Но и в самом легком дне

Сидим с мамой за чашечкой чая, болтаем, она что-то рассказывает, смеется, жестикулирует, и я ловлю в ее мимике образ той 25-летней девчонки с хвостиками, который хранит моя память.
 
И одновременно с этим остро чувствую конечность бытия. Как в 5 лет, когда ошарашило знанием, что тоже умрешь как и все, и это не изменить.
Смотрю на маму и не могу насмотреться, как будто это можно сделать впрок.
 
Как воннегутовские тральфамадорцы видели время в виде череды событий, которые навсегда остаются существовать в свой момент, так и я, глядя на маму и уже даже не слушая, что она рассказывает, начинаю видеть ее как уходящую на 47 лет назад многослойную голограмму из всего, что за это время с нами произошло.
 
Думаю - а ведь мы для них начинались сперва как смутное, едва уловимое шевеление внутри. И потом накладывались слой за слоем все эти первые шаги, смешные детские слова, выпавшие молочные зубы и так дальше, дальше, через сотни дней и разных волнений, пока мы не оказались на этой самой кухне прямо сейчас.
 
И вот она смотрит на меня и видит не помятую тетю средних лет, а наверняка вот этот цельный неделимый шлейф времени, что делает меня мной в ее памяти.
И больше ни в чьих глазах для меня такого нет и никогда не будет.
Яд осознания этого отравляет.
 
Одновременно заставляя каждую клеточку чувствовать жизнь в себе и вокруг.
 
"Но и в самом легком дне, самом тихом, незаметном,
Смерть как зернышко на дне, светит блеском разноцветным.
В рощу, в поле, в свежий сад, злей хвоща и молочая,
Проникает острый яд, сердце тайно обжигая.
Словно кто-то за кустом, за сараем, за буфетом
Держит перстень над вином с монограммой и секретом.
Как черна его спина! Как блестит на перстне солнце!
Но без этого зерна вкус не тот, вино не пьется."
(Александр Кушнер)