Саман

I.
Кто-то звал его сквозь сон.
От резкого толчка о землю выкинуло. Сколько было похмельных рейсов, каждый новый хуже предыдущего.
Самолет вздрогнул и остановился. Прокурор привстал с сидения и чуть не упал обратно - ноги затекли, каждая клетка пропиталась кислотой. Достал-таки с полки пластиковый кейс, прошел, постанывая и пыхтя, по узкому проходу, нагнул голову и вышел на трап.
Холодный воздух сразу привел в чувство.
Куда не глянь – синий лес, а за ними лысые сопки. Рассохшаяся деревянная избушка аэропорта с надписью СЛАВА КПСС! издевалась над советскими успехами в авиастроении. Все, что было связано с человеком, выглядело заброшенным, а вот лес - сильным неприветливым хозяином.
Володя-молодой ушел вперед. Прокурор сразу зашагал к висячей кабинке телефона.
- Ну как он там? – даже свой голос был чужой, далекий.
С самолета звенело в ушах. Усталый голос жены еле слышен, приходилось вжимать ледяную трубку в ухо.
- Слабый совсем.
- Ничего, поправится. Дай мне его.
В трубке повисла тишина…- Папа звонит… Опять тишина.
- Не хочет с тобой разговаривать.
Он ведь этого ожидал, но резануло так больно. Просто прижал холодную трубку и слушал, как его добьют.
- Слушай… Ты домой не приезжай. Я вещи к твоей маме завезу.
Гудки.

Володя подошел.
- Не встречает нас никто, Михал Ваныч. Местные чукчи повымерли.
- Эвенки, - поправил Володю прокурор.
Страшно хотелось выпить.
Долго шли по грязной улице к исполкому. Скособоченные хижины не интересовали прокурора, он смотрел, как его черные импортные «инспекторы» превращаются в комки жирной грязи.

Володя матерился и долбил в дверь исполкома, пока им не открыл заспанный старик эвенк.
- Водитель Миша в запое, однако. Машина, однако, – старик махнул на стоящую во дворе «волгу», а сам все смотрел на прокурора, будто даже с испугом.
«Чего он смотрит?» – думал прокурор.
 Володя - бодрый розовый, молодой - переминался с ноги на ногу, как конь, а прокурору было плохо.
- Поедешь, – сказал прокурор.
Володя кивнул и спросил эвенка:
- Дорогу покажешь?
Старик с ужасом посмотрел на прокурора, замотал головой и протянул Володе ключ. «Боится меня что ли?» – удивился прокурор.
- На север одна дорога, однако, - выдавил эвенк и ушел в исполком.
- Чукча он и в Африке… - хмыкнул Володя-молодой, обходя исполкомовскую «волгу». – Быстренько смотаемся, и домой, одним днем, а Михал Ваныч?
Прокурор со вздохом плюхнулся на переднее сидение.
Не было у него никакого дома.
Страшно хотелось выпить.

За поселком грязная ухабистая дорога стала грязней и ухабистей. Прокурора укачало. Голоса в голове сменяли один другой. Голос жены твердил: - Не приезжай. Сын спрашивал: - Что ты мне привезешь?
Кого он обманывал? Последнее «что ты мне привезешь» было сотню лет назад, последнее «я тебя люблю» от жены – никогда. Ясно же – без него сыну лучше. Без попоек и командировок, без похмельного ора.
Закрыл глаза. Маленький Сашек свернулся под одеялом. «Больно, папка, больно, больно». Какой у него лоб горячий!
Будто кто-то высосал из прокурора жизнь, оставил бездушное тело. Он давно научился бороться с похмельем и с тоской, но не со снами. А сны все приходили странные. Даже наяву. И сбывались.
Грунтовая дорога в тайге, как нельзя подходила к его снам.
Показалось вдруг - кто-то позвал из лесу.
Прокурор вздрогнул и очнулся.
- Что, товарищ Воронин, тяжко тебе? - посочувствовал Володя. 
«Молодой», – прокурор посмотрел на Володю с завистью.
«Волга» вязла в глине и скользила в поворотах.
- Хорошо бы дождя не было, - сказал Володя.
Прокурор отвернулся в окно. Как-то связались это место, дорога с его давним беспокойством. Тяжесть на сердце все усиливалась. Когда появилась эта каменная тяжесть? Когда наступила глухая водочная болезнь-безнадега? В Москве наступила, переместилась с прокуроровым телом сюда за тысячи километров. Дорога – нелепое похмельное марево - болела вместе с ним.
Через дорогу, из лесу бежала черная кошка и смотрела прямо на прокурора. «Глупость какая… В тайге кошка …» Желтые глаза. Едва ощутимый толчок под колесом. «Может колдобина?» Володя суеверно сплюнул через плечо.

