Неумирающий снег. повесть. Обратный отсчет. часть1

 ЧАСТЬ 1. ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

Горы далёкие, горы туманные, горы,

И улетающий, и умирающий снег.

Если вы знаете, где-то есть город, город,

Если вы помните, он не для всех, не для всех.



Странные люди заполнили весь этот город,

Мысли у них поперек и слова поперек,

И никуда не выходит оттуда дорог.

песня 70-х, автор Юрий Кукин

1980 ГОД ЛЕНИНГРАД

— Не был ты на хороших танцах в Северобайкальске. Представь себе, Саш, дощатая танцплощадка среди тайги, — громко говорила девушка.

— А зачем нам Северобайкальск, Марин? Нам и здесь хорошо, да? — улыбнувшись мягко, чтобы не обидеть, отвечал парень.

— Сашок, знаешь, что интересно, то что посреди соснового бора круглая поляна. Сосны бамовцы обнесли досками, выстроив танцпол, огородили железной сеткой-рабицей. Построили под эстраду возвышение по типу летнего театра. Народу тьма-тьмущая. Ансамбли под гитары играли и пели бардовские таёжные песни, сочиняя прям там, — пламенно, почти не слушая собеседника, отвечала девушка, жестикулируя и привлекая внимание прохожих.

Парень глядел ей в рот, не отводя глаз и молчал, только улыбался широко. Пара гуляла по Парку Победы, кружа по тропинкам. Попутно кормили уток остатками пирожков, прохаживались вокруг озёр, соединённых мостиками, и поглядывали на обычные лодки с веслами, которые стояли на приколе. Было ранее воскресное утро. Билетерши не продавали билетов на аттракционы. Лодки тихо и печально качались на приколе.

То и дело рассказчица отвлекалась от разговора и обращала внимание: то на клёны с проклюнувшимися почками и зелёными клейкими листочками, то на людей, то втягивала носом воздух, наклонившись к сосновой ветке, ее интересовало всё.

Девушка была невысокая, полноватая в бедрах, стан был крепок и строен. Оглядев себя, припоминала.

— Я скроена по принципу Венеры, — хвасталась она иногда в компании подруг, а те скептически подсмеивались.

— Тогда я Афродита! Смотри, грудь еле видна, талия почти сливается с бёдрами, а рост как у скульптур в Эрмитаже, — не улыбаясь, как бы серьёзно говорила Лена, ее подруга по общежитию.

— Осталось руки оторвать и точно Афродита, — куря беломорину, поддерживала разговор белесая и широкоскулая Лёля, сплёвывая в пепельницу и морщась от едкого дыма, без конца поправляя редкие волосы, слипшиеся и непросохшие до конца, но уже пушком торчащие вокруг головы. После выхода из душа она сидела с полотенцем на плечах. Ее глаза были посажены далеко от носа, а сам нос был широковатым. Ножки худые и тонкие, она их спрятала под одеяло.

— А я кто? Какая богиня? — спрашивала Татьяна, худющая, скуластая, невысокая, в цветастой короткой юбке и маечке с портретами группы «АBBА» на груди…

— Ты у нас Золушка сегодня, иди чайник поставь, — сладко потягиваясь, говорила тогда Галка.

— Сама иди, умная… Где конфеты? Тю-тю. С чем пить?

Но эти разговоры шли в общежитии. А здесь щебет птиц и новый парень, как с ним себя вести, еще не знала. Она отгоняла от себя яркие картинки ее сегодняшнего быта и уносилась в тайгу.

Юбка на девушке была по новой моде, ниже колен, средней длины. Мини-юбки семидесятых уходили в прошлое, к великому сожалению парней. Батник на пуговках и стоячий раскидной воротничок с удлиненными концами она достала в «Пассаже» — в туалетах торговали фарцовщики, конечно, с переплатой, зато остромодная вещь. На девушке всё сидело как влитое.

День был весенний, в парке народу было немного. Обычное хмурое утро воскресного дня. Спортивным бегом занимались многие, и по всем дорожкам виднелись бегуны между деревьев, да молодой дворник метлой лениво мел дорожки. Дворниками шли работать ребята и девчата, приехавшие в город, им давали одну комнату в коммуналке. Утром работали, днем учились.

Познакомился Сашка с девушкой на Восьмое марта. Друг пригласил к ним в мужскую рабочую общагу девчонок, героически обещая неприкосновенность. В результате Марина оказалась в его постели, но ничего непоправимого не случилось. Спать негде было, и он предложил свою постель, обещая девушке не трогать ее. Почти не спали, она и он ютились на каркасных кроватях поодаль друг от друга. Ночь прошла благополучно, хотя был момент, когда Сашке хотелось подойти, навалиться всем телом на девушку и задушить ее в объятьях. В благодарность за его терпение она пошла на свидание.

