Мой дом

Сейчас я возвращаюсь туда только во снах и воспоминаниях.

Дом, врезанный в мысли навсегда.

Мой дом.

Скоро двадцать лет, как я не живу в его стенах, не смотрю из его окон. Не спешу вбежать по широким, пологим ступеням подъезда на третий этаж. Распахнуть массивную дверь и оказаться в родном, теплом и светлом.

Восьмь больших окон, стремящихся к высокому потолку. Три с половиной метра. Сейчас таких не строят..

Всегда много воздуха. Открытое пространство для чувств и мыслей.

Окон больше чем стен.

Спальня, гостинная, столовая - по два широких окна. И лишь детская и ванная - по одному. Лежишь в теплой воде, обедаешь или читаешь, а мимо тебя солнце огибает дом. С востока - восход, на западе - закат. Ночь. И снова по кругу. Утром из окон слева дом наполняют нежные, розовые оттенки, а вечером из окон напротив льются золотые, медовые, проникают сквозь листву тополей, играют в зеркалах, рисуют на стеклах дверей, мебели, стенах.

Нет южного, приторного солнца. Нет мрачной тени северной стороны. Запад - восток. Рождение и перерождение.

На каждой стороне квартиры по балкону. Здесь проектировщик тоже не скупился на простор - во всем видна широта его мыслей. С балкона можно заглянуть в соседнюю комнату, постучать в окно ванной.

Жарким летом раскинуться на покрывале и загорать, не обращая внимания на тонкие тени ограждения, пересекающие тело. Смотреть как качаются тополя, слушать квакание лягушек с банного озера под горой. Перевернуться и наблюдать за очередью к пивной гайке на углу дома, названной так из-за граненой формы ларька. Звон стеклянных кружек, пена на асфальте, громкий мужской смех и легкий хмельной дух, доносящийся с ветром.

Другой - тенистый балкон выходит во двор. Смотрит на соседние дома.

Это не просто дома, а целые истории, миры, имена. Никогда больше я не встречала домов с именами.

Кошкин дом.

Частые пожары дали ему это имя. Крашеная в красные оттенки коробка в один подъезд с одичавшим, заросшим сквером, отгороженным от улицы решетчатым забором.

Между одной из колонн и прутом решетки строители ошиблись в расчетах, и оставленное расстояние позволяет протиснуться, шоркнув спиной по затертому бетону, свернуть с солнечного тротуара на тенистую тропинку, обогнуть дом и выйти во двор.

Идешь налево. Еще раз поворот.

Слепой дом.

Здесь живут слепые. Сидят на лавочках днем на солнце. У них закрыты глаза, в руках белые трости. Постукивая ими, они прогуливаются по двору вокруг дома. Некоторые, особенно вечером, пугают своей отталкивающей внешностью: искаженными лицами, пустотой глазниц.

Скорее проходишь мимо и возвращаешься.

Мой дом.

Две стороны квадрата. Крашеный желтым, скругленный сталинский угольник. А в самом углу на третьем этаже - горящие окна в спальне родителей, темные проемы ванной и столовой. Пять окон в ряд. Самые главные окна в моей жизни.

И еще одно не менее важное. 
Смежное через угол, наискосок от моих. Окно моей тети. И всегда на фоне вкусного кухонного света, она, моя хранительница, выглядывающая из-за занавески и машущая мне со второго этажа. Грозит мне пальцем, если я иду без шапки. Задорно показывает язык по настроению. Или просто улыбается и кивает.

И как она всегда меня видела? Чувствовала, может?

Мама меня увидеть уже не могла. Ее зрение стремительно падало и это остро чувствовалось в те годы.

Она меня звала.

Звонко кричала в форточку или с балкона мое имя. И тогда одинокая фигурка отделялась от ребячей стайки и мчалась на зов домой. Забегала в подъезд, хлопая дверью.

Подъезд дома тоже был не простой.

Он рождал живых существ.

