Формула жизни

                Юрий Овсянников
                Формула жизни
.                Повесть.

   Вступительная статья К. Э. Штайн профессора, доктора фило-
логических наук.
Вашему вниманию представляется исправленное и дополненное изда-
ние. Труден в жизни честный, бескомпромиссный путь. Автор убедился
в этом, исполнив свой воинский долг, служа родине, авиации долгие годы.       
    Повесть «Квадратура судьбы», вышедшая в 2000 году,во втором издании настолько переработана автором, что изменилось и само название. Теперь повесть называется
«Формула жизни». Значительно переиначена первая глава, правда без потери основного смысла. Преобразованы мистические ассоциации в реалистическую адекватную конкретность, что приземлило повесть, приблизило ее к объек-
тивности событий самой жизни персонажей повести. По основной профессии Ю. Ф. Овсянников – военный летчик первого класса, в прошлом командир авиационного
отряда дальних реактивных бомбардировщиков. Осваивая в 60-70 годы бескрайнюю белую пустыню Заполярья, летал от Мурманска до Чукотки и Северного
полюса.
   Учится Юрий Фирсович постоянно (второе образование– историк), освоил после выхода в отставку множество профессий, и в каждое дело он вкладывает все силы и душу.
   Ю. Ф. Овсянников – жизнетворец и жизнеустроитель. Все, кто оказываются рядом, испытывают благотворное влияние его творческой личности, чувствуя на себе дея-
тельную доброту, свет души этого интеллигентного человека.Повесть, написанная им в начале восьмидесятых годов,пролежала в столе 18 лет: в то время опубликовать ее не было возможности. Все, что происходит в повести, говорит Юрий Фирсович, «с болью и страданием пережито лично мной, только, как говорят у нас в авиации, в других ракурсах, в другом сюжете жизни».
Кажется нет ничего замысловатого в сюжете повести.Но это только на первый, поверхностный взгляд. Сейчас некоторые с недоумением скажут: «Подумаешь, трагедия,не защитил герой докторской диссертации!» А дело в том,что автором подмечена важная проблема – проблема взаимоотношений творческой личности, подлинного интеллигента, в условиях уродливого общества, где все перевер-
нуто с ног на голову, в обществе «развитого социализма»с его внешней благородной атрибутикой и внутренней деморализованностью устоев.
Сергей Стужев, главный герой повести, безукоризненно честный, щедрый на идеи ученый. Но в обществе, гдеотношения основываются на «горизонтальных» связях
при «жестком излучении» тоталитарной системы, порядочность, благородство – качества, скорее мешающие,не способствующие расцвету талантливого человека, идеи
которого, несомненно, имеют ценность для общества.Что означают в повести «горизонтальные связи», изкоторых явно выпадает белая ворона – «изобретатель,
а не приобретатель», как его характеризует коллега Сергея Юрий Иванович, да привычное для нас всех то, чторуководитель крупного научного центра не ученый, а делец, для которого «нужно» сделать диссертацию, чтобы он лучше «сидел». А преобразование успешного отдела в филиалах научно-исследовательского института невозможно, если действовать «по закону», реальная возможность – только в обход, за определенную плату: разменной монетой служит в данной сфере достаточно ценный
продукт труда – диссертация, которая при социализме да и сейчас – немаловажный фактор в продвижении по служебной лестнице.
Может быть, Сергей Стужев, как выражались раньше,слабак, безвольная личность, которой пользуются все, кому не лень? У него, несомненно, есть недостатки: надо ведь подумать и о том, чем семью кормить! Создавая интеллектуальные ценности, высоко взлетая в мысленном полете,такие люди, как Сергей, как правило, не очень хорошо ориентируются в житейском мире и ничего не могут «взять» для себя. Может быть, прошло время альтруистов и неверен вечный библейский императив «будьте как дети!»
Видимо, нет.Талантливый человек, творец – огромная ценность для общества, именно с этими людьми связан прогресс, движение человечества вперед. И не они должны меняться,а общество должно изменить свое отношение к ним. Эти люди сродни произведениям искусства – искусства творческого отношения к делу, жизни. Самое главное, что злит обывателя-«приобретателя», что Стужевы обладают тем, чего не купишь, – совестью, бескорыстием, благородством, талантом.
Растерявшись от предательства коллег, Сергей обретает себя среди порядочных людей, каждый из которых может рассказать свою «повесть о настоящем человеке».
В этой среде расчетливый Кудряш, скорее, исключение из правил, случайно затесавшийся из того, прагматического, мира человек. Честный путь в жизни труден, и нужно иметь огромную волю, чтобы не пойти по проторенной колее в жажде денег и власти.
    Никогда «не отступаясь от лица», такие люди, как Стужев, обязательно окажутся самыми надежными,аже в трагической ситуации. Таковы они, эти «аутсайдеры-интеллигенты», которыми их считают прагматичные люди.
Сюжет в повести развивается динамично, повествование имеет особый ритм, общий строй повести строг и гармоничен. Характеры выписаны точно, подчас одним штрихом. Хороши морские пейзажи, и растворенность героев в природе – свидетельство правильности в выборе судьбы:в какой бы квадрат жизни она их ни загнала, весь «некупленный» мир принадлежит им, а они – миру. На земле такие люди чувствуют себя, как бодлеровский альбатрос – ходить им «мешают крылья». Вот и получается – живут они между небом и землей, и, судя по бодлеровскому же альбатросу, так случается не только здесь и сейчас.
Повесть написана хорошим русским языком – чувствуется знание автором образного слова, умение владеть им. Замечательно построены диалоги спасателей.
Они о жизни, счастье, добре и зле, словом, о том, что всегда занимает ум пытливых духовных людей, какими слаится Россия в мире.
         
                Доктор филологических наук профессор К. Штайн

                ФОРМУЛА ЖИЗНИ.

                До того, как мы чашу судьбы изопьём.
                Выпьем, милая, чашу иную вдвоём.
                Может статься, что сделать глотка перед смертью
                Не позволит нам небо в безумьи своём.
                Омар Хайям
   Встревоженная и взволнованная, впору этому неспокойному мартовскому ветреному дню, Мария Павловна не находила себе места. Вот по пути из Москвы домой сделала
небольшой крюк, чтобы пригласить брата, его супругу и маленькую Леночку на море этим летом. А тут такое!... Голова кругом идёт. Не зная, что делать Мария Павловна тяжело вздохнула и нахмурила брови.В душе всплыли далёкие картинки детства. Она ежедневно носила горячие, из печки, обеды родителям, которые ре-
зали на зиму торф. Приходилось оставлять всего на полчасика пятилетнего брата Серёжу одного дома: в деревне этого не боялись, да Маша нигде и не задерживалась – скоренько туда и обратно.
А мальчик всякий раз не выдерживал, не мог дождаться её возвращения и босиком бежал по тропинке навстречу. Прямо за огородом зеленел небольшой луг, незанятый
участок деревенского кладбища, на котором буйно росли летние сочные травы, островки белого и розового клевера с махровыми шапочками и много-много ромашки с нежными перистыми листочками. Увидев издали сестру, мальчик стремглав мчался к ней, прижимался лобиком к руке и всякий раз его слёзы, то ли от пережитого страха одиночества,то ли от радости встречи, капали ей на запястья.
– Ну, успокойся, я же с тобой!.. – И не могла тронуться с места, пока он не утихнет, пока не поднимет на неё успокоившиеся, ещё влажные, родные серые глаза.
И вот, кто бы мог подумать, Боже мой! Через тридцать лет,после длительной и, казалось, успешной жизни, вновь повторится точь-в-точь та же полузабытая сцена детства. Он,прижавшись виском, безмолвно держит её руку, и обильные
доверительные слёзы, падают и обжигают её запястья.
– Ну, что такое, Серёжа?
– Всё… Всё… сложилось не так, как должно было быть!...Неудачно. Плохо.
   Многолетний педагогический опыт превратил Марию Павловну в человека аналитического ума, быстро и безошибочно чувствующего и понимающего любую сложную
ситуацию и принимающего решения без жалости и злости.Но в эту минуту она ощутила, как сердце её наполнилось мстительной, жестокой силой.Всех, всех, кто причастен к несчастьям брата, она готова была уничтожить, испепелить. По редким письмам и ещё
менее редким встречам последних лет она догадывалась о неблагополучно складывающейся судьбе Сергея. Недоумевала, почему. После блестящей защиты диплома его взяли в один из лучших в стране научно-исследовательских институтов. «Талант», «голова», «большому кораблю – большое плавание», говорили о нём друзья и коллеги. А получилось большому кораблю – большую дулю».
Нервной, стремительной походкой Мария Павловна направилась в физико-технический институт. Здание института выглядело помпезно и вычурно с лепниной капители
на грязных колоннах. Безвкусная архитектура добавила ещё заряда раздражительности и агрессивности, но оказалось, и тут промах, отдел гидроэкструзии перевели
в соседний химический институт. Она влетела в помещение лаборатории отдела, в котором находился один единственный человек, толстячок предпенсионного возрас-
та, с умными, выпученными глазами. Он стоял у доски, на которой только что аккуратно написал: 14 марта 1981 года.С притворной серьезностью он выкатил на Марию Павловну глаза:
– Угадайте загадку: «Без окон, без дверей плывёт по морю еврей». Кто плывёт?
– Я вряд ли смогу сейчас сосредоточиться на вашем юморе. Хотела сказать: «неуместном юморе», но сдержалась.Было очевидно, что толстячок принял Марию Павловну за работницу института.
– Сдаётесь?
– Ну, сдаюсь.
Айсберг! Он плывёт без окон, без дверей!
– Мне не смешно. Я сестра Стужева и ищу Юрия Ивановича Коваленко!
– О! Извините! Я и есть он.
– Мария Павловна!
– Садитесь, пожалуйста, в это кресло. Сергей мне рассказывал о вас много хорошего. Ещё раз простите за глупость моего поведения. Лаборатория не лучшее место для приёма.
В лаборатории с устоявшимся запахом технического цеха по
одной из сторон стояли мощные толстостенные металлические устройства, видимо, высокого давления, на столах микроскопы, в углу металлические заготовки, на полках много книг и чертежей.
– Я о Сергее, не могу понять, что произошло.
– Хорошо, что вы не пошли к руководству института, там бы вам навешали сто пудов академического вранья.
   Аккуратная со всех сторон Мария Павловна сразу понравилась Юрию Ивановичу. Он долго молчал, перестраиваясь на другую волну, а, сосредоточившись, начал разговор
как о чём-то давно продуманном и логично осмысленном,
в голосе звучали сочувственные, даже дружелюбные нотки.Видимо, он остро почувствовал, на каком нервном градусе кипит Мария Павловна.
   – Мы дружили по совпадению взглядов и научных, и политических и всех прочих… Вам, видимо, известно, что героем Сергея в прошедшие годы был горьковский Данко,
который вырвал своё сердце и осветил горящим сердцем дремучий лес для толпы заблудившихся и растерявшихся людей. Конечно, мифический Данко – чистейший образец советского человека, готового посвятить себя всецело обществу. Сергей, как доминанту, запрограммировал себя на этот подвиг.… А человек он… у него же золотое сердце, простой, чистый, светлый, он справедлив и совершенно
бескорыстен, рафинированный интеллигент – учёный. Я,думаю, не ошибусь, это новое поколение советской цивилизации. И всё это хорошо и достойно восхищения, но, как
оказалось, это и плохо: он не мог, не научился говорить слово: «нет». И потому был совершенно беззащитен перед хитростью, наглостью и прочими пороками. Он примеривал всех на себя.
   Мария Павловна сосредоточенно слушала, склонив голову, и сверяла сказанное со своими мыслями. Нередко она лёгким кивком головы как бы подтверждала истину произносимого.
– Окружающая публика очень скоро поняла настрой этого распахнутого настежь сердца и …начала употреблять по назначению, для собственной выгоды его открытость. И самой большой ценностью в учёном мире – идеями, открытиями,изобретениями – он запросто и беспечно делился без оглядки. Хотя мыслит он, поверьте мне, глубоко и масштабно… У него котелок варит за троих, бывает же такое чудо, он практически на себе тащил огромный отдел. А идеи сыпались,как из рога изобилия, благо дело новое в науке – изготовление инструмента и обработка деталей многих машин под
высоким давлением, да плюс порошковая металлургия. О!Простите!Я же запамятовал, чай заваренный стоит без толку. Давайте используем его по назначению.
Он открыл дверцу шкафа, выставил на стол заварной чайник, кусковой сахар и разлил аккуратно по чашкам ароматный чай.
– Спасибо, – Мария Павловна с удовольствием придвинула чашку, в помещении было прохладно, и горячий напиток был очень уместен.
– Лет пять тому назад заместителю директора нашего института Леониду Фомичу предложили должность в головном институте в Москве. А в ту пору, как и сегодня, провинция грудью рвалась в благоденствующую Москву, живущую безмятежно в довольстве и счастье, рвалась гораздо изощрённее и настойчивее, чем товарищ Остап Бендер желал найти сокровища в стульях. По статусу этой должности очень желательна была докторская диссертация. Леонид Фомич умел доставать дефицит, помогал нам, бывало, забугорными шмотками, джинсы, кроссовки и прочее. Такой,
знаете, жизнерадостный кретин, который умел засучить чужие рукава. В интимной обстановке он без смущения говорил: «Сейчас только ишаки вламываются, умные люди мозгами шевелят». Он пришёл в отдел и попросил сварганить ему по-быстрому докторскую диссертацию. Исследование,законченное Сергеем, и уже внедрённое на предприятиях среднего машиностроения, материал докторской диссертации, оформили на Леонида Фомича. Увеличение сроков работы деталей для ядерного реактора, секретная и бесценная разработка. Потом нашему преуспевающему отделу предло-
жили расшириться в филиал головного московского института, соответственно увеличивались штаты, росли зарплаты, потребовалось новое помещение. Найти помещение не смогли ни по официальным каналам, ни через знакомства.
Вскоре проблему решили. Нисколько не смущаясь, начальник отдела дал согласие совершить сделку века ради общего блага – подготовить в кратчайшие сроки докторскую диссертацию директору соседнего химического института, ведь
у физиков и химиков много смежных тем. За основу взяли новое готовое исследование Сергея, засели всем отделом.Я тоже старательно готовил таблицы, графики, формулы.…Так мы получили нужное помещение и некоторые льготы.
   – Это называется альтруизм учёных идиотов, которые с песней счастья отдают свои способности задарма! – едва сдерживая себя произнесла Мария Павловна, как итог сказанному, обескуражив тем самым мягкого Юрия Ивановича.
– Это же, как я понимаю, незаконно и аморально.…Теперь вы, альтруисты, остались в провинции, в глуши лесов сосновых, а ваш Леонид Фомич – бездарь, будет руководить
институтом, потом отраслью, а потом и страной. Так?
– Можно подумать, что вы не видите, что происходит вокруг в нашем датском королевстве! Уважаемая Мария Павловна, вы живёте в романтическом мире школьных иллюзий...Прошу вас, оглянитесь! Всеобщий маразм крепчает, меркантильный дух, то бишь, торгашеская мораль, становится на прочные ноги, как главная, до поры скрытая, доминанта социалистического общества. Торгаши, которые ничего не
производят, командуют народом, и даже райкомами партии.
– Почему вы примирились с этими химерами нарождающейся морали и идеологии? Почему не встали на дыбы?...Почему не возглавили борьбу за правду чистого социализма? Ведь несдерживаемая жадность этих людишек не ведает, что творит, разрушая то, что завоёвано и построено с таким трудом. Почему, наконец, не погибли в этой справед-
ливой борьбе? – тихо и злобно твердила Мария Павловна в вихре эмоций от накопившейся обиды сквозь выступающие слёзы.
Юрий Иванович даже растерялся от такого напора негодования гостьи, но, однако, собрался с мыслями:
– Неужели вы не помните или не осознаёте, – и вы, и мы были и остаёмся рабами навязанных и собственных заблуждений, которые вы, учителя и преподаватели, так
успешно втемяшивали в наши головы, в том числе и всеобщую покорность и терпение. Такое было время. И у каждого времени свои герои. Сергей Стужев – не революционер.
С какой стати он должен был возмутиться и начать рушить установившееся мироустройство?.. Я пришёл к выводу, что революционеры – это зашоренные фанаты и авантюристы,не ведающие правды – истины о подлинности будущего.Они – мастера ломать. А вот что делать потом, как наполнить и разделить «общий котёл», они не знают, не ведают всю совокупность событий и последствий, которые наступят потом… Сергей – замечательный учёный, а не революционер, его интересует воздействие высоких давлений и температур на вещество – метал, пластмассу и керамику. Но
не политика. Не понимаю вас!
– Вы гнули свои спины, совершали открытия, чтобы потом беспечно раздаривать их, стыдно сказать, ради угодничества, ради маленького сытого мещанского мирка. Мы,
учителя, этому вас не учили. А где личность учёного?... Вот из-за такой философии те ушлые людишки и кидали вас.Вот Сергею и стало плохо.– Мария Павловна неспешно вытерла мокрые глаза.
– Вы, учителя, верили сами и учили нас социализму и коммунизму как идеальной мечте человечества, где будут вечное равенство, счастье и справедливость, а реальность оказалась другой… Я имею ввиду рождение в чреве социализма иного чужеродного духа – меркантилизма, торгашества.
– Социализм и коммунизм в данном случае не причём,лопухи и прохиндеи могут существовать при любой общественной формации.
– В вас говорит обида за Сергея. Я заметил, с каким воинственным видом вы влетели в помещение, но здесь вашим справедливым мечом некого наказывать: мы с Сергеем дружили, а все, кто причастен к неудачам судьбы Сергея, они уже далече... Не
нами неправда стала, не нами и кончится.… Какой-то злой рок: Стужев жил и творил для многих, для всех, а все в ответ отвернулись и разбежались. Бездари выросли, построили карьеру. А Сергей, талантливейший учёный, остался ни чем, один. Из него вытянули всё, как из колхозного поля, он понял, что с ним поступили несправедливо. Но поезд ушёл… Фатальная, вопиющая несправедливость!... А потом
он вдруг потух, обессилел, осиротел – глубокий духовный кризис: даже для себя не стал писать докторскую диссертацию. У нас говорят: закисли мозги…. А остальное довершила… супруженька. Женщины любят победителей! Она спуталась с одним смазливым бездарем, который Серёжкиного мизинца не стоит…. Один понт.
Юрий Иванович надолго замолчал, искренне переживая за Сергея, потом спохватился: «Да, вот интересный был случай, однажды мы с Сергеем пошли на рынок купить ово-
щей. На входе навстречу подошла цыганка и, глядя на Сергея, вдруг произнесла: зачем ты отдал людям своё здоровье?
Я был просто потрясён. Ну, скажите, как цыганка узнала суть Сергея?»
Мария Павловна едва держалась, чтобы не разреветься,сердцем чувствуя глубину несправедливости в поступках людей с братом. Было больно, стыдно, просто невмоготу.
   Возвращаясь из института, Мария Павловна никак не могла избавиться от ощущения враждебности ко всему в этом неприятном, закопченном и безликом городе, к институту и его бетонным коробкам зданий и даже к троллейбусам и людям в них, чужим и безразличным.
Мрачным и подавленным, каким он был теперь постоянно, Сергей встретил сестру, помог снять пальто:
– Чаю не хочешь? Согреться.
– Спасибо. Чаем угостил Юрий Иванович. - Мягко и вместе с тем не по-родственному строго ответила сестра, думая о своём, и направилась в комнату.
– Быть или не быть? – саркастическая улыбка скользнула по его лицу.
– Конечно, быть! – Она повернулась к нему и долго смотрела ему в глаза, пытаясь найти нужные слова, – мне кажется, тебе надо изменить линию жизни, понимаешь? Изменить! И переделать самого себя! Стать иным!...
– Не понимаю, что означает – изменить: стать эгоистом, индивидуалистом, скупердяем, Гобсеком, экономить себя во всём за спинами вкалывающих людей, – от этих слов ему становилось стыдно от воображаемой скупости самого себя, от мысли тратить себя по какому-то расчёту, по калькулятору.
– Не надо бросаться в другую крайность! Ты, братец, беспечно и бездумно истратил себя на других людей! Ну , например, пора бы уже научиться говорить слово: нет - тем посторонним людям, которым ты ничем не обязан, тем умникам, что умеют загребать жар чужими руками и проворачивать свои делишки. Так? Ты унаследовал от отца его пылкость и порядочность, а от матери мечтательность, но откуда у тебя эта непонятная беспечность? Не из малодушия ли ты открывал себя до такой степени, что запросто дарил научные ценнейшие идеи, даже диссертации? Ты, что идиот? Если идиот, надо перестать быть таковым.