II.
Подъезжали. Забор деревянный с вышками. Колючая проволока.
Прокурор поморщился. Это тебе не завод какой-нибудь. Здесь все сложнее будет.
Забор, кстати, чахлый и прогнивший.
- От медведей забор, - штатно пошутил Володя.
Но он ведь прав – некуда бежать с таких Зон.
Прокурор показал удостоверение, караульный взял под козырек и открыл ворота.
Подкатили к главному зданию похожему на школу - типовая бетонная коробка. Дальше деревянные бараки.
Все двери мерзко скрипели, у «волги», у входа в «школу», в коридоре.
Еще удостоверение, снова под козырек. Дурман звенел в ушах. Косолапый лейтенант повел их наверх, громыхая ключами.
Сытный и красный начальник в убогом кабинете был им явно не рад, но поставил стаканы и водки налил. Прокурор благодарно взял стакан, проглотил и выдохнул. Водка была сладкая и теплая, огурец отдавал плесенью.
Встречали и лучше,  - сказал ему Володин недовольный взгляд. Плевать ему на Володин недовольный взгляд. Разделаться быстрее, и назад - из неизвестного дурмана, в известный.
Новым, живым взглядом посмотрел вокруг:
- Места мало. Ты, Володя, посиди в коридоре, мы с товарищем майором пообщаемся.
Володя понимающе кивнул и вышел.
«Можно успеть на самолет, - с надеждой подумал прокурор. Потом вспомнил тихий голос жены: «Ты домой не приезжай». Можно не торопиться - некуда больше торопиться». 
Прокурор рассеянно листал документы, едва улавливая смысл.
- От нас вам тут подарочек, - вяло сквозь зубы процедил начальник и с негромким стуком положил на стол маленький черный предмет, – На добрую память.
В Гусь-Хрустальном на заводе подарили пошлую красную вазу с небольшой червоточиной брака. Жена поставила ее в сервант и доставала на восьмое марта и в июле - под его дежурные букетики. На заводе шахмат, подарили шахматы. Он учил сына ходить конем, ставить линейный мат и проводить пешку в ферзи.
 Прокурор протянул руку. Вовсе не добрый черный нож - редкая зековская финка, выкидная.
- Один деятель выточил из рессоры на уроке труда, - улыбнулся краснолицый начальник. – Руки золотые.
Костяные черненые боковики блестели. Взвесил в руке - маленький, тяжелый. «А что ты мне привезешь?» - спросил Сашек. Кнопка натужно поддалась, черная сталь с нехитрым узором с невиданной силой выскочила сбоку, аж сердце дрогнуло. Где-то внутри притаилась сжатая пружина. Потрогал пальцем – непомерно острый. Сыну такой не подаришь… Да и не нужен он сыну. «И я не нужен… На развод подала…» - прокурор представил сальные взгляды коллег, его передернуло. Дурман все звенел в ушах.
- Какие есть нарушения?
