Неумирающий снег. Часть 2. Перелёт

 ЧАСТЬ 2. ПЕРЕЛЁТ И ГЛУПЫЕ МЫСЛИ

Северобайкальск 1978 год

Бабочка в камне, жук или рыбка,

Запечатлелись столетья назад.

Мы же стихами колышемся зыбко,

В вечности эхом стократ.



Бабочка в камне, мгновенья покоя.

Трепета крыльев не уловить.

Бархат ее ты не тронешь рукою,

С камня живое уже не слетит.

И. Уральская



«Важно знать, что Бурятский участок западного БАМа растянулся на 524 км. Строящаяся здесь железнодорожная магистраль проходила по вечной мерзлоте через болота и огромные горные хребты. Участок оказался самым сложным в инженерно-геологическом, сейсмологическом и климатическом плане. Его строительство потребовало новых научно-технических решений по сооружению тоннелей, мостов, искусственных строительных сооружений, линий электропередач. Составляя по протяжённости лишь шестую часть БАМа, Бурятский участок вобрал в себя треть его общей стоимости. Он отличался полным отсутствием автомобильных дорог, удалённостью от Транссибирской железной дороги и центра республики и, как следствие этого, малой экономической освоенностью территории. Здесь все строительные подразделения приходилось создавать с нуля».

Отрывок из газеты «Комсомольская правда»

***

Группа из восьми человек следовала в аэропорт «Пулково». Смотрелись они странно. В руках перевязанные бечевками большие свернутые и закатанные вещи: валенки, фуфайки и ватные брюки. На восемь девчонок один пацан, маленький и тщедушный Толик. Толик и помогал.

Галюшка заглядывала заискивающе Толику в лицо, так она делала всегда, когда ей от кого-то нужно было что-нибудь полезное сделать для себя. А Толик не избалованный женским вниманием клевал на эту удочку и брал самый тяжелый тюк и тащил.



— Мужик! — глядя на его маленькую фигуру говорила большая и высокая Леонорка. — На вот это подцепи, — и совала в руки еще сумочку.

— Хорош, перебор! — отталкивал он сумочку, но все же потом цеплял и ее.

Сопровождающих не было. Лёля позвала всех на пустырь перед аэропортом, и там среди травы распили бутылку вина из горлышка. За отлёт.

Зачем это надо было, Марише не понять. С детства вокруг любое событие отмечалось распитием спиртного. Дома всегда стоял бидон браги. Самогон гнали всегда. Праздники нескончаемыми вереницами дней вплетались в будни. Никто не считал себя пьяницами, потому что все следы праздника исчезали быстро, мама отмывала посуду и пол, а утром все шли по делам на свои работы.

По приезду в город продолжалось то же самое. На стройке их обязывали на каждый праздник сдавать по три рубля в бригадный общак. Мариша и Лена как-то отказались. Протест вызвал бурю возмущения. Их всё-таки заставили сдать деньги и в наказание заставили работать, когда все сидели за столом и угощались. Все рабочие вагончики-переодевалки гудели и пьянствовали в праздники. Это было обычно.

Девушки курили. Это было единственным оправданием тому, кто не работал в рабочие часы. Перекур — дело святое.

Марина это поняла, когда залетевшая бригадирша, молодая стройная и маленькая росточком, в красном беретике из шерсти ангорки, в джинсиках, густо измазанных масляной каской, Миневра, ласково звали ее за глаза и в глаза девки, она гневно накинулась на нее:

— А ты что тут делаешь? У них перекур, а ты иди, работай!..

За иллюминатором разлеглись облака барашками дыма, похожего на сигаретный.

Пришлось учиться курить. От дыма наступала тошнота, здоровый крепкий организм боролся изо всех сил, дым оседал в легких и вызывал удушливый кашель, и выдавливал слёзы из глаз.

Марина летела по облакам в лайнере и улыбалась — так ведь и не научилась курить, хотя очень старалась. Девушка, работающая на сигаретной фабрике, приносила ароматные сигареты вроссыпь. С ментолом. В пачках с овчаркой сигареты «Друг», «Родопи», «Стюардесса» и другие.

Потом в компании один парень, танцуя и прижимая ее, сказал:

— От одной тебя табачищем не пахнет, как пепельницы все.

— Я только учусь.

— Не надо, что ты, брось и не думай даже.

Вот и не научилась, бросила и не думала даже.

Летели долго, пять часов. Совершенно неинтересно лететь в больших лайнерах, в Ту-134 в иллюминаторе практически ничего не видно. Да и зима за окном не радовала. Стоял конец октября. Предзимье. Всегда холодное время, бесснежное.

Хотелось увидеть другие края — Сибирь, Байкал, заработать, вернуться в Ленинград уже замужней женщиной. Зачем ей замуж, она тоже не знала. Престиж, наверное. Вечное стремление перейти из одного статуса в другой.

Вспомнив о путешествиях во времени и пространстве, она взялась опять читать Мишин дневник, перелёт был длинным, кресло удобным, чтиво интересным.

ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МОРЯМ

Письмо

Ты помнишь ли
то море, и машины, и трюмы, что наполнил
липкий мрак?
И дикую тоску
по Филиппинам, по звездам, что горят
над Фамагустой?
Ты помнишь, был ли хоть один моряк, который бы не бросил взора
туда, где в голубых просторах
дыханье тропиков ты чувствовал?
Ты помнишь ли, как нас, Мало-помалу, обуревали смутные сомненья, как постепенно
вера
исчезала
в добро, в людей, в романтику, в стремленья?
Ты помнишь? Жизнь
так быстро и так просто
поймала нас…
И, зубы сжав от боли, опомнились мы. Поздно!
Мы связаны, и мы в неволе. Как у зверей, сидящих в тесной клетке, глаза
Блестели жадно, блестели, умоляя о пощаде. Как молоды, как молоды мы были!
  Никола Йонков Вапцаров болгарский поэт
(Перевод М. Павловой)

Сдал эти чёртовы экзамены, трясся из-за анализов — всё позади. Сейчас лежу 21 декабря 1974 года у дяди Вити (он сейчас пьяненький храпит) и жду поезда. Завтра буду в Ростове. Еду в управление в Одессу.

Воскресенье 1974 года

Сижу на РТМ (рыболовный траулер морозильный) «Измаил» уже четыре дня, без денег, в Ильичёвском порту. Когда отправят в море неизвестно. Обманули нас наглухо, иду практикантом. Назначен на рыболовную базу «Восток», а там видно будет. Кормят до отвала. Всё. Сплю.

Одна плавбаза «Восток» состоит из десяти СРТМ-ов (средних рыболовных траулеров морозильных), я попал на СРТМ «Тархан».

17 января 1974 года

01:10 московское время

Рейс начался 16 января в 20:00 московского времени. Волнение моря три балла. Ветер южный, юго-западный. Включил «Волну» — одни турки. Нашли первую русскую программу и слушали о космонавтах. Всё, погрелся, иду на палубу — смотреть вдаль.

Проходим пролив Босфор. Сейчас взяли лоцмана — турка с усами. Вокруг — огни, в бинокль видны разнокалиберные дома. Босфор не широкий, по локатору около километра, точнее восемьсот метров. Жалко — не днем проходим. Скоро мост.

01:45

Только что прошли мост. Вещь! Мост на двух опорах, почти висячий. В кают-компании смотрят фильм «Возвращение к жизни», первая серия.

02:00

Пролив Босфор — за кормой. Мы в Мраморном море.

18 января

Уже два часа идем проливом Дарданеллы. Оба берега видно прекрасно. Правый — в полмили. Турецкие домики в деревнях и над каждой высится минарет. Почти тепло. Деревни и селения аккуратные под красными крышами. Местность гористая, вернее, холмистая, покрытая зелёным лесом. Встречаются желтые рощи и голые. Турков почти никого не видать, так, изредка промелькнет в бинокль. Наверное, на работе. Машины, паромы — всё расцвеченные, странные. Мимо прошли два грека, сейнер турок и наш советский сухогруз. Мы приспустили флаг, смотрим — они тоже. Большой, с бульбой (бульба — это устройство для повышения скорости судна на носу — форштевне).

Скоро Средиземное море и обед.

Только сейчас прошли узкость пролива. Вокруг старинные форты, турки на лодках. Машут руками. Вообще, картинка восточная, красочная.

12:00

Вышли из пролива и идем по Эгейскому морю, а не по Средиземному. Довольно прохладный ветер, волны небольшие.

18:50

По-прежнему Эгейское море. Очень спокойно, на горизонте много свинцовых туч. Пацаны видели чей-то плавник. Может, акула? Перевели часы.

21:12

Ночь. Видны огни берегов Греции. До тоски жалко, что ночью идем. Пообедал от души. Надо переходить на режим. Дует ветерок, и плавно качает.

12:20

Проходим сорок миль от Афин. Между двумя островами. Смотрим телевизор. Американский боевик с надписями по-гречески. Вообще-то интересно. Волнение моря — нулевое.

19 января

Встал, вышел на палубу. Всё в смягченных притушенных тонах, еще сумрак, московское время 8:30, местное — 7:30.

В мягком сумраке по корме встали два синих или, лучше сказать, туманных острова. Теплый ветерок, и не качает. Это западная часть Эгейского моря или Критское море, или почти Средиземное.

10:40

Идем мимо Греции. Большие холмы опускаются прямо в море, это на свежий взгляд. Кое-где на вершинах небольшие селенья, церквушки. Мимо идет много судов, даже какой-то военный. А вода в Эгейском море синего-синего прозрачного стекла, ультрамаринового цвета при облаках. Лежу, слушаю частоту 500 кГц. У нас вахта два часа через два. Слушаю с другого канала музыку, поет Адамо. Наших не передают совсем.

20:15

Идем мимо Ионических островов. Миль сорок пять от Спарты. Представьте себе такую картину: ночь, звёзды, в море справа и по корме — огни судов. Корма ярко освещена, и на ней сидит толпа, курит и слушает транзистор. Почти не качает, чуть слышно стучит дизель — один из четырех, делаем одиннадцать узлов. А прямо за бортом, в каком-то метре пенится и убегает назад тёмная вода. Смотрю на карту — балдею. Наш курс лежит (это я в штурманской) мимо Спарты, миль шестьдесят до острова Итака, острова Кефаля и так далее.

Странные названия, странная жизнь.

12:35 московское время, судовое время 10:35. Сегодня миновали второй часовой пояс.

20 января

Средиземное море. Чуть качает. Скоро будет остров Сицилия и чуть дальше — Италия. Двадцать пять миль до Сиракуз, пять миль до южной оконечности острова.

15:18

Мимо, всего в девяти милях идут берега острова Сицилия. Я долго смотрел в бинокль. Холмы покрыты низкой растительностью — это характерная и даже, пожалуй, основная черта. Дома, кажущиеся глиняными или из серого кирпича, несколько остроконечных зданий дополняют горизонт. Около берега с десяток рыбаков, на судах типа СЧС (средний черноморский сейнер). Как-то верится, что эти места очень старые.

Земля лежит как мудрый, мудрый и даже уставший человек. Да, Греция и острова Средиземного моря — колыбель нашей цивилизации.

Скорость у нас одиннадцать узлов, кэп обещал, что часам к пяти утра (это семь по Москве) увидим Африку.

***

Лежать в рубке, дышать свежим воздухом, слушать музыку. Смотреть, как в иллюминаторе качаются облака. Думать о разном — это ли не философская жизнь лентяя, а?