– А что такое – идиот?
– Глупый, слабоумный человек.
– Да, по жизни в отношениях с людьми я таковым, наверно, и был. Думал, что мой творческий огонь будет бесконечно долгим, а люди будут отвечать мне тем же. Моё предположение оказалось псевдо.
– Конечно, надо жить не только для себя, это понятно, но жить для других тоже нельзя! Я так думаю. Ты же учёный человек, найди формулу своей жизни! Сколько со всеми и для всех, и сколько для себя. И это не по калькулятору, это у
нормального человека должно получаться само собой! Так?
– А у тебя самой имеется формула жизни, или ты советуешь то, чего сама не осознаёшь?
– Я живу просто среди людей, для себя и для людей, вернее, для детей, это и есть моя формула жизни.
– Ты живёшь просто, а мне предлагаешь решать каждый день какую-то высшую арифметику.
– Никакую не высшую, тебе надо хорошенько проанализировать жизнь и отношения с людьми в институте… Конечно, за твои способности и дела ты должен был получать
и звания, и должности, это было бы справедливо, но такого правильного, справедливого соотношения затраченного туда и полученных заслуг... это случается, наверно, не часто. Ты попал в другой вариант – посвятил себя обществу…
Подвиг Данко совершён в лучшем виде, так? И давай скажем прямо, – здесь в этом институте ты, талантливый учёный, потерпел первое поражение из-за не найденной в уме и  сердце формулы жизни. Надо с болью признать этот печальный факт и закрыть эту страницу... Не ты первый, даже Наполеон терпел поражения. Спокойно признать поражение и начать с белого листа. И первое, это – восстановить здоровье! Поедешь к нам, найдём работу на море, а море,физический труд, чистый воздух, прекрасные пейзажи гор и  моря должны вернуть здоровье. Феникс должен возродиться из пепла! И тот пылкий дух, который светится в здоровом теле… И который совсем недавно пылал в тебе. Согласен? – а сама в это время с сомнением подумала, как
трудно будет восстановить его утраченную, хрупкую гармонию ума и интуиции.
– Пожалуй, это наиболее подходящий вариант. Надо привести в порядок уставшего коня.
Он в нерешительности посматривал на большую фотографию жены и дочери в рамке на комоде.
– Тут уж решай сам, сумеешь ли достойно перенести,жить вдали от них? – она показала на портрет жены и дочери.
– Постараюсь.
В его голосе сестра услышала отзвук уверенности и надежды.
– Пиши бумагу на увольнение, я всё сделаю сама. Поезд уходит в девять вечера, сегодня же и уедем.
   И нехитрые сборы, и троллейбус, и отправление поезда прошли для Сергея в тупом отрешённом состоянии, будто всё это происходило не с ним и не наяву. Только боль сердца, усиливаясь и ослабевая, словно через него пропускали ток, регулируемый реостатом, напоминала о реальности происходящего. Да откуда-то из глубины души звучали недавно прочитанные строки обожаемого поэта:
                Тихо летят паутинные нити,
                Солнце горит на оконном стекле.
                Делал я что-то не так. Извините!
                Жил я впервые на этой земле.

                II
   Золотой полосой прижался пляж пансионата «Океан» к обрывистому прибрежью крымской бухты, местами переходящей в береговой откос. С обеих сторон бухту зажимают в клещи два утесистых мыса. Пляж пустой. Ни души. Рано.Затяжная, нудная от надоевших ветров и дождей, весна медленно переходила в лето. Вчерашний размашистый ветер разогнал непогожие облака; потоки солнечного света за-
лили склоны и долины, становилось по-летнему празднично и уютно. Лишь холодный и плотный северо-восток гонит пенистую волну, ритмично ударяя о груду прибрежных
камней.
   Запах моря щекочет ноздри Николая Никитича. Прошедшую жизнь свою, в основном связанную с морем, он жестко и  безжалостно разделил на три периода. Первые двадцать лет – военное, послевоенное детство и юность, формула жизни: жить, чтобы выжить. Второй период – после двадцати, пожалуй, все сорок лет – раб своих страстей: карьера, женщины, вино, борьба, подчас безжалостная и безумная, с
постоянным риском для жизни. Около тридцати лет командовал большим теплоходом. Много перевидел стран, народов и людей. Но, как говорится, был конь да изъездился. До пенсии пришлось дорабатывать на вспомогательных участках, теперь вот «командует» пансионатом. А к шестидесяти – третий период, когда надо остановиться, осмотреться и понять мир, в котором жил, да и живешь сейчас, и который придется покинуть. Порывы его умерились и охладились, пришли мудрость, успокоение, мягкость и терпение. Он не просто живет, он радуется каждому часу, наслаждается крымской природой и воцарившимся спокойствием в душе.
Все бесценно и свято: и зеленая трава, и листва, и любая козявка!
   После долгой зимней разлуки с морем теперь можно часами вдыхать чудный аромат прибоя, забывая о болячках и  суете дел. И забот убавилось. За полтора месяца пансионат успели подготовить к сезону. Центральная аллея к морю – великолепные цветочные клумбы, правда, зацветут они еще только через месяц. По обе стороны от аллеи, среди благовония ливанских сосен и  ленкоранской акации, красивые двухэтажные коттеджи.
    Над десятиметровым обрывом – мраморная ротонда с колоннадой по кругу и позолоченными капителями. Художник постарался от души и расписал потолок ротонды и кровлю горными крымскими пейзажами.
   Рядом с танцплощадкой высокое здание столовой. Центральная часть фасада, обращенного к морю, завершена барочным фронтоном с двумя фигурами, огромные окна выходят к морю.
    «Рыбацкий флот» – лодки для любителей рыбалки - на площадке возле матросского кубрика, в полной готовности дорожки и лестницы для спуска на пляж – все
в лучшем виде.
    Николай Никитич смотрит в записную книжку, память становится ненадежной, так и возраст! – пятьдесят девять, остался один сезон до пенсии. Посмотреть в блокнот норовит и черный, как смоль,Кардик, молодой гибкий пес с пятнышками-подпалинками
над глазами. А чуть поодаль – пушистая белая Чана – всегда держит дистанцию, цену себе знает.
– Так! Федору Семеновичу и Алексею закончить спасательную лодку, подогнать, закрепить мотор, – начинает утреннюю планёрку директор пансионата, обращаясь к матросам-спасателям, левой рукой бережно отстраняя мордочку любопытного
преданного пса.
– Ну, кому нужна эта телега в центнер весом? – возражает Федор Семенович. Его еще не видно, он сидит в лодке, но вот вонзились серые острые глаза, как перископы, – ее же сталкивать надо втроем. Неужели нельзя такому богатому предприятию купить современную лодочку, чтоб одному...
– Нет, – перебивает по праву начальника Николай Никитич, – прошу не прекословить...
    Большим человеком был прежде Федор Семенович Кудряш, полковником внутренних войск. Физическая сила, рост,командный голос и  благополучие многие лета сделали его пренебрежительным, резким и грубым. Высокомерные манеры человека, повелевающего другими людьми, здесь, среди четырех матросов-спасателей, выглядят вычурно. Его невзлюбили, хотя и побаивались. За глаза прозвали «мусье» – он часто обращался к собеседникам по-французски, любил щегольнуть «не нашим»
словечком.
– Шеф! Дайте возможность человеку... возникнуть. Может, у него что путное! – с показным равнодушием протянул Стужев, и легкая ироническая усмешка пробежала
по его лицу. «Мусье», злобно осклабившись, зыркнул на Сергея, но смолчал.
– Ну, богадельня! – кричит из третьей лодки Василий Петрович, тоже пенсионер, бывший рабочий. Никто не понимает, к чему это он – то ли в поддержку, то ли в осуждение,но быстро соображают, что это он сразу после сна. Дай хоть
минуточку, он тут же половину ее урвет на сон. Любитель
всхрапнуть.
– Так! Прошу дослушать мою мыслю, – наставляет Николай Никитич. – Вы здесь, как говорится, факиры на час, а мы знаем суть дела более глубоко, что и как надо.
Объясняю. Море здесь часто штормит. Нам, правда, до сих пор не приходилось спасать в штормовом море, но, чем черт не шутит. Не успеешь глазом моргнуть! Легкая плоскодонка-это ненадежное средство спасения в сложной обстановке.
Да, ялик тяжел, но имеет киль, поэтому устойчив на любой,даже на океанской волне.
Ялик стоял на большом судне в качестве спасательной шлюпки.
– Я больше спец по выпивону, – вмешивается Алексей Сусликов, – вот это проблема! Все остальное в сравнении с этой проблемой - мелочи жизни. Но и по поводу морской посуды мы тоже кое-что соображаем. Тут Никитич прав. Под шум волны!
– Может быть, – примиряюще бурчит «мусье», – но с этой лодкой пуп порвешь, таская туда-сюда, – жует «мусье» фигню какую-то по незнанию дела.
– Ничего, говорят, первое дело для укрепления поясницы таскай тяжести. За истину не ручаюсь, за что купил, за то продал. Так! Стужеву и Василию Петровичу натянуть тент, распорядился Николай Никитич. – Я поеду на базу. Чтоб все было нормально.
Сергей стоял в плавках, опершись на корму. Николай Никитич по-доброму завистливо оглядел его складную фигуру, покрытое легким загаром тело. Как выправился
за пару месяцев: высокая налившаяся грудь, подтянутый живот, точные пропорции – спортивная фигура. Силенки прибавилось. Все самые тяжелые работы выполнял он,
Сергей.
– Так! За работу, друзья,товарищи! – Директор неторопливо поднялся, задержав взгляд на море. Из лодок показались головы, затем и сами матросы-спасатели. Николай Никитич не торопит их, смотрит снисходительно, с добродушной усмешкой.
За исключением Сергея, все они пенсионеры, хотя Кудряш-военный пенсионер, человек молодой, ему только сорок пять. А кто, какой добрый мужик пойдет сейчас работать
даже на море за семьдесят рублей. Председатель базового комитета собрался было взгреть Николая Никитича за такие кадры, да, подумав, махнул рукой, ладно. Провели дополнительные занятия, приняли зачеты.
– Да, чуть не забыл. Мне завтра надо сварить несколько якорей, в прошлом сезоне потеряли в море. А заводской кузнец," паете "(такую он добавочку делает к словам – «паете», значит, понимаете), без бычков и разговаривать не будет: работы, паете, – передразнивает кузнеца Николай Никитич,– по горло, а ты со своим пансионатом? Короче, до четырнадцати часов работы закончить, а затем – выход
в море на рыбалку по производственной необходимости. Материальная заинтересованность: половина – в общий котел, на якоря, вторая половина – добытчику. За исключением Василия Петровича, который от податей освобождается.
И чтоб все было нормально!
– Этот вариант нам подходит, – изрекает Алексей, принимаясь за работу.
Федор Семенович бурчит:
– Почему несправедливость, почему с одних берут, другим поблажка?
– Потому что Петрович отдает улов в детский сад, – шепчет ему на ухо Алексей. Федор Семенович боднул головой, сверкнул недобро серыми глазами. У моря душа человеческая становится спокойнее, чище, проще. Кажется, вместе
с одеждой слезает вся городская суматошность и напряженность, и хочется быть самим собой. Федор Семенович,мусье», «линяет» тяжело": все хочется казаться самым важным и значительным. Он не скрывает своего высокомерного отношения к новым товарищам. В гордой стойке, в походке, во всем его крупном теле, с небольшим, не портящим спортивной фигуры животиком, в поступи сквозит надменность и напускное величие. Он прямо-таки одержим манией превосходства, и то, что он не стал великим, было, по его мнению, чистой случайностью. Нельзя себя так вести, ох как трудно, но иначе не может: не позволяют прошлое, ушедшие положение и власть – хо-
чешь не хочешь, надо держать марку. А уж за свою правоту будет рыть землю копытом. Чего-то человек в жизни недопонимает.
   Николай Никитич, закончив думу о Федоре Семеновиче, погладил рукой пса, оглядел привычным взглядом синеву моря, его вскипающие белопенные буруны, и перевел взгляд на Сергея. Мария Павловна не скрыла перед ним того, что было с братом, просила только сохранить разговор в тайне для пользы дела.
   Какими трудными для Сергея были те первые дни!
Страшный вакуум. Смена напряженного, четкого, как удары сердца, ритма городской жизни на эту тишину, безмерность и покой были оглушительными. Он не находил себе места. Работа в пансионате не требовала особой сосредоточенности, он выполнял ее механически, продолжая по инерции размышлять над проблемами, которые
оставил, хотя и пытался гнать прочь все, что связано с прошлым, – и научный взлет первых лет, и дерзость честолюбивых замыслов, и, как он думал, стечение обстоятельств, приведшее к крушению возводимого здания жизни. Но тщетно.
Воспоминания вновь и вновь неудержимо всплывали и кружились, неотрывно, навязчиво. Когда не было работы или во время перерыва, он подолгу стоял у обрыва или сидел на своем камне с видом печального грифа, как шутили ребята, устремив грустные глаза в аквамариновую даль, что без конца и края. А в глазах, говоривших о навалившемся грузе усталости, читалось какое-то взрывное безрассудство. Ни-
колай Никитич вспомнил его безумный поступок во вторую
неделю пребывания. В обеденный перерыв, когда все неторопливо пережевы-
вали взятую с собой нехитрую еду, Сергей подхватил свой гоночный велосипед и стремительно направился вверх.
Поднявшись на самую высокую точку, с которой начинается спуск, он покатил по асфальтированной ленте вниз. Скорость возрастала стремительно. Вот он несется без тормозов, низко согнувшись, разрезая набегающий поток воздуха темной
точкой головы. Все замерли. «Мусье» привстал, раскрыл рот:
– Он что – больной смертью? Или его обидел Бог?
Но ему никто не ответил. Скорость велосипедиста неудержимо росла, вот он мчится уже пулей, и вдруг на бешеной скорости сворачивает на узкую тропинку, ведущую круто вверх, к маяку. Угол поворота был не менее сорока пяти градусов. Николай Никитич закрыл глаза: это же верная гибель.
– Ну и лихач! Метров на сто пятьдесят взлетел, под шум
волны, – восхищенно выпалил Алексей.
– Ну, богадельня! – недовольно буркнул Василий Петрович, дожевывая консервы со ржаным хлебом.
   Николай Никитич не выдержал, вскочил, побежал, как мог, тряся своим большим животом. С трудом, задыхаясь, поднялся. Сергей лежал на спине рядом с велосипедом. На откосе среди ковыля и полыни пестрели весенний адонис
и степные тюльпаны. На неподвижном, расслабленном, бледном лице-маске – плотно сомкнутые губы и вздрагивающие веки закрытых глаз. Казалось, он еще ощущал ветер неминуемой смерти, и этот возврат к жизни дал почувствовать захватывающий, пронизывающий смысл смерти: «Какое же это прекрасное мгновение, когда уходит страх!» Состояние презрения к смерти наполняло его сердце неведомым ранее чувством радости и вдохновения. Случилось чудо у бездны на краю: на душе величие спокойствия и тишины. «Как прекрасна, оказывается, Земля и жизнь!..»
– Да ты что, парень?! – пропыхтел Николай Никитич – Что за сумасбродство? Что за бесшабашность?!.. Это же не гонки в Ницце! И что я скажу Марии Павловне, если что случится? Прошу тебя, больше не надо такой джигитовки!
– Спасибо, Николай Никитич. Вы очень добрый человек! Простите меня. – Сергей медленно открыл глаза. Отчужденным, долгим и немигающим взглядом смотрел он в небо, а ветер трепал его волосы и молодой серебристый ковыль, что касался отчаянной его головы.
                III
На рыбалку собрались быстро: удочки, садки, наживу–в лодку. Гребущий – бывалый матрос, рыбак с тридцатилетним стажем, Алексей Сусликов. Высокий, костлявый,
твердый, как шлагбаум. На руках и ногах крупные, в капроновый канат жилы. Живая иллюстрация Дон Кихота,хотя, впрочем, лицо вовсе не худое, в нем – неяркая красота зрелого возраста, не потускнели черные глаза, лихо топорщатся усы. С первых дней войны Алексей – труженик-солдат. Все видел своими глазами, исходил и исползал далекие и  близкие земли, где война стелила свои дороги. После вой-
ны с большим трудом устроился на китобойное судно, избороздил все моря и океаны, зарабатывал большие деньги, но стал баловаться вином. Дальше – больше, пока не превратился в одного из знаменитых выпивох рыбного флота. Но и  его железный организм не выдержал. Однажды за обедом,после вчерашнего, показалось бесшабашному Лехе, что по краям его тарелки сидит дюжина чертей – одни пьют суп,а другие моют в нем ноги. Поднял Алексей ложку на глазах всего экипажа и стал целиться, чтоб главному черту башку своротить, да ещё прикрикнул: «Боцман, на сколько душ дается одна миска жратвы? Под шум волны!
– На одну! – глаза боцмана насторожились.
– А чего же они, эти черножопые, целой кодлой жрут и полоскаются в моей баланде? Под шум волны!..
   Врачи строго рекомендовали: ни капли спиртного. Вот уже полгода не берет ни глотка. Терпит. Толковый мужик,а чуть было не стал забулдыгой. Безрассудство и опасности жизни сделали его мудрым, легко чувствующим и понимающим другого человека. Он сразу понял: что-то неладно в жизни Сергея, и осторожнее всех, внимательно, как часовой мастер, старался починить надломанный механизм.
В делах, он незаменим. Любую работу выполняет точно и прочно, как вяжет морской узел. Из-за того избрали его старшим матросом, несмотря на подмоченную репутацию.
Уже наготове ждали деда Гришу, сторожа пансионата.
Не взять его нельзя – потомственный рыбак, из семидесяти лет своей непростой жизни, считай, шестьдесят провел в море. «Морюшко» – ласково зовет он свою кормилицу. Вот и он спускается. И ходит, и ест, и курит, как в замедленной
съемке. Внешне походит на излишне провяленную, почти высушенную рыбину. Цигарка не вынимается изо рта. Время от времени с удивительным постоянством раздается внутренний, приглушенный, словно отдаленный рокот прибоя,кашель: что-то долго клокочет в его худой высохшей груди, наконец затихает, до очередною приступа. Все привыкли, не обращают внимания:
– Дед! Инсульт привет! Ты где коптился? В каком рыбцеху? – цепляет Алексей.
– Кха...кха...кха... на вольном ветру да на солнышке...
- Так, морюшко убилося, можно выходить, – улыбается оставшимися желтыми, прокуренными зубами дед. – Весла на воду!Отдать концы! – показно командует он, хрипловато и обрывисто, будто верховодит на порядочной посудине.
 – Кха.. кха...кха... Сергею искренне жаль деда.
– Ты бы бросил курить-то! – говорил он по первости. Дыхалку посадишь, жабры засвистят!
– А зачем? У старого все по-старому. Одно-ить удовольствие и осталось. Ты-то ишо балуисся этим, как его, кха...кха...кха... когда женщину ведут за ручку. А я уже и вспоминать забыл.
– Эй, люди, возьмите, пожалуйста, с собою, – по пляжу бежит молодой человек, – так хочется поймать рыбки, что даже переночевать не с кем. – Подбежал, глаза острые, зоркие, улыбчив и приятен.
– А ты кто?
– Неудавшийся студент, а нынче – ни то ни се, буду крановщиком.
– Ну, садись, студент. А чего  не учишься? Время каникул ведь не пришло?
– Изгнали. Много языком молол. Он мой друг, он и мой враг.
– Ну, садись, садись.
На веслах Алексей: машет своими шершавыми, загрубевшими ручищами, и байда, большая, тяжелая, неуклюжая посудина, послушно ковыляя с носа на корму, увалисто идет воре.
– Дай, погребу! – просится Сергей, ему сидеть пассажиром неудобно, не по себе, считай, самый молодой.
– Тебе надо еще многое уметь. Салага! Да и мышца нужна, греби! Под шум волны! – и Алексей ловко уступает место. Грести метров триста. При волне в три балла это не так просто и легко, но Сергей уже умело управляется – весла движутся синхронно, уверенно. Алексей, резкий на оценки, смотрит добрым покровительственным взглядом.
Все готовят немудреную снасть: леска, грузило, два-три поводка с крючками. Наживляй, забрасывай да не зевай, вовремя подсекай. Все просто. Но эта простота только на первый неопытный взгляд. Умение и  здесь необходимо. Бычки разные: мартовик, ратан, кругляк, песчаник – каждый ведет себя в поклевке по-разному. Лучший из них по вкусовым качествам – кругляк, плотный, ядреный, берет на изысканную наживу: на креветку или хорошее мясо, да и то очень осторожен. Неопытному рыбаку его трудно поймать, и не заметишь, как сбивает наживу.