Начальник даже как-то обиделся. С неохотой, протянул заранее заготовленную папку.
Прокурор листал бумаги. Глаз привычно подмечал в скупом тексте нужные места.
«Талтуга Этуген Воронин - однофамилец значит. Удивительно.
Бузил, зеки его невзлюбили, убить хотели. Посадили в шизо. Сегодня должен быть переведен обратно в общую. С этого места поподробней…»
- А что там с этим Талтугой?
 - Проведена работа. Инцидент исчерпан.
- Вы меня информируйте, майор, а я решу, исчерпан или не исчерпан, - годами наработанные железные нотки взбодрили начальника, и он вдруг стал приемлемо словоохотлив:
- Геологи ставили вышки связи. Пришел чукча с берданкой, говорит - денег дайте. Геологи послали его куда подальше, а когда на озеро выплыли на резиновой лодке, чукча вышел из лесу и шмальнул, ну они и потонули с оборудованием вместе. Вода ледяная. Один не выплыл.
Прокурор подождал, может начальник продолжит.
- Деревни свои так кормят, шантажом нехитрым. Голод у них, олени померли.
«Странно, а про эпизод в общей камере ни слова не говорит. Это раз». 
- А что у него там с зеками?
- Боятся его страшно.
- Почему?
- Он вроде шаман какой-то.
«Странно, шаман шантажом занимался…И за что его зеки невзлюбили? - Прокурор стал читать дальше, - Инцидент с охранником. Охранник ударил заключенного. Ага. Уже два».
- Поговорить бы с охранником.
- Умер, - начальник нахмурился и занервничал.
- Как?
- Приступ сердечный. Допился.
 Прокурор внимательно посмотрел на начальника. Лицо рыбье, китель натянулся, кажется, пуговица сейчас вылетит и ударит прокурора в лоб. «Нервничает? Зачем переводить в общую, могут ведь убить? Надо его пощупать».
- Убьют его.
- Не убьют. Мы работу провели. По правилам в изоляторе сидеть не должен, не положено.
«Убьют, а этому похоже того и надо. За что-то невзлюбил начальник чукчу. Из-за охранника?»
- Нужно побеседовать.
- Да что с ним, с психом, беседовать,- не выдержал начальник, – Не ест, не пьет уже третий день, слова из него не вытянешь, чистый псих!
Прокурор устало прикрыл глаза, внутри зазвучал тихий голос жены: «Ты больной, знаешь? Неврастеник». Больше всего теперь хотелось скорее уехать и напиться.
- Я все же побеседую, - сказал прокурор.
Начальник пожал плечами и снял трубку. Заглянул косолапый лейтенант.
 – Проводи товарища Воронина к заключенному Воронину.
«Подколол, гад. А сам не пошел. Неужто, тоже шамана боится?»
Вышли. Володя нетерпеливо посмотрел на прокурора.
- Посиди тут, ща… Столовая у вас есть?
Лейтенант вкинул.
- Сходи, пусть покормят.
- А вы, Михал Ваныч? – обрадовался Володя. – С Москвы не ели!
- Я не голоден.

