Сапфир для Ольги

                Пролог

В ювелирных салонах Ленинграда всегда был богатый выбор драгоценностей. Разнообразные кольца, браслеты, серьги, колье с бесконечным терпением ожидали своих будущих обладателей.
Лучистость молодых глаз подчеркивал сверкающий яркой  белизной на пальце алмаз, в браслете на тонкой руке переливались загадочные , ни во что на свете не влюбленные темно-зелёные изумруды. Словно ранимый сердечной тоской, горел в колье пурпурный лал-рубин, а лиловый аметист в серьгах у красавицы был весел, сиятелен, лучист! Я же издавна любуюсь камнем яхонтом-сапфиром.
Трудно оторвать взгляд от его таинственных лучей в фамильном перстне, подаренном мне тётушкой. При движении руки камень загорается синим огнём и отбрасывает голубоватую тень на сверкающие бриллианты его тонкой золотой оправы в виде лавровых лепестков.
Раньше я часто надевала перстень с сапфиром , а ныне берегу, понимая, что смысл драгоценности не в стоимости, а в том, что его история словно вкраплена в саму историю избранной фамилии.
Сапфиры, шпинели и букеты из драгоценных камней явились в Россию из Англии ещё во времена Елизаветинского барокко…
Удивительно! Как перстень нашёл свою первую обладательницу –  Анну Корф?
Прекрасный сапфир словно символ небесного купола. Камень созерцания и размышления, он дарует верность и скромность, гасит бушующие страсти, целебными мечтами врачует нечаянную грусть, подчас даёт верное решение и хранит от оговора, яда и сердечной боли.
Я смотрю на перстень, и память возвращает меня к встрече с отцом и рассказу о послевоенной жизни в Ленинграде.

                1959 год. Исповедь Анны

Александр сидел в вагоне метро, покачиваясь на перегонах, за окном проносились огни подземных тоннелей и залов метро.
Закрыв глаза, он мысленно пытался представить себе предстоящую встречу в Эрмитаже с дочерью – первую за много лет. Узнает ли он её? Как она себя поведёт с ним? Что он ей скажет при встрече, как исполнит обещание, данное баронессе Анне Корф..?
Он вспомнил про их расставание... День намок туманом. Надсадный разгон громыхающего трамвая коробил слух. Майор медицинской службы Ивашов перед отъездом в Германию торопился навестить больную тётушку Анну, заменившую ему мать в детстве. Добравшись до старинного здания её дома, он поднялся по крутой лестнице, нетерпеливо позвонил. Дверь открыла черноглазая дочь тёти, Мария, выглядевшая моложе своих тридцати пяти лет. Она хмуро взглянула на него, раздраженно стукнула дверью, закрывая на запор.
– Что? Всё так плохо?– спросил Александр.
– Проходи! Сам увидишь! – буркнула в ответ Мария.
Старая баронесса с каждым днём становилась слабее. Она мучила капризами Мусю, всё спрашивала о племяннике Шурке, так она называла Ивашова. Старуха перебирала в памяти ушедшие годы, выискивая среди них светлые и радостные, но что-то беспокоило ей душу, она пыталась понять что, пока ей не привиделась во сне девочка в длинной рубашонке, одиноко идущая от неё по дороге. Видно, душа напомнила её грех относительно Ольги – дочери Шуры…
Александр вошёл к Анне, улыбаясь, поцеловал тонкую кисть руки, пощупал пульс, спросил, принимает ли она лекарство.
– Спасибо, милый! – отвечала старушка. – Мария замучила каплями, таблетками. Всё надоело! Восемьдесят семь лет, не шутка, Александр! Ты посиди, я посмотрю на тебя, мой дорогой, пока Мария на кухне возится. Как наследник Серж? Надолго уезжаете в Германию?
Ивашов рассказывал неторопливо, обстоятельно, меж тем как внутренний голос нашептывал Анне о её сне.
– Шура, – тихо начала Анна. – всё хочу спросить: твоя дочь от Ангелины жива?
Александр осёкся, с удивлением глянул на тётю. Она никогда не говорила с ним об Ольге.
– Да! Вот вчера – редкий случай, прислали мне её фотографию: четырнадцать лет! – сообщил майор.
  Он вытащил из кармана кителя карточку и подал Анне. С фотографии смотрела совсем юная худенькая девушка в строгом тёмном платье, с высоко собранными на затылке слегка вьющимися русыми волосами в косу, перехваченную белой лентой. Лукавые искрящиеся светом глаза, правильный носик и припухлые губы в едва уловимой улыбке…
– Tres gentille!1 Очень мила, mon ami!2 – высказала своё впечатление по-французски баронесса. – Сколько, говоришь, ей лет? Пятнадцатый год пошёл? Очень похожа на тебя в эти годы. Что о ней пишут? – поинтересовалась баронесса.
Александр рассказал об учёбе девочки в школе, о балетном классе, где она занималась с хореографами из музкомедии. После переезда в дальний заводской район стала учиться в музыкальной школе по классу фортепиано. Французский язык знает на «отлично», хорошо рисует, посещает изостудию.
– Этим она точно в меня пошла! – заулыбался Александр. – Ты же знаешь мою страсть к рисованию!
Анна слушала иронично, недоверчиво улыбалась бледными тонкими губами.
___________________________________
1  – Очень мила! (фран.).
2 Мой друг. (фран.).

– Ma tante!1 – продолжил Сашка. – Удивляет другое: девчонка с  ранних лет распевает услышанные романсы и арии из оперетт, имеет, стало быть,хороший слух и вокальные данные.
– Je vous demande un peu!2 Что-то много способностей. Странно для провинциального захолустья… А поёт она, mon cher3 как твоя maman Sophie4 когда-то пела в Италии…
Старушка замолкла, погрузившись мыслями в прошлое. Александр уже встал, чтобы оставить её, как она очнулась от былых видений и слабым голосом попросила: 
– Шура, напиши Ангелине, чтобы прислали Ольгу ко мне поездом, а ты  – встретишь! Хочу видеть её, сделать фамильный geschenk5… Прошла неделя. Александр получил от Ангелины краткое послание: «Детей конвертом в Ленинград не посылаю!»


                Сияние Невы

Ивашов осторожно сообщил тёте ответ Ангелины, Анна выслушав, откинулась на взбитые Мусей подушки и устремила скорбный взор на лепной потолок спальни, потом по-немецки произнесла:
– Die schrecklichste aller Laster ist die Undanbarkeit. – И сама же перевела: – Из всех пороков самый ужасный – это неблагодарность.
Внезапно она решилась на то, что задумала.
– Шура! Открой нижний ящичек моего секретера. Вот ключ! – и  старушка неловко сняла с шеи и подала племяннику тонкий шелковый шнурок с изящным ключиком. – Достань бархатный кошелек, подай мне!      
Александр всё исполнил и положил ей в руки её тайну.
– Ich danke, Lieber6 – и, продолжила говорить по-немецки: –  Ich f;hle meinen nahen Tod und meine Shuld vor Olga7.
Дрожащей рукой достала из поданного ей кошелька синюю атласную коробочку и открыла её: на белой шелковой основе лежал золотой перстень с сапфиром.
– У сапфира есть название «Сияние Невы», камень явился из глубин восемнадцатого века, – открыла тайну Анна, следя за восхищенным взглядом племянника. И продолжила:
– Оставляю его Ольге! Пусть наследует, имеет  право!
– Поистине царский подарок, тётушка! – вымолвил ошеломленный
невиданной щедростью Ивашов.
__________________________
1 Моя тётушка (фран.);
2 Скажите на милость (фран.);
3 Мой дорогой (фран.);
4 Софья (фран.);
5 подарок (нем.);
 6 Спасибо, милый (нем.);
 7 Чувствую свою близкую кончину и вину перед Ольгой (нем.).

– Сам Бог помог ей выжить, Шура! Клянись, что сохранишь мой перстень и передашь Ольге, когда она повзрослеет! Можешь хранить его в банке. – Анна протянула ему библию. Вытирая лоб от волнения, растеряв все мысли о предстоящей поездке в Германию, Александр поклялся:
– Клянусь Господом Богом твою волю, матушка, исполнить!
– C`est bien! – Хорошо! – у расчувствовавшейся Анны потекли слёзы на целующего ей руку названного сына…
Тут в спальню заглянула молоденькая сиделка – лечащий врач баронессы Евгения.
Александр, пряча сокровище, отвел глаза от её внимательного влюбленного взгляда.
– Анне Николаевне подошло время инъекции, – сообщила Евгения.
– Хорошо! Готовьте лекарство, шприцы! Я уже покидаю мою дорогую тётушку, – смутившись, сказал Александр и проводил девушку взглядом. Анна внимательно наблюдала за ними.
– А ты, Шурка, ходок! Куда смотрит твоя Алина? Твоё engouement1 дурного тона! – ранила душу племянника баронесса.
– Да что вы, матушка! Мы профессионально давно знакомы. Евгения прекрасный врач и собеседник, – отрицал намёки Шурка.
– Святая простота! Bonne chance!2 Смотри, береги перстень! А то я тебя с небес достану! – пригрозила Анна племяннику…
Вскоре Александр Ивашов отбыл на службу в Германию, а месяц спустя баронесса Анна скончалась.


                Встреча с дочерью

Прошло десять лет. Ивашов шёл по шумному красочному Невскому проспекту на встречу с дочерью, приехавшей в Ленинград на несколько дней в командировку. Погода радовала ещё не жаркими солнечными лучами, струящимися из-под белых шапок кучевых облаков. На зелёных газонах трепетали нежно-лиловые всполохи цветущих кустов сирени.
Ивашов этих весенних картин не замечал, он волновался перед встречей. Последний раз он видел дочь пятилетней девочкой проездом через Сталинград в Казахстан. Ему запомнился занесенный снегом домишко и малышка, играющая с ним в прятки под столом. Как давно это было!  Александр вышел через арку на Дворцовую площадь и направился к Эрмитажу. Он прогуливался у входа в музей, всматриваясь в лица идущих мимо девушек, пытался узнать черты дочери по фотографии. Мужчина изменился, постарел, к пятидесяти годам стал внешне похож на знаменитого ленинградского актёра Николая Трофимова. Облокотившись на перила  ограждения поребрика, Александр наблюдал за прохожими. Наконец, почувствовал, что кто-то появился рядом с ним, оглянулся и увидел

__________________________________________
1 увлечение (фран.);
2 Желаю удачи (фран.).

стройную молодую женщину в сером костюме с красиво уложенными тёмными локонами. Она серьёзно, с некоторым недоверием, смотрела на Александра.
– Ольга! – воскликнул Ивашов, отец и дочь, шагнув навстречу друг к другу, обнялись.
Ольга старалась скрыть своё разочарование при виде не солидного пожилого человека, по-ленинградски просто одетого, в сером берете. Она отказалась от предложенной им комнаты, ведь в командировке она не одна, а от гостиницы до объекта недалеко. Спросила, получил ли он её свадебную фотографию:
– Я писал Ангелине, благодарил за такую красавицу дочь. Вы с мужем достойно выглядите на фото, – резюмировал Александр.
  Ольга рассказала, что мужа направляют работать в Ижевск, что придется заочно заканчивать последний курс института, а в научно-исследовательской лаборатории,  где она работает, сожалеют, что теряют сотрудницу.
– Не хочется уезжать далеко от мамы, в чужой город? – спросил отец.
– Да, но я на всё  готова вместе с мужем. Там, говорят, красиво, корабельные сосны и все такое, но я буду связана с заводами, – отвечала Ольга.
– Что же мать тебя в инженеры определила? – пробурчал Александр.  – Ты же могла с твоими способностями стать переводчиком  с французского, пианисткой, художницей, певицей, в конце концов, как я – врачом.
– Возможно, папа! Но судьба распорядилась иначе. Хрущев ввел в шестидесятые годы трудовое воспитание и школы с восьмилетним обучением, мы после седьмого класса разбежались по техникумам. Мне выпал механический техникум на «Баррикадах», совсем мальчиший, прошла цеха, ночные смены. Сказать, что было те пять лет трудно, – ничего не сказать… Однажды едва не погибла. А ты был с семьёй далеко, в Германии...
Ивашов слушал, чувствовал себя виноватым в такой её участи и мысленно ругал Ангелину, что не писала правды.


                Эрмитаж

За время разговора Ивашова с дочерью подошла их очередь ко входу в Эрмитаж.  Поток экскурсантов переливался из зала в зал. Куда ни встань, куда ни сядь, окажешься в этом целеустремленном потоке.
Ивашов взял дочь под руку, повёл по роскошной лестнице под сияющими сводами. Лестницу придумал Растрелли, она восхищала красотой перил и ступеней.
– Эта лестница раньше называлась Посольской. Когда-то по ней поднимались послы, вельможи и царедворцы в эполетах, при орденах на атласных лентах, – тихо рассказывал Александр дочери о далёком прошлом.
В шпалерном зале Ольге почудилось, что она стоит среди ковров, похожих на старинные картины: отец назвал эти полотна из тонких нитей шедеврами ручного ткацкого труда.
В Павильонном зале всё было резное, невесомое, из деревянных кружев. Неумолчно журчал фонтан, а на высокой тумбе стоял сказочный павлин-часы. Ежечасно павлин распускал свой замечательный сияющей хвост и пронзительно возвещал время.
Александр, довольный, с улыбкой наблюдал за неподдельным изумлением и восторгом дочери. Она же с интересом разглядывала все знаменитые экспонаты музея.

         Перстень
Вскоре они вошли под высокие своды Военной галереи Зимнего Дворца. В ней не было украшений, ваз и статуй. На стенах расположились портреты героев Бородино, ведшие за собой  полки.
Александр остановился у портрета генерал-лейтенанта Федора Карловича Корфа из мастерской Джорджа Доу, с тихой  гордостью произнёс:
– А это наш родственник!
Ольга вопросительно глянула на него:
– А ты моей маме говорил об этом?
– Когда-то казалось опасным говорить о своём дворянском происхождении. Это тайна моя и тёти Ани, – сухо ответил Ивашов.
Они прошли ещё несколько залов живописи и почувствовали усталость.
– За целый день невозможно увидеть и половины Эрмитажа! – сообщил Александр и предложил отдохнуть.  Подойдя к большому окну музея с тяжёлыми шторами, они уселись под ним на красную бархатную скамью.
За окном накрапывал дождь, проводя по стеклу длинные дорожки-слезинки. У стены напротив с мольбертом устроился художник. Не обращая внимания на посетителей, он старательно копировал голландский пейзаж. Александр некоторое время наблюдал за ним, потом повернулся к дочери:
– Десять лет тому назад я поклялся на библии тётушке передать тебе её перстень. Мне стоило многих трудов сохранить его. Был соблазн заложить в ломбард, он меня выручал и вновь возвращался ко мне. Сегодня решил выполнить волю баронессы, отдать её подарок тебе, Ольга.
Александр вынул из жилета синюю атласную коробочку и положил на ладонь дочери. Она, заалев щеками, открыла коробочку и ахнула от восхищения. Внутри в золотой оправе лежал перстень с овальным сапфиром, окруженный белыми мелкими бриллиантами. Похорошевшая Ольга бережно одела его на безымянный палец левой руки.
– Merci, papa! Спасибо! – она обняла и поцеловала отца,  при движении камень на её руке загорался внутренним синим огнём, отбрасывая голубоватую тень.
– Теперь душа Анны спокойна! Так она загладила свою вину перед тобой… Храни перстень! Не давай никому примерять его. Сапфир называется исстари «Сияние Невы», – волнуясь, говорил Александр.
– В чем же была её вина? – спросила отца Ольга.
– Не хотела признавать тебя, разлучила меня с Ангелиной. – признался тот.
Художник напротив уже давно наблюдал за интересной парой, потом направился к ним с листом из альбома.
– Вы меня простите за вольность! – обратился он к Александру с английским акцентом. – Очарован вашей спутницей, позвольте подарить  её портрет на память об Эрмитаже.
Улыбаясь, он протянул рисунок. Ольга смущенно глядела на светловолосого, с дерзкими, весёлыми глазами, художника из Британии. Отец взял листок, взглядом знатока окинул рисунок:
– Да, молодой человек, вы точно уловили черты моей дочери. Благодарю! Однако нам пора! – Ивашов передал портрет Ольге и неспешно пошёл из зала, она последовала за ним, но обернулась на провожавшего их, запоминающим взглядом художника. Улыбнулась ему на прощанье, а он слегка отсалютовал рукой. Выйдя из Эрмитажа, Ивашов с дочерью прошли к Неве. Огромные каменные дома, словно подталкивая друг друга к реке, отражались в ней, будто разламываясь и размываясь рябью прозрачных голубых волн.
  – Петровский век и сейчас живёт  и между Фонтанкой и Невою. Сам Ленинград – это огромный Эрмитаж! – с гордостью произнёс Александр, разводя руки, словно пытаясь обнять любимый город. – Однако опять моросит. Пойдем, посидим за чашечкой кофе в старом добром кафе на Невском!

                Исповедь Александра

Кафе было уютным, неярко освещенным. Запах кофе приятно витал меж столиками.
– Я раньше часто забегал сюда, – разговорился, сделав заказ официантке, Ивашов. – А потом вышел в отставку, заскучал что ли… Больше дома сижу, кофе варю сам…
– А я жалею, что  родилась не в Ленинграде. – вздохнула Ольга. – Здесь чудесные местные старушки в кондитерской и булочной принимают меня за свою, уступают очередь. Вежливый у вас народ, папа.
– Блокадницы, а ты худенькая, вот они и жалеют, – полушёпотом, улыбаясь, пояснил отец.
– Меня ничто не удивляет в городе: ни львы у подъездов,  ни чудесные лазурные дома, ни ступени у Невы, словно я это давно видела! Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я выросла в Ленинграде?
Ивашов, облокотившись, слушал её, и разные чувства читались на его лице.
– Я был человек служивый, Ольга! Себе не принадлежал: то в Казахстане, то на Урале, то в Германии находился… Что тебя бы ожидало здесь? Возможно, интернат… С супругой у меня натянутые отношения, нас держит рядом сын.
– Да, я всё понимаю. К тому же у меня были слабые лёгкие…
– А как со здоровьем у тебя и Ангелины сейчас? – спросил Ивашов.
– Лёгкие с рубцами, но здоровы, обеих даже с учёта сняли!  Мама молодо выглядит, очень красива!
С этими словами Ольга поднялась из-за стола:
– Мне пора в гостиницу. Сослуживцы, наверное, обыскались.
Александр провожал её в призрачно мерцающем свете белой ночи. Воздух был наполнен свежим запахом сирени.
– Ты приезжай, дочка! Я буду рад! – говорил на прощанье отец, незаметно утирая слёзы.
– Приеду! – отвечала она, – возможно, с твоим внуком…
Вернувшись домой, Ивашов увидел, что ему постелено на кушетке, – знак недовольства жены его долгим отсутствием. Дверь в спальню открылась, из неё показалась голова в папильотках.
– И где ты шатался? – спросила, сузив глаза от презрения супруга.
– Я же говорил, что у меня встреча с дочерью будет, в кафе посидели, проводил…
– Я так и думала! Тебе Евгения звонила, проблемы с дочерью! Бедный Шура нарожал девок! – злорадно закончила и хлопнула дверью благоверная. Александр лёг, но после встречи с Ольгой не мог уснуть, вспоминал послевоенный 1945 год, когда он был молод, любим и счастлив…

          1946 год. Нежданности судьбы

«Послевоенные годы!
Слабо устроенный быт.
То ли от вьюжной погоды,
То ли от строчек знобит…»
К. Ваншенкин

                Апрель. Минуты радостные счастья

Ивашов был счастлив. Каждый вечер он торопился со службы к своей юной жене, своей Мадлен-Ангелине.
Она готовила на примусе ужин, сетуя, что не всегда с ним поспевает из-за подготовки к экзаменам. Александр клялся и божился, что его устраивает незатейливая еда, и выкладывал на стол  свои пайки – банки тушенки.
– Мне ничего особо не нужно готовить, Гелочка! В этой комнатке, которую  Бог нам послал, главное – быть с тобою рядом!   – говорил Саша. – Вот пропуск дали тебе в магазин Военторга. – Заинтересованная документом, она прочитала: «Ивашова Ангелина Александровна являясь женой капитана медицинской службы Ивашова Александра Степановича имеет право на приобретение товаров в магазинах Военторга».
– Вот увидишь, Гелочка! У нас будет скоро замечательная жизнь! – нежно обнимал любимую Сашка.
Молодых подкармливали мать и крёстная Ангелины: несли трепещущих судаков, линей и пироги с золотистой корочкой. Приходила повидаться Валентина, очень скучающая по сестре. Она готовилась к отъезду на лечение в Крым, Ивашов ей снова помог с лечением: передал редкое лекарство от туберкулёза – эликсир из ягеля.
Дом Марии, в котором жили молодые, стоял на левом берегу речки Царица. Александр с Ангелиной часто сидели на лавочке над речным обрывом с узкой тропой, круто сбегающей вниз, в пойму, к развалинам театров музкомедии и юного зрителя, разрушенных бомбёжкой Сталинграда. Этой весной Царицу из широкого разветвленного мелкого ручья, половодье превратило в настоящую реку, с берега до берега который жители переправлялись на вёсельных лодках. Река наполовину затопила пойменные тополя, на ветках которых под свежим ветром, как бабочки, хлопали клейкие сверкающие листочки.
Накануне после дождя Гелю и Сашку удивила и порадовала широкая многоцветная радуга, словно упавшая им на плечи. Звонкие скороговорки стрижей восторгами разносились по небу.
– К счастью, – улыбалась растроганная пара.
А весна будила молодых серенадой скворцов в березовой роще возле дома и чудной трелью, с высвистыванием, влюбленного в свою птаху соловья.