– Суши весла! – хрипит дед Гриша, – попробуем тут. Ставь якорь! – Ну, с Богом!
Первым забрасывает снасти шустрый Василий Петрович.Ловит он мастерски: быстрая короткая и точная подсечка- и таскает, и таскает! Конкретный рыбак. Алексей рыба-
чит за компанию, он всем своим видом показывает, что не считает бычка за рыбу, но хитростям рыбалки все же обучил Сергея. Федор Семенович никак не одолеет эту премудрость: подсекает с такой силой, можно подумать, ловит тунца в океане – лодка кренится от его взмахов, все хватаются за борта.
– Ну, ёк-переёк, опять сбил наживу! – в который раз вытаскивает он пустой крючок.
Петрович издевательски щерится, язвит:
– Не расстраивайся: не повезет в рыбалке, повезет в любви.
– А то я из-за этой кошачьей радости буду лить слезы! Ты меня не заводи. – боднул головой «мусье», обжег обозленными глазами. Вытащил «Приму», закурил. И все-таки ему,загребущему до всего, было не по себе, ведь негласное соперничество между мужчинами в любом деле установилось здесь.
Он пробежал насупленным взглядом по прибрежным обрывам и откосам, буркнул:
– Счастье не в рыбалке.
– Ну, не скажи! – проскрипел дед. – Рыбалочка в нашем пенсионном положении – славное дельце, – кха...кха...кха. И бывает день счастливым, ежели принесешь кое-что, а дома скажут: «Ух, ты!»
– Много же тебе для счастья надо! – «мусье» сплюнул окурок за борт.
– А что человеку в семьдесят от того большого счастья остается! Да и в чем оно, счастье-то, кто знает? – Петрович снял трепещущую рыбку и опустил в садок.
Задумались рыбаки. Когда, как не теперь, каждому можно ответить на этот простой вопрос: большие дела позади, карьера закончена, у кого-то она и вовсе не состоялась, суета улетучилась. Наступило время пофилософствовать. Заговорили вперемежку.
– Счастье – это, наверное, когда есть все: здоровье, красота, сила, деньга, хорошая баба.
– И рыбалка, конечно! Говорят, время, проведенное на рыбалке, Бог в срок жизни не засчитывает.
– Ну, хватил, у кого такое счастье?
– А нет такого, довольствуйся меньшим. Да нет, счастье по-нашему – это чтоб в животе не бурчало, да в кармане бренчало, да возле кармана кое-что стучало.
– Счастье, – решительно включился студент, – это корчиться в конвульсиях полового акта. Вот это счастье. А вот чтобы его иметь, надо вкалывать, как папа Карла, добиться положения, которое – и только оно и деньги – дают возможность в реализации надежд.
– Ну, так и действуй!
– Действуй! Извиняюсь за резкость, молодым ничего не дают: ни цветов, ни плодов, потому что это выгодно старым.
Они все имеют для своего маленького счастья, а мы только облизываемся.
– Ну моська, знать, сильна... – даже не удостоил взглядом студента Федор Семенович, – студент, как же ты будешь жить дальше, когда состаришься, если у тебя сейчас нет почтения к старшим, к предкам, к тем, кто дал тебе жизнь?
И чего ты такой нервический. У тебя что клизма в жопе разорвалась?! Тебя уже раз где-то там в институте клюнули, подумай, может, хватит амбиций.
– Нет, это мои убеждения, а не конъюнктура...
– Ой! Убеждения! Конъюнктура! Кто, научил тебя этим словам! Твое сознание надо выправлять битием, – безапелляционно отрезал Кудряш.
– Нет, мужики, счастье – это когда у тебя лучше, чем у соседа! Под шум волны.
– Все шуточки. Если ты живешь и не мешаешь соседу, если еще и помогаешь, то причисляй себя смело к полку счастливых.
– Счастье ищи внутри себя!
– Помогай! Помогай! И будешь счастливым! – зычно включился «мусье». – По этой позиции я скажу так. Есть нынче такой тип людей – сам гол, как сокол, за душой – ни шиша, себя не обеспечил элементарно необходимым, а смотришь – мечется, суетится, хочет помогать другим. Чем? Да и зачем? Ты за себя похлопочи.
Ввязываться с ним в спор никто не захотел. Спокойно более или менее «мусье» может говорить, если собеседник соглашается с ним, но скажи хоть одно слово против,
он становится невменяемым, свирепеет на глазах и «пхает полный рот» грубостей пополам с матом. Да плюс наглый тон цинизма. Поэтому все молчат. Знают, ответить может только Стужев. Между ними давно, пожалуй, с первого взгляда, шла необъявленная война, и скорее не из внутренних побуждений, а только для того, чтобы пнуть Федора Семеновича. Сергей сказал:
– Человек увеличивает счастье в той мере, в какой он доставляет его другим.
– Мусье, как многим ты доставил счастье на свои семьдесят рублей? Прекраснодушная философия!
Это не моя. Так сказал, к примеру, один древний грек.
– Черт с ним, кто сказал. Ты свое мнение изложи, а не чужое!
– Это будет длинно.
– Ничего, потерпим.
  Стужев молчал. Он точно знал, что самое большое несчастье – быть счастливым в прошлом. Чтобы ответить, что такое счастье, – думал он, – надо понять, что
такое несчастье. Люди заняты только собой, а если, бывает, обращают взгляд на другого, то обязательно с условием, что тот, другой, должен оценить эту добродетель.
Бескорыстия нет. На гостя, на знакомого, на будущего друга, на супруга и любовника смотрят не иначе, как с вопросом: «А что я буду от тебя иметь?». Не люди – барышники.
   В то же время в его голове, приученной к логике и  рациональности, крутилась мысль о том, что необходимость решить многочисленные проблемы требует объе-
динения этих эгоистичных и враждебных друг другу людей, а значит, отказа от чувства собственного достоинства. Коллектив всецело подчиняет, мешает понять и найти самого себя, и в его обезличенной, насквозь пропитанной лицемерием и фальшью среде, человек раздваивается, теряется и либо спивается, либо становится безропотным, в общем – кастрированным волом. И это неотвратимо!
– Хочу найти свою формулу жизни. Пока не нашел! И поэтому все отвергаю и отрицаю!
– Хорошо, что энергия вашего отрицания сотрясает только морской воздух, но никого не колышет!
– Человек – центр бытия! Его нельзя унижать, обманывать, подавлять! Человек должен быть главной целью, а не средством! Абсолютная ценность каждого человека, личности – вот лозунг и первомайский призыв жизни!
– Это треп! Все зависит от конкретного человека: один цель, а другой – и вещью доброй быть не может. Возьми и выбрось. И грош цена вашему со студентом отрицанию.
– Нет, отрицание – это тоже ценность. Если отрицается и разрушается то, что надо. Вот вам, месье, как державному человеку, должно быть известно, как злит русско-
го человека нехватка и дороговизна съестных припасов. Пообещав удовлетворение растущих потребностей, государство не может удовлетворить элементарной потребно-
сти – жратвы. Какое может быть счастье у трудового человека, если он не может купить кусок колбасы и бутылку молока? Это говорит о наплевательском отношении к людям. Эту систему надо отрицать или реформировать, или разрушить.
Глаза Федора Семеновича сузились, ушли еще глубже в заросли бровей:
– Ой избавитель ты наш! Матрос-спаситель! Ученый физик, которого замкнуло на колбасу! Надо ли вам со студентом соваться в такую философию, в такие масштабы?
– Обязательно надо соваться. Это право человека – соваться во все дела общества и государства. Только это право нынче тю-тю, не обеспечено человеку!
– Уважаемые люди! – вмешался, наконец, Василий Петрович, потомственный токарь, теперь пенсионер. – Ничего не надо разрушать. Не надо! Жизнь – она как море. Вот
погляди: днем забирает всю грязь, а утром опять чистое и прозрачное. Так и жизнь – все возьмет в себя: и жадность уйдет, и души очистятся. И чтобы там ни говорили, что все идет к худшему, уходит вера человека – ерунда! Ее, жизнь,
надо просто делать каждому, по возможности, помаленьку...хотя, конечно, жить становится труднее. Это точно. И прокорм все труднее.
  Наступила тишина, все задумались над простыми словами прожившего жизнь человека. И только Федор Семенович продолжал настойчиво бурчать.
– Мы много видели таких отрицателей-разрушителей,кто, не создавая, стремился развалить и испакостить...Треп! Просто надо держать это стадо вместе вот с такими
преобразователями в узде, кормить хлебом и не позволять им слишком много разглагольствовать о том, в чем они не очень смыслят.
– А чем же мы в таком случае будем отличаться от скота?
– Крупного рогатого?
– Э! Друзья! Тут я знаю точно, – улыбается в усы Алексей, – в чем отличие! Скот – не пьет.
– А что же ты оставляешь человеку?
– Человек! Человек! Ёк-переёк! – смачно выругался мусье и боднул головой. – Человек нынче – это стандартизованная деталь – болт. Работает? – Пусть крутится.
Заржавел? – Вон. Важно, чтобы работала машина, а кто слишком словоохотлив о достоинстве и прочая, тот и есть ржавый и негодный болт... Мы рождены под единодержавной властью; повиноваться этой власти – вот в чем наша задача. И счастье!
– Не! Насчет болта я не согласен. Хороший хозяин не выбрасывает ржавый болт, это я говорю как токарь шестого разряда. Добрый хозяин нарежет новую резьбу и этот болт будет еще долго служить той машине. А выбрасывает...плохой хозяин.
  Но Федор Семенович не стал ждать конца речи Петровича, он круто повернулся к Сергею и уткнулся в него взглядом:
– У нас нынче у всех претензии... Гипертрофированные... На награду за прилежное поведение. Спекулируя на каком-то достоинстве, такой ржавый болт, ипохондрик,
приписывает себе дутые заслуги и требует к себе особого отношения. Когда же ему совершенно справедливо дают фигу под нос, испытывает чувство ущемленности, хотя
в действительности ни шиша не заслуживает. – Федор Семенович сделал сильную подсечку и вытащил мелкого лохматого бычка-каменщика. – Фу ты! Кошачья радость,
ек-переек! – Он с отвращением потянул крючок изо рта рыбины, вырвал жабры и внутренности и с остервенением бросил в садок.
– Слушай, что ты так по-зверски обращаешься с рыбой? –покойно, почти дружелюбно спросил Алексей.
– А ты относишься по-человечески? Чтобы через два часа гуманно поджарить на сковородке.
– Да это его обычное дело – рвать жабры! – не удержался Сергей.
– Слухай, ты, мусье! – рассвирепел Федор Семенович, но говорил тихо, с придыханием, – попался бы ты мне пяток годков назад, я б твои поганые кишки в замороженном виде развесил за Полярным кругом.
– В этом мы нисколько не сомневались! Это философия курятника: клюй ближнего и сри на нижнего!
– Полегче на поворотах, мусье, еще раз предупреждаю!
– Уважаемые люди! Кому нужна ваша драчка! Даже бычки разбежались. Тут же нет ни одного работящего мужика,от кого зависело бы что-то изменить. Мы все у конечного
пункта маршрута, в смысле, рядом с кладбищем. А вы созидание, разрушение, счастье! – приструнил спорящих Василий Петрович.
Никто не ожидал, что простая, обыкновенная рыбацкая байка о том, о сем обернется такой остервенелой перебранкой.
– Нет, братцы-матросики, самое большое счастье, я вам скажу, – сощурил Алексей свои красивые глаза, – это когда есть чем опохмелиться. Выше этого счастья я не знавал. Да!Да! А ежели ещё имеется на закусон, то ты – сам Бог!
Все улыбнулись. И то правда. Разрядил Алексей обстановку. Клев прекратился, «как обрезало», говорят в таком случае рыбаки. Морюшко совсем убилось, ветер ослабел и
вовсе.
Снявшись с якоря, пошли на берег, подшучивая над уловом неудачников и, в первую очередь, над «мусье».
– Подсчитали – прослезились!
– Ничего! Зато тебя бабы любют!
   Чтобы отвлечь от себя яд удачливых насмешников и в какой-то степени загладить резкое впечатление от жестоких слов в адрес Сергея, Федор Семенович сомкнул ладони,приставил их к глазам, изобразив тем самым что-то вроде бинокля, и торжественно произнес:
– Внимание! По нашей суверенной территории пляжа ведут хорошенькую длинноногую клячу.
– Полный вперед! – скомандовал Алексей.
   Две молоденькие женщины в модных купальниках вызвали восхищение мужского общества. «Длинноногая кляча» лет двадцати семи была необыкновенно хороша. Для того, чтобы считаться симпатичной, ей достаточно было бы пропорциональности и стройности тела,которые она демонстрировала в обнажённом виде, но лицо ее было также очень привлекательным: серые, с легким агатовым отливом глаза обрамлялись темными ресницами и тонкими скобками бровей, а длинные черные прямо спадающие волосы и стеснительная улыбка делали ее лицо завораживающе привлекательным.
Ее подружка, востроносенькая, с большими серыми глазами и постоянной улыбкой, обращенной к подруге, в которой читались восхищение и счастье от этой дружбы,
была как бы необходимым дополнением.
– Стой, кто идет! – выкрикнул «мусье» и, первым выскочив из лодки, преградил путь молодым женщинам:
– По какому такому праву на чужой территории?
– Да...мы из соседнего пансионата! Там нам не очень...а эта бухточка между двумя утесами – такая уютная и экзотичная! Мы намерены захватить клочок этой земли под
солнцем и пользоваться им на правах собственности!–произнесла с застенчивой улыбкой длинноногая; подруга признательно улыбалась ей, а когда поворачивалась в сторону собеседников, ее глаза восхищенно говорили: «Видите, какая она у меня умница!»
   Глаза «мусье» неузнаваемо изменились: они источали максимум доброжелательности, душевности и внимания. Он снял свою легкую рубашку, выгнул грудь колесом и стал демонстрировать великолепный торс:
– Ну, что же, мы принимаем ваши условия и обязуемся соблюдать неприкосновенность территории. Это право тем более за вами, что вы – первооткрыватели. Было бы приятно узнать, как вас зовут!
– Лариса, – показала длинноногая на подругу, – а меня –Ириной.
– Какое красивое имя!
– Да, – ответила за подругу Лариса. Алексей, Василий Петрович и дед, пораженные красотой Ирины, уставились в упор, таращились, как старцы на Магдалину. Понрави-
лась она и Сергею, но он не проявил дальнейшего интереса, считая ее слишком хорошенькой: «Не по Сеньке шапка», подумалось, а потому он копался в лодке, собирая снасти, сматывал якорь, поднимал весла. Да к тому же молодые женщины проследовали в сторону своего пансионата.
– Да, вот это кадра, – сказал, причмокивая Василий Петрович. – Снятое молочко! Но, позвольте доложить, на все сто двадцать!
«Вот это фемина!» – жадно сглотнул слюну Федор Семенович. У него дух захватило от мысли, что эта прелестная женщина будет здесь неделю-другую, а может быть, и
того более, и с нею можно будет сойтись поближе. А там.., а вдруг?! Такая бабенка! Грудь его наполнилась теплым, приятным предчувствием: «Тучному полю добрый пахарь нужен!» Прекрасные глаза, как наваждение, стояли перед ним,
заставляя думать только о них и больше ни о чем другом.

                IV
   Назавтра работы было не так много, поэтому Николай Никитич разрешил приехать всем к полудню. Но Сергею сидеть дома без дела не хотелось. У моря какие-никакие заботы, да и мысли, преследующие неотступно, там притупляются, будто душа зарубцовывается. Можно часами смотреть на бирюзу волны, на меняющиеся цвета и оттенки моря,неба и земли и ощущать без суматохи и торопливости первозданность земного бытия. Поэтому Сергей примчался поутру.
– Так! Ну, что – не лежится, не гуляется? – встретил ласково Никитич. – Ну, ну! Коли прикатил, займись делом. Опробуй спасательную на моторе, да заодно поймай себе рыбешки. Иди, окунись! Водичка нынче хороша! Море-летнее, чудное, пора, видать, открывать сезон.
   Сергей сбросил спортивные брюки и рубашку и направился к воде. Морюшко совсем улеглось, засинело. Николай Никитич с удовлетворением посмотрел на окрепшее
 тело Сергея. На легком загаре заиграли мышцы, потвердела поступь, успокоился и окреп взгляд с ироническим цепким прищуром. «Утенок превратился в
прекрасного лебедя! Прямо на глазах!»
   Затем Николай Никитич непроизвольно перевел взгляд на свои руки, совсем плохие пальцы и вздохнул. Семь лет страдает диабетом, мучение, а не жизнь – уколы, полный запрет спиртного. Да разве от соблазна удержишься? Увидит Николай Никитич пивную бочку, затрепещет в его душе какая-то фибра  и станет совсем невмоготу. Смотришь, потянулась рука за кружкой пива, а там – вторая, третья. Правда, меру
выдерживал, так, чтоб осуждали, не упивался, но все-таки имел слабость. Он брезгливо посмотрел на свой большой живот и на больные пальцы, чертыхнулся и решил про себя,что надо, наконец, бросать выпивать.
Выкупавшись, Сергей вышел на берег, не торопясь, вытерся полотенцем и подошел к лодке.
– Помогите столкнуть спасательную! – вместе с Никитичем столкнули тяжелый ялик в море, мотор запустился легко. Сергей повел лодку вдоль берега по серебристой воде залива. Опробовал разные режимы двигателя, повороты влево,
вправо и, убедившись в полной исправности, остановился
у баржи, выброшенной когда-то штормом, что находилась
за утесом. Бросил якорь, но вместо удочек достал письмо и
склонился над ним. Письмо было от Юрия Ивановича.
«Здравствуй, дружище!
   У меня появилась уйма времени, которого так не хватало всю жизнь. Ты догадался? – Я, в сущности, на пенсии. Первым делом решил написать тебе, потому что чувствую перед тобой какую-то вину, быть может, не столько за себя, за всех, кто причастен к твоему, затрудняюсь сказать, неожиданному повороту судьбы (хотя, видимо, судьба – далеко не научный термин).
   Благодаря твоей, именно твоей дружбе, я, ординарная личность, более других понимаю всю сложность твоего пути – в жизни, в науке. Какого напряжения, какого разочарования, отчаяния и страдания стоил тот шаг, который сделал ты. Я – дилетант от науки и вряд ли решился бы на подобные изменения не только из-за возраста, но и из-за страха: да что говорить обо мне, ты знаешь, я не стою этого.
По-моему, даже этот твой шаг очень веско характеризует тебя. Как говорил Ларошфуко, кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется.
   Но я не устаю также поражаться тому, как человек, обладающий такими способностями, не только не пробился, но мгновенно лишился всего.
Сергей, признавая, что твои  устремления соответствовали реальному положению вещей (и в этом смысле то, что сделал ты в науке, представляет большую
ценность для нашего дела и для общества), хочу заметить, что в отношениях с людьми у тебя было много иллюзорного. Ты по-детски верил в порядочность людей и в предупредительность доброты.
Конечно, нельзя не опираться на веру в доброту, на идеалы, совесть, но, видимо, нужно быть несколько строже, разборчивее в конкретных ситуациях. Ты безоглядно делал добро. А у нас так много «разной дряни и ерунды», вроде начальника отдела и его «лизунов». Что поделаешь? Говорили же древние греки: ни один коллектив не избавлен от людей невежественных и руководителей, еще более невежественных.
   Вспомни, ведь система отношений в нашем обществе была явно искаженной, поставленной вверх ногами. Совсем по-иному было бы, если бы от человека требовалась активность, поощрялись инициатива, энергия, ум, в конце
концов. Теперь все эти качества излишни: нужен человек,умеющий приспособиться, быть до одурения терпеливым и до трусости осторожным.
Конечно, тебя можно обвинить (что и делают некоторые) в том, что ты не принял никаких мер к преобразованию самой ситуации. Если бы ты обратился, может быть, нашлись бы люди в институте или в других властных кабинетах, которые бы захо-
тели тебе помочь.
   Твой уход – стремление сохранить личное достоинство это способ спасения личности, когда ты был уже не в состоянии противостоять и врагам, и быть с друзьями. Я тебя очень и очень понимаю в этом отношении.
Сложность твоего положения, с точки зрения общественного мнения, заключается в том, что многие до сих пор продолжают считать Леонида Фомича безукоризненным
интеллигентом, «современным товарищем». У него тысячи масок, и он умеет вовремя сориентироваться. А в сущности, он ловкач, карьерист до мозга костей. Ценность его жизни, объективно, в значении для людей, дела и общества, может
быть равна нулю, но человек он деятельный, прыткий. Зло вообще деятельно, вспомни Гете – оно ищет, рыщет!