Иногда приносил котят. Они поднимались вверх из подвала, несущего тепло. А я с виноватым видом приносила их домой.

Остальная живность проникала в квартиру самостоятельно. И с нею мы нещадно боролись.

Серые мышки.

Увидев их, мама, моя кустодиевская красавица, несмотря на свою пышнотелость, молниеносно запрыгивала на кухонный стол и сидела там, пока ей не предъявляли изловленную мышь.

Такими же нежданными гостями были и подвальные тараканы. Бич того времени. Рыжие. Мерзкие. Усатые.

Это потом их победили шприцами с тягучей, такой же коричневой как они, массой. А тогда, в далеком детстве, в отсутствие действенных средств борьбы, главным орудием был тапок и меткий удар.

Первым моим настоящим питомцем был маленький белый хомячок. Нет, он не сам пришел к нам в гости, его принес папа из зоомагазина.

Сначала он жил в сколоченном специально для него домике. А потом мы выпустили его на свободу, и он устроил себе дом под полом - в квартире были деревянные перекрытия.

Вся его жизнь делилась на сон и явь. Полдня он сладко посапывал на мягкой перинке в домике. А, проснувшись, бежал белой молнией по квартире с полными щеками зерна, нырял за шкаф, шуршал под досками пола, возвращался опустошенный с похудевшей острой мордочкой. Зерно оставалось надежно укрыто.

Инстинкт заставлял его запасаться, несмотря на то, что недостатка в корме не было. Жизнь хомячков короткая, и он, сделав основательные запасы, не смог ими воспользоваться.

Может, они достались его сестрам - серым мышам? Может, именно для них он так старательно работал всю жизнь?

После хомячка в дом пришел и остался у нас надолго серый, полосатый подвальный котенок.

Он тоже не был узником четырех стен. Кот, который гулял сам по себе. Приходил домой спать в маминых ногах, лежать на моих коленях во время уроков, урчать, мурлыкать, питаться, и даже мучиться от моей дрессировки.

Все остальное - то, что он делал за пределами квартиры, менял ли кошек, дрался ли с котами, нас не касалось. Иногда мама ворчала из-за необходимости часто открывать ему дверь - зато в доме котом совершенно не пахло.

А в плане дрессуры кот был - просто находка. В те годы мы с моей подружкой ухаживали за двумя немецкими овчарками - хозяйка которых, активный член клуба собаководства, слегла и не могла с ними справляться. И мы - две молодые помощницы занимались под ее руководством с питомцами по программам общего курса дрессировки. Моя овчарка меня не слушалась - на кинологическом поприще успеха я не добилась.

Зато со знанием дела я научила своего кота выполнять все основные команды: сидеть, лежать, голос и аппорт. Да, да. Он даже носил мне маленькую палочку, которую я бросала неподалеку.

Правда, при всем этом была одна особенность. Собаки выполняют все команды молча. А кот каждый раз воспроизводил натужное "мяу", в тоне которого слышалась вся нелюбовь, все его сопротивление этому бесполезному, претившему его свободной натуре занятию.

Свое домашнее время я проводила не только занимаясь животными. Пока родители были на работе, ко мне приходили друзья-подруги, и мы делали все то, что не посмели бы сделать при них.

Набравшись смелости, прыгали из под потолка со шкафа на сдвоенные широкие родительские кровати, покрытые малиновыми японскими покрывалами. Пролетев два метра, вминали их в матрасы, набитые морской травой. Кровати скрипели, матрасы стонали, но все же выдерживали наши юные тела.

Завешивали большим мягким одеялом тяжелый, двухтумбовый письменный стол и сидели под ним в темноте.

Растапливали сливочное масло с какао и сахаром, крошили туда печенье, формировали из массы колбаску, замораживали, нарезали кружками, смаковали это сладкое холодное лакомство.

Искали сокровища в глубоких квартирных нишах с полками от пола до потолка, и каждый раз находили что-то забытое и интересное.