                Письмо пришло тёте Анне

Александр написал восторженное письмо тетушке в Ленинград,  сообщал о своей женитьбе: послание дышало счастливым душевным состоянием, любовью к милой  девушке, ставшей его женой. Он описал их уютное скромное жилище в центре Сталинграда на берегу реки Царицы, доброе отношение к нему родственников супруги и сослуживцев в госпитале. А ещё Ивашов сообщал, что надеется продолжить службу в Ленинграде, в военно-медицинской академии, с последнего курса которой был призван на фронт…
Неделю спустя письмо пришло в Ленинград, и Анна уселась поудобнее в кресле, чтобы насладиться чтением долгожданного послания от любимого   племянника. Стала читать первые строки, потом заволновалась, остановилась, снова пробежала начало письма… И со слёзным криком рухнула на пол. К ней бросился муж Пётр:
– Анюта! Что с тобой?– Он осторожно поднял её, положил на диван и поднёс к носу нашатырь. Прибежала испуганная дочь Муся, ойкала прижав руки к щёкам, глядя с жалостью на мать …
Анна медленно раскрыла глаза и с трудом произнесла:
– Шура женился на голой комсомолке из разбитого Сталинграда! Как он мог? Чем они его там опоили?..
Отчаяние Анны было семье понятно: издавна в Петербурге житейские проблемы решали двумя способами: получением наследства или женитьбой на богатой невесте с приданным. Потому и стал не мил свет баронессе, рассчитывавшей на хорошую выгодную партию для умного и образованного племянника Сашеньки.
Придя, наконец, в себя, Анна решила пытаться как-то исправить ошибку Александра  и написала, что ждёт его, но денежный аттестат пусть продолжает отсылать ей, коли собирается приехать к ней на жительство, и что дело не в деньгах, а в принципе. Если бы это прочитал приятель Ивашова  Михаил Шатров, он бы сказал:
– Значит, точно: деньги!


                Май. Встреча друзей

Александра вызвали в ординаторскую неожиданно  и срочно. Прикидывая, что могло случиться, Ивашов открыл дверь и увидел, стоящего к нему спиной  высокого черноволосого офицера.
  – С кем имею честь… – начал было Александр, но тут человек развернулся к нему:
– Своих не признаете, товарищ капитан! – и Михаил Шатров заключил его в свои объятия. Сашка даже прослезился от радости.
– Говорят, ты, батенька, женился! –спросил Михаил. – Неужели на прекрасной Мадлен?
– Где ты был, друг? Мне так не хватало твоего совета в тех обстоятельствах! – укорил Шатрова Александр.
– Я в курсе, хотя и проездом в Москву.
– Ну, а пострел, как ты меня называл ,опять успел! Я тоже женат – на Лейле! Помнишь? Это моя Шахерезада! Нет красивей, послушней и хитрее восточных жён. Собирается учиться в университете в Москве, меня туда за назначением вызвали…
Вечером вместе с Ангелиной офицеры сидели за обильным столом. Сладкий, дурманящий аромат цветов молодых акаций витал в воздухе. Ангелина сразу заметила разницу между молодым красавцем, открытым в суждениях, острословом Михаилом, не сводившего с неё восторженных глаз, и спокойным, без словесного глянца, но рассудительным Александром. Геле были приятны комплименты Михаила. Александр, зная давно шалопая, только посмеивался :
– Ничуть не изменился, Мишка!
Утром Александр с Ангелиной провожали Михаила, Шатров ещё долго махал рукой из окна вагона…


                Александр готовит  Ангелину в медики

Ангелина сдала на отлично экзамены за десятый класс, удивив учителей вечерней школы глубокими знаниями предметов, что казалось странным для замужней дамы.
Александр предложил поступать Геле в Сталинградский мединститут, у него там преподавали сослуживцы.
– Тем более, Гелочка, что по химии у тебя пятёрка, а по биологии я тебя успею подготовить, – убеждал Ивашов.
Ангелина сомневалась, она не видела себя медиком, давно готовилась стать инженером железной дороги.
Александр сердился:
– Выбрось из головы этот мужской труд! Геля! Из тебя выйдет прекрасный врач, будешь лечить сестру и наших детей.
И Ангелина погрузилась с Александром в биологию. Ивашова удивило верное логическое мышление его жены по нахождению признаков того или иного подвида и быстрое запоминание изученного.
– Я уверен, дорогая, тебя обязательно примут в медицинский! – вселял в Ангелину уверенность Ивашов.
Ангелина успешно сдала экзамены в Сталинградский медицинский институт, стала студенткой. Это был первый после войны набор  будущих медиков 1946 года. Он отличался от предыдущих тем, что в него влились демобилизованные фронтовики: солдаты, офицеры разных военных профессий, младшие и средние медицинские работники, те, кто шел военными дорогами и непосредственно участвовал в боевых действиях. Таких как, Ангелина, со школьной скамьи, пришло мало. Однако все были хотя ещё и юные, но серьёзные люди, очень добросовестно относящиеся к учёбе, впоследствии они стали костяком курса.
Ангелина едва не подпрыгнула от радости, отысков свою фамилию в списках на принятых на обучение. Её теперь ожидала студенческая жизнь! Она ещё не знала, что это: скудный паёк по карточкам, ночные дежурства санитаркой, постоянные поездки на пригородном поезде в институтские клиники в Ельшанку, в совбольницу на станцию «Сталинград – 1»…
Геля летела домой, как на крыльях. Она обрадовала родню своим успехом, а вечером её поздравил пришедший со службы Александр. Ангелина повисла у него на шее:
– Спасибо, Сашенька! Как ты помог мне! Знаешь, сколько там поступало уже опытных медсестер и военных фельшеров? Я сначала испугалась, но потом всё-всё вспомнила, и твои советы тоже  –  отвечала без запинки!
Что же, теперь у Ивашова появилась надежда в будущем  иметь рядом не просто жену, но и верного помощника в работе.


   Счастье молодых

Июльское солнце раскалило асфальт, призрачно колебалась атмосфера, дрожал ярко-золотой воздух. В этот выходной день Ивашов с женой отправились за Волгу на озёра.
Ангелина сидела рядом с ним в лодке в сдвинутой набок соломенной шляпке с вьющимися из под неё локонами. В её руках под ветром светлый зонтик трещал и вырывался, словно птица. Волны реки, несущие судёнышко, обдавали супругов брызгами, а золотые блики на их поверхности слепили глаза.
Вот лодка ткнулась носом в песчаный откос берега, и Александр с Ангелиной побежали через пляж по раскаленному на солнце песку, в спасительную тень ракит. Передохнув, направились по тропинке в рощу, где у небольшого озерца приметили поляну с высокими крупными ромашками. Скинув рюкзачок, Александр примостился на пеньке, Ангелина расстелила скатёрку, села рядом, сорвала ромашку, гадала, лукаво глядя на мужа:
– Любит –  не любит! Плюнет –  поцелует!
– Ага! Попалась снова в плен! – возвестил Сашка, обнимая её.
Тёмный хмель волос Гели, солнцем зацелованные руки, нежный пушок щек сводили его с ума, и он нашёл для любимой верные слова:
– Всё, Геля! В твоих голубых глазах я готов утопить свои чёрные греховные очи!
Солнце словно пело им сияющие жаром песни любви, тела переплелись, и не стало для возлюбленных ни озера, ни неба, лишь бы только не отрывались губы от губ вовеки…


                Вызов Александра в Ленинград

Отневестилась весна. Покатилось в август лето. У счастья есть одна особенность: оно не бывает долгим. Александр вернулся домой радостным – его вызывают за дальнейшим назначением службы в Ленинград! У Ангелины выпала из рук и разбилась тарелка. Разлука! Вдруг подкосились ноги, и Геля упала на пол без чувств. Ивашов от неожиданности замер, потом бросился к ней, по пути роняя табуреты и окликая её:
– Ангелина! Гелочка!
На шум прибежала крёстная, спрашивая:
– Что случилось у вас?
Александр щупал пульс у жены, брызгал водой и, наконец, осторожно поднёс к лицу Ангелины флакон с нашатырём. Та очнулась, не понимая, почему она на полу.
– Обморок с тобой, Гелочка, случился! Ты не перегрелась на солнце?
– Саша! – поманила Мария к себе Ивашова. – Доктор ты хренов! Сдаётся мне, что Ангелина беременна! Поздравляю, будущий папаша!
Сашка захлопал ресницами и, слегка заикаясь, спросил:
– А как вы определили?
– Эх, милый! Не одного рожала! Приметы известны! – смеялась Мария.
Александр обнимал Гелю, пытался шутить и обещал завтра сходить с ней к врачу, а та виновато улыбалась и говорила, чтобы он ужинал один, а она посидит на улице.
На другой день предположение Марии подтвердилось. Александр был счастлив в надежде, что у него родится сын. Ангелина, уверенная в любви и верности мужа, более волновалась: как она будет учиться, находясь в положении…
– Не волнуйся, Гелочка! Через месяц окрепнешь, в сентябре спокойно будешь посещать лекции, а позже я увезу тебя в Ленинград, – говорил, целуя её, Ивашов.
Вскоре Ангелина проводила мужа в командировку. Скучала, волновалась, ждала… А тут случилось несчастье: Пелагея решила навести чистоту в доме, но на старуху вышла проруха – при побелке сорвалась со стены тяжёлая полка, и прямо на спину белившей Пелагеи. Трое суток пролежала она недвижно в постели. Участковый врач кроме ушиба ничего не диагностировал, аукнулось это падение только через два года…
Ангелина, ухаживая за матерью, утешалась короткими, но частыми письмами-открытками от мужа и ждала, ждала… Но однажды явилась Татьяна, соседка по двору, хотя её никто и не звал, завела недобрые речи:
– Ангелина! Ты ещё такая молоденькая, тебе учиться надо, а ты ребёнка удумала родить! Сашка твой по городам, по казармам будет мотаться, а ты за ним с дитём. Ещё неизвестно, какой он из Ленинграла явится. Смотри, Гелка, невезение  – часто кара за глупость! Я на неделе опять иду на аборт, пойдем со мной!
– Как можно такое сделать, Таня! У тебя первенец Стасик растёт, а я своего убить должна?
– Подумаешь! Скажешь: коромысло с полными вёдрами подняла. Делов-то! Да, он ещё благодарен тебе будет, что не повесила сейчас ему на шею такой груз.
Вступилась за дочь Пелагея:
– Ты, Татьяна, каждый раз жизнью рискуешь через аборты у бабок! Куда только мой племянник Борис смотрит. У Ангелины-то дитё не нагулянное, а законное. Вон её подруги по Донецкой: кто родил, кто собирается, Милка – и та на сносях… И ты, Татьяна, не бери грех на душу!
– Это, Пелагея, уже мне решать! – ответила соседка, истово перекрестилась перед иконой.


                Ангелина – бухгалтер в общепите

Судьба человеческая – что семя с дерева: упадет на тощую землю – будет всю жизнь чахнуть, а попадёт в чернозём – расцветет.
Материальная сторона жизни Ангелины в отсутствие Ивашова требовала улучшения: пайка не хватало, денег не было. Помощь пришла неожиданно с появлением дяди Бори. Шаркая по дорожке сада шлепанцами и на ходу подтягивая подвязанные веревкой домашние штаны, он подошел к порогу Пелагеи, наблюдавшей за ним в дверях с ведерком воды.
– Слыхал, Ангелина курсы бухгалтерские окончила? – спросил, изобразив улыбку на круглом веснушчатом лице, рыжеватый племянник.
– Ещё в мае с отличием свидетельство получила, – похвалилась успехом дочери Пелагея.
– Вот и хорошо! Ты спроси её: не поработает ли она месяц-полтора бухгалтером в нашем привокзальном ресторане? У нас главбух Тихоныч приболел, в больнице лежит, так вот Ангелину в помощь временно могу устроить, считать доходы-расходы. Цифры, они, Пелагея, очищают мозг от тупости, как гребень волосы от насекомых! – хохотнул довольный своим высказыванием Борис.
– Помощник ты мой золотой! Вот спасибо! Гелка поможет, даром, что ли, училась? – обрадовалась тётка предложению племянника.
– Ей сейчас хорошо питаться нужно, а на бухгалтерском довольстве жизнь сытая пойдёт: обедать будет и домой приносить, – продолжал Борис. – Завтра с утра пусть возьмёт медицинскую справку и ко мне в отдел с документами, поведу оформлять на работу.
Пелагея на радостях расцеловала разомлевшего от июльского зноя племянника.
Ангелина волновалась: в чём идти устраиваться на такое важное  место работы?  Сделала высокую причёску и явилась пред очи начальника вокзала в серой юбке и вышитой белым шелком тонкой кремовой блузе. Тот потерял дар речи при виде новой сотрудницы, такой юной и красивой. Он лично провёл её в кабинет бухгалтерии, показал рабочее место, бумаги, приговаривая, что она не пожалеет, согласившись работать с ним.
Сначала Ангелину смущало обращение к ней по имени-отчеству, но вскоре молодая женщина вошла в курс дела, трудилась довольно успешно, а начальник говорил Борису:
– Она молодец! Человека видно не по словам, а по делам! –
И пошла жизнь у Гели другая – сытая, при этом перепадало угощение и Пелагее, и приехавшей из Крыма Валентине.
Однажды Ангелина, проходя с папкой счетов по залу ресторана, увидела сидящих за столиком Галину Ильяшенко с родителями. Подруга замахала ей рукой, и Ангелина подошла. Галина радостно обнялась с ней, повторяя:
– Сколько не виделись?
 Родители с удивлением взирали на бывшую бедную девушку, которую они когда-то кормили обедами. Ныне перед ними стояла красивая, ухоженная дама.
– А что ты здесь делаешь? – спросила заинтересованно мать Галины.
– Работаю бухгалтером этого ресторана, весной курсы окончила, – пояснила Ангелина.
– Вот как хорошо устроилась твоя подруга, а ты переживала! – вставил отец.
– А мы Галину в Москву на учебу в железнодорожный институт провожаем, – сообщила победно мать Галины. – Прости, что не тебя.
– Да! Вот так в жизни бывает: хочешь одного, а судьба подсовывает совершенно другое, – согласилась Ангелина. – Да я не переживаю подруга! В медицинский институт вот поступила, с сентября занятия. Буду, как мой муж, медиком.
– Какой муж? – изумилась Галина.
– Капитана на мосту помнишь? Я теперь Ивашова Ангелина, вскоре уедем в Ленинград. Прости! Мне пора к бумагам. Счастливо учиться тебе в Москве! – пожелала Геля и прямая, стройная, под восхищенные взгляды посетителей, направилась по проходу в свой кабинет.
За столиком воцарилось молчание прямо-таки парализованного услышанным семейства Ильяшенко.
– Вы мне запретили с ней видеться! – возмущалась Галина, – а она вон какая умница! – От зависти из её глаз потекли слёзы.
– И правильно запретили! – ответил Ильяшенко. – Кому жениться, а кому учиться выпало!
– Не переживай, дочка! Мы скоро с отцом в Москву переедем, насовсем! – утешила мать.
« Этого мне только не хватало», – вздохнула Галина.

               
                Встреча с Ленинградом

Для Александра не было в мире города, равного Ленинграду. По Финскому заливу разгуливал резкий ветер, гонял крутые волны, посверкивая сияющими бликами. Окрест высились стройные дома по линиям ровных проспектов, по набережным Мойки, Фонтанки, Невы. Вот Александровский сад и мост через Мойку, а там уже виден старинный дом тётушки.
Вошел Александр с черного хода (парадный был заколочен), спеша увидеть родное лицо Анны. И смутился, оглядывая сухонькую, маленькую, с потухшими глазами старушку, чувство сыновей любви смешалось с состраданием, и он припал к её рукам.
– Ты что мне руки целуешь? Ты меня саму целуй, коли тёткины дряблые желтые щёки не противны! – припав лицом к его голове, женщина зарыдала. В каждом поцелуе, которыми тётка покрывала его лицо, Саша чувствовал боль долгой разлуки с ним.
– Bonjour, ma ch;re bonne tante!1
– Monstre!2 Так долго не посылал nouvelles de soi.3
  – Посмотрите, моя дорогая, что я вам купил в дороге! – и Сашки положил Анне на колени тонкий, белый пуховый платок. – Там в сумке ещё консервы и яблоки.
– Gentil gar;on!4 Спасибо милый! Всем, кого любим, выбираем подарки, чтобы помнили.
С круглыми от радости глазами, смотрела на них девочка лет пятнадцати,  дочь Анны – Мария. Александр вручил Марусе кулек конфет, погладил по плечу, удивляясь:
– Смотри-ка, невеста какая подрастает! – Маша, смутившись, ушла с подарком в свою комнату.
Анна, сидя в кресле, перебирала четки. Слова Александра она восприняла как момент высказаться о его женитьбе.
– Хорошую жену выбрать что в орлянку сыграть, – сказала старушка.
– Человек предполагает, а Бог располагает, тётушка! – ответил Ивашов.
– На Бога надейся, да сам не плошай, Шурка! Зачем, как дурак, женился на голодранке-комсомолке из разбитого Сталинграда? Чем тебя там опоили? С твоим умом, образованием! А какой прекрасный медик! Ты мог бы найти кучу достойных претенденток в жены, – ворчала баронесса.
____________________________________
1 – Здравствуйте, моя дорогая добрая тётушка!(фр.).
2 –Чудовище!(фр.).
3 известий о себе.(фр.).
4 – Славный малый!(фр.).