Парень тоже был невысок, и совершенно квадратные плечи выдавали в нём работягу, такие со всего Советского Союза приезжали в Ленинград тысячами. Они работали на заводах, на стройках и на всех тяжелых работах. Одет неброско в рубашку в клетку и брюки. Джинсы на таких крупных было не достать. Небольшие рыжие усы — это обязательное для парней дополнение.

Лимитчики.

Их не любили исконные жители — ленинградцы, и от них «прятали» своих невест. Как бы на квадратные метры не заселился такой работяга.

— Слова у песен не все помню, а мелодия вальсовая. Странные люди заполнили весь этот город. Мысли у них поперек и слова поперек.

Она закружилась и запела, двигаясь легко и плавно, вальсируя по асфальтовой дорожке Парка Победы.

Танцевальные тренировки не прошли даром, да и природная гибкость и подвижность была присуща молоденькой девушке.

— Народу на этих танцах, поверь, страшное количество. Запах хвои. Сопки невдалеке. Кавалеры разных мастей: солдаты, студенты, рабочие со всех республик — практически одна молодежь. Согласись, на ленинградских дискотеках всегда парни вялые, девок полно, им всё скучно.

— Повезло некоторым.

— А здесь извини, парниша, шевелиться надо было, иначе без дамы останешься. Причем нравы царили вольные, — сказав, Марина счастливо и стеснительно засмеялась.

— Это я репортаж с места событий веду. Да если я не хотела становиться женщиной, так и не стала. Тут поверь, страшно, Сашка, бывает… Как посмотрела вытравленного младенца на окошке в банке — как в кунсткамере… Ручки и ножки есть, три месяца всего, а человек. Даже видно, что мальчик. Красный, сморщенный, видно, что было ему больно в последние мгновенья, так искажено личико, аж сердце замирает, глядя на него. Всё. Крест на пузе — на подружку свою Ольку смотреть не могла. Вытравила… Перец, кажется, с водкой пила и парилась сидя на ведре. В ведро тоже лавровые листы кладут или еще что-то пьют. Ну их!

— А я детей люблю!

— А Байкал до чего прозрачен и холоден, камушки видать. Да банально это. Во всей литературе написано «камушки видать». А иногда ничего не видать… Волны, как собаки, холодные, мелко и пена, пена… дно — галька одна… Ветрище как задует, и — ни одного кораблика… Вечность рядом… руку протяни и потрогай, как время остановилось, как в космосе. Ни души на берегу.

Они еще погуляли и, видя Сашкино невнимание к ее рассказам, она сказала: «Пока и до встречи», — уже зная, что к нему она более не придет, никакой романтики в парне. Корявое суровое лицо правильного комсомольца. Ни искринки в глазах. Как тукнутый по башке. Молчит и молчит.

А Сашка надумал жениться: «Предложу ей замуж, растает и как миленькая забудет и про Байкал, и про танцы. Будет борщи варить. В общаге комнату дадут, он на хорошем счету, непьющий, серьезный. Деньги хорошие платят. Она маляр, так что и квартиру лет через десять дадут. Чего еще надо? Про любовь он как-то не задумывался, работал и работал. Придет в общагу, картошки нажарит и спать. Изредка пиво в воскресенье. Про рыбалку забыли, какая рыбалка в Ленинграде? До нее ехать и ехать. Думал, дома в деревне работы полно, в отпуск поеду, отвлекусь от стройки — то баню починить, то забор поставить, уже наловчился строгать да пилить. Мамка рада будет, и Маришку возьму, пусть местные посмотрят, какую красавицу привез. Одевается хорошо, танцует легко, и глаза зеленые, бутылочного цвета с желтыми крапинками, красивые.

В общем, жениться надо, девка подходящая, не изгулялась еще. А маманя пироги ее научит печь да блины. Какие мамка блины печет с домашним творогом, с малиной дикой. Интересно, ела она дикушку?»

— Встретимся завтра? Я билеты в кино куплю. Может, сейчас пойдём?

— Да нет, я в техникум вечерний хожу по вечерам, на сметчицу учусь. Мне гулять особо некогда.

— Что за техникум?

— На Дворцовой набережной. Я горжусь, когда иду по набережной в техникум. Мне нравится единственный предмет, политэкономия. Ох, и препод! Всю историю мира знает. А как интересно про Ленинград рассказывает. А сколько любовников, оказывается, у Екатерины первой было! Не перечесть. В общем, пока, надо бежать… Может, и увидимся. Как сказать. Она весело чмокнула его в щечку и скрылась за клёнами.

Раза два вызывал ее Саня, стоя на входе в общежитие, вахтёрша не пропускала его, да так и не дождался.

На том и разошлись навсегда.