21 января

С утра видны берега Африки. Алжир или Тунис лежат в облаках. Средиземное море встретило нас у берегов Африки негостеприимно. Ночью был дождь, сейчас ветер постепенно развел зыбь. Нам еще везет — мы идем почти на ветер, и у нас только килевая качка. Всё равно китобоец ныряет, как утка. Идем на двух дизелях, скорость четырнадцать узлов, температура 16°С.

Это место называется Тунисским проливом. Море серое, мелких волн нет, только периодически появляются валы и впадины, как небольшие долинки.

22 января

Чуть моросит дождь. Афины слева по борту. Видны снежные горы и селения по берегу. Бортовая качка довольно приличная.

14:25

Только что начали проходить Алжир, он на траверзе, слева. Идет мертвая зыбь, откуда-то еще — ветер. Бортовая качка достигает 17°. Мачта качается, тонкая, как спичка. У нас все держатся молодцом, кроме одного, тот травит (блюёт за борт) — укачался.

16 часов

Ветер свистит в снастях, как живой. Брызги и верхушки волн летят дождем, сам дождь канул в море. Волнение моря пять-шесть баллов, ветра 7—6 м/сек. Крен достигает 25°. Это для китобойца еще семечки.

18:30

Ветер стих, но еще прилично качает. Море балла полтора. Разговаривали по УКВ — радиостанции «Корабль-3» со «Святогорском». Это сухогруз, идет в двадцати милях впереди на Гавану. Только что видели дельфинов, сначала их выпрыгнуло штук пять, но я видел только последнего, шестого. Тело вылетело из воды, серое с белым, метра полтора и нырнуло под нос судна.

23 января

10:50 московское время, местное 7:50, то есть судовое. Это значит у нас Гринвичское время, а оно на три часа позже московского. Море тихое. Справа, милях в девяти, видна Испания. Говорят, опять видели дельфинов. Включили станцию УКВ «Корабль», и оказалось, что впереди нас и позади два или три наших судна. Поболтали, устроили «обмен погодой». Вообще — приятно. Вот что интересно: все эти программы иностранные почти не слушаем, ищем что-нибудь советское, родное, пусть даже это разговорная станция.

Мыс Гама, Море Альдебаран — так называется западная часть Средиземного моря. Берега Испании в этом месте гористые. Горы упираются прямо в облака — так видно в бинокль. Вроде покрыты растительностью, но и голой земли много. Оказывается, этих дельфинов здесь до чёрта. Рулевой Виктор рассказывает, что встречаются и кашалоты. Утро, вода розовая, и они прыгают тоже розовые с серым. Дельфины, вообще, очень балдёжные, прыгают, играют, идут прямо под носом, сантиметрах в двадцати, выпрыгивают друг через друга и резко уходят в сторону.

17:00

14 смт. Хорошая весть. Мы идем с опережением графика и сегодня днем должны пройти Гибралтар. Уже справа по борту видать какой-то остров и скалу. Погода — ништяк, уже загорал.

17:50

Ура! Это, оказывается, знаменитая скала Гибралтар, а за ней и сам город. Справа, сзади и впереди штук двадцать разных судов. И наши, и контейнеровозы, и сухогрузы, и рудовоз. Прошел даже пассажир типа «Ивана Франко». Слева виден берег, а прямо — широкий проход. Этот Гибралтар очень красив! Виктор говорит, что там воды нет, и правда на скале видны шиферные пятна, по ним собирают дождевую воду. Скала по обе стороны — как бы из воды поднимаются белые небоскребы. Море синее-синее, небо еще сероватое. Ночью был дождь.

20:00 московское время. 17:00 смт.

По обе стороны земля гористая, покрытая редкой растительностью, по горам раскиданы домишки. Смотришь, смотришь и вдруг видишь старинную башню или крепостцу. Горы, сглаженные, и только вдали в Испании — поострее и повыше. При проходе к Гибралтару мы долго смотрели, как турок обходит наше судно — советское. Он был немного побольше, труба повыше да две мачты. А у нашего — всего одна мачта. Орали, кричали, подбадривали, но… он всё равно обошел. Мы хоть и меньше всех, нас редко кто обгонял, всего два-три судна, да и то одно из них — наше. Так что мы этого турка держим на хвосте, иногда.

Виктор рассказывает, что на вершине скалы есть ресторанчик, к нему — подвесная дорога. На полпути можно высадиться, там обезьянник. Обезьяны лазят по деревьям без всяких ограждений, малыши — по туристам, просят есть, а старшие обезьяны метрах в пяти-десяти сидят и жуют. Было, что один турист погладил обезьянёнка, так большая обезьяна, которая только что сидела и жевала черт-те где, оказалась вдруг на спине туриста, стала рвать на нём одежду и кусать его. Шофер-таксист опытный был, марокканец. Он вылез, стал ругаться по-своему, снял туфель, и обезьяна тут же удрала. А если палками по ней колотить, ей хоть бы хны.

А слева — Марокко. В Испании полно городков с маяками и портами.

20:50 московское время

Впереди — Атлантика. Ветер усиливается. Тогда, в шторм, я написал, что он был четыре балла, но вся команда говорит, что не менее пяти-шести. Сейчас стоял на мостике и старпом, колоритный мужик, рассказал, что в четырнадцатом веке при Халифате Джебральталь завоевал Испанию, Португалию и так далее, а высадился на скале. С тех пор зовут ее Гибралтар.

Ночь. Солнце только село, звёзды, луна. И он при рассказе ткнёт пальцем то в Марокканский берег, то в Португальский (его тоже видно), то назад в Испанский (его тоже видно), только Гибралтар (скала и город) уже скрылся, а то вообще неправдоподобно было.

Мы в западном полушарии. Нулевой Гринвичский меридиан пересекли еще в Средиземном. Море довольное спокойное, хотя и качает.

24 января

Океан. Море было утром светло-синим, а сейчас тёмно-синее. Идет зыбь, рыбаки видны кое-где на маленьких разноцветных суденышках типа СЧС… Нас всё же валяет, хотя после болтанки у Алжира ее не замечаем. Сидим на бодяке, загораем и стучим в домино. 18°С. Сейчас — океан вокруг, свежий ветер, и мы с солнцем да пара облаков. Связи нет второй день, и капитан ворчит и ругается.

25 января

Связь есть. Слушаем разговор плавбазы и судов. Ходят слухи тут и там, что подходим к базе ночью и завтра — домой.

17:00

Прошли Канарские острова. Они остались восточнее, и мы их видели. Жара стоит страшная. Я загорал на баке, да уснул — теперь голова чугунная. Жара, жара… А что будет у экватора?!

26 января

Океан. Вокруг РТМ, и СРТМ типа «Тропик», типа «Атлантик» и так далее. Океан чуть-чуть штормит и… солнце. У носа китобойца брызги столбом. Подошли к «Пролову», кинули выброску и отдали почту. Идем к «Николаеву». Вокруг штук семнадцать судов.

27 января

Всю ночь и весь день шли к «Востоку». Правда, ночью. Подходим к «Уссурийскому заливу». Вечером подошли к этому «Русскому чуду», как его называют во всех портах. Ребята рассказывали, что зайдут в Лас-Пальмас, а там спрашивают: «Когда ваше „Русское чудо“ придет?»

В общем, громадина сорок четыре тысячи тонн водоизмещением с собственным кинозалом, вертолётом, небольшим плавбассейном. Скажу только, что можно каждый день мыться пресной водой под душем, и никто слова не скажет. А это на «рыбаках» — непозволительная роскошь. Мы все очень удивлялись.

Баб — до чёрта, но их почти не видно, они работают по двенадцать часов через двенадцать, а всего их и мужиков около пятисот человек — целый город. Когда наш китобоец подошел к этому «городу», нас швыряло прилично, даже местами едва достали до борта. Расселили нас в двухместные каюты: кого — с тралмастером, кого — с инженером, кого — с ремонтником и так далее. Мы поели, потом смотрели кино «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?».

28 января

Утром встали, облазили пароход. У него две турбины, и скорость он может развить до двадцати двух узлов.

Быстрый китобоец ушел еще вчера. Распростился я с Виктором, отдал ему два акульих крючка, что нашел на «Измаиле», и — всё. Может, где и встретимся.

Столовая на пароходе шикарнейшая, более чем на полторы сотни человек. Кормят отлично. Особенно много разной травы — помидоры, суп с разными петрушками, капуста и так далее. Забивали мы на палубе козла, а в два часа состоялась экскурсия. Лазили даже на РДС-ы — их осталось еще два, а остальные двенадцать висят в Севастополе. Флотилия «Восток» планировалась советскими инженерами: крупнейшая в мире плавбаза, а на борту — двадцать небольших рыболовных сейнеров из пластика. Но дело не пошло — малыши таскали тралы и кошельки только на спокойной воде, а на волнах они прыгали и не справлялись. Их списали (страна богатая), дали десять СРТМ киевской постройки. Каждый стоит пятьсот пятьдесят тысяч. Вот убыток… А два оставили, потому что мы сейчас на 20°, а пойдем на 10°, и они там может будут ловить креветок и разную дрянь. Одного радиоэлектронного оборудования — на два с половиной миллиона. Ну, мы всё это осмотрели как специалисты и оценили. Между прочим, встретили своих парней, они здесь стажировку проходят — «ценз наплавывают».



5 февраля

За бортом несется чёрная с пеной вода. Слева по курсу мчатся огни нашей флотилии на юг к 11°. А мы сейчас на 20°. Теплый ветер. Полярной звезды почти не видно у горизонта. Над всем этим звёзды — знакомые и незнакомые — ясно просматриваются над головой, и тускло — у края горизонта. Влажность. Эти два дня слегка штормило, ветер норд и жаркое солнце, сине-чёрный с белым океан какой-то чужой.



Наш «Тархан» идет за рыбой. Эстонцы и латвийцы уже там (наши конкуренты). Недавно выловил из кошелька сачком акулёнка. Жуткая вещь… Щепку перегрызает как бритвой. Кожа у него странная, ноздреватая, гладкая только в одном направлении, тело мягкое, вроде безвольное (палец в рот не засовывал). Акулёнка бросили за борт.

Акул простые моряки жутко ненавидят. Это идет с тех пор, когда моряки тонули часто и становились добычей акул.

Когда поймали большую акулу, кок решил пожарить акулью печень, но как жарить не знал. Поднялась такая тошнотворная вонища, что его чуть не побили, а печень вместе со сковородкой выкинули за борт.

7 февраля

Синий океан. Слева около двенадцати дня показались и скрылись берега города Дакара. Приладили парус из брезента, благо ветер попутный, добавили к скорости один узел. Пароход красят, скребут, чистят. Я тоже покрасил антенну локатора. Загораю, откармливаюсь. Скучаю.

10 февраля

Ночь. Подходим к городу Дакару. Высадим человека с «Чауды» и обратно пойдем. Жалко, не посмотрю города. Африка. У человека жена заболела. Мы его отвезем в Дакар (столица Сенегала). Там он сядет в самолёт и — в Москву. Уже видны огни. Жизнь идет. Нормально. Только что-то странное происходит со мной: лягу, закрою глаза и сразу — дом, лес, трава, река Урал, костер и дымящаяся картошка. Очень хочется мёда или вареньевого чая с ежевикой. Даже в кабак и то хочется, удовлетворить смутные потребности.

17 февраля

За это время не брался за перо. Послал три телеграммы. Жизнь течет, время почти не замечается. Вечерами, лежа на кошельке, любуюсь изумительными закатами в полнеба. Ловили прилипал. Вчера из-под носа парохода прыгали, как птички, это летучие рыбы. Метра на три летят.