– Я много повидал, тётушка! Сам не ангел, каким ты меня вообразила. Поверь, влюбился в чистую, хорошую девушку, можно сказать, сорвал себе прекрасный цветок. Когда ты её увидишь, ты изменишь свой mauvais go;t.1
– Эх, любовь-любовь! Кто её выдумал, она и радость дарит, и страдание… Пойми ты, со своей безродной не сможешь занять место, которого достоин. Среди наших родственников порода учитывается строго, – предупредила Анна.
– Милая тётя! Вы меня воспитывали, словно потомственного дворянина, но времена изменились, многие условности отброшены, и я в своём возрасте могу сам выбрать себе подругу жизни! – чуть ли не рассердился Ивашов.
– Какой такой у тебя возраст? Возраст – это когда мечты становятся воспоминаниями. Вот у меня – возраст! – протестовала Анна.
На шум в гостиную пришли Муся и муж Анны Пётр.
– Ты мужика прямо заклевала, Анна! – вступился дядя за племянника.
– Сколько я его учила, предупреждала – бесполезно! Привёл в нашу семью безродную! – возмущалась старушка.
– Да им, молодым, твои поучения, Анна, как быку молебен! – остановил её стенания Пётр.
– Ты говоришь, любезный, как la femme de chambre!2 – сморщила нос Анна.
– И правда, мама! Дождёмся приезда Ангелины, может, ты её примешь, – вмешалась Маруся.
– Правильно, Муся! Вы ещё главного не знаете: у меня весной родится наследник! – радостно сообщил Александр.
– Punctum!3 – расхохотался при виде округлившихся глаз Муси и баронессы Пётр.
– Шура, расскажи, наконец, нам о семье Ангелины. – потребовала пришедшая в себя после шока Анна.
– Никакая она не голодранка, – начал рассказ Ивашов. – У них домик с садом недалеко от вокзала в центре Сталинграда. Дед её Смирнов Александр до революции имел винокуренный заводик, купчишка, торговал зерном и водкой, был знаком с московским Смирновым.
– И что с ним стало? – перебила Анна.
– В четырнадцатом году царь объявил монополию на торговлю водкой, из-за этой «Монопольки» дед разорился и умер. Бабка Анна Степановна Бурмистрова в роду имела коменданта Царицына.
  – А откуда у Ангелины фамилия какая-то сиротская – Татаркина? – насмешливо осведомилась Анна.
  – Это фамилия её отца, он был начальником цеха артиллерийского завода, воевал в ополчении, умер в сорок четвертом. А смолоду
___________________________
1 дурной тон (фр.).
2  горничная (фр.).
3  – Точка! (фр.).

служил здесь, на Балтике, матросом, несколько раз даже ходил в кругосветку, – пояснил Ивашов.
– Этого мне и не хватало в родне – матроса! – страдальчески произнесла Анна.
– Ну, ты это брось, Анна! – вступился за Ангелину Пётр. – Сама замужем за моряком! Мы с братом с Сёмой – матросы, в обиду дочь балтийца не дадим!
– Ладно, ладно, товарищи! – замахала маленькими ладошками Анна.
– Серые волки твои товарищи, в лесу бегают! – обиделся Пётр.
– Не сердись, Петруша! – ласково улыбнулась ему Анна. – Приедет невестка, поглядим, что за особа лишила разума моего Шурку.
В служебных делах Александру в Ленинграде, словно по договоренности, удивительно везло: встречались хорошие люди. Но были и разочарования. Однажды в коридоре Управления он увидел Алину Иворге, беседующую с седым генералом, явно ею очарованным. Иворге не заметила Ивашова, небрежно окинула его безразличным холодным взглядом, и капитан поспешил смешаться с группой проходящих военных.
У тётушки в голове рождались коварные планы. Однажды на прогулке в Александровском саду она представила Александру свою молоденькую соседку:
– Зума, или Изумруда!
– Так меня отец назвал, – объяснила девушка.
Блондинка, маленькая и говорливая, она ещё до войны заглядывалась на Ивашова, красивого курсанта академии, и теперь её глаза сверкнули радостью:
– Неужели это ваш племянник?
– Дал Бог свидеться! Или не признала? А когда-то дружны были! – задела Анна девушку.
– Изменился, возмужал…– отвечала, смущаясь, Зума.
– А ты заходи к нам, Изумруда, на чай, поговорим! – предложила Анна. 
–Я с её бабушкой была знакома, – прошептала Ивашову баронесса, распрощавшись с Зумой.
– У них на Лиговке доходные дома были, в восемнадцатом году в один день всего лишились!
– Честно, я плохо Зуму помню, столько лет прошло. Многих знакомых война не пощадила.
– А нам, смерти назло, повезло, Шура! Посему я так за тебя радею, – сжала руку капитану тётушка…
               

Клятва Гиппократа

Толпа первокурсников у здания медицинского института в сентябре 1946 года была пестрой: военные в гимнастёрках, гражданские в клетчатых куртках и пиджаках, девушки в скромных платьях. Ангелина нашла свою группу студентов. Перед началом занятий выступил перед ними ректор медицинского института Владимир Широкий.
– Медики Сталинграда, – говорил он, – это настоящие солдаты в белых халатах, которые посвятили свою жизнь служению людям и воспитанию нового поколения медицинских работников, Вас ждёт нелёгкая жизнь, часто не будет времени на самоподготовку, но желаю вам не терять бодрости, не унывать, учиться  и набираться опыта.
Много времени уходило теперь у Ангелины на поездки в Кировский район и обратно, дела в бухгалтерии она сдала пришедшему ей на смену Тихонычу. Особенно запомнился Геле день принятия клятвы Гиппократа.
– Каждый врач, – говорил ректор, – свой профессиональный путь начинает с Гиппократа. Разработанная Гиппократом этика поведения врачей в отношении пациентов даётся в так называемой клятве Гиппократа: врачебная доброжелательность, ненавязывание больному своего мнения, ни при каких обстоятельствах врач не должен навредить больному! Главные требования Гиппократа лежат в основе современной лечебной этики: врач стремится к наиболее тесному контакту с больным, которого надо уметь расспросить так, чтобы понять, чем он живёт и что чувствует…
Из лекций Ангелина узнала, что Гиппократ – автор многих сочинений по медицине, он составил знаменитый «Corpus Hippocratum», ещё в 430 году нашей эры болезни делил на два класса: вредные влияния со стороны (климат, почва, наследственность), и личные (возраст, условия жизни и труда, питание).
Жизнь Гели завертелась между изучением анатомии, латинского языка, химии, лекций профессоров и посещения больницы. Та жизнь, которая развивалась и жила в ней самой, не требовала пока о себе забот.
Ангелина ждала возвращения мужа, не совсем ясно представляя, как теперь сложатся отношения её студенческой жизни и его службы.


                Калитка

Стоял тихий прозрачный сентябрьский вечер. Пелагея поливала в саду клумбу из белых, розовых и синих астр. Ангелина сидела дома за столом, склонившись над учебниками анатомии, учила названия костей скелета, часто повторяла прочитанное, чтобы лучше усвоить материал.
У окна с гитарой примостилась Валентина, негромко перебирала пальцами струны и аккорды известного романса «Беседка», проникновенно пела:
            Лишь только вечер затеплится синий,
            Лишь только звёзды блеснут в небесах,
            И черемух серебряный иней
            Уберёт жемчугами роса,
            Отвори потихоньку калитку
            И войди в тёмный сад, словно тень…

Пелагея, слушая, стояла в дверях, прижимая к груди астры и фиалки.
– Как же, доченька, ты душевно поёшь! Тебе на сцене романсы петь, как Изабелле Юрьевой, я до войны часто её по радио слушала. – мечтательно проговорила мать.
– Дайте мне, наконец, со скелетом разобраться! – недовольно проворчала Ангелина.
Пелагея виновато приложила палец к губам и пошла на цыпочках, ставить букет в вазу. Услышав, как хлопнула садовая калитка, Валентина глянула в окно и увидела Ивашова.
– Всё, Гелка, бросай свои скелеты! Муж твой приехал, сейчас пожалует!
Геля взволнованно спорхнула со стула, оправляя платье, устремилась к двери, а в комнату уже входил Александр, стукнулся, по забывчивости, головой о низкую притолоку, и заулыбался, потирая макушку. «Словно лепесток вишневого цвета!», – подумалось ему при виде Ангелины. Как же он обожал и любил эту женщину! Снова в душе зазвучала песенка:

Как моя Мадлен мила!
Я от любви сойду с ума!

Ангелина обняла его, что-то нежно шептала, Александру почудилось, что голос её пахнет фиалками. И он прочувствованно произнёс:
– Пока ты меня любишь, родная,  со мной ничего не случится! Валентина невесело наблюдала за происходящим, ведь любимая сестрёнка вновь собирается её покинуть. Ивашов заметил:
– А ты, Валечка, похорошела после Крыма! Рад, что морской солнечный край пошел тебе на пользу…


         Материальный вопрос

Александр расспрашивал жену обо всём, но самым важным ему было знать, как протекает беременность, и не отражаются ли занятия в мединституте и поездки в Бекетовку на самочувствии. Ангелина ответила, что чувствует себя хорошо, единственная неприятность – аппетит стал прямо волчий.
– Естественно, дорогая! Ты теперь за двоих есть должна, я поговорю в части об улучшении твоего пайка.
А на улице досужие соседки допрашивали Пелагею:
– Что, зять-то помогает?
– Помощи от зятя, что от лебедя в огороде, всё на службе да в госпитале, только пайки носит, – вздыхала Поля.
Мать Милки подкалывала Пелагею:
– Мою дочь зять в шубы, в платья шелковые, панбархатные немецкие одел, ковров привёз, а твоя Ангелина что-то нарядами не блещет…
– Так твой зять кто? Интендант! – вспыхнула Пелагея.– Мой зять с войском город брал, врач, жизни солдатикам спасал, а твой барахло тащил из освобождённых городов и отправлял себе, любимому, на жительство!
– А что? Нас немцы не грабили? – вспылила Высокова. – Так что молодец мой зять, что быстро понял – своя рубашка к телу ближе! Настроен по-хозяйски: всё в семью – умеет устроиться в жизни. Сегодня мужика не по словам ценят!
Все собравшиеся бабы согласно кивали головами, с одобрением глядя на Высокову. Пелагея незаметно ушла прочь. Что говорить? Верно сказала соседка: Александр полгода женат, а денежный аттестат отсылает тётке.
Вечером того дня тёща спросила зятя:
– Саша! А почему ты не получаешь денег по аттестату? Трудновато Гелке пришлось, в августе бухгалтером в ресторане при вокзале работала. Как вы дальше так выживать будете?
– Я аттестат забрать у тётушки не могу, мы же у неё будем жить в Ленинграде, – сухо ответил Ивашов. – Уезжаем скоро, уже в октябре.

               
Овражные искатели

Для изучения черепа многие однокурсники Ангелины лазали по оврагам в надежде найти кости погибших в 1942 году людей. Откопали около десятка черепов, далее требовалась варка в каустической соде, чтобы кости можно было разобрать, пронумеровать и описать. Одна из этих находок досталась Ангелине. Воспользовавшись летней печью во дворе, она провела обработку и выложила череп на клеёнку, расстеленную по траве.
В это время вернулся с работы Александр и остановился при виде странной картины: его жена, перепачканная сажей, ползала вокруг черепа и внимательно рассматривала его, ко всему увиденному примешивался запах каустика.
– Геля! Что ты делаешь?!
– Череп изучаю! – смутилась она.
– А где ты взяла его? – удивился Ивашов.
– Ребята с курса дали, они себе по оврагам накопали. Вот смотрю, как можно череп на косточки разложить.
– Какое варварство! Дикость какая-то! – возмутился Александр. – У нас в Ленинграде, в Академии, на стенде представлена каждая деталь черепа на цепочке с подписью. Описывай и рисуй сколько угодно!
– А в нашем институте такого нет, приходится таким архаичным способом познавать науку. Саша! Помоги с описанием, – попросила Ангелина.
– Немедленно иди умойся, переоденься, а там посмотрим! – брезгливо морщась, приказал Ивашов, любивший чистоту и аккуратность. Забросив грязное ведерко в дальний угол сада, Ангелина пошла купаться. Свежая, в новом халатике, Ангелина подсела к мужу на диван.
– Нужно ускорить наш отъезд  в Ленинград, а то, ты, чего доброго, труп домой притащишь! – пробурчал миролюбиво Сашка.
– Кстати, нам говорили в анатомичке: с этим проблема! – закивала в ответ Геля.
– О, Господи! Как же вас учат? – вздохнул муж – полковой врач.
– По больницам водят, показывают всякое, Сашенька! – пояснила, проказливо смеясь, Гелка.
– Ладно, бери тетрадь, пойдём во двор череп изучать, – уступил Александр.
В конце октября наметился день отъезда. Ивашов пришел вместе с Ангелиной забирать документы из института, чему там очень удивились:
– Ангелина Ивашова обратила на себя внимание ответственным подходом к учебе, жаль терять такую студентку! Может, вы возьмёте академический отпуск? – спросил умудренный жизненным опытом ректор.
– Она будет учиться в Ленинграде, мы в Сталинград уже не вернёмся из-за моей службы, – ответил Ивашов.
Задумчиво смотрел Владимир Широкий уходящей паре вслед, а судьба вроде бы заговорщически улыбалась…
Пелагея не знала, какой гостинец переслать тётушке Анне из Сталинграда, и Саша вспомнил, что та жаловалась на нехватку дрожжей. Обрадованная Поля купила дрожжи, упаковала в небольшую кринку и отправила с молодыми, которые взяли с собой кучу приданого.
Долго махали вслед уходящему поезду Пелагея и Мария, по лицу Валентины текли слёзы, да ещё тревога сжимала женское сердце…
А в доме одиноко стоял сундучок с медикаментами: с ним Ивашов ездил в Иран.


