикнула мне, предупреждая:
– Наташа, они идут!
– Кто они? – не поняла я, пребывая ещё в позавчерашнем дне, согласно своим описаниям.
– Ну, они, враги, – Томаса, наконец, подыскала кодовое слово, вводя в обиход эзопов язык.
Я немедленно выключила свет и легла спать.
Утром рассказали, что группа из батальонов «Ла Дигнидад», действительно, пыталась пройти в Акации из Консепсьона. Их остановили. Тогда они пошли в обход, но и там их остановили.
_____________
*Томаса – хозяйка дома, где я снимала комнату.

*Токумен/Tocumen – район столицы, где находится международный панамский аэропорт и находились казармы панамских ВС.

*Берта – родственница моей хозяйки Томасы, которая с семьёй жила в соседнем доме.

*Панама Вьехо/Panam; Viejo – район столицы, где находились казармы ВС.

*Зона – Зона канала, где находились американские ВС и куда доступ был закрыт.

*8 канал ТВ – канал SCN США в Панаме на английском языке, был создан для проживающих в Зоне канала американских военных.


26.12.1989.

Все эти дни писала дневник интервенции, но не успеваю за событиями. Сегодня уже рабочий день, работают все первостепенные государственные и частные предприятия. Наша фабрика не пострадала, сегодня Бэни, управляющий фабрикой Марио и Норма (заведующая художественным отделом) заседают, я разговаривала с Марио по телефону: фабрика возобновляет работу где-то в четверг, когда откроют банки.

Фабрика, на которой работала Росарио, разгромлена населением. А ведь она рядом с нашей. Говорят, вынесли не только товары, но и станки, аппаратуру. И это не единственная. Томаса принесла в подарок трусы с недалеко расположенной фабрики нижнего белья, от которой тоже ничего не осталось.

Весь материальный урон нанесли панамской экономике сами панамцы – мародёрством; как сказал Эндара с президентской трибуны, «это была расплата за кризис». Американцы взяли на себя человеческие жертвы. Морг больницы Санто Томас* не вмещает трупы. Сегодня разговаривала по телефону с Делией*, ей сказала знакомая медсестра после дежурства в морге, что она насчитала сто трупов и еще оставалось несколько сотен не подсчитанных.
– Да, – холодно подтвердила Делия свои слова. – И, похоже, они хотят скрыть количество жертв. Ведь они представляют всё так, будто на Панаму спустился младенец Иисус.

Делия ждёт, что скажут про Университет Панамы (она его преподаватель, кандидат филологических наук). Вчера она практически пешком дошла до дома Сандры*, вчера ещё не действовал городской транспорт. Сегодня, в связи с возобновлением работы, ездят автобусы. Все ждут вечерних новостей. Мы не выходим в город из Акаций пока у меня принудительный отпуск. Кроме Сандры, Делия навестила дона Мончи* и маэстро Синана*. Мончи в порядке, за ним ухаживают его дети. А Синана вряд ли кто осмелится тронуть, да и смысла нет при его-то возрасте.

Я сказала Делии, что пропал Хорхе Томлинсон*. Делия ответила, что очень много задержанных.
 
После разговора с Делией я осмелилась позвонить Хусто*. Честно говоря, я была поражена, когда мне ответил телефон: я думала, он или уже попросил политического убежища, или скрывается. Но он дома, правда, к телефону у него подходит домработница. От него я узнала, что Йованна* тоже дома, но дозвониться до неё, как всегда, проблема: у них кто-нибудь да висит не телефоне, их ни интервенция, ни землетрясение не остановит.

Телефон Хулио* не отвечал, и я позвонила Володе* в типографию. От него узнала, что никто не пострадал и издательство Анхелики на месте. Кроме того, он мне сообщил о событиях в Румынии и в связи с этим о выступлении Горбачёва о том, что СССР не вмешивается в их внутренние дела. Это на фоне-то нашей интервенции.

Наши советские сотрудники сидят на чемоданах, их эвакуируют. Остаются по одному человеку в каждом представительстве. Оля Каррильо, которая очень нервничает,  узнала, что все страны, заявившие протест против интервенции, эвакуируют своих граждан, кроме как СССР, который до сих пор не прислал приказа на нас, кто проживает здесь постоянно.
– Всё по-прежнему, мы – граждане второго сорта, – сказала Оля.

Сегодня во второй половине дня над нами часа два летали вертолёты (американские, разумеется, панамские у нас в небе, как сказал сосед, только птицы остались), они прямо-таки ползали по крышам, настолько низко, я всё пыталась увидеть пилота. Гигантские военные вертолёты, почему-то совершенно открытые с боков, как только из них не выпадают. Видимо, вылавливали батальоны «Ла Дигнидад».

Телевизор, начиная с 23 декабря, вещает исправно, начал с одного канала, а вчера уже и второй передавал какой-то гангстерский фильм, несмотря на деликатную обстановку в стране, а также Рождество. Идут полным ходом восстановительные работы, скупают у населения оружие, пострадавшие коммерсанты просят население вернуть украденные рефрижераторы и тому подобные громоздкие, не для семейного очага, установки. Панамская армия прекратила своё существование, организуется военный институт на службе общества и ему дали название, которое и на русский-то не переведёшь. Смысл, однако, в том, чтобы создать общество не военное, а сугубо штатское. Американскую армию принимают, как освободительную, как друзей и братьев, очистивших Панаму от скверны фашистского диктатора Норьеги. Ум за разум зайдёт и у более осведомлённого человека, чем я. В теленовостях показывают дома Норьеги, их обстановку и предметы обихода, обнаруживающие пристрастия и интересы генерала: ярко выраженный восточный колорит убранства, книги изотерической тематики по парапсихологии, колдовству, гаданиям – и тут же множество скляночек и препаратов, палочек и сухих растений, которые они называют «предметы колдовства». Книги о Гитлере, его портрет, статуэтки диктаторов, книги о коммунизме. Колоссальная коллекция оружия. (Кстати, конфискованное и сданное оружие в большинстве своём, как кричат по телевизору, советское; его подносят к объективу поближе в доказательство того, что «прочитать ничего нельзя»(!) – но разглядеть по телевизору, русский ли там язык, тоже невозможно. Разумеется, в комнатах штабелями стоят коробки с кокаином иероглифического происхождения, точнее производителя определить не берусь. В общем, не борец за национальную независимость Норьега, а Баба-Яга, костяная нога. С трубкой кокаина в зубах, портретом Гитлера подмышкой, поваривает колдовское зелье. Поудивлялись также на две его суперлодки, снаряжённые как два космических корабля.

Когда Норьега сам явился в посольство Ватикана в Панаме, по Акациям и в округе стучали кастрюли и сигналили машины во всеобщем ликовании, а я почувствовала облегчение: не сбежал, не укрылся, пришёл сам – это выглядело достойно, может быть, увидел, что силы неравны и кровь бессмысленна, может быть, тем самым призвал остановиться батальоны «Ла Дигнидад» (которые в народе называют «Ла Индигнидад» – «Недостойные»).

Между тем американская армия нас охраняет денно и нощно от «недостойных» батальонов, которые единственные не дают воцарствовать миру в Панаме; ухаживает за обездоленными из раскокошенного вдрызг района Чоррильо, дала им временный приют, лекарства, медпомощь, еду. Вежливые, дисциплинированные американские солдаты, ни дать ни взять советская армия, выполняющая свой интернациональный долг. Передо мной всё время стоит эта ассоциация, особенно когда вспомню, как аккуратно они бомбили казармы панамских ВС – только военный объект, мирные крыши – нет. Как настойчиво предупреждали по телевидению, чтобы не выходили жители на улицы, берегли детей. И что только сопротивление американским войскам будет вызывать немедленную расправу. Младенец Иисус.
________
*Крупнейший в стране больничный комплекс Министерства Здравоохранения Панамы, выстроенный при Омаре Торрихосе  для малоимущих.
 