   Но рано или поздно люди все равно разберутся: кто есть кто и кто есть что.
Однако, дружище, вернемся к тебе. Видимо, жизнь можно представить как непрерывную постановку, вернее, уточнение целей; так что я хотел бы видеть в твоих действиях временное отступление, «спуск» пусть даже на нулевую ступень, чтобы поставить вновь цель.В противном случае можно утратить смысл жизни. Для тебя это было
бы слишком драматично. Никакого отчаяния! Сжигать свои корабли еще рано. Физический труд помогает забывать о страданиях, как это ни тривиально.
  Я верю, ты вернешься в науку. Не для того природа отметила тебя разумом и талантом, чтобы ты прозябал вне научной мысли. В праздности мы становимся слабыми и ничтожными, искусство жить, как известно, постигается в действиях. В любой другой жизни, вне науки, ты не найдешь счастья. Думаю, что ты все-таки победишь судьбу-злодейку!..
  В остальном все по-прежнему?! Не убивайся! Найди хорошую «тетку» и вышибай клин клином! Ибо если мужик слишком отчаивается по поводу ушедшей бабы или девки,
это значит – он начал стареть и слабеть. Тем вернее, что с моральной точки зрения ты – «потерпевшая» сторона. Хочется увидеть тебя, может быть, соберусь, прикачу.
Держись, старина!
Ю. И.»
  Письмо не разбередило, едва тронуло заживающую душевную рану, будто плеск волны о скалу. Море притупило боль. Благодаря морю, он впервые за много лет почувство-
вал гармонию жизни, когда душа, тело и мысли – одно целое.
Может быть, он становится другим. Первая маленькая победа! Не мог только понять и представить Сергей, как живет без него теперь дочка. Каждый день после вечерней игры она засыпала у него на груди, и только потом Сергей перекладывал ее в кроватку. Каждый день, пять лет! По дочечке и, несмотря ни на что, по жене сильно щемило в груди – «разлука, вспомнилось, – делит сердце пополам...»
...В течение часа Сергей рыбачил, а затем погнал обратно, решив приготовить хорошую уху к обеду. Причаливая к берегу, заметил вблизи вчерашнюю посетительницу пляжа с неразлучной подружкой. Впрочем, это обстоятельство оставило его совершенно спокойным. Он снял мотор и отнес его в кубрик, затем вынул чоп и выпустил воду, а когда собрался заняться наловленным бычком, увидел приближавшуюся Ирину. Он поднял глаза и теперь внимательно рассмотрел предмет вчерашнего восхищения. Да, ничего не скажешь: хороша. Но вовсе не длинноногая, рост ее был не более метра семидесяти. Длинными ноги казались от того, что были тонкими и изящными, словно отшлифованные прибоем гладкие камни, и вся она как-то
вписалась в этот морской пейзаж, как будто вышла из этих волн и прожила здесь всю жизнь.
– Мы с Ларисой были бы вам очень благодарны, если бы вы показали нам эти чудесные места с лодки, – немного смущаясь, попросила Ирина. Сергей перевел взгляд на часы: до сбора группы было около двух часов, так что просьбу можно
удовлетворить.
– Хорошо. Подождите момент. – Он промыл рыбу в садке и отнес в холодильник, а затем пригласил женщин в лодку.
– Лариса! Идем! Бесплатная экскурсия!
– Нет, Ирой! Я ведь не могу, укачивает! Без меня!
Сергей еще мгновение внимательно посмотрел в ее чудесные глаза и, протянув руку, произнес без улыбки:
– Сколько душ утонуло в этом омуте! И скольким еще тонуть! – Затем безучастно добавил: – правда, мне этот водоворот не опасен.
– Это как же понять? – с неподдельным недоумением брови ее взметнулись вверх. Она, видимо, была уверена – любой мужчина, оставшись с ней наедине, будет «клеить», говорить о красоте и любви; так было всегда, если только мужчина не
был слишком застенчив.
– Ну, во-первых строках, ты, можно на «ты»? – она кивнула, – ты мне не по зубам, слишком долго надо уговаривать.Всю поэму о любви! Да и то... вряд ли! – Он осторожно работал веслами, оглядываясь вправо и влево. – А потом, поить
тебя надо коньяком или шампанским, а закусывать подавай шоколад со сливками или абрикосами, а у матроса-спасателя зарплата – семьдесят рэ. Улавливаешь? Фатальное сокращение потребностей – дисгармония личности. А ты, птица- жар-птица! Мне не по шапке и не по карману!
Такая откровенность покоробила молодую женщину, она смутилась.
– Да, шансов маловато. Рекламировать... – нечего! Хотя внешне... я вполне! Но не оставлять же надежды... Иначе и женщине было бы не интересно!
– Ну почему же, время мы можем провести на уровне. Просто точки все надо поставить сразу, так сказать, у пристани.С чего начнем, с поэзии или прозы?
– Конечно с поэзии.
                Как полон я любви, как чуден милой лик,
                Как много я б сказал и как мой нем язык!
                Не странно ль, Господи? От жажды изнываю,
                А тут же предо мной течет живой родник.
– Омар Хайям! Просто замечательно! Еще.
                Когда песню любви запоют соловьи,
                Выпей сам и подругу вином напои.
                Видишь, роза раскрылась в любовном томленьи?
                Утоли, о влюбленный, желанья свои!
– Браво! Мне очень нравится. – У Ирины по спине даже мурашки побежали.
                Книга жизни моей перелистана – жаль,
                От весны, от веселья осталась печаль.
                Юность – птица, не помню, когда прилетела
                И когда унеслась, легкокрылая, вдаль.
– Ну, надеюсь, это только переживания поэта. Вам еще рано предаваться печали. – Лодка легко скользила по волнам.
– А вы, кстати, не представились.
– Сергей! Ну, традиционный вопрос, откуда же ты такая прекрасная прилетела? – сказал он это, скорее, только для того, чтобы еще раз внимательно посмотреть на нее.
– Из холодного и комариного края – из Новгорода. Я так намерзнусь там за зиму, что, вы знаете, это солнце, это тепло, это море – для меня бальзам и счастье.
– Да, вы, конечно, любите свой исторический город, удовлетворены работой, – он не заметил перехода с «ты» на «вы», счастливо вышли замуж и по недоразумению развелись!Нет, разошлись, как в море корабли! Старо и банально, но здесь сойдет!
– Вам бы быть пророком. Почти все так и есть. Не знаю только, была ли счастлива. – Она опустила правую руку в  воду и, повернувшись в сторону берега, долго смотрела, думая о своем.
– Ну у вас еще все впереди, – впервые более осторожно и с
некоторой участливой интонацией произнес Сергей.
– Какая красотища в этой бухте! И эта грозная нависающая скала, как орлиный клюв. Можно причалить сюда?–поинтересовалась Ирина.
– Утес так и называется – Орлиный. – Сергей направил лодку к берегу. Помогая Ирине выходить, он невольно задержал ее руку в своей. Было приятно, что ее восхищала эта безлюдная тихая бухта, его любимое местечко. На упругом бризе
над кромкой моря и земли парила серебристая крупная чайка.
– Ой, как хорошо!.. И эти чайки!.. Неужели это мне одной!- улыбалась она белыми, как морская пена, зубами. – Просто продолжение чудесных стихов! – Они пошли медленно по мелкой волне прибоя.
 – А вот про чаек вы, наверное, не знаете. Чайки только рождаются на земле, – начал он медленно, – а затем вся их жизнь связана с вольной стихией – небом и морем. Здесь ее, чайки, судьба и.., наверное, счастье.
Я часто наблюдаю, когда на плотном синем ветру, исполняя вечную непостижимую потребность инстинкта, чайки парят подолгу, легко и неутомимо... Да! Короткий стремительный взлет. Два-три легких взмаха достаточно, чтобы она взметнулась на высоту, с которой видна заманчивая даль. А вот смотрите!
Над ними парила та же птица, и ее оперение, за исключением кончиков крыльев и клюва, отливало снежной белизной, подъемная сила держала птицу почти на одном месте.
Ирина застыла в немой восхищенной позе. Она представила себя чайкой в красивом и свободном полете на прохладной струе набегающего потока.
– Ах! Это непостижимо, прекрасно! – Глаза ее светились неподдельной искренностью.
– Только в непогоду птицы садятся на землю, поэтому моряне и говорят: «Чайка садится на воду – жди хорошую погоду»... А когда приходит последний час, чайка взмывает гордо в высоту и...падает в неугомонную пучину, – Сергей перевел
взгляд на утес, нависший над синевой воды, и вдруг азартный, какой-то шальной огонь вспыхнул в его глазах, – а уж потом ее выносит волной, вот так на берег. – Перед ними лежала погибшая крупная чайка-хохотунья. Сергей распластал
полуметровые крылья птицы, переливающие серебристым перламутром. Пораженная красотой крыла, а еще более этой реальной смертью, Ирина долго молча смотрела на мертвую птицу, а затем подняла прекрасные глаза.
– Скажу вам, как врач, природа несет в себе красоту и доброту и, наверное, спокойствие и терпение.
– Ну, я не согласен! Для меня сегодня природа и счастье не в разумной добропорядочности и осторожности. – Он вновь бросил взгляд на утес. – Таким я уже был. Сегодня для меня природа и счастье – в чувствах, стоящих... за порогом страха! И благоразумия!
– Так что же – в безумстве? – она иронически посмотрела в его сторону. Решительным огнем блеснули его глаза:стоя вполоборота, он выразительно посмотрел в ее глаза,будто простился. – Вот испытаем еще раз судьбу! Попробуем на практике полет чайки. Не хотите? -Слегка побледнев, он быстро направился к скале. Вновь
что-то толкнуло его на смертельно опасный шаг. Бегом взметнувшись по тропинке на двадцатиметровую вершину, он бросился с крутизны орлиного утеса. И вновь ощутил чувство непередаваемого страха перед бездной и счастье возврата к жизни.
– Ах! – вскрикнула женщина, замерев от ужаса. Он летел беспорядочно, как манекен. Вряд ли он когда-нибудь прыгал даже с пятиметровой вышки. По чистой случай-
ности вошел в воду ногами, перевалившись на левый бок.Мощный фонтан радужных брызг сверкнул ей в глаза на синей глади воды.
Ирина окончательно растерялась. Бросилась в воду, но, не умея уверенно плавать, тут же развернулась обратно.
– Ой, мамочка! Да что же это?
Но Сергей вынырнул сам и медленно поплыл к берегу. Неуклюже, чувствуя боль в левом плече, выполз на берег и лег на спину.
– Господи! Что вы? Зачем вы это? – Она стала профессионально осматривать и ощупывать его тело, руки, ноги.
– Зачем?.. – медленно произнес он саркастически. – Чтобы изменить себя... Выбить жалость... Победить судьбу...И добиться вашей любви.
Женщина покачала головой, не поверив его словам.
– Люди всю жизнь учатся быть добрыми. А вы наоборот:выбить жалость! Не во имя высшего, а во славу низшего!
Она подняла его голову и посмотрела внимательно как врач в глаза Сергея. В неспокойном безрассудном их блеске было что-то жуткое, чего она не могла понять.
– Вот в этом счастье? – Ее созидательное женское естество протестовало, к горлу подступал ком, какая-то смесь ужаса и жалости. Вдруг она невольно прильнула к его еще влажным соленым губам. От него пахло водорослями и морем. От близости женского тела его захлестнуло волной истомившегося чувства. Чтобы продлить это состояние, он слегка придерживал ее грудь, если она пыталась остановить
поцелуй.
– Так, может, встретимся сегодня вечерком? – предложил Сергей, нежно лаская ее ухо и волосы.
– Больно быстрый! – сверкнула красотой глаз. – Береги желание! Такая восточная мудрость вам известна? – Потом вскочила и стала приводить свои волосы в порядок.
Он лежал задумавшись. Затем произнес:
                Белой чайкой над волной
                Пронеслась ты надо мной,
                прикоснулась лишь крылом
                Поцелуем – серебром.
                Эй, ты, ветер в синей майке,
                Пожелай удачу чайке!
– Твои стихи? – подошла и маленькой ножкой слегка наступила на горло. – Признавайся!
– Мои!
– Хороший мальчик! Сейчас придумал?
– Сейчас.
– Печатаешься?
– Нет.
– Все равно хороший мальчик. Пойдем назад. Спасибо за экскурсию!

                V
  Накануне открытия пансионата решили собраться посидеть, «вспрыснуть» это дело. К матросам-спасателям присоединилось еще несколько человек, в том числе Мария Павловна с мужем и соседкой. Но самое главное, на вечеринку согласились прийти Ирина и Лариса. Пообещали прихватить с собою молодых соседок по столу: Светлану и Ольгу.
К вечеру с особенным тщанием готовился Федор Семенович. Он привез к сроку на своей «Ладе» спиртное, японский магнитофон и гитару. Одетый в джинсы и модную шведку,чисто выбритый в парикмахерской, он, видать по всему, готовился к штурму крепости. Очень эффектно явился народу,когда все уже собрались в ротонде и ставили большой стол.
  С танцплощадки открывался чудесный вид на море, справа и слева – на утесы и горные долины. Федор Семенович небрежно включил музыку, зазвучала простенькая бодрая мелодия, увеличивая всеобщее возбуждение. Смачно затягиваясь сигаретой, он равнодушно взирал на женщин, ждал,когда Ирина принесет банку под розы, которые он держал в левой руке. Время от времени подносил цветы к лицу, упиваясь нежным ароматом. Ирина подошла и признательно улыбнулась за цветы. Василий Петрович не удержался:
– Не верьте леопарду, нюхающему цветы – он готовится к прыжку!                – А ты сам-то могешь прыгнуть, мусье?
Женщины восхищались модной музыкой.
– О, Бони-М! АББА!
– Мирей Матье – это прелесть!
– Какие записи! Карра!
– Федор Семенович! А Демис Руссос есть?
– Конечно.
Рокот моря, днем усиливающийся за счет бриза, к вечеру стал слабеть, а часам к семи и вовсе почти утих; было тепло, дул легкий морской ветерок.
Василий Петрович решил не отставать от «мусье», который настойчиво держал форму. Он взял свою старую помятую тенниску и незаметно шмыгнул наверх в бытовое по-
мещение.
– Господи-сусе, ты что это, Вася, что стряслося? – удивленно посмотрела через очки баба Зина, работающая дежурной няней. – Сто лет не видела, чтоб ты гладился! Буян ты эдакий!
– Дык, Зин, там бабенки молодые и симпатевые!
– Вишь ты что, с ума ль не спятил? А старуха? Я индель все передам. Нехорошо! – нажимала баба Зина на «о»,по-уральски.
– Хорошо! Хорошо! – передразнил Петрович. – Передавай. Старуха моя давно в тираж вышла...
– Вишь ты, бес ты эдакий! Тебе ль не стыдно? Вон чаво!
– ... а потом я старуху отправивши в Тамбов к дочке. Так что развязанному бычку легче облизываться.
– Бычок? Какой же ты бычок? Ты таперича, поди, бык пред закланием!.. Вон чаво! Охо-хо! Нехорошо.
– Хорошо! – опять передразнил Петрович, одевая выглаженную рубашку. Так что, возвернувшись, он выглядел, ну, пусть не с иголочки, как Федор Семенович, но все ж таки при пapаде.
Пока накрывался стол, мужчины, как это бывает обычно, занялись политикой.
– Ну, вашингтонская администрация больно шибко взяла курс на старые времена. Опасная политика, – повторял почти слово в слово Федор Семенович вчерашний коммен
тарий политического обозревателя, – да, опять перевооружение, модернизация морского флота, увеличение военного бюджета до астрономических цифр. Очередной виток гонки вооружений.
– Да... Да... Да... – многозначительно кивали знатоки международной политики.Мужчины все до одного считают себя таковыми.
– А поляки? Тоже хороши. Посмотри, что выделывают! Нет, там надо употребить власть, зажать под пресс, чтоб...
– Нет, – нехотя возражает Алексей, – не надо никаких прессов. Им жить, им и строить. Нехай сами решают, что и как. Чего нам лезть туда? Чужая душа – потемки, а их там тридцать пять миллионов душ.
– Ну, ты скажешь! Нет, нам надо контру придавить, иначе полякам не выпутаться.
– Давить – ума много не надо... Тут требуется политика,дипломатия, осторожность.
– Ну, богадельня, слышь! А у меня печенки переворачиваются, до чего обнаглел этот... Израиль. Слышь? Ни сна, ни покоя соседям. Доколь его можно терпеть? На меня б, давно уже взорвавши, а они – все ноты, тары-бары! А он их – в
хвост и в гриву. Дураку ясно – соберись братва гуртом – да в морду! Ну, богадельня!
– Когда будет потреба, мы тебя, Петрович, двинем возглавить это дело. Смогешь?
– Дык! Ежели токмо после сезону. А так бросать наше дело негоже. Там все просто, а вот спасать надо умеючи. Я вон зачеты по спасению сдавши токо с третьей попытки.Под какую лопатку да за какую грудь брать, чтоб спасти!
Хе-хе!
  – Так, милости просим! – вежливо, с улыбкой пригласил Николай Никитич всех к столу. Он смущался женщин.
  Федор Семенович прикинул, что этот вечер представляет единственную возможность показать себя, подать в надлежащем виде, завладеть вниманием красавицы Ирины. Это
чувство заполнило его, захватило, превратилось вне подконтрольное.
Были у него, конечно, бабенки, грешен, но все так, между делом, глубоко не затрагивая. Встретился, простился. А тут какое-то магическое свойство красоты и юности, оно звало к себе с помрачающей здравый смысл силой, устоять против которой было невозможно. Когда она останавливала на нем свои восхитительные глаза, у него захватывало дух, он замирал: «Застрелиться можно!» – говорил про себя. В такую минуту ему хотелось вытянуться в струнку и стоять по стойке «смирно», как в бытность курсантскую перед строгим генералом.
  Он самоуправно сел в торец стола на самое главное и почетное место с видом на море, бесцеремонно усадил рядом Ирину и принялся за исполнение роли ведущего.
– Лиха беда – начало! Наливай по маленькой. Предупреждаю: пить и есть до дна, нечего разводить тараканов! Николай Никитич, будете держать речь? Прошу.
  Николай Никитич встал, оглядел море, сидящих за столом. «Может, не пить сегодня? – подумалось в который раз,– когда-то же, в конце концов, этот шаг надо сделать, решительно отказаться от удовольствия, что так дорого обходится?» Лицо его на мгновение сделалось страдальческим, словно тень от тучки пробежала по земле. Но, увидев жаждущие глаза и рты, Никитич уже не сомневался, что сегодня удержаться не сумеет:
 – Ну что же, дорогие товарищи, товарищи по работе и гости! Чтоб все в новом сезоне было нормально!
– Нормально! Нормально! – подхватили все. Николай Никитич привычным махом осушил рюмку и, усаживаясь, смущенно глянул на свои пораженные болячками пальцы.
«Мусье» глотнул из граненого все, что было налито, и, заметив, что Ирина не допила вино, проорал, не закусывая:
– Непьющий человек в кумпании – опасная личность, так как имеет склонность к свободе неопьяненного ума. А ты, Алексей?
– Я, друзья, выбрал все фонды. Теперь вот – зритель.Петрович поднятием ладони дал понять, что, мол, это наша забота, обойдемся без сопливых.
  Сергей принес тройную уху и жареную рыбу на большой «колхозной» сковородке. Это было его обязанностью в подготовке к вечеру. Костровый запах ухи вызвал очередной
взрыв восторга. Подавая на стол, он сказал:
– Беседу и вино – в меру, бычков и ухи ешьте, сколько хотите!
Второй тост прозвучал из уст Василия Петровича:
– Чтобы рыбка клевала, а водочка не убывала!
  Тарелки наполнились ароматной ухой, а некоторые взялись за жареную рыбку со свежим салатом и зеленью. Захмелели глаза, оживились языки.
Федор Семенович, уловив минутку, принял импозантную позу, встал и произнес, перефразировав известные слова:
                Вот бы взять и не думать о завтрашнем дне,
                Думать только о счастье, о женщине, о вине!
                За наших милых и прекрасных дам!
Когда стали чокаться, Николай Никитич очень мягко возразил по поводу тоста:
– За дам – это хорошо! Поддерживаем! А вот, что не думать о завтрашнем дне, не согласен. Как же так? Завтра же открытие сезона. - но все поняли, что добавочка была скорее поддержкой разговора, а не начальственным замечанием.
   Алексей не пил, довольствовался минеральной водой,однако же был компанейски весел, с любопытством изучая процесс опьянения на соседях: вино – волшебство для чтения чужих мыслей.
– А вот морской тост хотите?