   Новые знакомые

Пассажиры постепенно размещались на своих местах в вагоне, закинув багаж на антресоли  и под лавки, разоблачились из пальто и шинелей. Это было сродни заполнению зала перед началом спектакля с неизвестным сюжетом, героями которого станут сами зрители-пассажиры…
Увертюрой к действию стало появление проводника, проверяющего билеты и выдающего ещё влажное после пропарки, постельное бельё.  Пассажиры, ненароком прислушиваясь и присматриваясь, узнавали маршрут следования попутчиков. Как оказалось, вместе с Ивашовым все следовали до Ленинграда. Капитан устроил жену на нижней полке, сам обустроил для себя верхнюю. Напротив Ангелины уселась со множеством свертков и пакетов женщина лет тридцати с короткой стрижкой и в деловом костюме. Она безуспешно старалась уложить пакеты под лавку, пока четвертый пассажир, майор-связист предложил ей ненужные в дороге свертки отправить на антресоль. Поколебавшись, соседка согласилась и  военный помог ей. Так началось действо, сценарий которого предопределили обитатели купе.
Поезд шёл не шибко – то ли ему путь не позволял, то ли семафоров было много расставлено. За окном проплывали скучные картины убранных осенних полей. Соседку Гели в тёплом вагоне явно разморило. От нехватки свежего воздуха она зевнула, потом ещё и ещё раз. Военный, уже с газетой в руках, глянув на неё, тоже зевнул – ещё слаще. Наблюдавшие за всем этим Александр и Геля засмеялись, их поддержали звонким хохотом соседка и сам майор, смущенный таким к нему вниманием.
– Иван Петрович Кольцов! – представился связист. – Прошу любить и жаловать!
– Мне однажды в санчасть доставили солдатика с широко разинутым ртом и выпученными от страха глазами. Он так зевал на занятиях, что вывихнул себе челюсть. Задал же мне работы! – рассказал Ивашов, чем ещё более развлёк развеселившуюся компанию. – Александр, – представился он и пожал Ивану руку. Они разговорились и покинули купе  – постоять в тамбуре, покурить, хотя Ивашов не был курильщиком, вышел за компанию.
В это время с Ангелиной заговорила соседка:
– С мужем первый раз в Ленинград едете?
– Я – в первый, а муж коренной питерец, на место службы переезжаем. – призналась Ангелина.
– Да, на ленинградку вы не похожи – другой тип лица. А меня зовут Наташа. – представилась женщина.
– Ангелина, – ответила Ивашова.
– Редкое ныне имя! По святцам записывали?
– Отец так назвал, я кудрявой родилась.
– Вот как мы встретились, жители городов-героев Ленинграда и Сталинграда! Может каплю наливочки выпьем для знакомства и перекусим, чем Бог послал? – Наталья развернула сверток с бутербродами и достала бутылочку домашней наливки, подаренной ей в дорогу.
– Ни-ни! Мне нельзя пить! Простите! – заволновалась Геля.
Соседка внимательно глянула на неё, лукаво подняв уголки полных губ:
– Понятно! Когда пополнятся наши ряды? – осведомилась она.
– Весной ожидаем наследника, – призналась Геля.
В купе вошли со стаканами чая Александр и сосед.
– Здесь намечается небольшая пирушка? Мы, пожалуй, присоединимся. Гелочка, доставай пирожки! Всем чай!
– Я могу предложить пачку печенья, – полез в портфель Иван.
Разговор разгорелся, как костер на ветру.
– Ваш муж военный врач, а вы чем занимаетесь? – неожиданно спросил Гелю Иван Петрович, отметивший про себя красоту молоденькой жены капитана.
– Она мой будущий помощник, будет учиться в медицинском институте. – ответил за супругу Александр.
– Хорошо, когда семья во всем – одно целое, а вот у меня другое: я  кадровый военный, а жена – артистка. Всё по гастролям разъезжает. Встречи, разлуки, а ныне отдалились совсем!
  – Мне тоже много приходится по партийным делам ездить, а семьи вот не завела. Встретила бы хорошего человека, всё бросила и жила бы ради него, – вздохнув, высказала свою душевную боль Наталья.
– В моих часах семейной жизни всегда был виноват муж, как минутная стрелка, – сокрушался, защищаясь майор.
– Ну и забудьте! Кушайте пирожки, наливочку! – остановила его Наташа и неожиданно спросила Ивашова: – Вот скажите, желудок всю пищу переваривает, а сам цел. Почему сам себя не переварит?
– Интересный вопрос для студентки. Что скажешь, Геля? – хитро улыбнулся Александр.
– Слизистая оболочка желудка устойчива к действию соляной кислоты. Я сама в войну удивлялась как только он траву, кору переваривал, которую мы в разбитом Сталинграде ели, ни карточек, ни еды с августа сорок второго, только бомбы на голову. Я тогда связисткой в свои четырнадцать лет работала, оборванные провода искала – соединяла пока фашист нас по оврагам не разогнал, многие погибли... – Ангелина склонила голову.
– Я, как блокадница–ленинградка, знаю что такое голод, – поддержала разговор Наталья – помню 8 сентября 1941 года массированный налёт. На город было сброшено шесть тысяч бомб, а потом – блокада...
– Да, – подтвердил Ивашов. – Захват Шлиссельбурга –  это начало блокады Ленинграда. Мы с лазаретом сидели под обстрелом в болотах. В конце сентября произошла стабилизация фронта вокруг Ленинграда, а 8-го ноября был оставлен Тихвин и мы до 1-го января 1942 года находились в тяжелейших условиях. Потом открылась сквозная железная дорога Войбокало – Жихарево, стало легче эвакуировать раненных.
– А мы, на заводе Кирова, в четырёх километрах от переднего края, под обстрелом делали танки и орудия, – поведала Наташа, – а паёк всё уменьшался. С октября 41 года – 200 граммов хлеба, с 13 ноября – 150 граммов хлеба, с 20 ноября – 125 граммов, а на первое декабря было съедено всё начисто: жмыхи, отруби, мельничная пыль…
– Однако началось движение по Ледовой дороге, старались доставлять в город по 700 тонн продуктов, и я был задействован на переднем крае переправы, – вспоминал Иван Петрович. – А 9 декабря Тихвин освободили от немцев, и уже 25 декабря рабочим выдали на 100 граммов, а детям на 75 граммов хлеба больше...
– Я помню, – снова стала рассказывать Наташа, – с конца января 42 года рабочие уже получали 400 граммов, служащие 300 граммов. Ещё одно увеличение норм хлеба блокадникам было 11 февраля. Особенно тяжело, Геля, было зимой, – продолжила Наташа. – Чтобы согреть воду, отопить квартиры, жители жгли мебель, книги, заборы, деревянные дома, трибуны стадионов, деревянные постройки парков. Для приготовления похлебки требовалось три полена. Нам говорили, мол – сто двадцать поездов дров ежедневно требовалось городу. В декабре открыли общественные пункты по отпуску кипятка. А замерзших людей на дорогах и в неотапливаемых квартирах свозили в груды, не трогая денег, часов, вынимали карточки…
– Да, – покачал головой Иван, – жертв семьсот тысяч. Конечно, известно, что были и барыги, лишавшие людей продуктов, наблюдались факты воровства. Когда нагрянули с обыском к одному директору магазина, конвоир, увидев небывалое обилие еды, упал в обморок от голода. За воровство, конечно,  расстреливали, но искоренить жульё совсем не удавалось.
Снова заговорила Наталья:
– Ленинградцы держались, а летом стало легче. В городе развилось огородничество, грядки разбивали в скверах, на Марсовом поле, у Адмиралтейства, Инженерного замка, в Летнем саду сажали брюкву, турнепс, картофель, клевер, Иван-чай. Ботанический сад выращивал грибы. В июне даже День физкультурника прошёл. Работали кинотеатры, а 9 августа в зале филармонии была исполнена «Седьмая симфония» Дмитрия Шостаковича! – и Наталья прослезилась.
В купе заговорило радио, в исполнении Марка Бернеса проникновенно зазвучала «Землянка».
– Нам в блокаде, Геля, радио очень помогало! – призналась Наташа. – Слушали о положении на фронтах, в городе, просто музыку. Стучал также метроном, словно сердце города, что означало для всех: Ленинград жив! Газета «Ленинградская правда» призывала: «Выстоять!»
– Несколько слов хочу сказать об артистах и бывшей супруге, – заговорил Иван Петрович. – Все театральные коллективы были эвакуированы. Театр музыкальной комедии остался. Только представьте! На улице -25°, неотапливаемый зал полон народа в верхней одежде и валенках, а на сцене оперетта «Роз-Мари»! Артисты играют в лёгких костюмах, моя жена кружится в танце в кисейном платье…
Это еще не всё! Раздавалась воздушная сирена: публика шла в бомбоубежище, а артисты в гриме и костюмах, сбрасывали с крыши зажигательные бомбы.
После отбоя снова зрители заполняли зал, артисты спускались с крыши и продолжали игру…
– Да, всем было тогда непросто, гитлеровцы называли осаждённый Ленинград  «городом мертвецов», – сказал Ивашов. – Нам очень помог «Сталинградский котёл», разгром армии Паулюса. При наступлении наших войск Гитлер срочно стал стягивать со всех фронтов дивизии на юг.  Вот тогда войска Волховского и Ленинградского фронтов с двух сторон ударили по врагу южнее Ладожского озера. По немцам было выпущено полмиллиона снарядов и мин. К неописуемой радости жителей, 18 января 1943 года шестнадцатимесячная блокада Ленинграда была прорвана, – снова переживал это событие Ивашов. – И за восемнадцать дней, только подумайте, была построена железная дорога в пятьдесят километров, и сооружён временный мост через Неву, чтобы завозить уголь, – восторженно продолжил Иван Петрович.
– Однако Кюхлер всё ещё рассчитывал на захват осаждённого города под давлением  фюрера, – остановил его Александр. – Час расплаты  наступил только  в  середине  января  1944-го  года.  Войска  Ленинградского
фронта под командованием генерала армии Говорова  перешли в наступление в районе Ораниенбаума и Пулкова, а форты и корабли Балтийского флота открыли ураганный огонь. Продвигаясь к Луге, ударил ещё Волховский фронт, а 27 января наступило полное освобождение Ленинграда от блокады!
– Я помню! – воскликнула Наташа. – Гремел оглушительный салют из трехсот орудий, от слёз счастья я почти не видела его огней, а кругом радостные крики и ещё рыдания по тем, кто не дожил…
– У нас в Сталинграде салютом были последние залпы битвы, – грустно сказала Ангелина. – Некому было бы смотреть его, из семисот тысяч жителей в развалинах разыскали менее тысячи человек.
– Да, Гелочка! – поддержал её Иван Петрович. – Сталинград спас мир,  в войну не вступили  Япония и Турция, а немцы не успели со своими ракетами «Фау».  Спасибо Сталину, задавил зверя в «котле»!
Все примолкли, задумавшись над справедливостью слов майора.
– Я читал в газете, – прервал молчание Иван Кольцов, – что в ночь на 16 октября казнили двенадцать фашистских лидеров, приговорённых к смерти Нюрнбергским трибуналом.
– Ну, что ж, слава Богу за всё! – продолжил майор. – Приглашаю вас, Наташа, посидеть в вагоне-ресторане со мной, выпить за Родину, Сталина и Победу.
Наташа сверкнула белозубой улыбкой, глянула в зеркальце, поправила причёску, и, взявшись за протянутую руку майора, вышла из купе.
– Саша! Вроде пахнет кислятиной, кажется, сверху. Посмотри!
Александр нехотя полез на антресоль, и вскоре, ругаясь,  спрыгнул, – с его рук свисали липкие дрожжи. Видно, в тепле они поднялись и потекли из кринки. Ивашов газетой собрал дрожжи, вышел из купе, и, крадучись, пробрался в тамбур, откуда и выкинул наружу восставший продукт.
Вернувшись в вагон, Александр увидел жену у окна прохода, напротив раскрытого настежь купе.
– Проветриваешь? – спросил он тихо.
– Открыть окно у меня не получилось. Может, ты сможешь? – ответила Ангелина.
Ивашов взобрался на лавку и рывком открыл верхнюю фрамугу. Под ветром зашелестели, взлетели оставшиеся листы газеты, затрепетали оконные занавески.
– Как свежо стало! – блаженно вздыхая, улыбалась Геля.
– А что же мы теперь привезём в подарок тёте Ане? – Сашка расхохотался, представив ползущий из кринки «сюрприз».
– Думаешь, ей нужны были наши дрожжи? Да она, кроме печенья и шарлотки, никогда ничего не пекла. Отдам ей плитки шоколада из пайка, – успокоил жену Ивашов.
– Ох! Судя по рассказам попутчиков, попаду я из огня да в полымя, Саша! Представь: дров нет, в Летнем саду и на площадях до сих пор огороды… Куда там за водой ходят – с ведром на Неву?
– Не преувеличивай, Гелочка! Сети водопровода и канализации  в городе восстановлены. Дрова выдают жильцам по учёту, у тётушки есть печь и плитка электрическая. А вот с овощами в Ленинграде не густо – привозные. Жители выращивают дома декоративные лимоны, лук и салат на балконе. Ничего, привыкнешь, ленинградцы люди строгие, но душевные.
Ангелина спряталась от тревожных мыслей на груди мужа, он обнял её и, спасая от сквозняка, захлопнул фрамугу.
Попутчики сдружились с Ивашовыми, и между собой прониклись чувствами. Майор обнимал за плечи сидящую рядом с ним Наташу.
– Приближается момент расставания, – сказал Иван, взглянув насвои наградные часы. – Путешествие с вами вселило в нас с Наташей надежду, наполнило музыкой любви!
– Каждый приходит в жизнь, чтобы быть счастливым, – ответил Ивашов.
– А я тревожусь, как меня примет тётушка в Ленинграде? – призналась Наташе Геля.
– Очень тебя понимаю, – сказала Наталья.
– Человек – растение с корнями, не может жить без своей почвы. Только любовь и поможет в трудностях.
– Пока мы вместе, дорогая, с нами ничего не случится, – заверил жену Ивашов.
Расставаясь, Наталья вручила Ангелине почтовую открытку со своим новым адресом и телефоном.
«Наталья Михайловна Топилина», – прочитала Геля.


                Холодный душ встречи с тётушкой

Ангелина вышла из вагона вслед за мужем. Её поразило, сколько путей у вокзала было занято составами поездов. Ивашов взял для багажа носильщика с тележкой, и они последовали к вокзалу.
– Какое большое здание, – проговорила удивлённо Геля, крепко держась за руку мужа.
– Это наш главный, Московский вокзал, он удобно расположен, близко от Невского проспекта, – отвечал Александр.
Из вокзала они прошли на остановку автобусов, и, оставив Гелю у вещей, Александр отправился на поиски такси.
Среди высоких старинных зданий с правильными линиями, множества людей и шума машин у Ангелины закружилась голова, и она уселась на чемодан. Ветер с Невы сметал с тротуара сухие, давно осыпавшиеся листья под ноги прохожим.
Появился Ивашов, а вслед за ним подъехала серая «Победа».
Ангелина с любопытством озирала улицы за окном, а Александр с улыбкой наблюдал за ней.
– Какой огромный город! Не верится, что он основан на небольшом Заячьем острове! – дивилась Геля.
– Мой отец здесь был в семнадцатом году. После Ревеля матросом служил на корвете. Рассказывал мне, как в революцию освобождал из Петропавловской крепости узников с зелёными бородами… 
– Давно это было, мало кто помнит теперь об этом, – ответил Александр.
– А как много здесь церквей и храмов! – восхищалась Геля. У нас в Сталинграде почти все церкви разрушены, пока одну за рекой Царицей восстанавливают.
Услышав про Сталинград, откликнулась их женщина-водитель:
– Наслышана про ваш город-герой! А здесь всю блокаду люди ходили в храм. Треть священников погибла от истощения. Священника Ломакина многие знали, отпевал умерших, оставленных у ворот. Он делал из своего пайка просвиры величиной с копейку и морс из клюквы для причастия… Всю блокаду служил храм на Малой Охте, его называли «храмом блокадников».
Первой медалью «За оборону Ленинграда» в сорок четвёртом году был награждён патриарх Алексий I.
– Да, хлебнули люди горя! – вздохнула Геля.
Меж тем машина выехала на набережную.
– Вот и наша Мойка! – объявил Ивашов.
– Какое неблагозвучное название, что это её так назвали при таких-то дворцах на берегу? – удивлённо спросила Ангелина.
– С Петровских времён дано было ей такое имя, – отвечал Александр.
Повернув в переулок, машина остановилась перед старинным домом с заколоченным парадным входом.
Они прошли через чёрный ход и поднялись на второй этаж. Александр своим ключом открыл дверь, и молодые с вещами ввалились в прихожую. Через раскрытую дверь гостиной видна была старушка, сидевшая на диване с книгой. Она досадливо проговорила сидящему рядом мужу:
– Я так и думала, что они пожалуют сегодня!
Анна – а это была именно она – поднялась и вышла в переднюю, под руку мужа Петра. Щурясь, баронесса вглядывалась в молодых, для приличия слегка улыбаясь тонкими бледными губами.
– Я ничего другого увидеть и не ожидала! – сообщила она. Александр обнял обоих хозяев, тетушке поцеловал маленькую анемичную руку. Ангелина, стыдясь равнодушного приёма, покраснела от волнения, похорошев ещё более.
Отбросив кудри на плечи, подняв стрельчатую бровь, она просто спросила баронессу:
– Примете? –
«Действительно, у неё европейское лицо, – подумала Анна, – красивые серые глаза, тонкий нос с горбинкой, стройная, с длинными ногами. Понятно, почему мой Шурка потерял голову. Однако держать себя не умеет, говорит, что думает.» – оценила невестку тётушка.
– Проходите уж коли приехали! Поживём пока, а там видно будет. – ответила старушка. – Шура! Устраивайтесь в твоей комнате!
Появилась Маша, дочь Анны, обняла Александра, он вручил её плитки шоколада. Довольная, она повернулась к Ангелине:
– С приездом! Будем знакомы, Мария!
– Муся! – окликнула её мать. – Не держи их в дверях, пусть устраиваются! Посмотри, согрелась ли вода! – Александр провёл супругу в свою бывшую комнату.
– Это наша комната теперь, Гелочка! Будем здесь обитать пока не родится малыш, а там и квартиру получим. Пока раскладывай вещи по комодам, шкафам, я покажу тебе ванную и кухню.
– Шура! – позвала Анна, и он выскользнул из комнаты.
Ангелина с интересом рассматривала лепной потолок, дорогого дерева старинную мебель, позолоченный светильник, картину морского боя на стене, оклеенной полосатыми жёлтыми обоями, модель военного корабля на письменном столе. Она присела на деревянную кровать, крытую шелковым покрывалом, но, глянув на литые часы в морском стиле, с якорем, поднялась, подошла к окну, украшенному тяжёлыми шторами с золоченными кистями. Из него ей был виден серый забор, за ним мост над Мойкой, и тоска легла мохнатым зверем на душу, она почувствовала себя птахой в клетке…
В это время Анна диктовала Александру порядок проживания его супруги в доме:
– Тоже мне, Золушка явилась! Непонятная девица из периферии. Простушка! Наверняка не умеет вести себя за столом. Вот, даю книжку «Хороший тон», пусть читает! Скажи ей, чтобы ничего не трогала и зря по комнатам не бродила. Если нужна будет, – позову!
– Ну уж ты очень строга к ней, тётушка! Она всё-таки ребёнка носит уже пятый месяц… Конечно, молода, неопытна, в таких условиях никогда не жила, но она чистая,  как лист, и ты можешь написать в нём твои правила, – защищал супругу Александр.
– Пока беременности её не видно. – проворчала Анна.– Хорошо дам ей испытательный срок, а там сама пусть уже думает, как строить ваш быт. Идите купайтесь, но плескаться недолго – за столом вас ждать не будем!
«Сколько же в особняке всего комнат?» – спрашивала себя Геля. Ей, воспитанной пионерией, прошедшей бомбёжки, концлагерь на Донбассе, видевшей нужду, – всё в доме казалось роскошным: а ведь город, пережил блокаду!
В столовую они вошли раньше тётушки, и Ангелина села на свободный стул, разглядывая красивые сервизные тарелки, ложки и вилки. Появилась Анна и встала рядом с Гелей:
– Ты уселась на мой стул, знай: у каждого за столом своё место. Твоё будет напротив Муси. Шура, принеси ей стул!
Ангелина вспыхнула и пересела, ей принесли новый прибор. Вошла кухарка Панна с большой супницей и стала разливать по тарелкам грибной суп.

Кот Маркиз

Что-то пушистое коснулось ног Ангелины, и она отпрянула от стола, уронив из рук ложку на пол, а ей на колени прыгнул матерый рыжий кот, царапнув колено и выставив трубой пушистый хвост.
– Вот и Маркиз явился! Видно, спал на кухне, озорник. Увы, дружок, место твоё занято! – ласково обратилась к коту Анна.
Ангелина сбросила с колен животное и попыталась поднять ложку.
– Ложку заберет Панна и принесёт новую, а ты руки вымой под умывальником, – подсказал ей муж.
Геля выскользнула из столовой. Смыла царапину на ноге и нехотя вернулась за стол.
– Поторопись! Сейчас подадут второе! – нетерпеливо объявила Анна.
– Быстро только черти бегают, Анна! – вступился за невестку Пётр. – Не торопи девочку, ей что, давиться теперь супом? Котяру твою любимую к порядку призвать надо, шастает через форточку на улицу, а потом на руки лезет.
– Маркиз из первой партии котов, привезенных в Ленинград после блокады. Он заслуживает любви и не виноват, что его место занято! – защищала любимца тётка.
– Ничего, поест на кухне! Мне тоже неприятно обнаружить в тарелке кошачью шерсть, – возразил ей Александр и бросил на стол салфетку.
Панна внесла омлет с ветчиной и разложила по тарелкам. Все занялись им, отрезая кусочки. Ангелина тоже взялась за вилку и нож.
– Comment ce que tous tener votre fourechette?1 – обратилась  к ней баронесса. Ангелина замерла, не понимая.
– Parlez vous le francais?2 – вновь спросила Анна.
– Я не говорю по-французски, немного знаю немецкий, – ответила Геля, поняв последнее слово вопроса.
– Кушай, дорогая! Я после тебе всё объясню, – вмешался Александр и глянул укоризненно на тётку. Муся, сидящая напротив, ободряюще подмигнула Геле.
__________________________________
1 Как вы держите вилку? (франц.).
2 Говорите по-французски? (франц.),   

Ангелина быстро проглотила куски омлета, и с благодарностью взглянула на кухарку, поставившую на стол чашечки с кофе и вазу с печеньем…
После обеда молодые ушли в свою комнату, где Ангелина разрыдалась на груди мужа.
– Саша! Это такое напряжение всё время, у меня сжимается живот от страха, – жаловалась Геля.               
– Что поделаешь тут, Гелочка! Старушку уже не переделать, она продолжает жить прошлой жизнью. Знаешь, в Ленинграде и сейчас много бывших дворян и барынь. Кто-то влачит жалкое существование, продолжая вести себя с замашками аристократов, а кто-то, как моя тётя, сумели пристроиться – например, удачно вышли замуж. Весь достаток в доме благодаря служащему в Смольном Петру.
Ангелина слушала молча, а Александр продолжал:
– Большая часть интеллигенции в Ленинграде имеет дворянские корни, тебе как будущему медику надо знать манеры их поведения в обществе. Тётя передала тебе книжонку «Хороший тон» ещё прошлого века, а я буду учить тебя французскому языку, на первых порах разговорному. Постарайся поладить с тетушкой, не обижаться. Все знают, что постоянно ворчать – её любимое занятие.
– Саша, почему в этой  комнате всё в морском стиле? – поинтересовалась Ангелина.
– В молодости я бредил морем, – сообщил грустно Ивашов. – Очень хотел поступить в морское училище, но, увы, меня не взяли из-за роста и комплекции. У нас в роду все маленького роста в бабушкиного отца Андрея Николаевича, а тётушку в молодости из-за этого звали Капелькой. Я вот только выше их вырос: целых метр семьдесят два сантиметра! – засмеялся Александр. – У Анны дед был генералом кавалерии, служил на Дальнем Востоке, на карте полуострова Камчатка увидишь посёлок и залив Корфа. – Ангелина широко раскрыла глаза, понимая, что она очутилась в совершенно незнакомом, недосягаемом пока для неё, мире.
– Я на службу, а ты отдыхай с дороги, – поцеловав супругу, завершил беседу Ивашов.