*Делия Кортес/ Delia Cort;z – филолог-испанист, писатель, актриса, культурный деятель Панамы.

*Сандра Элета/ Sandra Eleta – известный фотограф с международным именем, автор видео фильмов, культурный деятель Панамы; дочь панамского миллионера Карлоса Элеты, автора песенной латиноамериканской классики «История одной любви».

*Моисес (Мончо) Торрихос/ Moncho (Moises) Torrijos, журналист, дипломат, родной брат  генерала Омара Торрихоса.

Генерал Омар Торихос/Omar Torrijos – панамский государственный и военный деятель, де-факто руководитель Панамы в 1968—1981 годах, верховный главнокомандующий Национальной гвардии Панамы (1968—1981), бригадный генерал (1969). Осуществлял левонационалистический политический курс. Национальный герой Панамы: http://panama.ru/omar-torrixos-nacionalnyj-geroj-panamy/

*Рохелио Синан/ Rogelio Sin;n – писатель, классик панамской литературы.

*Хорхе Томлинсон/Jorge Tomlinson – сотрудник Государственного Архива Панамы, помощник директора Архива, на тот момент – Йованны Бенедетти.

*Йованна Бенедетти/ Giovanna Benedetti – адвокат, писатель, художник, на тот момент директор Государственого архива Панамы.

*Хулио Бермудес Вальдес/ Julio Bermudes Vald;s – известный журналист-международник; сын крестьянского лидера Панамы эпохи Торрихоса Бермудеса/Julio Berm;dez Mosquera.

*Владимир Франко/ Vladimir Franco, полиграфист, сын Владимира Франко, политического деятеля Панамы эпохи Торрихоса.


27.12.1989, среда.

Утром нас разбудил мой муж. Принёс Рамошке игрушку. Настроение у него очень подавленное. Рассказал, что в первый день интервенции он участвовал в боях на стороне батальонов «Ла Дигнидад». Сначала у него был автомат, позднее за неимением оружия его отослали домой. Связного рассказа от моего мужа добиться невозможно, это всегда было известно, хотя, впрочем, вероятно, он не всё имел право рассказать. Говорят, что с того дня батальоны не ведут боёв, а то, что под именем батальонов фигурирует в новостях, на самом деле переодетые войска США латиноамериканского происхождения. И местные бандиты, кроме того.
– Неужели ты думаешь, что батальоны «Ла Дигнидад» станут сейчас появляться на улицах и тем более нападать на дома соотечественников? – сказал мой муж с присущей ему укоризной, когда я не проявляю разума.
– В теперешней обстановке батальоны ничего не могут исправить, но зато могут уйти в горы, там организоваться, выработать план действий и появляться здесь с рейдами: нападать и после боя снова уходить в горы. Как в Сальвадоре. Наверное, я тоже уйду.

Только теперь я понимаю, что мой муж находился в смятении, потому что через некоторе время он сказал, что хочет уехать из Панамы хотя бы в Доминиканскую Республику, где у него много друзей, неважно, что там тоже правят гринго, там ему легче будет его вынести, чем здесь, на родной земле, где всякий раз при виде гринго он боится, что не сдержится и убьёт его.

Я не стала сомневаться в его словах: к сожаление, кровь очень часто бросается моему мужу в голову и надолго застилает ему разум. Проблема моего мужа в том, что по натуре он человек очень примитивный, но последние десять лет без конца попадает в ситуации чрезвычайно многозначные даже для сложной натуры. Развить это его не развило, но измучило, измотало и закомплексовало.

В эти дни он видел убитых в морге Санто Томас. Говорит, около пяти тысяч, в том числе жители Чоррильо.

Поговорив с мужем, я почувствовала себя реакционеркой, поскольку хотела скорейшего наступления мира, а не партизанщины. Мы немножко поспорили насчёт подавляющего меньшинства, в котором находятся патриоты-националисты, и можно ли вести борьбу в таком положении, когда большинство народа тебя не поддерживает. На это мне справедливо ответили, что Кастро начинал с девятнадцати человек, в Сальвадоре партизаны в меньшинстве, как, впрочем, во всех странах Латинской Америки, так что пусть я не прикидываюсь глупее, чем есть. Истина же заключалась в том, что Перестройка поколебала моё представление о том, что именно есть благо народа. А с моим мужем такого не произошло, его политические позиции остались тверды. С военной точки зрения мой муж грамотный, и я доверяю его знаниям: он из первого выпуска «томаситос» – военно-инженерного института им. Омара Торрихоса, основанного самим Омаром.

В пользу того, что батальоны «Ла Дигнидад» не участвуют в боях, говорит тот факт, что я позвонила домой Рамиро* и застала там Эмилио*. Эмилио находился в глубокой депрессии, как и Хусто. Со мной разговаривал эзоповым языком и недомолвками. Когда я заметила ему, что не ожидала застать его дома и потому страшно рада его слышать, он сразу понял.
– Ждала худшего? – сказал он.
– Именно, – засмеялась я.
– Да, – сказал он таким тоном, что надо было понимать, что это худшее с ним почти произошло, но он уцелел. О батальонах не было сказано ни слова, но поскольку мы оба с ним знаем меру его участия в них, наш разговор оказался очень содержательным по своему молчанию.

Беседовали сегодня с Бертой. Она рассказывала совершенно фантастические слухи о злодействах Норьеги. Вот один самый сказочный: будто существуют подземные туннели в ведомстве бывших панамских ВС, где нашли человека, обросшего бородой и без языка, и признали в нём Омара Торрихоса. В этот туннель спускали будто и Масиаса* после его неудачной попытки переворота 16 марта а прошлом году. Майин Корреа* из Маями поведала, будто Норьега для удовлетворения своих сексуальных вожделений брал детей из столичного приюта, иной раз и пятилетних.

По телевизору показывали один из домов, якобы, Норьеги, где обнаружили филиал департамента Миграционной службы и камеру заключения с маленькой камерой пыток. В другом доме во флигеле для колдовских гаданий военный гринго взялся объяснять, какой магии что принадлежит из находящегося на столе и на полу и как действует. Отовсюду вынимали списки – поименно – политических противников Норьеги, а иной раз и их фотографии, полуиспорченные гаданиями.

В посольстве Ватикана вместе с Норьегой находится Мадриньян* и Элиесер Гайтан, начальник личной охраны Норьеги. Когда произнесли имя Гайтана, я вздрогнула так, что пошатнулась на кресле.
__________
*Рамиро Очоа/ Ramiro Ochoa – журналист, писатель, сотрудник АПН (Агенство печати “Новости”) в Панаме, панамский коммунист.

*Эмилио Лассен/ Emilio Lassen – поэт, брат Рамиро Очоа.

*Масиас/ Le;nidas Mac;as – офицер панамских ВС, командир панамского ОМОНа, лидер не удавшейся попытки военного переворота 1988 года против Норьеги.

*Майин Корреа/ Ma;n Correa – журналист, панамский политик, была мэром столицы и губернатором провинции г. Панамы

*Мадриньян/ Nivaldo Madri;;n Aponte – полковник панамских ВС, командовал Национальным департаментом расследований (DENI), на тот момент входил в состав Генштаба.
 