1979 ГОД ЛЕНИНГРАД

Марина обычно долго возвращалась с работы. Темные окна в метро угнетали. Гробовые тоннели пролетали каждый день, и под землёй ее душе было тесно, и грустные депрессивные мысли одолевали. Где тут Ленинград? Видим одну мертвую подземную холодную дорогу и туда, и обратно по полтора часа. Придя с работы и быстро переодев парадные кофточку и брюки на халат, шла на кухню. Там, как всегда, кто моет посуду, кто режет картошку, кто варит макароны. Только ее Валентина могла сварить сложное блюдо — суп с курицей. Варила сначала на медленном огне курицу и ставила на холод, бульон получался прозрачным, а рис варился отдельно, добавляла в тарелочку и грела. Бульон и рис — жиденький суп. Обжаривала лук туда же. Всё. На другой день с этим бульоном могла рожки приготовить. В общем, французское разнообразие. Все с завистью смотрели на ее приготовление, только слюнки глотали. Мыла посуду не моющими средствами, а только хозяйственным мылом.

— В мыле нет химии, — говаривала она.

После стирки белья по полчаса промывала белье проточной водой. Не дождешься, когда освободится кран. Рейтузы висели во всю комнату и сушились, белыми птицами светясь в темноте. В комнату гостей не приведешь, стыдно. С Валей жить было хорошо. Лишние не ходили. Было стерильно. Тихо. Но неуютно, как в казарме.



Утро в общежитии на улице Свеаборгской начиналось с гимна Советского Союза и новостей мира и города, а вечер — посиделками в комнате Лёли Макаровой. Там всегда дым коромыслом, хоть топор вешай. Все лежали на койках и курили. Было шумно, и никто ни на кого внимания не обращал. Всегда орала блатная музыка Высоцкого или попса. Девчонки соскребали рожки прямо из кастрюли, наваливали в блюдо, ставили посередине, чтоб не мыть лишний раз тарелки, рожки иной раз нахально стаскивали у других, поменяв кастрюльки. Олькино беспардонство не раз выручало до получки. К ним открывали банку кильки. Только у Вали Николайчик, которой на вид было лет сто, а на самом деле всего двадцать пять, не удавалось стырить ничего. Она пасла любовно свое варево до полной готовки и торжественно уносила в свою комнату, вкусно натомив воздух в общей кухне с высокими увитыми лепниной потолками.

В этот раз новость обсуждалась одна. Оля открыла форточку и впустила свежего воздуха. Она затянулась папиросой «Беломорканал», не торопясь, стала рассказывать, смахивая в банку из-под кильки пепел, про свои любопытные дела.

— Я ходила на Невский проспект, там есть УНР №36, в окошко подаешь заявление и всё, через несколько дней вызовут и на БАМ.

— Лёль, а как добираться? За свои, что ль? — спросила ее Галюшка, вечная ее подружка.

Невысокая и ладная, с живым выразительным взглядом.

Обе были из Копорья. Вся эта компания, собиравшаяся в комнате, была в сосновом пригороде Ленинграда, ездили праздновать Новый год. Место красивое и ребята здоровые и неизбалованные, хотя все здесь в городе работают. Семьи нормальные, хозяйственные, мамки как мамки, работают. Гуляли весело и пили, и ели вволю, встретили и проводили хорошо. Вся компания вместе и приехала назад на электричке.

Галюшка густо мазала ресницы тушью ленинградской фабрики, поплевав в коробок, наносила так рьяно, что измазывались и веки, и подглазья. В основном она была молчаливой, но ее молчание было живым. По ее мимике всем было ясно одобряет ли она сказанное или нет.

Работая малярами, они не забывали и краситься подолгу, и делать самодельные маникюры. Каждый день к Галюшке приходил друг Вова Прелов из Копорья, а к Оле по водосточным трубам лазил на второй этаж Волков Серёжа. Оставались негласно ночевать. После проверки и отбоя.

— Ты Вову любишь? -спрашивала Марина

— Не приставай. Сама не знаю. Причем здесь любовь? Брошу его замуж не берет, а только спит, — отвечала Галина, продолжая красить глаза, макияж к ночи и маникюр — быть обязан. Мамки, конечно, не в курсе любовных дел дочек. Самое смешное, что и семейные парни лазили по водосточным трубам к женам своим — те, кому мест в комнатах не дали. Вызывало это всеобщие подколки и смех. В основном жили две семьи в одной комнате, перегороженной шкафом. Пространства — ноль, а еще дитё. Все лишние выметались в одиннадцать ночи вахтершей и комендантом, но это потом. Сейчас шло бурное обсуждение.

— Командировочные дадут и билет купят на самолет.

Под расписку выпишут снаряжение. Фуфайки, валенки и прочее.

— Вот это да! Ты летала на самолете? — спросила Мариша Лёлю.

Ольку никто не называл Олькой, она была в компании Лёля.

— Нет, не летала.

— Да никто не летал, — подтвердила Ленка.