                Мария предложила дружить

Ангелина прилегла на подушки, но сон не приходил к ней. Тут заскрипела и приоткрылась дверь, заставив испуганную Гелю вскочить с постели. В проёме показалась голова Муси.
– Ты не запираешь дверь, когда одна? – спросила она насмешливо невестку.
– Я не знала, что здесь так принято, – смущенно ответила та.
– Да вот же у тебя в двери ключ торчит, – указала девушка на замочную скважину. – Я могу войти?
–  Да заходи уже, поболтаем, – ответила Геля.
– Как тебя мама моя в ежовые рукавицы приняла? Она с незнакомыми людьми строга, особенно с низов, не дворянского происхождения. А мне ты нравишься, не фальшивая, красивая, я тебе буду помогать, если попросишь, – говорила Мария.
– Буду рада нашей дружбе, – протянула руки к ней Геля и они обнялись.               
– Я тебе свяжу кружевной воротничок на платье, а ты меня научи политесу за столом, – что, какой ложкой, вилкой делать, – договорилась с девушкой Ангелина.
– Ладно, в следующий раз! А теперь удаляюсь, а то меня станут искать, – Муся также тихо исчезла, как и вошла.
 Вскоре Пётр, Анна и Мария отправились на прогулку, а Геля тихо выскользнула из комнаты, чтобы дойти до умывальника, намочить платок и приложить к усталым вискам...

                Панна

Геля вышла в коридор и в нерешительности остановилась. В конце его открылась дверь и выглянула Панна.
– Что тебе? – строго спросила она.
– Хотела воды набрать, не знаю где, – показывая кружку, отвечала Ангелина.
– Иди сюда, девонька! – позвала кухарка.
Геля заторопилась навстречу и вошла в просторную светлую комнату, в которой находились не только печь с плитою, но и шкаф для одежды, кушетка для отдыха, два стула и табуретка. Под потолком были натянуты веревки для сушки белья.
– Может, банку какую для воды дадите? – попросила девушка.
– Ну вот ещё! Есть графин, его и бери, наполни водой из большого белого кувшина на столе. Здесь воду из-под крана не пьют. Что, впервой находиться в таких хоромах? – говорила Панна, горделиво усмехаясь.
– Да, в Сталинграде такого нет, для нас простая двухкомнатная квартирка  – уже хоромы, ведь город в развалинах… – осторожно наливая воду из кувшина, рассказывала Ангелина.
– Что и говорить – северная столица! Здесь всё по строгому порядку устроено, нравы свои и манеры.
– Вы правы, Панночка! Муж мне дал книжку под названием «Хороший тон», – начала Геля.
– О-ого-о! – рассмеялась кухарка. – Это мы давно проходили! Я тебе сейчас объясню всё по-простому, по-нашему, как себя вести за столом. За обедом  нельзя слизывать с ножа, чавкать, как порося, схлёбывать с ложки, болтать, дуть на горячее. Если не будешь знать как и что едят, ты невоспитанный человек! Вот подала я, скажем, бифштекс. Работяга располосует его ножом на два куска и давай уминать, а благовоспитанный гость, «ком иль фант» по-французски, должен соблюсти целую церемонию: отрезать по кусочку и в рот; съел, тогда ещё отрежь. Нельзя рыбу ножом резать, а только вилкой. Если вкусный соус остался в тарелке, нельзя хлебом вытирать тарелку досуха. Это такое же безобразие как предстать перед гостями в исподнем. Избави Бог руками пихать в рот пищу, гости за столом будут смотреть на тебя, как на дикаря. Только спарже, артишокам и мелкой птице сделано снисхождение: их можно брать руками, без вилки. А вот вилку
надобно держать не всей пятерней, а пальцами, вот таким манером, – и Панна, достав две-три  разные вилки, показала фокус пользования ими. Ангелина опустила голову, ощущая себя полным ничтожеством.
– Какой бы ни был человек ученый, но раз он нарушил закон за столом, его всё равно сочтут за невежу, больше не потерпят и никуда не пригласят, – продолжила Панна. – Ты почитывай эту затейную книгу, Ангелина! Из неё всё узнаешь: как себя держать на званых обедах, именинах, свадьбах, на похоронах. И за домашним столом. Прописаны все случаи жизни, как и когда одеваться и как понравиться другим. В общем, читай книгу и запоминай!
– Спасибо, дорогая Панночка! Я обязательно воспользуюсь твоим учением, – обняла повариху Ангелина.
– Пойдем, я провожу тебя до комнаты с графином, заодно покажу что где, – подобрела от слов Ангелины Панна. – Вот рядом дверь в комнату Марии, за ней гостиная, она же столовая. Далее комната Анны, вот ваша дверь, за ней кабинет Петра и последняя дверь в библиотеку. У входа плиткой выложены дымоходы, идут снизу, тепло дают. Стирать будешь в ванной комнате, а сушить на веревках в кухне. Ну, а теперь пошла я, заболталась с тобой, у меня ещё дел полно.
– Спасибо тебе, ты мне так помогла! – поблагодарила Панну Геля.
– Да что уж, считай я твоя удача, а она птица пугливая, – засмеялась повариха, и удалилась.


                Быт семейства Анны

Пётр и Анна с дочерью явились с прогулки озябшие, недовольные затянувшейся осенней слякотью. Панна поведала, что у Ангелины разболелась голова.
– Какие мы чувствительные к погоде! – язвительно заметила тетушка и велела отнести снохе пол-таблетки анальгина.
Все разошлись по своим комнатам.
Муся с шоколадкой, привезенной Александром, завернулась в мягкий плед и устроилась с романом Дюма в старом кресле с высокой спинкой. Густые, причесанные на прямой пробор, волосы были основой её привлекательности: черноглазая, со вздёрнутым носом, изгибающимися губами и ямочкой над подбородком. В комнате всё было просто: на окне занавеска, кровать застлана розовым одеялом, в углу – комод, на стене полка с книгами, у стола с печатной машинкой два венских стула. Иногда Мария печатала статьи соседу, профессору истории.
Муж Анны, оставшись в своей комнате-каюте, как он её называл, с картиной морского боя на стене и глобусом на столе, достал из сейфа бутылку водки, и, смакуя, выпил полный стакан, чтобы согреться. Широкий и сильный, с длинными руками, с перебитой ещё на флоте переносицей, дома  Пётр любил полежать на диване. Вот и теперь Пётр расположился на нём со свежей газетой, которая вскоре выпала из рук, и мужчина, объятый сном, пал головой в подушечный плен под дробный звук косого дождя в окна.
Анна, накинув старую мантилью, уселась в своём любимом кресле под кружевным абажуром. В руках она держала черепаховый лорнет, сквозь него рассматривала и читала давние журналы и газеты, давала оценку увиденному:
– Типография замечательная, цвета точны! – она читала иногда присутствующим что-нибудь с интонацией плохой актрисы.
Дверь приоткрылась и, ступая бесшумно пушистыми лапами, к ней направился любимый кот Маркиз. Он потёрся о ноги хозяйки и вскоре уютно устроился на коленях.
Комната Анны поражала диковинами: стены, оклеенные ореховыми под серебро обоями, украшали старинные гравюры. Стояли в ряд шкафы из чёрного дерева, внутри которых хранились китайские вазы из фарфора династии Сун, японские шары с светящимися нитями, столовые и чайные сервизы фирм Швейцарии и Богемии. Рядом на паркете два больших китайских болвана от прикосновения бесконечно покачивали головой…
Письменный стол у окна, крытый тёмным сафьяном, был рабочим местом Анны. На его поверхности красовались дорогие часы из прошлого века в стиле барокко и маленькая изящная бронзовая чернильница. Анна до трёх часов ночи просиживала над своими дневниками или писала письма родственникам за границу. Возле широкой деревянной кровати с китайским покрывалом виднелся будуар со столиком, заставленным парфюмом, дорогими безделушками и большое овальное, с позолоченной лепниной, зеркало.

                Её превосходительство баронесса Анна Корф


За плечами тётушки баронессы осталась шумная и беспечная жизнь, заграничные поездки, балы, вечера, карты, праздники, веселые и сумасшедшие поклонники. Иногда ей снилось прошлое, где она, молодая, красивая, вновь встречает его, единственно любимого, и он, живой, идёт к ней навстречу… Однако видение исчезало, и старушка просыпалась, огорченная утратой.
Тогда она доставала золотисто-зеленый сафьяновый старинный альбом с мелкими розочками из шелковых нитей, вдавленных в материал. На внутренней стороне крышки обложки сверху было написано пером и чернилами красивой каллиграфией:
«Её Превосходительству баронессе Анне фон Корф», а ниже посвящение-мадригал: «Капелька! Сны быстролетные, сны мимолетные снятся лишь разъ!»
Без подписи. Имя автора навсегда осталось тайной Анны. На картонных зелёных листах альбома были рисованные маслом открытки китайских и японских пейзажей, пожелтевшие фотографии её деда Андрея Николаевича, матери Марии Андреевны, отца Николая Дитриховича – Корфов. Среди фотографий сестер, братьев, мужей, Анна находила одну небольшую – портрет молодого красавца офицера со шпагой на перевязи и
нежно проводила по ней дрожащими пальцами. Мужья дарили Анне земли, дома, драгоценности. Она была сначала женой крупного помещика из Курляндии, после его гибели стала супругой гвардейского офицера-полковника. Но судьба распорядилась иначе: война, революция, бегство белых, власть красных-большевиков… Появление в 1922 году в её доме крохи племянника, сына брата и высокой особы, тайно привезенного из Крыма, перевернуло её жизнь. Она отдала мальчику всю свою любовь и нежность, скрывая от соседей его происхождение, изменила ему фамилию и отчество, называла «приёмышем». Однако ей, как дворянке грозила опасность, и Анна решилась на третий брак… С матросом. Это был шанс на выживание маленькой баронессы. Балтийский моряк, старшина второй статьи Мишаков Пётр, повелся на тёплые вечера с чаем в красивой квартире, на шустрого мальчугана-сироту, ненавязчивые отношения, появление общей дочери, уже позднего ребенка для Анны. Кое-как выбравшись из-под обломков рухнувшей Империи, бывшая барыня, Анна сохранила квартиру, манеры, французскую речь. При своей тщедушности она выказывала твердость и полную самостоятельность. В своей комнате под матрацем хранила деньги и драгоценности, посему никого в комнате не оставляла, уходя запирала дверь.
В страшные годы блокады она выжила благодаря Петру, возившему продукты городу через Ладогу,  сама же работала кастеляншей в центральной больнице. По окончанию войны Пётр уже служил при Смольном в отделе снабжения и был на хорошем счету у начальства.

                Завтра смотрины

Вечером пришел со службы довольный Александр. Его приняли на последний курс Военно-медицинской Академии, которую он не успел закончить в 1941 году.
– А как дела с моей учёбой в медицинском институте? – с тревогой спросила Ангелина.
– Тебе, беременной, не рекомендовали занятий, тем более патологоанатомией. Примут на следующий год, когда родишь. Они правы: зимой ездить на лекции в твоём состоянии да ещё досдать экзамены за семестр…– утешал Александр. – Я весной закончу Академию, а ты начнёшь учиться. Кстати, завтра у нас будут гости, я купил тебе белый бадлон и баретки для дома.
  – Спасибо! – огорченная Геля едва сдерживала слёзы, считая, что вполне могла бы посещать лекции. – Расскажи мне о своих родственниках, Саша. Я чувствую себя здесь не в своей тарелке, не знаю что и как говорить…
  – Моя семья, как ты видишь, с дворянскими корнями, такие в Ленинграде не редкость, – начал рассказывать Александр. – Поэтому особо не распространяюсь на эту тему, как теперь говорят: меньше знаешь, дольше проживешь. Я не стану раскрывать  всей  родословной,  ныне  много   вредно
знать нашим детям. А вкратце: у тёти было четыре сестры  – Валентина, Магдалина, Ольга и Вера, два брата Владимир и Борис. Валентина вышла замуж в семнадцатом году за генерала Маслова, Магдалина стала свояченицей Надежды Брюлловой, обе замужем за братьями Шексопольскими, Ольга вышла замуж за брата Брюлловой, младшая Вера в революцию уехала за границу. Анна, Валентина и Ольга  окончили Смольный институт благородных девиц. Оба брата погибли: Борис в 1918 году, Владимир, закончивший Петербургскую академию художеств, в 1937 году.
– Просто тайное общество! – воскликнула Геля.
– Не совсем так, – продолжил супруг. – В Ленинграде сейчас живёт только одна сестра тёти – Маргарита, мы её зовём Марго,  с ней осторожно, не болтай лишнего. Поймёшь, когда завтра её увидишь, а со стороны дяди Пети пожалует его брат Семён, морской офицер со своей супругой Серафимой, дочерью бывшего директора гимназии.
Ангелина облегченно вздохнула и поведала, что прочитала всю книжицу о хорошем тоне и подружилась с Панной, чем Александр был явно доволен.

                Попытка продолжить учебу

Ангелина встала рано утром, тихонько направилась в ванную, где наткнулась на Панну.
– Не шуми, все ещё спят! – грозным шепотом потребовала та. – Подходи на кухню, я тебе в таз теплой воды налью, а потом дам чай с бутербродом.
Получив тонко нарезанный ломоть хлеба с маслом, листиком сыра и чашку чая, Геля спросила, когда она может заняться уборкой комнаты или стиркой.
– Старайся всё делать  в  отсутствие хозяев, но при мне. В основном занимайся рукоделием: распашонки, пеленки…Нужна будешь – позовут!
 Шура завтракает с тетушкой, смотри, на обед не опаздывай! Анна этого не любит, – сообщила кухарка.
– А тебе чем я могу помочь? – спросила Ангелина.
– До тарелок, сервизов тебя не допустят, а картошку чистить при мне попробуешь. Ты, главное, собой занимайся! – проворчала Панна.
Для вечера Геля обдумала свой наряд: к белому бадлону, купленному ей мужем, подобрала серую строгую юбку.
Проснулись обитатели квартиры, позавтракали и засобирались на службу, Мария укладывала тетради в портфель, Анна звала кота Маркиза к блюдцу с молоком. Перед уходом Александр поцеловал Гелю, велел погулять в парке, а к вечеру погладить ему новую рубашку.
– На счёт пайка для меня не забудь! – напомнила Ангелина.
– Хорошо, что сказала, совсем из ума вон, – ответил муж и поспешил удалиться.
Геля осталась сиротливо сидеть на стуле. Но тут дверь приоткрылась и показалась Муся.
– О чем грустишь? – спросила она задорно.
– Вы все заняты делом,  а меня в медакадемию не взяли.
– А у нас ещё старейший первый медицинский институт есть, попробуй туда съездить! Я тебе адрес сейчас черкну, как проехать, номер трамвая. – Мария вырвала из тетрадки в портфеле листок и нарисовала местонахождение вуза. – Прямо сегодня попытай удачу! – посоветовала она и выпорхнула из комнаты.
Окрыленная Ангелина прибрала разбросанные Александром вещи из комода в поисках рубашки, оделась потеплее, поспешила к двери.
– Надолго решила уйти? – послышался за спиной голос Анны.
– Муж велел гулять, дышать свежим воздухом, – ответила невестка.
– Предупреждать надо! Ключа от квартиры для тебя нет,  а нас может не быть дома, – сердито высказала Анна.
– Я ненадолго, – пролепетала Геля и боком скользнула в дверь.
Она шла по набережной Мойки подгоняемая резким ветром, отождествляя летящие по брусчатке сухие листья с ушедшими счастливыми днями. Потом, запоминая, всматривалась из окна трамвая в здания и памятники и, наконец, на нужной остановке вышла. Вскоре она входила в строгое здание института. В вестибюле было тихо, студенты слушали лекции в аудиториях. Проходивший мимо пожилой мужчина в очках поинтересовался целью её появления. Геля взглянула на него полными слёз глазами:
– Я хочу у вас учиться! Была студенткой сталинградского мединститута…
Мужчина, оказавшийся заместителем ректора института, почувствовал доверие и симпатию к девушке:
– Пройдёмте в кабинет, и вы мне всё толково объясните!
В кабинете Геля дрожавшими пальцами достала из сумки документы об учёбе в институте и положила на стол. Выслушав рассказ Ангелины и посмотрев бумаги, он нахмурился:
– Зачем вы забрали документы из вуза Сталинграда? Вы же могли оформить перевод в наш институт по месту службы мужа или взять пока академический отпуск там. Сейчас ноябрь, программа здесь другая, до декабря вам нереально догнать однокурсников. Мне искренне жаль, судя по успеваемости, вы наш человек! Ждём вас с радостью летом на общих основаниях…
Вся пунцовая от волнения и не сбывшейся надежды, Ангелина медленно шла к трамвайной остановке, ругая себя, что не поверила мужу.

                Ожог

Ангелина вернулась до обеда, позвонила раз, другой, дверь не открывали. Постояв, снова позвонила, но дверь осталась запертой. От безысходности девушка села на ступени лестничной клетки, решив, что нужно дождаться кого-либо из обитателей квартиры.
Наконец внизу хлопнула дверь, послышались тяжёлые шаги и шумное дыхание. Геля поднялась, снизу показалась Панна.
– Ты чего это на лестнице у двери стоишь, как сирота? – спросила она.
– Так закрыто, звоню – не открывают! – оправдывалась Геля.
– Вредничает Анна! Знает, что я скоро приду, – пояснила Панна и своим ключом открыла дверь. – Разденешься, согреешься, подходи – картошку будем чистить! – велела Панна.
Они чистили не особо отборный картофель, срезая многое в отходы. За работой Геля поведала как пыталась устроиться учиться в  медицинский институт, а её не взяли.
– Ну и ладно! У тебя муж, ребенок скоро появится. Выучишься позже, – грубовато успокоила Панна. – Ты глазок в картошке вырезай, а то будет нам с тобой учение такое, что запомнишь надолго!
– Панночка! Разогрей утюг, рубашку нужно мужу погладить, – попросила Ангелина.
– Мой руки и готовь  рубаху. Я сейчас угли распалю, – ответила та.
Расстелив на кухонном столе тонкое одеяло, Геля занялась глажкой рубашки, разрумянилась от жара горячих углей в утюге. Кто-то вошел в кухню, Ангелина обернулась и, нечаянно коснувшись рукой утюга, ойкнула от ожога. В дверях стоял Александр.
– Вовремя я вернулся! – сказал он, наблюдая как жена дует на обожженное место. Панна убрала утюг и сунула руку Гели под холодную струю умывальника. Александр принёс бинт, смазал разведенным спиртом руку жены, забинтовал. – Ожог первой степени, ощущение боли по нервам передается со скоростью двадцать восемь метров в секунду от прикосновения, – сообщил он тоном ученого-медика.
  Он взял Гелю на руки и отнес в комнату. Панна доглаживала рубашку, ворча, что Шурка женился на девчонке, которой до хозяйки в доме ещё лет пять практики.               
      