28.12.1989, четверг.

Только что говорила по телефону с Йованной. Она рассказала, что сначала ей пришла весть, что убит майор Поррас, и только позднее, что ранен. Ранен Мехиа. Без вести пропал Рамон Диас, а жена его, одна из самых красивых королев Карнавала, со знаменитой афиши Института по Туризму, только что родила и находится в шоке. Рамон – начальник десантного подразделения Антитеррор. Сегодня в вечерних теленовостях показывали странные помещения, принадлежащие этому подразделению, напоминающие камеры заключения и пыток, со свисающими с потолка верёвками. Даже не сделали комментариев, предложили зрителям самим решать, что это может быть. Вообще сегодняшняя информация была сделана более убедительно, чем все эти дни. Например, имела место такая фраза: “ Теперь, не боясь ошибиться, можно утверждать, что...” Такая фраза убеждает. Речь шла о филиале департамента Миграции в доме Норьеги на Белом пляже, где, по расследованиям, находились личные дела тех иностранцев, через которых Норьега переправлял наркотики. В том же доме находилась лаборатория по обработке наркотиков, всё это нам показали по телевизору, правда, я ни бельмеса не понимаю в технологии обработки наркотиков, по-моему, как и остальные зрители, нам что ни покажи. Я всё больше и больше с каждым днём желаю доказательств. Видимо, суд был бы самым правильным решением, потому что личность Норьеги с каждым днём становится всё более загадочной. Но мне будет трудно поверить в беспристрастность суда, как панамского, так и американского. Я думаю, что беспристрастнее стал бы третейский суд, какой-нибудь интернациональный, в котором бы не участвовали ни панамцы, ни американцы. Сегодня Норьеге позвонил его адвокат из США и Норьега отказался с ним разговаривать. Говорят, что внешне он выглядит подавленным.

Йованна не смотрит телевизор, она плохо себя чувствует и морально, и физически, столько всего произошло за такое короткое время. Известие о Хорхе, пропавшем без вести, повергло её в холод, как она несколько раз повторила, она ничего не знала об этом, потому что не могла ему дозвониться все эти дни.

Говорят, в казармах Тинахиты осталось огромное количество панамских военных, которые продолжают сражаться. Кроме того, по подсчётам не хватает 3000 военных, где они – неизвестно.
 
Поздно вечером я всё же позвонила маме Оскара и поговорила с ней. Оскар жив, и все они в порядке. Когда, возопив от радости, я выскочила на улицу, падала звезда. Первый раз в Панаме я вижу падающую звезду. Она падала долго, по длинной дуге, и в конце концов погасла. Красиво.


29.12.1989, пятница.

Ходила сегодня в АПН. Видела Рамиро, Николая Михайловича*, познакомилась с новым корреспондентом Петушковым Иваном Григорьевичем. Рамиро рассказал, как Эмилио в ночь интервенции помчался в Амадор. Гвардейцы его не подвезли, и ему пришлось потратить последний доллар на такси. Там он моментально попал в окружение и вынужден был выбросить оружие и куртку батальона «Ла Дигнидад», а футболку батальона он надел на левую сторону, все удостоверения личности сунул в ботинок. Прячась от бомбёжки и американских солдат, он забежал в какое-то помещение и лёг под ковёр, причём в двух метрах от него по тому же ковру носились американцы, и, если бы в темноте ночи на то место упал луч от военной техники или солдатского фонаря, Эмилио, разумеется, был бы обнаружен. Но этого не случилось, и его не взяли в плен как военного. Он пролежал под ковром до утра. Когда более менее всё стихло и американцы ушли с того места, Эмилио вышел на улицу. Поскольку никто не обращал на него внимания, он пошёл в сторону города. Воспрянув духом, что его не задерживают кишащие вокруг гринго, Эмилио дошёл до школы Институто Насйональ. Тут его остановил один из них, на что уже бодрый Эмилио помахал над головой руками, мол, «ноу проублемз». Но второй гринго оказался более бдительным, потребовал удостоверение личности, его обыскали, но до ботинка не добрались и, повесив на Эмилио карточку «задержан как неопознанный», отвели его за заграждение. Когда принесли еду... Тут наш разговор прервался и за спешкой и занятостью не возобновился. Надо бы ещё раз сходить в АПН, не по телефону же разговаривать. Кроме того, дом Эмилио весь разорён, туда приходили с обыском гринго, искали оружие и списки. А Эмилио до дома не дошёл, и при обыске все списки, разумеется, лежали на своём месте.

Николай Михайлович рассказал, что обыскивали и помещение компартии*. Разворошили там всё, некоторое время стояли там американские танкетки, а потом уехали к себе. Я сама вчера видела, как из района Перехиль выезжали две машины с американскими солдатами. Ещё удивилась, что они там делали. Лидеры компартии все ушли в полполье. Могли бы и не уходить, сказал Николай Михайлович, а сделать заявление, как его сделала партия либералов, поскольку похоже, что американцы ищут наркотики и оружие, а оствальное их мало волнует. Скорее, остальное будет волновать новое правительство, думаю и я.

Доктора Фабрегу* сняли с должности и освободили от работы в Санто Томас.

Среди освободительной, как её тут называют, армии США есть женщины, что меня, честно говоря, потрясло. Первую я увидела по телевизору. У неё брал интервью панамский репортёр: девушка-воин, латиноамериканского происхождения, говорит без акцента, но путается в испанском. Вторую я видела в Сегуро* Сан Франциско, она дежурила в регистратуре в полной боевой “тошнотной” форме (“de fatiga” – пятнистая, с венком из листьев на голове) с флагом США на рукаве. Обе очень приятные, вторая немного более воинственная. Я поймала себя на том, что мне неловко смотреть на них, особенно на женщин, мне неловко за них, стоящих с оружием в чужой стране. Постоянно вспоминала наших «интернациональных» бойцов.
__________
*Николай Михайлович – сотрудник АПН.

*Partido del Pueblo – Народная партия Панамы, партия панамских коммунистов. В районе Перехиль находилась редакция их газеты “Unidad”, где главным редактором был Чангмарин, известный поэт и писатель, коммунист, который взял меня вести рубрику “Socialismo real”. Видимо, там же находился и штаб Народной партии коммунистов. В этой редакции я познакомилась с журналистом Хулио Бермудесом.

* Доктор Аугусто Фабрега/Augusto F;brega в тот момент был главным врачом больницы Санто Томас. Его назначили при Норьеге, который продолжал националистическую политику Омара Торрихоса. Доктор Фабрега закончил УДН в Москве в 60-е годы, его жена – русская – Валентина де Фабрега, это был один из первых смешанных русско-панамских браков. Снятие Фабреги с поста главврача означало реакцию проамериканского правительства Эндары на националистическую политику Панамы. Националистическая политика Панамы в тот момент означала защиту национальных интересов страны.

*Сегуро – Seguro Social, система соцстраха  Панамы. В данном случае  поликлиника Соцстраха района Сан Франциско.


7.01.1990, воскресенье.

В среду в «Ла Эстрелье»* напечатали список панамцев, попросивших политического убежища в кубинском посольстве. Среди их оказался Томлинсон. Смехотворна важность, которую он придал своей персоне, укрывшись в кубинском посольстве. Хусто, который при последней попытке переворота заучивал наизусть телефон кубинского посольства, чтобы в случае чего бежать туда, остался дома. Как и масса людей гораздо более высокого калибра, чем Томлинсон. Впрочем, Йованна говорила, что на второй день интервенции он в семь часов вечера вёл передачу по радио «Соберана» («Независимое»). Так что, возможно, укрылся, спасаясь. Бог ему судья, хотя я подозреваю, что он одновременно позарился на бесплатную возможность перекочевать вместе с семьёй на Кубу в лучшую жизнь. Я рада, что он жив. Но как мне в голову не пришло искать его в посольстве! Я думала, что он просто задержан.

