Царские ворота

 
      
    Когда я учился в военно-морском училище радиоэлектроники в Петродворце под Ленинградом, у меня было много приключений. Большинство из них я назвал бы сейчас забавными случаями. Но в 18-19 лет, годы бурного кипения чувств, любовного томления, тоски по свободе, резкой смены настроений, эти «забавные случаи» вызывали большой накал страстей.   
 
    Первая моя ленинградская весна была чудесна. После зимней серости и слякоти стояло необычайно нежное майское тепло. С неба на молодую зелень  лилась бесконечная лазурь. Начались белые ночи – чудо природы, ускоряющее ток крови, сближающее людей и увеличивающее рождаемость. 
     Девчата с часового завода, находившегося в Петродворце, рядом с училищем,   по субботним вечерам осаждали училищный  контрольно-пропускной пункт, чтобы попасть на танцы в наш танцевальный зал. Пропускали тех, кого встречали курсанты, и еще десять-двадцать красоток, на усмотрение дежурного офицера. Между девицами перед КПП случались и скандалы. У потенциальных невест особенно ценились курсанты с подводного факультета, потому что их будущее офицерское денежное довольствие было выше, а звезды на погонах укрупнялись быстрее. Невест не смущало даже то, что с молодыми лейтенантами надо было ехать на Кольский полуостров или Камчатку, что у некоторых потенциальных мужей через несколько лет службы на атомных подводных лодках мужское достоинство могло повиснуть «где-то в районе половины шестого».
    Я был будущий подводник. «Половина шестого» меня не смущало, потому что я вообще не хотел быть военным. Никаким! Категорически! Я был большой несчастной птицей в клетке военной присяги. Меня заманили в нее обманом с физического факультета вольного Уральского университета, когда Советский Союз после Карибского кризиса был вынужден убрать ракеты с Кубы и реально угрожать США можно было только из акватории океана.
    Я отчаянно страдал, хотел завалить два экзамена на приближающейся сессии и быть отчисленным для службы на флоте, куда очень не хотелось. В такой ситуации, меня, совершенно непорочного юношу, да еще с остатками прыщей на лице, к хищным красоткам особенно тянуло. Голова порой кружилась, когда приглашала на белый танец какая-нибудь долговязая, накрашенная девица в тонком крепдешиновом платье и задевала сосками, которые я чувствовал даже сквозь синюю броню матросской куртки.   
     В то время меня приняли в состав училищной команды по водному поло. Три раза в неделю я ездил на тренировки в Стрельну, где был бассейн ВМФ, а потому имел пропуск для выхода и входа на территорию училища через КПП.    

    Той прекрасной и грустной весной случилась у меня короткая и яркая, как вспышка молнии, любовь. Вместе с тем это была любовь трагикомическая, как у Петрушки в ярмарочном балагане.
    Навигацию на нашем курсе преподавал благородно красивый, сдержанно энергичный, седеющий капитан первого ранга. Всегда тщательно причесанный, застегнутый на все пуговицы мундира, говорящий на безупречном русском языке с неуловимо легкой доброжелательной иронией, он казался мне воплощением того русского морского офицерства, которое представляли Крузенштерн, Ушаков, Нахимов.
    Первые задачи по прокладке курса корабля в открытом море с помощью ориентиров звездного неба оказались очень похожи на то, чем я занимался на астрономическом отделении физического факультета университета. Поскольку я был единственным бывшим студентом-астрономом среди курсантов, то сразу обратил на себя внимание преподавателя. Между собой мы, курсанты, звали его Навигатор. У нас с Навигатором сложилась взаимная приязнь. Он дружески разговаривал со мной во время перерывов между занятиями, улыбчиво здоровался, когда мы встречались на улице.
   Однажды, когда я возвращался с тренировки из бассейна, мы встретились с ним на Красном проспекте Петродворца. Остановились в пестрой тени под молодой листвой клена, потому что майское солнце уже заметно припекало.    Во время разговора около нас остановилась прекрасная юная особа с толстой русой косой, уже загорелая тем легким весенним загаром, который замечательно идет стройным светлокожим девицам, делая их неотразимыми. Она стояла молча за спиной Навигатора, скромно отвернувшись от нас. Я сразу понял, что остановилась она совсем не ради меня, гипнотически косил на нее глаза.  Навигатор, наконец, заметил это и повернулся к ней:            
  - Катька! – сразу расцвел он. - Подожди секунду…
   Он еще что-то говорил мне, но я уже ничего не слышал. Меня озарили ее зеленые глаза, я ахнул про себя: «Колдунья! Марина Влади!», - и сию же секунду влюбился без памяти.
