Пасмурно

               
    Поздним вечером по пути домой из супермаркета встретился мне Фёдор Семёнович. Лил дождь. Барабанил по жести крыш и подоконников, хлюпал, стекал ручьями с тротуаров на дорогу, по которой беспрерывно проезжали машины, разбрызгивая грязную дождевую воду на редких прохожих. Свернули в переулок, где проживаем с Фёдором Семёновичем.
   - Как поживаете? – спрашиваю старика.
   - Потихоньку, - отвечал он мне.
    Говорить было не о чем.  Попрощались, и он направился к своему подъезду. Там остановился. Белой краской выкрашенная дверь объяла своим цветом его тёмную фигуру. Из-под облупившегося серого красочного покрытия дома сиял другой цвет – фиолетовый – став от воды ярче, чем был.  И это пятнистое серо фиолетовое строение, казалось, таинственно мерцало под не ровным светом фонаря, который, как видно скоро потухнет.
    Фёдор Семёнович стоял на фоне светлой двери подняв голову к круглому фонарю под козырьком подъездной двери. И мне подумалось, что он словно волк смотрит на полную луну и скоро завоет, как этот зверь. По-видимому, он по какой-то причине не решался отворить дверь. Странный старик. Каждая встреча с ним заставляет меня думать, будто он о чём-то глубоко размышляет, оттого движения у него замедленные, а взгляд рассеянный. И я всякий раз вспоминаю кота, виденного мной в Абхазии много лет назад.
    Это был очень старый вдумчивый кот. Он по большей части лежал или сидел не шевелясь. Через какое-то время поднимал лапу почесать ухо или провести по морде, но не доведя лапу до места назначения держал её несколько секунд навесу и глядел вперёд, задумавшись. Затем, встрепенувшись доводил лапу туда, куда хотел, чесался, и после таким же Макаром возвращал лапу на место – ставил её рядом с другой передней лапой.
    Фёдор Семёнович, сколько его помню, всегда был стариком. Возможно это умозаключение исходит из моего возраста относительно него. Прожил он жизнь типичную для советского человека, рождённого в начале двадцатого века (а то и раньше).    Поговаривали, будто его вместе с семьёй в тридцать втором раскулачили да выслали куда подальше. Как он после этого оказался в Москве остаётся только гадать. Правда в Сибири ему пришлось жить одному, без семьи, так как родственница-комсомолка смогла уговорить кого надо отправить жену его с малыми детьми в Среднюю Азию.
     Сначала Анна Трофимовна добралась до Ката-Курган, где потеряла из четырёх двоих своих детей, умерших от голода. На некоторое время осела в Узбекистане с двумя оставшимися в живых детьми, потом перебралась в Туркмению. В Ашхабаде немного стало жить легче. Зарабатывала шитьём. Она была рукодельница и хорошая портниха. Но всё равно средств не хватало. Подросшая дочка ходила на танцы голодная, нарисовав глиной себе туфли на босых ногах. Зато мальчику и девочке позволили учиться.
    На излёте перестройки в Фёдоре Семёновиче произошли позитивные перемены. Угрюмый старик, оставшийся к тому времени вдовцом, вдруг, оживился. Чаще его видели вместе с сыном. Повеяло тогда на Фёдора Степановича свободой. Щёки у него порозовели, глаза поголубели и рост оказался у мужика высоким. Но воодушевление продлилось недолго. Увидев вместо свободы усиление прежних пороков в людях, несправедливость, потерю надежд и озлобленность, Фёдор Семёнович сделался нелюдимей прежнего. И его сына давно не видно.
   Вот стоит Фёдор Семёнович перед дверью не шевелясь. Замечает ли что-либо вокруг? Чувствует ли чего-нибудь, думает ли, зачем продолжает жить?