ЛЕОНОРКА

Ленка Войлокина лучшая подруга Марины. Сирота, выросшая у бабушки под Псковом, она имела хорошее воспитание в том плане, что не курила и не пила. Марина с ней быстро подружилась. Лена всегда восхищённо слушала ее стихи. Она была типичной псковичанкой, как думалось казахстанке Маринке, светлая с рыжеватыми космами не всегда причесанных волос. Бигуди не любила. Волосы и так были густые. Молодые щеки были упругими, глаза имели выгоревший небесного цвета вид, подкрашенные голубым цветом веки усугубляли впечатление голубоглазой девушки. Это бывает у людей, много времени проводящих на воздухе. Была в ней основательность, размеренность человека, всё делавшего с расстановкой, с чувством и знающего, что тебе никто ничего не должен и не придет на помощь. Рассчитывать не на кого. Всё пошагово расписано в такой жизни и продумано. Юмор и то был негромкий. Смех стеснительный.

Романтика Ленинграда увлекала их, и они ходили по спектаклям и новым местам. Лена была высоченная, занималась спортом в школе, греблей и игрой на балалайке. Вместе с Маришкой они составляли уморительную парочку нестандартных фигур. Маринка, любившая всех нарекать милыми кличками, тут же назвала свою любимую подругу Элеоноркой…

В городе Острове в детстве дружила попеременно то с Ромкой цыганом, жившим оседло недалеко, то с дальним братом Колькой, только сводным. Они без конца дрались за Ленкино внимание и ругались площадно. Ленка не знала, что выйдет замуж за Николая, с которым дружила с маленьких лет, бегала рыбачить, играла в прятки и ходила в лес за грибами. За этого сводного брата. Жизнь в Острове со свекровью и двумя детишками будет обычной. Письма, которые она будет писать Маришке жалобные и ностальгические. Коля попивает, а свекровь держится за Ленку как за соломинку. Посылки будут радовать, и единственная мечта — это ожидание приезда Марины. Но невероятные изменения в судьбах стран разведут эти две души навсегда. Она останется на своём Острове, а Маринка на своём, и нельзя с этим ничего поделать.

— Вот бы уметь заглядывать в будущее… — говорила она Марине.

— Я тебе погадаю на картах, меня мама учила.

— Да ну тебя, мне цыгане гадали, ничего хорошего не ждет, обычная судьба… замуж… дети.

Она доставала сложенный вчетверо носовой платок, и Маринка отбирала его и нюхала, духи были в платке очень интригующие.

— Духи «Может быть» — Польша, — отгадывала она.

Ленка отбирала платок и смачно вытирала нос.

— Не расстраивайся. Судьба играет с нами в разные штуки. Будет полно и хорошего, и очень хорошего, остальное вытерпим, — оптимизм Маринки был всем известен.

Ленка вздыхала — бабка старая совсем одна дома осталась. Ленка знала, что рано или поздно ее отпуск кончится в городе Острове. А вот с Лёлей и Галюшкой их роднили танцы, на них без Лёлиного нахальства делать нечего. Там только отбиваться и драться уметь надо, и материться. В тёмных углах караулили местные девчата, и такие бывали разборки похуже мужских драк. Гнали чужачек, выдергивая волосы и выталкивая взашей. Было бы кого охранять. Из походов на танцы возвращались возбужденные, со смехом рассказывая и пересказывая подробности друг другу и тем, кого с ними в этот раз не было.

МЕЧТЫ О ГОРОДЕ НА НЕВЕ

Маринина мама — учительница русского языка и литературы в маленьком совхозе. Обычно дети учителей шли в институты. Марина после экзаменов увидела газету «Комсомольская правда» и в ней адреса ленинградских ПТУ. Профессионально-техническое училище №7 было выбрано практически наугад. Написала письмо, получила вызов в группу маляров и, набрав полный чемодан учебников, поехала одна в Ленинград. Хоть школу и закончила, но исполнилось Марине только шестнадцать лет — с шести лет в школу пошла.

А дома Ленинград был любимой темой. Мама ездила туда не раз, и фотографии, и рассказы хранились дома как реликвии. Старший брат тоже бывал не раз в Ленинграде, привозя массу впечатлений. Вот и зародилась мечта.

— Поеду, там столько возможностей! — говорила сестренке Татьяне.

— Далеко, но почему нет, попробуй. Не получится, вернешься.

Приехала Марина, полная надежд ранним промозглым утром. Сидела на лавочке и ждала, выпив кофе, когда откроют метро. Кофе был противным с привкусом солодки, приторное и полное кофейной жижи, хоть гадай, а пирожок старым и квёлым. «Такие у нас дома не едят даже собаки», — подумала Марина.

Спускалась по эскалатору не дыша. Всё гудело, и лента катилась нескончаемо. Чемодан тяжелющий, полный учебников, взятых для подготовки и поступления в институт, мама положила трехлитровую банку солёного свиного сала… Эскалатор страшно гудел, все бежали вниз, не дожидаясь приближения конца ленты, и она побежала и прыгнула с эскалатора, неудачно подвернув ногу.