                Званый ужин

Вечером первая пожаловала Маргарита. Из всех сестёр она была наиболее подвижной и язвительной. Как Анна, могла холодно выслушать, сохраняя спокойствие, не спорить с собеседником, уверенная, что каждый останется при своём мнении. Обеих сестер ничего новое не удовлетворяло. Они были только против крепостного права, все остальные свободы для простого люда считали лишними.
Марго прошла в гостиную и словно оказалась в своем прошлом. Стены были затянуты серым шелком, в углах зеленели пальмы, сияли зеркала. Подлинники картин известных художников привлекали взгляд, статуэтки алеутов и часы изящного литья поблёскивали в отсветах огня камина, а рядом красовались  высокие  фарфоровые  вазы,  украшенные  рисунками  из
голубоватых лилий, – такие хрупкие, что страшно было дотронуться. На лепном, с фигурками, потолке светилась люстра из лилового хрусталя. Гостей ждал длинный, овальный стол под муаровой скатертью цвета бордо, накрытый на восемь персон.
Маргарита уселась в одно из кресел с шелковой обивкой,  такие же шторы с кистями скрывали окна. Вошла Анна, прикоснулась к сестре щекой и села рядом в кресло. Они заговорили о надоевшей слякотной осени, об учебе в школе Марии, успешной службе Петра. Всякий разговор о деньгах считали неприличным. Когда им платили за что-либо, жеманились, конфузясь, говоря : «Ну, зачем это, можно было потом». Однако Марго не мешало дойти до скандала с визгом, когда соседка не отдавала ей долг. Попросту это было манерой, дворянской маской.
– Ну что молодая? – многозначительно улыбаясь, спросила Марго.
– Скоро увидишь это «сокровище», – болезненно подняв брови, ответила Анна. – Я надеюсь, она будет благодарна за мои труды.
Прозвенел звонок, и в дверь, открытую Панной, вошли Пётр с братом Семеном в морской форме и его супруга – несколько медлительная Серафима. Она разделась и присоединилась к сёстрам в гостиной. Будучи скромной и богобоязненной, говорила только тогда, когда от неё ждали нужных слов.
Вскоре гости стали рассаживаться за праздничный стол, уставленный разными салатами и закусками на тарелках из столового сервиза Анны, бутылками мадеры, шампанского и коньяка при хрустальных бокалах.
Появился Александр под руку с Ангелиной, и все взгляды устремились на них: племянник казался солидным, успешным мужчиной рядом с тонкой юной красавицей женой. Особенно выделялись её удлиненные большие серо-голубые глаза под длинными чёрными ресницами на нежном лице, обрамленном тёмными блестящими локонами.
Анна недовольно поджала губы, подумав: «Могла бы волосы забрать в высокую прическу…»  Маргарита, сузив глаза, впилась взглядом в невестку, сразу определив про себя ей кличку: «Дылда», – у них в роду все женщины были маленькими, миниатюрными. Серафима сразу оценила красоту Ангелины и осторожно глянула на Семёна: он, Пётр и Муся восторженно смотрели на молодую, и Серафима прониклась к Ангелине завистливой неприязнью. Пётр стрельнул пробкой от шампанского в потолок, к ужасу Анны, и наполнил бокалы. Первым из-за стола с тостом поднялся Семён:
– Пусть варится долго семейный котёл молодых и будет съеден сообща пуд соли!
Зарумянившаяся Ангелина едва пригубила шампанское, а Сашка, обнимая её, осушил бокал и произнёс:
– Пуд соли – это вредно для здоровья!
– У сегодняшней молодежи всё по-другому, проще, – встряла Маргарита. – Они за свободный союз, без стеснения личности, желают вступать в брак, основанный на товарищеских условиях, современные женщины смелы, не любят сентиментальностей.
– Суждения о нас, –  внезапно ответила Ангелина,  – возможно, иногда гораздо ближе к истине, чем собственные.
 Все посмотрели на сестер.
– Нет, почему же, пусть говорит! – сказала Анна, удивленная таким смелым выпадом Гели.
– Что такое жена в Петербурге? Это письмо, оплаченное марками мужа, читаемое всеми, – съязвила Маргарита.
– Жарко у вас в Сталинграде летом? – деликатно сменил тему Пётр.
– Да! В нашей зоне полупустынь июль – август до сорока пяти температура поднимается. Прячемся днём за закрытыми ставнями с влажным полом. Часто говорят, что мы привыкли к этому, но сталинградцы такие же люди, как и все в России, условия труда в такую жару, конечно, очень тяжелы!
  Семёну понравился ответ, и он спросил, кто у неё родственники.
– Моя бабушка, Бурмистрова Анна Степановна,  – шестое поколение царицынцев из рода коменданта крепости семнадцатого века, а дед, Смирнов Александр Ильич, был купцом, торговал пшеницей и водкой, знал московского купца Смирнова. Отец, Александр Арефьевич, служил в 1908 году здесь, на Балтике, на корвете ходил в кругосветное плавание, часто мне об острове Мадейра рассказывал, вот где жарко было! В 1914 году отец с товарищами после боя с немцами привел разбитый корабль в Ревель, офицеры были убиты или ранены. В Сталинградскую битву с завода ушёл в ополчение и погиб.
– Значит, она у нас сиротка, – многозначительно глянув на Анну, заметила Маргарита.
– Всем бы такими сиротами жизнь начинать, – вступился Александр. – Школу закончила с отличием, потом бухгалтерские курсы, поступила в медицинский институт, а сестра у неё инженер по архитектуре. Сына мне родит весной, будет в Ленинграде учиться.
– Надеюсь, вы будете мне благодарны, – опять вздохнула Анна.
– Напомнила об острове Ангелина, выпьем вина в память об её отце мадеру! – предложил Пётр. – Раньше мы возили из Италии марсалу, из Испании – малагу, из Англии – портер, из Германии – рейнские вина. Ели итальянских омаров, французские сыры, остендские устрицы, лангустов из Туниса и, конечно, чёрную икру. Мой любимый деликатес – «крутон моэль»: ломтик сыра обмакиваешь в сболтанное яйцо, кладёшь на греночку, накрываешь ломтиком костного мозга и в духовку – пальчики оближешь!
– А вот вам куры! – внесла на подносе жареных цыплят Панна и поставила на стол к ветчине и колбасе.
 Откушав, Анна заговорила о прошлой жизни, наполненной изяществом и сказочной поэзией испытанных ею переживаний. Она возмущалась грубыми нравами, гибелью культуры, утратой тонких чувств. Пётр подтрунивал над нею, нарочно употребляя жаргонные выражения:
– Ну вот, Анна, ты снова переживаешь всякую муру светского общества, всё вспоминаешь о своей гоп-компании.
–  Да мне эти воспоминания всего дороже!  – с волнением отвечала старушка. – Я поняла, что вся радость жизни, которую я знала, больше никогда не повторится!
– Просто, Анна, твоё политическое настроение соответствовало тому, что было. Вот и получалось для тебя всё прямо-таки божественно тридцать лет назад, – закончил тему Пётр.
– Да, товарищи! Чего мы только ни пережили, – заговорил Семён. – Россия  это корабль, плавающий в непроглядном тумане…
– Поэтому такая великая страна не может обойтись без могучего флота, бороздящего морские просторы под всеми широтами, и пусть государства мира боязливо посматривают на наш Андреевский флаг! – провозгласил Пётр.
– А бездарей кто-нибудь не тащит за шиворот в высокие чины,  – поддержал Семён, вспомнив своё чинолюбивое начальство.
Постепенно хмельные гости покинули гостиную, и только кот Маркиз на столе уплетал с тарелки сардинки.
             
                Прогулка по Ленинграду

Воскресное утро. Славный город Петра ещё дремал под небольшой облачной грядой, там, где солнце скоро полыхнёт из вод Невы. Ангелина вышла на прогулку с мужем по Ленинграду, и чувствовала себя птицей, полной грудью вдыхая свежий, резковатый от заморозка воздух. Вокруг – оживлённые лица прохожих, шум транспорта, гуденье заводов...
– Я ещё мальчишкой здесь всё пролазал, знаю здешние дворы, не раз дрался с пацанами. Потом – юность, учёба в Академии, – вспоминал Александр. –  Перед уходом на фронт видел, как проводили маскировку города от авианалётов. Представь! Над кровлей здания Кваренги – Смольного распростёрли гигантское полотно с гладью озера, обсаженного декоративными кустами. Видишь острие Петропавловской крепости? Тогда все золотые шпили башен обтянули серым брезентом, под цвет неба... На Аничковом мосту сняли с постамента коней Клодта и зарыли в сквере, то же сделали и с памятником Пушкину в Царском Селе. Упаковали в деревянные футляры статуи Летнего сада, а "Медного всадника" обшили досками, обложили мешками с песком. Вовремя успели, впрочем, потери всё же были огромны: фашисты разрушили все дворцы прославленных зодчих: в Петергофе, Пушкине, Павловске, Стрельне, Гатчине. Пулковская обсерватория ещё лежит в развалинах, пострадали и Академия художеств, и Публичная библиотека, и Зимний дворец с Эрмитажем, куда мы сегодня заглянем.
–  Когда же всё это приведут в изначало? – огорчилась Геля.
– Со временем, ведь сейчас срочно восстанавливают жилые дома. Вон, смотри! Женщины в люльках по фасадам домов – штукатурят, забеливают, красят. Именно они в июле 45-го года отрывали из земли коней Клодта, стаскивали  канатами  укрытия  с  памятника  Петру I,  отмывали  водой  и мочалками с мылом статуи в Летнем саду. Кстати, наша Панна тоже в этом участвовала. За границей признали Ленинград символом нового мира, Гелочка! Тут у каждого жителя своё объяснение в любви городу, белыми ночами слышны стихи над Невой, строкой Гоголя лежит Невский проспект, аллеи Летнего сада – главы «Онегина», острова помнят о Блоке, а по Разъезжей улице бродил сам Достоевский...
Ангелина слушала Александра и наблюдала, как Нева в своих водах отражала красоту Зимнего дворца, едва покачивая его у основания разводного моста...
Эрмитаж встретил Военной галереей 1812 года с портретами героев Бородинского сражения. Геля прочитала на мраморе начертанные золотом слова: «Был к славе и гибели каждый готов, дожил до победы не каждый...»
Внезапно Александр остановился у одного из портретов.
– А это портрет нашего родственника, – сообщил он.
Ангелина прочитала: «Генерал-лейтенант Фёдор Карлович Корф, мастерская Джорджа Доу». Ошеломлённая таким признанием мужа, она внимательно всматривалась в героя, но Александр уже звал к картинам Рубенса и подвёл к огромной картине «Персей спасает Андромеду». Обнажённые тела шокировали провинциалку, и Геля перешла к портретам.
– Почему ты словно сбежала от картины? – удивился Александр, – Рубенс – это колорит и гармония!
– Я не знакома с сюжетом, – уклончиво ответила супруга. – Мне ближе портреты...
– Полюби живопись, дорогая! Лишь она передаёт на полотна приметы души человека.               
После Эрмитажа они ещё долго бродили по городу. У Триумфальной арки Ивашов сказал, указывая на улицу:
– А здесь мы шли, возвращаясь с войны в июле 1945 года, не печатая шаг, по трамвайным путям, в строю по четверо, трое... Старухи гладили нас по плечам, женщины вкладывали чистые прохладные платки в ладони, девушки кидали ромашки, веточки цветущего шиповника, дубовые и кленовые листья. Многие плакали, глядя на наши  усталые лица... Для них мы были не просто гвардейцы, а народ в ранах, слезах и славе возвращающийся с войны...
– Сашенька! Тебе Господь сохранил жизнь затем, чтобы ты мог сказать эти слова, – тихо произнесла Ангелина и прижалась к сильному плечу супруга.

                Библиотека с портретом

Жизнь Ангелины в доме баронессы проходила под известным девизом: «Лучше худой мир, нежели война». Невестке постоянно выговаривалось за плохо отжатое бельё на верёвке, за беспорядок в вещах Александра, за неправильное приготовление кофе и неграмотную сервировку стола. В ответ на упрёки тётки, Александр напевал:

                Мадлен не может стряпать и стирать
          Зато умеет целовать!

Светлые минуты наступали во время занятий Александра в дальней комнате библиотеки, где за письменным столом с разложенными книгами, просиживали вечера Ивашов и Геля. Напротив них на стене висел большой портрет царя Александра II в золочёной раме, подаренный деду Анны «за заслуги перед отечеством».
Часть комнаты с небольшим оконцем была отгорожена книжными шкафами под молельню, безо всяких украшений, с двумя старинными иконами и крестом, вделанным в стену, рядом с книгами стояли подсвечники и висели лампады. «О чём молилась ныне баронесса?» – думала Ангелина. В присутствии мужа она брала и разглядывала некоторые тома из множества стоящих за стеклом. Это были энциклопедии, медицинские справочники, труды Павлова, Боткина, книги по истории, военной инженерии, записки Корфа, словари Даля, французского и английского языков. Были книги Шиллера, Гейне, Гёте, Баера, Кернера, Пушкина... «Всего не прочесть», – думала Ангелина.
Муж подарил разговорник французского языка, чтобы она пыталась освоить наиболее употребляемые фразы, числа. Однако прононс Ангелине не  давался, Александр кисло морщился, а супруга проговаривала то же по-немецки, как ее учили в школе, и тот махал рукой: знала бы перевод!
В часы заката, когда ночь тихо опускалась на Мойку, Ангелина                подходила к окну, всматривалась в яркую звезду, трепещущую, как её душа...
Александр, видя печаль жены, хмурился, не зная, как с этим настроением бороться.  Однажды его осенило:
– Гелочка! Решил сходить с тобой на премьеру сезона "Пиковая дама" в Мариинку, увидишь знаменитый Театр оперы и балета. Спроси: пойдет ли с нами Муся?
– Саша! Слушать музыку Чайковского –  это чудо! –  обрадовалась Геля.

                Пиковая дама

Мария наотрез отказалась идти на премьеру сезона, заявив, что давно проживает с пиковой дамой в одной квартире, подразумевая, разумеется, Анну.
– Не хочешь услышать музыку Чайковского? –  спросила Геля.
– Я больше люблю оперетту, – ответила Муся.
Она дала золовке серебристый шарф с брошью-цветком из серебра:
– Завяжешь бантом на груди, скроешь животик!
Благодарная Ангелина обняла девушку:
– Я верну все, Марусенька!
– Да вот ещё, какие разговоры! Дарю!
Воскресный вечер супруги провели в театре. Пораженная великолепием здания бывшей Мариинки, ныне театра оперы и балета имени Кирова, Геля из ложи бельэтажа разглядывала убранство зала и сцены, зрителей партера, лож и галерки. Александр сидел за ней, а когда в бинокль рассматривал присутствующих, уловил на себе чей-то взгляд, присмотрелся, но тут свет погас, капельмейстер взмахнул палочкой, и зазвучала увертюра к опере.
Ангелина сопереживала героине Лизе, старую графиню сопоставляла с тёткой мужа, удивлялась безрассудству и жестокости Германна. Наблюдая за женой, Александр пожалел, что выбрал этот спектакль: уж не дурной ли знак?
В антракте Ивашовы вышли в коридор бельэтажа, в котором витали сложные запахи дорогих духов, шоколада и дешевого парфюма. Им навстречу из партера  вышли суровый офицер с седыми усами и колючим взглядом под руку с красивой стройной дамой в чёрном бархатном платье и ниткой жемчуга на шее, в шляпке-таблетке с вуалью. Они подошли ближе, и дама, устремив русалочьи с поволокой глаза на Александра, изогнула пунцовые губы в улыбке, показав ряд белоснежных зубов:
– Здравствуйте, Александр! Рады видеть вас с супругой! Мы знакомы по Ирану, – ответила на немой вопрос в глазах Ангелины Алина Иворге.
«Снова она!» – мелькнуло в голове Ивашова. Офицеры поздоровались.
Комбриг внимательно оглядел Гелю. Она смутилась, а мужчина        вежливо ей улыбнулся, словно одобряя выбор Александра.
– Рад вас видеть, но нас ждут! Честь имею! – козырнул он, и нечаянные знакомые двинулись к выходу. Ангелина увидела, что муж побледнел.
– Ты так взволнован? Это твой начальник?
– И очень опасный! Пойдём выпьем воды в буфете.
Не успели они приблизиться к буфетной стойке, как Ангелину обняли за плечи. Повернувшись, супруги увидели своих соседей по купе поезда в Ленинград, Наташу Топилину и Ивана Кольцова. Мужчины радостно пожали друг другу руки, посадили дам за столик, принесли маленькие бутерброды с красной икрой и бутылку минеральной. Иван сообщил, что они с Наташей молодожёны, счастливы и рады встрече. Заговорили о голосах исполнителей, отметили замечательное сопрано Лизы, и несколько слабый тенор Германна. Прозвенел звонок, начиналось третье действие.
После спектакля Геля с Сашей простились с Кольцовыми, надеясь на новую встречу, и в задумчивости шли по набережной. Александр думал об Иворге, а Геля о судьбе Лизы.
– Говорят, на Невке есть место, где Лиза ждала Германна, – сказала Ангелина.
– Да, дорогая, я могу тебе показать, – в задумчивости отвечал Ивашов.
– Нет, я боюсь! Она ведь там утопилась, – быстро отказалась супруга. – Это всего лишь легенда, Гелочка! Поторопимся к нашему очагу...

          

Тёмные дни-будни

Наступил декабрь. По Финскому заливу разгуливал ветер, катал крутые волны. Рейды опустели, корабли стянулись на зимовку в гавань, но кое-где ещё там шумели лебёдки и гудели катера.
Нева встречала в панцире изо льда холод зимы. Мойка еле-еле билась о гранит.
Невский проспект в тумане и блеске менял ночные краски и веял, как всегда, ветрами.
Анна вменила в обязанности Ангелине вытирать пыль с мебели, картин, ваз, листьев домашних пальм и периодически проверяла её работу: костлявым пальцем она ковырялась в потаённых уголках квартиры и, наслаждаясь смущением невестки невестки, зудела:
– Разве так пыль вытирают?
Вооружившись пуховкой, сама обметала мебель, влажной салфеткой обтирала подоконники.
Александр всё больше проводил время в академии, паёк, который он приносил для жены, забирала тётка и запирала в буфете.
Ангелина на мелочь, оставляемую мужем, покупала себе булку и кефир, съедала всё это в парке на лавочке, чтобы не видела Анна.               
После прогулок она часто простаивала у запертой двери. Однажды это закончилось: соседи постучали Анне и сообщили, что её беременная невестка сидит внизу на лестнице и говорит, что её не пускают.
– Вот лгунья! – вспыхнула Анна – Спасибо, я разберусь!
Спустилась по лестнице и увидела сидящую, сжавшуюся в комок Ангелину.
– Ты что меня позоришь перед соседями, сидишь здесь! Пошла гулять, так гуляй!
– Там холодно, а вы не открываете! – оправдывалась Геля.
– Иди уж, сирота казанская! Сиди в комнате и жди мужа! –  подталкивала в спину невестку Анна.
Вечером Александр высказал Анне:
– Как ты можешь так обращаться с моей женой, у которой скоро родится твой внук? Создаёшь гнетущую обстановку: жена плачет, я нервничаю...
– Ты, Шурка, морали мне читать хочешь? Рассказать, как я должна с вами жить?
Ивашов не нашелся, что ответить, и, махнув рукой, заперся в библиотеке допоздна, не желая видеть печальной жены и мстительной тётки.
Разум сидящей в одиночестве Ангелины рождал вымыслы, ползущие в её голове улитками сомнений.
Пётр, чтобы облегчить обстановку, вечерами устраивал с молодыми чаепитие. Вот и ныне за столом он рассказал о намеченном новогоднем бале, который Муся и молодые могли бы посмотреть. Муся обрадовалась, и Александр тоже решил воспользоваться приглашением.
– Твоя беременность ещё не очень приметна, – сказал он жене, – вполне можем побывать на празднике.
Баронесса вспомнила, как она была последний раз на новогоднем балу в 17 году.
– Снова ты, Анна, переживаешь давно ушедшие времена молодости, – остановил её муж.
– Да мне эти воспоминания всего дороже! – с волнением ответила старушка. – Молодые люди в белых перчатках ведут дам в полонезе. Перед вальсом волнение достигает наивысшего напряжения. Раздаются возгласы: «Государь приехал! Рядом царица!» Все замирают в почтительных, неподвижных позах. Я стояла у стола базара благотворительности в пользу сирот, разливала по бокалам шампанское, а так как сама была прехорошенькая, многие у меня брали бокал, а на поднос клали деньги и золотые монеты. Проходя мимо, царица вдруг остановилась и спросила: «Как ваши идут дела, милая?» Я дрожащей рукой показала ей на блюдо с деньгами, и государыня, открыв свою сумочку, положила на поднос кредитку в пятьсот рублей, а я стояла, ослеплённая счастьем и радостью!
– Анна! Ты, наверное, и про мазурку забыла? Антраша ножками не выделывала? – опять подтрунивал над нею Петр.               
– Не все танцевали, кто-то играл в карты: вист, пасьянс – на драгоценности. Бал заканчивался котильоном. Где ты, моя молодость? И мне эти воспоминания, Петр, дороже всего!
Старуха встала из-за стола, и, надменно пожелав спокойной ночи, проследовала в свою комнату.
Домашние вздохнули свободно. Муся подсела к Геле, рассказывая свои маленькие тайны, а Пётр с Александром принялись составлять прогнозы наступающего 1947 года.