Мы были у Сандры. Она рассказала, что Дидйо охранял дом Вики, любовницы Норьеги, и его арестовали, посадили в машину и повезли. Но Дидйо впервые в жизни употребил своё актёрское мастерство для спасения жизни: он выпрыгнул из машины на полном ходу на проплывающее мимо дерево и сбежал. Дидйо прибежал к Мигелю на Виа Поррас* и там остался.

Сандра говорит, что Мигель сильно потрясён разоблачением Норьеги.

В среду же к вечеру «сивилисты»* устроили марш протеста на то, что Норьега находится в Нунсйатуре – Посольстве Ватикана. После марша Норьега сдался властям США. Попросил выйти в форме генерала, позвонить жене и Вики. По телевизору показали, как его сажали в вертолёт. С ним обращались очень вежливо. Шёл спокойный. У вертолёта постояли, переговариваясь – он и американцы. Всё прогулочным шагом, рассеянно-деловито, без спешки. Неловкий, застенчивый человек, как всегда.

Так и пропала моя фотография, когда Элиесер снял нас с ним в беседе, в Атлапе*.

Элиесер до самого конца находился при нём в Нунсйатуре.

Последний снимок генерала показали по телевизору вчера из тюрьмы в Майами: он был в тёплой серой футболке с длинными рукавами с тюремной дощечкой на шее, спокойное отдыхающее лицо. Он отрицает свою вину.

Я никогда не понимала этого человека. Говорили, что он очень умён, многие восхищались его умом. Я не видела большого ума ни в одном из его поступков, ни изворотливости, ни хитрости. Хусто, Йованна, Моравиа* часто восхищались его публичными речами. Я заставляла себя слушать внимательно все его речи, но это было невыносимо скучно и известно заранее, какого характера речь.  Не находила их значительными. Йованна утверждала, что он великолепно знает историю Панамы и Латинской Америки, редко когда даже историк знает её так полно, как он, говорила Йованна. Здесь мне приходилось верить ей на слово: я никогда не беседовала с ним об истории, но зато множество раз имела возможность убедиться, что Йованна знает её прекрасно. Единственная характеристика, данная генералу Йованной, находила согласие в моей душе: что по природе он человек застенчивый, а может, застенчив благоприобретённо по своей невыгодной внешности. Во всяком случае, мне тоже он всегда казался неловким от застенчивости. В его внешнем виде это была доминирующая черта: он всегда больше молчал и слушал других, чем сам говорил, ему было неловко привлекать к себе всеобщее внимание в большой компании на вечерах и банкетах. А если и осмеливался говорить, то всегда эта речь ограничивалась замечанием и он старался закруглиться, потому что, смутившись, начинал запинаться и речь превращалась в кошмар. Он был вовсе не оратор. Легко и свободно он разговаривал с людьми, близкими ему по натуре. С Йованной, например. Вот тогда он говорил много и вовсе не заикался. В тот памятный визит в Рио Ато* генерал с Йованной проговорил три часа, по часам Бэби Торрихос*. Йованна утверждала, что генерал внутренне сжимался и замолкал при появлении чуждых ему лиц, например, Карлоса Вонга*.

Мне лично он всегда казался человеком просто-напросто пассивным. Типично панамская пассивность. Он и политикой-то не занимался, на мой взгляд, а просто плыл по течению, стараясь не утонуть. Мне представляется, что по своей пассивности он не имел крепких убеждений или же он их не имел, будучи по натуре философом (что тоже на него похоже), и поэтому его можно было убедить в  целесообразности многого. Может, это называется беспринципностью. Может, слабостью характера. Во всяком случае, это чистейший панамец. Мне он поведением напоминает моего мужа. В панамцах не ищи понятия чести на русский манер, благородства поведения, стопроцентной честности – эдаких дворянских русских понятий, это другая культура со своей философией; панамцы легко совершают преступления в области моральной, где преступление не настолько очевидно. «Не пойман – не вор» – основное правило панамца.

Насколько я знаю, деньгами Генштаба заведовал Александр*. И ведь его до сих пор не могут найти, он исчез.

Я никогда не восхищалась генералом, но и поверить безоговорочно всей развесистой клюкве про него тоже не могу. А в одежде арестанта мне его просто стало жаль. Впрочем даже раньше: когда одержимые «сивилисты» старались выудить его из Нунсйатуры. Позиция Ватикана мне понравилась. Доводы «сивилистов» были неубедительны.

Появился анекдот эпохи Нунсйатуры. Норьега стучит в дверь Нунсйатуры. Выходит Лабоа* и восклицает по-английски: «Итс сорпрайз!». Норьега поправляет: «Ноу, сор Пинья»*.


Норма наснимала огромное количество фотографий по интервенции и делает альбомы. Приносила нам на работу посмотреть. Уже не первый раз слышу рассказы населения о том, что американцы бомбили казармы снайперски: ни один снаряд не попал в жилище, как бы вплотную ни стояло оно к разбомбленной казарме, ни в Панаме, ни в другом городе. Все делают один и тот же вывод: значит, все разрушения жилищ населения – дело рук батальонов «Ла Дигнидад».

Насчёт батальонов «Ла Дигнидад» самую близкую к реальности догадку высказала Сандра: видимо, Норьега не сумел проконтролировать состав этих батальонов, и в них вошла в огромном количестве так называемая «чусма» (chusma – быдло), далёкая от идеалов, близкая преступному миру. Это рядом-то с революционерами.

Кроме этой, Сандра настаивала на другой догадке: она была убеждена, что панамские ВС не были готовы к интервенции. А оружие и найденное лекарство предназначались для торговли. Иначе как объяснить всю бессмысленность и несвязность событий после вторжения американцев.
____________
*«Ла Эстрелья»/La Estrella de Panam; – в тот момент одна из главных центральных газет Панамы.

*Виа Поррас/V;a Porras – улица, где жил чилиец Мигель,  соавтор Сандры по фото и кино съёмкам.

*Виа Поррас/V;a Porras – улица, где жил чилиец Мигель,  соавтор Сандры по фото и кино съёмкам.

*“Сивилисты”/civilistas – движение опозиции “за гражданское общество” против режима Норьеги.

*Атлапа/Centro de Convenciones Atlapa – Дворец съездов, конгрессов, конференций и массовых мероприятий Атлапа, постороенный при Омаре Торрихосе.

*Моравиа/Moravia Ochoa – панамская поэтесса, писатель, родная сестра журналиста Рамиро Очоа и поэта Эмилио Лассена.

*Рио Ато/R;o Hato – ставка ВС Панамы за городом в местечке Рио Ато со времён генерала Торрихоса. Там же место расположения военно-инженерного института им. Омара Торрихоса. Там же был загородный дом Норьеги на пляже Фаральон. Речь идёт о встрече Норьеги с панамской интеллигенцией. Он устроил им большой приём и целый день пробеседовал с ними. Панамская армия, как одна из самых образованных представителей своей страны, и панамская интеллигенция были в тесных отношениях ещё со времён Омара Торрихоса.