                Я пью за штанги, ванты и тале-тапенанты,
                За весь набор немудреных снастей,
                За штоки и за блоки, за ноки и за фоки,
                Где измозолил руки до костей.
                За стрелы и оттяжки,
                за прелесть первой ласки
                Приснившейся мне девы молодой!
                За рокот океана,
                За душу капитана,
                За африканский берег золотой!
– Хорошо, Алексей! Но очень длинно! Я бы урезал, –
сымпровизировал Сергей.-Лучше было бы за тех, кто в море!
   Участвуя в общем застолье, Стужев был всецело поглощен Ириной. Первоначальное желание не ввязываться в отношения с этой роковой, наверное, женщиной, как-то
незаметно вытеснилось ощущением нежности и радости от вчерашней прогулки и обнадеживающего поцелуя. Он предчувствовал ее как свое спасение, возможность выплыть из адских, безнадежных глубин, куда он влетел по прихоти судьбы. Впервые за последние несколько лет, разомлев от нахлынувших чувств, он улыбался широко и счастливо. Ему хотелось неотрывно смотреть на ее порозовевшее от вина,
чуточку смущенное лицо. Во время обычного, ничего не значащего разговора она то и дело легким движением головы забрасывала за спину, помогая рукой, спадающую прядь
волос, вскидывала обезоруживающие глаза, в которых он читал продолжение интереса, возникшего вчера. В эти минуты он ничего не мог поделать с собой, скрыть
чувства было невозможно: с ней были связаны все оттенки и интонации его голоса, к ней устремлялись порывы переполненной  души.
Захмелевший Петрович докапывался до сути:
– Слышь, Сергей! Вот интересно, из чего все произошло, если все изменялось? Что было вначале? Ну, в самом, самом начале?
Сергей с улыбкой посмотрел на Петровича и, заметив, что его ответом интересуется Ирина, с удовольствием объяснил:
– Петрович, как тебе сказать. До самой, самой сути ученые еще не докопались. Однородная Вселенная была столь высокой плотности, что гравитация была таким же сильным взаимодействием, как и другие. Через доли секунды первичное взаимодействие – электроядерное взаимодействие, расщепилось на электрослабое и сильное взаимодействие. Вся Вселенная, по мнению физиков, была не больше вот этого котелка для ухи. Плотность и температура не поддаются воображению. А через три секунды от начала – вещество – бурлящая плазма в котле расширяющейся Вселенной. А потом изменения до наших дней. Ирина оценила импровизацию Сергея.
– И откуда тебе все это известно? – таращил глаза Петрович.
– Как откуда? Эту фантазию можно прочесть в любом популярном журнале.
– Я знал, ты парень с головой, но вот молодец, что не показываешь этого. Да?! А вот как радикулит вылечить, ты знаешь?
– Ну, это не по моей части. Спроси у соседки, она врач.
Незаметно разговор перешел к болезням: что можно, чего нельзя. Послышалось: гастрит, колит, радикулит. Пенсионеры наперебой давали друг другу советы.
– Да, щедро раздавать советы – на это все мастера.
– О! – взмолилась Ирина. – Мужчины, это такая скучная тема!
– А что ты хочешь, дочка? – Поднялся, покачиваясь, захмелевший Петрович с намерением принести морской воды для мытья рук. Он остановился возле «мусье» и, приобщая его к разговору, продолжил фразу, – у нас, у стариков, эта
тема по надобности...
– Ну, ты меня в свою плешивую команду не зачисляй.–Отслонился Федор Семенович от старика.
– Ух ты, плешивую! А ты что  не болеешь? – вскипятился от обиды Петрович.
– Да это же кабан, разве найдется бактерия, чтоб осмелилась свалить такую глыбу, – восхищенно глядя на «мусье»,промолвила Лариса.
– Кабаны тоже болеют. И лечить их тоже надо. Не знаешь на какой козе к нему подъехать! – испытывая конфуз,озлобленно сел Петрович. – Налей, Сергей! А то меня не зацепило с первой. Ты не хорохорься! Тоже, наверное, только
то и можешь – советовать! Примеров дурных уже не подаешь, поди!
– Слушай, оно тебе надо?!
«Мусье» между тем, чувствуя некоторую неловкость, незаметно сменил кассету, зазвучало танго. Он лихо подскочил, гренадерской уверенной походкой подошел к Ирине и,поклонившись, потянул за руку.
– Сильву пле! Люди, да что же это! «Мусье» наших девок
забирает! – серьезно возопил Петрович.
– А что поделаешь? Мы с тобой старались, настраивали... инструмент, а он, злодей, играет. Понял? Выходит, мы с тобой – матросы-настройщики! Хе-хе!
   Пo тому, с какой бережной жадностью прижал «мусье» к себе женщину, каким страстным огнем горели его хмельные смелые глаза, как билась на его седом виске  вздувшаяся синяя жилка, все поняли: мужик «неровно дышит».Подбивает клинья.
– Ля мур! – кивнул Алексей.
Мужчины снисходительно смотрели на старания Федора Семеновича. Они вообще, как известно, более терпимы к порокам, чем женщины. Никто бы и не заметил воздыханий
«мусье», если бы накануне он не привез свою молодую и цветущую супругу. Он был так любезен с нею, что вряд ли кто бы усомнился, что, имея такую красавицу жену, можно так безрассудно воспылать к случайно подвернувшейся женщине.
Петрович мелким бесом кружил вокруг Светланы, которая невзыскательно, с улыбкой, смотрела на него.
Сергей пригласил Ларису.
– Ну, как вам у нас? Уже загорели, надышались морем, тишиной после городской нервной жизни.
– Просто чудесно! – Хмельные глаза ее блестели. – Я ведь впервые на море. Знаете, воображение переполнено рассказами о море, но на самом деле все превзошло ожидания: - А в вашу бухту мы с Ириной влюблены. Она же из сказки.
– Ну, для любви можно было подобрать что-нибудь одушевленнее. Хотя правду сказать, у нас мало молодежи. Матросы, как видите, давно седые, отдыхающие тоже, в основном, люди немолодые.
– Однако, все-таки! А у нас вообще пансионат женский.Хотя море само по себе прекрасно.
  Сергей не выпускал из поля зрения Ирину. «Мусье» вел себя с женщиной смело, грубо, шел напролом. Когда ее глаза в упор смотрели на партнера, сердце Сергея сжималось от ревности. На вальс Сергей решительно пригласил Ирину. После легкого, плавного танца с Ириной Сергей успокоился. Ему показалось, что и взглядом, и
движением она ответила ему. Он шепнул ей, что был бы счастлив продолжить вчерашнюю прогулку по вечернему берегу.
Но Федор Семенович не упускал инициативу. Он взял гитару и запел приятным баритоном:
                Только раз бывает в жизни встреча,
                Только раз судьбою рвется нить,
                Только раз в чудесный этот вечер
                Мне так хочется любить.
Он искал в глазах Ирины отзвуки взаимности, он так старался, как говорится, метал бисер. Подобная работа всегда окупалась сторицей, крепости сдавались, а тут, черт подери, он видел обворожительную улыбку, улыбку вежливости, а не
восхищения и скрытого согласия.
Случайное жгучее увлечение настолько поглотило, что игра его стала безыскусной, слова песни звучали искренне,откровенно с налетом печали. Женщины были в восторге.Мелодия, стройная и многоголосая, сгущалась в амфитеатре ущелья и уносилась в вечернее море.
Сергей с подошедшими сестрой и ее мужем Иваном Алексеевичем отошли к одной из колонн; Мария Павловна вдыхала свежий бриз, ее давно пленил этот божественный
уголок.
– А ты бы спел лучше. Слабо? А, Сереж! Ты уже в хорошей спортивной форме.
– В порядке, – как говорят о скаковых лошадях на ипподроме, – добавил муж.
– Нет, сестричка! Пока душа не поет. Но собирается запеть! Вот сегодня спокойно, на песке, решил научно-производственное задание, которое не мог решить в институте. Я вам говорил: получение особо прочного инструмента методом экструзии.
Сестра вдруг остановила растерянный взгляд:
– Квадрат! Рука демона!
– Какой квадрат?
– Да вот внизу, место, где ваш кубрик и лодки, посыпанное песком, чистый квадрат, 20 на 20.
– Возможно, ну и что же, почему это тебя настораживает?
– Квадрат, как дворик твоего института. Слушай брат, ты не заметил, что постоянно попадаешь в квадрат? И в крупные неприятности!
– Глупости. Дорогая Мария Павловна, педагогу нельзя увлекаться мистикой.
– Не глупости! Папа говорил, что в квадрате несоизмеримые величины гипотенузы и катетов, – рука злого демона.
– Средневековая мистика! В мистике своя методика, свои творцы и свои цели. Наука отвергает потусторонний мир и всякие сверхъестественные силы. Разрешите мне не разделять это мировоззрение по научным соображениям!..
– Уф! К вам, индель, добраться! Охо-хо! Вешнее солнце шибко греет и в поздний час! Вечер добрый!
– Добрый вечер! Садитесь, Зинаида Акимовна, поужинайте, – заботливо пригласил Николай Никитич, – вот уха,жареная рыбка.
– Спасибо, дорогие! Вишь, рыбку-то я люблю, да токмо из речки. А энта, моревая-то, завсегда тиной пахнет. Да я не об этом. Федору Семеновичу жена звонила, просила срочно ехать, гости к вам из Мурманска. Так что... вот чаво...Спущусь-ка к морюшку.
  Помрачнел «мусье», поник, на глазах утрачивая оптимизм. Не торопясь, достал сигарету, затянулся. Боднул головой, мол, ладно.
– Ах, как жаль! – заголосили женщины.
Надо было этой бабе заявиться, да еще про жену сказать. Метнул он взгляд на Ирину, а та будто знала, что так и будет, улыбнулась опять же вежливой улыбкой.
– Ну, спасибо за компанию!
– Да, Федор Семенович, завтра не забудьте, начало сезо-
на, вы дежурите со Стужевым.
– Усек. – Он безутешно вздохнул и, не поднимая глаз, пошел наверх к машине.
А тут, откуда ни возьмись, баянист пансионата Василий Иванович.
– Вот! Шел проведать, а тут надо обедать.
– Выпей, закуси и поиграй, народ тебя не знает, покажи-ка себя, донской казак! – просит Николай Никитич.
 – И не забудь, завтра начало сезона.
Василий не заставил себя долго ждать: осушил рюмочку, закусил и растянул баян:
– Попурри пенсионеров!
Он бросил пальцы сверху вниз – зазвучали переборы,а затем баянист проникновенно заиграл старые, известные мелодии: «Услышь меня, хорошая», «Лучше нету того цве-
ту», «С той поры, как мы увиделись с тобой...» Баянист вмиг стал душой компании, все с удовлетворением подхватили любимые песни.
Но быстро сменив пальцы, музыкант, как будто на заказ, вдруг заиграл «Яблочко». Неожиданно для всех в центр площадки вышел длинноногий и длиннорукий Алексей в белой рубашке и черных брюках.
Улыбнулся – что, мол, не ждали? Тряхнем стариной! Да как пошел работать, как когда-то молодым и непьющим на китобойном судне при переходе Экватора на празднике Нептуна. Только сгибаться стало тяжеловато, только поворачиваться стало трудновато, а так любо-дорого, все в ритм да в точку. И эффектной концовкой с представлением по спортивному «Китобойная флотилия «Слава!» Алексей зарабо-
тал гром аплодисментов.
И снова музыка, теперь «Барыня». В эту пляску бросились многие, подогретые спиртным, общим радостным весельем. А закончил любимой песней пансионата – «Сева-
стопольский вальс». Сестра все-таки подталкивала Сергея запеть, а он сам удивился, когда начал, что голос еще жив и звучит, как когда-то, сочно и раздольно.
                Тихо плещет волна,
                Ярко светит луна.
                Мы вдоль берега моря идем
                И поем, и поем.
                И шумит над головой
                Парк осеннею листвой.
                Севастопольский вальс
                Помнят все моряки,
                Разве можно забыть мне вас,
                Ваших глаз огоньки!
  Никитич, уходя, попросил Сергея:
– Тебе, видимо, нет смысла уезжать. Многие отдыхающие приедут рано, часам к пяти-шести, так что заночуй здесь.
  Расходились, когда совсем стемнело и вспыхнули звезды. Непривычно яркие, сияющие совсем-совсем близко,они нависали над самой водой; живое, будто дышащее море наплывало на берег крохотными волнами, посеребренными бледным светом нарождающегося месяца. Теплый, синевато-сиреневый звездный полумрак опустился на берег.
  В полусумраке утеса, берегового обрыва и камней – легкие зыбкие полутени; тишину нарушают лишь сверчки да гулкие удары сердца. Впервые за многие годы Сергей ощутил безмерное счастье. Казалось, растаяли последние льдинки,
холод прошлых лет, неудач и мучений.Взволнованный и счастливый, он провожает Ирину. Посадил ее на скамье возле кубрика, метнулся в помещение и вынес огромный букет пахнущих роз. Пораженная рыцарскими манерами «лодочника», она вскинула скобки бровей.
Цветы, темно-вишневые, гармонировали с ее сарафаном. Он положил розы на руки Ирине.
– Ах! – Она опустила лицо в цветы, затем вновь подняла счастливые глаза. – Боже мой!Какие очаровательные розы! Спасибо! У нас на севере таких не бывает... Они пошли вниз по ступенькам к морю. Несколько минут спускались молча.
– Ну, таких цветов не забыть никогда. А что у вас сегодня на уме? Опять полеты? – спросила она тихо, с легкой иронией.
– Еще страшнее! – в тон ей ответил Сергей.
– Что может быть еще страшнее?
– Броситься в пучину любви!
– Это, если подходить к любви ответственно.
– Конечно.
– А более определенно?
– Объясниться в любви, – почти шепотом произнес он.То, что ты – роковая женщина, я уже понял.
– Если это начало, то не совсем удачное.
– Нет, это только предисловие.
– Так?! – она улыбнулась. – Что же заставляет тебя встать на трагический путь?
– Мне кажется ты самая красивая на свете!..
  Эти слова, высокие слова, ему хотелось говорить на «Вы».Она остановилась и повернулась к нему, чтобы посмотреть в глаза. И поразилась его взволнованности, искренности. Он  мягко и ласково взял ее теплую руку и повел за собой; она не противилась, и они пошли босиком по песку.
– Твоё лицо – лицо божества!
Она смотрела на звездную россыпь неба, в темноту теплого моря, в котором качались созвездия, ощущая приятное чувство власти над мужчиной.
– Я... Вас люблю. Вы посланы мне судьбой! За все, за все... что было! – Он говорил каждое из этих слов, волнуясь, медленно, вдумчиво, и это производило на нее огромное впечатление. – Я ваш раб на всю оставшуюся жизнь!Я знаю точно, без вас я умру! -Он горячо целовал ее руку, так же трепетно отвечающую на ласку, льнул щекой к ее нежной коже. Порывисто приник к полураскрытым губам. Счастливый от ощущения ее отзывчивости, он поднял Ирину на руки и понес в то местечко, что приметил еще засветло. Когда его шаловливые ручонки шмыгнули ей в трусы,  Ирина поняла неотвратимость этой ночи. Ну что же, пусть она принадлежит любви... Он был поражён неземной,трепетной страстью женщины, неизведанной им до сих пор, и сразу понял,что в этой паре ему суждено быть вторым, подыгрывающим, ибо главное соло исполняла она. Она бесконтрольно стонала и была беспредельно естественной в возгласах плоти и духа, в проявлении душевной глубины её чувств.Он испытал восхищение и поклонение к женщине. Вот это женщина! Какое счастье быть рядом с ней!
  Потом он снял с нее сарафан, чудом оставшийся на ней, взял на руки и понес обнаженную к морю.
– Я боюсь, – шептала она.
Он ничего не ответил, просто еще сильнее прижал и целовал, целовал. Вошли в море, он тихо ласкал ее, покрывая поцелуями любимое лицо, так хотелось выполнять ее же-
лания и капризы. Вот он внес ее в теплое море, и она почувствовала невесомость, все было необычным, неожиданным.
– Я хочу здесь, – прошептала она.
Море приняло их, слившихся воедино, в свои объятья. Оно тихо качало возлюбленных в своей полусонной колыбели в нежной тишине ночи под южным звездным небом. Совершенное воплощение упоения, взлелеянного грезами юности...
 Она никак не могла понять, сколько же это продолжалось, то ли вечность, то ли мгновение.
  Потом, взявшись за руки, они пошли параллельно берегу к кубрику. Он вытер ее полотенцем и уложил в чистую постель,и вновь счастье захлестнуло их, они купались в нем, как в море. Согревшись в его объятиях, она тихо спросила:
– Кто же вы, мой рыцарь, мистер Икс? Я тоже вас просчитала: сестра – педагог, ее муж – крупный чиновник. О тебе говорят с такой теплотой и восхищением!
– Я до сих пор занимался наукой.
– Не удивляюсь. Только и слышно: «Доктор наук истопником работает», «Профессор подрабатывает сторожем!»
– Ну, у меня немного по-другому. Много планировал и мечтал. Но ни Эйнштейна, ни Бора, ни Велихова из меня не получилось. Видишь, пришлось переквалифицироваться в
матроса-спасателя, наверное, до конца сезона.
– Я так и чувствовала! У тебя что-то произошло? Он поцеловал ее.
– Сегодня будем говорить о тебе, о любви, о звездах и
море. Ладно?
– Ладно. Сегодня такая незабываемая ночь, я все равно не
усну. Пойдем посидим, поглядим на море.- Они уселись на большую скамью со спинкой. Она полулежала на подушке у него на руках. Звездный свет мерцал,ярко светилось созвездие Млечного Пути. Мириады звезд! Сегодня они, как гирлянды праздничных огней, едва не касаются поверхности воды. Бесконечность мира! А женщина сердцем будто слышит его мысли!
– Представляешь, и только на нашей маленькой планеточке, в маленьком теплом уголке мироздания цветут розы, которые ты мне подарил, а в огромном каменном ложе покоится и плещется теплое море. Все это понятно. Давным-давно! А вот ощутить все это умом, сердцем – вот так, сейчас!..
– У тебя, как у тигрицы, светятся глаза. Знаешь, каким светом? Золотым. Золотоглазая.
 – И вновь он целует ее. – Хочешь стихи про розы:
                Разорвался у розы подол на ветру,
                Соловей наслаждался в саду поутру.
                Наслаждайся и ты, ибо роза мгновенна,
                Шепчет юная роза: «Любуйся! Умру!..»
– Ой! Ой! Ой! – какие чудесные слова «Любуйся! Умру!»
– Наверное, мы последние романтики Вселенной! Сегодня для нас все это простительно. Нам бы эту идиллию – да на первые сто лет!
– Нет, я врач и женщина, я лечу детей и я всегда беспокоюсь о них. Все-таки самое большое чудо – это жизнь. Жизнь уникальна, жизнь человека бесценна. Пообещай мне, что не будешь совершать безумных поступков.
– Обещаю.
Еще долго они говорили, потом почти мгновенно уснули. Он проснулся также мгновенно,  уже светало. Вскоре появятся любители ранней рыбалки. Сергей осторожно перенес драгоценную ношу в кубрик, стал одевать. Проснулась.
– Пойдем, я провожу, ты еще поспишь. Выспишься, приходи. Я буду тебя ждать. Попей, это горная вода, очень вкусная, легко утоляет жажду. Не забудь цветы!
Он проводил ее до спального корпуса.

                VI
  – Послушай, дружочек, – тихо улыбалась Лариса, когда Ирина плавно скользнула в комнату, освещенную настольной лампой. – Вот не сплю, волнуюсь, жду тебя, читаю.
Почему ты выбрала этого рыцаря печального образа? Весьма ординарный тип, замкнутый какой-то... Несовременно и непонятно. Пей пепси. Хорошо, что запаслась. Сохнет в ротике,сил нет. Вот «мусье» – это кадр, достойный твоей красоты.
Мне этот джентльмен очень  понравился.
  Ирина думала над словами подруги. Молодые женщины были в тех взаимоотношениях, которые легко и запросто складываются на курорте, подразумевая откровенность и искренность без оглядки, почти полное отсутствие привычной женской ревнивой осторожности и бдительности.
– Какой калибр! Сколько достоинств! Ловелас, нахал! Прелесть, а не мужчина! – тараторила вполголоса Лариса,– правда, нос картошкой, да и то в общей конфигурации смотрится!
– Да, – постелив, Ирина села и нежно посмотрела на подругу. – Федор Семенович хорош. Мужчина о-го-го! Но тебе не показалось, что все это поза! Уйма положительных качеств! А тебе не пришло в голову, что все это притворно, неискренне? Ослепить... показать товар лицом, да еще с апломбом. У меня, Ларисочка, таким же был супруг, и в свое время я польстилась на этот блеск и мишуру... – она долго молчала, выпила стакан напитка, – а в жизни он оказался
пустым и жестоким.