                Гибель кота Маркиза

Беда пришла неожиданно. Кот Маркиз заболел, перестал есть, прятался в ванной. Вечером Анна попросила Александра посмотреть на питомца. Увидев на морде животного пену, тот заключил, что кот отравлен, и вколол ему целебный раствор, но Маркиз к утру умер. Горе баронессы было неописуемо, все домочадцы жалели кота, вспоминая его проказы на кухне и в гостиной. Анна в слезах не покидала своей комнаты, Муся тоже плакала, жалея мать и Маркиза. В суматохе Ангелина старалась не попадаться баронессе на глаза, сидела за вязанием в комнате, но это её не спасло, –  Анна объявила, что кота отравила невестка.
– Это её рук дело, больше некому! – кричала старуха. – Она никогда его не привечала, прогоняла и сейчас сидит равнодушная, бесчувственная!
– Какой ей резон, Анна? Беременные кошек никогда не трогают, боятся ребёнку навредить, – останавливал Пётр жену. – Да и где она могла отраву взять?
– Где, где? У Шурки в медикаментах небось средство подобрала, она ведь в медицинском училась! – парировала Анна. – Так и до меня доберется, проходимка.
– Тётушка, такой вздор говорите! – защищал Аленксандр жену. – Ангелина ни при чем в случившемся, кота она никогда не брала к нам в комнату.
Тут вступилась за Гелю Панна:
– Что вы на девчонку ополчились? В доме говорят, что Маркиз спёр неделю назад у вашей соседки Изумы кусок мяса, висевший за форточкой, и та ругалась, грозилась отравить кота.
– Неправда ! – вспыхнула Анна. – Изумруда – девушка из порядочной семьи и на такое не решилась бы!
– А люди говорят, – снова спокойно продолжила Панна. – наш кот не раз таскал с окон и рыбу, и колбасу. Ваша невестка абсолютно не виновата в отравлении.
Анна не нашла сказанному контраргумента, и с надменным видом удалилась в свою комнату.
Ангелина теперь испытывала при виде баронессы страх, стыд и ненависть. Во взглядах той и другой выражалась слишком явная неприязнь,                которую женщины спешили прикрыть маской равнодушия, но обе видели,  как невыразимо тяжело им иметь друг с другом какие бы-то ни было отношения. После очередного разноса баронессы за уборку в гостиной, где статуэтки на камине были поставлены якобы не на свои места, Ангелина решилась на разговор с мужем:
– Защити меня или выгони из дома! Я не могу больше жить с тетушкой: унижает, за всё отчитывает, называет меня проходимкой, чужим человеком, дверей мне не открывает, а когда часами стою на лестнице, обзывает казанской сиротой, теперь вот обвиняет в отравлении кота…
– Но при мне она относится к тебе лояльно, терпит! – в замешательстве отвечал Ивашов.
–  Но ты не видишь как она постоянно меняется: с мужем – одна, с тобой – другая , только по-французски и говорит, с Мусей ласкова, а со мной как с кухаркой! Анна – мой тиран и мучитель!
– Не говори так о моей тётушке! – потребовал Александр.
– Анна ненавидит и презирает меня! – выкрикнула Ангелина и с ней сделались конвульсии от плача.
Ивашов взял её – исхудавшую, невесомую – на руки и отнёс на кровать. Вскоре она заснула. Все понимали, что у баронессы кончилось терпение, а у Ангелины стойкость и что молодые должны уйти. Выручил брат Петра Семён, предложив Александру с женой переехать к ним:
– Я подолгу в плавании, а Серафима одна скучает, Ангелине будет спокойно с ней.
Ивашовы вскоре покинули дом баронессы, которая перед их уходом не преминула сказать:
– Я надеялась, здесь они должны были понимать благородность обращения со мной…
Мария и Пётр проводили пару с сожалением, а Панна обрадовалась, что Ангелина рассталась с Анной:
– От греха подальше разбежались! – перекрестилась кухарка.

                Встреча на катке

На новом месте в скромной квартире на Васильевском острове Серафима прониклась сочувствием к совсем юной беременной родственнице: выделила стол на кухне и боковую комнату, ранее предназначенную для гостей, выдала ключ от дверей.  Гелю порадовал телефон в коридоре, по которому ей было разрешено звонить (у баронессы телефон стоял на столе в кабинете Петра, но туда вход был закрыт).
Началась другая жизнь, самостоятельная. Но Александру было неуютно в чужой квартире, не хватало библиотеки, задиристых шуток Петра, хитрых, но любящих глаз сестрёнки и душевности немногословной Панны. Он был очень сердит на тётушку, лишившей его комфорта, в душе винил и супругу, не нашедшую подхода к баронессе.               
Анна скоро заскучала по своему Шурке, звонила, жаловалась на болезни, требовала его прихода, и Александр сдался, постепенно вернулся к своей работе в библиотеке и вкусным обедам Панны, а вечером возвращался к Ангелине, уверяя, что падает от усталости.
А тут на Васильевским острове открылся каток, и Александру захотелось побегать на коньках, размяться от сидения за книгами.
– Конечно, Саша, иди покатайся! – поддержала Серафима. – Двадцать семь лет, молодой человек, необходимо двигаться! Я дам тебе коньки Семёна, на теплые носки будут как раз.
Вскоре Ивашов засобирался на каток.
– Саша! А я ? Ты меня возьмёшь? – спросила Ангелина.
Александр рассердился:
Пузо на нос лезет, а ты по льду кататься !
Ошеломленная таким грубым выпадом, Геля обиделась и молча вышла из комнаты.
Чувствуя себя виноватым, что сорвался на грубость, супруг пробурчал:
– Ты не скучай. Я скоро вернусь! – Ангелина не ответила, и он от досады хлопнул дверью.
Очутившись на катке, Александр забыл о семейных неурядицах. Радовали свет прожекторов, музыка, смеющиеся молодые лица. Александр резал коньками на крутых поворотах лёд, пугая начинающих кататься новичков. Чтобы отдышаться, он сел на лавку, любуясь катанием юной фигуристки. Вдруг кто-то сзади накрыл глаза пуховыми варежками с тонким ароматом духов.
Здравствуйте, товарищ Ивашов! –  услышал он голос с воркующим акцентом, от которого захолонуло сердце:  перед ним  стояла Алина Иворге. Розовощекая, в белой шапочке, из-под которой выглядывали золотистые пряди волос, в серой короткой заячьей шубке и светлом трико, она показалась ему снегуркой из сказки:
– Рад вас приветствовать,  Алина! – заулыбался Александр, пытаясь подняться и встать. Увы! Его коньки, скользнув, разъехались, и он шлёпнулся на лёд. Иворге расхохоталась, протянула ему руку. И вот они грациозно покатились кругами по катку.
– А что вы здесь одна, а не с комдивом? – осмелев, поинтересовался он.
– А почему вы один, без молодой супруги? – ответила она ему.
– Обстоятельства! – уклончиво пояснил Ивашов.
– А моего комбрига ждёт его старушка, надоел контроль, захотелось свободы! – смеялась Иворге.
– Как я вас понимаю! –покачал головой Сашка.
– А давай на «ты», Ивашов! Я ведь про тебя всё, всё знаю! – предложила Алина и оттолкнув его, устремилась в центр катка. Александр догнал беглянку и развернул к себе:
И что ты обо мне знаешь? –  прошептал он.               
Их глаза встретились, как когда-то на палубе корабля в бушующем Каспии, и они припали в поцелуе друг к другу. Но тут группа завистливых катающихся девушек толкнула их, и пара оказалась на льду.
Ивашов стал поднимать Алину, но она громко ойкнула, заявив, что больно в щиколотке. Сашка довёз её до лавочки, расшнуровал ботинок и осмотрел маленькую ножку –  перелома не было, возможно,  вывих.
– Я не доковыляю одна до дома,  –  заявила пострадавшая, –  Ты как врач обязан мне помочь!
Они шли, обнявшись, по ночному городу, и Александру показалось, что его спутница не всегда прихрамывает. Однако он на руках донёс по лестнице девушку до квартиры.
–  Саша! Ты забинтуй мне щиколотку, я не умею! – потребовала девушка.
Раздевшись, Александр положил её на постель и спросил, где у неё аптечка с бинтом.
– Нагнись ко мне – скажу, – прошептала больная, а потом обхватила его за плечи и долгим поцелуем притянула к себе…
Ивашов возвращался домой обескураженный. Как всё быстро случилось! Теперь у него есть тайна, которую он ничем не должен обнаружить.
«Я ей нужен со всеми проблемами, значит, любит, и давно.» –  думал Александр, остановившись на берегу Невы. Снежинки осыпали его лицо, а ветер почти срывал одежду, обжигал пылающее лицо.


                Душевная непогода

Стены домашнего очага пошатнулись. Словно вихрь ворвался в их мир семейного благополучия – разбил его, развеял и унёс. Александр ходил словно во тьме, считая, что нет печальней измены самому себе. Ангелина молча переносила холод супруга, переживая в душе перемену в муже. Душевная непогода грозила их кораблю крушением.
Александра раздражала её беспомощность, нежелание бороться за него. Он слышал затаенное дыхание жены, видел трепет её тонких рук и молчаливую покорность.
« Пусть жалобы, слёзы, только не это укоряющее молчание!» – думалось Ивашову.
«Это испытание нужно пережить, главное – рождение здорового малыша», – утешала себя Ангелина.


                Встреча друзей в Ленинграде

Александр познакомился с одногруппниками – бывшими фронтовиками – и проводил с ними многие часы общения по вопросам медицины. Он старался вырвать из памяти ту седую, проклятую ночь, обнажившую в нём низменную страсть. Общение с коллегами заполняло его образовавшуюся душевную пустоту. На его счастье Бог послал ему встречу со старым другом. В коридорах академии, не веря своим глазам, он увидел Михаила Шатрова, приехавшего к своему учителю – профессору на консультацию. Несмотря на свою занятость и короткое время командировки, Михаил выделил часок повидаться с Ивашовым в кафе на Невском. На радостях  выпили, разговорились. Михаил, как всегда, – всюду поспел: получил уже звание капитана медслужбы, приобрёл связи в Москве. Его супруга Лейла училась и справлялась с домашними делами, окружала мужа лаской и заботой.
– А я что-то не вижу на твоём лице бывшего глупого выражения счастья, Александр! – поддел Шатров друга, и  тот кратко поведал ему историю о неприятии тёткой Ангелины, о скромной ныне жизни на квартире, о встрече с Иворге и, вопреки его укорам совести, холодному отношению к юной беременной супруге.
– Да, Ивашов, ну ты и влип! Перед Иворге устоять трудно: красивая, со связями... Что она в тебе нашла? Зацепила твои дворянские корни  или твою юную супругу не считает соперницей? Я думаю, у тебя не хватит ума сменить чистую Ангелину на эту зрелую хищницу. Ты супругу пока отправь к матери, где  она спокойно родит. Уйди с головой в работу, служебные дела и заведи хорошие привычки, они сделают твою жизнь приятной, – хохотнул Михаил – А Иворге, возможно, скоро заменит тебя на более податливого и удачливого кавалера.
– Спасибо, Михаил, что поддержал, а то в голове каша, – признался Александр.

                Алина действует

Иворге не признавала случайностей и возникшие отношения с Ивашовым рассматривала как закономерное продолжение их не случившегося романа в Иране. Она с Александром  была одного года и повидала многое: прямо со школьной скамьи – отряд МПВО, фронт, вступление в партию, служба на Каспии, теперь работа в райкоме. Женитьбу Ивашова считала ошибкой, следила за его жизнью и действовала, помогая ему так, словно всё происходило естественно, в то же время не давала усомниться Александру в своих чувствах  к ней. Она взяла его под контроль: пересекалась маршрутом, часто звонила, встречала, где могла. Вот и сегодня поджидала его после лекций на ступеньках Академии. Тот вышел с сокурсниками, остановился что-то обсуждая. В шубке, стройная и эффектная Алина прошла мимо них, все курсанты сразу в её сторону повернули головы, обернулся и Александр. Она помахала ему перчаткой:
– Ивашов! Хорошо, что я вас случайно встретила, – обворожительно заулыбалась Иворге. – Есть приглашения  на новогодний вечер, возможно, есть и желающие весело встретить Новый год?               
Товарищи Ивашова заинтересовались, знакомились, записывали телефоны. Иворге смеялась, грозила пальчиком в ответ на дерзкие комплименты. Александр медлил:
– Я не знаю, как скажет супруга, согласится ли?
– Думайте! Я для вас оставлю билет! – она помахала ему рукой и пошла от них быстрой и легкой походкой.

                Таинственный звонок

Встречать Новый Год у баронессы Ангелина отказалась, сославшись на токсикоз при виде грязных тарелок и недоеденных блюд на столе.
– Давай встретим этот Новый Год втроём, – положив руку супруга на живот, предложила Геля. – Чувствуешь, как шевелится наш сын?
Действительно, в ладонь Ивашова толкнуло, заставив замереть его сердце, и он испугался вдруг, осознав всю свою ответственность.
– Хорошо, Гелочка! Я только поздравлю с наступающим тётушку и вернусь! – заверил он жену, целуя её в щёку.
Вместе с ним ушли праздновать Семён и Серафима. Оставшись одна, Ангелина вспомнила про свою попутчицу в вагоне Наташу Топилину и решила ей позвонить,та отозвалась, засыпала вопросами, предложила приехать к ним с Александром.
– Муж придёт, возможно, нагрянем к вам, – отвечала впечатлённая радушием Наташи Геля.
Быстро стемнело. Ангелина подошла к окну. Звёзды брызгами северной зари рассыпались по тёмному небу. Раздался звонок телефона, и Геля поспешила к аппарату, подумав, что звонит муж.
– Позовите Александра! –  услышала она женский голос с акцентом.
– Его нет дома, он у тётушки! – решив, что звонит сестра Анны, ответила Ангелина.
– Что ему передать? Вы кто? – трубку бросили и Геля задумалась –«Что бы это значило?»
Она снова подошла к окну. Марс! Планета зловещая и роковая чертила на небе знаки беды и страданья о наступающем голодном 1947 годе. Ангелина закуталась в платок, села в кресло и незаметно заснула.

Розыгрыш

Баронесса возвращалась с прогулки, тихо ступала по замерзшим  завиткам упавших листьев, словно изнемогая под гнётом своей слабости. Она тоже заметила в небе необычайно близко ярко-красное небесное тело, и тревожное чувство перемен охватило её. Облегчение душе принесла встреча Анны у подъезда дома с Александром и Семёном без невестки…
Панна накрыла стол, на котором горели свечи, в одной из ваз стояли ветки ели, украшенные золотым дождём. Все были веселы и довольны  подарками от Петра и Маргариты : духи, бусы, конфеты, шарфы… Среди праздничного ужина раздался звонок в дверь. Панна открыла, вошёл военный.
– Товарищ Ивашов здесь? – спросил он. Александр поднялся из-за стола.
– Вас внизу ожидает машина. Пройдёмте. Советую не сопротивляться, –  предупредил офицер НКВД.
Ивашов с тревогой и недоумением  одел шапку, взял шинель и вышел с ним. Баронесса откинулась на спинку стула, держась за сердце. Пётр вскочил и бросился к окну:
– Что за чертовщина! – воскликнул он. – Внизу никакого «воронка» не видно! Стоит только серый автомобиль, вон Сашка с офицером подошли. Ба! Из машины дамочка в шубке вышла и обнимает Александра. Так это розыгрыш новогодний, господа!
Все поспешили к окну и увидели, как на заднее сиденье авто села женщина, за руку втащила вслед за собой Ивашова, а на переднем уселся, хлопнув дверью, офицер.
– Ну, твой племянник и пройдоха, Анна! – засмеялся Пётр и лукаво глянул на Семёна с Серафимой.
– Видела бы это бедная Ангелина! Что теперь будет?
Баронесса пришла в себя, захихикала и предложила тост:
– Выпьем за приятные сюрпризы судьбы!
Автомобиль нёсся по Невскому проспекту. Александр безвольно утопал в запахе дорогих духов объятий Алины...
Новогодний морской бал гремел полонезом, когда в зал вошли Ивашов с Иворге. Их окружили сокурсники Александра, осыпая комплиментами Алину, забывая своих спутниц. Цвет элиты, шампанское, тосты и круги вальса – тревожного, стремительного – несли Александра словно по краю пропасти, в которую так сладко упасть обоим…


                После бала

Ангелина проснулась от грохота салюта и фейерверков. Слышались смех и крики встречающих Новый год. Геля в темноте позвала мужа, но ей никто не ответил, и она поняла, что одна в квартире. Зажгла свечу на столе и глянула на часы – шёл третий час наступившего года. Тоска сжала сердце:  о ней забыли…
Послышался поворот ключа в замке входной двери, и Ангелина поспешила к ней, подумав, что это пришёл муж. Вошли усталые от пешего возвращения по улицам празднующего города Семён и Серафима, отряхивая  снег с одежды, и удивились, увидев стоящую перед ними невестку.             
– С Новым годом, родственники! Мужа моего где потеряли? –пыталась шутить Ангелина.
– Ты, Геля, только не волнуйся! – начал Семён. – Представь, перед самым Новым годом явился офицер НКВД и забрал его по какому-то срочному делу. Сказал, что утром вернётся. Мы сами гадали: что он натворил и когда успел?
Серафима утвердительно кивала головой, подтверждала правдивость слов мужа.
– Я вспомнила! – воскликнула Геля. – Его по телефону спрашивала женщина, а я сказала, что он у тётушки…
Вот видишь! Всё сходится, ты сама сказала, где искать твоего супруга. Теперь жди утра, а мы идём  спать, да и ты ложись. Утро вечера мудреней! – зевнул широко Семён  и последовал за Серафимой в спальню. Перепуганная Ангелина долго не могла сомкнуть глаз и заснула  лишь под утро.