*Бэби Торрихос/ Baby Torrijos – актриса, театральный деятель, родная сестра Омара Торрихоса.

*Александр/ Teodoro Alexander – полковник панамских ВС, начальник командования Сил обороны G4.

*Лабоа/Jose Sebasti;n Laboa – посол Ватикана в Панаме в тот момент.

*Сор Пинья – игра слов: “сорпрайз”/surprise – сюрприз по-английски, sor – по-испански: сестра в монашестве, pi;a (пинья) –  по-испански “ананс”, sor Pi;a – сестра Рябая – намёк на рябое, как ананас, лицо Норьеги.



9.01.1990, вторник.

Сегодня День жертв 9 января, выходной.

Вчера по моей просьбе приходила ко мне на фабрику Вйелька, жена Томлинсона и его мама. Вйелька рассказала, что Хорхе из посольства передал с кем-то ей письмо. И она ему ответила. Перед этим я утром говорила с Делией и оставила ей телефон мамы Томлина, так что Делия разведала и убедилась, что в посольстве именно он, и позвонила Вйельке. Хорошо, что я их свела, от Делии много помощи, она активная. И знает, как поступить.

Сегодня я осмелела и позвонила Роберто*. Естественно, мне ответили, что его не было дома. Но спросили, кто звонит, и я назвалась. Мне сказали: «Хорошо». Так надо понимать, что передадут. Но не думаю, что он мне перезвонит. По крайней мере, хоть жив.

Эктор Кольядо* тоже жив. Звонила ему на работу, но он обедал.
__________
*Роберто был военным панамских ВС.

*Эктор Кольядо/Hector Collado – панамский поэт, лауреат национальной премии по литературе Рикардо Миро, родной брат панамского поэта Хавьера Кольядо/ Xavier Collado, оба – сыновья Пилье Кольядо/ Pille Collado – известного панамского поэта и певца-фольклориста, соратника Омара Торрихоса.



13.01.1990, суббота.

Вчера виделись с Вальтером. Это удивительно, я никак не ждала его после стольких месяцев отсутствия. Но проболтала я только о своём путешествии в Москву, и времени у нас не осталось ни на какие разговоры более, пришлось расходиться, так что до сих пор жалею, что не договорили.

Тётка его, Альма Монтенегро*, собирается закрывать свою нотариальную контору по политическим соображениям, и я была очень огорчена. Это рассказал мне папа Вальтера, с которым я встречалась за день до того.

До сих пор не могу отыскать Хулио Бермудеса, хотя Володя Франко говорит, что с ним всё в порядке.

Фабрика наша закрывается 28 февраля, всё же не устояла.
_________
*Альма Монтенегро/Alma Montenegro – адвокат, одно время прокурор Республики.



27.01.1990, суббота.

Хорхе выпустили «за неимением состава преступления». Он уже дважды приходил ко мне на фабрику. Работу в ИНАКе* он, конечно же, потерял, и сейчас безработный, но носится ещё более активный, чем раньше, какие-то песни сочиняет, партийные деньги выколачивает, так что, короче говоря, ума не прибавилось, вопреки Вйелькиным надеждам, что он остепенится после переплёта, в котором побывал. Говорит, что они бежали от бронемашины, которая их преследовала, а у него был пистолет, и не оставалось ничего другого, как нырнуть в двери кубинского посольства. Опять у него невралгия в области сердца, и Вйелька уже таскала его к врачу в который раз. Ходил к Йованне и Хусто просить взаймы, но ничего не достал. По крайней мере, и тот, и другая в порядке.

Видела сеньора Варгаса*, случайно встретились на улице. Он жил в Чоррильо и потерял дом. Не от бомбёжки (как известно, ни один дом не пострадал от бомбёжки – говорят, была применена компьютерная система наводки и новый тип оружия, от которого взрыв происходит вовнутрь центра попадания снаряда, то есть, разрушенное здание не разлетается в стороны, а осыпается внутрь себя самого, оставаясь, как бутон), пострадал от разорения, попросту разворовали, растащили по камням. Варгас потерял все свои вещи. Ругал гринго, которые стояли и смотрели, как панамцы грабили открыто своих же панамцев, и не воспрепятствовали этому. Варгас переехал к своему брату. В лагерь обездоленных и обескровленных (без кровли, без крова) не пошёл, говорит, нужна мне их трёхразовая еда. Лучше бы мой дом сберегли, для чего они сюда прибыли? – порядок наводить? – вот и следили бы за порядком, американцы-то. Теперь бы и трёхразовое питание раздавать не пришлось. (Чоррильо подожгли батальоны. Мне и Хорхе сказал, что таков был приказ: уничтожать всё за собой, ничего не оставлять ни американцам, ни оппозиции. Хорхе сам открыл один из супермаркетов в центре города, но сам ничего не взял, не до того ему было, не подумал об этом, и на его глазах население унесло сейф с деньгами, о чём теперь Хорхе искренно жалеет.) Варгас рассказал, как американцы приходили проверять в Государственный Архив, есть ли спрятанное оружие. И как вели себя очень уважительно, ничего сами не открыли, только с разрешения Варгаса, хотя пришлось ждать часа два, пока приедет Аура, единственная из дирекции Архива, кто в тот момент мог приехать, чтобы соблюсти все правила доступа в государственное учреждение.

На днях с Рамошкой ходили в Макдональдс и при выходе один из американских солдат придержал нам дверь. Мы оба с Рамошкой поблагодарили его по-испански, но он ничего нам не ответил, только подержал дверь до конца, пока мы не пройдём. У меня к ним двойственное чувство: расположение и неловкость за них. У них самих, видимо, такое же двойственное самоощущение, потому что они всегда вежливы, уступают нам дорогу на своих «танкетках», стараются помочь, внимательно, бескорыстно, молодые мальчишки, но при этом не улыбнутся, не встретятся с тобой взглядом. Я несколько раз проходила мимо этих мальчишек и несколько раз меня касалась эта исходящая от них волна, в которой ясно читалось, что они ко мне расположены, но в то же время боятся, не убили ли они кого-нибудь из моих родственников там, в казармах. Чувство вины, которое я ясно ощущаю в их манере держаться здесь, отсылает меня всякий раз к нашим афганцам. И мне жалко этих парней за то, что им приходится выполнять свой военный долг, я сочувствую их положению, потому что они сами им тяготятся, хотя, видимо, психологически подготовлены к выполнению «интернационального долга», наверняка как наши призывники. Скверное состояние.

Самое интересное произошло несколько дней назад. Вечером, когда мы с Рамошей уже ложились было спать, нас посетил Хулио. Я его едва не оставила на улице, потому что он не хотел называться. Он впервые был у меня с тех пор, как нашёл мне это жильё, и ему понравилось. Он был приятно удивлён. Хулио поведал мне, что при начале интервенции он, как и положено, немного пострелял, а когда стрелять стало нечем да и некого, скрылся и скрывается до сих пор. Там, где он временно жил, уже становится неудобно, и Хулио приехал разведать, может ли он рассчитывать на меня. Этот, с позволения сказать, контракт, у нас с ним был заключён давно, ещё когда он мне помогал найти жилище и мы с ним сотрудничали в «Salpress-Notisal». Теперь же он хотел удостовериться, в силе ли моя добрая воля, потому что, как он пояснил с истинно панамской терпимостью, многие идейные друзья после вторжения американцев отказывают в помощи. А поскольку дело это сугубо добровольное – выбирать, на чьей ты стороне, особенно сейчас, то упрекнуть меня будет не в чем, если я откажу. На это я ему ответила, что он должен будет назваться, а то я его не впущу, как сегодня. «Юлик», – ответил он. «Хоть горшком назовись, – сказала я, – лишь бы я знала, что это ты». И поинтересовалась, отчего он прячется. Хулио объяснил то, что я, в общем-то, знала: таких, как он, которые воевали в Сальвадоре и Колумбии на стороне партизан FMLN* и марксистов, да ещё имели какое-то время в Панаме их прессагентство, да сверх того коммуниста, журналиста, сотрудника «Unidad»*, нынешнее правосудие старается разыскать.

