На кладбище

    Прогостив у сына с неделю в столице, житель небольшого сибирского поселка Моховое - Герасим Христофоров, начитанный, но в тоже время вредный, невыносимый старик, сменивший за свою жизнь несколько разных профессий, лениво плелся по Москве на вокзал.
    До отправления поезда было еще несколько часов и он решил заглянуть на стадион «Лужники», где ему захотелось посмотреть на то место, откуда после Олимпийских игр, под песню Льва Лещенко улетал в небо ласковый мишка.
    – Все поглядел за неделю. – медленно шагая по бетонному тротуару, размышлял про себя старик. – Даже в Кремле побывал. За красной стенкой прошвырнулся. Ни че особенного. Кремль, как кремль. До блеска вылизано только. У нас с бабусей во дворе похуже. А там сияет все, блестит. Сумел попасть и в мавзолей. Там мрачно так и музыка тихонечко играет. Давно бы уж не мучили его. Похоронили по-людски, с оркестром. А может вовсе там не Ленин? Может, другой, какой лежит? Не знаю. Домой приеду, почитаю.
    Проворно перебежав оживленный, широкий проспект по пешеходной зебре, Герасим бегло взглянул на красочную вывеску на стене - «Гастроном» и вспомнил про свое вчерашнее плутание по ГУМу.
    – Я даже в ГУМе побывал. – сам с собой гордо заулыбался дедушка. – Ничем меня не удивили. Тот же сельмаг в деревне, только больше. Ну, и похлеще, чем у нас ассортимент.
    Идя по какому-то узенькому переулку вдоль слегка покосившейся, кирпичной стены, старик заметил на железных воротах табличку.
    – Новодевичье кладбище. – пробубнил он себе под нос и стал живо шевелить мозгами.
    У себя в поселке дед не раз слышал про сие историческое место, и знал, что на этом погосте, все время хоронили разных почтенных людей.
    – Ишь ты! – замотал сединой Герасим. – Соорудили прямо посреди Москвы. Видать у нас одних, покойников на выселки таскают? – и посмотрев по сторонам, смело зашагнул в ворота.
    На входе старику попался дворник. Одетый в серый фартук и картуз, он подметал на каменных дорожках листья, и что-то напевал.
    – Бесплатно? – выпучив на мужика глаза, наивно полюбопытствовал Герасим.
    Дворник на вопрос деда ничего не ответил и закинув на плечо метлу, молча отошел от него.
    – Гляди, какой серьезный малый. – сразу обиделся на москвича старик. – На хозяйстве. Вот вроде с веником в руках, а тоже гордый, ишь храбриться. Хрен подберешь к такому ключ.
    Пройдя несколько метров по центральной аллее, в глаза Христофорову бросился огромный, из гранита, Российский флаг на земле.
    – Борис Ельцин! – прочитал Герасим надпись и присвистнул. – Вот это был достойный человек. Я помню, как он на танке смело говорил с людями. Конкретный, мощный дядька. Столп. Все сам, все самолично. Своим горбом достиг всего. Не то, что нынешняя шантрапа, на трон заехала за деньги. А в те года, ты лично должен быть таран. Бульдозер. Не пил бы ты, Бориска, за троих, глядишь бы не был щас в могиле. – и постояв с минуту возле разноцветной глыбы, он вдруг вспомнил про свою пронесшуюся жизнь.
    Отойдя от могилы президента Ельцина, путь старику преградили маленького роста люди. Они молча подошли к какой-то массивной могиле и им экскурсовод стал не на русском языке, чего-то такое говорить.
    – Ты погляди! Китайцы! – скоро слившись с толпой подумал про себя Герасим. – Откуда вы тут, узкоглазые, взялись? Еще бы понимали вы, чего-то. Хе-хе. Приведи меня щас к ним на кладбище, я тут же махом убегу. А эти все вынюхивают ходят. Фотографируют кого-то, твою мать. – и с нетерпением взглянул на монумент. – Никита Хрущев! – с трудом разобрал буквы старик и посмотрел с прищуром на плешивую, мраморную голову. – Не пустили тебя к мавзолею? Видать не вышел рожей им? Хе-хе. А может, лысый, и за дело. Я помню, как на трибуне ты ботинками стучал. Пугал импералистов недобитых Кузькой. Ты лучше б свой народ засыпал сервелатом, а не ракеты всюду расставлял по нашей матушке стране. Кукурузник, тоже мне нашелся. Это додуматься надо, везде ее, холеру, насадить. Засеять даже в тундре умудрился.
    Прошагав дальше Христофоров увидел в уголке из темной бронзы статую. Это была симпатичная, стройная дама. Старик на мгновенье остановился и внимательно ее рассмотрел.