Включали на всю громкость проигрыватель.

Доставали из шкафа мамины пеньюары и мерили их, важно вышагивая перед зеркалами.

Бросали с балкона яйца на лобовое стекло грузовика, приехавшего с кузовом тыкв и кабачков в овощной магазин под домом, прятались, выжидали, выглядывали из соседнего окна, любовались яркими красками своих творений.

Но только стрелка на часах в прихожей касалась четырех, я закрывала за гостями дверь, возвращала все на свои места, внимательно осматривала квартиру на предмет оставшихся следов веселья, сдувала найденные пылинки.

Шла на кухню к большой чугунной двойной раковине, покрытой белой эмалью, и начинала чистить картошку к приходу родителей.

К половине пятого, когда мама переступала порог, в доме был порядок, пахло вареным пюре и сливочным маслом, а я была примером идеальной дочки.

После ужина чаще всего я брала книгу и устраивалась под пледом в своей комнате.

Сколько же книг было в моем доме!

Мамины на английском, папины медицинские, дедушкина библиотека и мои детские. Романы и стихи томами, альбомы с иллюстрациями, учебники, хрестоматии, атласы, подшивки журналов, сборники, брошюры, альманахи.

Чтение было моим главным занятием.

Особенно много я читала, когда болела. А болела я часто. Ангины нападали на меня одна за другой. И я неделями лежала, ослабевшая, в своей кровати. А когда температура спадала, я погружалась в чудесный книжный мир.

Читала дни напролет. Читала ночью с фонариком под одеялом, и когда меня разоблачала мама, мне порядочно попадало. Читала в туалете, в ванной. Во время завтрака, обеда и ужина.
Книги. Книги. Книги. Сразу несколько. Так они и лежали, раскрытые вниз страницами, по всему дому. На кухонном подоконнике, под моей подушкой и даже в любимом кресле кота.

И ему приходилось ложиться не привычным клубком, а вытягиваться вдоль книги. Может именно это его не устроило?

Однажды кот не вернулся домой с улицы. Мы долго ждали его привычный стук в дверь, но не дождались.

Надеюсь, он нашел свой дом в ином мире.

Мы остались в своем.

Но не на долго.

Я выросла и переехала в другую квартиру - пробовала жить отдельно. Скучала по дому. Возвращалась туда по выходным. Конечно, взрослая линза на глазах все исказила. Двор стал тесным, деревья ниже, сквер Кошкиного дома перестал быть таинственным, а обитатели Слепого дома пугающими. Но пять окон в ряд были такими же теплыми и зовущими. Я видела их и знала - я иду домой.

Только все когда-нибудь кончается.

Вскоре маме надоела борьба с подвальными гостями, и родители решились на переезд. Я же потеряла почву под ногами. Понимала, что это утрата не только дома, а целого мира, детства, части меня.

Чаще приезжала к родителям в последние дни перед переездом, чтобы как следует насытиться теплом домашнего очага. Одновременно радовалась и грустила.

Но как бы я не хотела оттянуть прощание с домом, неминуемо наступил день отъезда.

Я шла по комнатам, проводила ладонью по стенам, подолгу задерживала руку, сжимая латунные ручки дверей. Провожала взглядом каждое окно, каждый тополь, смотревший на меня двадцать лет. Заглядывала в опустошенные ниши, гладила подоконники, державшие меня, любующуюся дождем. В последний раз смывала самой вкусной водой слезы прощания.

С тех пор я возвращалась туда только во снах и воспоминаниях..

Сам же дом так и стоит на пересечении улиц и не меняется. И когда я проезжаю, много реже прохожу мимо, про себя или вслух моим спутникам я говорю - это мой дом.

Сколько бы я не меняла пристанищ. Куда бы не переезжала. Я, конечно, называю то место, в котором живу, домом. Еду домой, спешу домой.

Но в то же время я знаю - есть тот заветный, отрадный, единственный, врезанный в душу и мысли навсегда.

Мой дом.