    Катя была внучкой Навигатора. Он церемонно представил ей меня:
   - Анатолий, один из лучших моих курсантов.
   Катя сделала легкий книксен и подала мне руку, отчего я впал в полное замешательство: во-первых, не меньше, как графиня, а во-вторых, что делать с ее протянутой рукой? Конечно, в кино я видел, как дамам целуют руку, но сам этого никогда не делал. Да и тот ли это случай? А книксен зачем? Уж не издевается ли она надо мной, еще не успев познакомиться?
   Надо сказать, что в те годы я был чрезвычайно чувствителен, мнителен, стеснителен с теми девушками, которые мне нравились. Но изредка, измучившись от своих комплексов и рефлексии, иногда под влиянием спиртного, я внезапно начинал играть роль, то развеселого рубахи-парня, то опытного обольстителя Дон Хуана.
     В этот раз, стоя в тени клена на Красном проспекте Петродворца перед протянутой мне девичьей рукой, я был статуей Командора. Катину руку я, кажется, все же пожал. Впрочем, точно не помню. Она что-то спросила, я что-то ответил. Видел, как она улыбается мне, пробовал улыбаться и сам.
   В себя пришел только через час, когда вышел после ужина из огромной училищной столовой в нагретый майским солнцем двор и внезапно вспомнил: «Катька!.. Почему Катька!? Как мог сказать такое грубое слово морской аристократ!?»
   На следующий день, Навигатор остановил меня в коридоре училища, сказал с доброй многозначительностью:
    - У вас, Анатолий, есть шанс понравиться моей милой Катюше. Она вчера расспрашивала о вас.
   Его слова привели меня в полное замешательство.
    А дня через три после этой встречи случилось следующее. За завтраком в столовой разыгрывали билеты на концерт ансамбля «Дружба» Станислава Броневицкого. Афиши обещали премьеру новой программы «На крыльях любви». Солисты Эдита Пьеха и Эдуард Хиль. Ансамбль и молодые солисты были в то время очень популярны не только в Ленинграде. Кроме того, ансамбль и Петродворцовый часовой завод шествовали над нашим училищем, которое до революции было Петергофским, Его Императорского Величества первым кадетским корпусом. В комплекс зданий училища входил великолепный танцевальный зал овальной формы с колоннами по периметру и большой концертный зал с ложами и балконом, огромными люстрами, освещавшими старинные кресла, обитые зеленым бархатом. В зале была хорошая акустика, и в нем охотно выступали именитые музыканты. Половина билетов на концерты обычно продавалась в театральных кассах Ленинграда и пригородов, а вторая половина продавалась курсантам по символической цене, копеек по 30-50, как в кинотеатр.
    Билеты ансамбля «Дружба», поскольку он шефствовал над училищем, для курсантов были бесплатными. Их разыгрывали по морскому обычаю на пальцах за столами в столовой. За каждым столом сидело по четыре человека, а билет разыгрывался один. И достался он мне. Но радости не было. В голове, и не только в голове, безнадежно застрял образ зеленоглазой Колдуньи Кати. Фантазии с ее участием третьи сутки безостановочно разворачивались перед моими глазами, как мелодраматический сериал. Нет, как греческая трагедия! Здравый смысл громко и ясно говорил: «Эта зеленоглазая длинноногая девочка явно не для тебя, прыщавого курсанта из провинции! Она никогда не узнает, что ты весьма неглуп и начитан, что, может быть, лет через десять ты станешь знаменитым физиком. Зачем ей это знать, когда у нее десятки веселых и ловких поклонников, из которых она выберет себе жениха».
   Тем не менее, когда кто-то из моих однокурсников стал выпрашивать у меня билет, я уперся насмерть и быстро ретировался из столовой, полный неизъяснимой и безнадежной тоски.