Подходили к траулеру «Циклон», сдавали рыбу. Часто рвался у нас кошелек, до плана осталось всего сто тонн, а рыбы нет. Все рыскают, ищут, вертолёт летает с востока. Писал музыку, вязал сетки. Перестал грезить о разной съедобной чепухе. Всё больше втягиваюсь в море.

24 февраля

Двое суток шли на север, на 20°. Сейчас лежим в замёте, заодно намотали на винт и порвали невод, но вовремя распутали. Колотун — ветер северный и волны по три метра. Волнение четыре балла. Шли мы в поиске СРТМ «Черемшин», сразу нашли рыбу — появились калининградцы. 28 снимаемся с промысла и идем в Лас-Пальмас. Подходили последний раз к «Востоку» дня два назад. Дня четыре назад был замёт на мелководье, вытащили разную рыбу: скатов, акул, рыбу-зайца (потешная), морских языков, рыбу-капитана, хипового краба, маленькую рыбу — ежа. У ската длинный хвост и крылья, словно мягкая игрушка.

С собой взял пачку фотографий из дома, часто просматриваю. Много думаю о земле. Звёзды тусклые (здесь зима). Видел Южный Крест — четыре звезды и линия мелких звёзд. Приеду домой и — на природу. Тайпак — тянет к себе — воспоминания, воспоминания…

На китобойце плавает друг — Виктор (я упоминал о нём). Это уже немолодой, лет под сорок восемь человек. Ходит в кожаной фуражке, высокий и крепкий, с красным обветренным лицом. Имеет характерный прищур глаз и хрипловатый голос. Под кепкой — черные волосы. Лицо открытое и мужественное. Он — рулевой. Часто на вахте рассказывал о море, китах, синей антарктической воде, планктоне и белых айсбергах, туманах со снегом, об охоте около этих айсбергов и взаимоотношениях между людьми. Я бы сказал, натянутых отношениях замкнутого пространства. Так вот, он плавает лет двенадцать, и его внутренний биологический возраст, духовное развитие остались такими же, как и двенадцать лет назад. Я еще удивился этому, помню, но не придал значения. Потом как-то в разговоре это явление высветилось еще у двоих здесь — Олега Николаевича Манина, акустика — колоритнейшая фигура, и у повара, лишенного в прошлом рейсе премии за грязь на кухне и за собственную неопрятность. Акустик сказал: «Я здесь деградирую!»

Радист — лет сорока шести, седой пузатый великан с тонким голосом и стремительными движениями уже деградировал. У него в ходу словечки, какие ходили десять лет назад: марафет, замётано и тому подобное. Вместе с тем он не терпит возражений, и ему ничего не докажешь в споре. В любой компании слышен его голос, повествующий с разными подробностями об уже одном и том же сто раз. Несколько дней назад в тихий вечерний час без устали щелкал языком и в лицах изображал взаимоотношения всех «собак» (по его словам, люди — собаки) Ильичевска и флотилии. Половина компании разбежалась, половина с хохотом слушала его, дополняя уже пережеванное и известное. Иногда это смешно, но чаще всего устаешь.

3 марта

Весна — это слово здесь только символическое. Уже два дня океан штормит, никто рыбу не ловит, штормуем носом на ветер. Сейчас вечер, багрово-серая муть стоит над океаном, солнце смотрится как большое белое пятно. Океан немного притихший, но тем не менее, когда мы подошли к «Востоку», нас здорово швыряло. Взяли несколько фильмов, своего капитана, который два дня улаживал там дела, начальника нашей экспедиции на переходе (группа пять судов) — мы стали флагманом. Когда отходили, прощально затрубила база, у нас тоже выпустили весь пар. Весь борт наш и у них весь борт были облеплены людьми, хотелось плакать. Мы уходим домой. Прощай, промысел! Числа шестого будем в Лас-Пальмасе. А дня два назад ловили рыбу. Умудрились за короткий срок — восемь дней, вылезти в передовики производства из отстающих, выполнив 113% плана! Команда довольна.

Вот увидели верховодку, команда «Поднять невод», а минут через десять матрос увидел метрах в ста, в воде, нашего судового пса Тархана. Он держался за балберы. Немедленно сбросили шлюпку, понеслись туда и выловили страдальца. Вся команда порядком переволновалась и посмеялась. Капитан ругался по радио, что так долго спускают шлюпку и так далее. В общем, задремал наш пёс на дели (часть рыболовной снасти) да так и улетел вместе с ней за борт. Обсушился и опять там спит. Хороший пёс.

10 марта

За эти дни столько событий!

Пришли в Лас-Пальмас мы 5 марта в 15:30 по местному времени. Пошла первая группа. Мы пришвартовались к нашим двум судам. Я встретил Ваню Цветкова и Пашку. Очень рад был их видеть. Поболтали, я принял НАВИП (НАВИП и НАВИМ — навигационные предупреждения, извещения). Как и прогнозы погоды, радисты должны были принимать их по Морзе ежедневно. Бакен там, например, сорвало штормом, или район какой закрыт для стрельб по пути судна. Пришла шаболда (продажная девушка) и принесла спирта. Со всех сторон приглашают. В Лас-Пальмасе шли мы вдоль берега.

Небоскребы, дома, башни и так далее. Всё выглядит, как в сказке, особенно в лучах закатного солнца — это романтика. А я спирта напился, сжег горло, «Alkogol-98» — это пластмассовая банка. Наутро на себя страшно было смотреть. Но вечером пошел в город (кстати, 500 песет), с группой ходил. Крутил головой, пил пиво за чужой счет, так как свои песеты не позволяли тратить.

Часто спрашивают «моны». Это они предлагают «ченг», то есть ты контрабандой должен вывезти из дома русские деньги и обменять их на песеты, а они в посольстве обменяют русские деньги на золото.

Мальчишки попрошайничают:

— Оna pesetos?

Я говорил:

— No! — и улыбался.

За границей, особенно в Лас-Пальмасе нехорошие, с точки зрения советских властей, моряки продавали советские дензнаки — пятидесяти, сторублевые банкноты. По курсу одна песета — два рубля. На песеты покупались колониальные товары, а потом скупщики (подробностей не знаю) продавали (совдензнаки) туристам, едущим в СССР. Если туристы покупали по официальному курсу, то получалось в четыре раза дороже. Всем было выгодно за исключением коммунистов в Москве. Особенно этим грешили грузинские моряки. Вот и спрашивали у моряков «маны», «мани», «рашен мани».

В Лас-Пальмасе (а это был основной порт захода для советских рыбаков) одно время работала даже радиостанция на средних волнах с вещанием на русском языке. Вечером они частенько объявляли примерно так — «Сегодня у советских моряков было скуплено восемнадцать тысяч советских рублей».

Странные автомобили, много магазинов, в них продавцы говорят на русском и даже ругаются матом. Ездили на такси, но есть и рикши, запряженные в тачки. Это люди-извозчики. Города я так и не посмотрел, всё время провел в магазинах и барах.

6 марта

Вышли из Лас-Пальмаса.

7, 8, 9 марта — швыряло, дул сильный ветер. Радист все три дня лежал мертвецки пьяный, и я всё время выходил в эфир сам, принимал и давал РДО, настраивал передатчик, выходил во все сроки. Сегодня он сам впервые вышел на связь с трясущимися руками. Сейчас идем Гибралтаром. Дождь, в буквальном смысле тучи клубятся. Города почти не видать, лишь скалу хорошо видно. Идем в миле от африканского берега.

11 марта

Вчера вечером началась кавардакия. Особой прелести мы не испытали. В общем, только сейчас немного иллюминатор заливает, и всё. Был штормяга — восемь баллов. Ночью, говорят, вообще к десяти баллам подбирался.

Мостик заливало. Сегодня «Кикинец» СРТМ сообщил, что у него залило передатчик, и блок вышел из строя.

На море страшно было смотреть — сплошная пена летела по ветру. Огромные валы вставали за кормой и с шумом уходили под киль. Раньше у нас ход был восемь узлов, но уже вторые сутки идем одиннадцать узлов. Счастье, что ветер попутный и дует нам в корму. Правда, сегодня вылез с фотоаппаратом и до пояса остался мокрым. На ночь привязывался куском дели (часть рыбачьей сети) — иногда пароход разворачивало и тогда всё гремело и падало, было, что я падал с тарелкой супа в руках. Рыбмастер сегодня впервые слышал Москву на средних волнах.

Море очень красиво. Сквозь тучи пробивается солнце. Огромные валы окружают корабль. Не завидую я маленьким парусникам в такую погоду. Мимо шел пароход — весь заливался, чёрный дым из трубы — жутко красиво. Если бы шторм был не попутный, остановились бы, и дрейфовали малым ходом, носом на волну, но потеряли бы время. А я сейчас начал считать каждый час. Вечером смотрели кинофильм «Сангам», там Радж Капур непередаваемо изображал все тонкие оттенки человеческих чувств. Музыка красивая и песни. Хоть на красивую женщину посмотрел. Ну, ладно. Пишу отчет и мечтаю, как я наемся всякой всячины, и о чае, хорошем чае, мечтаю — на земле.

13 марта

Море вообще успокоилось. Вчера шли весь день вдоль берегов Африки. Фотографировался. Берега сплошь гористые. Вершины некоторые покрытые кое-где снегом, который без сомнения летом стаивает. Высота по карте — до 1180 метров. Сегодня штиль. Справа по борту холмистые берега без признаков растительности. Идем десять-одиннадцать узлов. Вчера смотрели телевизор. В общем, чепуху показывает алжирское телевидение. Единственно, понравился мультфильм про пса Нестора, со смеху помереть можно было — смеялся так, как не смеялся на последних выпусках мультфильма «Ну, погоди!», жаль, что у нас его не показывают.

11:30 местное время. Справа второй туманный сине-чёрный матовый остров. Это он оттого таким кажется, что далеко до него, миль пятнадцать. Весь день умиротворенное настроение. Каждый час подсчитываю количество дней, оставшихся до дома, до Земли, до Родины, до чая, до Одессы, до запахов, до усталости от ходьбы, до хорошей бани, до продуктовых магазинов, кафе, ресторанов, до родной речи, до отъезда из Одессы, до конца этого утомительнейшего ожидания.

А это я был всего два месяца. А чуваки шесть месяцев здесь пропахали. Смотрел фотографии — умилялся, расстраивался, немножко хотелось плакать. Если бы это было на промысле, дни летели бы быстро. Строил планы ухода летом на природу. Возьму с собой Витьку Доскалова, своего братишку и — в путь. А сейчас планы помельче: рассчитаюсь с городом Одессой (дай Бог, благополучно) и в Ейск. А там денька через три-четыре — в Горячий ключ, там в лесах укреплю мышцы. А через недельку — домой.

15 марта

Собрались и шли как эскадра. «Тархан» впереди, а за ним пять СРТМ-ов. Сегодня стояли на месте и красились. Прошли Ионическое море, сейчас в Эгейском. Рядом остров Крит и недалеко Греция.

Смотрели фильм. Сначала мы думали, что это «Освобождение», и очень смеялись, когда поняли, что это другой фильм, не греческий и не наш. Титры не на русском. Последние дни войны в Берлине. Жена офицера-фашиста, сам фашист, наш капитан и американец. Между ними секс, любовь и ненависть. Муки этого фашиста. Я часа полтора посмотрел и не выдержал — слишком длинный.

17 марта

Сегодня опять целый день стояли. С Шурой сплавали мили за четыре на «Кугурган» и «Стырь», обменялись кинофильмами, взяли шесть паков с рыбой для капитана и Почисова. У Вани на «Кугургане» я отлично пообедал. Оттуда гребли — шлюпчонка сидит по краю борта, тут еще ветер поднялся. Как не потопили всё, не знаю. Один раз немного захлестнуло, но всё обошлось. А вода синяя-синяя, прозрачная. Куда там Чёрному или Атлантике.