Вышла на станции «Космонавтов». Вокруг ни души, пустыри одни, и далеко высилась девятиэтажка и большие новые квадратные корпуса. Спросила шедшую навстречу женщину:

— Там училище находится? — показывая на здания, та в ответ кивнула, занятая своими мыслями поспешила дальше, глядя на небо.

Собирался дождь. Марина утвердилась в мыслях, что это — оно самое. Общежитие рядом с училищем. Этаж в девятиэтажке — для одной группы — блок. Комнаты большие на несколько человек. Ей досталась комната, в которой не было второго стекла — разбито совсем. Не было стола и не было постельных принадлежностей. Не было и всё.

Горько для начала. Пошла по пустым комнатам, нашла драное одеяло. Вставила его в свой собственный пододеяльник, заботливо сунутый мамой. Ночи в Ленинграде холодные даже летом. Август — нежаркий месяц. Приехала самая первая.

Сразу Марину послали в прачечную отрабатывать. Несколько дней показались адом. Работала на конвейере. Тут и пар, и жар, и работа такая, что взрослые не выдерживали. С непривычки тошнило, и голова болела, приходила голодная и после столовой ела сало с хлебом, а перед глазами плыли и кружились белые простыни, наволочки, пододеяльники, солдатское бельё.

В комнаты постепенно вселялись девушки, приехавшие из разных мест.

Пыталась сравнивать прошлую жизнь дома, кровать за печкой и за занавеской, и жизнь в светлой огромной новой комнате в новом общежитии, и радовалась. В сравнении, оказывалось, были одни плюсы. От одной мысли, что она в Ленинграде — городе, построенном Петром Великим! Вся душа начинала петь! Рядом с училищем метро, кинотеатры, магазины. Ни одной минуты не жалела, что поступила в училище. Прошла медкомиссию. Некоторых отчислили. Набор закончился. А молодежь ехала и ехала со всего Союза. Из Украины, с Кузбасса, с Узбекистана и Сибири. В еще незаселённые комнаты до сентября пустили туристов, спортсменов из Ульяновска. С ними она играла в волейбол на большом поле между корпусами.

Постепенно налаживался быт, стекло вставили, принесли стол и стулья, врезали замок в дверь, комнату девушки обжили, и стало уютно и от нарядных покрывал, и от чистой постели, и от всяких женских штучек, украшавших тумбочки. Мама прислала одеяло и подушку.

Целый месяц бродила по улицам Ленинграда, по музеям и театрам. Завела дневник и записала впечатления и стихи.

Рандеву

Я возвращаю юность

С окнами на Петербург.

Величественный, аукнись

Мрамором фигур,

Нахлынь и наводненьем,

Выплёскивающим Неву,

Отдай хоть одного гения

На рандеву…

Он выйдет с вод причала,

Кивнет и не уча:

— Мадам, вы всё в печали?

Стряхнет ледок с плеча.

Присядет на постамент,

Своих же тяжких глыб.

По-человечьи взглянет

На рыб…

— Я вас любил быть может.

За трепет лунных фаз…

Простите, век тревожен,

Пора страдать за вас.

Мы будем на дворцовом

Стоять сыром ветру.

А мост качать основы,

Как черную икру…

Потом осядет берег.

Мелькает ночь, как день.

Подаст слепому денег.

Перчатки за ремень,

Заткнёт… и удалится,

В свой слюдяной покой,

Надолго воцарится

На речке роковой…

И. Уральская

1976 ГОД ЛЕНИНГРАД

Неповторимый дух города. Морской порт, вода маленьких каналов. Парочки, целующиеся везде, в любое время: в метро, в парках, на набережных. Кафешки, каждое с неповторимой кухней. Маета и суета, многолюдность, адские потоки, всасывающие людей. Жерла больших магазинов — просто кратеры, кипящие лавы людей. Очереди за любым товаром. Удивительные здания, гордые своей историей. Они довлеют над тобой, и ты чувствуешь себя всегда микроскопической величиной…

Ах, эти концерты приезжих любимых групп! ВИА «Самоцветы». ВИА «Пламя». ВИА «75»! А салюты и давки на парадах. Разводные мосты и страх остаться на улице до утра. Настенная графика, вкуснейшее в мире мороженое, самое дешевое удовольствие и пирожки.

А скульптуры и барельефы на каждом здании. Атланты — мужчины, и кариатиды — женщины, держащие небо. Львы здесь вдали от Греции и Рима. Музы, слетевшиеся сюда и правящие этим городом.

Рабочие и работницы — мы, чувствующие себя неуютно, попавшие на праздник жизни с черного входа. Смеющиеся фонтаны. Кипение кинотеатров — развлечение и практически надежное место встречи, явки всех влюбленных, место свиданий зимой в холода.

Общежития. Всегда по одной схеме: вахтер, койко-место, душ, общая кухня — душиловка воли и чувств, место, где скован по рукам и ногам.