    – Раиса Горбачева! Ишь ты! – еле заметно захихикал Герасим в кулак. – Сколь помню, она все с мужиком своим каталась по загранкам. На самолете меченный ее возил. Куда генсек намылиться с визитом, она как банный лист за ним. Одета-разодета вся, лисица. Народ в тряпье советский ходит, помню, сроду, а эта фифа в соболях. Говорят, воздействие на Мишку своего имела. Дескать, как правильно страною ему бы надобно рулить. Ведь даже анекдот придумали про это люди: – Заходит Горбачев в баню. Все дружно начинают коситься на дверь и загораживаться шайками. – Да, что вы, мужики? – спрашивает он. – А вы разве без Раисы Максимовны? – и старик снова тихонько засмеялся.
    Заглянув в секцию, где похоронена творческая богема, Герасим сразу оказался возле могилы Шукшина.
    – Василий Шукшин! – с прищуром прочитал он надпись. – Ааа, это который все про простачков писал, про валенков сибирских всяких разных. Про деревенских чудаков. Знаю. Да в фильме про тюремщика сыграл. Егор Прокудин - гастролер. – и старик не громко пропел: – Каалина краснаая, каалина вызреела! Я у залетоочки, характер вызнаала! Ээх! А я бы по-другому про нашу жизнь сказал. Одним бы словом жизню опоясал. Кабала! Ха-ха-ха! А у него все долго, обстоятельно, расписано про этих Манек-Ванек. Сочинял. Давно уже лежит, родимый. А баба ничего его, живет. Она частенько в телевизоре мелькает. А дочка Маша, Жди меня ведет.
    Повернув к могиле Антона Павловича Чехова, старик сделал удивленным лицо и усмехнулся.
    – Могли бы памятник получше сделать. – оценил дедушка скромную белоснежную тумбу. – Ведь много для народу сочинил. Все над буржуями он потешался в книжках. Дескать, ущербный, это брат, народ. В душе, богач нутром червивый. Видать поэтому без фотокарточки могила? Они, купцы, деньжат и пожалели для него.
    Разглядев рядом с могилой классика, лежащее на земле замшелое надгробье с надписью - «Ольга Леонардовна Книппер-Чехова», Герасим тут же подумал про себя:
    – Сестра, или какая баба, так? Опять с сестрой, по отчеству промашка. Надо домой приехать и у учительницы Митрофановны спросить. – и старик переметнувшись через узкую дорожку оказался у могилы писателя Булгакова.
    Пристально разглядев черный полукруглый камень, крепко-накрепко вкопанный в землю, дед ухмыльнулся и присел.
    Он вспомнил, как перед самым отъездом в столицу смотрел по телевизору его Собачье сердце и увидев на экране Полиграф Полиграфыча Шарикова, долго над ним хохотал.
    – Серьезный был мужик, Булгаков. – надул губы старик. – Со смыслом. Любил о жизни, да о смерти рассуждать. – и облокотившись на чугунную оградку стал с пристрастием размышлять.
    Постояв возле камня с минуту, Герасим повернул голову налево и сделал шаг.
    – Николай Васильевич Гоголь! – рассмотрел он буквы на табличке. – Ух ты! А я все думал, что он в Хохляндии лежит. Про них ведь вроде сочинял-то?! Все про чертей, носач, писал. – и не останавливаясь пошел по аллее дальше.
    Дойдя до необычного памятника в виде цирковой арены, Христофоров с пристрастием разглядел сидящего на ней мужика. Он с грустным лицом и в шляпе уселся с сигаретой на поребрике, а возле его ног лежал смиренно пес.
    – Никулин! Господи Иисусе! – обрадовался Герасим, будто встретил старого друга, которого не видел много лет. – И ты здесь, матушка моя? Хороший был артист. Веселый. Не то, что нынешние шмокодявки на экране, жуть. А его Бриллиантовую руку, я каждый день готов смотреть. Как он в Плакучей иве, Миронова Андрея ухайдакал. Актер ты, дядя Юра, настоящий был.
    Прошагав от Юрия Никулина несколько метров, старик снова увидел бронзовую женскую фигуру. Но то была уже не Горбачева.
    – Народная певица - Зыкина! – от неожиданности присвистнул дед и засиял счастливыми глазами. – Подруга бывшего министра Фурцевой она. Помню ее песню про Волгу, помню. Думал, еще про Жигули споет. – и постояв у могилы Зыкиной с минуту, завернул в соседскую секцию.
    Только дед преодолел очередные несколько шагов, как слева от него показалась женская, из белоснежного мрамора головка.
    – Надежда Аллилуева! Гляди-ка! – живо засуетился у бюста Герасим. – Жена отца народов, твою мать! Видишь, страну держал в ежовых рукавицах, а с бабой разобраться не свезло. Сама себе пустила пулю в лоб, дуреха. А может быть подстроили все так. Иосиф Сталин, тот еще был комбинатор. Родного сына Яшку-рядового на фельдмаршала не согласился обменять.
    Проходив около часа по кладбищу и изрядно уморившись там, Герасим Христофоров вдруг вспомнил, что он еще должен посетить стадион «Лужники», откуда после летних Олимпийских игр под песню Льва Лещенко улетал в небо ласковый мишка.