Эгейское море — море древних греков и римлян. Пел все песни и с ужасом заметил: не хватает слов — всё позабыл. Разучился говорить по-человечески — всё матом.

18 марта

А сегодня выглянул в иллюминатор — матерь божья — мы у входа в Дарданеллы. Выскочил, потом вернулся за фотоаппаратом. Холодноватый ветер, легкий туман — бодрит. Подошел санкатер, турки улыбаются. У них сегодня праздник. Вояки и торгаши стоят, расцвеченные флагами, а на горе на правом берегу, цифры 18.03.1915. Какая-то знаменательная турецкая дата. Дата провальной военной операции, захвата Антантой Дарданелл и Константинополя — это потом выяснилось.

Очень радостно мне. Пел. Повеяло дождем.

Осталось три дня.

19 марта

Идем Чёрным морем до Одессы триста миль.

Температура 3°.

20 марта

А я в Россию домой хочу. Я так давно не видел маму.

22 марта

Ура!

Еще вчера были видны огни Одессы, Ильичёвска. Ночью подошли к причалу, взяли таможенников, сан… и так далее. Проверились и стали на рейд. Сегодня после обеда пришел «Восток», и часов в пять будут торжества. Сразу же после них идем в Ильичевск. Кстати, сейчас выдадут деньги. Завтра иду в город. Вчера избежал крупной неприятности. Пусть это будет мне уроком. Я домой хочу. Все характеристики подписаны и поставлены печати.

25 марта

Одесса. Город приезжих, растрачивающих деньги, и их собирателей. Получил сто семьдесят рублей да написал два письма — маме и Витьке. Мама, наверное, расстраивается, что так мало. Сегодня у нас день беготни. Рассчитываемся. Ездили в Одессу теплой компанией. Я отоварился. Пьем коктейли и едим всё, что душа пожелает. Я накинулся на конфеты, потом объелся сгущенки — это вчера. Сегодня ем шоколад и кофе пью с коньяком. Завтра получу семьдесят рублей, куплю часы. В первый день, а он был солнечный и теплый, с моего лица не сходила безудержная глупая улыбка. А сегодня и вчера — слякоть, то дождь, то первый снег, в Одессе — снег! Циклон. Сегодня шторм будет девять-десять баллов, у нас носовой швартовый лопнул как струна, а ночью будет похуже. Тучи рваные — быстронесущиеся облака перемежаются клочками ясного неба. В общем, живу в двадцать раз интенсивнее, быстрее, чем в рейсе.

ИРКУТСК — УЛАН УДЭ

Дочитав до повествования о Земле, Марина захлопнула тетрадь. Тетрадь была потёрта и размыта по краям. Читать приходилось с лупой, некоторые места совершенно не видны. Пора готовиться к высадке. Миша никогда не рассказывал о штормах на море, и мы все завидовали его работе и морским путешествиям. Рассказы всегда были до умопомрачения горячими и весёлыми. Марина помнит, как она читала его письмо в окружении мамы, братьев, тетушек, друзей и соседей… Она читала о летающих рыбах, и вдруг наткнулась в повествовании на птицу, похожую на пеликана или баклана.

«Здоровые, шеи длинные, летят они треугольниками или по двое, клювы длинные, и так низко, что, пролетая, яйцами по воде полощут. И так невозмутимо по сторонам смотрят и головой крутят. Мы над ними всегда угораем», — писал брат.

Она огляделась. Все смотрели на нее. Она — на них. Сами похожие на птиц с вытянутыми лицами и шеями. В их доме вообще не принято было пошлить. А тут вслух перед взрослыми и маленькими она сама прочла такое. Все сидевшие не поняли сначала, о чём это. Потом разразился гомерический хохот. Жаль, не сохранила она этого письма! Видимо, Михаил спровоцировал шутку, зная заранее результат. В такую же ловушку она попалась, приехав из Питера первый раз. Все собрались послушать о ее житье-бытье и, рассказывая и обыгрывая смешную ситуацию перед родными, брат младший начал хохотать, и она вылепила при маме: «Всё тебе смехуёчки!»

Мама потемнела лицом и ушла, потеряв интерес к ее жизни и к рассказам, сразу поняв, что не всё там весело.

***

Как миновали Москву, из памяти стерлось напрочь. Помнит Маринка только сам перелет и свои глупые мысли. Лайнер набрал высоту и через три часа пошел на дозаправку в городе Новосибирске. Потом еще два часа и город Иркутск показал свои крыши. Радовалась, вот оно — место, где жили ссыльные декабристы.

«Мои любимые герои, — думала Маринка, — может, хоть в музей сходим». Не учла, что время с Ленинградом ровно на пять часов различно. В Ленинграде — ночь. Организм начал бороться. Спать хотелось страшно. Гулять поехали по рынку. На рынке истратили все командировочные. Купили по кофте и по еще одной кофте. Все вместе с вещами пошли в кинотеатр.

Улицы не впечатлили. Были похожи на уральские, дома тоже. Только город крупнее. В кинотеатре шла премьера фильма «Приезжая». На весь зал слышен был храп восьми человек с подушками из ватников и валенок. Приехав в аэропорт Иркутска, сели в Ил-86 — большой пузатый — он летел, урча и почти не падая в ямы.

В Улан-Удэ уже чувствовалось присутствие бамовцев. В маленьком здании аэропорта собралась куча народу с гитарами и с шумом, присущим молодым. Здесь пели и сидели вольно, шутили, смеялись, и у всех было приподнятое настроение.

Потом пересели в Ан-24, маленький и старый сарайчик на колесах. Летели, сквозь обшивку ветер свистел, а он без конца падал в воздушные ямы. Народу в нём, как семечек, с рюкзаками и нехитрыми вещами. Зато вся тайга, развалясь, на много километров была видна, и наконец показался синий Байкал. С высоты птичьего полёта озеро выглядело внушительным, сияющим под солнцем. Восторг охватил — солнце, небеса, простор! Недалеко город Нижнеангарск.

Прилетели на маленькую площадку с деревянным домиком, стоящим недалеко. На площадке стоял вертолёт, его-то бамовцы вскладчину и посылали иногда за водкой, так как здесь царило безалкогольное царство. Всех охватило жуткое чувство восторга, но молчали. Около домика аэропорта стояла крытая брезентом машина. Залезли под брезент, на лавки, и тронулись по витой дороге вглубь тайги. Сосновый воздух пьянил.

Девушки ехали в неизвестность. Что они знали о БАМе? Ничего. Информации практически не было. Только крикливые статьи в газетах. Они их не читали эти газеты — некогда было.

Много лет спустя Марина прочтет очерк про начало строительства БАМа именно на отрезке возле Северобайкальска.

В 1974 г. вышло Постановление «О строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали», после чего развернулись строительные работы на БАМе. Всего предстояло построить 4200 км. В апреле 1974 г. был создан «Всесоюзный ударный комсомольский отряд имени XVII съезда ВЛКСМ» — первый из таких отрядов на этой стройке.

14 сентября 1975 г. было уложено «серебряное» звено линии Тында — Чара, а в декабре 1975 г. прошел первый поезд от Усть-Кута до поселка Звёздный.

В ноябре 1976 г. был сдан во временную эксплуатацию участок БАМ — Тында, а 1979 г. введен в эксплуатацию участок Тында — Беркакит (220 км). В октябре 1979 г. первый рабочий поезд прибыл в Северобайкальск по ветке, проложенной в обход Байкальского тоннеля.

03 февраля 1975 года был создан трест «ЛенинградБАМстрой», 07 февраля «Служба БАМ» при Главленинградстрое.

К концу 1976 года в них было построено около 60 тыс. кв. м жилья, 10 столовых, 15 магазинов, 2 клуба, больница, амбулатория, 2 детских сада и другие объекты.

Построенная вдоль трассы автодорога от Нижнеангарска до западного портала Байкальского тоннеля с 1976 года обеспечила круглогодичный проезд от Усть-Кута до Нижнеангарска.

В 1978 был сдан в эксплуатацию первый многоквартирный дом 122 серии. Проект разрабатывался Ленинградским зональным НИИ Госкомитета по архитектуре специально для экстремальных условий строительства — протаивание грунтов при закладке фундамента в условиях вечной мерзлоты.

Футуристическая застройка одного из микрорайонов — одна из архитектурных достопримечательностей Сееробайкальска. «Ломаные» фасады домов напоминают свернувшихся змей. «Кольца» образуют защищенные от ветра дворы, а сами пятиэтажки отличаются повышенной сейсмоустойчивостью и теплоизоляцией.

ЖИЗНЬ НА НАРАХ



Где-то багульник на сопках цветет,

Кедры вонзаются в небо…

Кажется, будто давно меня ждет

Край, где ни разу я не был.

Слова И. Морозова. Музыка В. Шаинского

Вся красивая история Байкальской ж. д. их не касалась. Завербовались сами. Никто не агитировал. Ехали, глядя из-под брезента с любопытством на незнакомую местность. Дорога шла вокруг пологих сопок вдоль Байкала и спускалась в большую, глубокую низину. Машина пошла дальше, в новый строящийся район пятиэтажек. Все они были еще не заселены и зияли пустыми окнами. Подвезли к одному из зданий. Около него стояла бочка с водой. Пестрели то там, то сям рабочие в спецовках, рыли какой-то ров вокруг домов, рычали МАЗы — большие желтые кабины этих машин привлекали ярким цветом и новым дизайном. Бродили рабочие со своими проблемами, то перетаскивая что-то, то крича кому-то.

Это была и строительная площадка, и дом, в котором предстояло жить. Вспомнился фильм «Девчата». Заселено было два подъезда, не было ни надсмотрщиков, ни вахтеров. Осень выдалась сухой и холодной. Мастер, встретивший их, был не молод, годов тридцати пяти.

— Зачем валенки везли? У нас на складе всё есть, — он удивленно пожал плечами.

— Комната у нас есть, да вот кроватей нет. Пока на полу поспите, — сказал Петр Иванович — Постепенно всё будет. Ваша бригада приехала последней. Все разобрали.

Он тут был и завхозом и комендантом и жил на первом этаже.

— Ага, поспите в таком холоде! — шепнула Галюшка.

— А он ничего такой! — пропела в ухо Марине Миневра.

— А я тебе не нравлюсь? — тихо сказал Толик Галюшке.

— Нравишься братан! — засмеялась и похлопала его по плечу, как бы дразня, заглянула в лицо и чмокнула в щеку.

— Вот так всегда, как что так брат! — обидчиво вздыхая, сказал Анатолий и потащил сумки в угол.



Бригада поднялась на третий этаж. Посередине, прямо в общем коридоре, на три квартиры — одна большая электрическая плита. Вокруг нее столпились девушки и парни, все в спортивных шерстяных брюках и в олимпийках. Каждый грел свою еду — кто прямо в открытой банке, кто в кастрюльке. Распространялся запах нехитрой пригоревшей пищи. Встретили приехавших — никак, не обращая на них внимания, приехали и приехали…

А они, уставшие и замерзшие, были еще и голодны, и это их волновало больше. Мастер провел их в большую пустую комнату со скошенными углами. Дома строились по кругу, и многие стены комнат были не равны между собой. Это делалось по новой технологии, не виданной еще в Союзе, ленинградскими инженерами. Дома по кругу, чтобы двор был внутри района и ветры не могли проникнуть в этот микромир. А какие ветры в Северобайкальске? Да никаких, потому что город находился в низине, ниже уровня моря на много километров. Но эта информация, уже ставшая классической достопримечательностью города, написана во всех газетах, а газеты — это скрижали истории. Гордость инженеров, технологов и чертежников — дома по кругу.