Огромные магазины и множество товаров, на которые у тебя никогда не будет денег. В день получки обязательный поход туда и долгое нерасставание с заработанным, и всё же пустые карманы уходящих полуизмождённых девушек, напившихся чудесной радости приобщения к миру, где всё рядом и кажется уже твоим.

История царей, царевен, бродящих в анекдотах и маленьких рассказах.

Метро.

На каждом шагу буква «М». Спустившись вниз, попадаешь в новую сказку и удивляешься его размерам, стилю, огранке, каменности этих пещер Али-бабы, быстроте поездов, их появлению из черноты и многолюдности нескончаемого потока… Туманы…

Петербургские туманы

Петербургские туманы — это прелесть что такое.

Это гиблое местечко, невозможно неземное.

Петербургские туманы заслонили юность паром,

Я гуляю там доселе с динозавром и гусляром.

Мне купаться в платье белом не пристало,

Ну так что же?

Петербургские романы были очень осторожны.

Ой, спасибо доброй мамке, научила жить с опаской.

Я всё пряталась в туманах и росла под ёлкой красной.

Новогодней и нарядной, и большой, как дом высотный.

На болотах мшистых, кислых, было здорово и классно.

Огоньками вспыхнет ёлка или это дух болотный?

И. Уральская



Песчинка — ты!

Каналы, опутывающие город, прекрасны своими артериями. По ним течет вода, празднично светящаяся то от солнца, то от фонарей ночных. Каналы с корабликами, катерами, лодками, ограненные гранитом, ажурными мостами. Памятники на площадях.

Церкви, удивительное множество храмов. Всё время напоминание о Боге. Соборы напоминают о твоей маленькой сущей душе, практически теряющейся на фоне величественной вечности, движущейся стремительно вперед и поглощающей эти потоки людей, их деятельность и загребающей, берущей только ценное у человека, даже маленького, строящей себе свой мир, вечный.

Мы — только кирпичики этой вечности…

Это Петербург

Петербург — это город. Петербург — это холод,

это странное чувство бессонных тревог.

Это юность, сгоревшая будто порох,

и любовь, споткнувшаяся об порог…

Петербург — комочек души несогретой,

Заблудившейся, в царской роскоши сна.

Это маленькой девочкой в ореоле берета

Средь бесчисленных толп возникает оса.

Жалит бедную память без спроса,

Ленинградская серо-златая пастель.

Кружит в небе метро. По спирали уносит

Все несчастья, слетающие с петель.

Петербург — это город амбиций зелёных,

и тщеславия пыл, и актёрства талант.

Это жизни, помноженные на миллионы,

протирающие дырки в джинсах — штанах.

Петербург, отстранённый с атлантами окон,

с изумрудной Невой, и гривами львов.

Лаокоон в змеиных объятьях высоток,

Заколдованный рыцарь серебряных снов.

Петербург — это больше чем город.

Это пуп, обжигающий тело Земли.

Это вечно сосущий неистовый голод.

Это в парусниках корабли.

Нет, не верьте девчоночке, в босоножке

потерявшей в Летнем саду каблучок,

зацелованной Питером от макушки

до холодной лодыжки шелковых ног.

Петербург — сладкоежка, сапожник, колхозник,

чудо видевший во плоти.

Это хитрый китаец, обживающий остров,

Вечный странник и книг архетип.

А потом Питер в розовом, Питер в белом,

Питер в красном мохнатом чаду,

вдаль плывущий торжественно каравеллой,

с пушкой, стрельнувшей по ютуб.

И тогда, и сейчас это город проклятий.

Город зла, и обитель пороков и бед.

Это город великих обид и объятий.

Это там, где в глаза смотрит ангел и бес.

Петербург, прокляни меня, вспомнив случайно,

я не сахарный снег, растворивший печаль.

Шпиль под рёбра воткни и открой свои тайны,

умирать позови на садовую шаль.

Петербург — это Пушкин в домашней поддевке.

Это Анны Ахматовой профиль у стен.

Это ранней любви свиданья на остановке.

Это маленькой женщины сплин.

И когда вырастают за спиной кони Клодта,

закрываются двери театров фойе,

ты выходишь, глотая питерской соды,

слёзный воздух мороза извне,

Понимаешь, служение Петербургу —

это вечно возложенный крест.

Пожимаешь большую руку у друга:

— Ну, прости, коль соврал, я свободный поэт.

И. Уральская

ВОРОВКА

Реальность и дневники немного расходились по впечатлениям.

В новом ПТУ Марина сдружилась сразу с девочкой Тамарой Макриной. Макрина была аккуратной и рациональной. Экономной. Каждую мелочь пересчитывала. Все что имело цену сто раз проверялось. Ели, и пили вместе, но она всегда все до последней крошки съедала. Каждую конфетку и печенье прятала на чёрный день. Родители среднего достатка воспитали в девочке неуемный расчет.

Но если бы только это распространялось на вещи, которые она никому не позволяла трогать! Тамара мечтала очень выгодно выйти замуж и эти разговоры велись в комнате всегда. Куда поступить после училища? Только туда где больше парней и не абы каких! Мечта была выйти за моряка дальнего плавания.