– Из «Унидад» ты ушёл, – сказала я. – Кроме того, я знаю достаточно случаев, когда народ попрятался, думая, что их разыскивают, а никто никого не искал.
– Верно, – согласился Хулио, – но мне сейчас, сама понимаешь, тоже не совсем безопасно идти выяснять, разыскивают меня или нет.

Я не стала спрашивать, где его автомат, хотя этот вопрос вертелся у меня на языке ещё тогда, когда закончило своё существование «Salpress». Здесь, в Панаме (и я научилась этому у панамцев – этой, в определённом смысле, зрелости) мы многое не договариваем, не спрашиваем, оберегая друг друга и себя, в случае чего, даже если нас допросят по отдельности, мы ничего не знаем об оружии, не имеем к оружию отношения. Хотя я подозреваю, что именно эта причина заставляет Хулио прятаться, а не его партизанские связи. Помню, что он прятал здесь раненых сальвадорских партизан, именно для этих целей он нуждался в моей комнате, достаточно отдалённой от центра города. Хотя так ни разу ей и не воспользовался. И я сильно подозреваю, что постеснялся. А ведь нуждался в ней! Вот что приводит меня в ярость. Стесняются там, где не надо, а там, где надо, даже в голову не приходит. Ведь меня три месяца не было в Панаме, чего бы ему не напомнить мне о нашем договоре перед моим отъездом. Честно говоря, у меня из памяти вон. Но я до последнего дня виделась с Хулио чуть ли не ежедневно, взяла у него взаймы сумку, он был в курсе всех сложностей с теплоходами и т. д.

Когда я вернулась после Москвы в Панаму, Хулио через несколько недель всё же ушёл из редакции газеты компартии «Unidad», разругавшись окончательно с Чангмарином*. Эта идеологическая война у них шла лет десять: Хулио – марксист-ленинист «перестройкинского» толка, а Чангмарин – коммунист традиционного советского.

С Хулио была Йоланда, которая последнее время работала у него в «Сальпресс» секретарём. Пока мы разговаривали с Хулио, она звонила от Берты. Я обрадовалась, увидев, что она в это время осталась с Хулио, видимо, на неё можно рассчитывать. Ещё тогда, когда Хулио показывал мне спрятанный в потолке автомат, я задавалась вопросом, знает ли об этом Йоланда. Но не спросила, как всегда.

Вчера на улице впервые услышала мнение о том, что батальоны (несмотря на разбой, поскольку грабили все, а не только батальоны) оказались единственной силой, которая выступила с оружием против американцев, то есть, единственные панамцы, которые пытались защитить страну от иностранного вторжения. Первое публичное мнение обывателя в защиту батальонов против официальной версии нового правительства, представляющей батальоны как примитивных бандитов, преступников, хулиганов, собранных в шайки, без морали и идеалов, социально опасных, ещё менее того имеющих представление о любви к Родине и её благополучии.

Я с интересом слушала этот разговор нескольких мужчин у входа в поликлинику Сегуро, куда мы с Рамошей направлялись на урок к логопеду.
_______
*ИНАК/INAC – Министерство Культуры Панамы.

*Варгас – подсобный рабочий Государственного Архива.

*FMLN – Национальный освободительный фронт Фарабундо Марти, партизанская организация сальвадорских повстанцев с 1980 года.

*«Unidad» – газета Рабочей партии панамских коммунистов, где мы познакомились с Хулио.

*Чангмарин/ Carlos Francisco Changmar;n – известный панамский поэт и писатель, журналист, коммунист, главный редактор газеты Рабочей партии панамских коммунистов «Unidad».


25.02.1990, воскресенье.

Недели две назад на работу мне позвонил Хулио и предупредил, что придёт ночевать. Он пришёл поздно вечером, когда Рамоша уже спал. Видимо, он меня стесняется, потому что объяснил, что всё же нашёл на сегодня ночлег и только поест, поговорим да он пойдёт дальше. Когда стали разговаривать, оказалось, что многого я не знала, на что Хулио объяснил, что он многого мне не рассказывал. О чём я, конечно, подозревала, но не спрашивала, понимая, что такова действительность и уважая условия игры.

Оказывается, Хулио был полицейским зоны Генштаба в Амадоре, куда вступил по политическим задачам своей группы коммунистов, стремясь повлиять на мировоззрение остальных полицейских и контролировать его. Оказывается, одной из задач коммунистов была внедриться в панамские ВС (Вооружённые Силы) и постараться подчинить их своему влиянию, опираясь на достаточно демократическое социальное происхождение всех членов ВС от низшего до высшего ранга (недаром Карлос Вонг дневал и ночевал там). Движение коммунистов внутри ВС приняло довольно-таки широкий размах. Такой широкий, что США предпочло уничтожить все ВС на корню вместе с батальонами «Ла Дигнидад».
Теперь становится объяснимым сближение всех левых сил страны с ВС. Задачу коммунистов осложняло то обстоятельство, что панамская армия погрязла в коррупции, наркобизнесе и разврате, поэтому панамский народ давно не верил её демократическим лозунгам и не шёл за ней. Таким образом был потерян прекрасный момент для достижения суверенитета Панамы, который мог быть достигнут, потому что к этому времени Генерал* приобрёл такую власть, что вышел из-под контроля США. Кроме того, сама Компартия оказалась несостоятельной в задаче, которую сама себе поставила (Хулио обвиняет всё руководство Компартии во главе с Чангмарином), и не сделала многое из того, что обязана была сделать. Из-за этого Хулио ушёл из «Unidad». США воспользовались чёрной славой Генерала, чтобы уничтожить в стране армию как институт (особенно зверстовали с батальонами «Ла Дигнидад», и думаю, потому, что это была самая сознательная часть армии) и вернуть страну под своё начало. Очищая страну от наркобизнеса, отнимали одновременно оружие, чтобы стране нечем было защищаться. Одновременно же уничтожали левое патриотическое движение со зверством, о котором позже мне рассказал Эктор Кольядо.
Хулио же скрывается потому, что всех членов полиции Амадора призвали явиться для контроля в первые дни интервенции  так же, как всех членов панамских ВС. Хулио не явился, оружие спрятал и не собирается с ним расставаться. Хулио не один, их много. И когда я спросила, действительно ли их много, Хулио только издал мычание, которое соответствует нашему присвисту.

Из того, что рассказал Хулио.
По официальному сообщению, интервенция началась в 12:30 ночи. Однако Хулио увидел из окна своей квартиры пожар над Чоррильо в 11:15 вечера. (А на фотографии Нормы часы на Центральных казармах показывали 11:50 вечера – время взрыва бомбы). Хулио сражался в Чоррильо. Бомба, упавшая рядом с бензозаправочной станцией, её воспламенила. Пожар начался от бомбёжки. Батальоны «Ла Дигнидад» тут не при чём. Весь офицерский состав ВС сбежал во главе с Генштабом, оставив армию без руководства (чего и следовало ожидать, злобно прокомментировал Хулио). Сражаться остались солдаты и батальоны «Ла Дигнидад». Вторжение оставило 7000 убитых панамцев, как военных, так и гражданских. Хулио также назвал цифру уволенных новым правительством, но я её забыла. Тоже несколько тысяч.