А девчонкам — спать в этой совершенно неудобной комнате. Получалась суженная к окну комната. Выдали матрацы и одеяла. Все восемь человек с Толиком заселились практически на голое место. Унылое первое ночное время провели в разговорах и подколках Толика. Смех и шутки не умолкали. Все радовались новизне, соснам, обступившим со всех сторон, сопкам и воздуху, необъятной природе этого места.

Спрашивали друг друга:

— А какой он, багульник?

— А когда на Байкал пойдем?

— А где настоящие бамовцы?

— А где строят железную дорогу?

Вопросы волновали всех.

Назавтра вечером пошли смотреть Северобайкальск по таежной тропе, проторенной до них кем-то. Шли, весело смеясь, было сухо и бесснежно еще.

Показался Северобайкальск, расположенный в низине на ярко сияющем фоне солнца. Город маленький. В основном из блоков, финских сборных домиков, двух магазинчиков продовольственных с банками тушенки и различных каш, да бурятской колбасой — сервелат, о которую зубы ломались. Интересно из чего, из оленьего мяса делали ее буряты? Оказалось, на продукты денег — кот наплакал, истратили в Иркутске, а зарплата только через месяц.

Покрутились в магазине, купив немного продуктов, да и пошли восвояси.

Гулять было особенно негде. Стоял еще промтоварный магазин, как половина бочки, полусферой, растянувшейся по земле, и такой же клуб. Эти огромные полубочки удивляли. Удивлял и новый стройматериал этих бочек — профлист. В промтоварах были зонты и многие дорогие импортные вещи, коих не было даже в Ленинграде. Ревниво поглядев на покупателей, местная продавщица, вычислив экскурсантов, ушла красить ногти.

— Ба, тушь, голубые тени, перламутровый лак! — Галюшка, с восторгом смотрела на витрину. Её личико с чёрными ресницами, и так было художественным произведением искусства и кожа, с толстым слоем тонального крема, не пропускала ни воздуха, ни пыли. Косметика нанесенная на лицо была вторым лицом. Без него она не существовала и даже ночью макияж до конца не смывался!

Бигуди, как бы приросли к голове. Дома она не ходила без них. На танцах девушка была яркой картинкой с глянцевой обложки. Юбки носила не в угоду моде, короткие, ножки аккуратные и великолепные, прекрасно смотрелись из под такой юбочки.

Не важно, что денег мало, сшить из куска материи маленькую новую юбочку можно и на руках! В ход шли и вельвет, и бархат, и новый материал кримплен! Ах, какой это был материал! Не достать!

— Кримплен! — Галка трогала материал яркой расцветки и лицо ее выражало восторг и разочарование одновременно! Купить это у нас так и не получилось. Оказывается, доступные вещи, мы не могли себе позволить, тратя наши зарплаты на проживание очень быстро. Отмечая все праздники и дни рождения, экономить не получалось. А мы думали заработаем здесь. Наивные!

— Гала, купим! С первой зарплаты! — сказала Леонорка важно.

— Купишь на кукиш. С первой пенсии — подколола Лёля.

— Мы и так красивые! — звонко крикнула Маринка, глядя в магазинные зеркала. Девчонки сгрудились у зеркала, весело толкаясь. — Пошли что ль?

Позади плелся Толик.

— Подождите!

Он прибавил шагу и догнав приобнял Галину. Она стукнула шутя его по шапочке.

— Вот жених еще!

— А что? Может его мне прибрать к рукам? — сказала Леонорка, и подошла глядя сверху вниз. Померила его голову себе под мышку.

— Как раз!

— Вот вы балдеете, а я ведь чувак классный! Не пью и не курю! Какие дети от меня пойдут, закачаешься!

Он засунул руку в карман и достал голубые перламутровые тени, отдал Галине.

Она удивленно взяла и радостно обняла Толика по-братски.

Гулять обратно, весело смеясь по дороге, пошучивая, самое то. Смех — это спаситель и целитель.

В этой жизни смех был и хорошей защитой. Все неприятности она встречала с оптимистическим внешним спокойствием. Колокольчики смеха вились около нее ангелочками, а то, что внутри растерянность, неприятие обстановки или страх — этого было не видно, да и остальная молодежь веселилась, отряхнувшись от работы.

Мариша всё время сочиняла стихи, записывая тайно в дневник. Стройка и стихи — несовместимо…

***

Было девчонок восемь,

Восемь приехавших в осень,

Ждавших больших открытий,

Вселившихся в общежитие.

Голыми были стены,

Дни коротки и мгновенны.

Выдали краски и кисти.

Падали редкие листья,

А в проёмах окон — ветра,

Сопка в виде большого шатра,

В километре от нас — Байкал

Свежей краской всегда сверкал.

Было девчонок восемь,

Канувших между сосен,

В летописях — ни строчки,

Где вы, мамины дочки?

И. Уральская

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ

Первый рабочий день принес немало удивления. Шпатлевку не собирались привозить готовую. В Ленинграде вкусно пахнущая олифой, мягкая, в деревянных бочках шпатлевка развозилась по стройкам. Бери и работай. А тут — ужас. Надо было разжечь костер, поставить бочку с водой, добавить клей. В ванной размешать мел и олифу, добавить ведро вонючего костного горячего клея и еще не забыть ведро горячего мыла, сваренного тоже на костре. Чуть пересыплешь того или другого, добавишь — всё приехали — шпатлевка не наносилась на стены ровным слоем, а скатывалась катышками, хоть плачь.



Стены быстро промерзли, а мастер и прораб, требовали малярную работу проводить. Какие там нормативы. Всё наоборот. В домах и отопления не было, и дыры светились насквозь. Дыры эти нечем было закрывать. Бетон, чем его заткнешь? А еще требовалось, как всегда, всё закончить в короткий сток: зашпатлевать стены, заштукатурить дыры, наклеить обои, и покрасить белилами окна и двери. А еще трубы и батареи красить, которых еще не было.

Таскать по этажам тяжелые ведра надо вручную — лебедки не предусмотрены. Козлы из мокрого дерева тоже неподъемные. Мешки с мелом — по 50 кг. Положено женщинам или не положено 50 кг поднимать? Поднимай, не спрашивай. Мучений много. Бригадир, маленькая черноглазка Татьяна, бегала и орала благим матом. Кисти застывали от краски, надо было их вываривать каждый день в воде на огне. Всё это тормозило работу.

Красный беретик бригадирши Миневры был виден то здесь, то там, она бегала то на склад, то приезжала с грузовиком и бочками, то с мешками мела, то требовала оборудовать малярку, то кричала и поторапливала девчонок, разбивая их по парам, чтобы охватить фронт работы.

— Не спи, замерзнешь! — это было самое ходовое выражение в эти дни у Миневры.

Козлов не было, пока столяров не прислали, пока они не сколотили эти козлы. Бригадир столяров — красавец Андрей, сразу пришел после первого рабочего дня. Вера из приехавшей бригады, оказывается, давно с ним переписывалась и приехала именно к нему. Через час он пригнал бригаду, и за вечер сколотили нары во всю длину комнаты. Все спали счастливые и довольные, а парочка ворковала у стола на лавке, тоже сколоченной Андреевскими ребятами.

— Ты меня любишь? — слышно было с лавки.

— А замуж пойдешь?

— Я комнату нам присмотрел, мастер одобрил.

— Смотри скоро свадьба. Я тут кафе-столовую приглядел. По первому разряду сварганим.

Это показалось фантастикой — просто и быстро сделанная работа по доброй воле.

Толика подселили в другую квартиру, к парням, но парней с этого дня не убывало в комнате.

БАННАЯ КАРТИНА

Наутро следующего дня выпал снег. Он упал неожиданно, смягчив холодный колкий воздух ноября.

— Девчонки, а пошли в баню! — сказала Надя, девушка восточной красоты.

Их — двух подруг Галю и Надю, добавили к ним в группу из другого общежития, они были очень спокойными и порядочными девушками.

— Ура, пошли в баню, — заволновались все.

Опять после работы шли пешком около двух километров по заснеженной тайге. Лапы елей свешивались до земли и вызывали восторг. Вечерело. Шли еще по поселку долго, здесь жили настоящие бамовцы, а Марише очень хотелось увидеть хоть одного настоящего, работающего на строительстве железной дороги, бамовца. Они казались героями.

Баня была сделана из сборного финского домика по типу русской бани, деревянная и пахнущая струганым деревом. Упоительный и без того запах сосны с улицы переходил в еще более томный запах свежего духа, было так хорошо, как никогда. Мылись с остервенением часа три подряд. Пар и парная — великолепные, все как на подбор молодые девушки в бане смотрелись картинами русских художников в натуре. Потом, распаренные, шли домой и весело переговаривались.

— Девчонки, как тут хорошо! Я жить здесь останусь. Зачем нам большие города? А ребят сколько… Мне уже один понравился, — кричала на весь лес Мариша.

— Вот быстрая какая! А мне тоже, высокий такой, глазки строил и к себе приглашал в комнату, они на первом этаже живут. Скоро Новый год встречать будем. Нас всей бригадой звали.

Ленка Войлокина была рослой, светлой, а парни всегда ей были по пояс, поэтому она и удивлялась, здесь собрались ребята — богатыри сказочные. Как на подбор все — рослые силачи, много сибиряков, и в магазине среди этого людского леса она наконец почувствовала себя не здоровенной дылдой, вынужденной пригибаться на танцах, а маленькой милой девушкой.

— Вот это да! Только приехали и такой успех, — только кивнула Миневра в ответ.

— А кто это стоит там среди елок? Толик! — Галина рассмеялась. А девчонки стали пошучивать над ухажером.

— Девчонки, я тут! Я вас жду давно. С легким паром!

ГОЛОД И ТАЙГА

Вроде утряслось с нарами и столом, так кончились деньги. Внезапно и у всех сразу. Главное, признаваться в своем глупом смешном положении никто не хотел. Из восьми человек деньги остались только у двух отличниц и умниц, Нади и Галины. Галины у нас было две и, чтобы не путать, нашу — мы звали Галюшкой. Они тихонько, отвернувшись ото всех, ели каши и колбасу, макароны и картошку. Все остальные молча голодали два полных дня, а уже до этого полмесяца экономили страшно, сложив деньги на еду в общий котел, совершенно голодали, потому что дуры и, сколько ни ругай себя, а всё равно будешь злиться на Галю и Надю и тихо их ненавидеть.

— Не знаю, как бы я поступила, но есть на глазах голодных людей не стала бы, — говорила Ленка.

— Сволочи и жадобы, так охота их отмочалить, — добавляла ярая Лёлька.

Миневра помалкивала или уже начинала урезонивать Лёльку:

— Да сами виноваты, истратили в Иркутске деньги. Кофты купили. Что их теперь — есть?

— Курить охота, пойду, стрельну, у Толика, а может у него раздобуду чего, — проговорила тихая Галка, не любившая споров и ссор.

Вечером стало невмоготу, после работы на стройке есть хотелось так, что хоть вой, желудки не просто требовали, а колотили рёбрами. Особенно тяжело было упитанной Маринке. У нее адский аппетит. Всегда с куском в кармане работала, и набирала в столовке и десерты, и сметанку. А тут одна сковорода картошки на день. Да и та уже канула в вечность два дня назад. На помощь пришел всё тот же Андрей, узнав от своей любимой о проблемах бригады маляров, ужаснулся. Ребята получали в месяц огромные деньги — пятьсот-шестьсот рублей. Все мечтали о машинах. Их ставили в очередь как бамовцев. Машины были дефицит. «Жигули» (легковая машина завода ВАЗ) — мечта простых рабочих, а мелкие деньги не считали, но и не тратили попусту. Он выдал денег под зарплату в общий котел. Голод отступил.