Спустились с косолапым лейтенантом на нижний этаж.
- Свет в камере есть?
- Никак нет.
Косолапый лейтенант загремел ключами. Со скрипом раскрылась железная дверь, и прокурору стало видно камеру. В темноте у окна притаилась нелепая, похожая на куль тряпья, тень. Почему он знал, что ему там хорошо, в темноте? Даже стыдно стало тревожить, вырывать его оттуда, из темноты.
- На выход, – рявкнул лейтенант.
Прокурор поморщился:
- Что ж ты так орешь…
Куль тряпья зашевелился, со стоном поднялся и подошел к двери.

Кто-то позвал прокурора. Из-за прогнившего забора. Из бескрайней тайги за железной колючкой, из сонного марева, и из самолета, еще из Москвы. Отовсюду.

Старый седой эвенк с потрескавшимся лицом наполовину вышел из тьмы.
Талтуга Этуген Воронин сложил руки на животе и встал в проеме темной камеры. Все закружилось вокруг, Прокурор словно издали услышал свой охрипший голос:
- Я из Москвы. Есть жалобы, уважаемый?
«Откуда всплыл из него этот уважаемый, – удивился сам себе прокурор.
Старый седой эвенк посмотрел сквозь прокурора маленькими острыми глазами. Кроме этой черной остроты, по деревянному лицу было не понять, чувствовал эвенк что, или нет.
- Я тебя ждал. Давно… - потерся камнем о камень стариковский голос.
«Нехитрый прием, - подумал прокурор, - Ждал он меня…»
- Плохо тебе?
Прокурор хотел ответить и не смог.
- Когда плохо, хорошо - слышишь духов, – продолжил старик и пристально всмотрелся в прокурора. - Сын твой болеет.
Прокурор замер, посмотрел на лейтенанта, проверяя, слышал он старика или нет. Голос старика был не снаружи, а где-то внутри, в мыслях, как голоса жены и сына.
- Отпусти меня, - сказал старик.
«Всенепременно», - подумал прокурор.
- Отпусти меня, сын твой поправится.
Прокурор стряхнул с себя странное оцепенение и наконец заговорил:
- Напишите заявление. Есть возможность перевода.
«Но делать-то что-то надо, убьют его здесь».
- Отпусти меня, начальник.
- Ну, куда я тебя, уважаемый, отпущу? – не выдержал прокурор.
- В лес отпусти.
Прокурор вздохнул и кивнул лейтенанту:
- Закрывай.
- Постой, - прошептал старик.
Лейтенант насторожился.
Старик сунул что-то прокурору в руку, развернулся и ушел во тьму.

Вернувшись в кабинет, прокурор написал назначение на перевод и только тут посмотрел на зажатого в кулаке черного каменного человечка.
«Что ты мне привезешь?» - спросил его сын.
«Человечка каменного привезу», - подумал прокурор и положил фигурку в карман пиджака.
- Пусть посидит в одиночке до перевода в Красноярск.
Начальник упорствовал. Как-то по всему его виду стало ясно – старый эвенк до перевода в Красноярск не доживет.
Можно настоять, припугнуть. Внезапно на прокурора накатился такая усталость. Не доживет, ну да ему какое дело… Он дописал, вздохнул и вышел.
Володя спал на скамейке, съехав головой по стене почти до колен. «Слюнки на щеке не хватает. Молодой».

III.
Волгу болтало на колдобинах. От бензиновой вони подступала тошнота. Прокурор отвинтил окно. Воздух таежный, сочный озон одурманил и без того смурную голову.
Володя пошарил хоботком по радиоволнам – во всем диапазоне стоял белый таежный шум.
В голове у прокурора долбило «Не приезжай».
Вот бы показать сыну лес, какой он могучий. Вдоль вырубленной дороги - теплый на солнце, а внутри, в просветах - сырой и бесконечный, как камера Талтуги Этугена Воронина.
«Воронина», - хмыкнул Прокурор.

«Волга» вдруг задергалась и встала. Володя чертыхнулся, стукнул ладонями о руль, вышел, достал из багажника канистру, потряс, опять чертыхнулся.
- За бензином пойду, Михал Ваныч,
- А долго до города?
- Да не должно быть… 
Прокурор вышел и осмотрелся. Прямо у дороги из земли торчал потемневший от времени деревянный крест. В лесу было странно тихо, даже птицы не пели. Володя уже скрылся за поворотом.
Прокурор дошел до креста. В лес уходила широкая тропа, темные кроны деревьев смыкались, и тропа терялась в их тени. Он вспомнил старика. Как он там один? Может уже перевели? Опять показалось - кто-то зовет - и потянуло от дороги в темноту.