Неделю назад говорила с Сандрой. Она собирает для фильма об интервенции материал, который неизвестен широкой публике и противоположен официальной версии нового правительства, утверждающей, что в Панаме ничего не произошло. Сандра попросила меня найти свидетелей, переживших вторжение на себе. Я связалась с Эктором Кольядо, который жил в Чоррильо.

Когда началась бомбёжка, все жители дома, где жил Эктор, вышли на улицу, чувствуя, что бомба обязательно упадёт на их дом, поскольку он стоял напротив Центральных казарм. Через минут десять бомба, действительно, упала на их дом. Он сгорел дотла. У Эктора на работе стоит его портфель-дипломат, единственная вещь, которую он вынес из дома с собой. И целая полка книг, которые Эктор держал на работе. Чоррильо продолжали бомбить и после того, как от Центральных казарм ничего не осталось.
– Уничтожали батальоны «Ла Дигнидад», которых там было много, как считалось, – объяснил Эктор.

С батальонами расправлялись безжалостно, шла настоящая война. Девушка из батальона сбежала с крыши высотного здания, откуда они стреляли в гринго, её внизу уже ждали американские солдаты и, когда она попыталась бежать, бросилась вбок, там её ждал ещё один и расстрелял в упор.

Никто не ожидал от панамцев того, что проявилось там, в Чоррильо во время боя, а именно – героизма. Один из батальона бросился под бронемашину, которая везла 23 человека американских солдат, и взорвал её. Сам же остался жить и бросился бежать, но его поймали и проехали по нему танком. Его ошмётки так и размазались по гусеницам и дороге.

Уже после боя жители находили бойцов-панамцев, голова которых была зарыта в землю, а тела изуродованы.

Во время боя один батальонец расстрелял с тыла американцев, ехавших на бронемашине, а затем отступил вбок и расстрелял ещё одну машину, которая ехала впереди первой. Тут его обнаружили и расстреляли на месте.
 
Бомбёжка продолжалась три с половиной часа. Дом, где жил Хавьер*, брат Эктора, не пострадал. Родственники Эктора остались в живых. Сам Эктор живёт теперь в школе «Республика Чили» и является президентом беженцев Чоррильо. Помощь, которую обещали поcтрадавшим от бомбёжки, не оказывают. Эктор и группа товарищей собирают материал – свидетельство разрушений интервенции для представления в ООН.

Тела погибших панамцев американцы собрали и огородили, чтобы никто не сумел их   похоронить. После чего подожгли их огнемётом и дали сгореть. Позже жители Чоррильо удивлялись, не понимая непривычного облика обгоревших, не характерного для обычных обгоревших.

Сейчас на месте Чоррильо совершенно чистое место. Фотография его из газеты (расчищенный пустырь) лежит у Эктора на работе под стеклом рядом с его опубликованным в «La Prensa»* стихом – балладе о Чоррильо, районе, в котором он родился и вырос. После интервенции Эктора уволили из школы «Комерсиаль Панама», где он работал преподавателем по совместительству. Эктор беспокоится, что их могут уволить и из Министерства Образования, где он работает уже много лет. Остался без жилья и без одной работы.


Позавчера ужинали с Сандрой. Она рассказала, что Норьега обладал несказанной властью, скупая людей, которые ему были необходимы, среди которых был отец Сандры, только что вернувшийся из американской тюрьмы, где отсидел почти год по делу о наркобизнесе.

По пути в машине с какой-то знакомой Сандры рассказывали о порнофильме, переданному по 8-му каналу ТВ*, действующими лицами которого были Норьега, Солис Пальма*, кумир молодёжи певец Чайан*, какие-то ещё имена, которых я не знаю. Короче, омерзительная солянка, записанная на киноплёнку.

В пятницу на терапии Рамошки разговорились с Маритсей*. Она ходит чуть ли не каждое воскресенье в кубинское посольство повидаться со своей самой близкой подругой – одной из дочерей Норьеги. Куча родственников Маритсы сидят в заключении. Весь Генштаб в тюрьме «Modelo». Её тётя ходит туда проведать своего мужа. Раньше разрешали приносить им еду, теперь запретили – заключённые страдают поносами, видимо, их плохо кормят. Родственники собираются обращаться в ООН. По словам Маритсы, всё, что пишут газеты про её родственников – чистая ложь, она может заявлять это с полным знанием дела, поскольку является свидетелем. Гвардия, которая сторожит кубинское посольство, часто при прощании наклоняется к Маритсе и Хайме* (Маритсу все знают как певицу) и передают привет сеньоре Фелисидад (жене Норьеги) или просто, чтобы сказать «Мы с вами!».

Маритса насчитала за все свои посещения около пятнадцати отрядов в пять-шесть человек, которые оказались на стороне ВС.
________
*Генерал – Норьега.

*Хавьер/Xavier Collado – панамский поэт, брат поэта Эктора Кольядо и сын известного панамского фольклориста и соратника Омара Торрихоса Пилье Кольядо/Pille Collado.

*La Prensa – одна из главных центральных панамских газет.

*8 канал ТВ – канал SCN США в Панаме на английском языке, был создан для проживающих в Зоне канала американских военных.

*Солис Пальма/ Manuel Sol;s Palma – президент Панамы до интервенции.

*Чайан/ Chayanne – знаменитый пуэрториканский певец Elmer Figueroa Arce.

*Маритса/ Maritza Vargas – панамская певица, врач-логопед.

*Хайме/Jaime Dreifus – муж Маритсы.


27.02.1990, вторник Карнавалов, завтра Пепельная среда.

Карнавал отменён по соображениям безопасности. Уникальная страна: по соображениям безопасности готовы отменить самоё жизнь, счастье, что не знают, как. Мне надоело объяснять эту осторожность пресловутым панамским миролюбием, по-моему, это просто гипертрофированное нежелание противостоять любым трудностям, даже не столько трусость, сколько лень. Просто поражаешься: в центре Латинской Америки, проливающей кровь с оружием в руках за собственную свободу, натыкаешься на благодушную Панаму под пальмой!.. Но ведь был же здесь Уррака*.

Вчера виделась с Поло*. Он только что отослал своего сына в Чили к родителям учиться и сам собирается туда где-то в августе. Надоело ему тут до умопомрачения; говорит, в этой стране ничего не может быть, работать тут невозможно, а в Чили у него уже есть перспективы. В Союз его пока не приглашают из-за отсутствия мест в общежитии. Насчёт порнофильма про Норьегу, который, якобы, пустили по 8-му каналу, сказал, что это неимоверная утка, нет такого фильма. И сам 8-ой канал передавал, что такого фильма нет. И когда свергли Альенде, сказал Поло, тоже по телевизору устроили кампанию по опорочиванию его имени, в которой фигурировал порнофильм с его, якобы, Альенде, участием и полный набор мафии и коррупции, как у Норьеги, совершенно идентично. А фильма такого никогда не было. А в Панаме, сказал Поло, даже левое движение интеллигенции – американского толка, настолько страна пропитана американским влиянием.