                Полёт валенка

Утром неизвестность исчезновения супруга стала невыносима. Хотелось есть, вместо обещанных Сашкой угощений, на блюдце сиротливо чернел ломтик ржаного хлеба. Гелка вздохнула, накинула платок, втиснула ноги в валенки, одела пальтишко и отправилась в магазин за молоком и булкой.
Во дворе – ни души, тихо и морозно. На снегу валялись обгорелые бенгальские свечи, мятые бумажные китайские фонарики, мандариновая кожура. Ангелина повернула за угол в сквер и тут же отпрянула обратно: возле лавочки стоял её муж с блондинкой  в пушистой шубке. Она ему что-то говорила и смеялась.
С бьющимся сердцем Геля наблюдала, как Ивашов что-то говорил дамочке, показывая на стоящую поодаль машину, как женщина обняла его, прощаясь. Сашка сбросил с плеч её руки и оглянулся по сторонам.
Ангелина побежала обратно в дом, задыхаясь от гнева, не попадая ключом в замок, оставила полуоткрытой дверь, прошла в комнату. Сбросила с ног валенки, упала в слезах на кровать.
Вскоре услышала осторожные шаги мужа, села на постели и глядела на Александра глазами раненой волчицы.  Тот удивился, увидев её в пальто:
– Ты куда собралась и почему входная дверь открыта? А, может, провожала кого? – пытался шутить супруг.
– Тебя искать хотела! Где ты пропадал всю ночь?
– Не виноват, поверь: по ошибке забрали в НКВД ! – отчитался, не глядя в глаза супруге, Сашка.
– Что же, эта служба мазала тебе щёки губной помадой и поливала всего дорогими духами? – язвительно заметила Ангелина.
Бог мой! Что ты такое говоришь? Я валюсь от усталости с ног и хочу спать! – сердито пробурчал Ивашов.               
– А это тебе за Господа Бога, лжец! – в сердцах воскликнула Геля и швырнула в него валенком в галоше. – Твоей подружке, видно, всё равно, что ты женат и будешь скоро отцом, ей всё равно, перед кем рвать кнопки на груди и кому подставлять кроваво-крашенный рот!..
Валенок попал в цель: Сашка сразу отрезвел, держась за голову.
– Плебейка! Как ты могла запустить в меня, врача, грязный валенок?! Monstre! Comme il ne faut pas!1 Правильно тётя Аня говорила: не умеешь себя вести! Что скажут наши хозяева?
Вот и катись к тётушке! А я уезжаю к матери, спокойно ребёнка родить и не сидеть голодной в одиночестве!
Ты никуда не поедешь! Я не позволю портить мне репутацию на службе! – испугался Ивашов.
Купи мне билет, я сегодня же соберу вещи! – упорствовала Ангелина.
______________________________________________
1  Монстр! Не благовоспитанная! (франц.)   
 
Ты, конечно, можешь меня бросить, но я люблю тебя, Гелочка! – лепетал Александр, пытаясь взять её за руку.
 – Всё ложь! Я видела вас в сквере, и ты не дотрагивайся до меня после неё! – сказала Геля, как отрезала.
Сашка не нашёл слов в оправдание, развернулся и ушёл, хлопнув дверью, а Гелка, переживая разрыв, разрыдалась.
В комнату вошла проснувшаяся Серафима со стаканом воды и валерианой.
– Гела! Испей-ка и успокойся, а то ребёнка скинешь! – строго сказала  она. – Вы молодые. Первые испытания, ошибки. Думаешь, мой в порту не загуливал? – шепотом открылась она. – А к матери ехать, возможно, правильно в этих условиях, там родишь, и всё у вас с Александром наладится, глядишь, и жильё дадут ему, – успокаивала Серафима.

                Суть счастья: оно не долго

Сашка шёл к тётушке, опустошенный раскаянием в измене и предательстве самому себе: поддался уловкам опытной дамы, скосившим его мирную семейную жизнь под корень. Он обвинял мысленно и Ангелину за то, что не борется за него с разлучницей и сдается на милость судьбе.
Увидев вошедшего племянника, Анна сразу поняла: ему дали от ворот-поворот! На расспросы семейства он отвечал сумбурно, особенно возмущался брошенным женой валенком. Пётр хохотал, представив себе эту сцену, а баронесса кипела от возмущения:
– Я говорила тебе, предупреждала – дождался! Эта ненормальная могла и убить!
За дверью Муся прыснула от смеха, а Панна ей наказала сбегать к Ангелине и с праздничного стола еды отнести:
Та, небось голодная сидит, ты, Мария, отнеси еды, да поговори с ней. Иди прямо сейчас!               
Муся, одевшись, поспешила за дверь.
Что же она тебе потом сказала? – продолжил разговор Пётр.               
Хочет уехать к матери, требует с меня билет на поезд. – мотнул головой от огорчения Александр. – Что делать? Узнают на службе, придётся
объясняться!
– Тебе нужно порвать со своей пассией и закончить академию,–посоветовал Пётр.
– Легко сказать, – вздохнул Ивашов. – Веришь, я перед ней, как кролик перед анакондой, сопротивление бесполезно, работник райкома, заявила, что всё обо мне знает…
– Этого ещё не хватало! – всплеснула сухими ладошками баронесса.
– Да брось, Сашка! А я на что здесь? Уж признайся, что красивая баба тебя очаровала! Ангелине же нужно сменить обстановку, успокоиться, поскучать – пусть едет, а ты ей не только билет, но и денег дай и потом помогай, твоего ведь ребёнка под сердцем носит! – сказал сердито Пётр.
– Да, да! Пусть едет! – согласилась Анна.– Это её единственное правильное решение, а дальше будь что будет – как Бог даст!

                Прощанья час

«Всё кончено!» – думала Ангелина. – «Разве я не любила, не терпела все козни его тётушки? И теперь-то в чужой квартире одна! Интересно, о чём говорил он с разлучницей на лавочке?»
Тут дверь приоткрылась и в комнату вошла Муся с узелком.
– Я тебя спасать пришла  от голодной смерти! – заявила она. – Панна передала. Не уезжай, Гелочка! Я буду скучать по тебе! – и Муся крепко обняла Ангелину…

      Решение принято

Уже после ухода Марии Ангелина задумалась, стали одолевать сомнения – правильно ли поступает? Она вспомнила, как были с мужем дружны до театра. Вспомнила по том, как Сашка побледнел, когда им встретилась пара с красивой дамой в антракте «Пиковой дамы», а потом был каток…
Геля подумала о Наташе и решила поговорить с ней по телефону о своей беде. Та выслушала девушку и стала анализировать положение:
Гелочка, очень жаль! Всякое бывает, если бы ты была постарше, –  я бы тебе посоветовала никуда не уезжать, держаться за мужа, ленинградки  своих мужиков на сторону не отдают, несмотря на измены. Но ты молоденькая, да ещё и в положении, тебе помощи  здесь ждать неоткуда, поэтому с матерью тебе и рожать легче, а Саша пусть трудится! Буду рада летом вновь тебя увидеть, а разлучницу ребёнок оттолкнёт, всё наладится!               
Ангелина, приняв решение об отъезде, облегчённо вздохнула и стала               
собираться в дорогу. Серафима сообщила мужу, что Ангелина уезжает.
– Как она потащит чемодан в её положении, звони Петру, пусть Сашку присылает, а то мы с тобой ещё и виноватыми будем, что отпустили её, – сокрушалась развернувшимися событиями Серафима. Чтобы задержать невестку, она зазвала её попить с ней чая. Геля безвольно последовала за Серафимой на кухню, и та сделала бутерброды, положила пирожное на узорное блюдце, налила большую чашку чая со сливками. Глядя, как Ангелина осторожно пьёт горячий сливочный напиток, Серафима спросила:
– Не тяжело нести тебе будет чемодан?
– Да нет, – отвечала Геля. – Нести особо нечего: бельишко да пара платьев. Всё, в основном, на мне.
Она поблагодарила хозяйку и удалилась в комнату.
Когда пришел Ивашов, жена почти одетая – в тёплой кофте, с пришпиленным на затылке узлом прекрасных, вьющихся волос – сидела в кресле и укладывала вязаные малышу кофточки и пряжу в чемодан. Заслышав шаги мужа, она испугалась нового разговора с ним, но внешне была спокойна.
– Что мне сделать, чтобы ты осталась? – спросил он.
– Уже ничего не надо, всё сделано, – холодно ответила Геля.
– Но ты вернёшься, Ангелина?
– Всё будет зависеть от тебя, – ответила она.
– Посмотри на меня, обернись! –говорил Александр. – Ещё не поздно – улыбнись как раньше, я помню, люблю тебя ту самую, что ушла со мной весной в новую жизнь супругой военного человека...
– Я сейчас не нахожу в себе никаких сил, а ты говоришь не те слова, чтобы всё стало, как раньше. Пусть мой отъезд станет испытанием твоей верности, а в марте тогда приедешь к нам, – ответила Ангелина.
Они шли к вокзалу. На оградах и столбах были одеты на бок шапки снега, сверкающие, словно ювелирная витрина, в сугробах балеринами в белых пачках стояли небольшие ели.
Ивашов с женой простился, расставаясь ненадолго, до будущей весны. Поезд уходил в дальние края, посвечивая огоньками, словно яркими улыбками Мадлен – Ангелины – столькими, сколько их помнил Александр.

               

                Возвращение на круги своя

Пелагея ахнула, увидев на пороге Ангелину с чемоданом, очень усталую и похудевшую так, что даже беременности не видно было. Дочь пала в слезах ей на грудь.
«Как всё обернулось печально», – думала потрясённая всем происходящим Пелагея. «Неужто её соседи видели? Вот уже действительно
– человек предполагает, а Господь Бог располагает, как в народе говорят».
Очень обрадовалась встрече с сестрой Валентина, крепко обнимала, целуя гостью, и Геле бросилась в глаза, что болезнь у Валентины прогрессирует. Она вопросительно посмотрела на мать, ты только безнадёжно рукой махнула:
–Дела, как тёрка, корявые: Валечке всё хуже.
– Я денег немного привезла – муж дал. Купи лекарства и мяса, – сказала Геля.
– Хорошо, что ты приехала, доченька, на моей душе полегчало! – призналась мать.
Выслушав рассказ Гели о жизни в дворянском семействе, она воскликнула:
– Это мне кара! Я виновата, что поверила капитану на слово, не узнала его получше! Но ведь как говорил, как облещивал, ручку целовал и Валечку лечил! Тогда я так была благодарна за него Богу! Ничего, доченька! Родишь, начнешь учиться. Красивая, молодая, поднимешься…
Настал вьюжный февраль. Письма от Александра приходили редко. Иворге постепенно полностью завладела его мыслями, и образ жены поблек в его памяти, несмотря на то, что он сам не признавался в себе в этом, считая, что свобода отношений с Алиной – это временный союз двоих. А в Сталинграде у дома Ангелины голодной собакой шаталось горе.
Валентина, заходясь в кашле, угасала, и Геля сидела  около сестры, пытаясь облегчить её страдания.
Бог прислал тебя ко мне, – шептала Валентина, – Хорошо, что ты рядом, не забывай мать, когда вернёшься к мужу в Ленинград. Я своего Алексея не дождалась, так будь хоть ты счастлива! –говорила она, сжимая руку сестры своей горячей ладонью…



                Поздно, Алёша!

В марте в мир под солнцем явилась девочка. Ангелина родила её в последние дни жизни Валентины, и через три года, когда Алёнка бегала по саду у дома, в калитку постучал военный:
– Скажи, малышка! В этом доме Валя жила, она сейчас здесь?
Девочка подошла к калитке, с любопытством разглядывая ещё не старого человека, но уже с седыми висками.
– Валя? Она давно умерла, когда я родилась, мне мама говорила.
Военный покачнулся, рванул ворот шинели:
– А ты чья? – в надежде, что это дочь Валентины, спросил мужчина.
– Ничья! Мамина! – отвечала девочка. – Я пойду, мне с незнакомыми говорить нельзя! – и она побежала в дом.
– Мама! Меня дядя сейчас о Вале спрашивал у калитки, – сообщила девочка.
У Ангелины перехватило дыхание: «Неужели Алексей возвратился?» – 
она стремглав выбежала на порожек, бросилась к калитке, распахнула её.
Вниз по улице, пошатываясь словно пьяный, уходил военный с зажатой в руке фуражкой. Ангелина не побежала за ним, ей самой требовалось утешение.
Опоздал, Алёшенька! – хотелось ей закричать…
               
               
                Удары судьбы

Ещё при родах Ангелина закашляла кровью, ребёнка от груди отняли, и Пелагея едва смогла найти кормилицу для голодной внучки. В тяжёлый 47-й год даже соседи Фартуковы от своей коровы продавали молоко за пятнадцать рублей  пол-литра – очень дорого.
О рождении дочери, смерти сестры  и своей болезни Ангелина сообщила мужу. Алина торжествовала победу, а баронесса пришла в ужас:
– Ты привёл в дом больную туберкулёзом? Срочно надо всем сделать рентген лёгких!
– Тётушка! Ангелина была здорова. Видно, она заразилась в последние дни от сестры, задолго до рождения моей дочери, – успокаивал старушку Ивашов. –  Зря послушал вас и отпустил её на погибель. А дочь я назову Ольгой.
– Не вздумай за ними ехать! Пошли денег! – приказала тётушка. Тут к Александру явилась Алина  и, загадочно улыбаясь, сообщила:
– Я беременна, Саша! И рожу тебе мальчика, вот увидишь!
Ивашов побледнел:
– Ты же говорила о свободных отношениях!?
– Так уж Бог распорядился, милый! – ответила злодейка. – Та девчонка в такой среде вряд ли выживет...
– Это твоё решение, Алина! Ты знала, что я женат и больную супругу, как врач, не могу бросить!
– Я подожду! – усмехнулась Иворге, уверенная в своей победе…
Время шло. Александр сдал в академии выпускные экзамены, посылал жене деньги и открытки с советами беречь себя и дочку. После курса лечения Ангелина пришла снова поступать в медицинский институт, но документы у неё не приняла комиссия:
– Простите,  с таким заболеванием вы у нас не можете учиться!
Это было сильным ударом по надежде Ангелины, однако документы приняли  в  сельскохозяйственном  институте  на  мехфак,  где  она  успешно
сдала экзамены и была зачислена  на дневное отделение. Эта новость привела Сашку в ярость и ревность. Ему представлялось, как весело проводит время его молоденькая жена среди деревенских парней. Он заскучал, с Иворге почти не виделся и вспоминал счастливые дни семейной жизни с Ангелиной, рассматривал фотокарточку дочери, находя в ней сходство с собой.
Ангелина в сентябре уехала на практику в Урюпинск, а дочка осталась на попечении матери, которая её вытащила фактически из лап смерти:
ослабленный организм хватал одно детское заболевание за другим. Когда Геля вернулась с практики, то увидела ползающего на коленках колобка с белой кудрявой головой и оценила подвиг спасения её дочки Пелагеей...


                Развод

В конце сентября Алина родила сына. Это событие страшно обрадовало как баронессу, так и Александра. Увидев сына,  он почувствовал, себя счастливым отцом, и в метаниях между женщинами была поставлена точка. Однако оформлять развод, показывая свою измену в минувшем году, Александр сразу не решился, чтобы не навредить себе по службе, он ещё более семи месяцев жил на две семьи. В мае 48-го года Ивашов приехал в Сталинград. Обнял жену, взял на руки дочку:
–Давай мне на руки нашего белого медвежонка!
– Ещё надержишься!
Он начал издалека: собирается ли Ангелина оставить этот вуз с тракторами и вернуться с ним в Ленинград?
Геля глянула на него насмешливо, сузив глаза, –  совсем ему далёкая, чужая:
– Ты думаешь, я поверю, что ты там одинок и несчастен?
– Конечно, я не монах и как-то должен был жить без тебя! Ты умная и всё понимаешь, там женщина родила мне сына и я хочу его усыновить. Думаю, что девочка при матери вырастет, а мальчику нужен отец. Я верно теперь тебе такой не нужен – старый развратник. Ты молодая, красивая обязательно найдёшь достойного человека….
Служащих загса разводящаяся пара удивляла, – шутили, смеялись, муж обнимал бывшую жену и целовал в щёку, она словно вырвалась на свободу.
На прощание Сашка подарил Геле золотые медальон и часы с браслетом. Прощай, Мадлен! А той не верилось, что это правда, и он больше не вернётся, не понимала, что осиротила дочку…
Между тем Пелагея захворала, упавшая на спину два года назад полка дала о себе знать, образовалась опухоль, и мать угасала. Денег Ивашов не присылал, Ангелина оказалась в бедствующем положении, и подала на алименты, а у самой в лёгком образовалась каверна, женщину подвергли пневмотораксу…

В Ленинграде Алина  решила проблему с алиментами: на имя Ангелины было послано жёсткое письмо, что она гулящая, её мать пьющая, а жив ли ребёнок, неизвестно. Похоронив Пелагею и заливаясь слезами, Геля пришла к своему лечащему фтизиатру Пельзант Рахили Моисеевне.
– Что за вид? – стала ругать врач Ангелину, – Нужно кушать, лечиться, ради своего ребёнка выжить!
Ангелина показала ей письмо из части бывшего супруга:               
– У меня нет денег на еду, а в алиментах отказали! – по мере того, как Рахиль читала письмо, очки её ползли вниз, а лицо покраснело от возмущения:
– Оставьте письмо мне, я разберусь с начальством Ивашова!
Через две недели Ангелине пришло из части официальное письмо о сумме положенных ей алиментов и сообщение о переводе Ивашова на службу в город Кызыл-Орду…

                Эпилог

Прошло семь лет. Лысеющий, как и все в роду Корфов, Ивашов, скрываясь за мокрой простынёй на окне от казахстанской пыли и солнца, раскрыл газету «Правда». На её странице увидел вдруг снимок Ангелины за кульманом, а рядом пожилого человека с подписью: «Молодой талантливый конструктор Ивашова Ангелина и её руководитель – изобретатель первой в мире автоматизированной поточной линии в тракторостроении товарищ Инночкин». Долго рассматривал снимок. Потом откинул простыню с окна,  навстречу знойному ветру, и  в голове вдруг зазвучала старая мелодия:

                Мадлен не может
                Стряпать и стирать!
                Мадлен умеет
                Изобретать!..

«Где, ты, Мадлен-Ангелина? Моя любовь и молодость...» – думал он,  глядя в бескрайнюю степь, на одинокие, далеко стоящие юрты кочевников.


От автора: Милый читатель, как мне жаль с тобой расставаться! Возможно, ты спросишь: «Какова судьба фамильного кольца с таинственным сапфиром, завещанным баронессой Корф дочери Александра и Ангелины, юной Ольге в Прологе этой книги?
Переданное отцом кольцо Анны она хранила, оберегала от любопытных глаз сиятельный сапфир.
Господь даровал Ольге с мужем красавицу девочку – правнучку баронессы, и наградил её многими талантами, а более всего искусством танца. Сам дед – Александр Ивашов, – отвёл её в хореографическое училище
в Ленинграде, по окончании которого миру явилась новая прима-балерина... Ольга отдала ей драгоценное кольцо Корфов, чтобы охраняло на гастролях по миру.
Прекрасный сапфир в мятежные 90-е годы спас девушку, подарив ей любовь и счастливую жизнь в Швейцарии.
Велика сила драгоценного фамильного камня...