Внутри церкви свежесрубленные бревна еще сочатся древесным соком, и одуреть, как пахнет.
Прокурор все смотрит кругом и не может понять - как здесь оказался. До чего странна церковь, не то церковь, не то баня... Икон нет. Местные, оголив торсы, сидят на полу, в сыром чаду, поднимающемся из подвала. Над сутулыми фигурами висят широкие распаренные лица, все в шишках и морщинах, как соскобленная с бревен древесная кора. 
Зашоркало за спиной. Копошится и постанывает в темном углу. Моет пол, кряхтит и поглядывает на прокурора.
- У тебя саманская болезнь, дух твой слабый еле держится в теле, – с одышкой говорит старуха и трет, трет деревянный пол. От холодного пола поднимается пар. Посмотрела на прокурора и облизнулась:
- Душа у тебя вкусная!
Вроде на него смотрит, а лица не разглядеть.
- Кто ты? – спрашивает прокурор.
Улыбнулась, облизнулась плотоядно - прокурор догадался вдруг, похолодел.
Лестница узкая вверх и вверх. Какой узкий в этой церкви проход! Ступеньки скрипучие. Деревья оструганные наскоро, того и гляди опять прорастут и заветвятся. Пар поднимается с нижнего этажа. Душно пахнет хвоей, деревянным соком, кажется, потечет сейчас отовсюду деревянный сок.
Круглый, неприятный звук побежал мурашками по прокурорской спине. Старый эвенк сидит на корточках и трет куском гальки о другой кусок.
- Перестань, – хрипит прокурор, но голос совсем не слушается.
- Медведя зовет, – шепчет за спиной старуха. Голос ее трескучий, морозом забирается под кожу, – Придет большой медведь, сорвет с него плоть до самых костей.
«С кого сорвет? – пугается прокурор, - Допился». Хочет уйти от старухи, а она все ковыляет-шоркает за ним, не отстает.
«Был здесь. Болел», – холодеет прокурор. Знает все пролеты, знает запах хвойный сырой из стен мертвосрубленного леса. Металлом на губах обретают смысл московские дурные кошмары, что тревожили с самого детства. Он знает - за иконой в нише купель, а в купели мертвая густая жижа, которой нельзя напиться.
В углу кошка черная кормит слепых котят. Прокурор хочет ее погладить. Кошка пятится и шипит на старуху у него за спиной.
На полу вдоль стены лежат слепые щенки. Прокурор хочет погладить щенка, тот кусает его, да так больно, нестерпимо.
- Сын у тебя болеет, - шепчет-трещит старуха. - Спасешь самана – сына спасешь.
Прокурор силится оттолкнуть от себя старуху, но ведь он - бестелесный дух пустой.
«Я советский человек», - успокаивает себя прокурор.
Пролет вверх, еще один. Уперся головой в сводчатый потолок и снова вниз… Не церковь, не баня - узкий скрипучий ромб.
Спустился - вот она, икона, одна на всю церковь, в самом внизу, в подвале. Свечи поодаль - лица на иконе не разглядеть. Надо бы помолиться за сына. Где-то в дальнем углу памяти притаился «Отче наш». Прокурор пробует читать, спотыкается, начинает сначала. Забыл…Холодная черная сталь ткнулась в грудь. Кто-то тыкает в него ножиком, боль огнем расходится по телу. Прокурор скрючился от страха и чужой боли. «Прости меня!» - просит прокурор Талтугу Этугена Воронина.
В который раз он вышагивает по скрипучему ромбу вверх и вниз? Кажется, всю жизнь только и ходит по этому ромбу.
- Проведи обряд, слышишь? И сын твой будет жить…  - шепчет старуха.
«Что за бред! Медведь, обряд... Я нормальный советский человек!»
А старуха все скрипит:
- Старый саман всегда борется с молодым. Интересно, кто победит? Ты слабый, отдашь ему тело, а он тебе дух. Будет новый саман.
- Я же умру,- пугается прокурор.
- Кто-то ведь должен, - усмехается старуха.
Местные сидят на корточках, прислонившись к стенам. Пар поднимается из подвала. Местные, тяжелые земные, вросли в пол и дышат.
- Видишь, - говорит старуха, - Им всем нужен саман. Саман скоро умрет. Спасешь самана, и сына спасешь.
За стенами ветер шумит в темном живом лесу, бормочет Талтуга Этуген Воронин, зовет его к себе, а старуха все шепчет:
-  Стань саманом, прокурор.