– Что тебе с ним – жить? На месяц – сойдет!
– Ну, нет! Месяц – это тоже жизнь. Не будем размениваться. Надо любить того, кто любится... Сергей, может быть, не воплощение мечты, и он, кстати, сам об этом говорил. Но он таков, каков есть на самом деле, хотя, вполне возможно,
он что-то скрывает... Он ученый и, к твоему сведению, прекрасный мужчина! У него какая-то драма!
– Какая же?
– Не знаю. Было неудобно сразу заводить об этом разговор. Тем более, это ему тяжело... Чувствуется...
– Ну, вот, – подытожила Лариса, – две женщины – два противоположных мнения.
– А три женщины – уже парламент или, по-нашенски, базар.
– Ну, спим, светает!

                VII
  Сергей, проводив Ирину, начал хлопотать и готовиться к выдаче лодок. Позже подъехал Кудряш, «мусье». Смена заступила на первую вахту. Форма одежды: шорты и спортивная майка, повязка. Охотников до лодок было хоть отбавляй, в восемь утра почти все байды были в море. Отдыхающие,семьи моряков рыбпрома понемногу заполняли пляж.
  Не питая друг к другу симпатии, дежурные матросы-спасатели негласно специализировались в деле: Сергей внизу выдавал и отправлял лодки, помогая экипироваться, а Федор Семенович сидел в кубрике, принимал документы, делал за-
писи и выдавал жетоны. Время от времени он включал микрофон и густым баритоном объявлял:
– Товарищи отдыхающие! Будьте осторожны на надувных приспособлениях, не заплывайте дальше буйков! – Или что-нибудь в этом роде о безопасности в зоне купания и чистоте на пляже. Щелкал выключатель микрофона – и вновь в амфитеатре пляжа и ущелья слышался лишь легкий плеск прибоя.
Сушило горло. Сергей время от времени поднимался в кубрик, пил воду из ведра и, не задерживаясь возвращался на свое рабочее место, близ спасательной лодки у самой воды.
Рядом с ним всегда кружился Кардик, служил – Сергей его прикармливал.
– Слышь, здорово! – Сергей обернулся, полусидя на корме.
– Здравствуйте! – ответил Сергей подходившему улыбающемуся мужчине лет тридцати с импозантной светлой бородкой. Он еще не загорел; белая плоская слабая грудь и
тонкие, не впечатляющие ноги невольно вызвали у Сергея улыбку.
– Чем могу служить?
– Ну, уж и служить! Дашь, что ль, лодку попользоваться?
– Почему «ты»? Вы производите впечатление интеллигентного человека.
– Ну, что ты, ей-богу? Мужики на пляже и в бане должны быть равны! Не в департаменте же? Разводить антимонии.
– Ну, хорошо, если ты отдыхающий пансионата, пожалуйста, бери лодку, только иди в кубрик и оставь любой документ, удостоверяющий твою личность.
– Зачем? – в голубых глазах сияла уверенность и непринужденность, легко переходящая у такого типа людей в фамильярность и наглость, – в Турцию на этом корыте все одно не уплывешь, хычь под парусом, хычь под двигателем.
– Ну, этот вопрос спором не решается. Положено так для порядка, для ответственности за полученную вещь.
– Документ найдем, правда, мы не ваши, не инкубаторские, приехали на машине, компания.
– Так как отдыхающих, охотников пойти в море нет, можно и вашей компании половить рыбки.
– Во, это дело! Мы тебе червончик собрали. Во, держи!
– Лодку я вам даю без всяких червонцев.
– Да что ты все усложняешь?
– Но и упрощать ни к чему! Как ты считаешь, это нормально – вот эти твои рублики-червонцы?
– Я считаю ненормальным того, кто это дело считает ненормальным. Нас двое, свидетелей нет, сидим, мирно беседуем, уважаемые люди.
– А причем ты? Зачем же мне терять уважение к себе?
Надо быть честным.
– Зачем?
– Ну, хотя бы для того, чтобы не терять лица.
– Ну, брат, до чего же ты... это... зачем и кому нужны они,твои взгляды? Твое лицо? Вот я – без взглядов, а живу, дай Бог каждому: квартира, машина, цветной телевизор и т. д.и т. п. Хочешь откровенно? – он не спеша вытащил зубами
сигарету из пачки, чиркнул зажигалку, выпустил дымок. Сергей пожал плечами.
– Я был психом в современном издании, понял? Измотал себя и семью: то там дыра, то тут заплатка. Клял все на свете. А потом плюнул и – стал брать, – он нагло посмотрел в глаза Сергею. – Да! Сейчас меня устраивает все! – произнес
он медленно, чеканя каждое слово. – Теперь меня устраивает все! Как говорится, «и жизнь хороша, и жить хорошо». А ты – хо-хо... не беру! Ну, ладно, черт с тобой, хочешь натурой? Коньячок или пузырек шампанского?
Из-за утеса показались Ирина с подругой. Сергей поднялся им навстречу.
– Если хочешь лодку, бери без натуры.
– Ну, как хочешь. Спасибо. Пойду звать мужиков.
– Добрый день! – Сергей с волнением посмотрел в глубину ее глаз.
– Добрый день! – ответили подруги. Глаза Ирины светились золотым блеском.
– Десятый час, сегодня жарко, на солнце лежать, наверное, не стоит. Сгорите. Лучше посидеть в тени да покупаться.
– Ой, решили сегодня выспаться! Пьем воду с утра после вчерашнего злоупотребления.- Сергей проводил женщин до аэрария, помог постелить
плотный кусок ткани.
– Да насытятся страждущие! – обобщил он вчерашний вечер и сегодняшнюю жажду.
Ирина поняла двойной смысл фразы.
– Я буду рядом. Если потребуется моя помощь, свистните. А без меня – в кубрике в ведре хорошая родниковая вода.Такой сладкой горной воды вам вряд ли приходилось пить.Ну, идите, искупайтесь, а я помогу стащить лодку.
  Вместе с импозантным подошли трое мужчин. Поздоровавшись, Стужев вручил им якорь, весла, уключины,спасательные жилеты, показал, как пользоваться и столкнул
в море.
Почему-то возвращалась лодка под номером 10-13, отправившаяся на лов спозаранку.
– Что такое?
– Не могли снять якорь. Оставили его. Там белый пенопластовый поплавок. Что делать?
Сергей сбегал в кубрик, опять хватил кружку воды и стал искать в тумбочке маску с трубкой и ласты – может быть, придется нырнуть на глубину и посмотреть, где зацепился якорь. На тумбочке стоял выпитый шкалик коньяка и кусок надкусанной копченой колбасы с крупным сочным помидором, от аппетитного вида которого у Сергея потекли слюнки. «Во крокодил! В такую жарищу жрет коньяк, не может дотерпеть до вечера», – подумал Сергей и, бросив взгляд на мусье», убедился, что тот уже «замулеванный». Поправляется. В одиночку! Ну и ну! Крупный нос «мусье» побагровел, мусье сладко затягивался сигаретой, со смаком балдея в полутемном кубрике. Сергей презрительно посмотрел в его сторону и сбежал к лодке. Теперь уже двумя лодками пошли к застрявшему якорю. Ирина и Лариса, искупавшись,блаженствовали на солнышке.
– Ты уже потемнела, прикоптилась, – дотронулась до подруги Лариса, – вон и родинки стали не так заметны. Ира, до чего же у тебя много родинок! Прямо – Млечный Путь! Счастливая!
– Да уж, счастья – хоть отбавляй!
– Но это еще ни о чем не говорит. Пути к счастью неисповедимы. Тебе от него никуда не деться.
– Да, счастье приходит к счастливым, а несчастье – к несчастным. Пойдем попьем в кубрик. Слышала, как Сергей нахваливал: натуральная, горная, сладкая.
– Нет, Ира. Иди сама. Я ленюсь, подремлю. Ирина, прибрав волосы, неторопливо пошла по пляжу, медленно поднялась по лестнице, оглянулась на море. Метрах в двух
стах от берега, в паре с тяжелой байдой стояла голубая спасательная шлюпка Сергея с красной полосой. Чем были заняты мужчины, она не поняла.
– Можно?- Дверь в кубрик была открыта, а с внутренней стороны висела рыбацкая мелкая сеть от мух.
– Да, проходи. – Федор Семенович поспешно встал навстречу. Женщина отвела рукой сеть и с улыбкой посмотрела на него. Лицо его было багровым, глаза возбужденными,
хищными, на лбу блестели капельки пота.
– Трудно после вчерашнего? – не ожидая ответа, спросила Ирина. – Да и мы вот с Ларисой мучаемся жаждой... Можно попить? А накурили, хоть топор вешай! Рядом море, воздух– чудесные средства для восстановления здоровья, а вы тут
в дыму! – Она зачерпнула воду и стала пить.Захмелевшая голова Кудряша с появлением Ирины заработала лихорадочно быстро. Всю ночь и утро он мучительно решал задачу, как увидеться, что придумать, чтобы сблизиться. Ее лицо неотступно стояло перед ним, как наваждение. Деться от этого было некуда. И вот она – же-
ланная – рядом: тонкая, свеженькая, недостижимая. Представится ли еще когда-нибудь такой же удобный случай, чтобы...- Он сглотнул набежавшую слюну: надо взять ее. Да, да! Взять! Хитроумные силки любви расставлять некогда. Упустить случай легко, а потом дождись своего часа!- Он жадно глотал крепкий дым, делая последние частые затяжки, проникающие до самой печенки – хмель торопил. Метнулся за ее спиной к двери, оценил обстановку – все было спокойно, и, бросив недокуренную сигарету, Кудряш грузно шагнул к женщине.
– Надеюсь, ты... Ты меня... не обессудь! – большими потными волосатыми руками он сгреб ее и страстно облапил,перехватив левой рукой ее обе руки.
– Да вы что... Это же мерзко... Неужели вы способ... ны? Как же вы сме?.. – Она судорожно напряглась, затем забилась, задергалась, сопротивляясь этому неожиданному порыву. Через мгновенье он лишил ее возможности говорить: она ощутила его мясистые холодные губы, смешанный, резкий и неприятный запах спиртного и курева, а перед глазами, в самой близи, увидела три длинных рыжих волоса, растущих на огромном носу. Ее охватил ужас. Слезы застлали глаза.
  Он легко, одной рукой, приподнял ее и, закрыв дверь, понес на кровать. Твердая потная нога скользнула между колен...
  Сергей был уверен, что Ирина наблюдает за ним в море. По крайней мере, ему было бы приятно, если бы она видела и оценила, как ловко и умело он действовал. Якорь зацепился на глубине пяти метров за кольцеобразную впадину в камне. Пришлось повозиться, прежде чем он его освободил.Все мысли были о ней. Она была рядом, в плеске волны слышалось ее имя, из морской глубины неотступно смотрели на него ее глаза. В душе звучала музыка встречи, в воображении проносились чудные мгновения вечера и ночи. От надежды, что сегодня встреча повторится, захватывало дух.
Когда ялик ткнулся в песок, Сергей, подтянув его на берег, осмотрел зону купания и направился в кубрик положить маску и ласты, а заодно попить.
Ирины на месте не было, может быть, купается? Он не спеша поднялся на верхнюю ступеньку и только тут заметил, что дверь в кубрик наглухо закрыта. Не успел и подумать о причине, как она распахнулась и из двери вылетела Ирина,растерянная, заплаканная. Она часто дышала, поправляя волосы и ощупывая купальный костюм. Столкнувшись лицом к лицу с Сергеем, она с ужасом и смятением посмотрела на
него и, опустив глаза, понеслась вниз. Сергей остолбенел от неожиданности. Происшедшее было так очевидно, так оскорбительно, что мгновенно привело его в звериное состояние. Страсти делают людей равными. Здесь нет суда и дозволено все. В проеме двери стоял зверь, готовый на самое страшное, у которого вырвали заветную добычу. Дыхание захватило, кровь ударила в лицо, тело потеряло ощущение тяжести. Сознание четко выделило задачу: бить левой в брюхо, в печенку, правой – в висок или челюсть. Бить насмерть! Шагнул, не чувствуя ни звуков, ни собственных шагов. Налившиеся кровью глаза едва раз- личили поднимающуюся навстречу тушу. Сходу нанес два сильных точных удара – грузным мешком полетел «мусье» назад, упал на стол и, скользнув по нему, свалился на ведро.
  Ни грохот падающих предметов, ни перекошенная от боли и неожиданного удара физиономия «мусье» не принесли облегчения. Стужев схватил тяжелую деревянную тумбу и бросил ее на голову «мусье». Но тот успел подставить ногу,и тумба, минуя, грохнулась об окно, зазвенели стекла. Ополоумевши от ненависти, Стужев схватил четырехлопастный якорь, намереваясь размозжить череп, но «мусье» успел собраться. Ударом ноги в грудь он отбросил Стужева к стенке и встал. Держа в левой руке подвернувшийся стул, чтобы укрыться от якоря, он двинулся на Сергея.
– Ах ты, гнида! – вырвалось из его окровавленного рта.
– Козел! Поганый!   Сергей вновь бросился с якорем. Удар не получился: лопасти якоря пришлись на стул, и якорь полетел к стенке.
Схватка перешла в кулачный, рукопашный бой. Противник нанес два сильных удара, рассек надбровье и угодил в переносицу. Заливаясь кровью, Стужев, когда соперник замер на миг, превозмогая боль, правой снизу изо всех сил дал ему в челюсть. «Мусье» полетел в дверной проем, вышиб спиной полуоткрытую дверь и, переломив, словно щепку, перила, упал на ступеньки лестницы.
«Нормально бьет гнида! –подумал  Кудряш.
– Будь я помоложе да поясница, самое главное, посвежее. Она-то и подвела». – Во рту – соленый привкус. Он выплюнул вбок, под ступеньку, сгусток крови, попробовал бесчувственную челюсть и безнадежно посмотрел в белесое июньское небо.
  Кучевые облака стояли на месте, а голубой диск неба, словно пластинка, вращался против часовой стрелки. Он лежал, запрокинув голову с открытыми глазами и слушая звуки чайки-хохотушки:
– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – Кудряш и раньше слышал эти крики, пропуская мимо ушей, но в эту минуту сознание внимательно различило все оттенки длинной тирады насме-
шливого хохота чайки.
  Сергей вытер полотенцем кровь, закрыл, насколько мог,окровавленное лицо, вышел из кубрика и сбежал по лестнице, скорее к морю – морюшко остановит кровь.
Его с нетерпением ожидали Ирина и Лариса, которые и слышали, и видели происходящее. Он пригоршнями стал плескать в лицо воду, кровь продолжала сочиться из носа и надбровья.
– Боже мой! – жалобно простонала Ирина.
– Подожди.
Откуда-то тенью мелькнул Кардик, ласковой мордой ткнулся, извиваясь в желании помочь чем-нибудь, забежал с одной стороны, с другой, сочувственно попискивая.
Сергей вошел в море и погрузился с головой в приятную прохладную обволакивающую жидкость. Подводный мир всегда поражал его: пучки солнечного цвета, образующиеся
зыбью поверхности, рассекали синеву глубины, причудливо переплетаясь, словно прожектора в ночном небе. Он втянул носом воду и выпустил в синеву – кровавое облачко засветилось в подводных лучах и в мгновение исчезло, поглотилось, растаяло без следа!... Сергей вышел на берег. Кровь из носа продолжала истекать.
– Ляг на спину, я буду делать примочки. Лариса, сходи в столовую, попроси лед.
   Откуда ни возьмись, Николай Никитич с врачом пансионата Валентиной Алексеевной и сестрой-хозяйкой Лидой осматривают корпуса и территорию в первый день сезона.
И до пляжа очередь дошла.
– Ну вот, теперь открытие сезона можно считать окончательно состоявшимся, – иронически произнес Николай Никитич, стоя над лежащим на ступеньках Кудряшом.
Руководство опешило от неожиданности, увидев издалека заключительный момент схватки.
– Рукопашная беседа! Два дурака, а у каждого по два кулака! Давайте, Валентина Алексеевна, поможем молодому пенсионеру, матросу-спасателю, который должен спасать других людей! – Они стали помогать подняться «мусье» и направились в кубрик. Положили на кровать.
– Так! А по какому поводу изволили учинить мордобой? Не сошлись характерами?
– Shershe la famme! – безразлично ответил «мусье».
– Подождите, насколько мне известно, у вас, Федор Семенович, есть законная фрау, собственная жена. Значит, вы дрались не за свою женщину? Так?
– Выходит.
– К месту ли сейчас нравоучения, но не могу удержаться. Худший не тот, кто порочен по отношению к себе, у нас всех есть пороки, а тот, кто порочен по отношению к другим, –назидательно проговорил Николай Никитич.
– Ваши намеки понял.
– Осмотрите его, Валентина Алексеевна, и спускайтесь вниз, посмотрим и другую сторону.
Николай Никитич подошел к Стужеву. Голова его лежала на ногах Ирины, прямо у воды. Она обмакивала в воду платок и прикладывала к его переносице.
– Так! Победителю турнира тоже досталось. Так!Бои местного значения! В общем, музыка, вино, женщины и турниры! А работать теперь кто будет? Впредь будете
дежурить по одному. Управляйтесь... Вот я и остался один,– бурчал Николай Никитич, – мне и заступать на дежурство.
Подошла Валентина Алексеевна, осмотрела Сергея.
– Николай Никитич, у того, у Кудряша, нижняя челюсть...надо делать снимок, и спондилез – стало хуже, ну, отлежится, денька через три будет работать. А тут – бровь надо зашивать, в переносице – переломы, надо к специалисту. Его срочно в больницу, в травмпункт. «Скорая» стоит здесь у первого корпуса. Николай Никитич, распорядитесь, пожалуйста. Кого бы сопровождающим? У него не прекращается кровотечение.
– Я смогу сопровождать, – вызвалась Ирина. – Лариса,принеси, пожалуйста, сарафан.
– Ведите его к машине.
  В травмпункте внимательный, дотошный врач не спеша, основательно сшил нададбровье, затем отвел Сергея к врачу-ларингологу. Врач сделал поверхностный осмотр.
– Облицовка попорчена, но рихтовать, наверное, не будем. Как это тебя угораздило?
– Да, ехал на велосипеде. Отказали тормоза.
– Лет тебе уже  под сорок, так? Если к венцу идти не надо,то можно жить и с таким кривым носом!
Сергей пожал плечами.
– Вы кто ему – жена?
– Жена, – ответил за Ирину Сергей.
– Ну, надеюсь, не разлюбите его из-за такого носа?
– Не разлюблю.
– А вы кто по профессии?
– Я врач-педиатр.
Хозяин кабинета подумал, покривил губами, покачал головой.
– Ну, у врача муж должен быть с красивым носом. Корпоративная солидарность! Будем править. Как коллеге докладаю! Носовая кость, скорее всего, не повреждена, а хрящи переносицы разбиты и перекошены. Будем реставрировать. Согласен?
– Согласен.
– Будет много кровищи и очень больно – можешь кричать.Понял? Без наркоза. Садись в кресло, руки на подлокотники. Жена стоит сзади для моральной поддержки и краси-
выми ручками держит за плечи. Какой носик будем делать:
римский, грузинский, славянский?
– Если можно, свой.
– Ну, держись, казак, – атаманом будешь.- Доктор взял в правую руку инструмент и начал править. Сергей стонал от страшной боли, стиснув руками подлокотники. Ирина обхватила пальцами трапециевидную мышцу и сдавила ее как могла, чтобы снять хотя бы капельку боли...
– Ну, вот видишь, десять минут – и дело сделано. А тебе показалось – вечность. Верно? Носик будет – дай Бог каждому. А он где работает? – спросил доктор Ирину, отмывая кровь на руках.
– Это называется матрос-спасатель пансионата «Океан».
– Ну, сам Бог велел приехать к нему на рыбалочку. Впрочем, не буду долго ломаться и сопротивляться, если матрос-спасатель предложит пару килограмм хорошего бычка-круглячка или кефали. Идет?
– Идет, – ответил с трудом Сергей.
– Перевязка – через день. Сутки ему нужен хороший присмотр. Вдруг кровотечение. Никаких нагрузок. Я выпишу больничный... Домой, если недалеко, пешком, потихонечку, чтоб никакой тряски и вибрации: три дня полный покой.
  Из поликлиники домой, перебинтованного вдоль и поперек, Ирина повела Сергея пешком, благо квартира Марии Павловны находилась в двухстах метрах. На звонок вышли оба: и Мария Павловна, и Иван Алексеевич.