   После обеда я сходил на тренировку в бассейн.  А когда мы с однокурсником Валерой возвращались в училище, то на пешеходной дорожке, почти под тем же кленом, где я несколько дней назад впервые увидел Катю, нам встретились три  десятиклассницы в школьной форме с белыми кружевными фартуками и белыми бантами на головах. Все три «грации» были необыкновенными красавицами, сияющими от счастья своей красоты, молодости и безбрежности будущей жизни.
  - Сегодня в школах последний звонок,- сказал мне Валера. - Ты посмотри какие!.. – с восхищением прошептал он, когда мы приблизились к прекрасным девушкам, кокетливо притворяющимися школьницами.
  Все это происходило как бы рядом со мной, но только не со мной. Я не мог оторвать глаз от Кати, от ее гордой головки на длинной шее, вдоль которой свисали два длинных русых завитка волос. Белый бант был у нее не на затылке, а сбоку, чуть выше ушка, и толстая коса свисала тоже сбоку, прячась за плечо. Она замедлила шаги, спокойно посмотрела мне прямо в глаза своей замечательной, сводящей с ума зеленью, чуть улыбнулась:
  - Здравствуйте, Анатолий!
  Я ответил торопливо, опуская глаза, и ускоряя шаги. Мы прошли мимо…как в море корабли. Валера явно опешил, толкнул меня в бок и возбужденно зашипел мне в ухо:
 - Ты их знаешь?  Познакомь…  Да, стой же ты, болван!
 Я не остановился бы ни за что. Но в этот миг мой острый слух уловил за спиной сдержанный женский смех. Шальные пузыри взорвались у меня в голове, я резко развернулся и каким-то срывающимся петушиным голосом громко позвал:
  - Катя! Подождите!
  Они остановились. Я подошел, вытаскивая на ходу из кармашка, который был на внутренней стороне гюйса, билет на концерт ансамбля «Дружба», протянул его Кате:
  - Если хотите, можете сходить сегодня… Говорят, очень хороший будет концерт…
  Катины подружки чуть не завизжали от нетерпения:
  - У вас еще есть билеты?
  - Только один,- горестно развел я руками. – Я, конечно, постараюсь раздобыть еще.  Вы подходите на КПП к половине седьмого.
  Катя, между тем, билет не брала, посматривала то на меня, то на подружек и молчала.  Я стоял с билетом в протянутой руке, чувствуя, что кровь приливает к моему обычно бледному лицу.
  - Катька! Бери! Ну, бери же! Может, он еще достанет! – набросились на Катю подружки.
  Она нерешительно взяла билет:
  - А вы, Анатолий, сами на концерт пойдете?
  - Конечно, пойдет! – услышал я сзади абсолютно уверенный голос Валеры. – Вы все приходите, мы билеты найдем!
  Товарищ мой был совсем иного сорта, чем я. Его призвали в военно-морское училище из Ленинградского технологического института, он был кандидатом в мастера спорта по плаванию, высокий, накачанный красавец с тонкой сеткой на голове, чтобы после бассейна волосы хорошо лежали. Моментально познакомившись с выпускницами, Валера пообещал им лучшие места в зале и пригласил после концерта в новое кафе-мороженое, которое на днях открылось в верхнем парке Петродворца.
   До начала концерта оставалось три часа, в течение которых я пришел в полное отчаяние. Все мои попытки достать билеты, даже за приличные деньги, которые мне накануне прислала мама на «усиленное питание» во время летней сессии, окончились неудачей. Я жалел, что не уступил утром свой билет товарищу и понимал, что несу за это наказание. Валера в утешение отдал мне свой билет и побожился, что достанет еще пару билетов. В конце концов, он достал еще один билет, отдал его мне и успокаивающе сказал:
   - На девчонок билеты есть, а мы с тобой пройдем через царские ворота.
   В половине седьмого мы встретили у КПП трех «граций». Катины подруги выглядели совсем взрослыми: разодеты и накрашены по полной программе. Все курсанты, толкавшиеся перед КПП, пялили на них глаза и клеились безбожно. Катя тоже была в ярком летнем платье, слегка подкрашена, но выглядела гораздо скромнее и гораздо привлекательнее своих подруг. Я окончательно потерял голову, потому что она сразу подошла ко мне, заговорила просто, с легкостью смотрела мне в глаза, приветливо улыбаясь, как хорошему знакомому. Я отдал девушкам билеты. Подскочил Валера, наговорил своим басом кучу комплиментов, обещал посадить подружек рядом и загадочно пообещал:
   - У нас с Толей особая программа. Ждите нас у правого входа в зал. Будут клеиться, сразу говорите, что ждете Валеру Мусихина. 