НОВЫЙ ГОД — ЧЁРТ-ТЕ ЧТО

Голод отступил, но потихоньку все начинали волноваться — наступал Новый год. Празднование Нового года — это таинственное священнодействие. А уж вдалеке от цивилизации, в тёмном лесу среди высоких снегов и густых сосен и ёлок — это вообще волшебство.

Парни и без того приставучие, стали еще настырнее проникать в комнату. Маришкино место было у окна, только там было более-менее спокойно. Девчонки без контроля совсем потеряли совесть, не мыли посуду, и она горой стояла на столе. Бесконечно курили и бренчали на гитарах парни, сидящие на нарах. Магнитофон обязательно приносил кто-нибудь, и вся эта музыка порядком действовала на нервы.

Время от времени Маринка гоняла всех подряд, вытряхивала из комнаты парней, мыла посуду и пол. Сильная натура не давала ей и другим покоя.

— Развели помойку, — кричала она зычным голосом.

— Ну-ка, уберите свои пепельницы.

— Пора спать, завтра на работу!

Когда она злилась, становилось неуютно, потому что она не материлась, но могла найти такие колючие слова, что становилось зябко. Как ни странно, девчонки слушались ее. Действительно, завтра на работу, парней выгнать как-то неудобно, вроде ничего плохого не делают. Парни с опаской относились к ней. Да и не смотрела она ни на кого, легкие романы ее не привлекали. Ленка Войлокова тоже такая же. Спали вместе, шепча о своем. Нравились какие-то парни, но рано было еще делать выводы. Никого толком не знали здесь.

Становилось с каждым днем холоднее. Спали, одетые в спортивные брюки и свитера. В узкое маленькое окно дуло. На стройке было еще холоднее. Руки мерзли страшно.

Ходили на Байкал. Байкал великий не обращал на них, людишек, внимания, жил своей жизнью. Волны так же, как тысячу лет назад, перекатывались, пенились и выравнивались у берега, становясь гладью. Берег был покрыт песком. Камни кое-где небольшими тёмными массами лежали и дышали, скучая по звёздам. Небо было усыпано этими звёздами. Нигде не было такого чистого ночного неба. Другой берег тонул вдали. Необъятный Байкал страшил и привлекал одновременно, это не море, но что-то такое, чего ни понять нельзя, ни охватить.

Назад шли уже по стемневшей дороге, притихшие. Байкал ухал за спинами, шумел и грозил.

***

Нарядили ёлку и поставили на подоконник. Ребята срубили в лесу самую махонькую. Купили немного игрушек и мишуры. Настроение с каждым днем поднималось.

— Нас пригласили ребята с первого этажа на празднование Нового года. Пойдем? — спросила Элеонорка вечером.

— А что, пойдем, что одним сидеть? Нас много, чего они с нами сделают? — радостно завопила Татьяна.

«Напьются, чего ждать от них», — горестно подумала Маришка, а вслух сказала:

— Пойдем, посмотрим, если что всегда можно уйти к себе.

— Пойдем, веселее будет. Обещали прилично себя вести.

Ленка наивно смотрела на нас — вера в хорошее и только в хорошее. В жизни, в деревне у бабушки, не встречала плохих, дружила себе с цыганом, он ее охранял, защищал, провожал. Так и детство прошло, и юность, но потянуло в дальние края.

Лёлька давно была не девушкой. Ей смешны были страхи еще даже толком не целовавшихся девчонок.

— Пойдемте, девки, волков бояться — в лес не ходить, — она засмеялась над нами.

Галюшка, ее подруга, того же поля ягода, уже забыла своего любезного и жаждала новых впечатлений. Бригадирша Миневра, веселая разбитная женщина, вообще была рада побаловаться и найти себе ухажера и любовника. А Вере всё было чуждо, ее ждал Андрей, оно и понятно.

31 декабря, дружно накрасившись и взяв приготовленные салаты и другие продукты, пошли по ступенькам вниз. В зале стоял стол, и играла музыка. Кассетный магнитофон, голосом Аллы Пугачёвой, попсовой звезды своего времени, плакал ностальгически песню «Приезжай». Народу сразу стало много, но всем хватило места. Здесь были и другие девушки. С Маринкой сразу сел парень, высоченный с красными мокрыми губами. Эти губы вызывали неприязнь. Парень был лубочно красив. Остальные сели тоже вперемежку.

Сразу установилась дружеская обстановка, такая, когда говорили все, и никто никого не слушал. Открыли вино и водку, закуски было много, и все с удовольствием начали закусывать и произносить тосты. После первой рюмки сразу же поплыло перед глазами. Маринка странности списала на усталость. Пила она редко и мало, но тут в голову так ударило, что всё, что говорили за столом, вдруг превратилось в невнятное бормотание. Картинки задвигались быстрее, как в немом фильме. Парень полез целоваться, с рюмкой, предлагая выпить на брудершафт. Маришка еле увернулась.

Следующей картинкой было четыре кровавые струйки крови. Парень, сидевший недалеко, вдруг ударил рядом сидящего друга, вилкой в спину, тот задрал рубашку, и вот эти струйки Мариша увидела так ясно, что стало не по себе. Пора домой. Позвала Ленку, та не откликнулась и странно засмеялась. Помахала ей. Маринку никто не держал. Под лестницей слышались вздохи, кто-то уже занимался любовью. Пошла к себе на третий этаж в комнату, закрылась и уснула как убитая на своем месте у окна.

Вещие сны приходили тревожить не раз. Марина летала во сне к реке и шла вброд против течения. Такой сон всегда предвещал болезнь. Вверх по ступеням шла тоже неспроста, сон — к дальним поездкам. Многие сны маминым голосом звали домой, а она не могла вспомнить ни слова утром, но в основном шли стихи потоком. Просыпалась и лениво искала ручку и листок — записать наскоро, что пришло в этот раз.

Удивлялась. Откуда это идет и почему?

Проснулась в страшной тревоге. Ночь еще не ушла, в комнате — леденящий холод. Окно разбито. Елки нет. Подошла спросонья и посмотрела вниз. Ёлка валялась внизу на снегу. Заткнула окошко подушкой. Оглянулась и обмерла. Сюрреалистическая картина разбитого Ноева Ковчега предстал смутно в темноте. Светясь рубашками спали Лёлька и Галка с мужиками из первой квартиры. Две отличницы спали, обнявшись, у другой стены.

Элеонорка спала около Маринки, а между ними почему-то спал парень с красными сочными губами, мирно посапывая и, Слава Богу, одетый. Вспомнить хотя бы шорох или шум. Не было ничего. Тьма поглотила так быстро сознание, что упав в сон, как во спасение, она полностью отключилась от мира сего. Длинные нары приняли всех и уложили спать. Маришка потрепала одного, другого — молчок и храп. Укрыла девушек.

Не было еще и заветных двенадцати часов. «Как же это? Мы всегда гуляли до утра и ничего. А тут за короткий вечер все отрубились. Странно это», — подумала Маришка.

Неожиданно проснулись отличницы и умницы Надя с Галей.

— Пошлите в клуб, здесь ужасно, еще Новый год не начался! Толика для охраны возьмем. Сейчас пойду поищу его, — прошептала Маришка, чтоб не разбудить спящих красавцев.

Они быстро собрались в темноте, и ушли по лесной дороге в Северобайкальск. В клуб.

ГРУЗИН ГОЧА ЛОРИА

Кто не понял своего прошлого, вынужден пережить его снова.

Сиддхартха Гаутама (Будда)

Шли по заснеженной протоптанной лесной дороге в Северобайкальск. В клуб. Шли в праздничной тайге, снег освещал всё, он навалился на ветви деревьев огромными белоснежными пачками. Всё, что было грязно, осталось там, в комнате, оно не касалось души.

Всё внутри пело: «Новый год, новый год, ее восемнадцатый, новый, белоснежный год, в точке на карте, отдалённой от всей остальной земли, ее новый остров сокровищ, ее внезапное счастье. Сегодня всё закончится хорошо, и так будет всегда».

Они пришли в клуб и удивились просторному внутреннему залу, в котором вальсировали пары, бамовцы вальяжно сидели на стульях, и обстановка была по-домашнему уютной и мирной. Посередине красовалась красавица ель. В зале уже не было ведущих, и праздник продолжался произвольно. На стенах — фото первых бамовцев и Байкала, призывные красные плакаты с надписями: «БАМ — это стройка века!», «Комсомол — строитель будущего». Единственное отличие от обычных залов было в том, что помещение полукруглое, и в нём нет углов. Потолки и стены сливаются.

Маришка так любила танцевать! Всё ее тело рвалось навстречу музыке. Глаза просто полыхали огнем, и сердце трепетало и жгло. Заиграла быстрая музыка, и она увидела парня, который давно нравился ей. Прямо она не могла к нему подойти, подошла к другу, вошла в круг танцующих, и легко влилась в общую картину праздника. Друг сразу пригласил на вальс. Танцевал плавно и с харизмой, добавляя вольные движения и кружа ее то так, то эдак. Вальс она хорошо танцевала, но специальных движений не знала и улыбалась, стесняясь. Выручала смекалка парня, понимающего свою партнершу.

Неожиданно вечер кончился. В зале стали тушить огни. Гоча пригласил к себе. Девчонок она потеряла в выходящей толпе и оттого, что домой не хотелось идти, с компанией пошла в гости к Гоче. Всё же не одной блуждать по лесу. Скажи ей сейчас кто-нибудь, что это несерьёзно и опасно идти куда-то с незнакомыми людьми, в темноте неизведанными тропками и зачем? Она бы не смогла ответить.

Безрассудная смелость и надежда на удачу была в крови от ее предков-казаков. Темнота сопровождала весь путь, шли через сплошной лес. Бренча на гитаре, парень пел грузинские песни и знаменитую грузинскую народную песню «Сулико». Показались невысокие постройки с пологими крышами, прилепленные друг к другу, света не было в окнах. Темнота сгустилась. Нагнувшись, вошли в слепую и низкую комнату без окон. Домики, наспех построенные из разнокалиберного строительного материала — балки. Балки с ударением на «и». В центре стол и низкий потолок с лампочкой, во все стороны комнатушки для каждого, закрытые шерстяными одеялами входы в эти комнаты. Отапливалось это чудо строительного мусора электричеством, по батареям текла вода, подогретая обычным кипятильником в эмалированном ведре. Здесь жили грузины. Загорелые ребята с гитарами и русские девушки, как бы легкого поведения.

Народ после пары песенок, рассосался по лежакам. Марине запомнилась песня, спетая с грузинским акцентом:

— Ты стоишь на том берегу, подойти к тебе не могу, я хочу тебя целовать, подойти к тебе не могу.

Гоча привел Маринку в свою комнату, она заупрямилась было, но он успокоил:

— Я не приду. Раздевайся. Спи.

Выключился свет, уставшие люди стали засыпать, и тут, откинув одеяло, висевшее на двери, пришел Гоча.

— Как ты? Не согреть?

— Нет, не надо.

Она напряженно всматривалась в темноту. Обстановка накалялась.

— Подвинься.

— Ты же сказал, спи, я не приду.

— Странная ты девушка. Пришла к парню сама. Вдруг не хочешь с ним провести ночь.