Прокурор проснулся с металлическим привкусом на губах и не смог понять ни черта. Где он? В «Волге». Володя курит. Вонючий табак смешивается с прозрачным дурманящим воздухом. В тайге. Солнце заходит в просвет меж темных деревьев. По бокам дороги уже темно.
Из дурмана вынырнул нелепый старушечий голос: «Вернись, проведи обряд». Прокурор с ужасом посмотрел на лес.
Кажется  - все уже было. Не только с ним, с сотней других бесполезных, проживающих смысл. Что если он уже умер, а здесь в машине, в тайге, пустая оболочка, тело, занемевшее со сна?
- Проснулся, Михал Ваныч? - Володин голос окатил живым, ободрил совсем было раскисшего прокурора. - Я что подумал - на рейс мы не успеем, гостиницы в этом шалмане ей-ей нема, давайте к магазину, возьмем и засядем в исполкоме.
«Хочет пить до самого самолета», - не без удовольствия прикинул прокурор и посмотрел в окно. 
- Давай в аэропорт.

Прокурор все думал о сыне  - внутри прокурора Сашек, метался по кровати в белой палате - и вдруг опять наяву услышал монотонный гортанный зов. «Талтуга», – подумал прокурор.
Зов накрыл прокурора с головой. Что-то плохое случилось сразу везде, в тайге, в Москве, в его жизни. Что-то необратимое, чего нельзя вернуть.
Прокурор вдруг подумал, что из этой тайги уже никуда не улетит.
Кровь заходила внутри, прилила, стало нестерпимо жарко и нечем дышать. Он до конца отвинтил окно, высунул голову, вздохнул и попытался успокоиться.
Прокурор пробовал бороться, хотя знал - вовсе нельзя сопротивляться – только хуже будет, но все одно запаниковал. Стало еще жарче. Прокурор посмотрел на руки: с рук с треском слезала кожа, он почувствовал запах горящего мяса.
- Горю, Володя... горю... – разодрал горящими руками ворот рубахи прокурор.
«Допился товарищ Воронин», – подумал Володя.
- Гони, - крикнул прокурор, да так, что Володя без раздумий вдавил педаль. «Волга» загудела, захрустела рессорами, пихаясь по кочкам тяжелой кормой.

Не успели. Улетел.
Прокурор подошел к таксофону, снял холодную пластиковую трубку, подождал и услышал мертвый голос жены.
- Здесь врачи, его в больницу забирают… Совсем плохо… Не могу разговаривать…
Гудки.

- Я ж говорил, Михал Ваныч! В магазин заедем и в исполком, - Володя радостно потирал озябшие руки.
Прокурор мертво посмотрел на него:
- Обратно поехали.
- Куда? – глупо улыбнулся Володя.
- На Зону, - устало выдохнул сам в себя прокурор, обошел «волгу», тяжело сел и захлопнул дверь.
Улыбка съехала с Володиного лица, брови поплыли вверх.
- Ну как так-то? – он зло махнул обеими руками, плюнул и сел за руль.