   Наша особая программа заключалась в том, что в парадный холл перед актовым залом с улицы вели так называемые царские ворота – огромная дубовая двухстворчатая дверь с вырезанными на створках царскими орлами и большими бронзовыми ручками. Поскольку царь давно не посещал училище, то есть бывший кадетский корпус, то ворота давно были на замке. Если хорошенько потянуть на себя бронзовые ручки, то вверху ворот, на высоте, примерно, трех метров образовывалась треугольная щель, сквозь которую можно было пролезть, хотя и не без труда. Я не знал о существовании такого бесплатного входа в концертный зал.
   И вот не только узнал, но и увидел наяву. У ворот нас, безбилетников, скопилось человек шесть-семь. Валера, как наиболее опытный, первым вскарабкался на ворота по вырезанным на створках орлам и скрылся в щели наверху. За ним, с не меньшей ловкостью, пролез еще один курсант. И тут произошла трагическая для меня случайность: раздался резкий окрик дежурного офицера, который показался из-за угла:
  - На губу захотели!?
  Мы бросились под арку, где стояли огромные деревянные бобины с намотанным на них кабелем. Спрятались за ними. Дежурный офицер крикнул  что-то угрожающее и удалился. Через некоторое время мы осмелели, выглянули из арки и увидели, что к царским воротам идет пожилой мичман из хозяйственной части училища. Он оттянул створки ворот, посмотрел вверх: видимо, получил приказ прекратить безбилетный доступ в концертный зал, и соображал, как это сделать. Время шло. Уже начался концерт. Нас осталось трое, не потерявших надежду проникнуть в зал. Когда мичман ушел, я взмолился перед ребятами:
   - Помогите пролезть! Меня там девушка ждет!
   Матросское курсантское братство не подвело: ребята оттянули створки царских ворот, я мигом взлетел наверх, протиснулся в треугольную щель и свалился в холл. Двери зала были уже закрыты, в холле ходили дежурные курсанты с красными повязками на рукавах.  Один из них понимающе подмигнул мне и сказал:
    - Здесь уже не пройти, дуй наверх, на балкон.
  Я развернулся к лестнице, которая вела на балкон, и услышал сзади какой-то странный окрик-смешок. Настороженно остановился. Курсант с повязкой   подошел ко мне и громким шепотом сказал:
   - У тебя, браток, брюки сильно порваны, вся жопа красная!
   Я схватился за указанное место, несколько секунд, ничего не понимая, ощупывал его рукой, потом завернул назад голову и увидел совершенно ужасную картину: большой клок моих черных военно-морских брюк свисал вниз, а под ним ярко краснели плавки, в которых я ходил в бассейн. Уму непостижимо, как я не почувствовал, что порвал брюки, протискиваясь в щель над царскими воротами. Я прижал оторванный клок брюк рукой, мухой взлетел по лестнице, зашел на темный балкон, забитый народом, и тихонько, вдоль стеночки спустился по широким ступеням вниз, к обитой бархатом балюстраде. 
     Внизу открылся большой, затемненный зал с силуэтами зрителей. На ярко освещенной сцене пел стройный, застегнутый на все пуговицы, с коротковатыми рукавами пиджака Эдуард Хиль. Пел, естественно, про любовь. Я не понимал ни слова из песни. Сердце стучало, в голове стучало, мозги отказались работать, спасая несчастного хозяина от каких-то ужасных вещей. Наверное, я даже мог вывалиться с балкона на головы сидящих внизу зрителей. Перед глазами мелькал играющий диксиленд, дирижирующий Броневицкий, пела белая, как лебедь, Пьеха, потом опять Хиль. Не знаю, сколько прошло времени, пока я, наконец, начал что-то соображать.
  Иногда осветители давали больше света, первые ряды зала освещались так, что можно было различить зрителей. Я шарил глазами по рядам и, наконец, увидел Катин затылок с косой. Справа от нее сидела одна из ее подружек. Ни Валеру, ни вторую Катину подружку я отыскать не мог. Весь концерт я не отрывал глаз от толстой Катиной косы, которая, даже в темноте зала, светилась спелой рожью.