Он настойчиво подвигал Марину к стене. Она отчаянно упиралась сильными ногами и сдергивала его с кровати, он кубарем скатывался и уходил, тихо ругаясь, потом всё начиналось снова.

— Не хочешь со мной, всех сейчас приведу!

Он то уходил, то приходил. Но не был груб или жесток. Не кричал и не шумел. Борьба была посильной для девушки. Она справилась. Хоть и измучилась, и не спала до утра, ругая себя на чём свет стоит. Пришлось прибегать к вранью, говорить, что он ей не нравится, а нравится его друг, который с девушкой спит… и прочее.

Он яро шептал:

— Что, только с русскими спишь?

— Да я учиться буду. Летом поступать. Мне не до парней.

— Может, ты думаешь, я мусульманин? Ошибаешься, мы христиане, так что нам сам Бог велел быть вместе. Что, думаешь, не могу на тебе жениться?

Марина горько рассмеялась. Как втолковать, что не бывает скоропостижных браков, что на такие удочки даже глупую не проведешь. Да, видно, настойчивость и уговоры всегда действовали на девушек. Он не мог понять эту, на вид простую, невидную и некрасивую по всем меркам, девицу. Обычная малярша, каких сотни на стройке, толстая, ноги крупные. На один вечер, не больше! Глаза светлые.

Он вспомнил соседку Манану и заскрипел зубами. Вот Манана — тоненькая тростиночка, красавица. Глаза чёрные, брови тонкие, как карандашом нарисованные. Скулы узкие, не идет — плывёт по воздуху. Заработаю на свадьбу, приеду, женюсь. Богатому не откажут. Опять оглянулся на одеяло, висевшее на двери, за которым была Марина. Чёрт поймет этих русских девок. Лежит она, отец бы убил Манану, если бы она к нему пришла вот так. После ночи, проведенной у мужчины, даже если тебя не тронули, ты — падшая девка, каждый тебя может взять и топтать. А она тут честную и гордую разыгрывает. Гоча с досады сел в кухне и закурил.

— Да я только свистну, тут будут лежать сто девушек, сказал он громко.

Все давно слышали перебранку и не спали.

— Ой, свисти, а то я спать хочу, — равнодушно сказала уставшая Марина, давно одетая и уставившаяся в потолок.

Утро забрезжило в маленьком окне, и Мариша с радостью стала собираться домой. Куда идти, не знала.

Зашел Гоча с брюками и кинул на койку.

— На, пришей пуговицу.

— Говорят, только тогда, когда оторвется эта пуговица, ты меня забудешь.

Он с укоризной посмотрел на нее и ушел, потом вернулся, неся в руках учебники.

— На, учи!

Он свалил кучу книг на кровать, с досады не зная, чем отомстить девушке.

Мариша пришила пуговицу, надела пальто.

— Подожди, сейчас в столовую пойдем. Пусть все видят, что ты была со мной этой ночью.

Все уже тоже собирались, тихо и культурно. Ни шуток, ни разговоров. Молча пошли в шикарную столовую. Огромная северобайкальская столовая, отделанная на входе резным узорчатым деревом, с вкусной едой, была полна народу. Он сам купил суп и втрое и принес на большом подносе. На Маришу косились. Она молча, опустив свои глаза в тарелку с голубой полоской, съела предложенный обед и распрощалась с Гочей.

Шла чуть ли не бегом домой по этому же лесу со слепящим, неумирающим снегом, между соснами и елями, по протоптанной тропинке. Лес был еще недавно непроходимым. Идти было совсем не страшно, страшно там, где люди, а в безлюдном лесу, как в родном доме. Ей пришло в голову — а вдруг бы Гоча стал ее избивать, просто кулаками по лицу? А ведь могли ее убить и бросить, в этом же лесу. Никто не узнал бы, где она, никто не видел, как я ушла к ним. А вдруг все они оказались бы подонками.

Она обняла первое ледяное дерево, растущее с краю, голова горела.

— Прости меня, Бог, если ты есть, — взмолилась она, подняв голову к небесам. — Я глупа. Меня ж учила мама, не доверять первым попавшимся людям, хорошо хоть она этого не видит. А я, как это дерево, живу на воле и не знаю, когда меня срубят.

Внезапно вздрогнул лес, и снег с веток упал на землю. Это знак свыше, подумала она. Она не знала, что взрывались заряды в тоннеле. Она пошла дальше.

Дома всё кипело. Народ бегал туда-сюда, девушки, парни, музыка. Маришку теребили, звали куда-то. Девчонки, с удивлением рассматривая ее ввалившиеся тёмные подглазья, и обрадованные, и любопытные, кинулись с расспросами. Мариша молча прошла к себе в угол, упала и уснула до следующего вечера. Сон охватил медвежьими лапами, и она растворилась в своих видениях.

Проснулась от приятного истомного поцелуя. Гоча целовал ее прямо в губы. Всегда в своих видениях ей это снилось, грезилось. Часто она просыпалась с надеждой на этот долгий поцелуй, и этот вещий сон исполнился. Во сне ей являлся Петька, ее первая любовь. А Гоча появился неожиданно, когда выплыла из сна, был он невероятно кудряв, красив, губы полные сухие сильные, — сам спортивного телосложения, коренастый и невысокий. Гоча прошел через всю комнату, как потом сказали девушки, и нашел ее очень быстро. Она спала в длинном тёмном халате в мелкий цветочек, с узким вырезом, и несколько обнаженной грудью.

Она стряхнула сон и недовольно и строго посмотрела на него, натянув одеяло, за Гочей Лориа стоял его друг.

— Вот привел друга, который тебе нравится, — он с горечью посмотрел на нее.

— Знаете что, идите отсюда оба, и больше, чтоб я вас тут не видела! — сказала она, как крышку гроба захлопнула. Так громко, что они оба повернулись и ушли, еще не хватало, чтобы женщина унижала при всех.

Презрительно оглянувшись, Гоча поёжился, в глазах было затаённое разочарование. Желание отомстить, показать продажность девушки, показать ее доступность ее же подругам почему-то не сбылось.

Марина вслед только и подумала, куда же они дели девушку, с которой спал этот друг? Их возня, шептание и ритмическое поскрипывание Маришка слушала всю ночь. Как у них всё быстро. Вот идиотское положение.

Все сели пить чай и слушать ее рассказ и свои, еще свежие рассказывать.

— Маринка, знаешь на Новый год в шампанское и вино кто-то из ребят димедрол положил. А в вино еще и водку добавили, и в шампанское — тоже. «Ёршик» называется напиток. Один из ребят отсидел срок, и так он хотел получить больше удовольствия, да и нас сделать сговорчивыми. Дозу не рассчитал, и все уснули. Правда, парни стали не управляемыми, всем нам по-разному на голову напиток повлиял, вот парни и дрались ни с того ни с сего. Мы больше с ними не разговариваем даже, — Ленка с обидой рассказывала события новогодней ночи.

— А кого под лестницей насиловали?

Природное любопытство иногда играет злые шутки, узнаёшь то, чего бы и не надо знать.

— Это тут одна шмара, она за подарки с любым идет, — сказала Татьяна.

— Что, есть такие?

— Одна есть. Она сюда приехала только для этого. Ни с кем не общается, закрытая. Всё это говорят ребята. Хочешь, купи японский зонтик или французскую косметику, духи например, Шанель №5… и она согласна провести не ночь, конечно, но несколько часов времени. Тамара Нечаева, кажется, ее зовут, — Ленка говорила с жаром.

— За деньги, у нас в Союзе еще никто не спал, это же проституция! Не думала, что проститутки существуют, — сказала Маринка.

— Ой, как с луны свалилась. У Казанского собора сидят, три рубля — на подошве мелом написано. Как парень или мужчина более-менее приличный идет, они раз — ножку повернули и подошву босоножка показали, там и пятирублевые есть, только с иностранцами ходят. А если милиция, встали, стерли с башмака и не докажешь.

Тертая жизнью Лёлька знала многое из жизни того, о чём из хороших семей девушки не знали и знать не должны были. Правда жизни открывалась разными сторонами. Марина копила эти дурашливые истории и верить не хотела, что на свете кроме хороших и честных людей, таких как Андрей и Ленка, есть проститутки и отсидевшие парни, и жадные комсомолки — отличницы. Все они вперемежку ходят рядом, едят в столовой, живут по соседству. Все работают на самой знаменитой стройке Советского Союза, строят Байкало-Амурскую магистраль. Сюда они приехали добровольцами и чувствуют себя практически причастными к великой стройке века.

ТОННЕЛЬНЫЙ ОТРЯД №16

Вы, точки-тире телеграфные,

Ищите на стройках меня.

Сегодня не личное главное,

А сводки рабочего дня.

ВИА «Самоцветы» «Мой адрес — Советский Союз»

Автор текста Харитонов В. Композитор. Тухманов Д.

Новогодние праздники продолжались. Оставался еще один выходной день. Девчонки выглядели странными и загадочными, особенно Лёлька. Было видно, что события новогодней ночи канули в прорубь небытия. Стёрлись и заслонились новыми событиями их маленьких и не богатых на новости жизней.

— Мы с парнями познакомились, — наконец родила новость Лёлька. — С тоннельного отряда №16. Знаменитые бамовцы. Ездили к ним вчера, когда ты задрыхла. Звали тебя, тормошили, да без толку.

— Парняги симпатичные, я себе уже одного прикадрила — Диму Беловиса. Полно неженатых: Паша Семеречко, Коля Дубов, Артем Сачкин. Поедем сегодня, они вечером приедут за нами.

— Вот память, всех запеленговала! — рассмеялась Элеонора.

Лёлька, скупая на ласки, приобняла подругу Галку, та отмахнулась, — у нее на вечер другие планы.

А у Лёльки мог сорваться вечер из-за упрямства девчат, не ехать же одной. Обжегшись, и Лена не хотела ехать. А умницы-отличницы Надя с Галей и вовсе сидели и шептались о своем, не вмешиваясь в общий разговор, их никто не спрашивал. С голодного времени девчата как бы не общались с ними. Живут себе мыши и живут. Бригадирша Меневра уже красила глаза. Маленькая, с очень хорошей фигурой и круглой попкой, она то и дело оглядывала себя в маленькое круглое зеркало на подставке.

— Поедем, — настаивала Лёлька, — это такие ребята, они честные, если скажешь, не тронут. Не нахальные, работяги, посидим просто, я была у них вчера. У них уютно. Не алкаши. У них там строго, бригадир — мужик в годах, серьезный, и все инженеры там же живут с семьями. Не разгуляешься.

— Завтра на работу, ехать далеко, ночь на дворе.

— Нет, — отрезала Маринка.

Она помыла посуду, вытерла стол, схватила ведро с мусором, раздумывая, чем занять вечер. А вечер, тем не менее, наступил. В окна уже лезла настырная луна. Темнеет в январе рано, звездное январское небо окружило единственную заселённую пятиэтажку в микрорайоне. Вернее, два подъезда молодых людей — строителей. В дверь постучали. Вошел парень рослый, с тёмными бровями и надбровными хмурыми, но не злыми дугами. На нём дорогие джинсы, обтягивающие крупные ноги, искривленные по-мужски. Торс — в свитере толстой вязки. Отличный слепок советского рабочего.

Деловито и спокойно сказал:

— Здравствуйте, девчата. Ну что, готовы?

Он кивнул, и дальше Марина проплыла мимо него, не слыша дальнейших разговоров, плавно вышла в коридорчик, меж общими комнатами. В коридоре на низкой скамеечке сидел чубатый светловолосый парень крепкого телосложения с беззащитным взглядом светло-серых глаз. Он посмотрел строго и одновременно как бы вдаль. Невидимая тонкая стена стеклом пролегла между ними. Там за стеклом сидел незнакомый человек, о котором она вдруг захотела узнать больше.