IV.
Как тут быстро стемнело. Ехали в аэропорт засветло, а возвращались на Зону в кромешной тьме. Прокурор бродил мыслями где-то с сыном в Москве.
- На хрена мы туда премся, товарищ Воронин? – в голосе Володи слышалась бессильная злоба, - В темноте добираться часа три… Приедем за полночь.
- У меня, Володя, сын заболел сильно.
Безвольный голос прокурора совсем с прокурором не вязался. Володе стало понятно, зачем гнали в аэропорт - сын заболел, значит. Прокурору теперь не до Володиных жалоб. Но зачем возвращаться в треклятую Зону?
Деревья по сторонам подползли по вырубке к дороге, тянулись к машине ветвями. «Волга» высвечивала вперед тусклым желтым светом, всплывала, как корабль, носом, на разросшихся ухабах, и опускалась.
Слабый голос Талтуги все время звал прокурора, так что он почти не мог думать. Почем он знал, что это саман его зовет? Прокурор не знал, но сам себе обозначил эту ночь последней. Последней, когда он что-то еще мог сделать. Ему казалось – он сам теперь в темной камере вместо Талтуги. Прокурор давил нарастающую тошноту, перетерпливал приступы отчаяния и  ждал.
- Володь, - сдался, наконец, прокурор, - Водки нету у тебя?
- Нету, Михал Ваныч, - с сочувствием отозвался Володя.
Прокурор в полузабытье опустил руку в карман. Пальцы наткнулись на холодный камень. Сперва не понял, что это, потом вспомнил и прислушался - сын лежал тихо и тяжело дышал. Захотелось порвать темную тишину в голове.
- Я ему, Володя, из поездок камни привозил. Нормальные бати подарки, а я камни. Большие такие куски базальта, покрытые мохом. В кейс не влезали, пер вручную. В аэропорту смотрели как на дурака. Стоят по подоконникам, если не выбросила вместе с вещами…
Володя уважительно молчал.
Прокурора скрючило. Толтуга внутри уже не ворчал, не камлал гортанно-монотонно, а выл от боли.
- Ох, гони давай быстрее, - сдавленно простонал прокурор.
Володя покачал головой: «Белая горячка не иначе».

Зона издали засветила тайгу белым призрачным светом сторожевых огней.
Удивленное лицо охранника на КПП тоже было белое, от этого света, будто мертвое.
Заехали на темную территорию, подошли к дверям «школы». Открыл заспанный косолапый лейтенант.
- Где начальник?
- Спит.
- Буди, - сказал прокурор, а сам подумал, - «Вот нахер я приперся? Приехал и что?»
Поднялись наверх.
Прокурора шатало. Надо было хоть как-то прийти в себя.
- Где у вас тут туалет? – спросил лейтенанта прокурор чужим далеким голосом.

В туалете прокурор подставил руки под струю ледяной воды. Захотелось отчистить себя от налипшей изнутри скверны. Почему-то знал – нельзя войти к Талтуге неумытым.
Прокурор слишком долго мыл руки, потом стал мыть лицо и шею - просто не хотелось никуда идти. Хотелось сбежать из Зоны, из тайги, забыться в исполкоме в водочном небытии, улететь, не думать.
Наконец умылся и посмотрел в зеркало.
На него чужими глазами смотрел чужой человек, пустой, выветренный, изнеможенный месяцами не проходящим похмельем.
Был же сильный волевой, куда все делось?
Он знал - нужно справиться, а с чем справиться не знал. Не верилось во весь этот бред. Прокурор злился на себя и надеялся - все это сон. Кто-то все шептал в ухо, теперь тихо как пищит комар. От боли пищит.

Недовольный Володя насупился на скамейке в углу. Прокурор прошел мимо, в кабинет начальника, пошарил у двери выключатель, сам налил себе водки, сел в майорское кресло лицом к двери и стал ждать.
Застегивая китель, вошел майор, зло посмотрел на прокурора заспанными полными водки глазами, мол – чего ты лезешь… На щеках у начальника бегали бледные желваки, налитая шея того и гляди лопнет.
«Щас он меня спросит, зачем приехал, - подумал прокурор, - А мне, и сказать нечего».
Но начальник потупил взор и начал говорить себе под ноги, скоро, как-то даже извиняясь:
- После перевода произошел инцидент. Зеки в камере облили подсудимого Воронина керосином и подожгли. Он сейчас в лазарете.

В лазарете встретила заспанная, похожая на уборщицу толстая медсестра в грязно-белом халате.
- Покажи товарищу Воронину пациента, - тихо, почти шепотом сказал лейтенант.