– Вот. Извините. Я помогала Сергею. У него травма.
– Боже мой! – разволновалась сестра – Да что же это такое? Еще вчера ведь был в наилучшем виде.
– У него были трудные минуты в клинике, сейчас ему необходим отдых. Давайте его уложим. – Ирина ухаживала за больным  неотступно и предупредительно, не оставляя ни на минуту. Так и просидела у постели два часа, до начала ужина.
– Надеюсь, постигшая неудача сопряжена с благородными целями? – спросила за ужином Мария. Муж Иван Алексеевич и дочь Анюта старались не смотреть на обезображенное лицо Сергея. – По крайней мере, она связана со спортом.
– Увечье – не бесчестье! Военные и спортивные травмы украшают мужское лицо! – проговорил Иван Алексеевич с такой убежденностью, словно произносил афоризмы.
– Цели низменные: не хотел уступать своего, средства допотопные – элементарный, как видишь, мордобой... Но, тем не менее, пирог у тебя нынче, наверное, не дурен. Жаль, что мои жернова  не проворачиваются.
– Наказание методом естественных последствий. Обходись жидкой кашкой да чайком – приговор к строгому покаянию. Тем не менее, раньше с тобой подобного не случалось.
– Раньше я наивно полагал, что счастье приходит само,а теперь понял, что за него надо биться!
– А что с бою взято, то свято, – вставил Иван Алексеевич.
– Может быть, и так, но не в прямом же смысле.
– Дорогая, тут я тебя не поддержу, – заметил муж. – На мой взгляд, чтобы хоть немного разнообразить нашу бесцветно-серую пошлую жизнь, надо время от времени бить друг другу морды.
– То-то ты много преуспел.
– Ну, у меня еще все впереди.
– Однако у нас припасена тебе, Сергей, очень приятная новость.
Звонил Юрий Иванович. Он сказал, что вместо увольнения тебе оформлен творческий отпуск и что ученый совет института рассмотрел твои летние расчеты и предложения по научной проблеме. Они единогласно утверждены: промышленность,по его словам, давно ждет это оборудование. Документы оформлял Юрий Иванович, он же отправил их в Москву, в головной институт. Тебе необходимо подготовиться к осенней поездке
в Москву.
– Спасибо. Немного адаптируюсь, позвоню Юрию Ивановичу.
Время от времени Ирина вставала и поправляла повязку, делала это не спеша, профессионально, четко. Хозяева, в том числе десятилетняя Анюта, очень внимательно и ревниво наблюдали за гостьей.
Мария Павловна в глубине души, как и всякая женщина,надеялась на сохранение семьи брата, ей трудно было переломить себя. Поэтому поначалу она очень настороженно от
неслась к молодой женщине, которая, впрочем, просто безупречно ухаживала за Сергеем. Хотя оставалось впечатление,что за этой безупречностью скрывались всего лишь профессиональные навыки врача. Чужое сердце – запечатанная книга. Но одно мгновение все прояснило: мельком поглядев, она заметила восторженные, счастливые глаза Ирины. Она знала по себе: спокойная покорность перед любимым мужчиной – именно такова счастливая женщина. Понемногу  сердце Марии Павловны наполнялось теплом к молодой женщине.
  Через два дня состояние Сергея более или менее стабилизировалось, и на семейном совете за ужином было решено отпустить Ирину на море: в квартире днем было слишком жарко. Назавтра Сергей проводил Ирину к автобусу.
– Мой доктор заверил, что через три дня снимает швы и повязку. Жди меня, и я примчусь. – Он сжал ее руку и нежно дотронулся губами.

                VIII
  В день очередного дежурства, согласованного с Николаем Никитичем по телефону, Сергей встал рано.
– Ну, все хорошо, – сестра делала последний осмотр,–шов над бровью не испортил лицо. И носик – в порядке. Только синие круги под глазами. Возьми вот эти стеклянные светофильтры. Вот, уже лучше. Ну, прошу тебя, повнимательнее на дороге и – счастливой встречи.
– Спасибо за все. Я приношу тебе много беспокойства! – Он поцеловал сестру.
  Огненный круг солнца едва поднялся над тихой, остывшей за ночь и отдохнувшей землей. Неподвижный воздух отдает сладковатым привкусом: над кварталами темная
дымка от труб. Скорее к морю! Сергей подкачал шины спортивного велосипеда и погнал в пансионат. Впереди шестнадцать километров. Вращаются колеса, проносится асфальт. На прибрежных изумрудных взгорьях голубеют косынки цветущего дикого льна. Еще один крутой тяжелый подъем, последний поворот – и вот она перед глазами – там, внизу, – полюбившаяся бухта. Застывшая гладь моря уходит в бесконечность. Бирюзовая вода сверкает серебром до самого горизонта. А в том корпусе соседнего пансионата – она. Еще, наверное, спит. Сегодня еще одна божественная ночь. Как только этой ночи дождаться!
  Теплый золотистый свет ложится на горы, море и небо. Зыбким багрянцем охвачена даль. В зените купола неба стоят высокие неподвижные, почти прозрачные облака –
признак хорошей, устойчивой погоды. Сергей отпустил оба тормоза: на этом спуске – самая приятная езда. Ветер свистит в ушах, захватывает какой-то шальной дух: дай
крылья – и вмиг оторвешься и взмоешь в высоту. Хорошо.
Вот и кубрик. Рюкзак – в помещение, еду – в холодильник, шины спустить, рубаху долой – и в теплое, еще полусонное море – бултых! Хорошо! В мышцах и во всем теле – ощущение силы, движения чуть замедленны, спокойны.
  А теперь исполняем обязанности. В течение часа выпустить все лодки. Азартно, с надеждой торопятся в море рыбаки. Удачи вам!Ребята! Затем Сергей по-хозяйски прошелся по пляжу, поправил брезент на крыше аэрария, вытащил два лежака из моря. Все в порядке. Скоро пойдут отдыхающие. Можно перекусить. «К Ире пойду, – подумал Сергей, – когда стемнеет, нечего светить глазами».
  День обещает быть жарким. Нагретый солнцем воздух едва перемещается с водного пространства на сушу, где и вовсе останавливается, а часам к десяти начинает мель
тешиться и струиться докучливым монотонно звенящим зноем. Глубокий покой и умиротворенность заполнили пространство, обволакивая собой, синим теплом прибрежные горы, скалы, траву и камни. В тихом мутноватом небе, где-то на большой-большой высоте, кажется, поет скрипка: прерывисто, однозвучно, но не надоедливо, дополняя собой полную, насыщенную гармонию. Мелкая ленивая зыбь от-
ражает солнечный свет.
  Сергей любит наблюдать на пляже за детьми. Легкий детский прибой наберет силу, зашумит вдруг обвалом, бухнется о берег, молочной рекой растечется  по песчаному берегу. Малыш в волну бросается, она валит его под себя, катит его в своем молоке к улыбающейся маме. Он вновь старательно поднимается и бежит вниз навстречу волне, вскидывает ручонки, сдержать волну пытается. И колокольчиком звенит в голубой солнечный зенит. Мама с нежностью любуется сыночком и заливается смехом вместе с ним. Счастье мадонны с младенцем.
– Дельфины! Дельфины! – Женщины и дети протягивают руки, показывая друг другу.
– Слышь! Здравствуй! Ты что, весь флот отправил?- Стужев, не оборачиваясь, узнал человека с импозантной бородкой.
– Здравствуй! – обернулся Сергей. – Как видишь.
– Хотел порыбачить. Развеяться. – Легкая тень озабоченности скользнула по его, в общем-то, беспечному лицу. Он присел рядом, долго и серьезно смотрел в море, жадно затягиваясь сигаретой.
– Ну, что, человек, которого устраивает все? Кстати, как тебя зовут? И как жизнь?
– Игорь... А жизнь... Кажется, фортуна пововорачивается задом.
– ?!
– Жена пишет: органы начали копаться.
– Ну вот, видишь, счастье за счет других – нельзя это. Впрочем, за эту истину не ручаюсь: очень многие ради уютного гнезда не гнушаются.
– Да ты уж не подумай обо мне шибко. Все довольно скромно, и... роскоши, тем более «карнавальной жизни», не было и нет.
– А ты где работаешь, если не секрет?
– В сфере распределения.
– Ну, это нынче – золотое дно. Особенно, если на жратве. Прокормиться стало проблемой. Многие греют руки!
– Конечно, само плывет. Все в дефиците.
– Но закон есть закон.
– Закон! Закон! Будешь жить по закону –  протянешь ноги... А хочется жить, понимаешь? Работать во всю силу и получать, чтоб что-то свободно купить, что-то иметь! А то что... дед с бабкой в одних портках прожили, отец с матерью – тоже, больше на политграмоту нажимали, хотя по сорок лет отышачили, света белого не видели... Да что говорить?! Я и пожил-то по-человечески год-два... А что делать, если все – в погоне? Устоишь? С сегодняшним заработком «светлого будущего» не построишь, ни жратвы приличной, ни одежи..., я уже не говорю... ни баб хороших, ни развлечений. Так, сиди у синего моря да гляди в светлую перспективу.
– Слушай! Ну неужели ты не чувствуешь никаких угрызений?
– Ну, почему!.. Есть, конечно. Не то, чтобы непоправимую вину. Какое-то внутреннее беспокойство... Но представь себе: и тогда, когда был честным, но с голой задницей, я был еще менее спокоен... Нечестная жизнь ведет к пошлости, цинизму. Да... Наверное, и к падению. А бедная – к несостоятельности, к злобе и неверию. Когда тут дыра и там дыра, то запасы энтузиазма и порядочности быстро тают.
– Нет, твоя идеология, вернее, мораль, Игорь, сомнительна.
– Ну, тогда я не знаю, как жить?! Как быть?!
– Как? Ты попадал когда-нибудь в людской поток в метро?
– Бывало.
– Так вот, на мой взгляд, попав в такой поток, бесполезно что-либо предпринимать, чтобы идти быстрее других. Не дергайся!.. Вот тебе и весь закон. А будешь дергаться, заработаешь по морде от тех, кто идет рядом. И закон отвалит
тебе на раздумья!
– Это, конечно, факт. Ну, а ты-то как живешь, что имеешь?
– Все состояние мое на мне. Чем мог завладеть в этом мире – не сумел. И даже что имел – потерял. Теперь вот сижу, как ты говоришь, у моря.
– Ну, тогда тебе легко защищать порядочность.
– Это ты сказал точно, на этот раз.
Моторная лодка кометой пронеслась по синей глади моря,оставляя за собой длинный пенный след.
– Товарищи отдыхающие! Будьте осторожны на воде! Не заплывайте дальше буйков! – предупреждает  Николай Никитич по громкоговорящей связи. Если случалась свободная
минутка, он приходил помогать на пляж. Сзади заскрипела лестница, видать, под могучим весом. Сергей обернулся.
– Здорово, Сергей! – Алексей в приветствии поднял руку.
– Народу сегодня – тьма. Кишит. У воды-то – благодать, а там в городе – жарища! Ты видишь, Кудряш с женой привез своих гостей, устраиваются под тентом. И у меня гости попросили рыбки. А у тебя, я вижу, весь флот... под шум волны. Что делать? Может, на спасательной разрешишь, вот тут рядом с буйками? А?! Сергей согласился, но сбегал к Николаю Никитичу и предупредил, что будет начеку. Тот разрешил.
– Ну и я помогу тебе. Игорь, пойдешь? Бери снасти.–Игорь собрался вмиг.
Заякорились неподалеку от берега. Клев был неплохой.Костистые крепкие руки Алексея работали не суетливо, аккуратно, точно, приятно смотреть. Из-под закатанной штанины выглядывает крупная зажившая рана. Стужев неоднократно слышал о боевом прошлом Алексея. Теперь бы и поговорить: при ловле морской рыбы разговоры допускаются.
– Шрам-то – дела военные? Боевые?
– Да было дело.
– Всю прошел... войну?
– Поползал.
– А как уцелел? Такая мишень. Двухметроворослая! И целиться не надо.
– Это точно. Продырявили они меня... Пять госпиталей.– Он вытащил сигарету, закурил, пыхнул синим дымом. – Как сменил госпиталь, так новая профессия – связист, стрелок, автоматчик. Но однажды командир дивизии, увидев меня на
правом фланге роты, качнул головой и говорит командиру полка: «По нему же, как по колокольне, можно наводить авиацию. И артиллерию! Посади его в танк!» Переучился
на танкиста... И прощай, родная рота. Да!..
– И где пришлось?
– Наименование полков и дивизий стерлись в памяти, а пути-дороги фронтовые хранятся крепко: Курск, Корсунь-Шевченковский, Киев, Умань, Смоленск, Орша,Минск, Пруссия! Везде дела горячие, передний край. Крепкий там нужен дух, чтобы выдержать. То ли потому, что молодой был, глупый, не понимал, что такое смерть. Но и не дрогнул ни разу, а было, скажу откровенно, страшно.
– Последний бой... помнишь? – спросил молчавший до сих пор Игорь.
– Тот треклятый бой – вот как день этот ясный, как море, вижу. И не забуду никогда. Задача была поставлена несложная: занять хуторишко на берегу речки в восточной Пруссии. Экипаж наш уже был сработанный, шесть месяцев шли по белорусским, литовским, а теперь – по прусским дорогам. Командир танка капитан Валентин Моренов – дельный парень, заряжающий – Николай Таратуев – тоже знал свое
дело. Три души как одна душа. Перед наступлением сидишь, ждешь, когда оно грянет. И вот хочешь – верь, хочешь – не верь, всю войну в таких случаях вспоминал вот такой летний полусонный полдень на море.. Как оно ласково лепечет. Но вот «запела» над головой артиллерия. Команда: «По машинам!» Запуск. Дружный рокот танков – и наша железная лавина рванулась вперед. Врубил полный. Но как только вы
катились на открытое поле, немец открыл огонь... – Алексей задумался, вспоминая всю картину боя...
– Алексей, – на ощупь дотрагивается до плеча командир, – иди змейкой, на броне сидит необстрелянная молодежь! – Стал менять фрикционы, машина пошла «вальсом» влево, вправо. Еще малость, сотня метров до строений с красными черепичными крышами – и танк Моренова первым ворвется в населенный пункт. Идет бой. Дыши, говорю себе, Леха, ровнее. Теперь в твоих руках не только твоя жизнь. Ты отвечаешь за все на свете. На густой белой поземке то тут, то там черные лохмотья разрывов земли.  Уже проскочили первые дома и огороды, когда вдруг танк вздрогнул и полез влево.
– Ну, что там? – спросил командир. – Быстро приоткрыл люк – левую гусеницу разворотило прямым попаданием.
– Разбило гусеницу!
Командир подал команду: «Взять оружие! Покинуть машину!» Медлить нельзя: сидеть в остановившемся танке все равно, что сидеть в гробу. По этой не двигающейся цели сразу же жди бронезажигательного. И точно, едва успели отбежать, танк вспыхнул, и стали рваться снаряды. Торопимся к каменному дому, он был вот – рукой подать. Но добежать до него не удалось – острая боль ударила в левую ногу. Упал, еще полз за командиром. И потерял сознание...
  Огненным смерчем понеслась дальше атака, а я остался лежать на чужой заснеженной земле... Да хорошо вот, ногу не отрезали, под шум волны! – только и добавил ветеран.
  До окончания рыбалки Игорь молчал. Лишь курил. Всю пойманную рыбу вместе с Сергеем вывалил в садок Алексея.
– Спасибо. И тебе, и тебе! – кивнул на прощанье Игорь и неторопливо пошел в направлении соседнего пансионата.

                IX
  Тихо угасал день. Солнце приближалось к ломаной линии гор, начинал меркнуть насытившийся светом мир. В этот момент наступает равновесие воздуха, земли и моря: бриз стихает, а до вечернего и ночного воздуха, что тянет с суши на море, еще полтора-два часа. Спокойная и неподвижная тишина во всем: в глубоком небе, в самой земле и пахнущем море – создается впечатление, будто природа замерла перед неотвратимой опасностью.
  Стужев, прежде чем пойти перекусить, убедился, что «все нормально». Отдыхающие, в основном, ушли, видимо, в столовую, и лишь пара человек барахталась в прибое, а
у соседей в десяти метрах от берега на матраце нежилась женщина. «Не Ирина ли? – подумал Сергей. – Скоро, скоро наша встреча!» Чистое небо светилось голубизной, и только на северо-западе в лучах солнца над горою взвилось и белело лобастое облако. «Откуда бы ему взяться?» – подумал Сергей. Он неторопливо взял свой нехитрый ужин, поднялся на кухню, разогрел его и, вновь спустившись, стал есть надоевшего бычка. Выбирал покрупнее тушку, очищал аккуратно от плавников и косточек и, разломив по позвонку, отправлял в рот. Мысли были заняты музыкой, звучащей из транзистора. Это был Бетховен. Страстно хотелось понять чудо
этой музыки, в ней было все, что составляло суть его израненной души и всей жизни, музыка ворошила прошлое, поднимала обиду и гнев, ощущение горечи и скованности, рождала смятение, которое все более и более сгущалось до того предела, когда самопроизвольно возникал могучий, страстный порыв бунтовать, совершать что-то важное и великое для людей, к которым, сегодня он, кажется, был  безразличен.
  Ну и ну! Высокой белоснежной наковальней облако высилось над морем, а гигантское клубящееся тело тучи едва выползало из-за горы, наваливаясь белой грудью на хребет вершины. Голова облака светилась ослепительной волнисто-разорванной белизной, а нижняя сфера угрожающе темнела, глухо и потаенно громыхала. Рядом с кудрявым куполом через голубую пропасть неба выросла стремительная клубящаяся белая башня, на заднем фоне за куполом и башней вползала еще более могучая голова с серой тревожной тенью.
  Пораженный величественной красотой облаков, Сергей долго созерцал это диво. На душе было спокойно, может быть, от того, что эту страсть природы ему предстояло перенести в тепле и уюте помещения. И он пошел ужинать.
  Вдруг ветер хулиганисто метнулся, наклонил деревья и дымы, закрутил, забился, загрохотал железяками, веслами, что лежали рядом с кубриком.
Сергей вновь выскочил. «Гроза идет со своим ветром!» - вспомнил давнюю примету. Гроза двигалась наискосок с суши на море.
  Море закипело на глазах. Сильный порывистый ветер, как стружку, снимал с поверхности зыби верхнюю воду и закручивал ее, пенил. Уже в ста метрах от берега – сплошной пенящийся вал. Море из спокойно-бирюзового превратилось в зеленоватое, затем стало угрожающе свинцовым, малиновым, вновь бирюзовым.
  Следя за красками моря, Сергей перевел взгляд на соседний участок. У самого пенистого вала он увидел тот самый надувной матрац и барахтающегося человека. Ветер с берега быстро относил его в море. Но почему соседний пансионат не принимает мер по спасению? «А! – вспомнил Сергей,– у них одни плоскодонки, в такую погоду они бесполезны».
– Человек в море!– скомандовал Сергей в репродуктор. Не медля ни мгновения, взял дополнительный спасательный круг и скатился к лодке. Скоро осмотрел: весла закреплены, спасательные жилеты на местах, пеньковая веревка и спасательный круг под рукой. Одевая спасательный жилет прямо на голое тело, он заметил бегущего Никоая Никитича.
– Так, один момент! – неуклюже пыхтел Николай Никитич, поддерживая левой рукой живот. Перед ним катился черный комок Кардика. – Молодец! Сообразил! Надо по-
мочь! Но одному тебе не справиться! Надо же кому-то на
моторе! Хорошо, Кудряш с компанией не уехал.
– Федор Семенович! Скорее к нам! Спасать надо человека!
– Во-первых, – не глядя на Стужева, с достоинством подошел Федор Семенович, – это не наша зона. А во-вторых, в такую заваруху одного спасем, а двух угробим.
  Вздрогнули земля и море от грохота первого грома. Он заглушил слова о немедленном спуске шлюпки. Сергей решительно напрягся, сталкивая лодку. Напарник нехотя взялся помогать сталкивать спасательную.
– Проветримся! Это же верная хана! Куда выходить? – Первые крупные капли ударили по лодке и тут же прекратились, стало еще темнее. – Через полчаса эта пена будет плескаться в брюхе! – недовольно бормотал Кудряш.
– Море не допускает шуток и пошлостей! Приказываю выполнить задачу! Вы поняли? Спасти человека! – впервые голос Николая Никитича звучал твердо и напряженно,
как бывало на капитанском мостике. – Кудряш на моторе! Сергей работает на воде! Так, видимость, как чувствуете, хреновая, вам не найти. Смотрите, мы будем показывать светосигнальным фонарем. Запомните: курс шлюпки правильный – белые проблески, держать левее – длинные зеленые сигналы, держать правее – длинные красные сигналы.Поднимайте человека с кормы, – кричал он вслед уходящей
шлюпке. – Повнимательней, чтоб... нормально!