Перевод пособия Марчука* в Панаме и издание его здесь пошло крахом, поскольку типография, где работал Гонсало и где мог нам бесплатно набрать и тиражировать пособие, уничтожена, а сам Гонсало где-то укрывается, во всяком случае, не появляется на глаза Поло. Да кто здесь вообще может возглавить левое движение, сказал Поло, ПРД*, что ли. Я только застонала. Но ведь есть же группа коммунистов вне Компартии, сказала я, имея в виду группу Хулио. Да, да, знаю, сказал Поло, знаю я этого сумасшедшего. За несколько дней до интервенции он работал на радио «Насиональ» и собирался брать у меня интервью. Знаешь, этим голосом радио «ББ». И он проимитировал поставленный бас Хулио. Где он, ты знаешь? Участвовал в бою Чоррильо, сказала я, а теперь скрывается. Значит, ты считаешь, что панамская интервенция – это шаг назад, спросила я. Безусловно, ответил Поло. И Никарагуа. Что Никарагуа? – переспросила я. Сегодня в Никарагуа победила оппозиция. Я ещё не знала этого и, честное слово, меня это потрясло, я не ждала этого. Я тоже не ждал, сказал Поло, Никарагуа было нашей последней надеждой. Панама пала, на Кубе ситуация нездоровая, Сальвадор безнадёжен, в Союзе перестройка, Никарагуа было последней надеждой. И она исчезла. Это Перестройка виновата, Поло улыбнулся. Но я продолжаю оставаться марксистом, идея не пострадала, негодными оказались методы. Будем начинать всё сначала, изучив все ошибки.

В «Cупере 99» в Пунта Паитийа* продаётся за 1.65 доллара цветная фотография пожара над Чоррильо в момент интервенции с надписью: «Правое дело вторжения – за освобождение Панамы». Я стояла над этой фотографией в шоке, не могла оправиться от бесстыдства авторов. Позже Сандра сказала мне, что этот вид снял муж её свояченицы из окна своей роскошной квартиры с кондиционером на Пунта Паитилья, чтобы сделать из неё именно такой бизнес. В тот момент, когда горел дом Эктора Кольадо, умирали под бомбами жители, расстреливали батальонцев, давили их танками и зарывали головой в землю.
 
Я не хочу быть предвзятой,  я давно и старательно высвобождаюсь из-под идеологии, в которой воспитана, чтобы отстранённым взглядом увидеть истину в мире; меня интересует истина, основанная на нравственном законе человеческого общежития, я давно проверяю мировоззрение, на котором воспитана, исследую мировоззрение, в котором очутилась и т. д. и т. п., – но брезгаю панамцами, которые приветствуют вторжение американцев, мне неприятно с ними общаться. И при этом постоянно вспоминаю «союзников» во Второй мировой войне, советскую армию, освобождающую от фашизма европейские государства, советскую армию в мирное время в государствах соцлагеря, в Афганистане.
_______
*Уррака (исп. Urrac;, ум. 1531г.) – касик (вождь) индейского племени гуайми, успешно противостоявший вторжениям на территорию современной Западной Панамы испанских конкистадоров во главе с Нуньесом де Бальбоа и Педро Ариасом де Авилой. Хронист Де Лас Касас характеризует Урраку как могучего вождя и человека великой отваги.

*Поло/Polo – чилийский историк-политолог, закончивший УДН в Москве под руководством Н. Н. Марчука.

*Марчук – Н. Н. Марчук, в тот момент преподаватель истории и международных отношений стран Латинской Америки в УДН им. Лумумбы. Ныне крупнейший в России специалист по истории конституционализма в Латинской Америке.

*ПРД/PRD – Partido Revolucionario Democr;tico/ Революционно-Демократическая Партия, к тому времени утерявшая свою роль политического орудия революции под руководством генерала Торрихоса.

*Пунта Паитийа/Punta Paitilla – богатый район, где живут, в основном, панамские евреи.


6.03.1990, вторник.

В четверг на прошлой неделе мы собрались у Сандры дома, как и планировали – Эктор, его брат Хавьер Кольядо, Сандра и я. Это было после работы и наутро я должна была снова идти работать. И тем не менее, разговор был настолько серьёзный и долгий, что длился с восьми вечера до часу ночи. Эктор рассказывал, как погибло Чоррильо – на его глазах. Для него разговор оказался одновременно терапией, потому что он впервые рассказывал об этом. Просто потому, что люди, среди которых он живёт, видели то же самое, что и он. И Сандра со своим фильмом оказалась первой из не очевидцев, кого это заинтересовало.

Эктор рассказал, что поэму о Чоррильо, которую он написал и опубликовали в «La Prensa», опубликовали также и в «Times» в США, и она оказалась первой публикацией не официальной версии интервенции как в Панаме, так, разумеется, и в США. Первый и пока единственный голос против интервенции как «правого дела» освобождения Панамы.

В лагере пострадавших от бомбёжки, расположенном в Амадоре, месяц назад началась эпидемия гепатита; сейчас она обуздана. Кроме того, появились три случая странного заболевания среди тех, кто пережил бомбёжку: на руках и ногах выступили во множестве маленькие белые рубцы, заставляющие думать, что применено было какое-то химическое оружие. К использованию какой-то химии склоняет и тот факт, что много дней после бомбёжки у людей першило в горле, как при простуде. Кроме того, у многих была какая-то странная простуда, которая начиналась и заканчивалась на следующий день, а через два дня возобновлялась. Говорят, в Панаме были какие угодно эпидемии, но эпидемия гепатита в Амадоре – первая в Панаме. Люди грешат также на лазер, применённый в Чоррильо. Он сжигал до образования угля. Кроме того, когда Эктор через несколько дней пришёл на пепелище своего дома искать, что уцелело из вещей, он нашёл то, что было его обручальным кольцом золота 18 килат – маленький золотой шарик. То, что было его часами – такой же металлический неровный комочек. Это были его единственные металлические вещи, и он нашёл их  в таком виде на месте своей бывшей квартиры. То есть, температура пожара была настолько высокой, что металлы плавились. Пожар вызвало лазерное оружие; видимо, в нём была ещё какая-то химия, повышающая температуру пожара. Эктор вспоминал, что когда в прошлом сгорел при рядовом пожаре родительский дом, они находили на месте пепелища металлические предметы, изуродованные пожаром, но не расплавленные в комочек, как в Чоррильо.


Эпилог, 2018.

Дневник интервенции сошёл на нет естественным образом – жизнь продолжалась и новые заботы постепенно занимали большую часть времени и душевных сил жителей страны.

Никогда больше творческая жизнь города не возродилась в форме того единения военных с творческой интеллигенцией и студенческой молодёжью, и в той студийной форме, которая царствовала в артистических кафе и на городских публичных выступлениях со времён Омара Торрихоса. Ушли в нети театрализованные выступления в ангарах ВС, публичные вечера у Сандры Элеты в Портобело с выступлениями негров-конго, встречи с Гарсиа Маркесом, Кортасаром и кубинскими поэтами в доме Мончи Торрихоса или в Синем домике Карлоса Вонга и Эстер Марии Оссес, международные конференции писателей и культурных деятелей Латинской Америки в Атлапе, на которых собиралась вся латиноамериканская общественность и творческая интеллигенция континента, и при этом царствовала домашняя обстановка благодаря тому, что все друг друга не просто знали, а состояли в давнем творческом  содружестве.

Атмосфера столицы обездушила на долгие годы. Идеалы патриотизма, независимости,  светлого будущего, образования, развития культуры, творчества – исчезли со слуха... и больше никогда не зазвучали в душе новых поколений. Рынок, первопричина существования Панамы, постепенно занял освободившиеся общественные ниши и стал единственной музыкой в стране.


Панама 1989, Москва 2018.