Она развернулась, быстро влетела в комнату, от плавности не осталось и следа:

— Я еду с вами, — сказала, как в воду прыгнула.

— Вот б… дь, — выругалась довольная Лёля, — давно бы так, а то весь вечер кочевряжилась, — добродушно подколола она, не удержавшись.

Маринка забыла, как еще недавно молилась и кричала небу: «Прости меня, Бог».

А Бог, наверное, укоризненно смотрел с неба на детей — человечков, и думал о короткой девичьей памяти, бесконечно прощая.

Девчонки, намазанные ленинградской тушью, тенями голубого цвета, с перламутровыми ногтями, острыми как у сиамских кошек, спешно одевали новые иркутские кофточки. На кофтах цвели вязаные розочки, рукава формы «лапша», или «вафли» из ниток акрила, красивые, но холодные. Миневра надела короткую мини-юбку, едва прикрывающую красивый маленький зад, и тонкие колготки на ноги. Умницы-отличницы только хмыкнули в углу. Холодрыга была, даже в надышанной всеми людьми комнате, а уж на улице попёрли минусовые, за тридцать пять и ниже.

Девушка покопалась в вещах. Выбирать особенно не приходилось. В два счёта оделась и вышла вместе со всеми. Красилась быстро и без излишней мазни. Глаза сразу стали большими и выразительными. Она любила подводить стрелки чёрным карандашом. У Марины была густая шевелюра, перед поездкой в Северобайкальск она сделала модную прическу сэссун. Покрасила волосы шампунью — краской Рубин. Короткая стрижка удлиняла и открывала шею, природный шарм и свежесть первой расцветшей юности привлекал особей мужского пола, — это она так думала о себе, сидя в кабине МАЗа. Втиснувшись и сидя у Паши на коленях, она затаилась от стеснительности, и вся сжалась в комок.

Ехали по высокой дамбе, к будущему тоннелю. Дамба шла вдоль Байкала, мимо маленькой пристани с баржей и катерками, уже стоящими на приколе.

«Наверное, здесь и будет проходить железная дорога», — думала Маришка.

С другой стороны огромные пологие сопки покрыты как мхом, высокими соснами и кедрами. В машине почти не разговаривали. Ребята попались серьёзные, давно не видевшие девчат. Для них нежданное знакомство тоже было удивительным. Коля начал рассказывать историю о парнях и девушках, провалившихся на МАЗе под лёд, дорога еще строилась, а они вот так поехали прямо по Байкалу кататься. Ушла и машина под лёд, и ребята с девушками, шесть человек. Марина долго хранила эту историю в памяти. Вот бы с ними могло такое приключиться…

Дух захватывало, хмелела душа от нетерпения и желания блуждать по Земле в поисках себя, своей половинки, в поисках неизведанных дорог и городов. Это называлось одним словом — романтика.

Подъехали к длинному бараку. Деревянные ступени и голубые крашеные перила. Небольшой вход с навесом. Свет только в одном последнем окне. Прошли по узкому коридору в комнату. В комнате три койки и деревянный куток — кухня. Вкусно пахло украинским борщом.

— Вообще-то это я борщ варил! Проходите, ужинать будем, мы еще не ели, — сказал Паша.

Ребята звали его дружно Пал-Петрович. Стол пестрел бутылками и закусками. У ребят тоже были новогодние выходные. Паша и Коля сели около Маришки с обеих сторон, стараясь угодить, ревнуя друг друга. Лёля была занята Димой, а бригадирша Миневра — Артемом. Пары уже сложились, кроме Мариши, на которую имели виды два парня. Она-то сразу выбрала Пашу. Молчала. Обидеть второго сразу было неудобно. Потекла беседа. Позвали парня с гитарой. Он яро застучал по расстроенной гитаре, и начал невообразимо орать, его сразу проводили обратно к себе.

Потекла застольная беседа, девчонки спрашивали о портале, о тоннеле.

— Да, взрывали недавно, очень опасное дело, свод может обвалиться, — сказал Николай.

Ребята переглянулись, а девчонки всё принимали за чистую монету, смотрели с еще большим уважением. Дима говорил властно и тихо, Артем юморил, а Паша молчал. Между Маришей и Пашей установилась незримая связь. Освещенные настольной лампой лица мужчин были, как будто вырублены из морёного дуба. Всё казалось нереальным. Тишина и приглушенный разговор. Наконец, Николай распрощался. Время сжалось до точки нового отсчета. Лёлька с Димой юркнули в кровать. Артем с Миневрой целовались в скрытой темноте, не попадавшей в круг светильника. Паша был настолько добр и близок, что бояться его даже не приходило в голову.

— Пора спать, — шепнул он, кивая на кровать, — у меня там доски постелены, под матрасом, очень удобно.

Он смотрел на нее беззащитно. Серые глаза не угрожали, а только желали изведать глубину нового чувства.

Марина легла, практически не раздеваясь, обняла Пашу и зашептала горячо:

— Я девушка, до свадьбы так и останусь девушкой, уж прости.

Он стал ее целовать, прикасаясь прохладными губами к коже и к замороженным от стеснения губам, как дождик неглубоко и осторожно.

«Может, и он впервые вот так оказался в постели? Может, и в его планы не входил интим в комнате, полной народу», — думала благодарная Марина, влюбляясь в этого не назойливого большого мужчину.

***

Утро в советском рабочем общежитии наступало рано, в шесть часов. Девчонки и парни суматошно собирались на работу. Пили горячий чай с печеньями наспех. Марина с Лёлей и Меневрой, и другими, бежали на рейсовый автобусик, отправляющийся в Северобайкальск. Автобусик бегал для жен инженеров, работающих в поселке, или для едущих по своим делам строителей тоннеля.

Лёля, трясясь в ПАЗике, с тайным удовольствием смотрела на Марину и, прижавшись к уху прошептала:

— Как всё прошло? Стала женщиной?

Мариша спряталась в ракушку чувств.

— Нет…

В автобусе разговор не получался. Перед глазами всплывало его вырубленное из морёного дуба лицо и руки с мозолями и заусеницами, которые царапали кожу. Добрая, извиняющаяся улыбка и милый украинский акцент. Пашины руки мягко держали за голову, и глаза смотрели в глаза, будто прощаясь навсегда. Расставаться не хотелось даже на час, на день. Всё стало медленным и пустым, а минуты липкими и длинными. Делиться этими впечатлениями ни с кем не хотелось, как кладом, наконец-то давшимся в руки.

«Это и есть любовь?» — спрашивала себя Марина…

СТРОЙКА

Веселей, ребята, выпало нам строить путь железный, а короче, БАМ.

ВИА «Самоцветы»

Рабочие дни шли, и стужа шла. Марина работала, как все. Тяжело или нет — об этом не думалось. Посильно. Байкал встал. Баржи перестали доставлять материалы с Большой Земли. Склады пустели. Бригаду перевели с жилого комплекса на детский сад. На улице температура опустилась до -40;. Валенки и ватные брюки очень пригодились. У детского сада всегда горел огромный костер. Красить замерзшие деревянные ставни серой краской снаружи было одно мучение. Краска и кисти стыли. Замерзшие, их варили в железном ведре каждое утро, в воде. Кисти размягчались, и дело немного продвигалось. Спасением был час обеда.



Спешили в свою комнату, как пингвины, друг за другом, валенки были не по размеру большие, ватники — толстыми. Быстро разогревали перловую кашу с мясом в банках. Конину или тушенку ели с жареной или сладкой отварной картошкой, сладкой потому что она в магазинах обязательно промерзала. Пили какао или чай. В один из морозных дней в узорном морозном окне увидели, как по стройке шли люди, — черные точки на снегу передвигались гуськом, окруженные охраной.

— Девки, крикнул кто-то, — зеков привезли!

Ходили слухи, что лес валили зеки, что их вокруг несметное количество, в тайге — кишмя кишат, но до сей поры никто не видел зеков. Кругом работали добровольцы, комсомольцы и солдаты, летом студенческие стройотряды наводняли палатками лес.

— Айда-те смотреть! — позвала Лёлька.

С шумом вывалились из подъезда. Зеки шли, оглядываясь и теснясь. Шли по детсадовскому двору, мимо костра, пробирались между сложенных кубами кирпичей, железобетонных блоков и строительного леса. Всё это не требовало охраны, лежало произвольно. На стройке стояли и бульдозеры, и подъемные краны, и МАЗы пестрели желтыми кузовами. Строители любят этот кажущийся хаос, чувствуют себя там хозяевами. А зекам было неуютно и дискомфортно. Они жались друг к другу и со страхом смотрели на приближающихся девчат и ребят, бежавших отовсюду. Чужих-то здесь не было, это был закрытый микромир, поэтому всем было интересно посмотреть на этих зеков.

Сопки окружали эту стройку кольцом, и будущий город лежал в котловине.

Дома зияли черными окнами, недостроенные, они глядели на мир, страша несведущих людей. По всей стройке шли траншеи под трубы, и маленькие деревянные мосты перекрывали эти рвы. Где-то трубы были уже уложены, а где-то нет. Это были странные зеки, шедшие по этому сюрреалистическому миру.

Подбежавшие в распахнутых фуфайках, с раскрасневшимися от тепла лицами, поправляя серые шерстяные платки, девчата смотрелись хорошо и здорово. Казалось, и холод им нипочём, и даль, в которую приехали. Ребята тоже появились, неторопливо подходя, спрашивали друг у друга:

— Кто это такие?

— Зеки, зеки…

Строители подошли и бесстрашно обступили зеков.

Почему-то все, как один, они были нерусские.

— Япошки? — шептались девчата.

Плоские белые лица. Узкие глаза щелками жмурились от солнца и холода. Под надвинутыми ушанками их было почти не видно.

Зеки остановились. Появился мастер Пётр Иванович, улыбаясь некстати, спросил:

— Чего собрались?

— Откуда зеков привезли? — спросила Лёля.

— Какие зеки? — мастер еще больше рассмеялся. — Это японская делегация, туристы и журналисты. Приехали по зову сердца, посмотреть на великую стройку. Одели их со склада в ватники, валенки и ушанки, их одежда — совсем барахло.

Переводчик слушал, что говорит ему маленький японец с откуда-то взявшимся фотоаппаратом, наверное, гревшимся под толстым ватником вместе с руками и вдруг сверкнувшим линзами на ослепительном зимнем солнце.

Переводчик, наконец, спросил у Петра Ивановича, на плохом русском и показывая на бамовцев:

— Кто эти люди? Политзаключённые? Журналисты спрашивают, почему их не охраняют?

Все мы стали смеяться. А японцы, маленькие люди с другой земли, начали быстро удаляться, видимо, замерзая на колючем холоде, недовольные увиденным зрелищем. Капиталистические страны с усилием искали жареные факты в самых дальних глубинах нашего социалистического мира и не найдя, злились, — деньги были потрачены впустую на эту поездку.

Марина втайне зауважала этих людей: ехать в чужую страну, в тайгу, знать, что строители — убийцы и маньяки или политзаключённые, одним словом — зека. Мужественные люди — эти японцы, — оглядывалась Марина на удалявшихся маленьких людей.

— Они думают мы зека, урки, — обхохатывались девки, а подходящие передавали из уст в уста новую шутку и тоже начинали смеяться.

БАМ представлялся журналистам огромным и необъятным с нами, тайгой вокруг, сопками, бульдозерами, и Байкалом, грозно стоявшим на страже. Это было зрелище!