— Марин, счастливая твоя сноха будет. Брат в плавании, а она гуляй с кем хочешь! Деньги привозит, а сам в морях по полгода!

Марина обижалась:

— А любовь? Мой брат так не сможет. Он бросит моря!

— А его жена тогда, бросит его и детей заберет. Нет, всем морякам жены изменяют.

Марине стало казаться после ее расспросов что и дружит она с ней только надеясь познакомиться с ее братом. Но о плохом не думалось. Все они мечтали выйти замуж за лучшего парня. А кто как не ее брат лучший.

— Ладно, я шучу. Я бы не изменяла и была бы верной женой!

А твой брат приедет к нам?

— Обязательно приедет. Он любит этот город, бывал здесь. Я тебя познакомлю обязательно.

Мама без конца присылала Марине деньги: то одно купи и пришли, то другое. Время дефицита было.

Позавидовав, Тамара стала шептаться с другими:

— Маринка крадет у нас всё, пересылает в посылках домой! У меня зубная паста пропала вчера!

Маринку закрыли в боксе. Помнит она длинный стол, все сидят как пришибленные. В центре — Марина, не понимающая происходящего. У всех печать приговора на лицах.

Вот староста — девушка с большой укладкой и черными крашеными волосами, говорит:

— Марина, ты — воровка. Так думают девочки. У них пропадают вещи. Девочки сейчас пойдут проверять твой чемодан.

Маленькая, как воробушек, встала Лида Воробьёва:

— А почему только у Марины? Надо у всех чемоданы проверить!

— Ладно, — строго сказала староста, — трое пойдем, остальные все тут сидите. Ждите.

У Марины слёзы лились сами собой. Молча лились, она только их утирала. Обида подкатила и засела в горле. У них в совхозе даже двери на ключ не запирались или под коврик их клали. Про воровство и не слышали. Брать чужое — это ей вообще неведомо. А тут позорище. Что она маме скажет? Учительнице. Только подумала, слёзы нахлынули и пеленой застили глаза. Никто, никто не заступился. Как они могли?

Горько было Марине. А всё пирожки… С них началось. Вчера Тамара попросила принести ее порцию из столовой, и тут Таня Лукьянчикова стала сумки проверять, у кого лишние.

Таня быстро сунула руку в сумку Марины. Учуяв и потом увидев у нее лишнее, одернула руку и сказала:

— Нет ничего у нее.

А Марина честно ответила:

— Ты глубже загляни.

Зачем эта честность? Думала, Тамара всё объяснит, а Тамара как в рот воды набрала, сидит, ехидно ухмыляется: «Что? Попалась?»

Все сидели и молчали. Двадцать четыре человека. Группа большая, все после десятого класса приехали покорять Ленинград, многие ударницы и отличницы надеялись пойти после ПТУ в институт. Марина и закончила ПТУ №7 на отлично, но это потом. А сейчас она оплакивала себя, проклинала свою доверчивость и первое предательство подруги. Сидела и думала, такой человек, как Тамара, вгрызается как червь в коллектив и точит, точит. Пока не изъест в труху.

Так вот, что было дальше. В закрытый на ключ блок, расположенный по квадрату целого этажа, никто не мог зайти в этот час. Только тикали на руке часы, подаренные отцом.

Прибежала Воробьева, тряся рыжими кудряшками, прошептала жарко:

— Нашли! Нашли воровку, совсем не Маринка!

В группу вошли важные и встревоженные староста Валентина Старова, Татьяна Лукьянчикова и Марина Плаксина. В руках немудрящие вещи — зашитые капроновые колготки, Маришкино китайское полотенце, зубная паста. Остальное Мариша не разглядела сквозь слёзы, которые от отчаяния и обиды еще больше полились из глаз.

Только и сказала:

— Мое полотенце, тетя Галя подарила перед отъездом.

Все молча уставились на виновницу и воровку. Важная, с огромными накрашенными глазищами, она непонимающе смотрела куда-то вверх. Самая видная девушка группы №24 маляров.

— Что молчишь? — строго спросила Татьяна Лукьянчикова.

— Откуда у тебя в чемодане мои колготки?

Видишь нитки белые и лак, это я шила, лаком накрасила, чтоб не пошла стрела.

Дальше Марина под общий внезапный гневный шум ушла к себе и молча стала собирать коричневый мягкий чемодан. Куда ей переезжать, не знала. Пошла к девочкам и спросила, где есть свободное место, жить с Тамарой она больше не могла.

Все опять смотрели на нее, но никто не подумал попросить прощения. Видно было, что не примет она прощений. Гордая слишком. Таких не больно любят.

Надя Шарапова с другого блока сказала:

— У нас есть место.

— Я к вам тогда иду, — ответила убитая предательством одногруппниц Мариша.