  Когда концерт закончился и в зале зажегся свет, я прижался спиной к стене, пропуская выходящих с балкона зрителей, а сам, по-прежнему, не отрывал глаз от Катиной головы, и молил Бога, чтобы на меня посмотрели ее зеленые глаза.
   Она с подружкой вышла в боковой проход. Я прекрасно видел, как она ищет глазами кого-то и не может никак отыскать. Вот к ней подошел Валера со второй ее подружкой, закрыл ее от меня своей мощной спиной. Они о чем-то говорили, потом Валера бросился по проходу из зала, и Катя с подружками медленно пошли на выход.
   В моей душе воцарились безжизненное смирение и спокойствие. Я сел в кресло, нисколько не заботясь о порванных брюках. На балконе уже не осталось ни одного человека. Глаза увлажнились.  Сладкая горечь разлилась внутри.  «Да, судьба! Против нее не попрешь!.. Но жизнь-то продолжается!  Все брошу, уйду! На флот, так на флот!..»
   В июне я два раза специально завалил экзамен по электромеханике, чтобы меня отчислили из училища. Но не отчислили, а вызвали маму. Она прилетела, обласкала, накормила сладостями, купила билеты на самолет до Симферополя. Я моментально пересдал электромеханику на «хорошо», и две недели купался с мамой в Ялте.
   С Катей мы больше не виделись. Валера рассказал, как усердно он искал меня по всему училищу после концерта, обозвал последними словами, сказал, что ради такой девушки, как Катя, он вообще бы снял брюки и появился в одних плавках.
 
    Осенью, когда возобновились занятия, я стал регулярно пропускать их. Едва ли не каждый день уходил, переодевшись в гражданскую одежду, через тайную дыру в училищном заборе, в самоволки. Ездил на электричке в Ленинград, изучал, зал за залом, Эрмитаж.   
   Но на лекции Навигатора ходил. Катин дедушка по-прежнему благоволил ко мне. Время от времени мы с ним разговаривали на разные отвлеченные темы. Он ни разу не упомянул Катю, из чего я сделал вывод, что ему ничего не известно о случившемся со мной и Катей нелепом приключении.  И все же я не выдержал и однажды спросил, как поживает его внучка. Он по-стариковски повздыхал и поведал мне о непростой Катиной судьбе.
   Отец Кати бросил их с матерью, когда ей было пять лет. Он окончил испано-португальское отделение Московского института международных отношений, служил на разных должностях в посольствах Южной Америки, потом стал  секретарем посольства в Гаване. У него давно другая семья, два сына. А Катина мать так больше и не вышла замуж. Катя несколько лет училась в Ленинградском хореографическом училище имени Агрипины Вагановой, считалась перспективной ученицей, но после серьезной травмы вынуждена была перейти в обычную школу, которую закончила с золотой медалью. Отец-дипломат помогал материально, присылал модную одежду, обещал Кате помочь поступить в Московский институт международных отношений, но что-то там не срослось с двумя обязательными рекомендациями для поступления. Один из тех, кто давал рекомендацию, был заподозрен в чем-то антисоветском. И Катя поступила в Ленинградский институт театра, музыки и кино на балетмейстерское отделение.
   Историю Катиной жизни я выслушал с сочувствием и пожелал ей про себя удачи. Вскоре после этого разговора, на железнодорожной платформе Балтийского вокзала в Ленинграде, откуда ходили электрички в Петродворец, издали увидел Катю. Я моментально узнал ее, хотя она была без своей замечательной русой косы. Короткая стрижка ничуть не портила Катю. Я видел ее в профиль: необыкновенный изгиб длинной шеи, аккуратная гордая головка. «Как у Нефертити, - подумал я, - Она была бы прекрасной балериной!»  Но воспоминание о русой косе все же кольнуло меня жалостью к ней, как будто ее остригли в монашки. С Катей стояла высокая, стройная женщина. Стоило  мельком увидеть ее лицо, как я сразу понял, что это Катина мама.   Она была еще молода и царственно красива. Я поспешно удалился с платформы и дождался следующей электрички.