На кровати лежал забинтованный человек. Он был будто меньше Талтуги. Вместо рук и головы из-под одеяла торчали бинтовые повязки. К человеку присоединялись тонкие трубки, ведущие к мешочкам с растворами, на тонкой металлической вешалке. В палате пахло лекарством и еще чем-то сладким и незнакомым.
- Уже отходит, - доверительно зашептала медсестра.
- Точнее доложи, - громче, чем хотел, сказал прокурор.
Толстая медсестра обиделась и стала давить сквозь зубы:
- Врач сказал, не выживет. Мы его перевязали. Слишком обширное поражение. Больницы рядом нет. Перевозить бесполезно.
- А где врач? – спросил прокурор.
- Спать пошел, - сказала медсестра, - Я же есть, чево тут сделаешь?
- Выйди.
Медсестра удивленно посмотрела на прокурора.
- Он вам родственник што ли?
- Родственник, - устало подтвердил прокурор.

Прокурор поставил на пол кейс, подошел к кровати и тихо позвал:
- Эй, Саман…
Талтуга не шелохнулся.
«На эй зовут лошадей» - прощепелявил из Москвы, из памяти Сашек. Прокурор вздохнул: «Не повторяй за матерью».
Вспомнил: «Времени нет». Дотронулся до забинтованной груди Талтуги, и сам сморщился, как от боли. Талтуга охнул, что-то сказал на своем языке.
Прокурор наклонился и прошептал:
- Что мне делать, скажи?
Талтуга молчал, его потряхивало, но он не просыпался.
«Обряд, - вспоминал прокурор. - Что ему, свечи достать-зажечь, в бубен бить?»
Не было никакого бубна. В Москве умирал его Сашек. А здесь в тайге, в лазарете - саман Талтуга.
 «Я тебя ждал», - сказал ему Талтуга. «Отдашь ему тело, а он тебе дух», - сказала старуха из сна. Вот и вся связь. Но прокурор знал, если ничего не сделать, оба умрут, сын его умрет.
- Я сам не справлюсь, слышишь? Чего хочешь, скажи?
Саман заворочался и застонал.
Прокурор тяжело вздохнул, закрыл глаза, встал на колени посреди палаты и почти перестал дышать.
Губы прокурора что-то зашептали на чудном языке. Голова поднялась к потолку, глаза закатились и заходили под веками. Прокурор прислушивался к кому-то внутри и бормотал в ответ:
- Выживет..? Надо точно знать… Обещай, что выживет...

Заглянула медсестра, перекрестилась и сбежала.

Прокурор вдруг резко встал с колен, подошел к кейсу, присел на корточки, щелкнул замками и достал черный зековский нож. Подошел к постели самана, приложил нож к бинтам на груди и надавил что есть силы. Где-то в Москве, маленький Сашек во сне вдруг вдохнул, тоже что есть силы, и задышал свободно и ровно.

Володя спал на скамейке, свесившись на бок безвольной куклой. Прокурор тихо поставил с ним рядом кейс, достал из кармана пиджака черную каменную фигурку и вложил Володе в ладонь. Володя спросонья непонимающе захлопал глазами.
- Сыну передашь, - сказал прокурор, пошел по коридору, спустился мимо зазевавшегося лейтенанта и вышел во двор.

Было темно, но густая тьма спадала, чувствовался в ней скорый рассвет. Далеко над Зоной, за прогнившим забором с колючей проволокой, на макушках деревьев темнота разряжалась и светлела.
Прокурор прошел по двору, мимо деревянных бараков, где на полках спали замерзшие зеки, мимо корпуса школы, где на третьем этаже горело одинокое окно в кабинете майора, мимо удивленного охранника на КПП.
Перешел через дорогу, спустился по насыпи к просеке, обходя не выкорчеванные пеньки, немного постоял у леса и вошел в тайгу.
Из-за деревьев вставало могучее слепое таежное солнце.