Ее проводили этажом ниже, и она зашла в комнату, легла на свободную койку и отвернулась к стене. Так и проводила долгие вечера, отвернувшись к стене или сидя за столом занимаясь зубрежкой.

Тогда записала в дневник:

Я пасквиль от подруги в нужнике,

читаю и грущу,

ну что за жизнь в грошовом общаке,

где каждый держит нож в руке

и сердце в дураке.

Иногда в дверь стучали, и через комнату к окну проходили красавцы парни с гитарами и авоськами, открывали окно и спускались по пожарной лестнице в другой блок к девушкам, которые учились уже третий год и обжились здесь.

В этой комнате Надя Шарапова была старшей и очень серьезной девушкой. Приехавшая с Каневского района Кубани, она была домовитой, аккуратной и очень старательной. Учебу тянула плохо, но старалась. Надя относилась к Марине по-матерински, она была главной в комнате, заставляла тепло одеваться, учила готовить. Марина в основном помогала девчатам сдавать экзамены, разъясняла билеты и трудные места в учебниках. Обида проходила постепенно, забылась сцена с собранием в блоке, но она была уже осторожнее в выборе подруг всю жизнь. Девочки рвались на работу, разговоры шли по вечерам при выключенном свете, живя вместе, сорились только по мелочам.

Мама по-прежнему присылала деньги, тридцать рублей на житье-бытье раз в месяц. Она поняла, что надо делиться. Водила девочек в кинотеатры, покупала мороженое. В комнате жили четыре девушки, считая Марину. Надежде присылали сало и подсолнечные семечки, один раз прислали утку, замаринованную в банке, варенье. В ПТУ-7 их кормили бесплатно три раза в день. Утром — каши, в обед — сосиски с тушеной капустой и суп. Вечером — пирожок или булка с чаем. Немудрёное меню иногда менялось. Всё равно есть хотелось день и ночь.

ВИНО «777»

Однажды они праздновали день рождения. Купили бутылку вина. Это был первый день рождения с вином. «777» — это название вина, 18 градусов. Обошлось. Тихо и скрытно. А больше и нечего сказать. А один раз она украла булку за семь копеек из магазина. Украла случайно, но не вернулась, не заплатила и съела ее по дороге до общежития. Есть хотелось очень. Магазины были забиты вкусными ряженками, хлебом, сухарями с лимоном и изюмом, колбасами разных видов. Апельсины они только видели, а покупать не покупали. Дорого.

Уже потом получив первую зарплату, купили с Надей по два килограмма и съели в один присест, за раз — как сказала Надя.

Это был самый трудный год в ее маленькой и длинной жизни.

Мастер водил их на стройки города, показывать работу на месте, обучать рабочей профессии маляра. Девушкам выдавали шпателя, краски, кисти и давали пробные задания. С этим она справлялась, но первое время была такая грязная, вся с ног до головы забрызганная масляной краской, пропахшая скипидаром, олифой, так что после работы ехать в метро было стеснительно, запахи въедались в кожу, и краска отмывалась олифой или скипидаром, еще больше сжигая кожу и въедаясь. Только вечером, после очереди в душ, всё это смывалось. В основном их кидали на реставрацию старых зданий, на снятие застарелых твердокаменных поверхностей, эта работа была и пыльной, и грязной. Скребли шпателями стены. Отбивали старую штукатурку.



Тяжело привыкать к взрослому труду, но рядом были такие же девчонки и парни. Приходилось привыкать. Надеялась поступить в институт. Эта мечта согревала душу. «Всё это ненадолго, а иначе, зачем же я оканчивала школу на четверки и пятерки?» — думала Марина. Только после четвертого года работы она постепенно научилась не забрызгивать одежду и работать аккуратно.

Воскресные дни учащиеся проводили весело.

Раза два проводили девичник. Приносили проигрыватель и крутили большие виниловые пластинки и танцевали. Марина присутствовала, но радости не было, будто что-то оборвалось навсегда в ее душе. Болит и всё, а что непонятно. Один раз ходили на дискотеку на танцы, там парень перепил и бегал за ними с ножом… Их прятали, спускали по пожарной лестнице…

ПТУ — это та еще клоака, не надо там учиться романтическим барышням. Тут нужны крепкие нервы и выдержка, огромная сила воли.

Незаметно пролетели три месяца, долгие, как три года. Подошло время долгожданных новогодних каникул, и Марина страстно ждала поездки домой. А мама все не присылала денег на билет. Кое-как наскребла последние деньги да заняла у Надежды Шараповой и пошла на канал Грибоедова в предварительную кассу. Купила билет до Уральска с компостированием в Москве — это значит отметка в компостере и пересадка на другой поезд. У Марины были деньги, присланные классной учительницей математики Рыжовой Неллей Андреевной. С ней она переписывалась, и она просила прислать из Ленинграда какие-то предметы домашнего обихода в поселок. Деньги пришлось спрятать. Взять себе из этих денег на дорогу, не пришло Марине в голову.