  Не чувствуя обычной тяжести в теле, Никитич проворно метнулся в кубрик, схватил фонарь направленного действия, поднялся на высоту. Среди бирюзово-пенистых волн
отчетливо увидел удаляющуюся на моторе шлюпку. Она шла точным курсом на надувной матрац, расстояние между ними, хотя и медленно, сокращалось. Фонарь давал белые
проблески.
  Несмотря на полный ход двигателя, ялик шел не быстро, он был тяжел, но самые важные преимущества его определились сразу на штормовой волне. Чем дальше от берега, тем сильнее, накатистее она становилась, но киль уверенно резал поперечную волну, слабо раскачиваясь.
«Ай да Никитич, каков же ты был молодец, настаивая на своем!» – Сергей, не мигая, вглядывался в плещущуюся шквальную полутьму. Федор Семенович сидел на двигателе и следил за сигналами. Шли за ветром, скорость которого значительно превышала скорость ялика. Ветер захватывал с гребня вала пенистую массу и швырял с раз-
маху на посудину. Дальше в море волны становились мощнее, качка усиливалась. Перехлестывающие лодку языки волн окатывали с головы до ног. Над самой головой раздался оглушительный треск, будто раскололась пополам земля. В свете молнии Сергей просматривал пространство впереди.
– Как идем? – крикнул он, полуобернувшись и распрямляясь после очередного захлеста волны.
– Показывает – нормально!
– Хорошо!
В этом хаосе раскатов грома, злобного плеска волн где- то глубоко-глубоко внутри продолжала звучать услышанная Сергеем на берегу бетховенская симфония.
И в тот же миг он увидел чуть слева что-то, похожее на матрац.
– Чуть левее! Так держать! – кричал он во весь голос, пересиливая шум моря и двигателя.
– Держать малый газ. Осторожно, человек!.. Вот он слева! Тормози!
  Сергей увидел посреди переломившегося надувного матраца сцепленные руки. Задернув петлю пенькового конца у себя на поясе, он прыгнул к утопающему. В воде было значительно теплее. Сергей сделал сильный рывок движением рук и ног и тут же схватил человека за пояс под правую руку и прижал спиной  к себе. По тому, что предплечье его легло на упругую грудь, Сергей понял, что это была женщина. И тут же скорее почувствовал и только потом в свете вспышки молнии убедился – она.
  Четким движением Сергей перебросил петлю веревки на пояс и с помощью свободной руки и ног начал буксировать ее с подветренной стороны, как рекомендовала инструкция.
Ставя лодку против волны, Кудряш чуточку не успел, и мощным ударом гребня волны о борт лодку отшвырнуло и едва не перевернуло. «Мусье» грохнулся на дно, охнул, за-
матерился. Двигатель заглох.
– Тащи за канат! – орал Сергей, продолжая самостоятельно продвигаться к лодке.
  Ураганный ветер от берега и сильный ливень, гневное шипение воды в сгустившейся на глазах тьме и раскаты грома – все слилось воедино в яростном порыве. Сергею
казалось, что он находится в центре страшного водоворота – здесь одновременно раскачивало, кружило, поднимало и бросало вниз. Мощь этой не сдерживаемой ничем силы была понятна теперь в полной мере. Но он совсем не чувствовал страха, почти не ощущал своего веса и усталости.
  Грозная стихия не подавляла Сергея, она захватывала его своей сильной и смертельной красотой, пробуждая жажду дальнейшего мужественного противоборства.
  Наконец с помощью Федора Семеновича он подошел вплотную к лодке, ловко схватился за борт. Ирина продолжала судорожно держаться за матрац. С большим трудом втащили пострадавшую. Вслед за ней поднялся и Стужев.
Как ни старались сделать все быстрее, чтобы не допустить захлестывания накрененного борта, в лодку набралось много воды. Теперь дорога каждая минута.
– Помоги ей, одень жилет, – быстро бросил он Федору Семеновичу, а сам, не мешкая, схватил весла. «Срочно поставить лодку против ветра, иначе перевернет». Несколько
точных движений – и дело сделано: нос лодки разрезал набегающую волну. Если мотор запустится, через пять минут будем на месте. А пока управлять яликом оказалось делом нелегким.
  Мрак надвинувшейся тучи был таким плотным, что увидеть что-нибудь было невозможно. Сергей на ощупь опускал весла как можно глубже, чтобы выровнять шлюпку и удержать ее по курсу. Курс же выдерживать было не сложно – держи против ветра, вразрез волны. А если чуть левее, можно выйти в направлении акватории, расположенной за утесом, где при этом ветре от берега метров на сто-двести
должно быть тихо. Кроме того, ориентироваться помогал маяк и его ревун. Правда, Сергей не мог видеть маяка, так как сидел спиной, но ревун был слышен отчетливо, особенно в минуты между раскатами грома, шумными шквалистыми порывами ветра, ревущего моря и дождя.
  Выйти за утес! Сергей усмехнулся этой мысли – при ветре тридцать метров в секунду и такой волне. Нет, при таком ветре приблизиться и выйти на утес вряд ли получится. Задача: держаться против ветра, по возможности сменяя друг друга,
грести. Главное – она спасена, теперь бы... догрести. Местная гроза не может продолжаться более часа-двух, вступать с ней в противоборство бессмысленно. Значит – держаться, когда она пронесется. Держаться, во что бы то ни стало.
Грести, грести! Если опустить руки, шлюпку унесет далеко в море, где волны сильнее и, стало быть, опасность погибнуть больше.
– Ну, как она? – прокричал Сергей. В сложной, опасной ситуации чувство злобы  как-то само по себе ослабело, утихло. Он видел, как «мусье» одел на женщину спаса
тельный жилет, застегнул лямки.
– Нормально! Не нахлебалась! Шок, приходит в себя! Попробую запустить мотор! – Кудряш делал десятки безуспешных попыток завести двигатель.
«Как ей помочь? – Сергей тоже был бессилен: безумство неба и моря не давало ни одного мгновения остановиться. –Надо заставить ее двигаться».
– Ирина! Ирина! Ты слышишь меня? – проорал он в ее сторону, – возьми вот эту посудину и вычерпывай воду! Воду вычерпывай! – Он подтолкнул ногой ей под руку большую кружку, сделанную сварщиком. – Одной рукой держись за банку, второй – понемногу работай, работай!
Медленно, поначалу едва перемещаясь, она постепенно стала двигаться увереннее и энергичнее.
  Чуждое и враждебное теперь море рокотало и сверкало. Не успевала одна волна ослабить свой крепкий охват, как тут же наваливалась другая. Он уже долго греб и выбился из сил:
– Слушай, кончай там с движком! Он не запустится!
Я устал, надо передых. Будем меняться... – прокричал Стужев. Он выкладывался полностью в надежде на смену.
– Ты пойми меня, я грести не смогу. У меня спондилез! Понимаю – это глупо, но я никогда не сидел на веслах. Нет, не могу, спондилез!
– Чего? Как? Я не врубился! – задохнувшись от неожиданности такого оборота, произнес гребущий. – Какой еще спондилез? Слушай, ты понимаешь, я больше не могу?! – Сергей уже не мог загребать, он только перебирал веслами.
– Я не смогу, понимаешь? От меня на веслах нет пользы. Спондилез! Я лучше попытаюсь завести движок!- Сергей остолбенел, когда осознал полностью смысл ска-
занного.  Не было слов, он что-то бормотал, матерился, пытаясь держать ялик. Задрожало море от очередного грозового удара. Мощная зеленая в свете молнии волна
наперекос ударила по шлюпке, правое вальковое весло напором волны двинуло со страшной силой, а самим вальком Сергея ударом в грудь отбросило с банки. Шлюпку беспорядочно завертело.
   Стужев понял, что он бессилен что-нибудь сделать, и никто не придет, никто не поможет. Все тело, до кончиков пальцев, начал сковывать тошнотворный страх – какое-то обалделое состояние, в котором не было ни одного разумного действия, а только страх и напряженное, отупелое ожидание.
Серая темная масса облаков, воды и ветра висела над неуправляемой лодкой. В моменты вспышек электрических разрядов мрачные очертания чрева грозы освещались, будто внутренность безмерной пещеры с вековыми сталактитами.
А совсем низко над самой головой сновали мелкие рваные клочья тучи. Шипящие и стонущие волны швыряли шлюпку из стороны в сторону, будто забавлялись перед тем, как поглотить долгожданную жертву.
   Мучительный страх постепенно отпустил сердце, и самообладание, внезапно покинувшее его, стало возвращаться.
– Сбрось движок! Сбрось! И перейди на нос! – приказом прозвенел голос Сергея. Тело его вновь поднялось над яликом.
– Вычерпывать воду! Ирина, воду! – он успел схватить
оба валика и сумел поставить лодку на разрез волны. – А лучше помоги хоть малость на подтяжке весла.
– А как же с водой?
– Передай ковш ему! Слышь, вычерпывай! – Ирина бросила к носу ковш и, встав на колени, взялась за валики. «Немного силенки в ней, но и то дело», – подумал Сергей. Начал грести. Мало-помалу мышцам рук вернулась прежняя работоспособность. Теперь расчет только на свои силы. Только держаться, не дать опрокинуть. Держаться. От определенности и уверенности, от совместной длительной физиче-
ской нагрузки тело вновь согрелось. Вдвоем работать легче.
   Движения стали уверенными, ритмичными: общность совершила чудо – в этой клокочущей и стонущей пасти смерти лодка и ее пассажиры продолжали жить.
Сергей приноровился на захвате опускать вальки до самого дна лодки, чтобы как можно выше проносить над волной, а на гребке опускал весла как можно глубже. В памяти мелькали осколки прошлых лет... Вот счастливые минуты:
праздничный зал московского института, в президиуме – светила науки.
– За большие успехи в научных исследованиях награждается товарищ Стужев Сергей Павлович! – просто, кажется, по домашнему, объявил академик Виноградов.
Екнуло сердечко, встал Стужев из седьмого ряда, гордо и легко последовал по мягкой ковровой дорожке. Ему хотелось быть серьезным и даже отрешенным, но сделав первые два шага, он помимо воли, улыбнулся, а как же иначе, ведь весь зал и президиум – все улыбались, многие его знали. Теплое рукопожатие пухлых рук академика запомнилось на всю жизнь. Счастливые мгновения взлета.
   Федор Семенович озлобленно, ожесточенно вычерпывал посудиной, казалось, не уменьшающийся поток льющейся сверху и забрасываемой воды. От ощущения того нелепого положения, в которое он попал, ему было не по себе; от стыда горело лицо, шея и, казалось, спина. «Обклался весь, козел порхатый! – костерил он себя, – теперь сиди и черпай!» Мысль, что он не только не помощник, но балласт, «мешок с дерьмом», приводила его в полное угнетение и отчаяние, на которое прежде он вообще вряд ли был способен. И эта женщина! У нее на глазах! Он готов
был размозжить себе череп металлическим ковшом. «Что делать? Терпеть позорную роль негодного ни к чему пассажира и унижаться?» – Он боднул головой, заскрежетал
зубами, внутри жгло нестерпимым огнем. Вся жизнь, вроде бы и с пользой прожитая, показалась ему пустой, ненужной и не имеющей никакого смысла. Так, поганка! Откуда и каковыми роковыми путями прицепился к нему этот подлый спондилез, вызывающий страшные тягостные боли в пояснице, даже при движении вот этим черпаком. А веслом?! Он вспомнил лечащего врача, долго и старательно говорившего
ему о болезни: «Деформирующий спондилез развивается при поражениях позвоночника... возникновение «шипов», которые образуют «скобы»... При сдавливании мест выхода нервных корешков развиваются явления вторичного радику-
лита. Вот! Лечение. Избегать сильных нагрузок...» – Федор Семенович вздохнул, матернулся про себя длинным курчавым матом. «Или сигануть за борт? Попробовать доплыть? Было времечко – плавал отменно...»
   Вновь вспыхнул непроницаемый мрак, от мощного раската дрогнуло все нутро; с ужасом увидел он, как лодка скользнула вниз, как вокруг вздыбились злобные шипящие волны, готовые вот-вот сомкнуться. И к чувству стыда, требующему действовать, примешалась липучая, гадкая, еще более бесстыдная боязнь слепой, грозной стихии. Все торопливее и судорожнее становились его решения, пока он не
потерялся, не лишился самообладания, монотонно черпая нескончаемую воду...
   В круговороте бездны Сергей и Ирина вдруг стали еще ближе друг другу. Его охватила необыкновенная преданность и нежность к женщине. «Я кажется нашел формулу жизни, которую не мог понять там, за ураганом». Это стало понятно здесь, совсем рядом с объятиями смерти. Он почувствовал  сумасшедшее счастье этого мгновения. Оно переполняло сердце ещё и тем обстоятельством что дождь внезапно усилился, он перешел в ливень. «Значит, стихать ветру», – вспомнил Сергей науку отца. Да, и действительно, ветер становился тише, кажется, слабела ярость волн. Держи, как держал, чуть правее маяка. За утес. Там и волна будет слабее.

                X
   В просторной с большими окнами столовой, примыкающей к бильярдной, собрался весь обслуживающий персонал и многие отдыхающие обоих соседних пансионатов. Тревожная настороженная тишина ожидания стояла в помещении. Лишь отдельные негромкие вопросы, тихие ответы нарушали общее безмолвие. Вглядывались в темноту мутных окон, по которым стекали струи дождя. Большая группа отдыхающих сгрудилась возле Василия, рослого плечистого сорокалетнего мужчины. Он уверенно, видать, профессионально, как старый морской волк, комментировал сложившуюся ситуацию там, в штормовом море.
– Сейчас никакой катер не выйдет, а если и выйдет, то не найдет их. Что вы? Звони, не звони, хоть к Господу Богу, – он, как и все, пытался при вспышках молнии увидеть что-нибудь в той неспокойной громаде воды.
– Да, конечно.
– Кха-кха-кха, – зашелся Иван Григорьевич. – Большая беда!
– Не позавидуешь, – участливо поддержал другой отдыхающий, – недаром древние
говорили: «Есть на земле живые, есть мертвые, а те, что в море – не живые и не мертвые». Какие мы маленькие и слабые перед этой могучей и бессмертной стихией Земли.
   На стуле у стены сидела Мария Павловна, которая приехала на машине, посланной Николаем Никитичем, когда Сергей вышел в море. Губы ее были плотно сомкнуты, она хотела сохранить лицо спокойным, но тревога души чувствовалась в каждом движении. Она была единственным на свете человеком после смерти мамы, кто понимал сейчас брата, его состояние – каждой клеточкой сердца. Николай Никитич сидел рядом с виноватым видом. Ничего, мол, не поделаешь, долг, нужно было. Да Мария Павлов-
на и не упрекала.
– Сколько времени прошло с начала? – спросила она.
– Да вы уж в который раз спрашиваете, около полутора часов. Видимо, двигатель заглох. А на веслах – что же! – он развел руками и замолчал. – Да, далеко не унесет, катер я заказал у морской службы, продержались бы на плаву. Два мужика должны ведь одолеть. Все будет нормально, – успокаивал Никитич Марию Павловну, но больше самого себя.
   Сергей как-то незаметно вошел в его сердце, да так там и остался: умный, добрый, замечательный парень. И эта прилепившаяся к нему милая женщина... Не дай Бог, что-нибудь случится! На душе скребло. Он вновь посмотрел на Марию Павловну, необыкновенно бледную и молчаливую.
– Николай Никитич, прошу вас, давайте выйдем в колоннаду, мне здесь плохо. – Вместе с ними вышли и другие в надежде что-то увидеть.
– Ветер значительно ослабел. Им там стало полегче. Дай бог им силенки!
– А вот, разорвало облака, вроде совсем перестал дождь!
– Это временно!
Луч маяка разрезал темноту.
– А в каком месте они могут быть, где высматривать?
– А вот смотри, – показывал рукой Василий, – огромный черный квадрат тени при вспышке маяка: линия Орлиного утеса, береговая черта и Скалистый утес. И линия в море, видишь? Вот в этом черном квадрате и ищите их. Скорее
пирамида, чем квадрат!
– Какой квадрат? Черный квадрат?! – слезы брызнули у нее из глаз. Она поспешно прижала платок к лицу, но тут же спохватилась, – да какой квадрат может быть в бескрайнем море или океане?! Глупости все это, мистические
глупости Жанны. Господи, я прошу тебя спаси его и помилуй!
Вновь хлынул дождь, как из ведра, но теперь была скорая надежда, что вот-вот он прекратится совсем,потому что главная туча покидала сушу а в просветах облаков мелькали окна вечернего неба.
                XI
     Он не помнил, сколько ещё пришлось грести, время не фиксировалось от перенапряжения. Он превратился в автомат, сориентированный на цель. Окровавленные ладони жгло от нестерпимой боли. Не хватало воздуха. Вон его сколько, огромное пространство, а дышать нечем; он часто хватал воздух со странным звуком на вдохе и выдохе. Но это ничего, не страшно. Внезапно прекратилась качка, продольная и поперечная, лодку перестало мотать из стороны в сторону.
«Неужели тихая вода?!»
– Не торопись теперь, – тихо сказала Ирина. – Ты устал.
– Нет, –  задыхаясь, он продолжал работать, не чувствуя тела и рук.- Дождь стал ослабевать, в блеске молнии были видны просветы среди поднявшихся облаков.
Тихий плеск моря в затишье скалы, журчание стекающей со скал дождевой воды вдруг заполнили утомившееся сознание Сергея. Ослепительные проблески зеленого света
маяка будто толкали, не пуская к берегу. Тягостный звук ревуна заставлял еще сильнее напрячься, еще чаще стало биться перешедшее в разгон сердце.
– Сережа! Кажется, берег! Берег, Сережа!
   Лодка ткнулась о подводную осыпь с камнями. Часто и гулко стучало в груди, как в барабан. Внутри горело, но не от жажды, нет, пить не хотелось. Бросив весла, он опустил руки и голову, часто хватая открытым ртом воздух.
– Не сиди, не сиди. Вставай, пойдем потихонечку! Нельзя сидеть! – ласково просила женщина. Он попытался встать, но не смог – руки и ноги дрожали. Тогда он перевалился через борт и ступил на осыпь. Ирина, придерживая за спину, сопровождала следом.
    Федор Семенович, взявшись за носовое кольцо, повел ялик по мелководью к причалу.
   Сергей еле-еле передвинул дважды ноги. Мелькнули перед глазами едва заметные очертания гор. И вдруг сердце, словно детский резиновый шарик, начало раздуваться увеличиваться, не вмещаясь в груди. Больно! Невозможно пошевелиться и вздохнуть. Только мелкие-мелкие глотки воздуха. Он тихо повалился спиною в податливую мягкую воду. И увидел яркий свет! По деревенскому лугу, залитому солнцем и сплошь покрытому ковром клевера и ромашки, бежала навстречу улыбающаяся Машенька:
– Сереженька! Сереженька!..
– Сережа! – прошептала Ирина, едва успев поймать рукой его голову. Она бережно прижала его лицо к груди. – Сережа! – Любовно и нежно ласкала она лицо его, пока не заметила вытекающую струйку крови изо рта. Она оцепенела, застыла, потому что понимала, что это означало. Молча, исступленно баюкала уже безжизненное, еще не остывшее тело любимого, стоя на коленях на острых подводных камнях.
– Они здесь, Николай Никитич! – окрикнул рослый Василий. Темный силуэт движущейся группы людей заторопился. Николай Никитич, как был в туфлях, так и пошел по
мелководью. Под ногами шлепал пес, беспокойно пищал, будто плакал.
– Ты что, Кардик, уйди прочь? – не выдержал Николай Никитич. – Сережа! Сынок! Ну как? Нормально? Молодцы! – За Никитичем шли несколько человек, остальные остались
на берегу.
– Сережа, сынок!.. Что такое? Что с ним? – Он потянулся дотронуться.
– Что?
– Сердце! – вырвалось со стоном у женщины.
– У него разорвалось сердце!..
Сильные руки подняли их и понесли...
   Грозная туча со стеной дождя отодвинулась дальше, в глубь моря. Но и на расстоянии она страшила своей невероятной, не сдерживаемой силой. В ее клубящемся чреве, будто в поднятой на высоту гигантской кузнице, все еще полыхало жестокое, неподвластное пламя огня, и огонь тот, накопившийся до предела, изливался время от времени по кривым зигзагам молний в настороженную, затаившуюся землю.
Крым -1981
Пятигорск – 1999